Сидящий напротив спал, сцепив руки на голубом шелковом животе и приткнувшись затылком к желтой, похожей на печенье, стене. Теперь вагоны с такой облицовкой ходят только по одной линии — от Киевской до Щелковской — и, впуская Степана Валентиновича в свое кондитерское нутро, всякий раз вызывают в нем воспоминания школьных сутолочных дней. Где-то видел он этого толстяка — нос уточкой, ворот полосатой рубашки с узкими концами, короткие пальцы.
     Сосед справа развернул газету. Вагон качало. "Молодость древнего Бенина". "Преступные эксперименты с токсичными газами на Амазонке..." Строчки прыгали. "Бизон будет жить". "Очередной скандал разразился... Служащие вычислительного центра в австрийском городе Линце Рааб и Энцеринк получили взятку в размере двух миллионов шиллингов за небольшое изменение программы компьютера..." Интересно, будет ли Надсадный в Линце? Или только в Вене? Венский Хофбург с глянцевой открытки (подарок представителя фирмы, "это есть сувенир для господин Маркин") тащил за собой другую картинку из детства. Девушка с лютней притихла у ног принцессы. Усатый страж оперся на бердыш. Кошка ткнулась мордочкой в молоко, на мозаике пола жемчужные капли. А на площади — вид из окна с витыми колонками — толпа оцепеневших игрушечных пажей, поваров, конюхов. Говорилось в сказке и о заснувшем в очаге огне, но на рисунке его не было — художник, видно, спасовал.
     С полгода назад спящее это царство явилось Степану Валентиновичу во вполне современных одеждах. В тот вечер Мария с дочкой ждали его у Художественного. Был жуткий холод. Он опаздывал минут на двадцать. В отчаянной обиде на мороз, таксистов, неудачливость свою, давясь колючим воздухом, спешил Степан Валентинович по обледенелому тротуару бульварного кольца. Но пропал ветер, и стало тихо. Редкие прохожие замерли, манекенно подняв ногу. Не двигались машины. Вылетевшие из-под колес комья снега повисли в воздухе. "Я сплю, — уговаривал себя Степан Валентинович, — мираж какой-то... Сейчас это кончится". Это кончилось, когда он подходил к театру. Дрогнули троллейбусные провода, полетели по мерзлому асфальту бумажки, в глаза ударил ветер, и все суетливо задвигалось.
     — Степа! — замахала Мария большая.
     — Папа! — закричала Мария маленькая.
     Он отогнул край перчатки — девятнадцать двадцать две. Стоят, что ли? Но секунды исправно мигали. Выходило, что Мариям и ждать не пришлось.
     Событие это удивило Степана Валентиновича. Даже обеспокоило. Потом такие случаи стали повторяться, хотя и нечасто, и безвредностью последствий почти примирили его с собой. Человек рассудительный, Степан Валентинович пытался найти какое-то объяснение этим замерзшим кадрам. Столбняк, подметил он, нападает на окружающих, когда Степан Валентинович особенно торопится, боится не успеть. Может быть, мозг его защищается от вечной спешки, страха опоздать? Так думал он, гоня мысль, что дело неладно, что надо бы к врачу. Да не просто к врачу — к психиатру! А там возьмут на карандаш...
     Вот он снова безнадежно опаздывает, и мир послушно застыл. Старушка в соломенном кругляше на темени настойчиво разглядывает афишу филармонии. Троллейбусные двери исправно выдавливают наружу избыточного гражданина в бежевой рубашке с темными полукружьями подмышек. Ребенок тянется к монстрам, выставленным в витрине "Мужских костюмов". Имеется и кошка — не распустеха с картинки, расплескавшая молоко, а статуэтка чуткого поджарого животного, готового к прыжку на воробья. Нашелся и огонь — несомая к вытянутым губам спичка с желтым треугольным флажком. Знакомое одиночество среди декораций и кукол. Одиночество? А что это за фигура обходит вишневый лимузин? Широко улыбаясь, семенит через улицу пожилой полный мужчина в старомодной тенниске и сандалетах на босу ногу.
     — Жара-то! — радостно сообщил он, пристраиваясь рядом.
     — Тепло, — ответил Степан Валентинович, удивляясь новому повороту событий. И прибавил шаг.
     — Да не спешите вы так. Будто не успеете, — сказал сосед, пыхтящий у локтя.
     Степан Валентинович механически взглянул на часы. Они, естественно, стояли.
     — Ч-ч-черт!
     — Напрасно вы, Степан Валентинович. Хорошие часики. Я-то знаю.
     Такая осведомленность возмутила Степана Валентиновича.
     — Это откуда же? — спросил он уже в раздражении. — И имя мое, вижу, знаете.
     — Да не волнуйтесь вы. Впрочем, и олимпийское спокойствие тоже не для вас. Самолет ждать не станет. Не успеете — и Вена тю-тю.
     Маркин остановился.
     — Так. Что еще вам известно?
     — Вы — Маркин Степан Валентинович, проживающий по улице Новаторов, дом восемь, квартира двенадцать, старший научный сотрудник НИИгаза, направляетесь к аэропорту для посадки в самолет, вылетающий рейсом 6521 Москва-Вена, чтобы принять участие в переговорах с фирмой "Ферайнигте Эдельштальверке" о совместной работе по монтажу магистральных газопроводов. По крайней мере, вы думаете, что летите в Вену именно с этой целью.
     Психолог, подрабатывающий составлением синонимических словарей, описал бы состояние Степана Валентиновича в этот момент как потрясенное, озадаченное, огорошенное, обескураженное и обалделое, но вместе с тем враждебное, негодующее, гневное.
     — Откуда, черт возьми...
     Интеллигент старого пошиба, Степан Валентинович не располагал сколько-нибудь значительным запасом слов и словосочетаний, эффективно замещающих среднелитературного "черта", а потому речи его в минуты ярости недоставало выразительности.
     — Да из квитанции.
     — Квитанции?
     — Часы вот эти самые весной, в апреле, в гарантийную мастерскую на Преображенку носили?
    
     Часов в доме было много. Большие напольные с тягучим низким боем. Астматический будильник преклонного возраста с поразительной точностью хода — ничуть не хуже красивой японской игрушки на запястье Марии большой, разве похрипывает да требует завода. Другой будильник, поновее и потише, но вечно спешащий. Карманные серебряные часы женевской фирмы "Монар", оставленные тестем. Заводить их надлежало ключиком, что совершалось весьма редко и только Марией маленькой в бытность ее маленькой, когда играла в Гулливера. Были у нее и свои часы — сначала школьная "Заря", потом электронные с голубым циферблатом. Сам Степан Валентинович сохранял верность старой стрелочной "Славе", питая неприязнь к расплодившимся электронным хронометрам-комбайнам, пока коллеги не вручили ему последнюю модель такой штуковины к сорокалетию. А вскоре подарок повел себя непристойно. Часы замедляли ход и останавливались как раз в то время, когда хозяин спешил, а стало быть нужда в них была особенная. Степан Валентинович вновь отыскал свою верную "Славу", но и она стала барахлить. Пришлось через весь город тащиться в гарантийную мастерскую. Отстояв без малого два часа, Маркин сбивчиво пожаловался утконосому приемщику с пухлыми пальцами. Тот был очень вежлив, дотошно расспрашивал, в чем дефект.
     — Запишем: неустойчивость хода. Не возражаете? — сказал он, цепляя к браслету бирку. — Придете через две недели. Фамилия ваша?
     — Две недели? — Степан Валентинович не рассчитывал на такой срок и робко спросил: — А немного пораньше? Без часов, знаете, неудобно.
     — Старые поносите. Эти ведь только куплены, есть же у вас еще часы.
     Степан Валентинович смутился.
     — Такое, понимаете, неудачное совпадение. И старые испортились. Та же беда с ними. А то ходили минута в минуту. Двадцать лет ходили.
     Часовщик глядел на него с неподдельным интересом.
     — Они у вас не с собой, случайно?
     — Дома.
     — Придете за этими, приносите. Заодно посмотрим, что там стряслось. Адрес?
     Когда пришло время получать часы, Степан Валентинович прихватил свою антикварную "Славу". На выдаче сидел совсем другой мастер, много моложе. Но когда, взяв квитанцию, он ушел за перегородку, оттуда сразу же выкатился знакомый часовщик в опрятном белом халате.
     — Вот, — сказал он, — ваш аппарат. — И выжидающе посмотрел на Маркина.
     — Спасибо. Что-нибудь серьезное было?
     — Пустяк. — И продолжал смотреть в глаза.
     — Я... я вам что-нибудь должен? — спросил Степан Валентинович.
     — Конечно, — засмеялся часовщик. — Вы обещали принести старые часы. Забыли?
     — Принес, принес.
     — Так давайте их сюда.
     Чуть подрагивая, коротенькие пальцы моментально вскрыли корпус, и черный окуляр навис над механизмом.
     — Так-так-так, великолепно, как я и думал, — бормотал часовщик. Он ковырнул игольчатой отверткой, дунул маленькой резиновой грушей, защелкнул крышку и покрутил завод. — Возьмите. Будут ходить, как... часы. Ха-ха! До свидания.
    
     — Так это были вы? — спросил Степан Валентинович.
     — Я же вам квитанцию выписал. Маркин, телефон, адрес... Остальное можно узнать, если интересуешься человеком.
     — Стало быть, вы мной интересуетесь?
     — Еще бы, мой дорогой. Да вы посмотрите вокруг? Много ли таких, как мы с вами?
     — Вы, значит, тоже...
     — Именно. Однако, вы пришли. Аэровокзал вон уж, рядом.
     — Но я хотел бы спросить... узнать...
     — Да мы увидимся. Я ведь тем же рейсом лечу. Сбегаю только домой переодеться и вещи собрать. Да и перекусить не вредно. Знаю я их кормежку — куриное крылышко и наперсток кофе.
     Все стронулось, задвигалось, зашумело. Стоя у стеклянных дверей зеленого решетчатого куба, Степан Валентинович крутил головой, но толстяк как в воду канул.
    
     На стадионе было холодно. Под деревянными скамейками с облупившейся голубой краской прятались языки грязного снега. Нахохлившись, Трофим Трофимович сжимал в руке секундомер. Циркун косил виноватым взглядом. Худой парень с прокуренным лицом появился сбоку.
     — Балясов вы будете?
     — Ну, — сказал тренер.
     — Я это... бегаю.
     — Все вы у меня тут бегаете. Вон и этот герой третий раз из одиннадцати вылезает. А ну давай еще раз! — рявкнул он Циркуну.
     Тот поплелся к колодкам.
     — А можно я рядом? — спросил худой парень.
     — Уходи, не мешай, — бросил Трофим Трофимович.
     — Хоть по бровке...
     Тренер не ответил. Но когда невесть откуда взявшийся тип на сотке обставил Циркуна метров на пять, Трофим Трофимович Балясов крякнул и протер глаза. В радиусе двухсот километров нет человека, способного обогнать Сережу Циркуна. Откуда этот к нам пожаловал?
     В следующее воскресенье парень, назвавшийся Геной Митюшиным, уже надел динамовскую форму. Трофим Трофимович возбужденно звонил зампреду общества. За три летних месяца Митюшин забрал все местные призы и в сентябре уехал в Киев на международные легкоатлетические соревнования. Там случилась сенсация. Обгоняя бугристого, как пантера, негра, Гена увлекся и показал девять и восемь десятых секунды. Спортивные выпуски мира захлебнулись. Обращали внимание и на странную пластику бега новой звезды спринта.
     — Как? Откуда? — вопрошали все.
     — Я вырастил, — скромно отвечал Трофим Трофимович.
     Митюшин же решил впредь соблюдать осторожность. Он счастливо купался в стадионном гуле, лучезарно улыбался землистым лицом со средней ступеньки пьедестала, благосклонно приветствовал трибуны взмахом руки. И никому на свете не признавался, что так же легко он может пробежать знаменитую спринтерскую дистанцию и за пять секунд, и даже за одну. После выигрыша предолимпийского старта Гена крупно запил. Но потом взял себя в руки. "Главное — не выходить из образа, — приговаривал он сквозь зубы. — Создал, брат, образ — держись".
     Не удалось. На дорожке начались сбои. Прежде все было просто. Хлопок стартового пистолета. Миг, другой, и стадион замирал. Приклеенные к воздуху, в нелепых прыжках плыли соперники. И тогда Гена Митюшин, глумливо корча физиономию, вышагивал, стараясь держаться впереди лидера. Гена хихикал, едва сдерживался, чтобы не подергать его за нос. Потом все пропало. Именно в тот момент, когда все начали трубить о блистательном таланте Михаля Грамено, Гена почувствовал ревнивый страх. Однако встретиться с Грамено на дорожке не пришлось. Митюшин по-прежнему мог обогнать любого в обычной, спокойной обстановке. Но не на тартане, на виду трибун. Выстрел. Спины соперников далеко впереди. Несчастный Геннадий, вывалив язык, добегает до финиша за шестнадцать секунд — совсем неплохо для слабогрудого куряки.
    
     Когда мир застыл вокруг него впервые, Джим Ребров испугался. Во второй раз он проявил большую сметливость и украл в угловом гастрономе из-под рук окаменевшей продавщицы бутылку коньяка и три плитки шоколада. И хотя его комнатенка вскоре наполнилась вкусными и полезными вещами, Джим сообразил, что удобнее брать деньгами. Время от времени стал он наведываться в большие магазины, и, когда внезапно — и каждый раз к изумлению Реброва — у людей становились сонными лица и круговерть прекращалась, Джим открывал клеенчатую сумку на молнии и методично обходил кассы. Подсчитывая выручку, кассирши паниковали, директора экспроприированных магазинов впали в глубокое уныние, работники надзирающих и правоохранительных органов недоумевали. Порою неприятно удивлялся и Джим. Как-то в разгар очередной операции на другом конце торгового зала увидел он столь же проворно двигавшуюся фигуру. Ребров взмок от страха и тут же замер сам, слившись с неподвижной толпой. А однажды к нему внезапно приблизился угрюмый толстый мужчина и прервал процесс разглаживания и упаковки потертых купюр. Подошедший неожиданно мягко улыбнулся и сказал: "Нехорошо это, молодой человек. На что тратите бесценный дар! Стыдно". Джим оторопело смотрел ему вслед своими узкими глазами.
     А потом появился дед Павлуша. Реденькие волосы на бочок, под белыми глазами набрякли мешки.
     — Что, кореш, — сказал он насмешливо, — все по магазинам работаешь? С твоим храпом банк брать. Понял, дитятко?
     Пришло время, и Ребров понял. Однажды воры-скороходы собрались из разных мест. Иные были встревожены. Преследуют их люди, столь же быстрые. Грозят. Становилось ясно: без корпорации, без твердой руки — не обойтись.
     Джим меж тем купил себе "Мерседес", почти новый. В поселке Усово приобрел двухэтажный особняк с тремя каминами. Узнав об этом, дед Павлуша сказал коротко: "Дурак!"
     На очередной сходке держал речь. "Что деньги? Что бабы? Кутежи ночные? Труха! Нет на земле ничего слаще власти, дети мои. Понять вам нужно — особые мы. Власть сама к нам просится. Будем держаться друг за друга — кто с нами сладит? Но драться придется, зубами грызть. Кейфовать не время. Вот и бегун Вася — он раньше всех быстрее бегал — согласен".
     — Я не Вася, — сказал Гена.
     — Это все равно, Вася, — ответил дед Павлуша.
     — Дед, а за границей есть такие? — спросил кто-то.
     — Какие?
     — Ну, как мы.
     — Вопросик! — сказал дед. — О том и речь.
     Однажды Джим Ребров получил по почте пакет — бланк туристической путевки в Австрию и подробную инструкцию, что делать. Зачем ему эта чужая, темная заграница? Сомнения разрешил подвернувшийся эмиссар деда Павлуши.
     — Большие дела затеваются, кореш. Там решится — кто кого.
    
     В субботу переговоров не было. До гуда в ногах бродил Степан Валентинович по блестящему Рингу, забитому публикой Пратеру. Заблаговременно купил билет в Оперу — в тот вечер давали "Волшебную флейту". Пообедал в открытом кафе, взяв бутылку легкого, но, как выяснилось, коварного красного вина. У собора святого Стефана попытался приткнуться к табуну экскурсантов, но гид держал речь на непонятном английском, и Степан Валентинович отошел в сторону, рассеяно разглядывая прихотливый каменный узор над аскетической головой в тиаре.
     — Тезкой любуетесь, Степан Валентинович? Да, да, я это. Не извольте беспокоиться. Насилу нашел. Что ж вы из гостиницы ни свет ни заря улепетнули?
     Часовщик был одет в строгий светлосерый костюм, казался тоньше и моложе, чем в Москве. Взяв Маркина за локоть, он продолжал уже суше:
     — Имею поручение пригласить вас на деловую встречу сегодня в семь.
     — Куда? Зачем? И вообще я собрался...
     — Степан Валентинович! Я отвечу на ваши вопросы, только не говорите мне, что именно в семь часов у вас неотложное дело.
     — Я собрался в Оперу.
     — Там начало в семь тридцать.
     — Вы хотите сказать, за полчаса я успею?
     — Успею... Шутник. Вы будете в обществе, где никто никогда никуда не опаздывает. Как и вы, дорогой Степан Валентинович, по каковой причине и приглашены. По каковой причине и прибыли вы в прекрасную Вену.
     — Я приехал для...
     — Переговоров с "Ферайнигте"?
     — Да.
     — А вас не удивило, что сюда направили вас, а не Надсадного?
     — Он... Он заболел, к сожалению.
     — Могу вас утешить. Григорий Тихонович совершенно здоров.
     — Тогда, в самом деле, почему не он?
     — Потому что сегодня в девятнадцать часов у вас важная встреча в Вене. Независимо от состояния здоровья Надсадного. И независимо от проблем монтажа магистральных газопроводов.
     — Но я не попал бы в Вену, не будь я сотрудником НИИ газа и не занимайся я этими проблемами.
     — Вздор.
     — Я мог бы работать, скажем, в пищевой промышленности.
     — Фирма "Лазка Иоганн унд Зене" сотрудничает с Россией в сфере упаковочных автоматов для пищевых продуктов, производства замороженных полуфабрикатов и овощных консервов. Их главная контора за углом.
     — А если б я был сапожником?
     — "Полиэйр машиненбау" проводит семинар по производству полиуретановых подошв. Правда, начало работы семинара запланировано на послезавтра, но изменить дату, уверяю вас, не составило бы труда.
     — И слесаря-сантехника вы бы доставили в Вену?
     — Без сомнения. Вам предложили бы практически бесплатную поездку... Путевки, туры... Поверьте, не существует силы, которая могла бы помешать вашему появлению здесь и сейчас. Хик эт нунк, как говаривали римляне. А пока, если пожелаете, я введу вас в курс дела — в самых общих чертах. Подробности узнаете вечером.
    
     "Ну, спаситель человечества, как себя чувствуешь? Не лопнешь от гордости за великое свое предназначение?" Так думал Степан Валентинович Маркин, усаживаясь на каменную тумбу в тихом щелеподобном переулке, где очутился в поисках места, удобного для размышления. В замутненной вином голове слова часовщика вели себя безобразно, прыгали и перебегали с места на место, но Степан Валентинович не оставлял попыток их усмирить. Итак, в его мозгу миллиарды клеток, и все его мысли и чувства возникают в результате распространения по этим клеткам электрических сигналов. За одну секунду клетка пропускает не более тысячи таких сигналов. Почему же, говорил часовщик, не создан до сих пор электронный аналог человеческого мозга? Ведь нынешние компьютеры содержат те же миллиарды элементов, упакованных в кремниевых кристаллах по миллиону в каждом. А быстродействие этих элементов чуть ли не в миллион раз больше, чем клетки мозга. И все-таки любой компьютер — сущий идиот даже по сравнению с малым ребенком. Да что там ребенок — улитка или краб, чей мозг содержит каких-нибудь десять тысяч клеток-нейронов, и то гений в сравнении с компьютером. С большим трудом удается моделировать на самых современных машинах поведение насекомых. В чем тут дело?
     — Наверное, сила мозга не в количестве клеток, — ответил Степан Валентинович. — Но зачем вы все это рассказываете?
     — Терпение, Степан Валентинович. Еще немного, и вы поймете, к чему я клоню. Действительно, не в количестве клеток дело, а в том, сколькими связями соединена клетка с другими. На каждый нейрон таких связей приходится в среднем десять тысяч. Мозг — это братство миллиардов клеток, соединенных триллионами связей. В этих сетях взаимосвязей между нейронами и заключены уникальные свойства человека — способность чувствовать, думать, решать. Элементы же электронных схем, эти клетки машинного мозга, имеют не более десятка связей со своими собратьями. Поэтому любую задачу компьютер решает, лишь тупо разложив ее на простейшие операции, и огромное быстродействие машины тратится на выполнение чудовищного количества самых примитивных шагов. Если весь входной поток информации человеческий мозг воспринимает одновременно, то можете себе представить, каких усилий стоит машине совершить такое простое для нас действие, как узнавание предмета, лица, картины...
     Здесь Степан Валентинович на какое-то время потерял нить, ибо явилось ему за лицом часовщика видение желтой стены, похожей на печенье, а потом и девушки с лютней, склонившейся к ногам принцессы.
     — ...И вот этот элемент, способный связаться с тысячами себе подобных, становится клеткой искусственного разума. Человек не может противодействовать такому разуму, изменять его решения, потому что сам он мыслит и действует в миллион раз медленнее. Мы теряем власть над машинами, над всей технологической средой. Превращаемся в слуг этого разума, да хорошо еще, если в слуг полезных с его точки зрения. В противном случае нас просто уничтожают. Но природа дает нам шанс. Она создала таких, как вы. Людей, которые всегда успевают. Сегодня мы впервые собираемся вместе.
    
     — Господина не затруднит ответить на вопрос?
     Пожилой мужчина в сером костюме, пересекавший площадь перед императорским дворцом, уставленную скульптурными группами туристов и праздных венцев, вздрогнул и оглянулся. Голос дребезжал по всей площади. Спрашивающий, розовощекий блондин хрупкой наружности, обогнул коляску с беззвучно ревущим младенцем, ущипнул за бедро мамашу, придвинулся вплотную, осмотрел ее серьгу и, махнув рукой, снова обратился к мужчине:
     — Дешевка. Так вот, я хочу узнать один адресок, папаша.
     — Я не живу в Вене, — ответил мужчина по-немецки с сильным акцентом. — Я приезжий.
     — Все мы приезжие, — голос зазвучал уже с другой стороны, где обнаружился гривастый парень, деловито осматривающий близко посаженными глазами фотоаппарат, только что снятый с шеи румяного детины в панаме. — Выкладывай, где и когда собираетесь?
     Мужчина в сером попятился.
     — Но, но. Стой смирно. — Гривастый вернул аппарат на место и теперь изучал бумажник того же туриста. — И учти, без адреса ты не уйдешь. Не взрывать же всю Вену — хлопотно, да и город красивый. Я правильно говорю? Тебе город нравится?
     Мужчина сделал еще шаг назад, повернулся и бросился бежать по сувенирно-опрятной площади между поджарыми дамами и седыми мальчишками с цепями на шее, холеными собаками и малышами в цветных комбинезонах, веселыми стариками с биноклями и белыми кучками голубей на брусчатке. Он бежал тяжело, смешно перебирая короткими ножками. Дыхание сразу же сбилось, лицо побагровело. Ни розовощекий, ни любитель фототехники не преследовали его. Уже на краю площади перед задыхающимся стариком возник невысокий плотный парень с узкими глазами и тихо сказал, почему-то по-русски:
     — Ну все. Приехали.
    
     Без трех минут семь Степан Валентинович взялся за бронзовую лапу. Тяжелая черная дверь трехэтажного особняка медленно отворилась. Никто не встречал его, и он поднялся по широкой белой лестнице. В обширном фойе вдоль стен и у колонн стояли люди — группами, а большей частью парами или поодиночке. Степан Валентинович походил между кучками беседующих, обогнул круглый малиновый диван, на котором сидели две смуглые женщины, бесспорно близнецы, и старец в черном костюме и лакированных туфлях. Очутившись, наконец, у окна, Маркин отвел в сторону край портьеры и посмотрел на подсвеченные липы бульвара. Теплый августовский вечер. Нарядная толпа. Никто не двигался.
     Отсутствие часовщика смущало Степана Валентиновича. Взгляд снова и снова обегал фойе. Никто не обращал на него внимания. Старичок в черном озабоченно вертел шеей. Глаза их встретились. Тогда с неожиданным проворством он встал с дивана и подошел к Степану Валентиновичу.
     — Юзеф Леванда, — наклонил голову старичок. — Не с господином ли Маркиным имею честь?
     — Это я, — сказал Степан Валентинович.
     — Мне представляется, мы ждем нашего общего знакомого. Не удивительно ли отсутствие столь обязательного человека?
     — Да, да. Я жду его. Ведь я здесь никого больше не знаю.
     — О, это поправимо, — сказал Леванда. — Я познакомлю вас с нашим председателем.
     Старичок взял Степана Валентиновича под руку и повел к немногочисленной группе, состав которой непрестанно менялся.
     — Господин Сотир-Гурра, — обратился Леванда к брюнету в клетчатом пиджаке, — представляю вам господина Маркина. Возможно, вы помните...
     — Разумеется. Превосходные данные. Редкие способности. Весьма. — Сотир-Гурра говорил по-русски свободно, хотя и с заметным акцентом. — Рад, что вы здесь. — Он стремительно сжал ладонь Степана Валентиновича и утопил подбородок в нежно-коричневом, в тон пиджаку, шейном платке. — Очень рассчитываем на вашу помощь.
     Леванда потянул Маркина в сторону, а их место тотчас занял высокий молодой человек.
     — Знаете, кто это? — спросил Леванда.
     — Нет. Откуда мне.
     — Знаменитость. Михаль Грамено. Он из Албании.
     — Бегун?
     — Новая звезда легкой атлетики. Наделал не меньше шума, чем ваш Митюшин. О Геннадии Митюшине вы, верно, слышали?
     — Да, хотя я, знаете ли, не большой знаток спорта.
     — Он, безусловно, из наших. Но куда-то исчез. Не удалось разыскать. А Грамено приехал.
     — Значит, все эти рекорды...
     — Да, да. Но возможности развиты не до конца. Сотир-Гурра полагает, что у него многое впереди. Хотя скорохода вашего класса из Грамено не получится. Такие вообще крайне редки. На всю Европу — вы, наш отсутствующий друг, я да еще, пожалуй, старик Топурия. А во всем мире, насколько мне известно, не больше дюжины...
     Прозвучал гонг.
     — Идите в зал, Степан Валентинович. Я — в кабину переводчиков. На мне арабский. Не прощаюсь — встретимся позже.
     Сотир-Гурра начал речь, еще не дойдя до микрофона, отчего первые его слова были услышаны не всеми.
     — ... В чем причина этой необычности? Судьбе было угодно, и, полагаю, не случайно, чтобы среди нас оказались люди, задумавшиеся над этим вопросом. Они взяли на себя труд раскрыть эту прекрасную тайну, высветить истину в игре всех ее граней. Я же попробую описать положение в целом, с птичьего полета.
     Каждый шаг нашей жизни связан с компьютерами. Утверждение это превратилось в трюизм, но не перестало быть истинным. Компьютеры всех рангов и мастей управляют заводами и задают корм скоту, следят за транспортом и обеспечивают национальную безопасность, собирают налоги и составляют школьные программы, подбирают брачные пары и ставят диагнозы наших болезней, сортируют товары и развлекают нас. Тем более, что времени для развлечения все больше. Его нам дарят те же компьютеры. "Ах, как хорошо! — говорим мы, перекладывая на плечи автомата еще одну толику труда своих рук, своей головы. — Наш удел — творчество, здесь нам нет равных..."
     Голос Сотир-Гурры утончился до звона. Речь наполнилась страстью, теряла внятность. Над головой — нимб, выкроенный из желтой стены.
     — Микропроцессор, микрокомпьютер, интеллектуальный кристалл — как и у дьявола, у него много имен. За несколько лет он расплодился в сотнях миллионов экземпляров. Скоро их будут миллиарды — как клеток в мозгу. Они поселились в телефонах и слышат, о чем мы говорим. Они влезли в кассовые аппараты и считают каждую нашу покупку. Они живут в светофорах и указывают нам маршрут. Сидя в домашних компьютерах, они в курсе всех наших интересов и пристрастий — в искусстве, политике, науке. У вас дочь? Загляните в ее куклу. У вас сын? Что вы найдете в его любимой машинке? В дверном замке? В ваших часах?..
     Степан Валентинович посмотрел на часы. Они стояли.
     — Увязанные кабелями и оптическими волокнами во всезнающую сеть, где каждый кристалл, подобно нейрону мозга, соединен со многими тысячами других, они оплели землю паутиной колоссальной интеллектуальной мощи, перед которой бессилен медлительный разум человека. А дальше вступает в силу беспощадный механизм отбора. И — горе человеку! Но появились вы. Новый вид — хомо цитис, человек быстрый. Ваш дар — порука тому, что человек сохранит свой венец. Вот наше святое предназначение. Вот какая цель объединяет нас.
     Мы собрались, чтобы укрепить наше братство. Изучить и отточить наше оружие. Пресечь попытки — позорные попытки! — использовать его для мелких выгод и криминальных акций. Подумайте, что может сделать циничный грабитель, безумный террорист, жадный до власти политик или недалекий и честолюбивый генерал, которого слепая судьба наделила этим даром. Природа испытвает нас. Может быть, компьютеры для того и появились на свет, чтобы вызвать к жизни новый виток эволюции? Не знаю. Нынешнее общество называют постиндустриальным, информационным, компьютерным. А каким будет послекомпьютерное общество? Я провижу время, когда компьютер устареет, как паровоз, и новый человек, не нуждающийся в электронных костылях, самое гармоничное и могучее природное создание, воцарится в мире.
     Представим себе этот мир — зеленый ковер не опутанной проволокой земли. Представим человека — свободного, легкого... По лугам и лесным тропам идет он и никуда не торопится. И медленные хвосты комет, и пляска атомов — все ему внятно, все во власти его быстрого времени. Пора эта не за горами, но путь к ней...
     В углу зала возникло движение. Ветерок шепота пронесся по собранию. Где? Не может быть! И уже на пронзительной ноте: "Да не может этого быть!" Вскочили, побежали к выходу. Побежал и Степан Валентинович. Стояли машины. Полицейский на углу — оловянный солдатик.
     Часовщик сидел, привалившись к кирпичной стене. Лицо белое, спокойное. Когда время обрело обычный ход, перепуганная девушка, торговавшая с лотка конфетами и жевательной резинкой, говорила полицейскому комиссару:
     — Его подкинули. Он свалился... оттуда. Нет. — Она задумалась. — Он просто появился. Понимаете? Его не было, а потом — он здесь.
     Комиссар задумчиво глядел на девушку.
    
     Войдя в знакомую дверь с бронзовой лапой, Сотир-Гурра повел Степана Валентиновича, Юзефа Леванду и Михаля Грамено не по белой лестнице, а через боковой ход в подвал. Старик Леванда был растерян и бледен. Сотир-Гурра — быстр в жестах и возбужден до румянца. Наклонившись и распахнув дверцу буфета, он вытянул рыжий на сгибах саквояж.
     — Ответственнейший момент, — голос Гурры слегка прерывался. В его руках появилась металлическая коробка. — Должны действовать не медля. Всех до единого... — Он снял крышку. Тускло блеснули шприцы. — Долг перед погибшим товарищем. Мы уберем их всех...
     Сотир-Гурра взял один из шприцев.
     — Способ прост. Полкубика достаточно. Но обогнать их во времени можем только мы. Четверо. — Он протянул шприц Степану Валентиновичу.
     Лицо Маркина посерело.
     — Что это?
     — Успокойтесь, друг мой, — Сотир-Гурра белозубо улыбнулся, — совершенно безобидная операция. Укол — и человек теряет быстрое время. Становится простым смертным. И нет соблазна преступать закон. Совершенно безболезненно.
     Степан Валентинович оглянулся на Леванду. Тот молча кивнул.
     — А что в нем? — спросил Маркин, принимая шприц.
     — Мы испытали это средство недавно. В Каури, это на Амазонке. Лишает скорохода его свойств. Действует мгновенно и без побочных эффектов. Но поспешим, пока они все вместе.
     — Это необратимо?
     — Абсолютно.
     — А это... не слишком жестоко? — спросил Степан Валентинович.
     Гурра блеснул глазами.
     — Ваш друг в покойницкой, а вы о жестокости. Меньше колебаний в решительную минуту. Верьте нам.
     — Как мы их найдем?
     — Вот это другой разговор. Я покажу.
     Вслед за Маркиным взяли шприцы Юзеф Леванда и Михаль Грамено.
     — Колоть лучше всего сюда, — Сотир-Гурра ткнул пальцем в набрякшую вену на собственной шее. — Самый быстрый эффект.
     Они вышли на улицу. Не доходя квартала до ресторана "Ам Ринг" с неоновым вензелем над входом, Сотир-Гурра потянул Грамено за рукав.
     — Для вас, Михаль, есть другое дело.
     Он добавил несколько слов вполголоса, Грамено кивнул, повернулся и пошел обратно.
     Из дверей ресторана вышел пожилой господин. Приблизившись к Сотир-Гурре, он почтительно наклонил голову с жиденьким пробором и сказал:
     — Все здесь, как договорились.
     — Хорошо. Возьмите, — Гурра передал ему шприц. — Показывайте дорогу.
     Сорок отчаянно мечущихся по банкетному залу фигур представлялись этим четверым вяло плывущими в нелепо медлительном танце. Преодолев робость и жалость, Степан Валентинович касался их иглой. Они застывали. "Н-е-е-е я-а-а у-у-ю-и-и..." — мычал узкоглазый парень, кривя влажные губы. Внезапно ожесточившись, Маркин вонзил иглу в его шею. Проходящий мимо Сотир-Гурра коротко кивнул: "Молодец!" Степан Валентинович ощутил прилив благодарности, даже нежности к этому человеку. С ним просто и ясно. С ним не страшно.
     Все было кончено. Подошел старик с пробором и заглянул Гурре в лицо.
     — Славно, господин Павлуша. — Сотир-Гурра благосклонно кивнул. — Благодарю вас. — И протянул руку.
     Дед Павлуша с готовностью выставил растопыренную ладонь.
     — Да нет, шприц, пожалуйста. — Сотир-Гурра принял шприц, поднял его иглой вверх на уровень глаз. — Хорошо потрудились, мой друг. Но кое-что осталось. И не мало. Не пропадать же добру, как вы думаете?
     Дед подобострастно осклабился. Ласково улыбаясь, Сотир-Гурра легчайшим движением кисти направил иглу в нужную точку. На бурой коже выступила темная капля. Павлуша охнул и окаменел.
     — Удивлены? — повернулся Гурра к ошеломленному Степану Валентиновичу. — Напрасно. Это отребье. Мразь. Ему с нами не место. Пойдемте, Юзеф уже внизу.
     Они вышли. А двум орудующим у служебного столика официантам явилась поразительная картина: группа веселящихся мужчин мгновенно распалась, и на только что ликовавших лицах разбросанных по залу людей отпечатались злоба и ожесточение.
    
     Юзефа у выхода не оказалось. Зато их встречал Михаль Грамено. Пока он тихо и быстро говорил что-то Сотир-Гурре, лицо последнего резко менялось. Впервые Маркин увидел его растерянным.
     — Спасибо, Михаль, — Сотир-Гурра улыбнулся, но какой слабой и жалкой была эта улыбка! — Подождите меня здесь.
     Он стоял около Маркина, смотрел на него невидящими глазами и отрывисто бормотал: "Все... все вдребезги. Клятвы... Вера. Ослепительные планы. Вместе столько лет... Низость, какая низость!" Потом взгляд его обрел остроту. Он взял Степана Валентиновича за руку и заговорил:
     — Плохие новости, мой друг.
     — Что случилось.
     — Джулио Личи.
     — И что?
     — Вам знакомо это имя?
     — Кажетс... э-э... Гангстер?
     — Это чудовище. Сказать гангстер — не сказать ничего. Личи — император черного бизнеса. Терроризм — это Личи. Международные провокации. Наркотики. Детская проституция. Вербовка убийц. Личи может все — только платите. Мне только что сообщили: он — скороход. Причем высокого класса. Мы на волоске. Он здесь с единственной целью — уничтожить нас.
     — Здесь? Но...
     — Не буду скрывать от вас, господин Маркин. Есть только один человек, способный хотя бы попытаться противостоять Личи. Этот человек — вы. Не скрою также, что это...
     Странное чувство охватило Степана Валентиновича. Это не было страхом. Напротив. Волна радости поднималась в его душе.
     — ...это очень опасно.
     — Я готов, — сказал Степан Валентинович. — Если смогу.
     — Вы сможете.
     — Как его найти?
     — Вы хорошо его знаете.
     — Я?
     — Но под другим именем.
     — Под каким же?
     — Его зовут Юзеф Леванда.
     Степан Валентинович молчал.
     — Вы колеблетесь?
     — Нет, нет. Я иду, — ответил Маркин.
     Он нашел Юзефа тут же за углом. Старик внимательно рассматривал эрдель-терьера, уткнувшегося мордой-молотком в колени хозяйки.
     — Посмотрите, господин Маркин, на это животное. Точь-в-точь мой Снупи. Только этот пес еще молодой, а мой под стать хозяину. Дышит на ладан. Шестнадцать лет, господин Маркин, это знаете ли такой возраст...
     Юзеф Леванда наклонился и протянул руку к собаке. Степан Валентинович увидел худую обнажившуюся шею, но в последний момент передумал и уколол в плечо. Может быть поэтому Юзеф успел повернуть голову и удивленно глянуть Маркину в глаза.
     У ресторана Степан Валентинович нашел Сотир-Гурру, стоявшего подле окаменевшего Михаля Грамено.
     — Вот мы и закончили, мой друг, — Гурра раскрыл объятия. — Идите же ко мне. Вы сами еще не сознаете, что сделали для всех нас. Вы... — Он хлопал Маркина по плечам, а когда прижал к груди, тому стало неловко. Чуть отстранившись, боковым зрением, кожей, всем телом своим ощутил Степан Валентинович рыжую иглу, повисшую у щеки. И он рассердился. Отпрянул. Перед Маркиным задумчиво и томно, на манер аквариумного вуалехвоста, перебирал плавниками смуглый белозубый красавец Сотир-Гурра. Начальников не осталось. Нужно было решать самому. Он поднял руку со шприцем. Поршень погнал к игле желтую жидкость. Так вот для чего компьютеры писали ее рецепт? Игла вошла в то самое место, на которое часом (секундой? миллионной ее долей?) раньше указал тонким пальцем сам Сотир-Гурра. Ведь сказано где-то в индийских текстах — никогда не показывай на себе.
    
     Вернувшись в номер, Степан Валентинович сел в кресло против телевизора и принялся играть кнопками пульта. Фургоны уныло тащились меж красных скал. Качались дверцы салуна. Пальцы в перстнях комкали платок. Благообразный комментатор заканчивал обзор новостей. Последний сюжет. Степан Валентинович уже нащупал кнопку выключателя, когда на экран выплыл клетчатый пиджак. Сотир-Гурра шел между двумя полицейскими. Кисти сведены короткой цепью. Глаза опущены. "...неоднократно вводившего в национальную компьютерную сеть неконтролируемую информацию... Опасность такого деяния... любезно согласился прокомментировать... — ловил Степан Валентинович обрывки фраз. — Побочный эффект чрезвычайно разветвленной системы... Обращение подобной информации способно помимо воли операторов привести к принятию неблагоприятных решений. Неоднократно полиция брала его, казалось бы, в железные клещи, но всякий раз он внезапно и беспричинно исчезал. Поразительно, что в памяти машин вообще не оказалось сведений об этом человеке... Вызывающе звучало заявление, которое он сделал журналистам: "Я найду средства выйти на свободу, и очень скоро!"
     Комментатор исчез. Пошла реклама зонтов. Степан Валентинович механически перевел взгляд на прозрачное тело шприца у самого локтя. Большой палец лег на поршень. Прищурившись, Маркин посмотрел сквозь шприц на экран. Хватит ли? Кроме легкого укола, он ничего не почувствовал. Брошенный шприц закатился под кресло.
     Негромкий стук в дверь.
     — Да, да.
     Вошел Юзеф Леванда. Степан Валентинович молча смотрел на него. Старик медленно опустился на диван.
     — Я слишком поздно догадался, — сказал он. — Это — Сеть.
     — О чем вы?
     — Компьютерная сеть со своей волей, своей целью. Да что там, вы помните речь Гурры? Там все правда. Но не вся правда.
     — Чего же не хватает в его правде?
     — Он сам уже не человек. В том смысле, что служил не людям, а Сети. Новая разновидность провокатора.
     — И этот конгресс?
     — Да, он собрал почти всех. И всех уничтожил. Кроме вас.
     — Но как он смог, один? Пусть даже с помощью тех немногих...
     — О чем вы! Его направляла Сеть. Разве командировками и туризмом ведают не компьютеры? Боже, это же пустяк по сравнению... Вы понимаете, что, уничтожив нас, хомо цитис, Сеть с легкостью может приступить к главной задаче.
     — Я не понимаю вас, Юзеф.
     — Ни один президент, ни один премьер, ни один король не успеет протянуть руку к трубке "горячей" связи, если Сети будет угодно скомандовать "Пуск!" Только хомо цитис, только они... — Старик усмехнулся. — Я уже не таков. Не знаю, когда появятся другие. Не знаю, где их искать. Пока вы один. Берегите себя, господин Маркин. — Юзеф Леванда вышел, осторожно закрыв за собой двери.
    
     "Осторожно, двери закрываются". Дремота растаяла. Степан Валентинович встряхнул головой. Визави в голубой тенниске исчез. Его место занял худой старичок в черном костюме. Сосед справа сворачивал газету. Степан Валентинович рванулся к сходящимся створкам, скользнул между двумя дочерна загоревшими девушками и помчался к эскалатору. Уже выходя на площадь, взглянул на часы.
     — Ну, молодец, — похвалила Мария большая.
     — Нет, пап, ты теперь прямо клепсидра какая-то, — звонко сказала Мария маленькая.
     — Ну уж, — неуверенно возразил Степан Валентинович, — это что за зверь такой?
     — Не помнишь? В Клайпеде, в музее часов. Греческие водяные, очень точные.
     — Будет вам, — беря их под руку, сказал Степан Валентинович. — Какие новости в вашей многотрудной жизни?
     — Главная — Машка котенка притащила, драного и грязного. Назвала Степой, в твою честь. Да, звонил Надсадный, тебя разыскивал. Сказал, чтоб ты завтра с утра был в министерстве. Он заболел, так что в Вену ехать тебе.