Один мой старый друг очень любит распространяться на тему коварства неодушевлённых предметов. И небезосновательно. В жизни любого из нас — неважно, коротка она или продолжительна — случаются дни, ужасные дни, когда мы признаём с угрюмой покорностью, что против нас ополчился весь мир. И я не имею в виду общество наших друзей и знакомых — об этом-то в охотку рассуждает едва ли не каждый из современных романистов. В их книгах это называется «Судьбой» и предстаёт довольно вздорной неразберихой. Но нет, речь о тех вещах, что существуют совершенно безмолвно, не выполняют никаких действий, не ведут светскую жизнь. В числе прочих — запонка для воротничка, чернильница, камин, бритва, и даже, с увеличением груза прожитых лет, — очередная лестничная ступенька, вынуждающая нас делать передышку. Эти и другие предметы (а я назвал лишь малую толику) способны сговориться друг с другом, чтобы уготовить нам день расплаты. Помните сказку про петушка и курочку, которые направились к господину Корбесу? По дороге они завербовали немало союзников, призывая их бойким кличем:
    
     Едем мы во весь опор
     Прямо к Корбесу во двор!
    
     В шайку влились игла, яйцо, утка, и, вероятно, кошка, если меня не подводит память, а в довершение всего — мельничный жёрнов. Не застав господина Корбеса дома, эта компания заняла позиции в его жилище и принялась дожидаться хозяина. Вскоре он появился — несомненно, утомлённый тяжким трудом в своих обширных угодьях. Поначалу его напугал хриплый крик петуха. Господин Корбес упал в кресло и был уколот иглой. Он подступил к рукомойнику, чтобы остудить боль, но утка окатила его водой с головы до пят. Утираясь, господин Корбес раздавил прямо у себя на лице спрятавшееся в полотенце яйцо.
     Он претерпел от курицы с её сообщниками и другие издевательства, которых я сейчас не припомню, и наконец, сходя с ума от ужаса и боли, бросился прочь из дома через чёрный ход, где ему раскроил голову жёрнов, таившийся над дверью. «Видно, этот господин Корбес, — говорится в заключительных словах сказки, — был либо очень злой, либо очень невезучий человек». Я склоняюсь ко второму варианту. До самого финала нет никаких указаний на то, что его имя чем-либо запятнано, не упоминается и обида, за которую мстили бы гости. И разве эта история не служит впечатляющим примером той злобы неживой материи, что выдвинута мной как тема для обсуждения? Согласен, в действительности из гостей господина Корбеса вовсе не каждый представлял собой неодушевлённый предмет. Кроме того, разве проявление настолько враждебных намерений не означает, что их источник — нечто живое, обладающее душой? Имеются свидетельства, которые подкрепляют это подозрение.
     Двое мужчин зрелого возраста, завершив завтрак, расположились в дивном саду. Один читал свежую газету, второй сидел скрестив руки и погрузившись в раздумья. На его лице, выражавшем смятение, виднелся кусочек пластыря. Первый опустил газету.
     — Чем ты так встревожен? — спросил он. — Утро выдалось солнечное, кругом птички щебечут, не слышно ни аэропланов, ни мотоциклов.
     — Да, — ответил мистер Бёртон, — соглашусь, всё чудесно. Только вот у меня день как-то не заладился. Я порезался во время бритья, затем рассыпал зубной порошок.
     — Ах, — сказал мистер Мэннерс, — не всем сопутствует удача, — и с этим выражением сочувствия он вернулся к газете, чтобы через мгновение воскликнуть: — Вот это да! Умер Джордж Уилкинс! Теперь хотя бы с его стороны тебе не будет беспокойства.
     — Джордж Уилкинс? — с нескрываемым волнением переспросил мистер Бёртон. — А я ведь даже не знал, что он был болен!
     — Он не был болен, нисколько. Видно, бедный малый не снёс мучений и покончил с собой. Да, — продолжал мистер Мэннерс, — это итог того, что тянулось несколько дней. Говорят, в последнее время он был весьма растерян и подавлен. Интересно, по какой причине? Может статься, из-за вашего с ним спора?
     — Спор? — сердито сказал мистер Бёртон. — Не было никакого спора! Его утверждения остались беспочвенны, он не привёл ни малейшего доказательства. Нет, для самоубийства нашлось бы с полдюжины причин. Но Господи! Я и представить себе не мог, что он способен что-либо принять настолько близко к сердцу.
     — Не знаю, не знаю, — возразил мистер Мэннерс. — Мне кажется, он как раз из тех людей, что принимают близко к сердцу абсолютно всё. Переживал по малейшему поводу. И пусть мы знакомы были не очень близко, мне его жаль. Должно быть, он совсем устал страдать, раз перерезал себе горло бритвой. Я бы такой способ не выбрал ни в коем случае. Бррр! Счастье, что у него нет семьи. Послушай, ты не против перед ланчем прогуляться по округе? У меня есть дело в деревне.
     Мистер Бёртон одобрил предложение с явным энтузиазмом. Возможно, ему не хотелось предоставлять предметам этого дома лишний шанс. Если так, то он был прав. Он еле избежал неприятного падения с верхней ступеньки лестницы, споткнувшись об укреплённую там скобу для соскребания грязи с обуви. Колючая ветка сорвала с него шляпу и оцарапала пальцы. А поднявшись на травянистый склон, он прямо-таки взмыл с воплем в воздух и рухнул лицом вниз.
     — Что с тобой стряслось? — спросил его подоспевший друг. — Ничего себе! Откуда здесь такой длинный шнур?.. О, я понял! Он от того воздушного змея.
     (Змей лежал в траве поодаль).
     — Выясню, какой сорванец его здесь бросил — отдам… Впрочем, нет: не видать ему больше своего воздушного змея. Очень уж хорошо сработан.
     Когда приятели подошли ближе, змея приподняло порывом ветра. Выглядело так, будто он сел и уставился двумя огромными круглыми глазами, намалёванными красной краской, ниже которых виднелись три большие печатные буквы, тоже красные: БНО. Мистер Мэннерс просиял и начал тщательно изучать конструкцию.
     — Оригинально, — проговорил он. — Это часть плаката, разумеется. А, всё понятно! Здесь было слово «подробности». То есть — «Узнать подробности…»
     Мистер Бёртон, напротив, радости нисколько не испытывал: он проткнул воздушного змея тростью. У его друга это вызвало некоторое огорчение:
     — Полагаю, негодяй получил по заслугам… И всё-таки — он же старался, делал…
     — Кто? — резко бросил мистер Бёртон. — Ах, ты про мальчишку, конечно же.
     — Да, разумеется, про кого же ещё? Но давай спускаться: я хочу перед ланчем отдать распоряжения.
     Выйдя на главную улицу, они услышали приглушённый, сдавленный голос, сказавший:
     — Берегись! Я близко!
     Оба приятеля замерли, как будто по ним стреляли.
     — Кто это был? — спросил Мэннерс. — Будь я проклят, если у меня есть хоть одна догадка!
     Затем он, едва не вскрикнув от радости, указал тростью через дорогу. Там в открытом окне висела клетка с серым попугаем.
     — Что-то мне не по себе от смерти Джорджа, — произнёс мистер Мэннерс. — Тебя это тоже задело, не так ли?
     Бёртон промямлил что-то неразбочивое.
     — Пожалуй, я покину тебя на минутку. Может, познакомишься пока с птичкой?
     Но когда он снова присоединился к Бёртону, оказалось, что этот несчастный не расположен беседовать ни с птицами, ни с людьми. Он находился в отдалении и явно спешил уйти. Мэннерс остановился на мгновение возле окна с попугаем и тут же залился смехом. Догнав друга, он поинтересовался:
     — Ну что, пообщался с попкой?
     — Нет, конечно! — раздражённо ответил Бёртон. — Какое мне дело до этой гадкой твари?
     — Что ж, даже если бы ты сделал попытку, то немногого бы добился, — сказал Мэннерс. — Теперь я вспомнил, что оно уже несколько лет висит в этом окне. Это чучело.
     Бёртон, казалось, хотел отпустить замечание, но всё же оставил его при себе.
     Весь день Бёртону решительно не было покоя. Он подавился во время ланча, сломал курительную трубку, запнулся о ковёр, уронил книгу в пруд. Позже ему был телефонный звонок — так он, во всяком случае, сказал — с требованием завтра же возвращаться в город. Предполагалось, что пребывание в гостях продлится неделю, и вот теперь оно резко обрывалось. К вечеру Бёртон погрузился в столь угрюмое расположение духа, что у Мэннерса приугасла досада на расставание с обычно жизнерадостным товарищем.
     За завтраком мистер Бёртон не распространялся о том, как провёл ночь, но намекнул, что подумывает навестить врача.
     — Что-то руки дрожат, — сообщил он. — Бриться я не отважился.
     — О, какая жалость, — сказал мистер Мэннерс. — Мой слуга бы с этим помог, но уже нет времени, чтобы привести тебя в порядок.
     Прозвучали слова прощания. Исходя из определённых причин и задействовав определённые средства, мистер Бёртон ухитрился забронировать себе одному целое купе. (Коридора в этом поезде не было, каждое купе имело собственный выход на платформу). Но любые меры предосторожности слабо помогают против озлобленной нежити.
     Я не буду ставить точки или звёздочки, поскольку они мне не нравятся. В общем, в поезде кто-то пытался, очевидно, побрить мистера Бёртона, но не слишком в этом преуспел. Однако содеянное вполне удовлетворило его, если судить по тому факту, что некогда белоснежная салфетка на груди мистера Бёртона обрела надпись красными буквами: ДЖ. УИЛК. FECI.
     Разве эти факты — если их можно так назвать — не подтверждают мою догадку о том, что за враждебным поведением неодушевлённых предметов кроется нечто такое, что как раз-таки наделено душой? И не сделать ли следующее предположение: когда вещи начинают вымещать на нас злобу, мы должны тщательно изучить своё недавнее поведение и приложить все силы к искуплению вины? И, наконец, разве не вынуждают нас эти факты прийти к выводу, что мистер Бёртон, как и господин Корбес, был либо очень злой, либо очень невезучий человек?
    
     Оригинал: M. R. James, “The Malice of Inanimate Objects”
     Перевод: А. Бударов