Сколько помнила Соланж, в этом месте всегда клубился сильный туман. Не то, чтобы он мешал: Соланж примерно представляла расположение улиц и к тому же прекрасно ориентировалась на слух. Город стоял на крутом холме, «вверх» означало «в центр». Дома, ограничивающие улочки, жались вплотную, их часто не видно было из-за тумана, но привычное ухо легко угадывало конфигурацию пространства благодаря гулкому эху, а большего и желать нельзя. Тут хотя бы городская схема не менялась от визита к визиту: Соланж доводилось бывать в местах, где ни одна тропинка не оставалась в покое.
     Когда речь шла о работе, она предпочитала «постоянные» места, прочие хороши для приключений на свою голову, а приключениям она отдала дань в младшем возрасте. Сейчас Соланж Бедфорд была приличной молодой дамой, одинокой по собственному выбору и самостоятельно зарабатывавшей на жизнь.
     Она поскользнулась на округлом булыжнике мостовой и сделала напарнику знак, что хочет переменить руку: они поставили сундук наземь и обошли его противусолонь. Туман был так густ, что они почти не видели друг друга. Впрочем, даже если бы и видели: напарником был Тануки, а у тех по обычаю вычернена верхняя часть лица.
     Чуть передохнем, тащим-то в гору.
     Было раннее утро, солнце еще не взошло. Туман стлался с холма вниз, как река, как будто даже обладал силой встречного течения. По верхам перекликались мальчишки-трубочисты, в печах булочных разводили огонь, и это явно была не та улица, по которой возвращались домой пьяные гуляки – или же они делали это стыдливо, крадучись и ожидая семейных сцен. На пару, тащившую сундук, никто не обращал внимания: хотя, как подумала Соланж, их сундук вполне мог быть краденым. Она наверняка знала о Тануки лишь то, что дозволялось знать сотруднику на испытательном сроке.
     Угрызений совести она не испытывала. В Межстраничье либо все было не тем, чем казалось, либо наоборот проявляло свою истинную сущность – это зависело только от ракурса.
     Поднявшись с места, они почти столкнулись и едва разошлись с другой компанией – на этот раз человек из шести! – тащивших за боковые кольца в точности такой же сундук.
     − Во дают! – выдохнула Соланж, отталкиваясь лопатками от стены, куда ее впечатали – хорошей фактурной стены, кладке лет семьсот, не меньше. – Что у них там такое? Труп?
     − Не исключено, и даже наверное, − флегматично ответил Тануки. – Разве это не может быть завещание? Смотри, эти типы все в черном, бледные и с бакенбардами…
     Соланж не успела выяснить, какое отношение к смерти неведомого толстосума имеют топорщащиеся бакенбарды его душеприказчиков: те со своею ношей скрылись в сизом тумане. По всей видимости, это были буквенные образы реально существующих поверенных покойного, упомянутых в завещании, а в сундуке они тащили буквенный же образ его покойного тела. Тяжесть сундука соответствовала, вероятно, запутанности тяжбы вокруг наследства, и Соланж много бы дала, чтобы заглянуть под крышку…
     Впрочем, пока ей не дозволялось заглянуть под крышку даже того сундука, который она сама тащила. Испытательный срок.
     Взбираясь по мостовой вверх, они набрели наконец на нужную подворотню и свернули туда, причем Соланж так и осталась в неведении насчет того, как Тануки определил, что это та самая. Пинком ноги ее спутник отворил дверь, ведущую из-под арки в сводчатый подвал, и некоторое время они спускались вниз по лестнице, цепляясь углами сундука за щербатые стены. Фонарик Тануки нес в зубах.
     Достигнув конца спуска, они остановились: Тануки повел фонариком, позволяя Соланж осмотреться. На мощеном полу как попало стояли сундуки и коробки, свой они водрузили среди них как придется. Тануки назвал это место прецедентным подвалом: впоследствии, при рассмотрении дела, юристы непременно примут во внимание соседство нашего дела с отнесенными сюда прежде него. В этом и заключалась их сегодняшняя задача.
    
     * * *
     Соланж только-только закончила юридическую академию и знать не знала, куда себя приткнуть и откуда начать профессиональный рост. Конечно, она могла устроиться в участок на младшую полицейскую должность: ее отец служил полицейским комиссаром города и мог бы поспособствовать, но, по правде говоря, Соланж крючило при одной мысли о протекции. Протекция рифмуется с коррупцией, а насчет коррупции ее мать Марджори иронично складывала губы, не уставая раз за разом атаковать с копьем наперевес эти ветряные мельницы. Мама Соланж была прокурором, и Соланж не раз слышала, что гидра эта непобедима – матушка говорила «авгиева гидра!» − но это же не повод ничего не делать и позволить ей все сожрать.
     Мама у Соланж была крута, но сама Соланж достигла того возраста, когда одного осознания этого факта уже недостаточно и пора бы с мамой начать равняться. Ну или хотя бы предпринимать в этом направлении некоторые шаги. Потому что «пуп земли» - это не профессия.
     Библиотекарь Хлое, с которой Соланж решила посоветоваться насчет своего будущего пути, сказала – «делай то, что тебе нравится, потому что иначе ты будешь несчастна». Сама Хлое так и шила много лет подплечники, приносящие удачу, сидя за библиотечной стойкой, и Соланж не знала, счастлива ли та. Ей казалось бестактным задавать подобные вопросы. Конечно же, Хлое нравилось содержать библиотеку, Хлое и библиотека в сознании Соланж были неразлучны, но библиотека была хобби, а не средством дохода – библиотека была главнее, но подплечники были ценой, позволявшей ей быть в этом реальном взрослом мире. Соланж так и не встретила тут никого, кроме своего приятеля Септима – а Септим все же был особый случай. Соланж подозревала, что он ходит сюда и без нее: пути их с некоторых пор разошлись, интересы разнились. Септим был собственность своего отца, Гракха Шиповника. Соланж о том очень сожалела: Септим мог создать для себя целый мир, покрасить в нем небо в любой цвет на свой вкус и быть там кем угодно, и она в толк не могла взять, почему он не воспользуется этой лазейкой на волю.
     Да и сама Соланж навещала теперь библиотеку скорее по старой памяти, ходила к Хлое, а не «в книги», как когда-то в детстве. Тутошняя жизнь отнимала все больше времени, и его не хватало теперь на то, чтобы искать себе развлечения в приключениях. Так что Соланж выбиралась теперь разве что в лирические сборники, посидеть на природе в тишине, и иногда – совсем редко – поиграть в логические загадки внутри детективов. Она предпочитала герметические детективы, самой солью книгохожества в которых было не оказаться ни убийцей, ни жертвой.
     Любовных романов она не читала никогда.
     В каком-то из детективов они и встретились с Тануки, подругой по приключениям в Межстраничье, и та, разведя Соланж на разговор о неопределенности дальнейшего пути, предложила переговорить со своими.
     «Работа с архивами, − сказала она. − Ну, ты понимаешь».
     Соланж ни за что бы не призналась, но ночь накануне собеседования она промандражила самым прискорбным образом. Одно дело заниматься чем-то в свое удовольствие и на свой страх и риск, и совсем другое – делать это профессионально, постоянно и еще перед кем-то отчитываться. Перед глазами была ее семья: время и работа обтачивали отца и мать под себя, и оставалось утешаться тем, что и отец с матерью хоть чуть-чуть, но обточили под себя соприкасавшуюся с ними действительность.
     Она надела на собеседование твидовый костюм, потому что правила хорошего тона требовали предстать в консервативном виде, и попыталась что-то сделать со своею буйной рыжей гривой. Заплела в косу и заколола шпильками на затылке. Сжала губы, посмотревшись в зеркало: вид был вполне архивный. Может, еще очки надеть? Или они решат, что она издевается?
     Интересно, кто-нибудь ныряет в Межстраничье через зеркало? Тануки вот говорила, что ей для перехода нужна вода. Самой Соланж – лестница вверх. Может быть, техника завязана на случай первого перехода?
     Она совершенно не представляла себе взрослую Соланж. Может, та будет глупее? Эта мысль оказалась подходящей, чтобы перестать думать о том, о чем думать бесполезно.
    
     * * *
     Они с Тануки встретились в условленной книге, за столиком в безымянном кафе, в одном из современных романов «ни о чем», где если что и происходит, то исключительно в сознании любого посетителя за соседним столиком − и тут же отправились на собеседование. Их ждали, и людей этих, как поняла Соланж, Тануки не могла заставлять ждать.
     Они прошли в кафе за стойку, оттуда на кухню и по вымощенному кафелем коридору – во двор-колодец, пересекли его, нырнули в подъезд, спустились в подвал – сменив по дороге несколько книг путем непрямых, запутанных ассоциаций! − и оказались в сводчатой комнате-пещере, где горел камин и на нем – свечи в шандалах по семь.
     Действительность превзошла все ожидания. За круглым столом сидело одиннадцать Тануки: все с вычерненной верхней частью лица. Подруга, приведшая Соланж, выпустила ее руку и тихонько заняла свое место, которое было младшим из всех возможных за этим столом.
     − Итак, мисс… − Соланж обернулась к говорившему.
     Видимо, он был старший, если уж заговорил прежде всех.
     − Фрина Тоад , − представилась она недрогнувшим голосом. Псевдоним она выбрала себе давно, и, используя его, поражала сразу несколько целей. Проверка работодателя на чувство юмора была из них наименьшей. В основном ей хотелось показать, что не только они хотели бы использовать ее втемную на черной работе, если у них есть вдруг такое желание. Однако прочитать что-либо на лицах Семьи, скрытых нарисованными масками, было сложно.
     − …вы представляете себе, чем вам предстоит заниматься?
     − Тануки… − она чуть сбилась, потому что они тут все были Тануки, − предупредила меня.
     − Уведомлю вас сразу, чтобы избежать недопонимания. Мы привлекаем вас в силу того, что вы обладаете способностью перемещаться между текстами через Межстраничье. Мы привлекаем вас как внешнего сотрудника, временно, до тех пор, пока это выгодно обоим сторонам, и пока у нас больше заказов, чем мы способны выполнить своими силами. Корпорация «Тануки» − семейный бизнес, и мы не станем тешить вас бесплодными надеждами войти в наш круг, если вы таковые питаете. Если вас интересует законность нашего бизнеса…
     Здесь Тануки сделал паузу, чтобы позволить Соланж подтвердить или опровергнуть ее гипотетический интерес. Она промолчала.
     − Наша… деятельность обычно протекает вне полей действующих установок. Мы лишь осуществляем между ними необходимые связи, к примеру, когда нужный прецедент должен быть найден, зияющая пустота – заполнена, идея – обнаружена и пущена в дело. Нашей основной дальней целью является объединение действующих местных кодексов в универсальный. Это все, что мы можем сделать для того, чтобы иметь право сказать – справедливость в мире есть.
     Объединение всех книг в одну, мелькнуло у Соланж. Пока хотя бы юридических, имеющих структуру, основания, логические предпосылки, связки и следствия. Как уже объединена математика, в которой межстраничные пространства застроены так, что пойди найди пустоту.
     − Ваш дар не настолько редок, чтобы вы могли чувствовать себя исключением, − сказал другой Тануки. – Однако вы обладаете еще одним выгодно отличающим вас качеством. Имея подобный дар, вы нигде не остались. Обычно это искушение непреодолимо, особенно в вашем возрасте. Жесткая дисциплина будет потребна и впредь.
     Соланж коротко кивнула. Окончив «дома» юридическую академию, она предполагала, что едва ли в любом из писанных кодексов найдется соблазн, способный заставить ее «все бросить» и остаться в нем навечно. Разве что придется дневать и ночевать там по работе, но, вероятно, этого Тануки от нее и ждут.
    
     * * *
     Поначалу это напоминало блуждания во сне. Города бывали как будто похожи друг на друга, Соланж знала в них все входы и выходы, все повороты запутанных улочек – но тут и там вдруг оказывалась то в комнате, откуда не было выхода, то у развилки, которой − она могла поклясться! − не было в предыдущей редакции или в предыдущем посещенном книгомире, где все было почти так же, но не совсем. Дела о наследстве бывали, как правило, самыми запутанными.
     Разумеется, пока ей не доверяли самостоятельную работу. Под руководством кого-то из Тануки – не разберешь, каждый раз новый или тот же самый! − Соланж целыми днями таскала туда-сюда кипы документов: иногда по десятку раз на дню, одни и те же в разные места. И надо было успевать!
     Иной раз, когда Корпорация подряжалась на оформление судебного детектива, Соланж проводила дни и ночи, расставляя юридические декорации и перекусывая на ступеньках за сценой. Чтобы не оставлять в сюжете следов, ее спускали на тросе с потолка.
     В Уголовный Кодекс лезть без полного защитного костюма нечего было и думать: такая там царила кровавая грязь. После них приходилось долго отмокать под душем, а для души баловать себя вкусненьким. Была бы Соланж чуть менее занята, непременно узнала бы, что такое депрессия, но пока молодость и иллюзии спасали ее.
     Вот там-то под душем в голову Соланж начали приходить насчет себя странные мысли. Она теперь была взрослой. В ее представлении взрослые люди делали важные вещи − причем одни и те же важные вещи! − и делали их годами. Это пугало и восхищало: она с трудом представляла себе, как они в таком случае справляются с неизбежными отупением и скукой. Ни отец ее, ни мать вовсе не производили впечатление отупевших или скучающих. Однако взрослые не могли позволить себе быть кем угодно, как дети. Взрослые как металл, разлитый в формы: они остывают, застывают и становятся чем-то одним. Вернуть их в прежнее пластичное состояние способна разве что реинкарнация. А те, кто так или иначе отказывается взрослеть, выглядят в итоге жалко. Она, Соланж, достаточно ли теперь взрослая?
     И еще она обнаружила, что осталась одна. Оказалось, что все, кто был вокруг нее прежде – либо родственники, либо родительские друзья. То, что одиночество неотъемлемая черта взрослости, а любовь – попытка заполнить эту пустоту, она пока не догадывалась. По невежественной гордыне своей Соланж полагала, что с этим она разделалась раз и навсегда.
     Вот Хлое – она принадлежала ей, Соланж, и спустя некоторое время, когда у девушки накопилось о чем рассказать, она решила навестить тайную библиотеку, чьи двери открывались лишь тому, кому это было нужно.
     Однако и Хлое в кои-то веки оказалась за своей конторкой не одна. Вместе с нею Соланж застала не кого-нибудь, а Альбина Мяту, журналиста, эльфа, многолетнего товарища ее отца, который сразу поднялся и торопливо раскланялся. Соланж решила сперва, будто он явился туда за волшебными подплечниками, дарующими удачу: но Хлое потом сказала, что нет; да и сама Соланж немедленно представила, как бы издевался Альбин над идеей «съемной» или, может быть, «отстежной» удачи, если бы о ней узнал. Не в его духе делать то, над чем в его духе − насмехаться. Более же всего ее убедило то, что Хлое как будто прятала глаза. Надо будет спалить Альбина домашним, уж мама с папой перемоют ему косточки. А заодно и Гракху Шиповнику, и всей Палате Лордов достанется. Хлое тут уже будет совсем ни при чем.
     − Нет, − ответила она на ее вопрос. – Я не довольна. Мы как крысы на кухне, втихаря бегаем и что-то переставляем. Сами ничего не делаем. С таким же успехом я могла бы все дни сидеть в офисе.
     − Я знаю множество очень достойных людей, готовых отдать часть тела, чтобы до конца жизни сидеть в офисе, − парировала Хлое.
     Голос ее был полон яда, но Соланж это не смутило. Это всего лишь означало, что с ней перестали говорить, как с ребенком. Ну и еще это давало повод подумать, будто она, Соланж, вперлась не вовремя.
     − Это герои что ли? Ну, я достаточно знакома с этой публикой: у всех них был этот момент, знаешь, когда «нет выбора» или «я не могу поступить иначе».
     − Вот именно. Потому что нет выбора, а не потому, что силушка немеряная играет, и надо что-то менять, лишь бы на печи не лежать. Ах, прости меня, в офисе сидеть. А эти, другие, никакие не герои. Да ты и сама знаешь.
     − Да. – Соланж помолчала. Говорить было не о чем. И это – тоже взрослость?
     – Септим не заходил? Как он там?
     − Септиму некогда. – Хлое пошарила где-то на нижних полках своей конторки и достала газету. – Септим женится.
     − Что?! – Соланж мигом забыла все, чем до сих пор терзалась. – Об этом объявлено?
     − Да, и уже недели две как. На Грейс Папоротник.
     − Папоротник?! Да Шиповники с Папоротниками на одном лугу цветов рвать не станут…
     − Значит, ты понимаешь, какие надежды кланы возлагают на этот брак?
     − Странное имя для эльфийки, − сказала Соланж. – Их же все больше именами цветов… хотя папоротники ж не цветут?
     − Цветут, но редко и только в сказках, и даруют удачу на всю жизнь. Поиск такого цветка сопряжен с неведомыми опасностями. Может ли быть так, что нашему Септиму задаром достался такой цветок?
     − В смысле, ему папа этот цветок добыл? – Соланж состроила гримасу. – Септим достоин лучшего. В смысле – я верю в него. Ну то есть, он не халявщик. Не то, чтобы я была такого уж высокого о нем мнения, но я все-таки несколько больше его уважала.
     − Ты ее не знаешь, − возразила Хлое.
     − Зуб даю, ее и сам Септим не знает.
     − Почему бы тебе просто не пожелать им счастья?
     − А… − Соланж усилием воли закрыла рот. – Ну, если он мне сам скажет, что так уж счастлив, что ног под собой не чует – тогда конечно. Скатертью дорога, то есть я хотела сказать, в добрый путь, совет да любовь. Но в нашей семье слишком хорошо знают Гракха Шиповника, чтобы доверить ему что-то… ммм… ну, кроме обороны крепости. А фотография есть?
     − Есть, − сказала Хлое, протягивая газету.
     − Блин, − энергично выразилась Соланж.
     На снимке Гракх Шиповник пожимал руку Хорасу Папоротнику, массовка была не в фокусе.
     − Раз это им нужно, они бы и женились, − прокомментировала Соланж.
     − Может, на самом деле все не так, как выглядит?
     − Эльфийский брак – это на века, − Соланж скривилась. – Видимо, папочка решил, что с паршивого Септима хоть шерсти клок. Парень влип. Впрочем, это не мое дело.
     − А чье?
     − То есть? Какое отношение я имею к мыльной опере о вражде двух Великих Домов? Если Септима это каким-то образом не устраивает, пусть скажет… Скажет?
     Что-то тут прозвучало не так, и Соланж задумалась, потому что ее научили ценить акценты.
     − А почему он, собственно, должен мне сказать? Разве он думает, что меня это касается?
     − Мне кажется, если вы считаете себя вправе называться друзьями, вы должны были бы это обсудить.
     − А ты давно его видела?
     Вопрос вовсе не праздный: ибо где еще Соланж Бедфорд могла встретиться с Младшим Шиповником, как не в библиотеке. В других кругах они не пересекались. У них и потребности такой никогда не возникало, пока хватало библиотеки.
     − Давно, − сказала Хлое. – И мне кажется, что с ним неладно.
     В течение нескольких секунд можно было бы услышать шелест страниц от самого дальнего стеллажа.
     − Ты думаешь, стоит найти его и потрясти на предмет этой свадьбы?
     − Определенно, если только ты решишь считать это своим делом.
     Соланж нехотя сдалась:
     − Хорошо, я помедитирую над этим.
    
     * * *
     − На каком основании вы действуете? Вы не имеете никакого права! Кто вы такие?
     Соланж помалкивала, предоставляя своему сегодняшнему Тануки верещать и брызгать слюной. В конце концов, он представитель юридической конторы и знает, до какой степени можно позволить себе пререкаться с властями… откуда бы эти власти ни взялись и чем бы на самом деле ни являлись. Она наемный работник, используемый втемную, она не отвечает за законность деятельности этой фирмы.
     − Что значит «личный досмотр»?! Это нарушение прав…
     О, довизжался.
     Для досмотра их препроводили в облезлую комнатушку с дверью, обитой дерматином. В комнате стояли стол и сейф, на столе лежали счеты. На стене, крашеной в самый омерзительный из официальных цветов – в зеленый! – висел плакат «Разыскивается нитмеаннар » с припиской ниже от руки: «что бы это ни было». Это заняло мысли Соланж на следующие полчаса.
     Тануки возвратился сконфуженный и притихший, не позабыв, однако, вытребовать свою копию протокола, в каковую копию они с Соланж уткнулись носами сразу же, стоило им вновь оказаться на поросших колкой серой травой равнинах Межстраничья. Поскольку корпорация в осуществлении своей деятельности столкнулась с совершенно новой силой, следовало выяснить, на кого жаловаться, в случае, если те действовали с превышением своих обязанностей, а если нет – пришлось бы учитывать эту организацию в дальнейшей работе и как-то с нею договариваться.
     − Чего искали-то? – полюбопытствовала Соланж.
     Тануки отмахнулся. У него сложилось впечатление, будто и сами они не знали. А у Соланж к этому времени созрел еще один вопрос.
     − Что считается в Межстраничье противоправным?
     Тануки задумался. По всему выходило, что иных преступлений, кроме кражи со взломом и злонамеренного причинения ущерба внутри оригинального текста, структура Межстраничья не предусматривала. Персонажи всякой написанной истории были, по большому счету, бессмертны, какую бы судьбу ни уготовил им автор.
     − Помню, − со смехом сказал Тануки, − в детстве меня высекли за хулиганский перевод Дела о ереси, дъяволопоклонстве и государственной измене в Дело о защите окружающей среды. Видишь ли, тапир из тамплиера получается простой подчисткой нескольких букв… А с тапирами нельзя так обращаться.
     Ее собеседник со вкусом ухмыльнулся.
     − Если бы ты знала, дитя, сколько глины было отбито от табличек Хаммурапи в попытках скрыть шалости малолетних Тануки… Сколько списано на ошибки переписчиков, на консонантное письмо , на ошибки перевода и попытки обойти цензуру! Ты слыхала анекдот про «celebrate» и «celibate»? Так вот это не анекдот!
     Несколько секунд Соланж переваривала услышанное.
     − А разве у документа нет степеней защиты? Ну там подлинность печати, подписи? Системы самоуничтожения при вторжении, наконец?
     − Следует различать документ, изначально созданный как поддельный, и документ, изначально подлинный, но поправленный изнутри. Если первый выполнен хорошо, не обнаружен, не уничтожен, занесен в реестры, находится на раз-два с помощью натасканного архивного гугля – он ничем не отличается от настоящего, он, собственно, и признан настоящим, и исполняет его функции, пока не доказано обратное. Документ же, в котором повалялись – по неразумию или злонамеренно! – может рассыпаться, если в нем ненадлежащим образом употреблены исправленные слова.
     − А кто-то делает такие вещи? Я имею в виду, существует ли такое преступление?
     Тануки остановился и посмотрел на нее внимательно.
     − Если бы это делалось под нашим именем, мисс Фрина Тоад, корпорация «Тануки» мигом потеряла бы доверие клиентов и лицензию на перемещение.
     Про лицензию Соланж слышала впервые. До сих пор она полагала, что дело в особом даре. Пометить себе разузнать про лицензии. Потому что, похоже, Тануки в ней заинтересованы куда больше, чем показывают. Такое существо на вес золота, чтобы таскать каштаны из огня. А после сбросить, угу.
     − Печать подлинности представляет собой кодовое слово, написанное по опорным точкам. Слово должно быть на аутентичном языке документа, опора – из материала, устойчивого к воздействию факторов среды, включая магию. Чаще всего я видел в этом качестве серебро. Если документ представлен в переводе, он вдобавок шифруется кодовым словом переводчика. Опытный взломщик может подобрать слово, владея языком и каллиграфией.
     − А что будет с опытным взломщиком, если его поймают? – не отставала Соланж.
     − Запрут на сто лет в постановлении об аресте, без права перемещений – что может быть хуже?
     И еще пометить себе. Идея ограничения перемещений в каком-либо документе, в каком вовсе не хочется находиться – например, в истерическом внутреннем монологе! – напугала Соланж больше, чем она ожидала. До сих пор она воспринимала Межстраничье как поле безграничной свободы.
    
     * * *
     На штампе копии протокола значилось «Межстраничный Таможенный Союз», и пока Тануки решали, как им теперь сосуществовать с этой новой властью, какие это им сулит перспективы в бизнесе, а какие стороны деятельности лучше задвинуть в тень, Соланж получила несколько дней неоплачиваемого отпуска.
     Предоставив двенадцати разгневанным Тануки улаживать дела их корпорации и имея в голове смутные планы на это внезапно образовавшееся свободное время, Соланж неожиданно столкнулась со «своей» Тануки, имевшей столь же обалделый вид. Ситуация располагала к тому, чтобы задать ей несколько вопросов.
    
     − Ну я тоже как бы против, чтобы по Межстраничью шлялся кто попало! – заявила та, когда обе барышни поедали мороженое в ближайшем кафе.
     − Откуда они взялись и чего хотят?
     − Ну сначала все ходили сами по себе и кто куда хочет. Этих, древнегреческих, где только ни встретишь. Потом, в эпоху постмодернизма все вовсе как с цепи сорвались. Этим щляться стало не только позволительно, но даже и обязательно. Целыми кусками встраивали классические проекты в свои. А теперь кто-то придумал авторское право! И эти вот, объявившие себя Таможней, решают, кому можно ходить, куда можно ходить... Мало того, − Тануки понизила голос и непроизвольно оглянулась, − говорят, некоторые готовые проекты они готовят под снос.
     − Вон как! А сносить кто будет?
     − А думаешь, желающих не найдется? Ломать не строить. Конкурента законно рушить толпа набежит!
     Она фыркнула.
     − Нитмеаннар ищут! Ага, они бы еще шифгретор потеряли! Я могу с ходу назвать полста ребят из персонажей, кого их статус кво совершенно не устраивает, и что им теперь – мыкаться авторской волей, пока бумага не истлеет?
     − А что, персонажа в самом деле можно украсть? – Соланж вспомнила Хлое, но Тануки про Хлое знать было необязательно. Кто знает, вдруг однажды в библиотеку ворвутся давешние малосимпатичные типы, заломят ей руки и… насколько Соланж помнила. Хлое вовсе не горела желанием вернуться в свой исходный мир.
     − Иногда трудно определить, кража то была или побег. В конце концов, они сами решают, где им лучше. Не слова – люди.
     − Не понимаю, − бросила Соланж в Тануки провокационный камень, − где тут место для бизнеса на целую корпорацию, да еще в поколениях? Ходим туда-сюда, перетаскиваем с места на место. На второй неделе с ума сходить начнешь, кругом все одно и то же.
     Тануки хохотнула, щелчком сбивая со скатерти хлебную крошку.
     − Так это видится с твоей стороны. Но тебя и брали на черную работу. Что ты скажешь, к примеру, о промышленном контр-шпионаже? Когда ты меняешь всего одну деталь в техническом решении, но этого достаточно, чтобы сделать его нерабочим, причем таким образом, чтобы это стало известно не ранее, чем на этапе воплощения. А лучше – на этапе испытания. То есть не с первого взгляда на документацию, понятно? Государственный заказ, между прочим.
     − Ну… − Соланж соображала быстро и потому была потрясена перспективой. – Это дело знать надо.
     − Ну вот и учат дело. Во всех отраслях. Корпорация «Тануки» универсальна.
     Некоторое время Соланж размышляла, не позвать ли Тануки с собой в приключение (та явно смыслила в методах взлома больше, чем она сама), но потом отказалась от этой идеи. В конце концов, это было личное.
    
     * * *
     Отправляясь в следующий раз в Межстраничье, Соланж надела камуфляжный костюм в оттенках серого, а снаряжение сложила в рюкзак, чтобы оставить руки свободными. Волосы убрала под капюшон. Она вполне отдавала себе отчет в том, что собирается предпринять нечто противозаконное, однако опыт предыдущей ее деятельности у Тануки свидетельствовал, что закон не является чем-то незыблемым, и запрещенное в одном кодексе может быть по умолчанию разрешено в другом, и можно либо выбрать для себя один и раз и навсегда существовать в его правовом поле, либо руководствоваться собственным представлением о порядочности и пытаться выкрутиться внутри него.
     Оказавшись посреди сирых равнин, поросших блеклой травой, жесткой как проволока, Соланж вынула из рюкзака термос, а из него вытряхнула свернувшегося там архивного гугля. Вздохнула: вот уж не представляю, зачем бы мне это было надо.
     Тануки научили ее, что только полные инфантилы, отправляясь в текст, одеваются как герои. Соланж выглядела как типовая Мэри-Сью, и остро нуждалась в том, чтобы чувствовать себя так же: ей необходима была моральная поддержка.
     Гугль, гибкая зверушка цвета ртути, зазмеился по сухотравью, Соланж рысью последовала за ним, и бежать пришлось недолго. Это если бы она кого-то мелкого или что-то неважное разыскивала, путь был бы долог и извилист, и не исключено, что проходил бы по перекрестным ссылкам и был бы в значительной степени случаен. А тут все прямиком, и документ, к подножию которого вывел ее гугль, выглядел именно так, как ожидалось: высоченной башней цвета слоновой кости, сплошь покрытой резьбой. Пространство вокруг башни было размечено, и это понятно: брак же заключался не ради самого брака, а под будущее взаимовыгодное сотрудничество. Постепенно тут много чего понастроят.
     Соланж обошла башню, запрокидывая голову: шпиль терялся в вышине, и хотя в целом в Межстраничье царила густая облачность, отсюда казалось, будто верхушка башни тает в солнечном свете. Окна – или то, что отсюда выглядело как окна! – виднелись на самом верху, и было непонятно, достаточно ли они велики, чтобы в них влезть.
     Соланж сбросила рюкзак наземь и принялась его распаковывать. Достала бухту легкого троса, кошки, налобный фонарик, взятый на всякий случай.
     Вот дом, где в неволе томится друг. А это подруга, которая выручит друга из дома, где томится друг.
     Затея показалась глупой. Уж во всяком случае Соланж не собиралась рисковать тут жизнью. Навыки, которыми она владела, были отнюдь не базовыми, но, сказать по правде, она предпочла бы проникнуть в эльфийский официальный документ каким-нибудь другим путем. Не в лоб. Мало ли какая у них магия. Уж наверное там полно степеней защиты. К тому же, критически посмотрев на свою считалочку, она осознала все ее несовершенства – она, Соланж, в деле сочетания слов и букв квалифицированный потребитель, не больше! − и все это показалось ей дурным предзнаменованием. Потом решила дать еще один круг и подумать как следует.
     Как поступили бы в этом случае Тануки? Хммм. Они бы вписали эту башню целиком в другой текст, объемлющий, и оттуда вовнутрь вел бы сюжетный ход. Подземный сюжетный ход. Представив себе процесс, Соланж хрюкнула от удовольствия. В конце концов, юрист она или нет? Кажется, нам нужен рамочный договор.
     Фальшивый? Он же никуда не приведет. Хуже того, обвалится, как только она сунется туда.
     Сядь и подумай. Это же Шиповники. И Папоротники. Два Великих Дома, до сих пор враждовавших на всех уровнях, гадивших друг дружке всюду, куда могли дотянуться. И ты всерьез полагаешь, что, достигнув этого соглашения, они не рассмотрели вероятность ситуации, когда оно мельничным жерновом повиснет на их шеях, и у них не будет возможности отката?
     Хха, да тут их как минимум две, этих лазейки!
     Они с гуглем дали круг пошире и вскорости обнаружили в земле неровную дыру, небрежно прикрытую фанерным щитом с цветочным логотипом. Соланж перекинула веревку через плечо, включила налобный фонарик, прикинула на компасе направление, сообразив, что под землей будет трудно его сохранить, если там, к примеру, лабиринт.
    
     * * *
     Нет, лабиринт они рыть не стали, обошлись каменной стеной, в которую Соланж уперлась бы лбом, если бы не вытянутые вперед руки.
     − Не верю! – громко сказала она.
     Документ-то составляли для Септима и девицы Папоротник совсем недавно. Стена же была старая, сложенная из щербатых камней, густо поросших зеленоватыми архаическими оборотами речи. Соланж принялась счищать эти излишества ножом, который носила за голенищем берца: по ее мнению они служили исключительно для маскировки сути, а значит, не имели права на существование. Избыток слов призван замаскировать отсутствие мысли, а уж чувство он девальвирует наверняка. Хорошо бы иметь тут побольше света.
     Ага, вот оно.
     «Оно» выглядело как серебряный гвоздь без шляпки, и наверняка тут были еще. Следующие два часа Соланж провела за выискиванием на расчищенной поверхности опорных точек, пока не составила их подробную карту. Перерисовала ее в блокнот и села под стеной в глубокой задумчивости, положив рядом заранее выписанные возможные кодовые слова. «Брак», «союз», «альянс», тридцать пять эльфийских вариантов слова «любовь»… Соланж подперла рукой подбородок. «Любовь» тут явно была не в строку, но чем черт не шутит. Мог Септим влюбиться? Почему бы и нет?
     Пришлось проверить их все, но ни один замысловатый иероглиф эльфийского письма не лег на опорные точки. Это было какое-то другое слово, и Септим тут совершенно ни при чем. Одним лишь именем, вполне заменяемым на любое иное.
     Она уже поклевывала носом и подумывала обновить заклятие на налобном фонарике, когда вдруг рассмеялась и хлопнула ладонью по колену. Симметричный иероглиф «взаимовыгода» прекрасно лег на опорные точки, и как только Соланж вычертила его по стене, та рассыпалась на груды мелких черных значков, а за нею забрезжил свет близкого выхода.
    
     * * *
     Септим обнаружился в верхней комнате башни, распятым на цепях и равнодушно смотрящим в окно. При виде Соланж он не выразил никаких эмоций.
     − Слазь, − сказала она, швыряя рюкзак на пол. – И давай поговорим.
     Септим высвободил руки из кандалов и сел к столу – комната была оборудована всем необходимым для жизни. Уже сидя наклонился и заботливо прицепил к лодыжке гирю.
     − Все это выглядит крайне уныло, − констатировала Соланж. – Собственно, какого хрена?
     − Не выражайся, тебе не идет, − машинально поправил ее приятель.
     − Мне идет, это часть моего имиджа. Что за барышню подобрал тебе папа, и почему ты выглядишь таким кислым?
     − Я никогда ее не видел и ничего про нее не слышал. Наверняка какая-нибудь никчемная пешка, которую не слишком жалко, если вдруг придется сдать.
     − Тогда почему ты так несчастен? Вдруг она ну… вполне ничего? Вдруг она тот самый цветок папоротника? Люди, говорят, за него жизнью рискуют, а ты тут трагедию сочиняешь.
     − Я не хочу на ней жениться, кем бы она ни была.
     − А, вот как. Ну что я могу тебе сказать? Такой папа, как у тебя – это карма. Тут либо сражаться, либо прятаться. Девушка тут почти и ни при чем. И кстати. А почему бы тебе не сбежать? Я же сюда прошла. Вот лестница, вот люк…
     − Не выйдет. Это анизотропный ход, в одну сторону, на случай, если кто вдруг придет и скажет: мол, этот брак не может быть осуществлен по причине, которую я знаю, а вы – нет.
     − Можно организовать причину. Например, ты уже женат. Не то, чтобы мне очень этого хотелось, но если надо тебя выручать, то…
     − Это предложение?
     − Это жертва, которую я могу принести, чтобы спасти друга.
     − Спасибо, − сказал Септим, отнюдь не светлея лицом. – То есть я, конечно, тронут. Однако мы все знаем моего отца. Если он сочтет, что на его пути преграда, он уничтожит преграду. Он просто женит меня как вдовца. Извини, Соланж, я думаю, мне стоит тебе отказать. Я не могу разбрасываться друзьями.
     − Тогда беги. Стол у тебя есть, бумага вроде тоже, перо… ну, у меня всегда с собой есть чем писать. Пиши себе дверь в любой мир, и мир тоже пиши такой, какой тебе по вкусу. Я знаю по крайней мере одного персонажа, свалившего, когда приперло.
     Септим в первый раз за весь разговор посмотрел на нее прямо, и Соланж вынуждена была признать, что в этом взгляде была определенная твердость. И воля.
     − А ты бы свалила из своего мира? Я имею в виду – насовсем? Со мной на пару, вот так же решительно, как сделала мне это предложение? Чтобы все шишки и плюшки пополам?
     − Я совсем другой случай. Я… ну, у меня особые обязательства, я не могу! Ну, ты понимаешь, если бы я могла, я бы осталась тогда и там. Я была… влюблена. Но раз уж я там не осталась… то − нет, Септим. Это у меня базовое. Мой мир принадлежит мне, я за него в ответе. И это, увы, не форма речи.
     − Угу. Я, как ты понимаешь, давно догадался, что это ты. Ну так вот, я тоже никуда не пойду. Я тоже люблю этот мир, каким бы он ни был. Ни ради каких зеленых солнц. Ты можешь не поверить, но я и отца своего люблю. В самом деле, − он усмехнулся, − что бы мне помешало написать: «Отворилась дверь, и вошла Соланж Бедфорд, готовая выйти за меня замуж»?
     Соланж вскочила на ноги и прошлась.
     − Ну не убивать же эту Грейс Папоротник? Должен быть выход, − убежденно сказала она. – Причем такой, чтобы все были счастливы. Ну, скажем, кроме глав Домов, потому что их планы меня не очень волнуют. Знаешь, что? Вот, на тебе карандаш и пиши: «В стене отворилась дверь и вошла Грейс Папоротник».
    
     * * *
     В стене отворилась дверь и вошла Грейс Папоротник. Едва ли она могла быть кем-то иным, истинная эльфа, красоту которых трудно описать словами. У нее были темные волосы, убранные в пучок, и строгое лицо, и платье, которое в тени казалось коричневатым, но на свету заиграло розовыми бликами. У Септима шевельнулись губы: определенно, подыскивал подходящее слово. Сложносочиненная девица, решила Соланж. Интересно: там, где их много, ходишь как вдоль стен, оклеенных глянцевыми картинками из журналов?
     Септим вежливо встал, не особенно заботясь о том, что его гиря прямо-таки бросается в глаза.
     − Мадемуазель, − сказал он, − я взял на себя смелость пригласить вас сюда, чтобы спросить вашего собственного желания на этот брак, который устраивают наши родители. С моей стороны – и со стороны моей семьи! – было бы непорядочно пойти в этом деле против вашего желания. При всем уважении к традициям Великих Домов, я полагаю, что эпоха тоталитаризма проходит.
     Вот засранец, нежно подумала Соланж.
     − Прошу вас, садитесь.
     Гостевое кресло стояло тут одно, Соланж уступила его Грейс, а сама боком присела на краешек стола. Эльфа и бровью не повела в ее сторону, и Соланж это почему-то задело. Будто бы кто она и по какому праву здесь присутствует – не имеет никакого значения. Септим это тоже заметил, он вообще был внимателен к акцентам. А не был бы внимателен – не был бы тем, кто он есть. Гостья в занятом ею кресле смотрелась естественно и органично: разумеется, ведь текст договора был написан под нее.
     − Прошу понять меня правильно, − сказала Грейс Папоротник. – Я ничего не имею против этого брака.
     − Вы меня не знаете.
     Она пожала плечами.
     − Браки между представителями Домов редко заключаются иначе. Пусть я не знаю вас, но я знаю себя. Я со своей стороны готова приложить все мои усилия, чтобы примирение Шиповников и Папоротников состоялось: с моей точки зрения это достойная цель.
     − А счастье?
     − А счастье не очень достойная цель.
     − Вы когда-нибудь были счастливы? – не выдержала Соланж.
     − Вас это не касается, кто бы вы ни были.
     − Хорошо, если позволите, переформулирую вопрос. Что делает счастливой вас?
     − Я вполне счастлива, если занята делом и не размышляю, как мне стать еще посчастливее.
     Грейс Папоротник немного помолчала.
     − Если же вы, Септим, имеете в виду ваше собственное счастье, то я приложу все, на что способна, чтобы вы были счастливы со мной. Если это потребует усилий, вы их не заметите. Я терпелива, и у меня полно доброй воли.
     Соланж по-прежнему как не было, так и нет. Ну да ее этим не смутишь.
     − Есть основания полагать, − прибегнув к той же обезличенной форме, сказала взломщица, − что дом Папоротник видит вас как агента влияния в Доме Шиповник. Как вы намерены совмещать эту роль с ролью идеальной спутницы и подруги «ко всеобщему благу».
     − Я подумаю над этой конфликтной ситуацией, когда она встанет передо мной. Без сомнения, такие проблемы приходится решать каждой нормальной женщине. Не думаю, что я слабее или глупее кого бы то ни было. Я справлюсь.
    
     * * *
     Когда Грейс Папоротник ушла, Септим перецепил гирю с ноги на ножку стола и встал у окна, сунув руки в карманы и задумчиво посвистывая. Соланж кашлянула.
     − А знаешь, ты мог бы быть с ней счастлив.
     − Знаю. Моя матушка точно такая же.
     − Ну, она от всего сердца и со всей дури готова прикладываться об тебя. То есть, прости, взять на себя всю ответственность в сфере отношений. Идеальная пара. Партнер. Я всего этого не взялась бы обещать даже Харви Наплечнику…
     − Не таким я писал Харви Наплечника, чтобы он перекладывал ответственность на женские плечи.
     − Ну, эта справится. Я-то, признаться, думала, что она никто, а она вон какая. Все может. Ну или за все возьмется, и без жалоб. И она очень красивая. Если ты намерен заниматься политикой, лучшей жены и желать нельзя.
     − Это отец хочет, чтобы я занимался политикой.
     − Никто, кроме тебя, не может решать: подчиниться ли тебе твоему отцу или взбунтоваться против него.
     − Я порождение этого мира, Соланж. В чем-то – дитя его магии. Ты моя батарейка точно в той же степени, что и для всего остального, за каковое остальное ты чувствуешь себя в ответе. И это тоже не форма речи. Я назвал бы тебя своей музой, но опасаюсь, что ты снимешь ботинок и стукнешь меня по голове.
     − И стукну. Тоже мне музу нашел, ответственную за твои слабость и лень. Напиши роман про Грейс Папоротник, и пусть она этот воз тащит. Чем тебе не героиня? Заполняет все отведенное ей пространство, после вылезает на неотведенное. Чем-то на твоего уважаемого отца похожа, кстати. Может быть, дело всего лишь в твоем собственном взгляде?
     − Желаешь мне хорошего, да?
     − Я перед ней – пас, − честно призналась Соланж. – Жаба на ковре. Мисс Фрина Тоад.
     − Может, лучше динамитом? Я имею в виду, башню эту… Ты ничего не припасла на этот случай?
     − Если башня рухнет, то рухнет она на тебя. Ты ж валить отказываешься.
     − Ладно, − Септим сел за стол, скрупулезно нацепил на ногу гирю, укусил одолженный Соланж карандаш и начал:
     − Жила-была одна девочка…
    
     * * *
     Они встретились в библиотеке через неделю: взъерошенная от беготни Соланж и очень-очень спокойный Септим. Хлое помахала им из-за стойки рукой, но сама не поднялась, и они подошли к ней сами: в конце концов они уже давно были тут не просто читающими детьми, но совершенно своими друзьями.
     − Итак, ты свободен, − сказала Хлое, придерживая рукой газету.
     − Как ветер, − скромно согласился Септим Шиповник и лукаво посмотрел на Соланж.
     − Как лежачий камень, − поддела его та.
     − Лежачему камню лежать не мокро.
     − И как тебе это удалось? – то есть она уже знала, что в Межстраничье больше нет этой башни, но она этого не делала, а Септим не кололся. Ну то есть она с ним не встречалась, и у нее не было прежде возможности узнать, как он отделался от Грейс Папоротник.
     − Мадемуазель наотрез отказалась от этой идеи.
     − Ты доказал ей, что сделаешь ее несчастной?
     − Не думаю, что это заставило бы ее отступить. У мадемуазель Грейс сильный характер. Рискну предположить, она отказала мне по тем же причинам, что и ты.
     − ???
     − Я обратил ее эээ… энтузиазм в другое русло. Я написал для нее роман.
     − И неплохой роман… в своем жанре, − заметила Хлое, закладывая страницу пальцем.
     − Тебе хватило недели? – неприкрыто изумилась Соланж.
     Септим высокомерно пожал плечами.
     − На это? Я его даже отредактировал. В конце концов, у меня была идеальная героиня, героически преодолевающая всевозможные препятствия. Список препятствий… мнэээ… ну, существуют унифицированные.
     − И что?
     − Ну, во-первых, ей понравилось. Тут я убил еще одного зайца: она почувствовала себя востребованной. Счастливой – в ее понимании этого слова.
     − А во-вторых? А во-вторых − я выпустил в Межстраничье идеальную героиню. У нее теперь от авторов отбоя нет. У нее нет времени на личную жизнь. У нее контракты, командировки, гастроли. Все ее хотят. Таблоиды дежурят у нее под окнами. Ее время расписано поминутно. Она не может связывать себя обязательствами, вы же понимаете.
     − Уплыла на корабле с алыми парусами, но в первом же порту сбежала с котом в сапогах, − прочитала Хлое. – Кто-то видел ее в степи, верхом на гнедом жеребце, в кимоно, с двумя мечами – она собиралась спасти мир. Приложено фото. А сегодня… ага, вот − она ключевой свидетель и дает показания в суде. Завтра выступает на презентации лекарства от эболы. Ожидаемое примирение Шиповников и Папоротников не состоялось по вине Папоротников. Септим, а совесть тебя не мучает?
     − Согласен, − Септим покаянно наклонил причесанную голову. – Это было физическое устранение. Я полностью виновен. То есть презентация панацеи и свидетельство в суде − это уже не я. Я только выпустил ее в Межстраничье.
     − А что это вы читаете? – Соланж перегнулась через конторку. – «Межстраничье Дэйли»? Мало им таможни, уже и газету выпускают? Погоди-ка, ответственный редактор…
     − …мадемуазель Грейс Мэри-Сью Папоротник, − закончила за нее Хлое.