Горы... Кругом горы. В этот предрассветный час их силуэты предстают перед взором как символы вечности и покоя...
     Склон горы, покрытый кустарником, за которым, если всмотреться пристальнее, едва уловимое движение: это - люди в камуфляжной форме, прижавшиеся к выступам камней и прячущиеся за кустами так, чтобы их не увидели оттуда, из деревни, раскинувшейся у подножья холма...
     Шамиль со своими бойцами ждет сигнала к атаке на эту деревню: его люди лежат молча, затаившись рядом с ним, готовые по его приказу ринуться вниз по камням и траве, ставшими скользкими от утренней росы...
     Он видит Муртуза - среднего роста ополченца, расположившегося в десяти метрах, знаком подзывает его к себе.
     Муртуз, пригибаясь, подходит к Шамилю, которой в бинокль разглядывает изгороди, дворы, сараи и дома. Над некоторыми из домов вьется дым от печи...
     - В которых из них боевики? - Шамиль, не отрываясь от бинокля, спрашивает у подошедшего Муртуза...
     - А кто их знает?! - с некоторым вызовом произносит Муртуз.
     - Тише ты... А говорил, что знаешь эту деревню, как свой карман... Твои это слова?
     - Мои... мои... Я хотел сказать: знаю, что карман мой пуст. Но боевики могут быть везде.
     - Так теперь ты говоришь, что везде?! А ведь вчера ты говорил другое командиру батальона. Что все дома и их жильцы тебе знакомы. И знаешь, у кого из них могли остановиться боевики. Ведь так?! - Шамиль отрывается от бинокля и, вплотную приблизив глаза к лицу Муртуза, пристально, изучающе смотрит на него: Муртузу под его пытливым взглядом явно не по себе. - Понимаешь ты? Именно с твоих слов комбат приказал начать атаку нашему взводу, даже прислал на подмогу бойцов. Вот-вот они должны подойти... Но (смотрит на циферблат часов) что-то запаздывают... А теперь что... поворачивать назад? Отбой?
     Шамиль не может сдержать свой гнев, его рука тянется к воротнику Муртуза, который, испуганно озираясь по сторонам, как бы ища поддержки со стороны, отстраняется от Шамиля руки, сдавившей ворот его рубашки у горла.
     Внезапно звуки падающих сверху камней и шум сползающих прямо на них людей прерывают начатый разговор, который мог обернуться крупной неприятностью для Муртуза.
     Появление подкрепления было неожиданным: несколько десятков человек почему-то напрямик, не прячась, шумно спустились сверху и наверняка могли быть замечены с деревни... Они приземлились рядом с бойцами Шамиля так, как будто бы дошли до места привала, отдыха, а не на позицию, с которой намечалась атака...
     Шамилю особенно не понравилось поведение двоих из них, которые уж слишком привольно расположились за выступом скалы. Пригибаясь, он подошел к ним и, обращаясь к тому, кто был ближе, спросил.
     - А где ваш командир?
     - Да где-то тут... - улыбаясь ему открытой дружелюбной улыбкой, ответил парень, расстегивая ворот гимнастерки. - Тоже, наверное, отдыхает...
     - Как отдыхает?! Вы что, в Дом отдыха пришли, что ли?! - задыхаясь от гнева, выдохнул Шамиль.
     - Нет, не в Дом отдыха, а в закусочную, кафе... Спасибо добрым людям: дали выпить и закусить...
     -Ах, вот в чем дело! - догадался Шамиль. – Выпили! Выпили перед боем... А кто эти "добрые люди"? Кто дал вам выпить? - строго, надвигаясь на парня, спросил Шамилъ.
     - А те, кто подвозил нас на грузовике. Между прочим, с комфортом... Ящик водки, да и закуска приличная. Хлеб, колбаса, сыр, огурчики соленые...
     - Огурчики, говоришь... А вам не сказали, что вот здесь скоро армяне засунут эти огурчики...
     Парень, лежавший "в отключке" рядом с товарищем, приподняв голову с вещмешка, осуждающе обратился к Шамилю.
     - Послушай, гагаш, не ломай нам кайф... Чего ты пристал к нему?! Ну, выпили... С благословения начальства... Шофер грузовика нам сказал, что само начальство приказало нам заправиться перед боем... Вишь, какое уважение, значит. - Он поднял ослабевшую руку, затем, резко запрокинув голову, снова повалился н вещмешок.
     - Ладно, командир, - парень, с которым говорил Шамиль, видимо, почувствовав неловкость, виновато улыбнулся. - Что-то действительно не так... А ведь с другой стороны... Может, это моя последняя бутылка... в жизни... ведь один раз живем!
     Парень с открытой, добродушной улыбкой укоризненно посмотрел на Шамиля: мол, что ты, командир, знаешь о жизни... Он удобно расположился на земле, собираясь лечь рядом с товарищем. Многозначительно взглянув на застывшего от недоумения Шамиля, парень тихо запел.
     Мама, ты не жди меня...
     Я гуляю до утра...
     Здесь со мной мои друзья.
     Здесь и девушка моя...
     Лежавший рядом поднял голову снова и, как бы солидаризуясь с товарищем, запел не в лад:
     Мама, ты не жди меня...
     Ослепительно вспыхнула красная ракета - сигнал атаки. Шамиль растерянно, не понимая еще, как нужно реагировать на случившееся, смотрит, как падают искры от опускающейся ракеты, и громко, чтобы его слышали все, кричит: "Пошли, ребята!".
    
     2.
     Шум затихающего боя. Редкие автоматные очереди и одиночные выстрелы. Трупы бойцов, раненые. Рота Шамиля полегла, так и не войдя в деревню...
     Группа людей направляется в ту сторону, где рядом с кустом лежит Шамиль. Он ранен в ногу и вдобавок его контузило гранатой. От осколка, задевшего голову, на лице кровь. Он тихо постанывает, озираясь по сторонам. От зрелища убитых товарищей (он видит недалеко от себя убитого бойца и узнает в нем паренька, с которым недавно разговаривал). «Один раз живем!» Он мучительно переживает, едва сдерживает слезы.
     Группа медленно приближается, и Шамилъ отползает за куст, теперь прячущий его от боевиков, переговаривающихся между собой на армянском языке. Они останавливаются над трупами и ранеными; осматривают их, переговариваясь между собой о чем-то. Один из них добивает раненых выстрелом в голову.
     Бородатый, плотного сложения мужчина, обращается к идущему рядом на азербайджанском языке.
     -Ну, в общем, сегодня получилось. И ты, спасибо, помог нам... Надеюсь, в следующий раз тоже поможешь... А теперь можешь идти к своим, - спохватившись, - Ах, да... Тебя ведь могут вычислить... - обращаясь к тому, кто расстреливал раненых, - ара, Арам, прострели ему тихо-тихо ногу... Нет, лучше, руку... Пусть там думают, что он ранен в бою. Правильно, Муртуз?
     Муртуз (теперь, в окончательно рассеявшемся тумане видно, что это именно он) испуганно отскакивает об боевиков.
     - Что вы, что вы! Зачем мне это?! Вместо "спасибо", да?! Ты, Хачик, забыл, что обещал мне деньги, доллары, материальную помощь моей семье...
     - Ара, зачем тебе доллары? Вот, видишь, сколько кругом оружия, автоматов?! Пока не растащили мои ребята да сельчане, возьми пару - другую... разрешаю... Продай - и вот тебе несколько сот долларов. Правильно?!
     Шамиль слышит весь разговор и, то ли от услышанного, то ли от боли в ноге, тихо стонет...
     Муртуз заглядывает за куст и видит скорчившуюся от боли фигуру Шамиля. Нагнувшись, приближает свое лицо к его лицу. Выпрямляется и делает знак Араму, который приставляет к голове Шамиля дуло автомата.
    
     3
     Шамиль кричит и, дико вращая глазами, вскакивает... Он спускает ноги с дивана, на котором спал. Включает бра и видит испуганное лицо жены.
     - Что с тобой?!
     - Опять этот сон... Как будто наяву... Этот негодяй... Неужели я его не встречу?!
     - Кого? Того предателя? Успокойся, таких предателей было не один и не два. И не на таком уровне... бери выше... Ты их, возможно, видишь каждый день, когда включаешь телевизор...
     Медина встает с кровати, проходит в другую комнату.
     Шамиль задумчиво оглядывает комнату, облегченно вздыхает, словно хочет сбросить с себя наваждение ночи, сна, в душе радуясь тому, что жив и здоров. Радуясь новому дню, вскидывает руки. Вздыхает, медленно проходит в другую комнату, в окна которой льется утренний свет...
    
     4
     Панорама местности, где видны следы разрушений, оставленные военными действиями. Здание пятиэтажного дома, окна которого смотрят черными пустыми глазницами – последствия артобстрелов. Следы пожарищ... БТР с несколькими солдатами, сидящими сверху брони, настороженно озирающимися по сторонам.
     Панорама уменьшается до рамок экрана телевизора. Ведущий телепрограммы поясняет. "Еще вчера в этих местах чеченские боевики осуществили ночную вылазку, однако под давлением федералъных войск отступили в горы. Сегодня идет зачистка и осмотр местности, на которой боевики могли оставить свои обычные сюрпризы - фугасы, мины-растяжки и тому подобное... "
     Шамиль сидит на диване, время от времени переводя взгляд на экран телевизора. Он пытается уловить настроение жены, которая, он знает, обычно свое раздражение демонстрирует по-своему, при помощи шума, которой она устраивает на кухне, возясь с посудой.
     Вот она в комнате. На ходу надевая плащ, на мгновение останавливает взгляд на экране, показывающем военную хронику.
     - Я пошла на работу. У меня занятия во второй смене. Так что не жди. Останусь у родителей...
     - Опять не придешь?.. А обед? А что мы...я...буду есть?
     - А что обед... Разве есть из чего готовить? Деньги кончились...
     - Уже кончились? До конца месяца... А сегодня только двадцатое число.
     - Сто долларов, которые твой отец посылает, не хватает на тебя одного, не то, чтобы на семью...
     - На семью?...
     - Ну, на нас двоих...
     - Ну, конечно... Если ты, - с нарастающим раздражением, - свою зарплату отдаешь родителям, то, естественно, денег, которые мой несчастный отец, перенесший после смерти матери уже один инфаркт, не хватит... И сколько ему еще предстоит работать, Бог знает... Его контракт в Стамбуле кончается через пару месяцев... Возобновят ли они его, этот контракт, после его инфаркта? Не знаю... Он писал, что инфляция в Турции сводит на нет все усилия собрать деньги на черный день.
     - Для нас этот черный день уже наступил... Мой отец сказал, что чем так жить, лучше разойтись. В прошлом году мы уже пробовали. Ах, какая я дура... не нужно было забирать обратно из загса заявление о разводе...
     - А что твоя мать?! Она тоже за это? В прошлом году она, помню, занимала нейтральную позицию...
     - В прошлом году она надеялась, что у нас, в конце концов, появится ребенок... Она устала ждать внуков...
     - А при чем тут развод?
     - Она говорит, что в таких условиях, в каких вы живете, - Медина выразительно и как-то театрально указывает руками на себя, - конечно же, не может быть условий для появления ребенка.
     - А зачем для этого, - Шамиль точно таким же театральным жестом обеими руками указывает ниже живота, - нужны какие-то особые условия? Ведь, чтобы сотворить ребенка, даже этого, - стучит рукой по дивану, - не нужно. Это люди могут сделать и в поле, и на полу, и в пустыне...
     - Да, но питание...
     - А что питание?! Оно у нас есть... Люди, беженцы живут в палатках... Ты, когда едешь на работу, noсмотри, сколько людей стоят на обочине. Это - рабочие, профессионалы, которые живут случайными заработками. Будут заработки - они купят хлеб и картофель своим детям. А у нас, слава Аллаху, иногда бывает и мясо на обед.
     - Вот именно - иногда.
     - А что ты хочешь?! Если бы ты зарплату оставляла дома, а не отдавала своим родителям, твоему отцу - бывшему завмагу, который и сегодня припеваючи живет за счет накопленных в советское время средств, - или матери, которая никогда не работала...
     - Не трогай моих родителей! Лучше говори о своем отце, который мог бы посылать больше своему сыну, ведь ему больше не на кого тратить. Если, конечно, он не заимел подружку в Стамбуле после смерти жены.
     Шамиль с негодованием смотрит на жену, понимая, что ответь он – и скандал может зайти слишком далеко. Оба молчат. Каждый думает о своем. Медина первая нарушает молчание.
     - Будь добр, скажи, почему ты целыми днями сидишь на диване, а не ищешь работу, как другие?! Ты - математик. Пошел бы работать в школу, или преподавать в вузе.
     - Побойся Бога, ты же знаешь, сколько нужно отдать, чтобы попасть туда на работу.
     - Тогда, когда ты встретишься со своим отцом в Стамбул, попроси, чтобы он и тебя устроил на работу, или же уступил тебе свое место преподавателя математики.
     - Это же не зависит от него, он сам с трудом устроился.
     - Я вижу, разговор с тобой бесполезен. Я говорю одно, ты - другое. Мы не понимаем друг друга. Значит, надо расходиться, - она решительно поднимается, - расходиться по-хорошему.
     - То есть, как это? Опять развод?!
     - Как знаешь. Надеюсь, ты едешь в Стамбул не для прогулки, не как турист. Пора решать свои проблемы... материальные, трудоустройства. Это - твой последний шанс.
     - Что, этот шанс предоставляет мне твой отец?
     - Какая разница - чей отец?! Мой, твой…
     Шамиль встает с дивана и делает шаг по направлению к Медине. В его глазах - недоумение, смешанное с презрением. В комнате ненадолго воцаряется тишина - наступает пауза, мучительная для обоих. В этой затянувшейся паузе звук телевизора, передающего последние известия, как бы усиливается. Оба переводят взгляд на экран. Новое сообщение заставляет насторожиться обоих: "Вчера на территории Грузии был ограблен автобус, следующий но маршруту "Баку - Стамбул". Неизвестные, нападавшие на автобус, были одеты в камуфляжную форму и вооружены автоматами Калашникова”...
     Медина, скривив в гримасе презрения лицо, с едва скрытым торжеством замечает.
     - Похоже, что и здесь шансов у тебя маловато. Чего доброго еще в дороге убьют... Правда, ограбить тебя не смогут... Ведь денег-то у тебя - в один конец... Чего с тебя могут взять бандиты?!
     - Ты не находишь, что с твоей стороны жестоко говорить о таких вещах человеку, который через два-три дня должен отправиться по тому же маршруту?.. Другая, порядочная жена, услышав такое, удержала бы от поездки своего мужа...
     - Мужа? Мужа - да. Но не беспомощного и жалкого человека, который не может заработать на хлеб даже для себя. Не говоря уже о семье.
     Она теперь уже у двери и собирается захлопнуть ее за собой.
     - Будь милосердна и человечна! Прошу тебя! Клянусь Меккой и Мединой, что...
     - Не клянись моим именем, негодяй!
     - Что ты, не тобой, а святынями клянусь... мусульманскими. Ты к ним никакого отношения не имеешь. Ведь у тебя ничего святого нет.
     Шамиль делает шаг вперед по направлению к Медине, но она, увидев жесткое выражение его лица, быстро выходит, хлопнув дверью.
     Оставшись один, Шамиль, усмехнувшись, задумчиво произносит.
     - Медина... Надо же дать такое имя своей дочери... - Обращаясь к двери, за которой скрылась Медина. - Чудак твой отец, - затем, не выдержав, добавляет с яростью. - Мерзавка твоя ... твою мать...
    
     5
     В этот осенний полдень деревья, еще не скинувшие свою листву, открывают прохожему всю красоту своего убранства. А посмотрите-ка на парки, площади и улицы! Сверкая чистотой, они прямо-таки радуют глаз. Фонтаны, которых за последнее время стало значительно больше, работают, выбрасывая струи воды, блестящие под лучами полуденного, но все еще теплого солнца.
     Шамиль идет с саквояжем в руке, слегка сгорбившись в быстрой ходьбе, с озабоченным взглядом, не замечающим эту красоту родного города.
     Его путь проходит мимо новых многоэтажных домов, появившихся в "переходный период" и ставших символом процветания и обогащения нации, точнее, ее, скажем так, наиболее энергичных представителей.
     В самом центре - ряды безработных: маляров, штукатуров, каменщиков, циклевщиков со своими агрегатами и механизмами, со своими инструментами и едой, спрятанными в мятых пакетах и котомках...
     Сегодня Шамиль не замечает ни их, ни других, проходящих мимо него, людей. Он пересекает сквер по диагонали и приближается к автобусу, стоявшему на противоположной стороне сквера, у тротуара. Бока и стекла свежевымытого автобуса отражают дома и деревья, стоящие вокруг.
     У лобового стекла, на котором видна табличка с надписью "Баку-Стамбул-Баку", стоит усатый мужчина и вытирает стекло водителя. Это - шофер Орхан. Шамиль здоровается с ним и подходит к передней двери, около которого сгруппировалось пять-шесть человек. Они, как он понял, должны быть его спутниками.
     Из офиса напротив выходят двое: служащий офиса и шофер Аскер, сменщик Орхана. Служащий туристической фирмы протягивает бумажки Орхану, и тот, подписывая их, раздраженно произносит.
     - Ну вот... Опять 10-15 человек на автобус, рассчитанный на 30 с лишним пассажиров... Стоит ли гонять его через три страны, да еще по таким дорогам, где, сами знаете...
     Работнику туристической фирмы нечего возразить, и он, забрав копию дорожной путевки у Орхана, возвращается в свой офис. Он не видит улыбку Орхана и подмигивание, адресованное Аскеру.
     Войдя в автобус, Орхан демонстрирует рассевшимся пассажирам свою унылую физиономию и разводит руками, как бы говоря: "Вот, смотрите сами, почти пустой автобус". Словно это - симптом его неизбежного разорения, предвестник того, что он в скором времени пополнит ряды безработных.
     - Да рассаживайтесь, пожалуйста, поудобнее, - усмехаясь, -. Ведь мест сколько угодно. Сейчас тронемся...
     Одна из пассажирок (она сидит рядом с девушкой, по отношению к которой ведет себя покровительственно) обращается к Орхану.
     - Гардаш, а сколько мы будем в пути?
     - Баджи, меня зовут Орхан, а это, - указывая на Аскера, - мой напарник Аскер. В пути мы, если, конечно, Бог даст, будем около двух суток... если все будет хорошо...
     - А правда, что неделю назад ваш автобус был ограблен на территории Грузии? - не унимается пассажирка.
     - Это был не мой автобус, а другой - Ахмеда Юрдсевера, турка. Но бандитов уже поймали, говорят...
     - Вот уж успокоил нас... поймали... - не скрывая своего раздражения, она отворачивается к окну.
     Орхан, стремясь уйти от нежелательных объяснений, смотрит на часы и быстро занимает место водителя, укоризненно бросая на ходу Аскеру.
     - Мы уже должны быть в пути...
     Автобус трогается с места, когда Аскер замечает спешащую к автобусу молодую женщину с небольшой дорожной сумкой в руке. Войдя в салон, она благодарит Орхана, который не удерживается от замечания.
     - Баджи, обязательно нужно опаздывать?! Нельзя было выйти из дома на 5-10 минут раньше?!
     И далее он продолжает бурчать что-то себе под нос, пока молодая женщина со светлыми, крашенными "под блондинку" волосами усаживается в соседнем от Шамиля, пустующем ряду.
    
     6
     Автобус, разворачиваясь на центральных улицах, берет курс за город, в направлении к Баладжарам. В салоне автобуса тихо звучит приятная музыка, и пассажиры, удобно расположившись в креслах, смотрят на новые дома, возникшие во всех частях города, как грибы после дождя. Что ни говори, - за последние годы Баку явно похорошел!
     Умиротворенные, довольные лица пассажиров. Некоторые - задумчивые, печальные...
     Перед спуском к Баладжарам автобус останавливается, и Аскер выходит из него. Через пять-десять минут он возвращается и, обращаясь к пассажирам, предлагает.
     - Пожалуйста, пересядьте поближе друг к другу. Ведь приятнее, когда рядом есть с кем пообщаться. Да и другим вы тем самым создадите условия для поездки.
     Эти "другие" - пассажиры (они будут выходить в пути до границы), которых набрал Аскер, чтобы компенсировать некоторые финансовые потери на маршруте - уже взбираются в автобус, занимают задние места, загромождая проходы своими вещами: чемоданами, мешками, узлами... И' "коренные" пассажиры, поняв ситуацию, передвигаются вперед, усаживаются плотнее, поближе к тем, которые, несомненно, ближе им, чем случайные попутчики.
     Так Айсель, крашенная "блондинка", оказывается рядом с Шамилем. Он пересаживается к окну, потом, как бы демонстрируя галантность, предлагает ей:
     - Может, вы хотите сесть у окна?..
     - Мне все равно... но, если можно...
     ... Городской пейзаж постепенно сменяется другим: мелькают сооружения пригорода, затем степь, которая переходит вместе с наступающими сумерками в полосу кустарников и деревьев, покрывших склоны и поверхности холмов...
    
     7
     Рассвет застает пассажиров у погранзаставы. Здесь только те, кто следует до Стамбула. Все остальные сошли по пути, и теперь, когда таможенники и пограничники занимаются своим делом, Шамиль и Аслан - интеллигентного вида мужчина лет пятидесяти - сидят за столом придорожного кафе, находящегося рядом с таможней, прямо в саду под открытым небом, пьют чай и ждут заказанной яичницы.
     Неподалеку за столиками сидят остальные пассажиры: они также завтракают и ждут, когда их позовут к автобусу.
     - Хорошо, что нет дождя. Ночью с непривычки плохо спал. В автобусе не поспишь... - жалуется Аслан.
     Шамилъ, удобно расположившийся на двух сидениях после того, как его спутница перебралась на свое, освободившееся к ночи место, поспал несколько часов. Сейчас, после того, как совершил утренний туалет, умылся и причесал волосы, чувствовал себя хорошо. Он поймал себя на том, что пытается отыскать глазами свою соседку.
     - Впрочем, неизвестно, где еще нам придется спать опять. Чужбина - она и есть чужбина. Хорошо хотъ, что она может предоставить работу.
     - Вы едете на работу?
     - Да, по профессии я - кинорежиссер, - как бы спохватившись и протягивая руку Шамилю, - меня зовут Аслан, Аслан-муаллим…
     - А я - Шамиль.
     - Так вот, до того как развалили нашу киностудию, я снимал документальные ленты, кинохронику, пробовал себя в художественных жанрах. Мечтал создавать художественные ленты. Но потом все рухнуло. И даже документальные фильмы снимать не удается. Moй молодой коллега - он работал у меня ассистентом - сразу же почувствовал, как он говорил, "ветер перемен" и "соскочил" в Турцию. Сейчас он заправляет вместе с родственниками какой-то фирмой, выпускающей клипы, рекламные ролики. Он-то и предложил мне работу, зная мои профессиональные возможности, - вздыхает. - Да, времена меняются… кто был, как говорится, ничем, тот стал всем...
     - Хорошо бы еще по заслугам, - в тон ему произносит Шамиль.- Я понимаю вас. Сам без работы, хотя и математик.
     - А семья, семейное положение?!
     - Семейное положение? На грани развода, - усмехнувшись, отвечает Шамиль. - Интересно, при приеме на работу можно так написать в графе "семейное положение”?!
     - Обычно пишут: "Женат. Имею детей". Если, конечно, есть дети.
     - Но документ требует точности. И я, как математик по профессии, предпочел бы написать точно и конкретно: "На грани развода". А детей нет, Бог миловал. Разве сегодня можно заводить детей, когда не знаешь, как ceбя прокормить?!
     Буфетчик приносит две тарелки с яичницей, хлеб, сыр, редиску. Уходит и приносит чайничек и стаканы. Аслан и Шамиль, прервав разговор, начинают завтракать.
     К их столу подходит пассажир, который занимал переднее сидение, и, возможно, потому не привлек к себе особого внимания. Это - человек неопределенного возраста, с бородoй, закрывающей воротник его одежды. Он в плаще и шляпе. Приподняв шляпу, вежливо здоровается.
     ~ Здравствуйте... Ангела за трапезой! Не помешаю?!
     - Что вы, что вы! Пожалуйста, вот мы заказали яичницу...
     - Я, пожалуй, тоже...
     Сделав знак буфетчику принести и ему порцию, мужчина пробует чай, который ему услужливо налил Шамиль.
     - Скажите, вы упомянули ангела... - спрашивает Шамиль.
     - За трапезой...
     - Что это означает? И на каком это наречии?
     - Да на нашем, церковном... православном. Ну, это вроде "приятного аппетита", - добродушно улыбаясь, говорит мужчина.
     - Так вы - верующий?
     - Я служитель церкви, и вот отправляюсь по долгу службы в командировку, - увидев любопытство в глазах Шамиля, поясняет. - Да, молодой человек, у служителей религии тоже бывают командировки...
     - По божественному маршруту что ли?! - Шамиль, указывая пальцем в небо, пытается шутить. - Но тогда нужен другой транспорт.
     - Почему же... Есть святые места и очаги религии. В Турции тоже. Я намерен посетить там храм божий. Православную церковь. А что касается " туда", - показывает на небо, - то, видите ли, - суровым взглядом окидывает собеседника, осмелившегося неудачно пошутить, - все мы под Богом ходим. И неизвестно, кого, где и когда он призовет к себе...
     Устанавливается тишина... Аслан-муаллим, внимательно посмотрев на священнослужителя, продолжает прерванный завтрак.
     - Простите, батюшка... можно вас так называть?… за неудачную шутку, - Шамиль явно сконфужен.
     - Ничего, ничего, молодой человек... Бывает.
     Буфетчик приносит «дежурный» завтрак: яичница, сыр, хлеб. Батюшка, склонив голову, читает молитву.
     -Отче наш, иже еси на небесах, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный дадждь нам днесь и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго…
     Аслан и Шамиль перестают жевать и с любопытством слушают молитву. И только, когда батюшка, окончив ее, перекрестился и приступил к «трапезе», Шамиль, как бы спохватившись, говорит "бисмиллах". Поймав недоуменный взгляд Аслана ("мол, мы уже почти заканчиваем завтрак"), отвечает ему взглядом ("Ну и что, лучше поздно, чем никогда"). Они продолжают есть, но уже не торопясь, чинно, точно осененные какой-то неземной, ниспосланной свыше благодатью.
    
     8
     Автобус движется по живописной местности, вдоль кустарников и деревьев, зеленъ которых yжe тронута осенней желтизной. Пассажиры, утомленные переходом через таможню и границу, теперь оживились, и бодрости им придает также пейзаж, открывающийся за окнами, силуэты холмов и предгорий, на которых притулились живописные деревенские домики. Их умиляет почти все: идиллические картины сельской жизни, коровы и овцы, жующие все еще сочную траву...
     Сзади от "баджи", у окна сидит средних лет худощавый мужчина с блокнотом в руке. Он делает какие-то вычисления на калькуляторе, встроенном в блокнот, записывает, вычеркивает, снова записывает...
     Его сосед - полноватый мужчина, похожий на артиста Яшара Нури, время от времени бросает на него косые взгляды, чему-то про себя, иронически улыбаясь.
     - Что, не совпадает? - обращается он к соседу, занятому вычислением. Тот, не замечая иронического взгляда и не отрываясь от вычислений, отвечает.
     - Почему не совпадает?! Должны совпасть... - затем, подняв, наконец, голову, церемонно протягивает соседу руку. - Извините, меня зовут Гаджи... Гаджи-муаллим... Я из Шеки. Учитель...
     - Математик, наверное?
     - Нет, я - историк. - Видя недоумение в глазах соседа, объясняет: - Эти вычисления связаны с покупками, которые я должен сделать в Стамбуле.
     - А! Вы занимаетесь бизнесом?!
     - Что вы, какой там бизнес! Я просто обещал жене вернуть деньги, которые мы потеряли в позапрошлом году в Стамбуле.
     - Потеряли?!
     - Ну, нас с женой обманули. Наш же земляк, азербайджанец, будь он проклят! Мы отправились к родственнику, по вызову, в гости. Решили немножко заработать на перепродаже турецких товаров. Так сказать, совместить приятное с полезным. Но не получилось ни того, ни другого. Этот мошенник, наш земляк, обчистил нас до нитки. И тогда я дал слово жене, что не буду мужчиной, если не верну потерянные деньги.
     Гаджи муаллим виновато и как-то мечтательно улыбнулся соседу.
     - То есть, как это вернете? Поймаете? Отдадите под суд?
     - Да нет, что вы! Этот прохвост, даже если я его найду, вывернется из любого положения, любого суда! Вы же знаете, какие у нас судьи-то? Получив от него даже половину того, что он у нас украл, они оправдают его. А нас... нас самих могут обвинить и, более того, еще, не дай Бог, посадят.
     Он улыбается, и его сосед понимающе кивает головой, соглашаясь с ним.
     - Я вот должен, купить ряд товаров, - Гаджи-муаллим указывает пальцем на список. - Здесь они записаны. Количество, ориентировочная стоимость, размеры. В основном женские товары. Ведь основной покупатель сегодня - женщина. Так объяснила мне моя жена. Она сказала, чтобы я купил кофточки, женское белъе, купальные костюмы, извините, лифчики, трусики...
     При словах "лифчики", "трусики" сидящая в переднем ряду женщина (баджи), которая явно была заинтригована ходом этой беседа, повернув голову к Гаджи-муаллиму, промолвила.
     - Извините, Гаджи-муаллим, я невольно прислушалась, - как бы спохватившись, - я... меня зовут Самая.
     Гаджи-муаллим, не ожидавший этого вмешательства в их разговор, растерянно, близорукими глазами из-под очков смотрит на нее, пропустив ее обращение к нему.
     - Что? Что вы сказали?
     - Я сказала, что я - Самая.
     - Не понял... Которая самая?
     - Нет, меня, меня зовут Самая. Вы, наверное, слышали песенку, которую поет Филипп Киркоров: "Самая, Самая"... так вот, она про меня... Это я - "самая", то есть Самая! - с ударением произносит она и, подмигнув, улыбается ему.
     - Филипп Киркоров - армянин. Ради Бога, подальше от них. Не жди от них добра для нас. - Это осуждающе произносит "Яшар Нури", всем своим видом показывая на неуместность такого рода ссылки.
     Гаджи-муаллим, чтобы рассеять впечатление от слов соседа, вежливо обращается к собеседнице.
     - Самая ханум, вы, наверное, хотели спросить, где я все это куплю? Да сам еще не знаю. Думаю, мне помогут. Жена сказала, чтобы я в трудную минуту обращался к женщинам. Они, сказала, помогут...
     - Они помогут, - с любопытством разглядывая лицо Гаджи-муаллима, поддакивает Самая.
     - И потом… размеры...размеры всегда можно проверить на любой женщине. Так ведь?
     - Так, так, совершенно правильно, - поддакивает Самая и тон ее становится игривым, - то есть, вы мерите на ней нижнее белье, извините, трусы и лифчики, - оглядываясь на пассажиров, словно приглашая их принять участие в забавном разговоре. – Это вам рекомендовала ваша жена?
     Пассажиры, начавшие прислушиваться к этому разговору, явно повеселели, готовы потешаться сколько угодно, дабы такая возможность «отвести душу» им, yжe утомленным дорогой, представлялась весьма кстати. Сам Гаджи –муаллим, неожиданно оказавшись в центре внимания и как бы неосознанно подыгрывая спутнице, серьезно продолжает.
     - Конечно... Ведь я еще с трудом разбираюсь в размерах нижнего белья, ну, женских лифчиков... Вот, например, для вас. Вот скажите, пожалуйста, какой у вас размер? - спрашивает он серьезно у Самаи.
     - А какой у вас размер? - в тон ему также серьезно спрашивает его Самая.
     Гаджи-муаллим, застыв от неожиданности и не понимая еще ничего, оглядывается на пассажиров, которые начинают хохотать, да так громко, что даже водитель Орхан оборачивается, чтобы узнать причину веселья.
     - Что такого я сказал, - растерянно произносит Гаджи-муаллим, обращаясь к "Яшару Нури". - Зачем смеяться?! - обращаясь к Самае, - Просто я хотел узнать размер купальника, который я хочу купить своей жене... она почти вашей комплекции.
     - Ай, киши, ты не знаешь даже размера своей жены, а хочешь привезти товар для десятка женщин. - Самая своим обращением к Гаджи-муаллиму на "ты" как бы подчеркивает несерьезность его коммерческих планов, а заодно не может упустить возможности продемонстрировать свое превосходство над "умным мужчиной", да и оказаться в центре внимания остальных.
     - Но они сами выбирают свой товар...
     - Ну и что?! Я тоже не знаю свой размер и сама выбираю. Вернее, мне подсказывают продавцы.
     - Мужчины?
     - Почему мужчины?! Обычно белье продают женщины, - Самая оглядывает всех, словно хочет, сказать: "Вот болван! Занимается тем, о чем не знает ровным счетом ничего!" Видя, что их беседу слушают с интересом, она распаляется все больше. - Вы подумайте только: бедняга не знает даже какой размер груди у его жены?! Говорит, что, - оглядывает всех с вызовом, - такой же размер, как и у меня! Как быть, а? Как помочь бедняге? Может, показать, чтобы ты хотя бы зрительно запомнил размер? Кстати, у тебя хорошая зрительная память?
     Она начинает расстегивать воротник кофточки, нащупывая лифчик, под хохот пассажиров.
     Аслан слышит смех позади себя. Он сидит во втором ряду, между священнослужителем, который удобно расположился на первом сиденье, и Шамилем, сидящим сзади него. Он поддерживает разговор с Шамилем, время от времени обмениваясь впечатлениями от увиденного за окном.
     - Какая замечательная природа у нас... то есть у них, в Грузии. Эти области, ты знаешь, издавна населены азербайджанцами. Когда начались эти события в Карабахе, кое-кто предлагал здешним азербайджанцам устроить грузинам своего рода "Карабах”. Здесь более полумиллиона наших земляков. Примерно столько же было в Карабахе армян. Но благоразумие здешних азербайджанцев взяло верх. Предлагали и в Иране азербайджанцам (а там их более 20 миллионов) также начать сепаратизм. А это - тоже исконные азербайджанские земли. Армян же, наоборот, переселяли в Азербайджан, в Карабах, из Ирана и Турции в начале XIX века.
     - Тогда это были уже российские земли. После войны с Ираном, - уточняет священнослужитель, решив внести свою лепту в разговор.
     Аслан внимательно смотрит на священника и соглашается.
     - Да, впоследствии все эти земли, отошедшие к России, в том числе и Карабах, и эти, по которым мы едем, стали российскими, затем советскими. Многие ведь забыли об этом. Да и новым поколениям, - указывает на Шамиля, - об этом не рассказывали. Как-то неудобно было упоминать об этом.
    
     9
     Автобус у населенного пункта. Это - райцентр, через который пролегает их маршрут. Около рейсовых автобусов толпятся пассажиры - местные крестьяне, в основном азербайджанцы, и потому Аскер сразу же находит с ними общий язык.
     Через минуту-другую в дверях автобуса появляются новые попутчики. И Шамиль, увидев, как какой-то грузный мужчина, оглядывая салон в поисках места, приготовился сесть рядом с Айсель, встает и вежливо предлагает мужчине свое место, а сам проворно садится рядом с ней.
     - Не возражаете? Все же мы как-то привыкли к соседству.
     - Не возражаю. - Это было сказано хотя и приветливо, с легкой улыбкой, но как-то, как показалось Шамилю, суховато.
     - Но если вы возражаете, я могу поменяться с ним местами. Просто я решил, что моя комплекция вас больше устроит...
     - Комплекция?.. Ах, да... Этот толстяк, конечно, не подарок в соседстве.
     - Конечно, - сказал Шамиль, несколько ободрившисъ. - Вчера тоже мне показалось, что вы обрадовались, когда появились новые пассажиры. А потом мы спали вместе...
     - Спали? Вместе?
     - Ну да. Вы даже положили свою голову на мое плечо... - Шамилъ теперь решил изменитъ тон разговора с этой молодой женщиной, привыкшей, видимо, чтобы с ней носились. Нечто неуловимое в ее поведении начинало раздражать его, и он решил, что пора поставить ее на место. - Но потом, когда к ночи ваше место освободилось, я помог вам пересесть на ваше законное место.
     - Законное?! По-моему, в этом автобусе никто никогда не слышал о "законном месте". Вот вы знаете, какое ваше место?
     - Я?! - Шамиль лезет в карман пиджака и вынимает какую-то бумажку, читает, - Аскеров Ш. "Это я - "Ш" - это мое имя - Шамиль... Простите, а как вас зовут?
     - Айсель.
     - Какое романтическое, возвышенное имя! Что-то связанное с луной... луноликая, что ли?
     Он решил, что нужно избрать пренебрежительно-снисходительный тон, который позволит ему дать ей почувствовать свое превосходство над ней.
     - Зато у вас не очень-то романтическое имя... Шамиль... Скажите, пожалуйста, - в тон ему, - горец... да еще прославленный...
     - Да, прославленный. Это имя сейчас - как знамя у тех, кто сражается в горах. Смотрите, вон там, - указывает в окно, - в Чечне.
     - А куда сейчас направляет путь прославленный... простите… человек с прославленным именем? На войну в горы? - Это сказано с нескрываемым сарказмом и вызовом.
     - Туда же, куда и вы.
     - Я еду в Стамбул...
     - Так же как эти две сестрички? - Шамиль большим пальцем указывает назад, где, прижавшись друг к другу, Самая и ее попутчица спят, утомленные дорогой.
     - Сестрички? - Айселъ поворачивает голову в их сторону и, видимо, поняв, на что намекает Шамиль, оборачивается к нему, встречает его пристальный взгляд.
     - Не знаю, куда едут сестрички, - ее тон становится резким, и Шамиль уже пожалел, что зашел в разговоре, которой мог бы принять более приятное для него направление, слишком далеко. - Я еду к сестре. Она преподает музыку в Стамбульском колледже. Кстати, я тоже занимаюсь музыкой. Я концертмейстер, преподаю в музыкальной школе.
     - А как же ваша работа? Ведь занятия еще только начались. До каникул далеко.
     - Это что - допрос?
     - Нет, обычное любопытство. Знаете, мужчины ведь тоже бывают любопытными, - Шамиль решает до конца выдержать дерзкий тон разговора,- тем более, что я тоже преподаватель, математик...
     - Так мы – коллеги?! Так, уважаемый коллега, учебный процесс и вас, кажется, касается. Вы совершенно верно заметили, что до каникул далеко…
     - Так я безработный преподавателъ.
     - Так бы сразу и сказали. Я тоже хочу стать безработной, как и вы. Если получу работу в Стамбуле. Вся надежда на сестру, которая уже начала переговоры. И меня хотят посмотреть...
     - Посмотреть?! Вы что, хотите стать манекенщицей?
     - С чего вы взяли?
     - Ну, как же, - Шамиль решил не упускать представившийся шанс, когда можно было бы ввернуть несколько комплиментов с целью окончательно разоружить эту «штучку», - С вашими внешними данными. У вас, действительно, симпатичное личико... и фигура, - пытаясь оглядеть ее, - что надо... Правда, ноги...
     - Что ноги?! - Айсель слегка шокирована столь дерзким осмотром ее фигуры.
     - Я хотел сказать, что ног ваших я не успел рассмотреть хорошенько.
     - Будет возможность, не упустите такой шанс, - с иронией произнесла она, - А если серьезно, то, когда я cказала "посмотреть", я, конечно же, имела в виду "послушать" меня. Я музыкант, и мое исполнение должны, естественно, слушать, – тихо вздыхает. - Но, скажу честно, если бы не такая мизерная зарплата - 15 ширванов, я ни за что бы не покинула Баку...
     Наступает пауза, и Шамиль не сразу соображает, чем можно ее заполнить. Последние слова Айсель задели его за живое. И он ни за что не уехал бы из родного города, если бы не чертовы обстоятельства. «Похоже, что в этом долбанном автобусе, - думает он, - все бегут к своей счастливой доле; от нищеты и безработицы к заработкам, которые обеспечили бы сносную жизнь».
     Он задумчиво смотрит перед собой, на миг позабыв о соседке, о разговоре, удрученный всем, что происходит вокруг, в его жизни, с ними со всеми…
     - А вы на что надеетесь там, в Стамбуле?
     Вопрос, обращенный к нему, возвращает его к действительности.
     - Я?! На что надеюсь? На Аллаха... , - он горько усмехается, - если, конечно, он еще помнит о нас, горемычных…
     - Что-то горец заговорил о Боге... Уж. не под влиянием ли нашего попутчика, - Айсель указывает взглядом на священника, которого дорога, по - видимому, сморила окончательно – тот спит.
     - Горцы, те, кто сражаются, ближе, чем мы, к Богу. Умирая, они думают, что приобщаются к Богу... Как когда-то в поэзии, средневековой, знаете...
     - В поэзии?! Если уж математик заговорил о поэзии… - с заметным сарказмом произносит Айсель.- Вот умора!
     - Вы, ханум, многого не знаете. Впрочем, откуда вам знать: ведь вы - музыкант. Так вот, один из выдающихся математиков Востока был, к тому же, - известнейшим восточным поэтом – философом. Я говорю об Омаре Хайаме. Слышали такое имя?
     - Конечно, слышала...
     - Так вот, в поэзии Востока красивую женщину, которую воспевали поэты, прибегая к разного рода сравнениям: "черноокая", "луноликая" и т.п., уподобляли божеству... Не просто сравнивали, а имели в виду то, что приближение к красоте - это сближение с Богом... Это, в частности, утверждали суфии – приверженцы особой восточной философии. Они нашли свой, особый путь к Богу… как, впрочем, и чеченцы... – задумчиво. - Думаю, они были ближе к истине, чем мы грешные, погрязшие в грехах...
     - Вы намерены покаяться?! Тогда, очевидно, вам надо обратиться к тому, кто сидит по-соседству, - Айсель взглядом указывает на дремлющего священнослужителя.- Он отпустит ваши грехи. Видимо, их у вас не так уж и мало.
     Шамиль пристально смотрит на свою спутницу, точно хочет понять затаенный смысл ее слов. После небольшой паузы.
     - У каждого человека есть грехи. А мои грехи... разве не грех это, что я, тридцатитрехлетний мужчина, не могу найти работу?
     - Тридцатитрехлетний?! Подумать только, ведь это - возраст Христа! – опять иронизирует Айсель. - Ну и что? Продолжайте!
     - И вот я еду к отцу, который до сих пор помогает мне, трудясь из последних сил. Хотя все должно быть наоборот - это я должен помогать ему.
     - Так вы к отцу направляетесь?! А что, больше у вас никого нет?
     - Матъ умерла восемь лет назад, не выдержала всего этого… отцовского безденежья. Спустя два-три года, отцу его друзья помогли устроиться в Стамбуле. Теперь уже отец хочет ... помочь и мне...
     - А что, у вас больше никого нет? - Настойчивость, с какой Аксель продолжает задавать вопросы, побуждает Шамиля признаться.
     - Нет. Никого.
     - То есть, как?! А ваша семья?! У вас что, нет семьи, детей?
     - Детей нет. Как, впрочем, и семьи. Хотя...
     - Хотя...
     - Хотя, конечно, была. Теперь уже можно сказать, что была. Мы, видимо, расходимся... должны разойтись…
     - Понятно.
     Теперь задумывается Айсель. Отвернувшись к окну, она делает вид, что рассматривает проносящиеся мимо деревья, дома, горные цепи. Через некоторое время, словно очнувшись от забытья, Айсель вновь пытается шутить.
     - Ну вот, исповедь как будто состоялась... Интересно, где мы сейчас проезжаем? - Она обращает свой вопрос не только Шамилю, но и Аслану, обернувшемуся на ее голос.
     Аслан встает с места и подходит к Орхану, который прикуривает сигарету. Увидев Аслана, он предлагает сигарету и ему. Аслан закуривает. Некоторое время они молчат. Внезапно Аслан видит: один из двух уже немолодых грузин, подсевших по пути в автобус, приник к кислородной подушке, подняв ее над лицом. Другой, держа ее одной рукой, другой поддерживает голову товарища.
     - Останови-ка. Пассажиру плохо. - Аслан устремляется по проходу в конец автобуса, где сидят грузины. - Что с ним? Отчего ему плохо? Он что, болен?
     - Кто болен? - недоуменно спрашивает второй грузин, не меняя положения рук. - Он, что ли? -усмехаясь. - Как же... болен... генацвале, дай Бог, чтобы ты был так болен, как он. Чтобы твои друзья были так больны...
     С этими словами он отрывает от лица товарища кислородную подушку, которую тот никак не хочет отпустить. Аслан видит, как капли влаги стекают по его усам, которые он начинает вытирать тыльной стороной руки. Его товарищ, объясняет Аслану.
     - Это наше собственное вино! Трехлетнее. Мы его везем на свадьбу. Вон, видишь, - показывает пальцем в окно, - в то село. Вот решили попробовать, чтобы там не терять время на это, - обращается к товарищу. - Вставай, Гоги, скоро будем на месте.
     Гоги, прилично захмелев, оторопело смотрит выпученными глазами по сторонам.
     - Где, на месте?
     - Как где? У Автандила.
     - У какого Автандила, кацо?
     - Ты забыл, дорогой? Который женит сына… который прислал нам приглашение на свадьбу.
     - А куда eдет автобус?
     - Вставай, он едет в Стамбул.
     - Я хочу в Стамбул! Я слыхал, что это красивый город. Хочу его увидеть, генацвале!
     - Ты его увидишь, но в следующий раз. Когда поедем к Автандилу на свадьбу.
     - Но Автандил уже женит своего единственного сына!
     - Ну, может, сам захочет жениться. Он молодо выглядит в свои шестьдесят пять лет.
     - Дорогой Бесо, давай махнем в Стамбул. Погуляем. Ведь один раз живем...- неожиданно Гоги затягивает песню.
     - Хорошо, хорошо... А сейчас вставай, пойдем, поздравим нашего дорогого Автандила... пошли, Гоги.
     Бесо и Гоги, подхватив свой «булькающий» багаж, под взглядами улыбающихся пассажиров спешат к выходу, и через пару минут разговор захмелевших друзей слышен уже за окнами автобуса, который вновь трогается в путь.
     Орхан, улыбаясь и пытаясь встряхнуться от пути, нагонявшего сон, обращается к Аслану.
     - Свадьба... музыка... танцы, песни. Хорошо!
     ... Посмотрите, какая красота вокруг... Наш Кавказ, воспетый поэтами... Вот я, муаллим, не понимаю, почему люди не могут жить мирно, спокойно. Ведь эта земля – настоящий рай! Все здесь есть для сытой, зажиточной жизни. Помните, как в прошлые, советские годы на курорты Кавказа приезжали со всех стран?! На горы лазали, в море купались. Отдыхали, веселились... А теперь только воюют между собой... - оглядываясь на священнослужителя, который, проснувшись, протирает стекла своих очков, - Какой-то шайтан их рассорил. Вот Чечня... Огромная Россия воюет с ней, маленькой... позорит себя... зачем? Дай им все, чего они хотят... самостоятельность. Зачем у России должна болеть голова из-за их проблем?! Пусть сами их решают. Ведь не отправятся же они на другую планету?! А останутся жить по - соседству. Так не лучше ли жить в дружбе и согласии?
     - Тогда нужно дать самостоятельность и армянам в Карабахе, ведь они тоже этого хотят! - неожиданно подает голос священнослужитель.
     Орхан, обернувшись к священнику, отрывает руку от руля и показывает ему кукиш.
     - Вот, этого они не хотят?! Чечня - не Карабах! Чеченцы живут на своей земле. И хотя их выселяли в Казахстан при Сталине, потом вернули, но вернули не куда-нибудь, а на родину. Это их земля! Она же тоже была завоевана русскими. А вот армяне в Карабахе - это пришлое в Азербайджан население. Если они хотят независимости, так пусть отправляются в свою Армению. Ведь есть уже одна независимая Армянская республика.
     - Но ведь армяне Карабаха тоже хотят жить в условиях независимости. Как быть? Как дать им независимость в границах Азербайджана?! Ведь об этом говорят и мировые державы: США, Франция, Россия... - священник улыбается, обнажая свои ровные, белые, как у голливудского актера, зубы. Ему кажется, что своим вопросом он прервет дискуссию.
     Действительно, Орхан замолкает, видимо, размышляя над словами священнослужителя, который, довольный, надевает очки и рассматривает панораму гор. Орхан дает протяжный сигнал, завидев вдалеке силуэт коровы, лениво переходящей дорогу, сбавляет скорость и, обращаясь к священнослужителю и Аслану, все же продолжает начатый разговор на животрепещущую тему.
     - Армяне живут везде, правильно? В CШA, Франции, России... так? Их там больше, чем в Кapaбаxe. В Америке - больше миллиона. Во Франции и России - тoжe. Так почему эти мировые державы не дадут им возможность, чтобы они жили независимо в этих странах? Почему им не образовать свою, так называемую, независимую республику в США, во Франции, в России?! Например, "Армянская республика России". Как звучит, а? Или новый штат в США - “Армянский штат США".
     Он хохочет, и вслед за ним начинают улыбаться остальные пассажиры.
     - Анекдот, да?! - продолжает он, обращаясь к священнику. - Вот если, например, Россия позволит армянам создать на своей территории новую армянскую республику, да и США или Франция, тогда очередь может дойти и до Азербайджана.
     Орхан умолкает, явно торжествуя, что в споре с этим просвещенным служителем церкви последнее слово осталось за ним. Видя, что священник насупился, недовольный таким поворотом разговора, и, желая рассеять напряженность, он говорит, пытаясь перекричать звук мотора.
     - А знаете, какой самым смешной, самый удачный анекдот армянского радио? Нет?! Так вот, он звучит так: "Карабах - это исконная армянская земля”, - хохочет. - Это придумал я сам! Я, Орхан... Даже послал в одну нашу солидную газету. Но не напечатали. Сказали, что наши читатели не поймут шутки. Да и армяне, не разобравшись в шутке, начнут утверждать, что Карабах - их земля, и при этом ссылаться на нас, то есть на газету.
     Он хохочет ото всей души, и пассажиры, сидящие поблизости, тоже смеются, а те, кто сидит дальше, пытаются понять причину веселья.
     Смеется Аслан, смеется Шамиль, улыбается Айсель. Священнослужитель отвернулся к окну, и трудно понять его реакцию.
     Смеется Орхан, довольный собой, своей шуткой. Внезапно улыбка на его лице гаснет: он видит впереди нечто такое, что заставляет резко сбавить скорость и притормозить.
     Впереди на шоссе стоит человек в камуфляжной форме, с автоматом. Одной рукой он делает шоферу знак остановиться, другой - показывает на небольшую поляну у обочины, - место для остановки автобуса.
     Человек в форме подходит к передней двери автобуса и натянув на лицо маску, поднимается в салон. За ним - еще двое, одетые в такую же форму спецназа, с масками, закрывающими лица. Эти двое появляются неожиданно, откуда-то из-за деревьев. Один из них проходит в конец полупустого салона. Другой встает у двери, направив дуло автомата на пассажиров.
     Первый военный, обращаясь ко всем одновременно.
     - Проверка автобуса. Здесь могут быть бандиты - чеченские боевики. Они передвигаются на междугородних автобусах. Там, - показывая неопределенно в сторону, - в Панкисском ущелье – их базы…
     Аскеру все это представляется несколько странным.
     - Чеченские боевики?! А почему вы в масках? Что, вы боитесь, что они вас узнают?
     Первый, повернув голову в сторону Аскера, некоторое время пристально на него смотрит, затем, проигнорировав вопрос Аскера, продолжает.
     - Мы одновременно контролируем все рейсы автобусов, проезжающих через наш район. Охраняем, проще говоря, вашу безопасность. Наша военизированная охрана, - указывает на двух своих товарищей, - находится на хозрасчете - мы, охраняя ваши жизни, но и о своей думаем тоже. Здесь кругом, - делает неопределенный жест, - много бандитов. Повторяю, мы контролируем и улаживаем эти вопросы, однако для этого каждый из вас должен заплатить пошлину.
     Аскер при этих словах с надеждой и облегчением поддакивает ему.
     - Да, да. Мы заплатили пошлину. В Баку это сделала наша турфирма... Здесь, на границе, мы также платили, как положено, таможенникам, пограничникам...
     - Это ты говоришь о пошлинах государству, – стараясь не показывать раздражения, поясняет военный. - У нас свои пошлины... Но мы, кажется, и так задерживаем рейс. Так что поторопитесь, господа хорошие. Мы много не возьмем. Всего по 50 долларов с носа.
     - 50 долларов?! - Это голос Шамиля. - Ведь это стоимость билета до Стамбула!
     - Вот-вот, всего лишь одного билета, - не меняя тона, отвечает военный.
     Он делает знак товарищу, стоящему в конце салона, и тот, приблизившись к крайним пассажирам и, наведя на них дуло автомата, делает знак поторопиться.
     Раскрываются сумки и кошельки. В руки спецназовцу переходят доллары. Аскер, раскрыв рот, наблюдает, как резво расстаются под дулом автомата со своими деньгами пассажиры автобуса.
     Когда спецназовец подходит к "сестричкам", одна из них (это Самая) долго копается в своей сумке, и не найдя там искомых денег, улыбается ему кокетливо и призывно.
     - Что так долго копается барышня? - первый торопит своего товарища, который молча, знаками показывает ему, что у женщины нет денег.
     - Нет денег?! Ну, в конце концов, мы - тоже люди. Нет и не надо, - он плотоядно оглядывает Самаю, - Можно и натуроплатой... пусть идет на выход, - обращаясь к ней, -. ну, иди, иди... Я тебе говорю! Ничего плохого тебе не сделаем... это же ведь, кажется, твоя обычная работа... профессия...я не ошибся?
     Женщина поднимается. Поправляя на ходу волосы и одергивая платье, с надеждой заглядывая в лица сидящих пассажиров, словно ища у них защиты, идет к двери. Пассажиры притихли под дулами автоматов, угрожающе наставленными на них. Они удручены и подавлены. Женщина, оглядываясь на них, замедляет шаг...
     Аскер, выходя из оцепенения, охватившего и его, обращается к военному:
     - Постойте... Мы же люди... кавказцы... У нас есть же приличия, законы, обычаи. Законы гостеприимства, наконец...
     - Но не в лесу, - первый "спецназовец" говорит это, не отрывая воспылавшего взора от своей жертвы. Смотрит на Самаю как волк на притихшего под его взглядом ягненка.
     Самая останавливается в двух шагах от него, опять оглядывается на притихших пассажиров. Затем решительно возвращается к своему креслу, выхватывает из сумки купюру в 50 долларов и швыряет ее "спецназовцу".
     - На, возьми. Ит апаран олсун...
     - Что, что она сказала? - Первому явно не по душе такой поворот. - Что это за слова?
     Аскер кипит от негодования и уже не может сдержатъся:
     - Это так говорят, когда вынуждены отдавать свои деньги бандитам...
     Стоящий рядом с ним "спецназовец" при слове "бандит" бьет прикладом автомата по спине Аскера, который пригибается от боли и падает на ступеньки автобуса.
     "Спецназовец" подходит к ряду, где сидят Шамилъ и Айсель. Она торопливо роется в сумке, подсчитывая деньги, которые необходимо отдать...
     - Представляете, у меня не хватает 15 долларов... ведь я не думала, что нас... что придется платить на дороге... - видя, что "спецназовец" внимательно и с угрозой, скрыто исходящей от него, наблюдает за ней, - ... платить какие – то до…полнительные пош…ли…ны, - язык ее заплетается от страха и отчаяния.
     Шамиль встает и, отстранив дуло автомата, идет к Орхану, что-то шепчет ему. Орхан из кармана куртки достает и передает ему деньги, которые тот, вместе с купюрами Айсель передает "спецназовцу".
     Получив деньги с Аслана и священнослужителя, "спецназовцы" с автоматами, наконец, покидают автобус. Первый, видимо довольный результатом «спецоперации», бросает на прощание.
     - Счастливого пути, генацвале... А ты, дорогой, - обращаясь к сидящему на ступеньке Аскеру, - так и не понял, для чего на нас вот это? - указывает на свою маску - Для того, чтобы, когда я приду к вам в гости в следующий раз, ты меня не узнал. Понял?!
     Когда за "проверяющими" закрывается дверь автобуса, Аскер поднимается и, едва держась на ногах, обращается к Орхану, словно оправдываясь.
     - У них, грузин, нельзя понять: кто боевики, а кто бандиты... все в военной форме...
     Священнослужитель, до этого не проронивший ни единого слова, подает голос.
     - Они все на одно лицо... все в масках... даже, если на них и не надеты маски...
     Орхан, чтобы развеять неприятную атмосферу, шутит.
     - Так сказать, лица кавказской национальности, – натянуто улыбается. - У нас в Азербайджане тоже есть такие молодчики. Ради денег пойдут на все...
     Однако пассажиры никак не реагируют на его слова. Они все еще под впечатлением от случившегося. Орхан в зеркало, висевшее над головой, оглядывает салон автобуса. Привыкший к любым неожиданностям в пути, он понимает, как тяжело сейчас его пассажирам. Он и сам удручен и обеспокоен не меньше: не дай Бог, если кто-либо из них, пассажиров, расскажет об ограблении, и это попадет в газеты, или, того хуже, - на телевидение. Ущерб фирме обеспечен, сократится и без того не особенно большое число желающих прокатиться в автобусе до Стамбула.
     Некоторое время он молча крутит баранку, затем печальное выражение его лица сменяет подобие улыбки. Держа руль одной рукой, другой он нашаривает что-то в бардачке: вот, нашел... это - кассета, и он вставляет ее в магнитофон.
     Льется задорная мелодия, которая может оставить равнодушным разве что мертвеца... Пассажиры, которые все еще находятся в подавленном состоянии, постепенно начинают приходить в себя. Орхан видит в своем зеркале, как женщины приводят в порядок волосы, охорашиваются, да и мужчины вроде как оживляются.
     Аслан подходит к ступенькам, закуривает сигарету и внимательно наблюдает за действиями своих попутчиков, словно изучает и делает в уме “наброски на память".
     Шамиль, очнувшись, наконец, от оцепенения, пытается поднять настроение своей попутчице - что-то шепчет Айсель на ухо, удостаиваясь лишь снисходительной улыбки.
     Дорога продолжается, и автобус, из которого несется веселая громкая музыка, прокладывает свой путь к конечной цели.
    
     10
     Автобус и пути... Гаджи-муалим взволнован. Но нельзя понять от чего: то ли от нанесенного его "расходному бюджету" ущербу в 50 долларов, то ли от неожиданного для него факта обычного, "простого" бандитизма, от этой встречи с натуральными "полубандитами с большой дороги", то ли от поведения впереди сидящей своей спутницы, которая, оказывается...
     Гаджи-муаллим толкает в бок своего соседа и выразительно, глазами указывает на Самаю; та шепчет что-то на ухо девушке-соседке.
     "Яшар Нури" лишь разводит руками, как бы говоря "что поделаешь, се – ля – ви - такова жизнь! "
     - Что должна делать женщина, если у нее нет материальной поддержки? – вполголоса говорит он своему соседу. - В этих проклятых базарных условиях жизни ей ничего не остается, как продавать свое тело... И этот "товар", - хихикает,- стоит в Стамбуле больше, чем весь ваш ширпотреб... да... да, мой дорогой.
     - Но, позвольте, - возмущенный Гаджи – муаллим громко восклицает, возможно, даже нарочно, чтобы его, как ему кажется, справедливое негодование достигло ушей недостойной женщины. - Ведь такие женщины… простите меня - шлюхи - позорят нас, нашу нацию! Нашу мужскую честь, наконец!
     Caмая, которая слышит слова о "мужской чести", не может удержаться и вскакивает с места. Она в ярости.
     - Охраши! – с вызовом бросает она в лицо мужчинам, посмевшим ее осуждать. "Яшар Нури" и Гаджи-муаллим прямо-таки съеживаются под ее взором. Самая оглядывает всех и громко, чтобы все слышали, повторяет. - Охраши настоящие! До чего довели нас! Все продаете и покупаете! – эти слова она, как все поняли, адресовала не только двум сплетникам, сидящим за ее спиной. - И белье, и штаны, и шапки. Хотя на что вам, мужчинам, шапки?! Могли бы обойтись и платками! Уже начали земли продавать! Родину свою продаете?! Своих жен и матерей тоже, наверное, способны продать за деньги! Знаю я вас... молчите лучше! – она не на шутку разошлась.
     - Эй, женщина, не смей так говорить! – Гаджи – муаллим даже привстал со своего места, возмущенный ее наглыми обвинениями. - Азербайджанцы, мужчины, высоко чтут понятие чести, reйpята. Замолчи, женщина! Ты опозорила себя! Но не смей позорить нас всех! - Гаджи-муаллим. не забыл унижения, которому она подвергла его накануне, потому был зол на нее вдвойне. - Я требую, чтобы она извинилась передо мной сейчас же!
     - Извинилась?! - Самая еще более распалилась от слов этого "челнока", которого она даже и за мужчину не принимала. - Ты, ты, - тыча в лицо Гаджи-муаллиму рукой, - вспомни, как даже в благословенные советские времена вы, мужчины, в районах ходили на хлопок…
     - Да и сегодня хлопок... - пытается вставить слово и возразить этой нахалке Гаджи-муаллим. Но Самая не дает ему сказать.
     - Но хлопок-то собирали ваши жены и дочери, пока вы, мужчины, сидели в чайхане, играли в нарды. Женщины работали! Или ваши... твои ученики. Скажешь, не так?!
     - У нас в Шеки нет хлопка, - пытается оправдаться Гаджи-муаллим.
     - Не важно. Знаю я вашу честь! И сегодня вы о – о - очень высоко чтите вашу честь. Поэтому и бежите из Азербайджана. А кто же будет воевать, освобождать Карабах? Кто? - Самая двумя руками делает характерный жест, означающий "пепел на ваши головы" и садится на свое место.
     "Яшар Нури" изумленно смотрит на нее и не может удержаться от слов, которые произносит вполголоса, как бы обращаясь одновременно ко всем и ни к кому конкретно.
     - Бярякалла! Гадында фярасятя бах! ("Молодец! Ух ты, какая! ")
    
     11
     Базарная площадь райцентра. Магазины, торговля на площади... Чайхана и закусочные. Здесь же стоит и автобус на Стамбул. Людно и оживленно на базаре в этот воскресный день. Шум голосов, клакcoны автомобилей, запрудивших площадь, гомон базара, - все сливается в один сплошной гул. Пассажиры, получившее возможность пойти на полчаса по своим делам, разбрелись кто куда.
     Аслан и Шамиль, устроившись за столиком закусочной, запивают еду, поданную им в глиняных горшочках, бутылкой вина. Увидев идущую Айсель, Шамиль окликает ее, приглашая присоединиться к ним.
     За столом Айсель, Шамиль и Аслан. Теперь они пьют чай.
     В разных частях площади мелькают лица других пассажиров: у прилавков с фруктами, в магазине, разглядывающих товары, и просто слоняющихся в ожидании отправки автобуса.
     Двoe грузин, одетые в военную форму, беседуют с человеком средних лет, сухопарым, в сером костюме. "Он похож на Вахтанга Кикабидзе из “Мимино", - думает Аскер. Красиво остриженные усы грузина подергиваются, когда тот намеревается улыбнуться. А для этого есть причина, так как его собеседники говорят по – грузински явно о чем- то очень смешном. Особенно всех веселит толстяк в военной форме. «А этот чем-то напоминает персонаж из фильма "Мерзавец”, - решает Аскер, наблюдающий за ужимками толстяка, от которых его собеседники просто покатываются со смеху, - и не очень-то он похож на военного. “Может, милиционер?" - сомневается Аскер.
     Увидев, что Аскер смотрит в его сторону, толстяк заговорщицки подмигивает ему, затем что – то говорит товарищам и компания в который раз взрывается смехом.
     Аскеру нравятся грузинские актеры, пение Вахтанга Кикабидзе, фильм «Мимино», и он ничего не имеет против колоритного своеобразного юмора грузин. Он идет к тому месту, где обычно стоят в ожидании попутного транспорта его потенциальные пассажиры. Вот они, родные! За их счет, за счет "левых" пассажиров они с Орханом, в сущности, и выручают себя, зарабатывая на жизнь.
     Аскер подходит к группе людей и, указывая на автобус, предлагает услуги. Появляется "Вахтанг Кикабидзе", который только что был в веселой компании с двумя военными. Он спрашивает цену, достает из кармана купюру, протягивает Аскеру и поднимается в автобус. Затем подходят еще двое - пожилая супружеская пара. Это крестьяне, которые, отдав деньги Аскеру, подхватывают свои огромные сумки, набитые до отказа, и спешат к автобусу.
     Аскер оглядывается и замечает еще двоих: молодого парня спортивного вида, с крутыми плечами и накаченной шеей и средних лет мужчину с бледным лицом, который стоит, устало привалив спиной к стене дома.
     Молодой человек, завидев Аскера, подходит и здоровается с ним за руку, как со старым знакомым. Затем оба направляются к мужчине, который, не меняя позы, словно нехотя пожимает руку подошедшему Аскеру. Перебросившись с ними несколькими ничего не значащими фразами, Аскер протягивает руку к большому чемодану, стоявшему на тротуаре, рядом с мужчиной. Намереваясь помочь знакомому пассажиру, с трудом отрывает его от земли. Согнувшись под тяжестью, Аскер понимает, что попал впросак. Парнишка улыбается и бросает быстрый взгляд на своего старшего товарища, губы которого лишь слегка дрогнули. Затем они вдруг скривились, видимо, от боли, которую испытывал этот человек, застывший в напряженной позе. Молодой легко поднимает чемодан и помогает хромающему старшему товарищу дойти до автобуса.
     Орхан заводит мотор, затем включает магнитолу и направляет автобус к магистрали.
    
     12
     Приглушенная, умиротворяющая музыка льется из динамика. Голос турецкой певицы... она поет о любви, о муках, которые испытала в любви. О безразличии, охватившем ее сейчас. О депрессии, испытываемой ею: “Депрессиондаям”... - жалуется турчанка.
     Орхан крутит баранку, поглядывая то на дорогу, то на прикорнувшего на своем сиденье Аскера ("бедняга, ему досталось!" думает Орхан), то на пассажиров, занятых каждый своим делом: разговорами, едой... Дорога свободна. Орхан с тревогой смотрит в боковое зеркало - новенький «уазик» с двумя военными неотрывно следует за ними от самого поселка на одном и том же почтительном расстоянии уже минут десять. Орхан сбавляет скорость, чтобы пропустить «уазик», но тот и не думает обгонять. Орхан обеспокоен. Он зовет Аскера, который спросонья никак не может может понять, в чем дело. Но вскоре, забыв про сон, он тоже начинает следить за маневрами «уазика» в боковое зеркало.
     Пассажир с усами "а ля Кикабидзе" внимательно наблюдает за их действиями. Затем достает из кармана сотовый телефон, набирает номер и что-то говорит.
     Аскер видит, что военный в уазике (он узнает в нем толстяка - "мерзавца") также переговаривается по «сотовому». Аскер обращает внимание, что "Кикабидзе", и "мерзавец" заканчивают разговор почти одновременно. Он наклоняется к Орхану, чтобы поделиться своими подозрениями, но того отвлекает сигнал «уазика», обгоняющего автобус на большой скорости.
     Вскоре «уазик» исчезает за поворотом, и Аскер, облегченно вздохнув, переглядывается с Орханом, прикидывая в уме, что бы это значило...
     Автобус уже около часа движется в зеленой чаще. Старые многолетние деревья образуют из своих крон подобие арки, под сводами которой автобус катит вперед, освещенный лучами заходящего солнца, время от времени пробивающимися сквозь густую листву. Орхану приходится периодически включать фары- так темно местами становится в этом "туннеле".
     Аскер наливает из большого китайского термоса чай в чашку и подает Орхану. Тот пьет, испытывая явное наслаждение, и удовлетворенно кивает головой. Держа чашку в правой руке, он внимательно смотрит на дорогу, которая давно не ремонтирована и может преподнести сюрпризы...
     Неожиданно он ставит чашку перед собой на панель приборов, и начинает резко тормозить до полной остановки. Орхан и Аскер смотрят через ветровое стекло на дорогу, которая, можно сказать, едва различима под сводами деревьев. Их заинтересовало что-то на дороге. Это - человек, лежащий в скрюченном положении. Орхан делает знак Аскеру выйти и посмотреть, что случилось.
     Аскер спускается по ступенькам и подходит к человеку, смотрит на него. Затем, обернувшись к Орхану, выглядывающему из окна своей кабины, кричит.
     - Это труп. Он, похоже, не дышит...
     Аскер нагибается, чтобы проверить еще раз, но вдруг замечает, что один глаз "трупа" приоткрывается. Военный - "мерзавец", наставляя на него пистолет, говорит.
     - Труп дышит, дорогой, - встает, держа на прицеле Аскера, - а вот кое-кто из живых, может, скоро дышать не будет, - тыча в спину дулом пистолета, ведет Аскера к автобусу, куда с автоматом Калашникова уже проник его напарник. Он встал рядом с шофером.
     “Мерзавец", сделав радушное лицо, обращается ко всем в салоне.
     - Добро пожаловать в солнечную Грузию, дорогие бакинцы. Мы вас долго не задержим. Вы знаете, наш народ, так же как и ваш, воюет против сепаратизма… Абхазии. Но нам нужна ваша помощь...
     - Но мы и так вам помогаем. С нашим трубопроводом... - Шамиль старается быть приветливым и вежливым.
     - Каким трубопроводом, кацо? - удивляется толстяк.
     - “Баку - Тбилиси -Джейхан"...
     - Который нефть качает, что ли? - снова удивляется толстяк.
     - Ну, да...
     - А, вот о чем ты! – разочарованно произносит толстяк. - Она что, ваша нефть, придет в мою квартиру? – хихикает. - Вот если бы это было вино, и оно по водопроводной трубе лилось из крана... У нас был один директор винодельческого совхоза, который провел такой, - с чувством уважения и восхищения, - трубопровод в свойi дом... Вот это я понимаю!
     - Речь идет не о нефти, и не о вине. Наш президент очень помог вам с тарифом за газ, который будет проходить через вашу территорию, - это говорит Аслан, сидящий во втором ряду.
     - Правильно, уважаемый батоно. Вы совершенно правы. За прохождение через территорию нужно платить. И нам тоже.
     - Но ведь мы уже заплатили…и не раз, - пытается возразить Шамиль.
     - Да не оскудеет рука дарующая. Так ведь, святой отец?! - обращается толстяк к священнослужителю, который сидит, ничем не выдавая своего отношения. - Так сказано в Библии... мы понимаем, что время тяжелое... для нас и для вас. Но эти проверки необходимы... ведь бандиты...
     Шамиль прерывает его:
     - Нас yже проверяли...
     - Не волнуйся, дорогой, - тоном, в котором, несмотря на кажущееся добродушие, явно прослушивается угроза, говорит толстяк. - То была репетиция проверки. А это – настоящая. Ведь, как сказал великий Шекспир: жизнь - это театр, а мы все играем в ней свои роли! Но не бесплатно. Искусство требует жертв, генацвале... И за билеты нужно платить. Платить по сто долларов.
     - Послушайте, дорогой товарищ... господин... - Аслан пытается что – то объяснить. - Нас уже ограб..., - поправляет себя, - проверяли... по 50 долларов. Последние деньги, которые мы с трудом смогли собрать. У нас, даже если вы обыщете всех, не осталось ничего. Не то, чтобы 100 долларов, которых нет...
     - Не волнуйся, кацо, мы вас обыщем, - делает знак «Кикабидзе», который встает, достает из кармана пистолет, чтобы помочь ему "разобраться" с пассажирами. - А теперь, будьте любезны, - с легкими, как на сцене, артистическим поклоном, - прошу оставить на сидениях свои вещи и проследовать в фойе, то есть - на воздух!
     Пассажиры поднимаются со своих мест под дулами двух автоматов (напарник толстяка успел передать ему другой автомат, как только оказался в автобусе) и пистолета "Кикабидзе" и медленно идут по направлению к выходу.
     Двое пассажиров – обладатели неподъемного чемодана, - прихрамывающий бледный мужчина и сопровождающий его молодой человек спортивного телосложения многозначительно переглядываются. Старший шепчет что-то на ухо молодому, и тот, поднявшись со своего места, идет к проходу вместе со всеми ... Дойдя до толстяка, он внезапно выхватывает пистолет и приставляет к виску "мерзавца". Тот цепенеет. Аскер, мгновенно оценив обстановку, наваливается на второго бандита с автоматом. Ему помогают мужчины.
     "Кикабидзе" не успевает среагировать. Мужчина с бледным болезненным лицом, сидевший на своем месте, как раз рядом с бандитом, удивительно проворно, отработанным движением, выдающим в нем профессионала, хватается за ствол пистолета "Кикабидзе" и пригибает его книзу. В другой руке у него возникает пистолет, который он с самым решительным видом направляет бандиту в лицо.
     - А ну, бросить всем оружие! – суровым голосом отдает команду мужчина, однако бандиты и не пытаются сопротивляться. - Положите этих уродов на пол... Быстро ложитесь, а не то спектакль жизни для вас сейчас закончится! Насовсем!
     С этими словами он заставляет "Кикабидзе" лечь лицом вниз. То же проделывают с двумя другими его спутник и Аскер. Обыскав и отобрав оружие и сотовые телефоны у бандитов, старший предлагает тем убраться из автобуса. Бандиты молча выходят и ложатся, по приказу, на землю так же - лицом вниз. Спутник «старшего» спрятав "трофейный" пистолет в карман и, держа «на мушке» негодяев, приказывает им снять ремни, забирает их и возвращается в автобус. По его знаку автобус трогается с места и сразу же набирает скорость...
     Самая, обращаясь к своим спасителям, говорит.
     - Надо было забрать у них их документы и деньги...
     - Но мы же не бандиты, как они, – отвечает Аскер. - Постой, дорогой, - обращаясь к Орхану. - Это - не их уазик вон там?!
     Орхан и сам замечает уазик, припрятанный под раскидистым деревом у обочины дороги. Он тормозит. Аскер, молодой человек и еще несколько "добровольцев" из автобуса сходят и дружно выталкивают "уазик" на противоположную сторону дороги, практически граничащую с обрывом. Через мгновение "уазик" уже летит в пропасть.
     Автобус продолжает свой путь. Пассажиры возбужденно обмениваются мнениями о случившемся. Самая не может успокоиться. Обернувшись к старшему, она спрашивает его.
     - А ведь вы почему-то забрали их ремни?! Для чего, скажите, пожалуйста?
     Старший, слегка улыбнувшись.
     - Без ремней они далеко не уйдут. Извините, штаны у них будут падать...
     Женщина это понимает и одобрительно смеется. Ей вторят и другие пассажиры. Молодой человек, приоткрыв крышку чемодана так, чтобы в него не могли заглянуть посторонние, складывает в него автоматы, пистолеты, а также ремни, отобранные у бандитов. Затем кладет туда же свои пистолеты и документы...
     Автобус продолжает путь при включенных фарах - быстро наступили сумерки. Он продолжает двигаться по пересеченной местности, мимо построек и домов, дворов сельчан...
     Молодой человек пристально вглядывается в темноту, на дорогу. По знаку своего старшего спутника идет к Орхану и говорит ему что-то.
     Автобус останавливается на лесной дороге. Молодой человек, забрав еще более отяжелевший чемодан, выходит из автобуса и пропадает в ночи.
     Орхан, выключив мотор и фары и усилив звуки музыки, ждет некоторое время... Минут через десять молодой человек возвращается без своей тяжелой ноши, и автобус продолжает маршрут.
     Ночь. Аскер за рулем. Он сменил Орхана, который теперь в свою очередь дремлет на сидении - ему с рассветом предстоит трудный путь от Батуми до конечного пункта назначения - Стамбула. А пока еще нужно добраться до Батуми...
    
     13
     Таможня и погранзастава на окраине Батуми. Идет дождь, а дождливое небо - это дождливое небо...
     Под навесом - пассажиры. Среди машин, сгрудившихся на большом дворе, стоит и автобус, в котором дожидаются некоторые из них. В отдалении - кафе под навесом. За столиками - священнослужитель, Аслан и Шамилъ. Они закончили завтрак и теперь в ожидании своей очереди на таможенную проверку.
     - Пойдем, что ли? - говорит священнослужитель, предварительно перекрестившись.- Или подождем, пока нас позовут?
     - Или подождем, когда кончится дождь? - в тон ему говорит Шамиль и смотрит на небо.
     - Вряд ли этот дождь кончится сегодня. - Аслан поясняет. - Здесъ, можно сказать, что в это время года дождь может идти круглосуточно. Нe случайно еще тогда (а я бывая здесь в молодые годы) говорили, что город Батуми - это мочевой пузырь Советского Союза...
     - Это кто же поливает нас сверху?! Уж не сам ли Господь?! –пытается шутить Шамиль.
     - Не богохульствуйте, юноша. Господь тут не при чем...
     - Как жe, не причем?! Это я... мы... то есть люди, воспитанные в духе атеизма, можем говорить так... А вы, по-моему, все происходящее вокруг должны связывать с Богом, его деяниями. Не так ли?! - Шамиль видит, как блеснули очки в резком движении головы священнослужителя, его растерянный взгляд, который бывает у человека, уличенного в чем-то важном для него.
     - Нужно верить Всевышнему. Верить всем его деяниям. Верить без сомнения, - промолвил священнослужитель.
     - Верить всему, что происходит на земле?! Я хотел бы верить, что все это от Бога. Но ведь в жизни происходит и много плохого. Возьмите этих бандитов, которых мы видели... Что-то, батюшка, не спасает нас ваш Бог...
     - Мой Бог - он и твой Бог, молодой человек... Нужно смиренно переносить трудности, все, что посылает нам Бог...
     - Выходит, по-вашему, что Бог посылает нам на голову и этих бандитов тоже?!
     - Бог посылает испытание и спасает вас... Одновременно...
     - Как же, спасает! - не унимается Шамиль, пытаясь загнать в угол своего оппонента. - Если бы не эти ребята, - показывает на двух мужчин, которые пьют чай в дальнему углу кафе, под навесом, - нас бы раздели догола! Или, по-вашему, этих ребят послал нам на выручку сам Бог?!
     - Возможно, и так... - соглашается его собеседник, довольный тем, что мысль, высказанная им, подкрепляется такого рода аргументом.
     - Но вы, как я смотрю, что-то не очень жалуете этих ребят. Ведь они явно чеченцы, хотя они, понятно, не говорят об этом открыто...
     - Чеченцы?! - священнослужитель вопрошающе переводит взгляд на двух мужчин, которые расплачиваются с официантом, встают и неторопливо двигаются к выходу. - Я так и думал...
     Он поднимается, подходит к официанту, расплачивается и тоже уходит.
     - Шамиль, ты напрасно сказал ему о чеченцах. Хотя, может, он и сам догадался об этом. Как бы он не подпортил им?! Ты знаешь, ведь такого типа русские ненавидят чеченцев...
     - Ах, я дурак! Как это я не подумал. Увлекся богословским спором. Ай-яй-яй... Что делать? - Он кладет на стол купюру, и они выходят под дождь.
     Длинный коридор в здании заставы. В нем выстроились в очередь все пассажиры. Двое чеченцев, а также Орхан, Аскер, Шамиль и Аслан замыкают ряд. Шамиль и Аслан чем-то озабочены. Они что-то говорят Орхану, видимо спрашивая у него, как наиболее опытного в этих делах, совета. Орхан, поняв все, кивает головой и делает знак Аскеру, который, уловив его мысль, начинает продвигаться вперед, расчищая дорогу чеченцам. За ними двигается и Шамиль, который останавливается в середине очереди, рядом со священнослужителем. Тот явно обеспокоен и ворчит вслед чеченцам и Аскеру, уже скрывшимся в дверях...
     Священнослужитель порывается пойти за ними, но Шамиль почти насильно удерживает его.
     Священнослужитель и Шамиль перед окошком, за которым пограничник, проверяющий паспорта... Шамиль подчеркнуто вежливо уступает очередь священнослужителю. Тот явно не хочет этого и почти толкает Шамиля к окошку...
     ... Двигаясь к выходу, Шамиль оглядывается и видит, что священнослужитель снимает очки, надевает, видимо, по требованию пограничника, затем, наклонившись к окошку, что-то быстро-быстро говорит, указывая куда-то в сторону очереди, в конце которой стоит Аслан.
     ... Пассажиры поднимаются в автобус. Священнослужитель, который обычно одним из первых взбирается на свое место, стоит несколько поодаль, почти за автобусом, ожидая, пока не поднимутся все... Шамиль чем-то обеспокоен. Нет Аслана. Он еще не выходил из таможни. Да и священнослужитель что-то темнит.
     Шамиль делает вид, что собирается подняться в автобус, но в последний момент быстро проходит в сторону, прячась за автобусом.
     Священнослужитель говорит по сотовому телефону, Шамиль слышит обрывки фpaз: ... "да, да, разберитесь... на лечение, наверное ... двое... один сопровождает... молодой"...
     Шамиль идет к автобусу и поднимается в салон. Затем появляется священнослужитель. Он доволен. Оглядывая салон, как показалось Шамилю, даже пытается улыбнуться ему, показывая ровный ряд ослепительно белых зубов.
     "Почти как у голливудского актера", - думает Шамиль, которого не покидает беспокойство.
     Все пассажиры в автобусе. Можно отъезжать. Но все еще нет Аслана. Время идет. Орхан то и дело поглядывает на часы. В Стамбул нужно придти вовремя - на терминале, куда съезжаются отовсюду автобусы междугороднего и международного сообщения, есть свой, очень жесткий график.
     - Ну, что это такое?! Почти полчаса проверяют одного человека. Как вы думаете, батюшка, почему так? - Орхан при этом незаметно подмигивает Шамилю: "Мол, понятно все и так"...
     И когда все устали от ожидания, из ворот заставы появляется Аслан с чемоданом в руке. Он что-то говорит возбуждённо, сам с coбой, поднимается в салон и с возмущением обращается ко всем одновременно.
     - Послушайте, почему абхазскую границу должны охранять российские пограничники?
     - Не абхазскую, а аджарскую, - поправляет его священнослужитель.
     - Ну, один черт... А вообще-то это грузинская граница, не так ли? Кричат о независимости, но даже границу свою охранять не в состоянии!
     - На все - божий промысел, - умиротворенно и загадочно роняет батюшка.
     Автобус на территории Турции. Пейзаж за окном стоит тех денег, которые уплатили за проезд. Полоса моря, которая словно движется за ними, появляется время от времени из-за холмов, домов и построек, дворцов и вилл, которые они проезжают.
     Шамиль в конце автобуса, рядом с чеченцами. Он что-то объясняет им. Те понимающе кивают, внимательно слушают его.
     А вот и пригород Стамбула. Молодой чеченец, пройдя вперед, к выходу, что-то говорит Орхану, который кивает ему в знак согласия, затем тормозит у стоянки такси, и оба чеченца в сопровождении Шамиля выходят из автобуса.
     Священнослужитель не ожидает такого поворота. Он опускает руку в карман, явно за своим сотовым телефоном. Но, наткнувшись на пристальный взгляд Орхана, остается сидеть смирно.
     Старший чеченец поднимает руку вверх, прощаясь с улицы со всеми пассажирами, смотрящими на эту сцену из окна, затем пожимает руку Шамилю.
     - Ну, что ж, счастливо, может, увидимся когда-нибудь. А как вас зовут, чтобы знать, кому обязаны?
     - Шамиль Аскеров.
     - Шамиль?! Это имя для нас, чеченцев, священно... Дай Бог, чтобы в Азербайджане побольше было Шамилей, тогда вы сможете защитить себя - освободить свои земли. Прощайте.
     - А как вас зовут? Обоих...
     - Нас обоих зовут... чеченцы... Независимая Ичкерия... До свидания.
     Они садятся в такси, а Шамиль вспрыгивает на ступеньку автобуса, который разворачивается и движется в одном направлении с отъезжающим такси.
    
     14
     Терминал Стамбула. Десятки, а, может, и сотни автобусов со всех концов света. Много людей, как обычно бывает в таких местах. Гул моторов и голосов, сливающихся в один мощный шум, заглушающий пение из репродуктора. Мелодия временами прерывается объявлениями о подошедших или отъезжающих автобусах, об их номерах и маршрутах следования.
     На одной из площадок стоит несколько человек, которые встречают автобус, прибывший из Баку. Айсель, вышедшая одной из первых, уже в объятиях своей сестры.
     Щеголевато одетый мужчина уводит "сестричек" - Самаю и ее "подопечную” к своему "мерседесу".
     Шамиль в салоне пожимает руку Орхану и Аскеру:
     - Большое спасибо за все. Когда вы еще будете здесь?
     - Ровно через две недели. В 15 часов по стамбульскому времени. Число тоже 15-е... Легко запомнить.
     - Нет, я, пожалуй, запишу, - Шамиль записывает в блокнот, - чтобы не забыть. И обязательно приду, чтобы уплатить долг.
     - Нy, что ты! Это не обязательно. Мы же должны выручать дpyr друга в беде. Ради Бога, не думай об этом. На всякий случай запиши лучше мой бакинский телефон. Может, кому-нибудь понадобится.
     Шамиль записывает, спускается по ступенькам и, увидев отца, идет к нему навстречу, протягивая руки для объятия.
     Отец и сын идут к выходу вслед за остальными. Шамиль, поравнявшись с Айсель, прямо на ходу знакомит ее с отцом.
     - Папа, это - Айсель и ее сестра... А это - мой отец.
     - Очень приятно, - Айсель улыбается.
     - Да, - как бы спохватившись, Шамиль останавливается. - Подождите. Надо обменяться телефонами. Вдруг понадобимся друг друг;
     Сестра Айсель передает ему свою визитку.
     - Пожалуйста, там мой телефон. И Айсель тоже. До свидания. Приятно было познакомиться.
     Сестры уходят по направлению к стоянке такси. Отец и сын некоторое время стоят и смотрят им вслед, затем садятся а подъехавшее такси.
    
     15
     В окно такси Шамилъ с любопытством разглядывает здания и улицы большого города.
     - В Баку все в порядке, сынок? Я говорил о тебе декану. Завтра же пойдем к нему. Вернее, ты заедешь ко мне в колледж. И там мы же с ним и поговорим..., - шоферу. - Эфендим, поезжай по параллельной набережной улице: пусть мой сын посмотрит Дворец Султана,- к Шамилю. - Отсюда открывается красивая панорама на Босфор, на залив. Смотри, какая красота, - грустно вздыхает. Так много работы в колледже, что не хватает времени как следует осмотреть достопримечательности города, - вполголоса, чтобы шофер не слышал. - Знаешь, Медина мне вчера звонила. Я и не знал, что ваши отношения того... зашли в тупик.
     - Папа, мы расходимся...
     - Тебе самому это решать, сынок, - смотрит в окно на чаек, взметнувшихся над Босфором, - С самого начала было видно, что она не твоего полета птица... - видя, что Шамиль вопросительно смотрит на него, уточняет, - из другой - мещанской, меркантильной семьи. Знаешь, что она мне сказала? - не решаясь продолжать, - впрочем, не все ли равно...
     - Что сказала, папа?
     - Да, ладно…глупость...
     - Все же, что? - настойчиво спрашивает Шамиль.
     - Сказала, что ваш сын, то есть мой сын... то есть, ты… не имеешь права иметь семью, если не можешь содержать жену. Платить женщине, с которой... словом, женщине, с которой живешь... Шамиль улыбается, затем начинает смеяться.
     - Вот проститутка...
     Illoфep, услышав лишь последнюю фразу, в сердцах произнесенную Шамилем, согласно кивает, указывая на блондинку, заглянувшую в окно его автомобиля.
     - Эфендим, их действительно много в Стамбуле. Из России, из Молдовы, даже из Азербайджана. Что творится, что творится! - качает головой. - Их называют "Наташами" - смеется. - Хотя немало среди них и мусульманок...
    
     16
     Коридоры колледжа. Шамиль медленно двигается вдоль классных комнат, в которых идут занятия. Внезапно его привлекает шум в одной из аудиторий и, подойдя к застекленной двери, он видит своего отца, который стоит вполоборота, повернувшись к доске, исписанной формулами, пытается перекричать возбужденный класс... Отец держит в одной руке мел, которым он только что своим мелким, но четким почерком писал цифры и уравнения, другую вытянул перед собой, указывая на кого-то. Он показывает кому-то на дверь и, повернув голову по направлению к ней, видит Шамиля, который смотрит на него в упор.
     Шамиль видит, как искривилось от смущения лицо отца, который не хотел бы, чтобы его сын стал свидетелем такого рода сцены. Грустно улыбаясь: мол, "что поделаешь: за это нам и платят", - отец открывает дверь и просит Шамиля подождать до звонка.
     Звонок раздается одновременно с хлопаньем нескольких дверей. Коридор заполняется учащимися, которые спешат выплеснуть наружу сдерживаемую на уроках энергию.
     ... Отец и сын идут по коридору, не в состоянии из-за шума голосов сказать друг другу хотя бы слово.
     Подойдя к двери с табличкой "Декан математического факультета", отец со словами "Иншаллах, все будет хорошо" открывает дверь, кланяется и делает знак Шамилю войти вслед за ним.
     ...Шамиль сидит рядом с отцом за столиком, приставленным к огромному столу декана. Окна кабинета выходят во двор. Декан - высокий, представительный мужчина с роскошными усами, извинившись, подходит к окну. Смотрит некоторое время во двор, кому-то делает незаметные знаки рукой (видимо, женщине, решает Шамиль). Потом, вздыхая, закрывает окно, подходит к столу, довольный собой. Это видно по тому, как он подкручивает кончики своих холеных усов. Он садится за стол, и лицо его сразу принимает озабоченное выражение, словно внутри него кто-то повернул невидимый выключатель.
     - Эфендим, рад видеть вас…
     ...Дверь кабинета открывается. Шамиль и его отец выходят в коридор, который уже давно опустел. Уборщица шваброй пытается навести глянец на керамических плитах пола.
     Они идут через двор на улицу, и по их виду можно догадаться, как неудачно для Шамиля сложился этот разговор с деканом.
     - Видишь, сынок, он даже не постеснялся намекнуть на то, что, возможно, и для меня в будущем семестре не будет работы. Ну, да ладно. Не падай духом. Нет худа без добра.
     - И добра без худа, - улыбается Шамиль давней поговорке отца. - Ты всегда это прибавляешь к поговорке... и даже не знаешь, как ты прав. В этом ведь суть диалектики... – задумчиво, - Одно теряешь, а другое находишь...
     - Да, а как эта девушка? Ты звонил ей? Ведь, если ты возвращаешься в Баку, то неплохо бы тебе до этого осмотреть Стамбул... с этой девушкой... и ее сестрой. Это было бы удобнее для тебя... да и для меня. Последнее время, знаешь, что-то я начал уставать, - роется в карманах и достает мелочь. - На, позвони сестрам, поговори. А я пока займусь продуктами, зайду вон в тот магазин. А ты не теряй времени – звони. Кстати, вот и телефонная будка.
     Шамиль нерешительно набирает номер, начинает говорить. За стеклом телефонного автомата видно его лицо, которое постепенно оживляется. Вот он улыбнулся, видимо, шутит, и его шутки, как это видно по его лицу, принимают на том конце провода...
    
     17
     Сумерки медленно опускаются на Стамбул. Еще не темно, но главные улицы и мечети города уже освещены декоративными подсветками. Скрытые прожектора красиво оттеняют минареты и купола мечетей. Мерцающий неоновый свет делает яркими фасады домов. Вспыхивающими огнями прочерчиваются воды набережной.
     Шамиль и Айсель не могут оторвать глаз от этого великолепия. Кажется, какой-то талантливый режиссер создал эту грандиозную, великолепную панораму города, предусмотрев все выигрышные ракурсы его вечернего освещения.
     Они идут по вечернему городу, который представляется им городом из какой то восточной сказки, полной чудес и соблазнов... Шамиль настроен романтически, он ослеплен и ошарашен сказочностью и экзотикой Стамбула. Впервые за последние годы он испытывает душевный подъем, который, видимо, разделяет его спутница.
     Почувствовав это, Шамиль пытается войти в роль обольстителя, которая, как он понял, ему удается лучше, чем роль сдержанного и вежливого собеседника.
     Он пытается завести разговор на фривольную тему, и Айселъ, как видно, готова подыграть ему.
     Они выходят к зданию с бегущими по фасаду неоновыми огнями: "Тюркиш шоу".
     - Куда вы пожелаете пойти, ханум? - с напускной вежливостью, изображая из себя эдакого богатого бездельника, Шамиль обращается к Айсель. - В казино? В театр? В клуб? Вот, например, "Тюркиш шоу".
     - Пожалуй, в "Тюркиш шоу", - в тон ему жеманно произносит Айсель.
     ...Они сидят за столиком, напротив эстрады, на которой под громкую музыку исполняется "ориентальный танец" - танец живота, или, в дословном переводе с турецкого, - "танец пупка"
     Танцовщица извивается в танце. Ее тело (Шамилъ подыскивает сравнение) как будто подключено к току высокого напряжения: оно дрожит н вибрирует, дрожат и вибрируют ее руки, ноги, груди и плечи... Легкие, прозрачные ткани, скрывающие (или, скорее, наоборот, открывающие) прелести ее тела, тоже вибрируют, обнажая ее стройные ноги, плавно передвигающиеся по площадке сцены.
     Взгляды сидящих в зале обращены на сцену. Танцовщица, ее тело, молодое и совершенное по красоте, приковало внимание степенных и молодых женщин и мужчин, иностранцев и местных посетителей.
     Айсель, задавая тон разговору и не сводя глаз с танцовщицы.
     - Красивый танец, не правда ли? Наверное, возбуждает мужчин... Так?!
     - Нет, не очень. - Шамиль явно лицемерит, потому что до этого он также "вплотную" рассматривал танцовщицу.
     - Мне интересно, в чем секрет и особенность мужского лицемерия, которое особенно проявляется здесь, на Востоке, имея, видимо, свою специфику? Мы с сестрой два дня тому назад осматривали Дворец Султана, его покои... К сожалению, место, где располагался его гарем, было закрыто... Хотя посетителей (мы видели) больше всего интересует именно это место... Интересует феномен многоженства...
     - Феномен?!
     - Ну да, как ему удавалось быть на уровне?!
     Шамилю нравится направление, которое принимает их беседа. Он, как бы втягиваясь в привычное для него русло фривольной темы, оживляется.
     - А у него было свое расписание. Как у преподавателя. В понедельник - одни, во вторник - другие...
     - И вы думаете, что он справлялся с этими "одними" и "другими"?
     - Откровенно говоря, не думаю. Это же - труд...
     - Труд? И вы так думаете? - Айселъ с любопытством и некоторым лукавством во взгляде, разглядывает своего собеседника, словно желая сказатъ: «Ага, вот ты и попался, голубчик!»
     - Ну, как сказать... - Шамилъ несколько растерян. - Знаете, есть такая притча... Хан выходит из своего гарема, усталый и изможденный, подзывает своего слугу Ахмеда и спрашивает: "Скажи-ка, Ахмед, как ты думаешь, совокупление с женщиной - это труд или наслаждение?"
     Айсель слушает, eй, в самом деле, любопытно. Или она делает вид, что ей любопытно?
     - Так вот, - продолжает Шамиль, - слуга Ахмед, почесав затылок, отвечает: "Наверное, мой хозяин, я думаю, что это все же наслаждение". - "Почему ты так думаешь". - "Потому что, мой хан, если бы это был труд, тогда ты послал бы меня исполнять его".
     Оба смеются логичности ответа слуги хана, и, похоже, им по-настоящему становится весело и непринужденно.
     В зале в основном туристы: англичане, русские, американцы, немцы.
     Один из туристов, в щеголеватом костюме, с бабочкой, в золотых очках, с модно остриженной короткой бородкой и усиками, кажется Шамилю знакомым. Он показывает глазами на него Айсель: «Уж не наш ли это поп?»
     Шамиль уже хотел было обратиться к этому человеку, который явно получает удовольствие от телодвижений танцовщицы, но внезапно тот, взглянув на них, резко повернулся в сторону сновавшего между столиками официанта, и нарочито громко, так, чтобы было им слышно, обратился к официанту на английском языке.
     - Гарсон, уан кофе, плиз.
     Шамиль и Айселъ в недоумении: неужели возможно такое сходство?!
     - Вы знаете, я решил вернуться в Баку, - Шамиль вздыхает.
     - Соскучились по дому, по семье?
     - Нет, просто, здесь мне, как я понял, ничего не светит. И дело даже не в зарплате, которую я мог бы получать здесь. Я не вынес бы чужбины. Это не по мне. Я вижу, как отец страдает тоже. Он изменился и болен... может быть, именно по этой причине. Но мне ничего не говорит... А как вы?
     - Меня смотрели. И с начала месяца я приступлю к работе.
     - Поздравляю. А я, скорее всего, уеду. Тем же автобусом: 15 числа, в 15 часов. Приходите провожать...
     - Спасибо, - смущаетя Айсель, - обязательно приду... Но...
     - Что "но"?
     - Не знаю, выдержу ли я долго сама... по той жe причине... - Смотрит на Шамиля выжидающе, в глазах ее озабоченность и тоска.
     - Выдержите, - неуверенно произносит Шамиль, и, понимая, что говорит не то, продолжает с большей убежденностью, - выдержите обязательно. Что вы! Вы такая... такая...
     - Какая?
     - Такая… умная, серьезная...
     - И красивая, да?! - Айсель словно старается перевести разговор в обычное для Шамиля легковесное русло.
     - И красивая... очень красивая... - Шамиль неожиданно для себя наклоняется к Айсель, берет ее руку и целует.
     - Что это на вас нашло?! Подействовало вино?... Нужно сказать, что это вино значительно, в несколько раз, уступает нашим, азербайджанским. Хотя, возможно, и несколько раз дороже наших вин. Кстати, я забыла вам сказать, что за себя я заплачу сама. Так сказать, немецкий счет.
     - Ханум, какой еще немецкий счет?! Это у немцев так, но никак не соответствует менталитету нашей нации... Да и у турков, наверное, тоже...
     - Вот именно - наверное...
     Шамилъ снова нежно целует ее руку.
     - Ну что, сеанс обольщения закончен? – убирая руку, с иронией произносит Айсель.
     Шамиль, игриво.
     - Нет, ханум... далеко не окончен... Ведь один раз живем, как сказал...
     -Тогда, - перебивает его Айсель, - целуйте и эту руку, - протягивает другую руку, - и … пойдем. А то сестра начнет беспокоиться.
     - Так, кто сказал такую мудрую фразу?
     Они выходят из ресторана и медленно идут, словно затягивая миг расставания.
     - Так, кому принадлежит это мудрое изречение?
     - Какое именно?
     - «Один раз живем», - Айсель намеренно нарушает молчание, чтобы отвлечь Шамиля от грустных мыслей.
     - Да так...- Шамиль думает о чем-то своем.
     - Так кто же? – Айсель останавливается перед ним и хватает его за лацканы пиджака.
     - Один солдат... Из моего взвода...молодой парень... Он напился перед боем, и на мое замечание произнес эту фразу, добавив, что, может, это его последняя бутылка. И, действительно, это оказалось так...
     - Так доблестный горец еще и воевал?! Сражался за Карабах?! - В её взоре проявляется интерес. Затем она добавляет с иронией.- Видимо, хорошо сражался, раз он не у нас...
     - Кто не у нас? - Шамиль по – прежнему погружен в свои мысли и не вникает в слова Айсель.
     - Карабах! - резко произносит Айсель, выводя своего спутника из оцепенения.
     Они идут по вечернему Стамбулу. Реклама, неоновые огни. Освещенные мечети и улицы. Все сверкает, настраивая на романтический лад. Шамиль, кажется, опьянен самим воздухом вечернего Стамбула. Переходя через улицу, он берет за руку Айсель и больше её не выпускает. Она, правда, скорее из кокетства, пытается пару раз высвободить руку, но Шамиль держит руку крепко, не обращая внимания на тщетные попытки. К тому же, он уже оседлал своего любимого конька - цитирует поэзию непревзойденного Омара Хайама. Он как бы преобразился и, подходя к Гёй-мечети, встав в сень ее минаретов, взметнувшихся к ночному небу, усеянному звездами, вдохновенно произносит.
     - Такого неба я не видел давно. Посмотрите, какие крупные звезды!
     - Таких крупных звезд вы тоже давно не видели?! - иронизирует Айсель.
     - Вот именно. Они так ярки, что по ним можно изучать расположение звезд, астрономию. Вот почему на Востоке было так много знаменитых астрономов, звездочетов.
     - Вы тоже звездочет? Наверное, хорошо знаете расположение звезд?!
     Шамиль одной рукой обнимает Айсель за плечи, другой указывает на небо.
     - Посмотрите. Это Большая Медведица, кажется...
     - Именно кажется. Это - Малая Медведица! Так вы - звездочет, или... пытаетесь провести новый сеанс обольщения?
     Шамиль заглядывает в глаза Айсель, и, взяв ее руки в свои, признается.
     - Видите ли, в юности у меня этот прием всегда срабатывал - меня слушали, не возражая. Пока одна второкурсница не оказалась дипломантом олимпиады по астрономии. А вы тоже изучали астрономию?
     - Нет, астрономию знал мой муж... бывший... Он - астрофизик.
     - Бывший муж?!
     - Да, сейчас он в Канаде. Мы разошлись именно поэтому.
     - Почему? - Шамилъ не может понять.
     - Он получил хорошую работу в Канаде. Предлагал поехать с ним. А я не захотела.
     - Почему?
     - А что мне делать в далекой, холодной Канаде? Правильно?! - Она смотрит на Шамиля выжидательно, как бы желая получить у него одобрение своего поступка.
     - Правильно, верно. Конечно же.
     Он видит, что Айсель облегченно вздыхает и улыбается, и, еще более воодушевляясь, притягивает ее к себе.
     Некоторое время они так и стоят, прижавшись друг к другу. Затем Айсель, опомнившись, смущенно отстраняется.
     - Послушайте, Шамиль, мы не в Париже и даже не в Баку. Это Турция, Стамбул. И у этого народа - свой менталитет...
     - Что верно, то верно... Но как нам быть, а?
     Шамиль смотрит то на небо, то на купол и минареты мечети.
     - А что, если мы пойдем в мечеть?
     - При чем тут мечеть?
     - Совершим то, что нам, мусульманам, полагается совершать... Вы знаете, я начинаю верить в приметы, в установления шариата...
     - В установления Корана, в изречения пророка Мухаммеда... Ну и что? - В тон ему серьезно повторяет Айсель, явно иронизируя над ним.
     - А то, что ни мой, ни ваш брак не получился... знаете, почему?
     - Знаю. Потому что брак он и есть брак. Хорошую вещь браком не назовут, - жестко произносит Айсель.
     - Нет, серьезно, нужно быть мудрым... Впрочем, откуда мудрость у женщины?!
     Видя, что Айсель не понравилась эта последняя фраза, Шамиль, поправляет себя.
     - Женщины - умные.... умнее нас, мужчин..
     - Вот, вот, - согласно кивает Айсель.
     - Правда, кое – кто говорит, что редкая женщина способна быть мудрой. Но не будем об этом. Я точно знаю, что наши браки оказались непрочными потому, что мы не совершили помолвку по шариату... Так сказать, кябин...
     Айсель широко улыбается.
     - Я вижу, что это дешевое вино сильно ударило вам в голову.
     - Нет, правда! Давайте поспорим…Что я говорю?! ... Давайте совершим с вами кябин. Сегодня же, здесь... Вы согласны?
     - То есть пожениться, что ли? - Айсель улыбается и с любопытством смотрит на Шамиля, - то есть… я и вы?
     - Ну да...
     - Но для этого обычно мужчина делает предложение...- видя, что Шамиль опять о чем-то задумался, Айсель - и по шариату также так полагается.
     - Ну и что?! - Шамиль, набравшись смелости, приосанился, поправил галстук и торжественно произнес. – Айсель, дорогая, я делаю вам предложение!
     - А любовь не в счет? – улыбнулась Айсель. - А ведь Омар Хайам писал о любви безрассудной, сводящей с ума…
     - Oмap Хайам не попадал в наше положение. Что же касается любви, то я могу сказать прямо: я люблю вас! - хватает себя за голову. - Что-то стало с моей головой в последнее время, - наигранно. - Теперь я вижу, в чем дело: я влюблен. Да, я влюблен! Вот в чем загвоздка! – неожиданно начинает шарить в карманах, чертыхаясь от того, что не находит то, что ищет.
     - Что вы ищете? – Айсель, иронически, - лекарство от головной боли? Я могу дать валерьяновую таблетку…успокоительное...
     - Я думаю, что этих денег, долларов, - он, наконец, находит несколько мелких купюр, - хватит на то, чтобы молла этой мечети осуществил нашу помолвку. Так вы согласны?
     - Согласна ли я?- Айсель все также иронически улыбается. - Спрячьте деньги. Они понадобятся вам в дороге. На обратный путь...
     Видя, что Шамиль как-то сразу сник, она берет его за руку, притягивает к себе, начинает гладить по голове.
     - Бедненький... Давай попрощаемся, - она переходит неожиданно для себя на "ты”.
     Шамиль застывает в напряженном ожидании, полностью предоставив Айсель решать все самой. Неожиданно выражение его лица меняется. Он, чувствуя, что еще не все потеряно, цепляется за спасительное "попрощаемся" и, кивая, соглашается с Айсель.
     - Да, попрощаемся... пока...
     Он целует ее в губы, ожидая, что Айсель оттолкнет его. Но Айсель прильнула к нему. По выражению лица Шамиля, видно, что он доволен такой развязкой.
     - Пойдем, проводи меня. Сестра, наверное, волнуется. - Она берет его под руку, и они идут по вечернему Стамбулу.
    
     18
     Начало дня. В этот час немноголюдно на улице, по которой идут Шамиль и его отец. На перекрестке улиц они останавливаются, и отец, тронув рукой плечо Шамиля, смотрит с любовью и нежностью на сына.
     - Ну, я пойду. Сегодня у меня не так уж много занятий. К обеду вернусь.
     - А я вот пройдусь до супермаркета. Возьму продуктов и приготовлю обед. Что приготовить, папа?
     - Ты молодец. Научился у матери готовить, - смотрит с грустью в сторону. Потом, опомнившись, с задорной улыбкой, - не пропадешь. Да и зачем тебе жена?! Сам готовишь, сам стираешь. Можешь свободно обойтись… оставаться холостяком...
     Видимо, это - продолжение разговора о "семейном положении” Шамиля. Отец улыбается, и Шамиль отвечает ему улыбкой. Помахав на прощание, отец сворачивает на другую улицу. Шамиль еще некоторое время смотрит с нежностью на удаляющуюся фигуру отца, на его далеко не новый портфель - подарок матери, который неизменно с ним. Затем его отвлекает какое-то движение на той улице, по которой удалялся отец.
     По улице бежит девушка. За нею - двое преследователей: похоже, всех троих он видел когда-то. Ну, да! Девушка была с Самаей. Она сидела рядом с ней в автобусе до Стамбула. А этот толстяк, их встречал на "мерседесе". А вот и "мерседес". Он стоял в пятидесяти метрах от убегающей девушки. Шамиль не сразу обратил на это внимание, так как смотрел на бегущую девушку. "Как ее зовут?" - подумал Шамиль, но никак не мог вспомнить имя девушки, которая была, в отличие от ее спутницы - Самаи, молчаливой и замкнутой на всем протяжении пути до Стамбула.
     Толстяк догоняет девушку, хватает ее за руку, тащит к "мерседесу". Возникает фигура полицейского, который пытается "навести порядок". Второй мужчина вовремя подскакивает к полицейскому и, улыбаясь, объясняет, что это - семейная размолвка. Его брат (он указывает на толстяка) вечно ссорится с молодой женой, которая ("у нее такая мания, депрессия") убегает из дома. Он подмигивает толстяку ("мол, уводи ее быстрее к машине и уезжай"). Некоторое время, пока не отъезжает "мерседес", заговаривает зубы полицейскому, затем идет в противоположном направлении.
     "Постой-ка! Да ведь это он! Тот, кого так долго искал Шамиль, наводил справки в Баку, в военкомате, в Министерстве обороны. Это же - Муртуз. Тот самый, который выдал его армянам, боевикам!»
     Шамиль идет за ним по улице на некотором расстоянии, мимо кафе, магазинов, прилавков с овощами и зеленью.
     Муртуз входит в дом, у подъезда которого висят разного рода афиши с изображениями "крутых" мужчин и полуобнаженных женщин. Шамиль, немного подождав, входит туда же. Мужчине, который преграждает ему путь в фойе, он объясняет, что идет к родственнику, Муртузу.
     - Муртуза? Пожалуйста, эфендим, он только что пришел. Вон там, вторая дверь.
     Шамиль, не спеша, идет к двери, останавливается, оглядывается, - мужчина у двери уже занят другим посетителем. Он открывает дверь и входит в просторную комнату, в которой помимо дивана и кресел стоит офисный инвентарь - компьютеры, принтеры и т.п. В соседней комнате слышно журчание воды из крана, затем в дверях появляется Муртуза - Муртуз.
     - Ты узнал меня? - Шамиль, приблизившись к нему, говорит спокойно и тихо.
     Муртуз с улыбкой, вопросительной и приветливой, смотрит на него и отрицательно качает головой. В самом деле, за несколько лет Шамиль сильно изменился. Трудно узнать его в другой, не военной одежде. Да и самого Муртуза, изменившегося в лучшую сторону, также трудно узнать, отличить от того небритого солдата, который был с ним там, в Гаяалты.
     - Я - тот, кого ты хотел пристрелить там, в Гаяалты. Вспомнил?
     Муртуз становится серьезнее, улыбка сходит с его лица.
     - Я хотел тебя убить?! Что-то не припомню. Ах, да. Ты - командир взвода. Аскеров. Вспомнил.- Он говорит неуверенно, заплетающимся языком, пытаясь выиграть время, чтобы выйти из затруднительного положения. - Конечно, конечно... Ты был ранен. И я предложил армянам, своему родственнику Хачику обменять тебя и еще одного на их главного - Саркиса.
     - Нет, ты хотел меня убить.
     - Если бы я хотел тебя убить, то убил бы сразу. Да и Арам, который уже целился в тебя, не промахнулся бы. Будь уверен.
     Перед мысленным взором Шамиля всплывают картины пережитого в тот день: дуло автомата, направленное боевиком Арамом в лицо, Муртуз, который что-то говорит ему, обращаясь то к Араму, то к Хачику. Двое тащат, почти волокут его по земле… Откуда-то появившиеся собаки норовят схватить его то за ноги, то за руки, бегут рядом, громко лая... Женщины и дети в деревне, их угрюмые, враждебные лица...
     - Ты убил бы меня. Но это - не главное. Ты - предатель, предал людей, которые были в моем взводе. Всех убили, кроме нас двоих. Да и тебя, подлеца, я убью сейчас...
     Шамиль хватает его за воротник и грубо толкает к стене. Муртуз, ударившись головой о стену, едва не падает на пол, но Шамиль крепко держит его за ворот.
     - За что?! Тебя же не убили! Ты жив. Я тебя спас. - Муртуз говорит это слабым голосом, неуверенно и как бы смирившись со своей участью.
     - Ты - предатель, и потому я накажу тебя.
     - Предатель?! Я никого не предавал! - В голосе Муртуза недоумение и явное несогласие.
     - А тех, кто шел с нами на Гаяалты?! Забыл, что ли?
     - Да, но они шли разгромить село. А в нем, между прочим, была моя жена Сусанна и мой четырнадцатилетний сын. По-твоему, я не должен был их защитить, спасти их?
     - Но это же армянское село, и в нем были боевики, между прочим, - Шамилъ по-прежнему в ярости на Муртуза, хотя его “наступательный порыв" явно ослаб.
     - Армянка Сусанна - моя жена. Четырнадцатилетний Гамлет, - полуармянин - мой сын. Они, то есть, моя жена и сын из этого селения. Я защищал ее село. Свое село, потому что я там часто бывал, как у себя дома. Я, к твоему сведению, защищал свою семью: жену и сына. А это дело чести каждого мужчины. У нас, азербайджанцев, ведь защищать семью не считается позорным… наоборот...
     - А деньги, которые ты просил у армян?! Я все слышал... Это тоже проявление чести? - С этими словами он вновь хватает выскользнувшего было Муртуза за ворот и с новой силой прижимает к стене.
     - Постой, постой, - хрипит Муртуз, которого душит собственный галстук, оказавшийся в руках Шамиля. - Давай выясним, пожалуйста, все. А потом делай, что хочешь, - воспользовавшись тем, что Шамиль убирает руку, он садится в стоящее рядом кресло. - Видишь ли, тогда я отправил жену и сына в село, Гаяалты, и был спокоен за них. Ну, - виновато, - денег у дашнаков, знаешь, было много, а семья бедствовала. Почему бы не взять у них, думал я, - внезапно, со злобой. - А ты думаешь, что наши, те, кто руководил обороной Шуши, командовал направо - налево... да и там, в Баку... не нагрели на нашем горе руки? Не предали нас всех: азербайджанцев, да и других своих граждан - армян?!
     - Предатели есть у всех народов. - Шамиль стоит перед ним, готовый схватить его в любую минуту, однако в его действиях нет той решительности, которую он проявил в начале встречи.
     - Да, нo почему-то предательство проявилось особенно у нас. Вот, хочу задать тебе вопрос. Объясни мне: почему в разгар наступления было объявлено перемирие с армянами? Почему, когда наши успешно продвигались вперед, освобождали села, нужно было снимать министра обороны, который и руководил наступлением?
     Шамиль, опустив голову, исподлобья смотрит на Муртуза, осознавая правоту этих слов.
     - Может, ты скажешь, почему в канун наступления армян на Шушу там не оказалось никакой техники, танков, бронетранспортеров, "Града" и других?! А некоторые командиры даже отпустили десятки своих бойцов в увольнительную, по домам?! Не знаешь?!
     - Не знаю... - Шамиль произносит слова тихо, как бы про себя.
     - А я знаю. Поэтому я и не оставил свою семью в Шуше, которая была обречена. Спас их, как и тебя, между прочим, - с нажимом на последней фразе заканчивает Муртуз.
     Возникает молчание. Каждый думает о своем. Муртуз с горечью в голосе нарушает молчание.
     - Поэтому я и здесь. На чужбине... В борделе... А мои жена и сын - в Москве. И знаешь, кто помогает там учиться моему сыну-азербайджанцу? Армянский центр по поддержке беженцев. Обрати внимание, - при наличии в Москве большой азербайджанской диаспоры в полтора-два миллиона человек, большого числа богачей и бизнесменов из Азербайджана моему сыну помогают армяне... А я, несчастный вдвойне, нахожусь в борделе как экономист заведения, менеджер по торговле, зарабатываю этим себе на жизнь и отправляю деньги сыну, жене, ее родителям, своим родственникам... А за счет кого, знаешь? - подходит к компьютеру и начинает нажимать на клавиши.- За счет вот ее, Айши, - на экране монитора возникает лицо, потом обнаженное женское тело. - 35 долларов в час... Вот Сима... говорит, что азербайджанка, но по-моему, грузинка, - другое лицо и тело на экране. - Поэтому 30 долларов.. А эта - Шушаник, армянка. У них ведь тоже проблемы, - нажимает клавишу. - А эта - новенькая... Постой, прочитаю имя, - читает, - Марал. Свежий товар. А значит, по 40 или 50 долларов. Столько, между прочим, стоит билет на автобус из Баку в Стамбул. Но пока она еще не освоилась. Плачет... Ее готовят еще. Держат взаперти. На хлебе и воде. Сегодня даже пыталась бежать... Ничего, придет в себя, еще захочет...
     - Постой, постой... - Шамиль взволнован, наконец, узнает девушку, которую настиг на улице толстяк из "мерседеса". - Эту девушку я знаю. Она ехала со мной в автобусе из Баку.
     - Конечно, жаль ее, молоденькую. Но что делать? - Муртуз грустно и как бы виновато смотрит на ее изображение на экране монитора.
     - Не знаешь, что делать? - жестко спрашивает его Шамиль, и, видя, что Муртуз отрицательно качает головой, бросает ему: - Освободить и отправить в Баку!
     - Но как?! За нее... На ее дорогу и подъемные было, - нажимает клавишу, другую, уточняет на мониторе, - уплачено сто пятьдесят долларов... из них сто - посреднице, которая ее привезла, а пятьдесят - на билет до Стамбула.
     - Вот и отдашь их своему хозяину и приведешь ее завтра к 15 часам к автобусу. Шофера зовут Орхан, - видя, что Муртуз не отвечает ему, стоит в нерешительности, громко и жестче заключает. - Понял?! Это будет хотя бы частичным искуплением твоих грехов...
     - И ты меня простишь?
     - Пусть Аллах тебя простит...
    
     19
     Терминал Стамбула. Знакомый автобус Орхан вытирает лобовое стекло. Немного пассажиров. Среди них выделяется Аслан, который о чем-то говорит Орхану, продолжающему вытирать стекло.
     Шамиль выходит из такси и направляется не спеша к автобусу, но, увидев Аслана, ускоряет шаг, радостно улыбаясь ему.
     После приветствий, Шамиль спрашивает:
     - Вы здесь? Провожаете кого-то?
     - Провожаю себя...
     - Как, и вы уезжаете? А как же работа, клипы, рекламные съемки?
     - Знаешь, это и без меня могут сделать... Я понял, что нет идеального места в жизни, - видя недоумение Шамиля, поясняет. - Можно что-то выиграть, одновременно что-то потеряв... В данном случае, себя... Я много передумал за эти несколько дней. И понял, что здесь я потеряю себя. Остатки того, что называется творчеством. Знаешь, я начал работать над сценарием, в котором хотел высказать все, о чем я думал в последние годы. О нашем положении, о жизни. Обо всех нас, - улыбаясь, - об этом автобусе, наконец, его пассажирах, - усмехаясь, - их приключениях. Пусть это я напишу только для себя, и моя писанина не увидит свет. Но это меня увлекло. Я так и назвал свой сценарий: "Автобус до Стамбула". Правда, я еще не знаю, как все закончить. Там ты тоже есть… любовная тема... Вот эта блондинка, которая... с которой ты сидел рядом... ты ее не видел?
     - Видел. Я видел и священника, который был нашим спутником. Он ехал в православную церковь Стамбула.
     - Священник?! Он такой же священник, как я - Папа Римский. Я тоже видел его на базаре “Гапалы чаршы". Он был одет как пижон. Сделал вид, что не узнал меня. А самое главное - в Стамбуле нет православной церкви. Есть Ая-Софяя - старый Византийский храм, который турки преобразовали в мечеть. Так-то.
     Некоторое время они молчат. Паузу нарушает Шамиль.
     - Наверное, вы правы, Аслан-муаллим. Я тоже решил вернуться. Лучше быть амбалом, но оставаться дома. Ведь один раз живем...
     - Нет, амбалом можно быть в другом месте, не дома. Дома надо оставаться самим собой, со своей профессией... по возможности, разумеется.
     - Все равно, я примусь за любую работу, лишь бы жить в Баку. В конце концов, что мне нужно?! - Шамиль улыбается, ища поддержки и сочувствия у собеседника. - В самом деле, что нужно… бедному человеку? Кусок белого хлеба...
     - А икра пусть будет черная! - в тон ему говорит Аслан, и оба смеются, что удачно обыграли старую шутку.
     Их внимание привлекает подъехавший "мерседес", из которого выходят Муртуз и девушка. Толстяк, сидящий за рулем, даже не смотрит в их сторону, похоже, удручен из-за издержек в своем ”бизнесе”. Муртуз подводит Марал к автобусу, дает деньги за проезд Орхану. И тут, увидев знакомые лица своих попутчиков, девушка впервые за все время радостно всем улыбается.
     Орхан, включив мотор, трогается с места.
     Аскер наблюдает, как устраиваются пассажиры. Их немного, около 20 человек. Он, как обычно, просит их подвинуться поближе, вероятно, уже думая о тех, которых они подберут в пути.
     Автобус разворачивается...
     Аскер что-то говорит пассажиру, который замешкался в конце салона; он смотрит в окно и видит, как из остановившегося невдалеке такси выходит светловолосая женщина с аккуратной дорожной сумкой и, увидев медленно отъезжающий автобус, бежит за ним, размахивая рукой.
     Аскер говорит Орхану, чтобы тот остановил. В автобус входит Айсель.
     Орхан, не видя еще ее, бросает.
     - Сестра, обязательно нужно опаздывать?! Нельзя было выйти из дома...
     - На пять-десять минут раньше, - продолжает за него с улыбкой запыхавшаяся Айсель, явно радуясь, что видит его.
     Орхан, обернувшись и увидев знакомое лицо, также приветливо улыбается.
     Айсель проходит к месту, где с грустным видом в одиночестве сидит Шамиль (это - тот же ряд). Она ставит сумку, садится и прижимается к совершенно ошалевшему от неожиданности Шамилю. Быстро придя в себя, Шамиль счастливо улыбаясь, обнимает любимую...
     Аслан хитро смотрит на них, затем радостно произносит, адресуя слова Шамилю.
     - Слава Аллаху... Теперь я знаю, как завершу свой сценарий!
     Он отворачивается, удобно устраиваясь на сидении.
     Шамиль, все еще находящийся в некотором оцепенении, обращается к Айсель.
     - Ведь тебе же дали работу в Стамбуле... Ты не останешься здесь?
     - А что мне делать одной в прекрасном, но чужом Стамбуле?
     Она смотрит на него выразительно, как тогда, во время их последней встречи, когда то же самое сказала о Канаде. И, как и тогда, Шамиль подумал, что, на его счастье, она поступила действительно мудро.
     Автобус выруливает и на главную магистраль Стамбула.
     Аскер, видя, как прижимаются друг к другу Шамиль и Айсель, улыбается и отводит от них взгляд, делая вид, что его интересует дорога.
     Орхан, видя в зеркале, как сближаются в поцелуе лица молодых, демонстративно отворачивает зеркало в сторону.
     Пассажиры, почувствовав необычность ситуации, многозначительно переглядываются.
     Айсель, которую пытается поцеловать Шамиль, делает ему знак глазами, стараясь увернуться от поцелуя.
     - Милый мой, нельзя забывать о менталитете...
     Автобус, набирая скорость, мчит по проспектам Стамбула.
     Орхан, как и его пассажиры, радуясь скорому возвращению домой, включает кассету с веселой, задорной песней. "Летит наш самолет прямой в облака"... - поет популярный певец, и слова этой "кайфовой" песни как нельзя точно соответствуют настроению наших героев...
    
     ... Самолет «Баку-Москва», уже объявлен рейс.
     Регистрация прошла, взлетаем, наконец.
     Стюардееса-девушка. куколка она!
     Проходит туда-сюда мини-юбкада.
     Летит наш самолет прямой в облака.
     Летит в салоне самолета Али-бала.
     И хорошо, что есть в портфеле водка русская, ай балам,
     Вилка, рюмка и салфетка, черная икра!
     Летит наш самолет прямой в облака...
    
     Возникают картины-слайды достопримечательностей Стамбула: мечети, дворцы, мосты, знаменитая набережная... Люди, спешащие по своим делам, лодки на воде, море… как море, которое везде одинаково...