Зимой море размыло песок, и деревянный настил перед киоском с мороженым оказался приподнятым над землёй почти на целый метр, словно сцена. С декабря по март киоск не работает, и настил оккупирован пляжниками. Узорный козырёк над киоском даёт приятную сетчатую тень: не холодно, не жарко. Я всегда сажусь «в партере» – на песке перед сценой. Тень мне не нужна: от солнца меня отлично защищает огромная голубая шляпа, купленная в супермаркете. Коренные израильтяне, когда видят мою шляпу, говорят: «Какая замечательная шляпа. Наверное, из Мексики». А мои бывшие соотечественники говорят: «Ну и шляпа. Как у Незнайки».
     Сегодня на сцене сидела девушка, обхватив колени руками. Словно Алёнушка, тоскующая по братцу Иванушке. Когда я подошла ближе, оказалось, что это не Алёнушка, а Светлана. Светлана увидела меня, осторожно слезла с настила и пошла навстречу, переваливаясь, словно утка. У Светы больные колени, и одна нога толще другой. Ей 75 лет, в Израиль она приехала по гостевой нянчить внуков, Настю и Витю.
     – Ириночка, а я тебе свои стихи принесла.
     Я раскрыла исписанную красивым почерком ученическую тетрадку в клеточку, из тех, что когда-то стоили 3 копейки: «...Замела зима дорожки, где проходили милого ножки...» Поверх таблицы умножения на обложке – посвящение: «Видатній письменниці Ізраїлю від вчительки української мови і літератури С. А. Хоменко». Взамен я протянула свою книгу, тоже с посвящением. Светлана обрадовалась: «Вот спасибо, только она ж денег стоит, дай я тебе завтра хоч 10 шекелей принесу!»
     – Не надо, это подарок.
     – Так мне твои рассказы нравятся. Ото меня Гончар не заводит, хоть я его своим ученикам преподавала. У него что? Одни эпитеты. А я твои произведения анализирую и столько художественных особенностей нахожу! Через каждые две строчки – то метафора, то сравнение... А у меня стихи тут в Израиле не сочиняются. Два-три в день напишу – и всё. Нема вдохновения... Такое смятение всё время в душе... Настя, ты зачем Витюше песок в глаза сыпешь? Ну погоди, я с тобой поссорюсь, а у тебя через два дня контрольная по математике...»
     Витюша, почувствовав поддержку, подбежал к бабушке:
     «Настя сказала, что у меня попа красная!» – «Козёл!», – закричала Настя, и Витюша заревел: «Сама козла, сама козла». Светлана расстроилась: «Вот, хорошая же девочка, но есть у неё склонности нехорошие – к котам и брата дразнить. Ну и не играй с ней. Вон мальчик твоих лет, кажется Славик. С ним играй». Витюша убежал к мальчику, но тут же вернулся: «Мы хотим в войну, палками». «Можно, – разрешила Светлана, – только маленькими». Витюша вытащил из дырки под настилом палку и протянул мне на экспертизу: «Это маленькая?» Я утвердила палку, война началась, и теперь можно было спокойно поговорить.
     – Светлана Алексеевна, не подскажите, как зовут вон того дедушку. Два года с ним знакома, а имя забыла, и спросить неудобно.
     Светлана замахала рукой: «Мужчина, мужчина, идите сюда». Старичок в кепке и жилетке под пиджаком, похожий на сильно похудевшего Ленина, огляделся по сторонам, потом неуверенно показал на себя. Света закивала: «А то мы тут гадаем, как вас зовут». – «Юра», – обиженно ответил Ленин, укоризненно глядя на меня. «Отож! – обрадовалась Светлана. – А мне Ирина говорит, чи то Юра, чи то не Юра...» Старичок окончательно расстроился и ушёл, волоча по песку складной стул. «Видный мужчина, – Светлана вздохнула, – на моего Ивана похож.
     – Вы вчера начали рассказывать, как замуж вышли...
     – Так отец мой после войны в шахте работал. Раз он мне и говорит: «Цветик, – он меня с детства так звал, не Светик, а Цветик... – Идём, я тебе на доске почёта Ванину фотографию покажу, если только её не украли. Несколько раз его фотографию вывешивали, и всё время девушки воруют». Я спрашиваю: «Какой это ещё Ваня?» – «Ученик мой, мировой хлопец». Посмотрела я на ту фотографию – и правда красивый, кучерявый, в вышитой сорочке. Потом отец его самого в дом привёл. Сверху мужчина как мужчина, а вот попа у него такая, выпуклая. Ну, женская фигура. Папа: «Глянь, какой красивый парень, даже у тебя такой фигуры нету». Я тогда худющая была, как доска, ни грудей, ничего. Познакомились, он меня спрашивает: «Светлана Григорьевна, а вы знаете, как по-украински будет «мототцикл поехал к фотографу?» – «Та знаю, – говорю, – мотоцикл поихав до фотографа. И шо?»
     – Неправильно вы перевели. Надо: «Самопэр попэр до мордопыса». Отец смеётся, вот какого я тебе весёлого жениха привёл... Витюша, Витя, не смей песком обсыпаться!
     Витюша показал ведёрко: «Бабушка, это не песок, это вода!»
     – А, ну хорошо. Не, водой тоже не надо! На чём я остановилась? Отправил нас с Иваном в клуб. Иван на середине картины уснул. Видно, его приморило после работы. Меня так это оскорбило: сидеть со мной и спать! Будить я его не стала, с другими парнями домой пошла. А Ваня той стал к нам заглядывать. Придёт, сядет и молчит, потом засыпает. Я от него бегала, бегала. В одно прекрасное время, где-то был октябрь месяц, Иван к нам пришёл, они с папой напилися. Слышу отец: «Сейчас мы с ней поговорим».
     – Не-е, она не согласииится.
     – Та я её уговорю, куда она денется. Цветик, иди сюда.
     Думаю, шо ж это они замыслили... Папа: «Сегодня у нас какое? Среда, сельсовет работает. В общем так – идёте расписываться. Иван, гладь брюки». Я ему: «Чего ты выдумал, какие росписи? Никуда не пойду». Тут мать: «Не надо давить на неё».
     – Ты мать молчи. Это не женское дело. Иди вон на кухню, готовь завтрак.
     Диктатор в семье. Правда, диктатор. Генерал в отставке. Я развернулась, заплакала: «Всё равно не выйду замуж, всё равно не буду расписываться...»
     – Шо ты мне, офицеру, ультиматумы ставишь. Будешь, сказал и точка!
     Он всегда меня по-военному воспитывал, вроде я солдат перед ним какой-то. А я привыкла ж слушаться. Ушла в свою спальню, там поплакала. Глянула на себя в зеркало, была бледная ужасно, как после сердечного приступа. В общем, оделась и пошла расписываться.
     Светлана достала термос с чаем, я протянула ей кулёчек с конфетами. Света взяла две «мне ж нельзя сахар, только для внуков...» Настя сразу засекла угощение, подбежала, сунула в рот шоколадный шарик и затанцевала: «Ба, дай вторую». Светлана машинально протянула конфету, но тут же спохватилась: «Вот какая ты, Настя, эгоистичная. Я тебе отдам, а Витюше? У тебя совесть есть? Вот я даю, бери, ну бери. Я хочу проверить, как ты себя будешь чувствовать, если всё съешь сама?» По лицу Насти было видно, что чувствовать она себя будет прекрасно, но ссориться с бабушкой не решается.
     – Поначалу Ваня мой работал в клубе оформителем. Так он красиво рисовал... И пейзажи, и натюрморты. Я ему говорила, ты хоть меня рисуй, что ли. Но у меня лицо было нетипичное.
     Я его рисунки тайком в московскую Художественную Академию послала. Они сразу ответили, мы вас принимаем без экзаменов. Он немного проучился, а как девочки родились, в шахту вернулся. Жить-то надо было, а у оформителя зарплата – копейки. Вернулся в шахту – запил. Сначала днями пил, потом неделями, потом месяцами. Не, не буянил, приползёт, свалится в коридоре и бормочет: «Разве моя жена со мной выпьет? Не муза она мне, нет, не муза». Я сердилась, тормозки ему никогда не собирала.
     – Тормозки?
     – Ну да, завтраки. Шахтёры так говорили. Притормозить, значит, вроде как остановиться и перекусить. Терпела-терпела мужнино пьянство, потом взяла дочек и к родителям в другой посёлок. А через неделю меня отец назад выгнал. «Бачили очи, – казав, – шо купувалы...» (видели глаза, что покупали) Я плачу: «Ты ж меня насильно за него погнал». А он опять: «Бачили очи...» Куда деться, вернулась. А може, сглазили моего Ивана. Была у нас одна в посёлке... Одевала простыню на себя и коров чужих по ночам доила. Ведьма. Утром встаю – корова подоена! Наверное эта злыдня и сглазила. Пришла раз к нам во двор, заглянула в крыныцю (колодец) и трижды сказала: «Така у вас чыста вода, чыста вода, чыста вода». Вскорости Иван запил. И трудный стал, не с того, как говорится, миру. Мучался, терзался. Весь в каких-то мыслях где-то витал. Всё смотрел, как йога, куда-то, ждал какую-то музу, которая должна прийти и его одухотворить. На баяне постоянно наигрывал. Я говорю, ну а зачем тебе этот Бах, я не понимаю. Но другим женщинам нравилось, как он играет. Они его слушали и целоваться лезли: «Ванечка-Ванечка». Меня такое не устраивало, я его баян и отдала. А мужу сказала, цыгане украли. Он за баян переживал, всё просил, чтобы новый купили. Та я не купила. А цыгане у нас и вправду были. Собачку нашу Муху украли. Такая талантливая собачка была, пинчурочка. Она и вальсировала. А гопак... эх, как пойдёт на этих тонких лапах! Артистка! Столько было адреналина на неё смотреть! И главное, понимала, как гопак танцевать.
     – Приседала?
     – Да, приседала... Но она немножко цирковая, потому что её маму взяли с цирка. Так у неё шо-то такое в крови. Ну цыгане украли!
     Света замолчала. По пустынному берегу навстречу друг другу проскакали два всадника. Один – на белой лошади без седла, второй, в седле, на вороной. Пляжная шавка, откликающаяся на кличку «Буги», заметалась по берегу, не зная, какую из лошадей облаять. В конце концов помчалась за белой и просчиталась. Всадник направил свою лошадь в море, и лошадь послушно пошла по воде, разбивая копытами гладкую, разомлевшую под солнцем поверхность. «Это кто ж такие», – больше всего Светлана удивилась не лошадям, а клетчатым платкам на головах у всадников.
     – Бедуины. Каждый день тут скачки устраивают.
    
     Зимний пляж, в отличие от летнего – безалаберного и непредсказуемого, живёт строго по расписанию. В 8 утра пробежит стайка пенсионеров из «группы здоровья». Около десяти часов выходит на прогулку толстяк в ослепительно-белом костюме, чёрных ботинках и чёрном галстуке. Летом белый костюм и чёрный галстук меняются на чёрный костюм и белый галстук. Если кто-то включает музыку, толстяк тут же начинает танцевать, тряся нависшим над поясом животом, а потом угощает зрителей пивом. Говорят, что это сын погибших в катастрофе миллионеров, и что он немного не в себе. Потом проезжают бедуины на лошадях, через полчаса после бедуинов по берегу проходит очень высокий, неопределённого возраста человек с белокурыми волосами, рассыпанными по плечам. Похож на сказочного принца из мультиков, ему бы подошёл плащ со звёздами, а он в любую погоду ходит только в плавках. Одновременно с принцем появляется Шмулик со своим старым, ржавым велосипедом. Велосипед без цепи, давно не ездит, и его можно только катить. К багажнику прикручена корзина с подстилкой, батоном, пивом, термосом с кофе – всем, что может понадобиться пенсионеру в течение дня, если он не хочет возвращаться раньше времени в пустую квартиру. Шмулик здоровается и проходит дальше – в парк, где легче поймать собеседника. Как-то я не выдержала: «Зачем тебе велосипед? Тележку же проще катить». Шмулик заулыбался и сразу стал похож на весёлого вурдалака – передних зубов вплоть до клыков у него не было: «Э-э-э, с тележкой одни бедные ходят... А так подумают, вот человек на велоси-и-педе приехал, только у него цепь слетела». Около полудня приезжает англичанин. На настоящем новеньком велосипеде. Англичанин любит ругать Израиль, «где все сумасшедшие», но сам живёт здесь 9 месяцев в году, лишь на самые жаркие месяцы уезжает в Лондон.
     Светлана рассказывает охотно, с удовольствием вспоминая те времена, когда колени не болели, и ещё не воспалённые ноги были одинаковой толщины.
     – Светлана Григорьевна, сколько лет вашему мужу было, когда он умер?
     – 64. За неделю до смерти вертается он как-то из леса (лес Ваня очень любил, целый день мог там провести, гулять, рисовать, когда руки не дрожали), вертается и говорит: «Всё, уже с лесом попрощался...»
     Я больше замуж не вышла. Это мой отец через год после смерти мамы... Звонит по телефону, восторжённый, развесёлый: «Алё, Цветик, привези капустки. У тебя така капустка... И грибочков. Ты знаешь, я ж женился!» Беру два бутыля, еду. Сошла с поезда. Нашла их дом напротив рынка. Напрягаю внимание, кажется он сказал первая квартира нанизу. Звоню, стучу – никто не открывает, а слышу разговаривают. Я к соседке: «Скажите, тут Маша, бабушка живёт? Которой 80 лет?»
     – Да, да. Она недавно какого-то старика приняла. Артисты, поют, спать не дают! Ужас! Если бы вы слышали... Она выводит и он... Они пищат! (У папы правда, красивый такой тенор был, с баритоном. Как у этого, Вистаса) Старые, повыходили с ума-разума. Ему уже небось сто. Кто он такой, не знаем.
     Я говорю: «Спасибо, а как дозвониться?» – Та сильнее нажимайте, може, услышат.
     Я нажимаю, потом стучать стала. Открывает дверь она: «А мы вас не знаем!». И двери сразу закрывать... Я двери рукой держу. Чего ж мне стоило добиться. Кричит: «Лёнчик, она ломится в двери! Скорее! Не знаю кто, с сумками! Какая-то джэнщина». Тут отец через её плечо, он повыше: «А, так это Цветик!»
     – Какой цветик! Это джэнщина!
     – Ну да, жэнщина. Это дочка моя.
     – А, ну тогда хай заходит. Чего ж ты сразу не сказал, а то цветик.
     Я зашла, бухнулась в кресло, ну и сижу ж. Она мотается, на стол уже готовит. Буханку нарезала на три части. Колбасу почти так же, крупными ломтями. Я хотела помочь, на кресле кручуся, не могу встать: дно провалено. А она: «Сидите-сидите, в ваши годы…» Это мне 65 было. Я на папу глядь, а он весь в помаде. Говорю: «Па, а чего у тебя на лице, болеешь чем?» А она идёт, мою капусту уже несёт. К отцу подходит, чмок: «Мой ты золотой, Лёнчик!» После этого бежит к зеркалу: «Ой, съела, совсем съела». Мажет губы, возвращается, голову папе развернула, в другую щёку опять – чмок. Я говорю, папа, ты лицо оботри, а то новых следов не будет видно. Тут телефон звонит, разрывается. Я кричу: «Маша, телефон, па, телефон!» Не выдержала, беру трубку:
     – Алё, кто такая? Почему в квартире моей мамы?
     Я говорю: «Мужчина, та вы не паникуйте. Я Света, дочка папы, Алексея, что с вашей мамой живёт».
     – Что вы путаете? Не уезжайте, стойте на месте. Сейчас прибуду.
     Приехал через 15 минут. Вы бы видели, притащил две кошелки всяких каких то можно было фруктов, и бананы.
     Культурный, рубашка выглажена, водку не пьёт. Я думала, какой-то депутат, какой-то мэр, чи хтось таке. А он базарком! Ну который на базаре талончики раздаёт. Сели мы за стол, сын тост произносит: «Я, конечно, рад за знакомство выпить и всяческого счастья вам желаю, только, мама, на кой хрен тебе такой столетний дедуган сдался?» А я: «Что вы такое говорите, столетний... Папа же только в начале девяностых».
     Потом сын уехал, а меня на ночь оставили. Она халат в павлинах нацепила: «Это мне первый муж подарил». Другой халат нацепила, ещё ярче, крутится передо мной: «Это мне второй муж подарил…» Потом пижаму выносит: «Это от моего третьего мужа осталася, я её вашему папе подарю». У неё много мужей было, она кого похоронила, кого выгнала. Легли мы все в одной комнате. Натоплено, дышать нечем. Думаю, как они в этом Каракуме спят. Слышу, шепчутся:
     – Лёнчик, рано ещё…
     – Шо?
     – Я кажу, рано ещё.
     – Шо?
     – Я кажу, Света ж ещё не уснула.
     – Та спит она.
     – Ну, я проверю.
     Встаёт она, надо мной нахыляется и рукой над лицом водит. Проверяет, как я реагирую. Я подскочила: «Вам чего?» А она: «Вот смотрю, чи ты спишь, чи не спишь». Вернулась, отцу говорит: «Уснула твоя дочка». И я слышу, они вступили в половые отношения… А я со свои мужем, как дети родились, никаких контактов. В детях себя реализовывала. Через год эта Маша папу выгнала, потому что базарком ей помоложе кого-то нашёл.
     Потом папа собрался в Донецк к одной, свататься. Зубы вставил. Купил шоколад, билеты на поезд. Взял мою купорку: капусту, помидоры, грибочков. Затарился, нацепил ордена: «Она меня любит, она мне сказала “как вы понравились, как вы хорошо поёте...”» Я ему говорю, «Па, это только эпитеты. Тебе 92, а ей 46, она интеллигентная женщина. Ты сегодня вечером будешь дома». Как в воду глядела. Вернулся злой, пиджак с орденами в сумке смятый: «Все вы, бабы, одинаковые». Но с тех пор уже больше не женихался ни к кому. Библию читал. Всю жизнь атеистом был, за Дарвина любил рассуждать, противоречия в природе рассматривал, а тут: «если Библию не успею прочитать, Господь меня к себе не пустит». Я книгу спрячу, чтобы зрение не напрягал, а он злится: «Из-за тебя теперь в рай не попаду». Последние двадцать страниц он меня заставлял вслух читать, сам уже и не видел ничего. И только я Библию дочитала, в тот же час он и умер.
     Подошло время принца в плавках, но вместо принца я увидела незнакомую пожилую, ярко накрашенную женщину с двумя малышами. На женщине были обтягивающие, со смешными завязочками зелёные штанишки до колен и красная майка под цвет помады. На плече татуировка: рыба семейства осетровых, так детально изображённая, что мне сразу захотелось есть. Светлана зашептала: «Така деловая особа... Семь мужей у неё было, сейчас свой бизнес, тряпками торгует, 60 евро штука. Она здесь по гостевой – приехала внуков оздоровлять. У её внуков мама в проститутки подалась. Сейчас я тебя представлю. Може клюнет на твою книгу. Здравствуйте Тамара, а это Иринушка, писатель, очень познавательные книжки сочиняет, рекомендую». Тамара дала внукам команду играть и потрясла мою руку: «Здрастье. Ну что, Светик, подошла моя тряпка?» Светлана достала тряпочку в целлофановом пакете и виновато вернула её Тамаре: «Дочка сказала – разводы остаются». Тамара развернула тряпку: «Это ты её неправильно использовала. Видите, лейбла «Смарт». Шведская, по японской технологии. Два года гарантии. У неё специальные капиллярчики проходят, которые электричество притягивают. Патентная. Любую поверхность чистит, стёкла, столы. На 10 лет жизнь продлевает. Потому что чистота без химии. И экономично. Тыщи на чистящих средствах сэкономить можно. Хотите? Всего 10 евро». Светлана встрепенулась: «А Иринушка свои книги продаёт. Тоже недорого. Давайте, вы ей тряпку, а она вам – книгу». Тамара замотала головой: «Не, мне безнала не надо».
     «Кажется Славика» увели домой, и война окончилась. Витюша, Настя и Тамарины внуки принялись за строительство песочного замка. Тамара показала, как надо рыть подземный ход и вернулась к нам: «Так ты писатель?»
     – Нет, я программист.
     – У-уу, и в большой фирме работаете?
     – 400 человек.
     Тамара зашевелила губами, и я поняла, что она умножает 400 на 10 евро.
     – У меня дочка чуть было на программиста не выучилась. Я к ней приехала, по гостевой. У неё муж еврей. А вы еврейка?
     – Да, конечно.
     – А не похожа, симпатичная. У меня дочь красавица, как я когда-то... Это сейчас у меня три пера на голове, а раньше, как накручу на бигуди – Анжела Дэвис пусть покурит. Второй муж у меня был крутой бизнесмен.
     – Осетриной торговал?
     – Больше севрюгой. Я бухгалтерию вела, он с поставщиками. Но как бизнес в гору пошёл, оборзел. Пальцы веером, сопли пузырями. Бальшим себя почувствовал. Захотел от меня избавиться. Ну я потихоньку всё, что могла, на сестру перевела. И телегу в налоговую. 10 лет ему дали. У него в тюряге через четыре года – инсульт. Я к тому времени уже третий раз замуж вышла. Но этот мне сразу изменять стал. И с кем? Я, конечно, тоже не Копенгаген, но и не такое пугало. А что ещё хуже, у меня воровать начал. Я говорю, давай разведёмся по-хорошему. А он «половина моя, иначе не отпущу». Только это дело у него опропиндолилось. Кому надо, бабло отвалила, они его малость поучили. Но перестаралися. И у этого инсульт. Смех, да? С тех пор я больше замуж не выходила. Рыбный бизнез закрыла, чистящими средствами торгую. Фирма «Белый кот», слышали? Ты посмотри, этот жирный сейчас им весь замок поваляет! Мотай отсюда!»
     Тамара отогнала пухленького малыша, гаркнула на его маму, чтобы следила за своим чадом...
     – Тамара, а эти внуки от какого мужа? Так на вас похожи, особенно младший. Ему два года?
     – Два с половиной. А Вадиму пять. Гера, покажи, какую тебе бабушка панамку купила! Пять шекелей, тут на Бальфур.
     Тамара понизила голос: «Они мне не родные. Я сына второго мужа вырастила. Золотой мальчик, сейчас на корабле, в плавании. Только женился неудачно. Тощая, страшная, ни сиськи, ни письки. И ещё гулять стала. Сын с ней развёлся, когда Гере месяц был. Она детьми вообще не занималась. И меня на порог не пускала. Дети голодные росли, потом моя сватья из Италии приехала. Она в Италии проституткой работает. Стала сноху настраивать, зачем тебе эта обуза. Сама в своё время дочку в детдом сдала. Мне мои соседи говорят: «А ты знаешь, что твои внуки уже два месяца в детском доме?» Мне сын звонит: «Мама, как там Гера, как Вадик?» – «Всё в порядке, сына», – говорю. А сама реву. У меня квартира хорошая, трёхкомнатная, евроремонт, машина есть, а мои внуки где-то гниют. Все детские дома обшарила. Потом мне адресок дали. Я примчалась – гос-споди. У Геры попа в коросте, Вадик его на руках таскает, боится, что их разлучат. Я хочу забрать – не дают. Вы им никто, а у детей мать родная есть. Я говорю, какая это мать, она ж их в детдом сдала! «Ничего, у неё временные трудности». Два суда было, пока я их всех не подмазала. Машину продала, но опекунство оформила. Вот привезла оздоровить. Видишь у них уже какие щёчки? Только Гера, как маленький старичок, не улыбается, хоть тресни. Может, не умеет. Ну что, берёте тряпку? Светлана заволновалась, жалея мои 10 евро: «Та она ж разводы оставляет...» – «Не гони пургу, – сказала Тамара, – Где тут у вас грязные окна?» Грязные окна были прямо над нами – на втором этаже прибрежного ресторанчика. К небольшому балкону была приставлена лестница, видимо рабочие делали ремонт и оставили. «Девы, за мной», – скомандовала Тамара, – «Щас я вам презентацию устрою». И полезла по лестнице. «Оштрафуют», – сказала Светлана, но ослушаться приказа побоялась, полезла, осторожно подтягивая больную ногу. Мы сгрудились на тесном балкончике, и Тамара принялась яростно тереть серое от пыли стекло. За секунду голубая тряпка стала грязно-серой. И белый ярлык на тряпке стал грязно-серым, а окна стали серыми в разводах. Тамара полюбовалась работой: «Класс, да? А с водой ещё лучше будет. Ща воду принесу». Тамара поставила ногу на лестницу, но потеряла равновесие. Замахала руками, откинувшись назад. Мы со Светой одновременно ойкнули и ухватились за Тамарины штаны. Работник фирмы «Белый кот» был спасён. Лестница от толчка поехала вниз и грохнулась на песок.
     «Вадик, Вадик, иди подай лестницу, ты что, оглох!» – Тамарин зычный голос перекрывал Светино «Настя-я-я, подними драбыну». Оказалось, что дети далеко и не слышат. Настя ползла по песку на карачках, виляя тощим задом и выкрикивая «иго-гогоооо». Вадик сидел верхом на Насте, а Витюша бежал сзади и орал: «Теперь я». Только Гера остался сидеть возле замка. «Настя-я-я», – закричали мы втроём по Тамариной команде. В ответ раздалось ржание.
     По берегу неслась белая лошадь, без всадника. Наверное, отвязалась. Лошадь радовалась свободе и возможности развить скорость. За лошадью бежала Буги, уже охрипшая от лая. Лошадь и Буги мчались прямо на Геру.
     «Гера-а-а, Гера-а-а, Гераакл», – Тамара металась по балкончику. «Сейчас спрыгнет», – Светлана перекрестилась и тоже закричала: «Гера-ааа». Гера вытянул ручки, защищая замок. Картинка у меня перед глазами на секунду потеряла резкость. Потом я увидела красную панамку, втоптанную в песок. Потом – Геру. Гера колотил совком по развалинам замка. Я схватила мобильник: «Миша, срочно. Мы тут на пляже, на крыше. А кругом никого. Тебе машиной 5 минут. Приезжай и сними, а то лошадь вернётся». Муж уже давно привык к моим неожиданным звонкам: «Зайка, не могу сейчас говорить. Ты мне вечером свой рассказик прочитаешь, хорошо?» Я заорала: «Ты меня слышишь или нет? Лошадь уже замок развалила и Геру затопчет...»
     – Геру?
     – Ну да, Геракла. Тут принц в это время всегда гуляет, а сегодня его нету, и вурдалака нету, скорее... Ёлки, она возвращается!
     Лошадь проскакала совсем рядом с малышом, развернулась, снова помчалась на Геру... Светлана сунула два пальца в рот и засвистела. Лошадь резко остановилась, потом медленно, словно нехотя, пошла на свист и встала под нашим балконом.
     Снял нас англичанин, приехавший на велосипеде ровно в 12.30. Он приставил лестницу и помог всем слезть, ворча, что в Израиле все ненормальные. Всё это время лошадь смирно стояла и жевала оставленное на песке печенье. Вместе с целлофановым пакетом. Прибежали два бедуина и увели беглянку, выкрикивая арабские ругательства.
     Тамара схватила Геру и стала его ощупывать.
     Может, малышу было щекотно, а может, развеселило бабушкино грязное, заплаканное лицо, но Гера залился смехом, нормальным смехом домашнего ребёнка. Тамара тоже было засмеялась, но тут же рассердилась и шлёпнула внука по попке: «Ты почему к бабушке не идёшь, когда она тебя зовёт? Ты почему бабушку не слушаешь?» Гера обиженно оттопырил губу и заревел.
     – Ну Светлана Алексеевна, даёте... коня на скаку! А где вы свистеть научились?
     – Так я ж говорила, цыгане у нас в посёлке стояли. Хорошо, что ваши еврейские лошади цыганский свист понимают.
     Светлана и Тамара улетали в один день. Один из Тамариных чемоданов был набит шведскими чистящими тряпками. Второй – чистящими тряпками израильского производства. «Скотч» называется, 30 единиц в рулоне, и всего 9 шекелей. Светлана увозила несколько киллограмов соли. У них, говорит, какой-то завод по производству соли закрылся, а без соли – куда. Ещё хуже, чем без газа.