1
     Дождливая сентябрьская ночь. Первомайский район Новосибирска. На улице ни души.
     Из районного управления милиции вышел высокий мужчина в черном кожаном пальто и, не спеша, направился в сторону автобусной остановки «Гастроном». Сверкнувшая в темном небе молния высветила на мгновение его рыжие, коротко стриженые волосы. За этим мужчиной из старой серой «Волги», припаркованной у тополя на обочине дороги, наблюдает худощавый пожилой мужчина в потертом черном плаще и старой широкополой шляпе. Он сидит за рулем автомобиля, мотор которого потихоньку работает. При близком рассмотрении на его лице можно разглядеть глубокие старческие морщины и тонкие, плотно сжатые губы. Намерения его в отношении появившегося мужчины явно не дружеские. Когда рыжеволосый прошел мимо, не обратив на него внимания, он выскользнул из автомобиля, быстрыми бесшумными шагами догнал ненавистного ему мужчину в кожаном пальто и из-за спины брызнул ему в лицо удушливой струей из баллончика.
     Зажав лицо руками, рыжеволосый согнулся и закачался. И тут сбоку в его шею впилась, словно жало пчелы, острая игла шприца. Через несколько секунд мужчина потерял сознание и свалился на мокрый асфальт. Подхватив под мышки обмякшее тело пострадавшего, злоумышленник дотащил его до автомобиля и, озираясь по сторонам, не без труда запихнул его в пустой багажник. Тотчас же «Волга» исчезла с места происшествия. Усилившийся дождь смыл следы колес автомобиля.
     2
     Что это: сон или явь? Сознание еще четко не определило той грани, которая отделяет действительность от галлюцинаций мозга, подвергшегося воздействию какого-то сильного вещества. Ни боли, ни звуков, ни запахов. Только дымка и он, идущий сквозь нее по неустойчивым кочкам, словно по болоту. Но вот он стал видеть сквозь какие-то кривые странные деревья проблески света. А свет – это хорошо. Но почему так тихо? Почему нет ни одного звука? Где люди, животные, птицы? Куда все подевались? И что ему здесь надо среди вымершего болота? Куда он идет? Зачем? Но если он может задавать себе вопросы – значит, его мозг жив? Но если жив мозг, выходит, жив и он сам. Но почему он ничего не ощущает, ни руками, ни ногами – не идет по кочкам, а будто плывет, не прикасаясь к ним? Он не знал ответов на эти вопросы, и спросить было не у кого. Вот он увидел перед собой, не далее как в метре, огромную зеленую лягушку, сидящую на вершине кочки и смотрящую на него большими выпученными глазами. Лягушка открывала широко рот и, по-видимому, квакала. Конечно, квакала, а не разговаривала, ведь она лягушка, а не человек. Однако почему он не слышит ее голоса? Что у него случилось со слухом? Может, все же он умер, а на том свете никаких звуков нет, полная тишина и никакой боли? Ведь он ничего не чувствует, и ему так хорошо, спокойно…
     Но вдруг пришла боль. В голову. Ее заломило так, словно виски зажали в столярную струбцину. Вместе с болью стало приходить ощущение реальности. Боль пересиливала возникающие другие ощущения, более слабые. Внешняя вселенная состояла теперь в основном из болевой дымки, окутавшей его сознание. Короткая, как вспышка молнии, сверкнула мысль: «Лучше бы умереть, чем терпеть эту ужасную, изматывающую боль». Однако подоспела другая мысль: «Действительно ли он желает себе смерти из-за этой, хотя и адской, боли?» И засомневался в ответе. Разве ему не приходилось в жизни терпеть мучительную боль?! Хотя бы в тот раз, когда его тело прижигали раскаленной кочергой. Память о той далекой неудачной оперативной ночи осталась на его груди и спине на всю жизнь. «Надо потерпеть, – подсказало сознание, – должно же это когда-то кончиться!»
     Он тяжело застонал и медленно приподнял налитые свинцом веки. Сначала перед глазами различил только серые очертания чего-то непонятного, потом появилась резкость, словно сфокусировался объектив фотоаппарата. Над ним возникло лицо: несомненно мужское, старое, изрезанное глубокими морщинами, губы тонкие, поджатые, а глаза – две черные бездонные ямы. Губы у старика разлепились, сквозь щелку рта заблестели металлические зубы, и раздалось тихое и удовлетворенное:
     – Оклемался, милый. А я уж забеспокоился. Подумалось, что больше не свидимся на этом свете.
     Его дыхание смердило, как разлагающийся труп.
     – Кто вы? – с трудом выдавил вялыми губами пострадавший и осознал, что лежит на чем-то жестком, без пальто, в своем цивильном сером костюме, в каком-то мрачном, низком и слабо освещенном помещении, а руки его закинуты за голову и удерживаются в таком положении.
     – Я че-ло-век! – ответил старик, растягивая слово, будто хотел убедить оппонента в этом. – Не ожидал вновь встретиться со мной, Захар Леонидович? – Старик вынул из кармана своей мятой клетчатой рубахи красное удостоверение и, раскрыв его, прочитал вслух с придыханием: «Начальник уголовного розыска Первомайского РУВД города Новосибирска подполковник милиции Прокопьев Захар Леонидович». Так-то, милый. Попался. Долго же я тебя искал! Сколько годочков мечтал об этой встрече!.. – С этими словами старик спрятал удостоверение в карман и, как показалось Захару, с нотками извинения обронил: – Прости, не рассчитал дозу. Чуть было не отправил тебя на тот свет раньше времени.
     – Ничего не пойму, – прошептал Захар спекшимися губами и невольно сделал мучительную гримасу от резкой головной боли. – Что это значит? Кто вы и где я нахожусь? Почему у вас мое удостоверение?
     – Притворяешься, словно не узнал, – осуждающе покачал головой старик. – Издеваться над беззащитными людьми – вы герои, а как ответ держать – слабаки. Нехорошо, милый. Вспоминай. Мне не к спеху. Могу помочь. Казимир я. Казимир Абрамович Гаревских. Вспомнил?
     – Мы с вами не встречались, Казимир Абрамович, – превозмогая боль, ответил Захар. – В этом я убежден.
     – Ну, ну, не упрямствуй. А вспомнить придется, и попросить прощения. Времени у нас впереди много, милый. – Казимир похлопал старческой, в бугристых жилах рукой Захара по ноге и, не спеша, вышел из помещения, плотно прикрыв за собой дверь. С противоположной стороны громыхнул деревянный засов, входя в петли.
     «О, Господи, что за наваждение! – прошептал Захар. – Неужели это не сон?!» Ему захотелось вытереть выступивший на лбу пот, но правая рука, дернувшись, врезалась запястьем в браслет наручников. Пошевелил левой рукой – то же самое. Подвигал ногами – и на них были стальные браслеты. «Как я до сих пор не чувствовал на конечностях оковы? – подумал он, холодея. – Похоже, этот странный старик здорово накачал меня какой-то гадостью. Зачем? Кто он такой и что ему от меня надо? То, что у нас никогда не пересекались пути-дороги, – это однозначно. Но, может быть, он отец какого-нибудь осужденного, с которым я имел дело при расследовании уголовного дела? Возможно. В таком случае чего он хочет от меня? Отомстить за сына или другого родственника? Может быть. Однако не припоминаю, чтобы я задержал или тем более подвел кого под суд без законных на то оснований. Гаревских. Га-ре-вских. Нет, решительно нет. Впервые встречаюсь с такой фамилией!»
     Хотя Захар был не из трусливого десятка, тем не менее, сейчас к нему подкрался страх. «Кто знает, что можно ожидать от озлобленного старика? – подумал с нарастающей тревогой. – Какой-то он странный, вежливый. Да-а, влип начальник угрозыска. Но что я лежу чуркой и ничего не предпринимаю? Нужно действовать. Помощи, похоже, ждать неоткуда. Первое – освободиться от наручников, пока мой тюремщик не вернулся».
     Захар приподнял голову, насколько мог, и осмотрелся. Он был прикован к большой массивной железной кровати. Под низким потолком, словно далекий маячок, светила тусклая, грязная электролампочка, в торцевой стене, метрах в пяти от койки Захара, находилось единственное на все помещение оконце, похожее на окошко тюремной камеры. За окошком – кусочек темно-синего неба (по всей видимости, на дворе был вечер).
     «Любопытное помещение, прохладное и грязное, – отметил Захар, поежившись. – Просматривается только верхняя часть, а нижняя – в полумраке, и что-либо там разобрать без напряжения зрения невозможно. И запах. Мерзкий, отвратительный!»
     Пришедшим в норму обонянием он стал в полной мере чувствовать ужасный запах… Чего? Свинарника? Да, он не ошибся, он в свинарнике. Так могут пахнуть только экскременты свиней. Бывший или действующий свинарник? Если действующий, то где же свинья или свиньи? Наверное, все же действующий, так как испражнения довольно резкие на запах, не застоявшиеся.
     Невеселые размышления Захара прервал грохот засова и скрип ржавых петель на двери. Следом за этими звуками раздалось громкое хрюканье свиней.
     В помещение свинарника суетливо вбежали две огромные свиньи: одна – в темных пятнах, другая – белесо-розоватая, с небольшим темным пятном под левым глазом, что придавало ей подгулявший вид. Вслед за ними вошел Казимир. Он любовно пошлепал свиней по жирным задам и, не сгоняя улыбки с тонких губ, обратился к Захару приветливо:
     – Это мои любимцы, два боровка: Адольф и Иосиф. Временно во двор уводил, чтобы не мешали, пока я тебе кроватку устраивал. Будете жить вместе. Вместе веселее. Теперь я буду заботиться о вас троих. Ты, Захар Леонидович, можешь с ними разговаривать. Они все понимают. Вот этого зовут Адольф. – Он принялся чесать за ухом пятнистого борова. – А второго – Иосиф. – Иосиф в это время отошел в сторонку и замер, вроде как прислушивался к словам хозяина.
     – Адольф буйного характера, – продолжал с теплотой в голосе Казимир, почесывая борова за ухом, – а Иосиф более спокойный, я бы сказал, хитрый, – кивнул он на белобрысого с пятном под глазом. – Надеюсь, вы поладите и подружитесь.
     Но вот улыбка сошла с губ Казимира, и он еще некоторое время молча разглядывал пленника. Глаза его были совершенно пусты. Они напоминали глубокий темный колодец в пасмурную ночь.
     – Я скоро вернусь, – проговорил он глухо и, круто развернувшись, вышел из свинарника. Дверь на засов закрывать не стал.
     Захар до того был ошеломлен всем происшедшим, что не вымолвил ни слова. Сердце его бешено колотилось, а тело покрылось холодным потом. Он закрыл глаза и, стиснув зубы, застонал от бессилия что-либо предпринять для своего спасения.
     3
     Казимир сдержал слово. Он вернулся минут через десять. На нем был мятый застиранный белый халат, на шее висел фонендоскоп, а в руках он держал хромированный бикс, в котором погромыхивали какие-то металлические предметы.
     – Ну, как чувствует себя больной? – спросил он ласково и бережно поставил бикс на кровать, между раскинутых ног «арестанта». На мгновение Захару показалось, что он лежит в больничной палате, и к нему пришел добродушный и ласковый лечащий врач.
     – Пардон, одну минуточку, – Казимир извинительно склонил голову, приложил ладонь к левой стороне груди, быстро вышел из свинарника и тут же вернулся, волоча за собой обшарпанный раскладной столик с дюралевыми ножками.
     Раскрыв столик, он утвердил его возле кровати и перенес на него бикс. Затем, ловко орудуя тонкими длинными пальцами, снял с бикса крышку и разложил на столике хирургические инструменты: скальпель, пинцет хирурга, анатомический пинцет, зажимы, ранорасширители, острые и тупые крючки, ножницы, иглодержатель с иглами, трепан, электропилу и небольшой моток викрила. Оценивающе осмотрев инструмент, он зачем-то поменял местами скальпель с остроконечными ножницами, довольно улыбнулся, после чего присел на край кровати и, внимательно посмотрев в хмурое потное лицо пленника, приветливо спросил:
     – Ну-с, милый, ты готов?
     – К чему? – с трудом разлепил пересохшие губы Захар.
     – Как к чему?! – ласково удивился непонятливости собеседника Казимир. – К покаянию.
     – К какому покаянию? Разве я перед вами провинился?
     – Продолжаешь упорствовать, – недовольно вздохнул Казимир. – Я бы не советовал. Одумайся. – Он резко встал и, пригнув голову с редкими, пробитыми сединой черными волосами, нервно заходил по низкому помещению свинарника. – Так и хочешь, чтобы я разлюбил тебя.
     – Хорошая любовь, – вымученно усмехнулся Захар, – напали, как бандит, усыпили, приковали кандалами к кровати в столь «комфортабельном» помещении… Своеобразная любовь. Что к свиньям, то и ко мне.
     Казимир вдруг остановился напротив Захара и вопросительно уставился на него.
     – Тебе не нравится быть вместе с моими любимцами? Что за каприз, милый?!
     В словах Казимира было столько неподдельного недоумения, простодушия и вместе с тем огорчения за неприязнь к его любимым свиньям, что Захар понял: он попал в руки ненормального человека, сумасшедшего. На чем этот старик свихнулся, еще предстояло выяснить. Но это не главное. Важнее то, что от него можно ожидать самых непредсказуемых действий. Разложенный на столике хирургический инструмент – это, похоже, один из аргументов для осуществления задуманного плана. Но какого плана? Что придумал для него этот маньяк? В больное воображение может прийти что угодно. Что же делать? Ждать, когда он, ласково приговаривая «милый», отрежет голову? Перспектива не из приятных. Но что может сделать человек, прикованный наручниками к железной кровати? Физически ничего. Однако… Однако дара речи я не лишен. И что из этого следует? Видимо, то, что в разговоре я должен найти с ним точки соприкосновения, подружиться. Подружиться с маньяком? Да, подружиться с маньяком и перехитрить его. Может быть, подполковник, у тебя есть выбор? Нет, Захар Леонидович, выбора у тебя нет. Надо полюбить помешанного старика и говорить с ним только самыми ласковыми словами. И без промедления попросить у него прощения, раз ему так хочется услышать его.
     – Что вы, Казимир Абрамович, – ответил Захар дружелюбно, хотя искусственный тон дался ему не без труда. – Мне очень даже приятно находиться в компании ваших любимых животных. Надеюсь, что со временем я их так же полюблю, как и вы. Очень симпатичные свиньи.
     Казимир смотрел на подполковника с подозрением. Но через некоторое время лицо его несколько смягчилось.
     – Я готов попросить прощения за ту неприятность, которую доставил вам прежде, – продолжил Захар. – Извините, Казимир Абрамович. Ведь прошло уже достаточно времени, и я запамятовал. Потому и не попросил прощения сразу. Простите! Я виноват и прошу вас забыть обиду. Словом, приношу тысячу извинений! Теперь вы меня отпустите?
     На тонких губах Казимира зародилась победоносная улыбка. Он присел на койку в ногах Захара и удовлетворенно произнес:
     – Давно бы так, милый. А то: не знаю, за что просить прощения, – передразнил он. С минуту он сидел неподвижно, отрешенно уставившись взглядом в грязную стену свинарника, и о чем-то, как показалось Захару, мучительно думал. Но вот он поморщился, помассировал пальцами виски и недоверчиво посмотрел в лицо Захару:
     – А ты, милый, случайно не подумал, что я тебя уже простил? Нет, так не пойдет. Будь любезен, попроси прощения за каждый выстрел в отдельности. Назови имена убиенных тобою, объясни мне, за что ты лишил их жизни, и попроси прощения у каждого в отдельности.
     – Как это – у каждого в отдельности? Сколько убитых было всего? – невольно вырвалось у Захара.
     – Сколько?! И ты спрашиваешь это у меня? То вспомнил, а теперь вдруг забыл! Ты что, решил поиздеваться надо мной?! Тебе мало того злодейства?! Говори, ты издеваешься?! Насмехаешься над стариком, который столько пережил по твоей милости? Подлый мерзавец и - негодяй! – Казимир вскочил с кровати и, размахивая руками, выкрикивал гневные слова все громче и громче. В углах его рта появилась слюна. Немигающие глаза его были неподвижны и мертвы, словно две тусклые оловяшки, лицо побледнело, а губы приобрели фиолетовый оттенок.
     Захар с содроганием понял, что у старика нервная истерика. Но чем она закончится? Не наступит ли худшая часть психического цикла? Если так, то не доживает ли он, начальник угрозыска, последние минуты? Как глупо погибнуть от руки свихнувшегося маньяка. В каких только переделках не приходилось бывать за долгую службу в милиции! Доводилось брать, и не раз, «малины» закоренелых бандитов разных мастей, которые были вооружены далеко не перочинными ножичками и не детскими игрушечными пистолетами, а тут…
     Неожиданно Казимир схватил его за отвороты пиджака и притянул к себе с такой силой, что его нос едва не коснулся лица Захара. Изо рта его исходил запах темных, затхлых глубин его души, запах, напомнивший Захару запах тухлой рыбы. Нечто в тысячу раз худшее, чем запах половой тряпки. Захар почувствовал спазм в желудке, но все же заставил себя дружески улыбнуться:
     – Вы меня не совсем правильно поняли, Казимир Абрамович. Я, наверное, какую-то глупость сказал. Не подумал. Это, возможно, от страха. Вы и меня поймите. Лежу в наручниках, руки и ноги отекли. К тому же, без пищи и воды. Дайте хоть глоток воды. Во рту пересохло. Язык к нёбу прилипает. Прошу вас, дайте попить.
     Казимир медленно отпустил отвороты пиджака Захара, выпрямился, отошел от койки и долго, молча смотрел поверх головы своего пленника. На лбу его выступил пот. В уголках губ остались следы слюны. Через некоторое время он медленно подошел к двери свинарника, взялся за ручку и, посмотрев угрюмо на Захара, тихо вымолвил:
     – Видишь, как я постарел, а ты хорошо сохранился. Это несправедливо. Будет справедливо, если сравняешься со мной.
     Он неспешно вышел из свинарника, оставив дверь приоткрытой. Вскоре вернулся с небольшой кружкой, эмаль на которой во многих местах была отбита. Поставив кружку на столик, где были разложены хирургические инструменты, он вновь покинул помещение. Через минуту пришел с большим цинковым ведром, наполненным густой жижей. Свиньи, почуяв, что это для них, стали совать рыла в ведро, повизгивать и отталкивать друг друга, с жадностью выхватывать оттуда какие-то куски то ли картошки, то ли хлеба. Казимир вылил содержимое ведра в широкое корыто и опять удалился. Но не надолго. На этот раз он принес в том же ведре воды. Вылив ее во второе корыто, он посмотрел на Захара и сказал с чувством удовлетворения:
     – Питья тебе надолго хватит. Боровки пьют очень редко и мало.
     Взяв кружку со столика, он зачерпнул воды из корыта и поднес к пересохшим губам Захара.
     – Пей, милый. Водицы хватит на всех. У меня во дворе свой насос. Вода чистая, из земли, без хлорки. Пей, чего задумался?
     Захару до того хотелось пить, что он готов был выпить из болота, из грязной лужи, но вот из свиного корыта… Весь его организм инстинктивно запротестовал против такого сервиса. Но как хотелось пить! И жажда переборола, притупила чувство отвращения. Превозмогая брезгливость, Захар закрыл глаза и сделал небольшой глоток. Его тут же чуть не вырвало. Казалось, желудок вывернется наизнанку. Но через минуту спазм прошел, и он сделал второй глоток, затем еще. Он выпил бы всю кружку, но Казимир убрал ее от его рта и поставил на столик.
     – Достаточно, – сказал он твердо и взял в руки скальпель. – Не думаешь ли ты, милый, что я буду поить и кормить тебя до отвала. Сначала нужно заслужить уважение. Добейся, чтобы я вновь полюбил тебя. Ведь ты же сам виноват, что мы поссорились. Ты этого не отрицаешь?
     – Нет, – превозмогая усиливающуюся ненависть к своему тюремщику, выдавил Захар. – Я вас очень люблю, Казимир Абрамович. Я вел себя нетактично, чем разозлил вас. Простите! Вы меня простили? Мы помирились? Надеюсь, теперь вы освободите хотя бы мои руки от наручников – они совсем отекли.
     – Ну и хитрец же ты, подполковник! – укоризненно покачал головой Казимир. – Хочешь усыпить мою бдительность, обмануть, и улизнуть? Принимаешь меня за ненормального? Нехорошо. Признаюсь, что действительно со мной иногда бывает что-то непонятное, будто рассудок теряю на некоторое время. Но это не часто. Это когда меня рассердят. Тогда могу сотворить такое, о чем и сам пожалею. – С этими словами он покачал скальпелем перед глазами Захара и даже коснулся острым лезвием его носа, от чего на носу Захара выступила большая капля крови. Подрожав, она стекла на щеку.
     В Казимире вдруг произошло какое-то внутреннее волнение. Он торопливо положил скальпель на столик и, стерев пальцем кровь со щеки жертвы, с наслаждением облизал палец. Со стороны могло показаться, что он полизал очень вкусную конфету.
     – Сладкая у тебя кровь, подполковник, – раздумчиво вымолвил он, пристально уставившись взглядом в глаза Захару. – Похоже, ты неплохо жил все эти годы, хорошо питался. Вон каким молодцом выглядишь. А ведь по годам ты старше меня. Но получается, что я выгляжу старше. Вот ведь как изменили меня страдания. А страдал я по твоей вине, милый. Согласись, что это несправедливо. Ведь так?
     Казимир с напряжением ждал ответа. И Захар окончательно понял, что лучше не возражать обезумевшему тюремщику, а попытаться найти с ним контакт, разговорить. Тем более, что при данных обстоятельствах альтернативы не было.
     – Согласен, Казимир Абрамович. Несправедливо. Вы расскажите о своих бедах. Может быть, мы вместе разберемся в этой запутанной истории, и вам не придется держать в наручниках подполковника милиции. Это чревато…
     Последнюю фразу Захар не договорил. Да лучше бы он ее и не начинал. Казимир резко сел на койку, склонил голову набок, словно ворон перед куском падали, прищурился и с презрительной усмешкой прошипел:
     – Пугаешь, господин подполковник?! Зря стараешься. Теперь моя очередь пугать. Хочу предупредить, что не глупее тебя. Я более трех десятилетий отработал нейрохирургом в спецклинике. И на твое звание мне плевать. Под-пол-ковник…, – с сарказмом произнес он и вскочил с кровати. Сдернув с шеи фонендоскоп и размахивая им, он закричал: – Рассказать тебе о своих бедах? Какой умник нашелся! Как будто ты не знаешь о них. Словно не ты – причина всех моих несчастий и мучений. Мерзавец, и негодяй. Мерзавец и подлец. И еще хочешь, чтобы я тебя полюбил. Как только у тебя язык повернулся такое предложить, как твой, поганый язык...
     Казимир внезапно замолчал, нахмурился и стал зло рассматривать своего обидчика. Некоторое время он усиленно о чем-то размышлял, покусывая плотно поджатые губы. В нем шла какая-то напряженная внутренняя борьба. Но вот он зловеще усмехнулся, перевел взгляд на скальпель, не спеша, взял его, подсел к Захару в изголовье и, словно советуясь с ним, нервно спросил:
     – А может быть, подполковник, тебе отрезать язык? Кроме пакостных слов, которыми ты выводишь меня из равновесия, он ничего не произносит. Зачем он тебе? А? – И Казимир приставил скальпель к губам Захара.
     Захар почувствовал, как все его тело от макушки до пяток мгновенно покрылось холодным липким потом. Но он быстро осознал, что должен что-то ответить, и ответить немедленно.
     – Мой язык нужен нам обоим, – хрипло ответил он и не узнал своего голоса.
     – Обоим? – озадаченно переспросил Казимир и отстранил руку со скальпелем. – Как тебя понимать? Мне-то зачем?
     – Вам – чтобы услышать от меня просьбу о прощении, с которой я должен буду обратиться к убитым. Ну а мне – для того, чтобы произнести эти слова.
     Казимир внимательно выслушал, подумал о чем-то своем и, положив скальпель на стол, поднялся.
     – Ладно, подполковник, пользуйся моей добротой. Но знай, что она не беспредельна. Когда же ты намерен просить прощения у убиенных? Ведь моему терпению может наступить конец. Тебе, Захар Леонидович, повезло, что у меня добродушный характер. Иначе твоя грешная душа давно бы вознеслась к небесам.
     Захар вдруг почувствовал огромную усталость во всем теле. Силы убывали. Особенно из-за нервного напряжения. Он даже и не вспомнил, что вторые сутки ничего не ел. Все тело налилось чугунной тяжестью, ломило поясницу, наверное, из-за того, что лежал в одном положении. В опухших руках, вздернутых за голову и удерживаемых наручниками, нарушилось кровообращение, и ему казалось, что это уже и не руки, а две палки, приставленные к плечам. И несмотря ни на что он сознавал, что должен поддерживать беседу с рехнувшимся стариком и постараться не вывести его из себя.
     – Вы очень добры ко мне, Казимир Абрамович, – выдавил он устало, – но поймите и вы меня. В моем положении забыть имена убитых не мудрено. Страх перед вами совсем отшиб у меня память. Но я непременно вспомню. Только у меня одна небольшая просьба. Интимного свойства.
     – Какая? Говори.
     – Я вторые сутки не ходил по нужде. Мне бы хоть по-маленькому. Дальше терпеть нет возможности.
     Казимир задумался. Через некоторое время, не проронив ни слова, он покинул помещение. Захар остался наедине со свиньями, развалившимися на полу и похрюкивающими в полудреме.
     Однако Казимир ненадолго оставил пленника. Он вернулся со стеклянной больничной «уткой» и, поставив ее между ног Захара, вновь задумался. Потом, почесав в затылке, объявил свое решение:
     – Я сниму наручники с одной руки, с левой, чтобы ты смог сам себя обслуживать. Быть твоей няней я не намерен. Большая честь для паразита. Когда справишь нужду, поставишь посудину на пол. Сара уберет. Будешь вести себя примерно – левую руку оставлю свободной. За правую и не проси. Правой ты сотворил то страшное преступление.
     – Спасибо, Казимир Абрамович, – поблагодарил Захар, – вы очень добры ко мне. А кто эта Сара?
     – Моя супруга. Но не надейся разжалобить ее. Ничего не выйдет. Она, как и я, настрадалась по лагерям.
     – Обещаю вести себя хорошо, – словно запрограммированный робот ласково ответил Захар. Другого средства борьбы с ненормальным тюремщиком у него не было.
     В следующую минуту Казимир достал из кармана темных засаленных брюк ключи от наручников, открыл замок наручников на левой руке, снял их и, положив на столик рядом с хирургическим инструментом, назидательно погрозил Захару пальцем:
     – Смотри на эти браслеты и не забывай, что они могут вновь оказаться на руке при твоем скверном поведении.
     Захар промолчал. Он хотел опустить руку к бедру и не смог. Рука онемела и совершенно не подчинялась приказу мозга.
     – Я не могу опустить… она не слушается, – прошептал он. – Помогите.
     Казимир взял со столика длинный хирургический пинцет и, ловко схватив им непослушную руку Захара в запястье, опустил ее на кровать. Пинцет содрал на руке кожу до крови, но Захар этого пустяка не почувствовал. Он попытался пошевелить пальцами, но они не подчинились.
     – Рука не действует, – вымолвил он.
     – Ерунда, – деловито ответил Казимир. – Сейчас оживим.
     Он взял со столика остроконечные ножницы, проворно разрезал на недвижимой руке пленника рукава пиджака и рубахи, затем выдернул свой узкий брючный ремень и с неожиданным остервенением принялся хлестать им оголенную руку. Черные глаза его засверкали, на лице проступил румянец. Бедная рука Захара покрылась иссиня-красными полосами. Потом Захар почувствовал, как по руке побежали мурашки. Вскоре руку заломило до адской боли, но через минуту боль отступила, и по руке разлилась приятная теплота.
     – Работает, – вздохнул Захар, пошевелив пальцами.
     Но Казимир будто не слышал. Он продолжал бить и бить, бить все сильнее и сильнее, с присестом и выдохом, размахиваясь со всего плеча. Когда Захар, не выдержав жгучих ударов, отдернул руку, то Казимир, не остановившись, продолжал хлестать жертву по животу и груди. Румянец на его лице сменился бледностью, а блеск глаз – матовой черной пустотой.
     – Хватит, рука уже действует! – не вытерпев резкой боли, вскрикнул Захар и, изловчившись, схватился за ремень. – Спасибо, Казимир Абрамович. Вы мне здорово помогли.
     Почувствовав, что ремень крепко удерживается, Казимир замер в недоумении, долго и бессмысленно взирал на пленника, наконец вышел из ступора, как и прежде, с выражением легкого удивления на лице.
     – Я рад, что смог тебе помочь, милый, – с придыханием обронил он и, забрав ремень, вдел его в брюки. – Ну и замучил же ты меня сегодня. Пойду, отдохну. Посплю.
     Повесив халат и фонендоскоп на гвоздь у двери, Казимир приоткрыл дверь и, обернувшись к Захару, задумчиво проговорил:
     – Тебе тоже надо отдохнуть, милый, успокоиться. Пришлю Сару. Она тебя покормит. Вспоминай, подполковник, убиенных. Надеюсь, утром ты назовешь мне их имена.
     Казимир ушел. Через несколько минут в помещение свинарника вошла пожилая низенькая и худенькая женщина в длинном черном платье. Темные волосы у нее были завязаны на затылке в узел. На морщинистом продолговатом бледном лице ее выделялись крупные черные глаза навыкат. На вид ей можно было дать около семидесяти.
     4
     Сара окинула Захара долгим неприязненным взглядом и, указав пальцем на «утку», отвернулась.
     Захар справил малую нужду, но опустить потяжелевшую посудину на пол не смог. Не дотянулся. Позвал:
     – Помогите. Рука не достает.
     Женщина быстро повернулась к нему, взяла «утку» и вышла. Через некоторое время вернулась с пустой «уткой» и сунула ее под столик с хирургическими инструментами. Остановилась в изголовье Захара и, скрестив руки на животе, стала пристально рассматривать его.
     Захар молчал. Он решил не торопить события в отношениях с этой суровой на вид женщиной. Может быть, она – единственная его надежда на спасение. Очень может быть. Если, конечно, у нее тоже не «съехала крыша».
     Прошло несколько долгих минут. Вдруг в глазах Сары Захар уловил какую-то перемену – то ли сомнение, то ли недоумение. Или то и другое вместе. Вот Сара отвернула от него лицо, посмотрела задумчиво в дальний, темный угол свинарника, потом вновь принялась рассматривать его.
     – Сара, это ошибка, – тихо вымолвил Захар, глядя в глаза женщине, – Казимир Абрамович принял меня за другого человека, который, возможно, причинил ему немало горя. Но я здесь - ни при чем. Уверяю вас, это нелепая ошибка. Однако для меня, как вы догадываетесь, она может стоить жизни. Прошу вас, помогите выбраться из этого ужасного плена. Обещаю, что ничего плохого в отношении Казимира Абрамовича я предпринимать не буду. Ведь он больной человек. Или я ошибаюсь? Вы меня поняли?
     Ничего не ответив, Сара вышла из свинарника. Глухо хлопнувшая за ней дверь острой болью отозвалась в сердце Захара. «Сколько осталось жить в этом заточении? – подумал он с горечью. – Что надумает сделать со мной свихнувшийся старик в любую из следующих минут? Кто знает…»
     Вскоре Сара вернулась, что было приятной неожиданностью. Эта женщина была для Захара последней соломинкой.
     Подойдя к Захару, она с грустью в голосе сказала:
     – Вы не тот человек, но Казимир думает, что тот. Вы слишком молоды. Но отпустить я вас не могу. Он меня убьет за это.
     Скрестив руки на животе, Сара смотрела на Захара без прежней враждебности.
     Захар решил достучаться до самого сердца женщины. Это был единственный выход.
     – Сара, неужели вы готовы взять грех на душу? Вы же убедились, что я не тот человек, который принес вашей семье несчастья. Объясните это супругу.
     Сара тяжело вздохнула и печально ответила:
     – Ему не объяснишь. У него что-то с головой случилось. Единственное, что я могу сделать – приносить еды тайно. Казимир приказал кормить из свиного корыта. Но если бы я даже и решилась вас отпустить, то просто не смогла бы: у меня нет ключей от наручников. Господи, не знаю, что и делать. Я, конечно, подумаю, как вам помочь. Поищу ключи.
     – Назовите имена убитых. Прошу вас. Ведь Казимир Абрамович ждет, чтобы я попросил прощения у мертвых, называя их по именам. Но я их не знаю и не могу знать. Я же никого не убивал. Может, после этого он меня отпустит.
     Сара отрицательно покачала головой:
     – Не отпустит. Никогда. – И она, вновь тяжело вздохнув, сгорбившись вышла из свинарника.
     5
     «Хреновые мои дела», – мрачно подумал Захар. Будут ли меня искать? Наверное, будут. Но найдут ли? Где расположен этот мрачный свинарник, ставший моей тюрьмой? Трудно предположить. Может быть, в одном из глухих сел области? Таких - сотни. Сколько времени вез меня (не тащил же на себе) этот свихнувшийся старикашка? С неделю искать не будут. Пока не приедут жена и сын. (Его супруга, Мария Михайловна, была в Пензе на похоронах матери. А сын, Игорь, старлей ОМОНа, должен вернуться из Чечни только через два с половиной месяца.) На кого же надеяться в ближайшие дни? На коллег, конечно. На старого верного друга – начальника РУВД полковника милиции Новикова Евгения Ивановича. Женя постарается сделать все возможное и невозможное для моего розыска. Но когда он узнает о моем исчезновении? Ведь я только что пошел в отпуск, и коллеги целый месяц не будут обо мне тревожиться. А чего беспокоиться? Человек в отпуске и мало ли куда уехал. Дело личное. Словом, куда ни кинь – везде клин. Ситуация тупиковая. Получается, что пока можно надеяться только на самого себя. Но неужели сдаться и сдохнуть рядом со свиньями в тюрьме, приготовленной для тебя маньяком? Эх, подполковник, подполковник, за какие прегрешения уготована тебе такая печальная участь? Вроде, жил по справедливости, не хитрил, не обманывал, не наказывал никого зря. Однако что ты можешь предпринять, Захар? Что? Надо думать. Думать и думать. Пока голова соображает. Не может быть, чтобы не было выхода. Пусть сейчас все козыри на стороне Казимира, но и в этом случае шанс должен быть. Надо его искать. Ведь даже волк, попавший в капкан, может перегрызть себе лапу и уйти. Потому что инстинкт свободы выше всех остальных».
     Уставший от напряженных размышлений, Захар вдруг почувствовал, что ему холодно. Приподняв голову, посмотрел на потемневшее оконце. Снаружи его заливали струи воды. Дождь. Вечер. Осень. Тревожная тишина, нарушаемая мерным похрюкиванием дремлющих свиней. Холод неумолимо прилипал к слабеющему телу.
     Неожиданно у левого уха раздался тихий шорох и отчетливый писк. В следующую минуту что-то длинное, похожее на влажный ворсистый шнурок, протянулось по его шее и щеке. Захар скосил глаза и встретился взглядом с внимательным взглядом большой черной крысы, такой редкой в Сибири. Крысы вызывали у Захара не то чтобы чувство страха, но, в первую очередь, чувство брезгливости и омерзения. Резким движением левой руки он сбросил с себя крысу, которая отлетела от кровати на несколько метров. Ударившись об пол, она издала угрожающий визг и растворилась в сумерках, царивших в нижней половине свинарника.
     «Не исключено, что это не последняя встреча с этими наглыми тварями, – отметил про себя Захар. – Вероятно, что их здесь немало. Кто знает, что у них на уме. Вполне могут вцепиться в лицо. Черные крысы отличаются особой агрессивностью».
     Лежа с широко открытыми глазами и прислушиваясь к малейшим шорохам, Захар успокаивал себя тем, что крыса – это еще пустяки. В его положении нужно быть готовым к большей опасности, со стороны Казимира. Неизвестно, что можно ожидать от свихнувшегося старика. Но что он может противопоставить нападению маньяка? Левую руку. Хотя это тоже не мало, но может оказаться недостаточным. Вот если бы освободить правую… тогда можно было бы дать бой. Например, задушить тюремщика, которого успел возненавидеть всем своим существом. Задушить? Ты, подполковник милиции, способен задушить человека, представься тебе такая возможность? Наверное, задушил бы. Разве это была бы не необходимая оборона? Никто меня не убедит в противоположном. Убежден, что обстоятельства могут загнать любого в такое положение, в котором у него не бывает выбора.
     Захар вдруг обратил внимание на то, что дышит полной грудью и уже не замечает тошнотворного запаха свинарника, от которого прежде к горлу подступала тошнота. «Человек ко многому может привыкнуть, – с горечью подумал он. – Только вот к неволе никогда».
     Попытался пошевелить правой рукой, но не ощутил ее. Рука онемела, словно была чужой. Это его напугало. Стал усиленно массировать руку. Через некоторое время по ней побежали колючие мурашки. «Надо постоянно шевелить пальцами, делать гимнастику», – подумал он, сжимая и разжимая припухшие пальцы.
     Вдруг подвернувшаяся мысль словно обдала ледяным душем: «А если у его тюремщика изменится настроение и он снова наденет наручники на левую руку? Это будет очень плохо. Свободная левая рука – единственная его защита и оружие. Но разве я смогу воспрепятствовать такому его желанию? В порыве озлобленности маньяк может, не приближаясь, огреть меня какой-нибудь дубиной или железякой. Кроме того, у него есть более безопасный и проверенный прием вырубить свою жертву – уколом в неподвижную ногу. А потом надеть наручники. И больше не снимать. Тогда надежда на освобождение приблизится к нулю».
     Прекратив массировать правую руку, Захар скосил глаза на наручники, лежащие на столике в каком-то полуметре. Но как дотянуться? Как преодолеть это небольшое расстояние? Хорошо было бы вывести замок наручников из строя. Но чем? Нужна стальная проволочка. Если попробовать добыть ее от сетки кровати?
     Опустив руку, он нащупал металлическую сетку, а на ней, у рамы, свободный конец проволоки – не более трех сантиметров длиною. Но отломить его было не просто. Стальной хвостик проволоки с трудом поддавался сгибам. Прошло изрядно времени, прежде чем Захар, исколов пальцы, наконец-то отломил его и зажал в кулаке. И вдруг неожиданно пришедшая самая простая мысль бросила его в пот. Почему эта банальная мыслишка сразу не посетила его голову? Или от нервного стресса он перестал нормально соображать? Смешно подумать, до какой степени усложнил себе задачу: добыть проволочку и вывести из строя замок на наручниках, которые еще достать со столика представлялось проблематичным. Ведь проще всего открыть замок наручников на правой руке. И тогда – свобода! Можно будет вступить в схватку с приблизившимся к нему маньяком. Тут уж преждевременно не выдать себя, что правая рука свободна.
     Бешено заколотилось сердце. Он понимал, что справиться с замком наручников будет несложно (подобный навык у него имелся). Но тут главное – не поторопить себя и не допустить ошибки: не обронить проволочку на пол и своевременно вернуться в исходное положение в случае внезапного появления Казимира.
     Прислушался. За окошком по-прежнему слабый шелест дождя. В помещении похрюкивание Адольфа и Иосифа. За дверью тихо. Надо действовать. Кто знает, представится ли еще удобный случай.
     Зажал двумя пальцами драгоценную проволочку, полежал с закрытыми глазами, успокаивая дыхание, через некоторое время открыл глаза и… в этот самый момент ему на грудь ловко забралась большая черная крыса. Прежняя это была крыса или другая, кто ее знает, но ее появление перед самым лицом в самый, может быть, напряженный момент для узника было столь неожиданным, что он совершенно непроизвольно, повинуясь инстинкту, ударил свободной рукой непрошеную гостью с такой силой, что крыса, отлетев к окошку, ударилась о стекло и разбила его. Половина стекла выпала, оставшаяся часть повисла острыми осколками. В свинарник потянул свежий сырой воздух с брызгами дождя, снаружи донесся какой-то равномерный непрекращающийся шум, словно от водопада. Куда скрылась крыса – Захар не видел. До нее ли. Ужаснее было то, что вместе с крысой из руки улетела и проволочка, цена которой, может быть, была его жизнь.
     Некоторое время Захар лежал в полном шоке. Было такое ощущение, будто он шел по тонкой досточке, перекинутой через пропасть, и досточка треснула. Он не обратил внимания на то, что из щели в потолке ему на лоб потекла струйка мутной воды. Видимо, за крышей свинарника хозяин перестал следить.
     6
     Через какое-то время из состояния прострации Захара вывел визг свиней, которые суетились возле пустых корыт и тыкали в их дно беспокойными пятачками. Они требовали еды и выказывали недовольство в адрес забывчивого хозяина. Недовольство животных нарастало, однако Казимир не приходил. Поняв, видимо, что от пустых корыт ничего не добиться, Адольф и Иосиф, словно сговорившись, подошли к койке Захара и, задрав рыла, принялись покусывать его голые ступни. Откуда им было знать, что лежащий человек, скованный наручниками, не в силах дать еды. Он и сам уже двое суток был без пищи. Правда, Захару, в отличие от свиней, есть совсем не хотелось. Его сознание было захвачено более важными мыслями. Без еды можно потерпеть. Но свиньи – другое дело. Они привыкли к распорядку. Им очень хотелось есть, и они требовали пищи согласно установленным правилам этого помещения. Их обида и злость нарастали, и они все больнее покусывали малоподвижные ступни пленника. В некоторых местах они прокусили кожу, и из ранок засочилась кровь.
     «Если Казимир не принесет им еды еще несколько часов, то они запросто отгрызут мне ступни, – с содроганием подумал Захар, по возможности отбиваясь голыми окровавленными ногами. – Где ж ты запропастился злодей несчастный?!»
     Чувство самосохранения подсказало Захару, что от голодных животных можно попытаться спастись криком. И он стал кричать. Что было сил. До хрипоты. К его радости, крик оказался весьма действенным оружием. Но надолго ли? Оба борова отступили от кровати, уставились на него недовольными глазками, затем вновь принялись со злым похрюкиванием исследовать пустые корыта.
     И тут, наконец, раздался долгожданный скрип дверей, и через порог шагнул Казимир. Вид у него был ужасный. Волосы всклокочены. Глаза тусклые. Лицо бледно-серое. Под левым глазом синяк. Рубаха на впалой груди расстегнута, правый рукав наполовину оторван. На лице, на рубахе и на брюках – бурые пятна, похожие на кровь. Захару окончательно стало понятно, что это душевнобольной человек. Подполковнику, повидавшему за годы работы в милиции немало подобных субъектов, поставить диагноз не представляло особого труда. На память пришло из книги «Судебная психиатрия»: при маниакально-депрессивном психозе один из возможных симптомов приближения периода депрессии таков: человек принимается наказывать самого себя – бьет, колет, наносит ожоги горящей сигаретой и т. д. Похоже, что Казимир разбил себе нос и измазался кровью. А причиною всему, вероятнее всего, плохая, пасмурная погода, падение атмосферного давления…
     Казимир с минуту стоял возле открытых дверей как статуя, потом, заложив руки за спину и уставившись в пол, медленно прошелся по свинарнику. Остановился возле разбитого окошка и так стоял некоторое время, обдуваемый прохладным сырым ветерком с мелкими дождевыми каплями. Редкие спутавшиеся волосы на его голове отлетали то в одну, то в другую сторону. Глядя сквозь разбитое окошко на улицу, Казимир недовольно с хрипотцой произнес:
     – Негодяи, шпана поганая. Такое крепкое было стекло. Поймаю – дорого заплатите. Живьем сварю.
     Он торопливо вышел и вскоре вернулся с какой-то старой грязной подушкой. Вынул остатки стекла и наглухо заткнул окошко подушкой. Вновь ушел и через некоторое время вернулся с полным ведром еды для свиней. Вылил содержимое ведра в корыто и, отступив в сторону, стал наблюдать за тем, с какой жадностью его любимцы набросились на еду. Так он стоял в задумчивости не менее пяти минут, не обращая внимания на прикованного к кровати узника. Захар в эти минуты задал себе вопрос: «Действительно ли я способен задушить своего тюремщика, представься мне такой случай?» И ответил: «Да, способен. Не задумываясь». И вторично поймал себя на мысли, что в жизни он еще никого так сильно не ненавидел, как возненавидел этого свихнувшегося старика. И тут же подступила прежняя тревожная мысль: «А если Казимир снова наденет на его левую руку наручники? Тогда шансов на освобождение не будет. Значит, чтобы этого не произошло, нужно при любых обстоятельствах вести себя по отношению к мучителю как можно дружелюбнее».
     Однако со своей стороны тюремщик не склонен был проявлять к узнику какое-либо дружелюбие. Как раз наоборот. Казимир вдруг резко развернулся в сторону Захара и процедил сквозь зубы:
     – Негодяй и подлец! Стоило тебе здесь появиться, как беды вновь посыпались на мою бедную голову. Ведь это из-за тебя я побил мою несчастную Сару. Негодяй! Нет тебе прощения от меня!
     Казимир нервно заходил вперед и назад возле Захара, не глядя на него. Тяжело дыша, он сжимал и разжимал в ярости кулаки, ходил и ходил, чуть ли не бегая.
     – Вы избили Сару? За что? И причем здесь я? – воскликнул Захар. – В чем моя вина? Ведь я прикован к кровати, а ваша супруга живая и здоровая вышла отсюда.
     – Замолчи, сволочь! – в бешенстве закричал Казимир и, подскочив к Захару, почти в упор приблизил свое побледневшее, с дико вытаращенными глазами лицо к лицу узника. Брызгая слюной, он скорее прошипел, чем проговорил с переполняющей его ненавистью: – Еще смеешь оправдываться, мерзавец. Не ты ли уговаривал ее поспособствовать тебе сбежать! И она по своей женской слабости согласилась помочь и приносить тайно от меня еду. Ты – дьявол! Ты сумел склонить ее на свою сторону. Я все слышал. Я был за дверью. Она предала меня. Негодяй. Ты не достоин легкой смерти. Получишь сполна за мои страдания. Пройдешь все муки ада, какие испытал я по твоей вине. Только после этого отправишься на суд Божий.
     Руки у Казимира тряслись, как у заядлого алкоголика, слюна из уголка его скривившегося рта тоненькой струйкой стекала на подбородок Захара.
     – Убейте сразу, – тихо попросил Захар и закрыл глаза. Про себя отметил, что не боится смерти. Его больше беспокоили непредсказуемые истязания со стороны Казимира. Что можно ожидать от психически больного, избившего жену только за то, что она пообещала приносить пленнику еду.
     У Казимира вдруг резко переменилось настроение. Он опустился на колени к кровати Захара и, положив свою растрепанную голову ему на грудь, стал тереться о пиджак Захара заросшей щекой и с наигранной лаской приговаривать:
     – Убей-й-те сра-а-зу. Ишь, какой обидчивый. Смотри, какой ранимый. И не проси. Не могу, милый, сделать тебе такое одолжение. Ты у меня еще поживешь. Ой, как поживешь!
     Встав с колен и закинув руки назад, он с прежней садистской лаской продолжил:
     – Нет. Не проси, милый.
     Неожиданно Казимир заплакал. Закрыв ладонями лицо, он стал страшно рыдать, как это делают любящие мужья на свежем холмике супруги. Рыдания его перешли в завывающий крик, от которого у Захара холодные мурашки подирали по коже. Адольфу и Иосифу – и тем стало жутко. Они отошли к дальней стене и замерли в молчаливом недоумении. Похоже, они еще не видели своего хозяина в таком возбужденном состоянии.
     Казимир прекратил плакать так же неожиданно, как и начал. Не вытирая слез с изборожденных морщинами щек, он сел на хирургический инструмент, лежащий на столике, положил узловатые руки на колени и несколько минут сидел неподвижно, уставившись пустыми глазами в дальний угол свинарника. Через некоторое время медленно поднялся и, сгорбившись, направился к выходу. Взявшись за верх двери, остановился и, полуобернувшись к Захару, угрожающе выпалил:
     – За все злодеяния заплатишь сполна. А пока ты живой, возьму у тебя на память сувенир. Он будет напоминать мне, что возмездие свершилось. А тебе остатки жизни не покажутся такими сладкими, как сейчас. – И он резко вышел, хлопнув дверью.
     7
     Не было Казимира, может быть, около часа. За это время разные отрывочные мысли проносились в голове Захара. Сумбурно, одна наслаиваясь на другую. Сплошной винегрет. Тут было отчаяние от безнадежности положения и неспособности придумать способ освобождения, нарастающее желание умереть, чтобы поскорее избавиться от мучений, беспокойство о семье, мольба к родной милиции о спасении, желание узнать место заточения, стремление самому освободиться из плена, увеличивающаяся ненависть к тюремщику, вопрос, сколько времени он сможет продержаться в таком состоянии. Неделю? Две? Три? Если, конечно, свихнувшийся старик не прикончит его раньше каким-нибудь изощренным способом, специально для него придуманным, дабы утешить свое больное самолюбие. Сплошная неразбериха, от которой раскалывалась голова. С некоторым удивлением он отметил, что главенствующее положение в его сознании все же стала занимать ненависть к Казимиру. Такая ненависть, какой он в себе раньше не предполагал. Она все больше одолевала желание поскорее умереть. Неужели подполковник Прокопьев уже сдался?! За какие-то двое суток. Нет, так не годится, Захар. Надо попытаться одолеть тюремщика одной рукой, пока силы совсем не оставили его. Вцепиться в горло и не разжимать пальцев несмотря ни на какую боль, которую в ответ причинит ему его палач. Только не упустить момент!
     Захар почувствовал, что холодный озноб встряхивает его тело. Видно, простыл, а слабеющий организм не в силах сопротивляться. Не исключено, что он может отойти в мир иной от обыкновенного воспаления легких. Трудно представить, что Казимир будет лечить его. Он, возможно, даже обрадуется, что его враг, как он полагает, будет умирать медленной смертью. И, вероятно, станет наслаждаться этим зрелищем. Скорее всего, так оно и произойдет.
     Зубы Захара стали выбивать мелкую дробь. С лица на трясущиеся шею и грудь стекали капли холодного пота. Вот так просто поддаться простуде и сдаться? Это было не в характере начальника угрозыска. Надо согреться. Но как согреться в наручниках? Свободная левая рука? Но как одной рукой? А ты пробовал? Умереть всегда успеешь.
     Он принялся растирать левой рукой грудь, шею, ноги, массировать правую руку. Работал до изнеможения, до полной усталости. Чуть отдохнул, и опять. Короткий отдых – и вновь. Наконец трудолюбие и настойчивость были вознаграждены. По телу потекла приятная теплота. Он почувствовал, что согрелся. Чтобы сохранить тепло, поднял воротник и лацканы пиджака. Укутавшись, тут же стал проваливаться в тяжелый сон. Когда веки окончательно слиплись, и сознание уплыло куда-то в фантастический тревожный мир, тюремщик вернул пленника в суровый мир реальности.
     Проскрипев ржавыми петлями, дверь свинарника широко распахнулась, и на пороге появился Казимир с трехлитровой стеклянной банкой в руках, наполненной какой-то прозрачной жидкостью и закрытой полиэтиленовой крышкой. Сначала Захар подумал, что в банке обыкновенная вода, но после того как Казимир бережно поставил банку на столик с хирургическим инструментом и подальше отодвинул столик от кровати, он усомнился в этом.
     – Интересно, чем наполнена эта емкость? – как-то по-приятельски осведомился Казимир, перехватив взгляд Захара. – Это спирт с некоторыми добавками. Словом, консервант. В этом растворе можно законсервировать что угодно на долгие годы. Хоть на сто лет.
     Он сел на койку в ногах Захара и, переводя взгляд с узника на банку с консервантом и обратно, с нотками удовлетворения в голосе произнес:
     – Мы с тобой заспиртуем в этом сосуде твой сувенир – кисть правой руки. Почему правой? Потому что именно ею ты совершил свое гнусное преступление: убил мою семью – отца, мать и сестренку. Это всего лишь маленькая плата за твое злодейство. После этого ты уже не сможешь держать оружие. Ведь это будет справедливо?
     Казимир вопрошающим взглядом уставился в глаза Захару и ждал ответа. А у Захара пересохло во рту. «Неужели это исчадие ада исполнит то, что сказал? – подумал он с содроганием. – Стоит ему только начать. Не исключено, что затем у него может возникнуть желание отрезать и левую кисть, потом еще что-нибудь. И больной его рассудок в каждом случае будет находить этому оправдание».
     – Какая тут справедливость? – с трудом выдавил из себя Захар. – Одно дело – если бы я был виновником убийства вашей семьи, но совсем иное – когда я тут ни при чем. Вы ошибаетесь, Казимир Абрамович. Умоляю вас, не берите грех на душу. Отпустите. Я не тот человек, который причинил вам горе. Поверьте, не тот. Вы расскажите, когда и как было дело, и мы вместе разберемся. В каком это было году?
     Захар говорил тихо и мягко, стараясь достучаться до самых глубин помутневшего сознания своего тюремщика, но лицо Казимира в это время багровело и превращалось в маску без какого-либо проявления мысли в потемневших глазах-омутах.
     – Ты опять за свое, негодяй! – процедил Казимир. – Ты же признался в убийстве и просил у меня прощения. А теперь вновь отказываешься. Хочешь улизнуть, уйти от ответа. Спасти свою преступную руку. Лживый подлец. Нет тебе прощения! Я тебя никогда не прощу! И разговаривать больше с тобой не буду.
     В углах посиневших губ Казимира выступила пена. Начиналась истерика.
     Со словами: «Я тебе лагерный режим устрою, мерзавец! Такой, какой я испытал на своей шкуре по твоей милости!» – Казимир поискал вокруг что-то лихорадочным взглядом, по-видимому, не нашел и выскочил из свинарника. Вскоре вернулся с полуметровым куском резинового шланга и стал неистово избивать неподвижного узника по ногам, груди, рукам, а затем и голове. Если бы не свободная левая рука, то, возможно, от ударов по голове Захар отдал бы Богу душу. Но свободной рукой он как мог защищался, стараясь не пропустить удара по глазам. Палачу это не нравилось, и он старался ударить под руку, попасть именно по глазам. Изрядно запыхавшись, он стал с придыханием выкрикивать:
     – Я тебя, пса легавого, хорошо запомнил: рыжий, в кожаном пальто. Ни с кем не спутаю. Ишь ты – не тот! Все вы, легавые, лжецы.
     И вдруг без перехода он стал называть Захара вертухаем Совой:
     – Думаешь, вертухай Сова, я забыл, как ты в лагере № 13 под Магаданом не давал мне покоя ни днем, ни ночью?! Не-е-т, не забыл. Помню, как отделывал меня резиновым шлангом за малейшую провинность, а то и без всякой причины. Просто так, для развлечения. Лейтенантом ты тогда был. Усердствовал. Потому, видно, и в подполковники выбился. Мне и шестнадцати не было. И весу во мне было не более сорока килограмм. Кожа да кости. А помнишь свою любимую фразу: «Вам, евреям, нет места среди людей, даже среди зэков». Ну, вспомнил?
     Захар принимал удары молча. Тело горело, словно его обдали кипятком. На рассеченном лице выступила кровь. В голове – колокольный звон.
     Обессилев, Казимир отшвырнул шланг в дальний угол свинарника и скинул с взопревшего тела рубаху. На левой стороне груди его худого, жилистого тела темнела татуировка – портрет Сталина на фоне пятиконечной звезды в двух кругах колючей проволоки и надписью по окружности: «Начальник лагеря социализма».
     Захару стало понятным прошлое его тюремщика. Но как объяснить помешанному старику, что тот, являясь жертвой сталинизма, накопившийся в подсознании праведный гнев несправедливо изливает на невинного человека. Больной мозг Казимира жил по своим законам.
     Между тем Казимир, отерев рубахой потное лицо, повесил ее возле двери на гвоздь и стал прохаживаться взад-вперед, восстанавливая силы. Когда он повернулся к пленнику спиной, то на его костлявой спине Захар увидел крупную татуировку – книгу, опутанную колючей проволокой и цепями на замке. На обложке книги значилось: «Конституция СССР. Права человека».
     «Ясней ясного, – грустно подумал Захар, – бывший политический зэк. Наверняка пресловутая 58-я статья».
     Казимир вдруг приблизился к кровати Захара и с ехидцей спросил:
     – А помнишь, Сова, как тушил окурки об мой лоб, руки, ступни ног? Я изгибался в страшных мучениях, а тебе это доставляло огромное удовольствие. Вспомнил?
     Что было ответить маньяку? Если сказать, что вспомнил – значит, подтвердить версию Казимира, что он и есть тот самый надзиратель Сова.
     Тут уж Казимир будет сводить счеты с большим энтузиазмом. Если возразить, можно вызвать с его стороны новую истерику. Словом, и так плохо, и этак нехорошо. При всей ненормальности поведения, Казимир, тем не менее, не подходил к левой, свободной руке Захара. Инстинкт самосохранения в нем, похоже, был интуитивно развит неплохо. Он и шлангом-то бил со стороны правой, в наручниках, руки Захара.
     – Хочешь сказать, что запамятовал? – угрожающе прошипел Казимир и, отыскав брошенный кусок шланга, вернулся с ним к Захару. – Ну, вспомнил?
     – Да, припоминаю, Казимир Абрамович, – вымолвил Захар, с трудом шевеля распухшими от побоев губами.
     – Вот и молодец, – подобрел Казимир. – Чего упрямиться? А тебя, Сова, никогда не прижигали папиросой?
     – Нет.
     – Ну, это дело поправимое. Такая процедура запоминается надолго. Вот только… – отбросив шланг, он вздохнул и развел руками. – Папирос нет. Я ведь не курю. А у тебя есть?
     – Я тоже некурящий.
     – А может, в твоем кожаном пальто есть? Оно висит у меня на кухне. Хорошее пальто. Жаль было пачкать в свинарнике.
     – Я же сказал - не курю.
     – Это плохо, – покачал головой Казимир и задумался.
     Через минуту оживился:
     – Выход найден. В шифоньере рассыпана махорка. От моли. Ты подожди. Я сейчас. Словно Захар мог не подождать. Казимир сходил за махоркой, прихватил газетный лист и спички. Сев на столик с хирургическим инструментом, стал неумело свертывать самокрутку, рассыпая махорку.
     – Надо же, тринадцать годков мотался по лагерям, но так и не научился курить. А ты почему бросил?
     – Я и не курил.
     – Ах, какой нехороший мальчик, – укоризненно покачал головой Казимир. Было очевидно, что настроение у него улучшилось. – Стесняешься признаться во вредной привычке. Курить, как говорит медицина, – здоровью вредить. Курил ты, Сова, папиросы «Казбек». Уж я-то помню.
     Захар промолчал, с напряжением наблюдая за приготовлениями тюремщика.
     Наконец Казимир справился с самокруткой и неумело раскурил ее. Затянулся раз, другой, закашлялся и, сплюнув под ноги, изрек:
     – Тьфу, какая гадость. Зачем курят эту мерзость?
     И вдруг без какого-либо предисловия придавил горящую самокрутку к оголенной стопе Захара. Адская боль пронзила все тело несчастного. Невольный крик вырвался из его распухших губ. Прижженная нога дернулась инстинктивно, но стальные браслеты удержали ее в прежнем положении.
     – Ори не ори, – никто не услышит, – хихикнул Казимир, отнимая самокрутку от ноги. – Ведь мой свинарник на берегу Ини, напротив сброса сточных вод от красильной фабрики. Шум во дворе, как от доброго водопада. Хоть заорись. – И Казимир, растянув тонкие губы в довольной усмешке, прижег стопу Захара вторично.
     Запахло прижаренным человечьим мясом.
     Слушая душераздирающий вопль пленника, Казимир блаженно улыбался и тихо нашептывал:
     – Не нравится? А мне было каково? Каково было мне?
     Раскурив самокрутку посильнее, он придавил бело-алый конец ее к стопе, приговоренного к пытке, в третий раз. Ослабленный организм обреченного на этот раз не выдержал адской боли, и Захар вырубился, впал в долгое беспамятство.
     Не слыша крика пленника, Казимир отнял от стопы орудие пытки, швырнул самокрутку в свиное корыто с водой, обхватил голову руками и, шатаясь, медленно вышел из свинарника. Он инстинктивно притворил за собой дверь и, сделав несколько неуверенных шагов, опустился на одно колено, затем на оба. Страшная боль стиснула его виски. В полуобморочном состоянии он уткнулся лицом в поленницу и начал что-то бессвязно бормотать. От перевозбуждения нервной системы у него зашкалило в голове. В очередной раз начались черно-белые галлюцинации.
     8
     Он, Козя, как ласково звали его в семье, дрожа от страха худеньким детским тельцем, забился в дальний угол под кроватью, боясь сделать неосторожное движение и выдать себя. Было до того страшно, что во рту пересохло. В ячейки спускающегося с кровати вязаного покрывала он видел хромовые сапоги и подол кожаного пальто расхаживающего по комнате мужчины с опущенным пистолетом в правой руке. Сознание работало четко, зрение обострено. Сердечко колотилось бешено, словно у мышонка в норке, к которой подкралась голодная кошка. От злобного крика мужчины с пистолетом сжался пуще прежнего.
     – Я кому сказал – собирайтесь поживее, поганые евреи.
     – В чем мы провинились? – услышал Козя робкий вопрос отца. – Вы ошиблись. Мы ни в чем не виноваты.
     – НКВД не ошибается! – раздался язвительный мужской голос от двери. – Будете сопротивляться – живыми до управления не доедете. Пристрелим и скажем, что была попытка к побегу. Нам некогда уговаривать. Надо еще по трем адресам…
     – Да что им объяснять, жидам вонючим, – грубо оборвал тот, что был в кожаном пальто с пистолетом. – Живо собирайтесь! Брать только сменное белье и мыло. Даю три минуты.
     – Я пойду, – засуетился отец. – Прошу вас: не трогайте детей и жену. У нее сердце больное…
     – Абра-а-м, не пущу! – заголосила мать и упала на колени перед энкавэдэшником с пистолетом. – Пощадите, не оставляйте детей без кормильца! – И ухватила в отчаянии грозного блюстителя закона за полу кожаного пальто.
     А тот стволом пистолета – в лицо, пинком сапога – в грудь. Заорал истерично:
     – Кому сказал: всем собираться жи-и-во! А где пацан? Куда спрятался? Вылазь, гаденыш!
     Козе захотелось превратиться в муравья и залезть в самую глубокую щелку. Но он не мог превратиться в муравья. Стуча зубами от навалившегося ужаса, он видел в ячейки покрывала, как от пинка энкавэдэшника упала на спину его мама и как отец, сжав кулаки, бросился на ее защиту и был сбит с ног ударом рукоятки пистолета в голову.
     И тут произошло самое страшное. Стоявшая в сторонке с прижатыми к груди трясущимися руками пятнадцатилетняя сестренка Соня схватила со стола увесистую отцовскую книгу и запустила ею в палача. И попала. Реакция блюстителя закона была мгновенной. Он в упор выстрелил в Соню и тут же, не раздумывая, в поднимающегося с пола отца. Оба рухнули на пол замертво. Мать же, как выяснилось позже, скончалась от разрыва сердца.
     Запахло сгоревшим порохом.
     – Похоже, Тимофей, ты погорячился, – высказал сомнение тот, что был у двери.
     – Но ты же видел, что они напали на меня, – зло огрызнулся убийца. – По-твоему, я должен был подставлять свое лицо под удары этих паршивых жидов?! Кто здесь старший?
     – Ты.
     – То-то. Так и запишем в протоколе: нападение на представителей власти.
     – Надо бы нам сматываться отсюда.
     – Уходим. Но где их пацан? Куда-то спрятался щенок. Не оставлять же нам свидетеля?
     – Да бегает, поди, где-нибудь на улице. Был бы в квартире – давно бы заорал от испуга. Пошли. Лучше, если нас вообще здесь не увидят. Еще объяснительные придется писать. А так мы можем сказать, что по этому адресу нас вообще не было. Шофер – свой парень.
     – И верно, – с удовлетворением ответил убийца. – За смекалку я тебя и уважаю.
     И они быстро покинули место происшествия.
     У самой двери убийца в кожаном пальто обернулся. Козя запомнил его яркую рыжую шевелюру на всю жизнь.
     Через какое-то время в квартиру стали заходить разные люди. Соседи, милиционеры в форме, дядьки в белых халатах с носилками. Но безмолвный, дрожащий от нервного шока Козя оставался под кроватью. Его обнаружила соседка баба Дуня, которая стала замывать на полу кровь, когда все покинули осиротевшую квартиру. Выходило, что Козю спасла от расправы энкавэдэшников его любимая деревянная лошадка, которую он искал в старом чемодане среди других игрушек. Сколько же тогда ему было? Шесть? Нет, семь. Может, все же шесть? Наверное, семь. Так шесть или семь? Шесть или семь? Шесть или семь? Господи, как больно голову. Шесть или семь? Что с головой? За что его бьют по ней молотками два рогатых уродливых существа в форме сотрудников НКВД?..
     Леденящий кровь крик боли вырвался из распахнутого в яростной пене рта Казимира Абрамовича. Он упал лицом в дворовую грязь и стал царапать ее скрюченными пальцами.
     На страшный вопль мужа из сеней торопливо вышла его жена Сара. Лицо ее было в синяках и ссадинах. Печально склонив растрепанную голову набок, она опустилась перед супругом на колени, перевернула его на спину и, приподняв его голову, стала жалостливо гладить несчастного по редким слипшимся волосам. Через некоторое время, подложив под голову мужа старую тряпку, сдернутую с поленницы, она устало сходила за водой и облила из ведерка голову Казимира Абрамовича. Вскоре тот пришел в себя, с помощью жены поднялся и, опершись на нее, молча удалился к себе в комнату.
     9
     Первое, что вспомнилось Захару, когда он очнулся от обморока, это слова Казимира: «Ори не ори – никто не услышит. Мой свинарник на берегу Ини, напротив сброса сточных вод от красильной фабрики. Шум – как от доброго водопада».
     Похоже, тюремщик не соврал. Значит, он, Захар, заточен в свинарник в Первомайском районе, недалеко от своей квартиры. На территории родного управления милиции! Вот уж действительно ирония судьбы! Умереть от рук маньяка недалеко от собственной квартиры! Более позорного конца он и представить себе не мог. Но что можно придумать в этой ситуации для спасения?
     К сожалению, никакого мало-мальски пригодного плана в голову не приходило. Уточнил в памяти, что сброс сточных вод от красильной фабрики Октябрьского района – на противоположном, крутом берегу Ини, напротив конца улицы Физкультурной. Физкультурная. Конечно, на этой улице Захару приходилось бывать не раз. Улица как улица. Частные дома, огороды. По обе стороны – тополя да березы. Плохо, что тупиковая, тихая. Участковым здесь старший лейтенант Волобуев Сергей. Толковый парень, хороший спортсмен. Но не передашь же ему телепатически, что надо прийти на помощь попавшему в беду начальнику угрозыска. Если предположить, что старлей зайдет к Казимиру Абрамовичу, то, конечно уж, не проверит его свинарник. Какие к тому основания? Наверняка на людях его тюремщик ведет смирный образ жизни. Это естественно для большинства помешанных.
     Они тихи и необщительны. Агрессивными становятся лишь тогда, когда на них «наезжают» или по какой другой причине их нервная система испытывает стресс. Выходит, остается одно: ждать садистской операции на правой руке?! А затем медленно умереть если не от потери крови, то от общего истощения. Хреновая перспектива. А что, если не роптать, усыпить бдительность палача покорным поведением, а при начале операции понадежнее ухватить его за руку, потом за горло. Это единственный шанс. Но шанс ли? А если он перед операцией поставит укол и наденет наручники на левую руку? Не помню, когда в последний раз ел. И есть не хочется. А вот пить охота. Очень. Хоть бы дал какой-нибудь воды.
     Не вспоминал о воде – не так хотелось пить, а как вспомнил – в горле ощутил сухой спазм. С трудом облизал распухшие потрескавшиеся губы и с тяжелым вздохом закрыл глаза. Если бы не хрюканье свиней, то можно было услышать:
     – Пи-и-ть, пи-и-ть…
     Сквозь тяжелую дрему услышал, как кто-то вошел и вылил в корыто еду свиньям. Поставил пустое ведро на пол. Звякнула металлическая ручка о железное ведро. Потом что-то мягкое коснулось его губ. С трудом поднял опухшие веки. Над ним склонилась Сара. Тычет ему в рот соску, натянутую на бутылочку с молоком. Лицо ее, осунувшееся, в синяках, строгое, но не злое.
     – Пей.
     Как изголодавшееся малое дитя, Захар на одном дыхании высосал молоко до донышка, не спуская благодарных глаз с жены своего мучителя. Оторвавшись от соски, спросил:
     – А Казимир? Изобьет.
     Сара отрицательно покачала головой. Захару показалось, что чуть приметная улыбка зародилась на ее поджатых губах. А может, ему почудилось от возникшей теплоты к этой суровой на вид женщине.
     – Теперь не попадусь, – ответила она и, прихватив ведро, ушла.
     Вскоре вернулась с той же бутылочкой, но без соски. В ней была какая-то мутная жидкость.
     – Выпей. Бульон.
     Пил большими глотками, кадык торопливо прыгал вверх-вниз. Выпив, вернул бутылочку.
     – Спасибо! Мне бы не хотелось, чтобы вы пострадали из-за меня.
     – Не беспокойтесь. Он долго проспит. Был приступ. Тяжелый. Я сделала успокаивающий укол.
     – И часто с ним бывает такое? – спросил Захар, остановив вопросом собравшуюся уходить женщину.
     – Бывает.
     Сара переступила с ноги на ногу, потом, решившись, села на кровать в ногах Захара.
     – Первый был полгода назад. Вскоре после того, как он случайно увидел вас возле райотдела милиции. Пришел сам не свой. Белый как мел. Молчит – и все ходит и ходит по комнате. Я его не трогаю, жду, когда успокоится и сам расскажет, от чего так расстроился. А с ним все хуже и хуже. Смотрю: руки ходуном заходили. Я не на шутку забеспокоилась. Спрашиваю осторожно: «Что с тобой, Козя?» В детстве его так звали, и он очень дорожит этим прозвищем. Посмотрел он на меня каким-то бессмысленным, диким взглядом. У меня аж в сердце кольнуло. И тут говорит: «Сара, я нашел наконец того человека, который убил мою семью». – «Какого человека, Козя? Тот сотрудник НКВД, что расстрелял твоих родных, давно уж на том свете. Ты сам посуди. Тебе в ту пору было шесть лет, а ему – за тридцать. Ведь ты сам мне это говорил. Сегодня ему должно быть за сто. Тебе-то семьдесят шесть». И тут я испугалась по-настоящему, потому что он ответил мне не как нормальный человек, а как помешанный. Похоже, именно в этот момент у него и случилось что-то с головой. «Я его обязательно выслежу и отомщу, – сказал он таким злобным голосом, какого я никогда от него не слышала. – Я его хорошо помню – высокий, рыжий, в кожаном пальто. Он это». – «Да кто – он? – пыталась я вразумить беднягу. – Не может быть этот человек тем энкавэдэшником. Опомнись, Козя! У твоего обидчика и кости-то уже сгнили в земле сырой. Что с тобой? Ты в своем уме? Натворишь бед на старости лет!» Но Казимир уже не воспринимал реально мои слова. Что-то бормотал о возмездии. А вскоре случился приступ. Вызвала «скорую». Пролежал в психиатрической больнице месяц. Но потом отпустили, так как он был тихий. Сказали, что для общества не опасный. В случае обострения сделать укол. Научили, чем и как.
     Сара помолчала, поправила растрепанные волосы и грустно продолжила:
     – Ведь Казимир – хороший человек. Спокойный, умный. После реабилитации с таким рвением взялся за учебу, что закончил вечернюю школу, а затем с отличием медицинский институт. Стал нейрохирургом. Прекрасным нейрохирургом. Защитил кандидатскую. Работал в закрытой военной клинике. Присвоили звание полковника. Есть правительственные награды. У него хорошая военная пенсия, и я получаю пенсию. Нам двоим вполне хватает. Жить бы да жить, если бы не эта беда…
     – А где вы познакомились? – спросил Захар, желая как можно больше расположить Сару. В этой женщине он чувствовал свое спасение.
     – После лагерей, – с неохотой ответила Сара и поднялась. – Простите, вспоминать неохота. У меня тоже была 58-я. Достаточно было сказать одно неосторожное слово в адрес вождя всех народов… Не будем об этом…
     Махнув рукой, Сара взялась за дверь, но Захар взмолился:
     – Не уходите, прошу вас! Неужели оставите прикованным к этой чудовищной кровати? Стоит Казимиру Абрамовичу прийти в себя, и он осуществит свой жуткий план – отрежет мне кисть правой руки и заспиртует ее. По его разумению, именно я правой рукой расстрелял его семью. Но вы убедились, что это сущий бред. Фантазии больной головы Казимира Абрамовича. Пока он спит – отпустите меня. Потом может оказаться поздно. Не берите грех на душу. Вместе мы вылечим вашего мужа. Снимите эти ужасные «браслеты». У меня уже отекли ноги и правая рука. Нет ключа от наручников? Поищите у супруга…
     Сара печально покачала головой.
     – Не могу отпустить.
     – Как это? Вы же нормальная женщина. Видите, что на ваших глазах совершается преступление и…
     – Не слепая. Не за себя боюсь. За Казимира. Я люблю его.
     – Ну и любите на здоровье. Я же не призываю к мужеубийству. Всего-навсего прошу отпустить меня.
     Сара грустно вздохнула.
     – То, что он меня прибьет, – не пугает. Тревожит другое: с ним непременно случится удар на нервной почве. И никто его не спасет. Некому будет. Не знаю, как и быть. И вас жалко, и его. Господи, за что такое испытание?!
     Захар предложил:
     – Сара, сделайте так, чтобы меня обнаружил другой человек. И тогда гнев Казимира Абрамовича не падет на вас. И вы будете возле него. В случае чего окажете ему помощь.
     – Другой?
     – Ну да, другой. Например, участковый. Вы ходите в магазин за продуктами?
     – Разумеется.
     – Вот и скажите кому-нибудь, чтобы участковый к вам зашел. Ну, под любым предлогом. И пусть заглянет в этот свинарник. Не вслед за вами придет, а попозже. Казимир Абрамович не догадается, что по вашему вызову. Тогда вы оба не возьмете грех на душу.
     – Ну, хорошо – нерешительно согласилась Сара. – Так, наверное, можно. Схожу за манной крупой. Как проснется Козя, сварю ему манной кашки на молочке.
     Может быть, эта история вскоре бы и закончилась благополучно, если бы…
     Казимир Абрамович стоял за стеной свинарника, устало навалившись на нее, и тяжело дышал. Он слышал разговор пленника с его женой. Вначале хотел войти в свинарник и избить заговорщиков палкой. Но, почувствовав, что у него совсем нет сил, переменил свой план. Мстительная садистская усмешка пробежала по его посиневшим губам. Он решил воспользоваться услышанной информацией и перехитрить заговорщиков. А впоследствии разоблачить их и наказать.
     Беззвучно, словно привидение, он появился в дверях сарая.
     Сара и Захар от неожиданности остолбенели. Если можно так сказать про лежащего пленника.
     10
     Тягостную паузу нарушила Сара:
     – Козя, что так быстро поднялся? Лежать надо. Смотри: на тебе лица нет. Пойдем в постель. Не дай Бог, вторично удар хватит.
     Она подошла к хмуро стоявшему мужу и хотела взять его под руку.
     Казимир вяло оттолкнул ее руку и сказал с усталой хрипотцой:
     – Оклемался я. Поел бы чего.
     – Сейчас манной кашки сварю, – с готовностью ответила Сара. – Сбегаю за крупой, у нас закончилась. Я быстро.
     Она хотела было проскользнуть мимо Казимира, но тот палкой преградил ей дорогу.
     – В магазин сам схожу.
     – Как сам?! Ты же еле на ногах стоишь.
     – Оклемался я. Сказал же. – В голосе Казимира обозначились стальные нотки. – Ты за свиньями пригляди, да зачерпни из корытца для Тимофея. Его надо поддержать перед операцией.
     – Какого Тимофея? – переспросила Сара.
     – Тебе что, не по глазам?! – начал возбуждаться Казимир. – Не видишь, кто нам попался? Это и есть Тимофей. Он самый и стрелял. Я его, рыжего дьявола, сразу признал. Покорми. Адольф с Иосифом, похоже, наелись. Но не перекармливай. Здесь ему не ресторан.
     – Хорошо, покормлю, – Сара обняла мужа за плечи и стала гладить его по голове. – Покормлю. Ты успокойся. Все сделаю, как скажешь. Так, может, в магазин за крупой схожу? А ты полежи, отдохни.
     Казимир посмотрел на супругу со злостью:
     – Угомонись, Сара! Или я тебя мало поучил?! А ну выходи. Позже покормишь этого негодяя. Потерпит.
     Вытолкав жену из сарая, Казимир ненавидящим лихорадочным взглядом обжег Захара и вышел из свинарника. Лязгнул железом закрываемый замок.
     Затем Захар услышал раздраженные слова Казимира, обращенные к супруге:
     – С сегодняшнего дня сарай буду закрывать на замок. Тебе доверять больше не могу. Хочешь отпустить злодея. Я все слышал о вашем уговоре. Сначала я не хотел признаваться в этом, но терпения нет молчать. Как ты можешь идти против меня! Бессовестная, родного мужа предаешь! И кого отпустить – убийцу! Это же дьявол во плоти! Все, с этого момента одна в свинарник ни ногой.
     После минутного молчания Захар вдруг услышал мужской плач со взрыдами. Похоже, что плакал Казимир Абрамович. И тут же послышались слова утешения Сары.
     Захар устало смежил веки. Ему впору тоже было разрыдаться от бессилия изменить ситуацию в свою пользу. Единственная надежда была на Сару, но ее теперь Казимир не пустит к пленнику. Остается одно – сохранять силы для последнего боя. Но как их сохранить, если с каждым часом, с каждой минутой они убывают. Хватит ли этого остатка остановить руку со скальпелем, отнять его и схватить палача за горло? Тут очень большой вопрос. Без пищи какие уж силы?! Но сможет ли он есть еду, приготовленную для свиней? Другой, похоже, не предвидится.
     Вскоре плач и слова утешения затихли. Наверное, Сара увела обезумевшего супруга в избу. Если Казимир уснет, то решится ли запуганная женщина ослушаться мужа и сообщить кому-нибудь о пленнике в их свинарнике? Кто знает.
     Захар пошевелил затекшими ногами и тут же почувствовал резкую саднящую боль в стопе. Вспомнил – от ожога. Силы небесные, когда же закончатся эти мучения?! Не шевелился – и боли не было. Притупилась. Нет, долго не продержаться. При первом же приближении Казимира схватить его свободной левой рукой, а затем перегрызть ему горло. Тут же вспомнилось давнишнее размышление: а смог бы он убить человека в экстремальной ситуации? Тогда отвечал себе: нет, не смог бы. При любых обстоятельствах. Но теперь на этот вопрос ответит себе: да, смог бы. Убедился, что действия человека зависят от того, до какой степени психического расстройства он доведен обстоятельствами. И за человека становится страшно. А может, не он так думает, а кто-то другой, поселившийся в нем? Возможно, он уже и не подполковник Прокопьев, начальник уголовного розыска, а просто человек с помутившимся рассудком. Может, он свихнулся? Где та грань, за которой начинается отклонение от нормы? Способен ли он понять, что уже переступил эту грань? Господи, только бы не сойти с ума! Только бы не сойти…
     Слабость взяла верх, и он провалился в тяжелый кошмарный сон…
     11
     Казимир чувствовал, что скоро уснет, и неизвестно, сколько проспит. К тому же, Сара напомнила об этом, сказав, что сейчас даст ему снотворное, и он хорошенько поспит. А когда проснется – вновь станет нормальным человеком. Его больное воображение стало рисовать возможные действия супруги во время его сна. Вот она вышла на улицу, якобы в магазин за манной крупой, позвала участкового и тот освобождает этого негодяя Тимофея, за которым он столько охотился. И, конечно же, отпустит милиционер милиционера без каких-либо вопросов. Ведь они из одной конторы и у всех у них рыльце в пушку. Словом, одного поля ягоды. Этого нельзя допустить. И у него созрел простой план.
     – Где снотворные порошки? – спросил он у Сары.
     – Так вот они, на комоде, в коробочке, – с готовностью ответила Сара и направилась к комоду, но Казимир, собрав все силы, ухватил ее за предплечье, выдернул из-под матраца наручники, увлек супругу к батарее отопления (в избе было автономное отопление от котла, вмонтированного в печь) и приковал ее правую руку к трубе от батареи. Сара и ойкнуть не успела, как оказалась арестованной.
     – Пока сплю – ни шагу из дома, – сурово вымолвил Казимир. Ноги его подкашивались, а глаза слипались. – Закричишь – убью, – добавил он и, забыв про снотворное, рухнул на кровать ничком и почти тотчас же захрапел.
     Болезненное состояние его головы породило нездоровый тревожный сон. Из отдаленных уголков кладовой памяти выползли самые тяжелые, самые эмоционально напряженные моменты пережитой жизни. В основном лагерной и тюремной…
     Внутренняя тюрьма Лубянки. Сыро, холодно. Скученность. Тюремная вонь, не сравнимая ни с какой другой вонью. Полудрема в неестественном положении тела. Ночь. Вызов на допрос. Следователь в форме офицера НКВД – толстомордый и угрюмый, с покрасневшими глазами. Разворачивает настольную лампу на Казимира. В лицо бьет нестерпимо яркий свет. Следуют вопросы: «Расскажите, как готовили покушение на товарища Сталина? Кто был в группе террористов? Фамилии, адреса? Запираться бесполезно. Ваш товарищ по общежитию уже дал правдивые показания. Не усугубляйте своего положения. Раскаяние облегчит вашу участь. Кто был инициатором подготовки покушения? Фамилия, адрес? Напрасно упрямитесь. Ваш товарищ, давший правдивые показания, теперь отдыхает в отдельной камере, хорошо питается, и его больше не вызывают ночью на допрос».
     – Все ложь, – бормочет бессильно подследственный Казимир Гаревских. – Выдумки следователей. Не знаю никаких террористических групп. Я ни в чем не виноват. За что держите в этой ужасной камере? Там можно сойти с ума. Здесь какая-то ошибка. Вы принимаете меня за другого человека. Мне больше нечего сказать.
     – Упрямец, – не повышая голоса, монотонно продолжает следователь. – Надеешься, что я устану и отпущу тебя спать? Напрасно надеешься. Меня заменит другой следователь, и так будет каждую ночь, пока не сознаешься в своем преступном намерении.
     – Мне больше нечего сказать. Дайте пить. И уберите этот ужасный свет. От него раскалывается голова.
     – Воды получишь после того, как расскажешь о заговоре. Ты сам себя мучаешь.
     – Я не виноват. Вы ошиблись. Отпустите… – голова набок, и упал со стула. Обморок.
     Очнулся от холодной воды, вылитой на голову. Торопливо слизал капли с пересохших губ и мокрой тюремной пижамы. Вновь посадили в кресло перед яркой лампой. И те же вопросы. Но голос другой. Следователь сменился. Прежний ушел отдыхать после тяжелой работы с несговорчивым евреем.
     Ничего не сказал № 6663. Никого не оклеветал. Прежняя камера. И вновь яркая бессонная ночь. Допросы, допросы. Камера. Допросы. Обморок. Режущий свет, воспаленные глаза. И даже когда не на допросах, голос следователя звучит в голове однообразными вопросами, словно заевшая истертая пластинка на патефоне. Кажется, он сходит с ума. Но что это: кажется, его оставили в покое? За что такая милость? Может, потому, что № 6663 что-то подписал? Да, кажется, подписал. Но что подписал? Какая разница. Зато теперь нет бессонных изматывающих ночей, перемежающихся с обмороками. Но вскоре он оказался в специальном арестантском вагоне. Девять дней в клетке. Клетки в три яруса по всей длине вагона, в каждой клетке – три человека, в коридор – решетчатая дверь на замке, там шагает взад и вперед часовой. В клетке можно только лежать. Пища – селедка и три кружки воды в день. Ночь.
     Кого-то понесли из вагона. Чей-то голос вслед: «Отмучился, бедолага. Чахоточный был, из тюремной больницы». И вдруг Казимир оказался в трюме парохода среди сотен каторжан. Их везут на Соловки. Подошли к острову. На носу парохода сотни каторжан сбились в плотный, вонючий, вшивый комок. Вот его сотоварищи по лежачему «купе» в «особом вагоне». Рядом с ними – профессор, то ли поляк, то ли волжский немец, высокий и худой, как цапля, с бледным лицом и треснутыми очками на длинном остром носу. Глаза зэков прикованы к мрачным очертаниям острова. На Преображенском соборе вместо креста – обвисший красный флаг. Соловки готовы к приему очередной партии узников.
     – Выходи по одному с вещами! Не толпись у сходней! Стройся в две шеренги!
     – Казалось бы, куда и зачем торопиться? У каждого впереди долгие годы на острове. Но привычка берет свое: на сходнях давка, чей-то мешок шлепается в воду, у кого-то выхватили из рук сумку, и он истошно орет. Толчея и на берегу. Наконец, построены. Появляется начальник, владыка острова товарищ Носков – упитанный, в кожаном пальто на меху. Этому человеку предстояло в течение всего срока играть особую, исключительную роль в жизни каждого заключенного. От изломов его похмельной фантазии зависел не только каждый шаг узников острова, но и сама жизнь.
     – У нас здесь власть не советская, а соловецкая, – с ухмылкой изрек Носков. – Обо всех законах надо теперь позабыть. У нас – свой закон!
     Владыка острова отступил в сторону, и вперед вышел начальник административной части Соловецких лагерей особого назначения Сологуб – человек-горилла, без лба и шеи, с тяжелой небритой нижней челюстью и отвисшей губой. В руках Сологуба списки, по которым он вызывает заключенных. Вызванные проходят мимо него и сбиваются в кучу за пристанью.
     Вот Сологуб вызывает полковника Валишевского. Долго смотрит на худую, но подтянутую фигуру бывшего заместителя начальника генштаба и, презрительно сплюнув сквозь зубы, цедит:
     – Налево.
     Полковник, повинуясь жесту Сологуба, не теряя достоинства, спокойно шагнул в указанном направлении. И тут неожиданно Сологуб стреляет ему в грудь из револьвера. Выстрел был неожиданным и громким, словно раскат майского грома над головой. Полковник падает навзничь, как репей, подкошенный литовкой косаря. Брезентовый мешок из ослабевшей руки откатывается в сторону, седая барашковая папаха – в другую. Два солдата, стоявших возле будки часового, подбежали и потащили труп за ноги. Стриженая голова полковника подпрыгивала на замерзших кочках дороги. Страшно. Был не только страх смерти, но отвращение, ужас перед гнусностью этой смерти от руки полупьяного палача, смерти безвестной, жалкой, собачьей… Ощущение бессилия, порабощенности, плена ни на секунду не покидало глубин сознания и делало этот страх нестерпимым.
     Больше выстрелов не было. Позже зэки узнали, то же самое происходило на приемках почти каждой партии. Сологуб лично убивал одного или двух прибывших по собственному выбору. Он делал это не в силу личной жестокости. Этими выстрелами он стремился разом нагнать страх на новоприбывших, внедрить в них сознание полной бесправности, безвыходности, пресечь в корне возможность попытки протеста, сковать волю заключенных, установить полное автоматическое подчинение «закону соловецкому»…
     По лицу Сары, прикованной наручниками к батарее, скатываются скупые слезы, а Казимир, метаясь в жару, продолжает видеть свои страшные сны. Больное сознание порождает уродливые галлюцинации, хотя в основе их лежат пережитые действительные события.
     Колыма. Чудная Колыма длиною в Днепр и живописностью похожая на Чусовую – символ лагерной лихорадки, а уникальный город Магадан – зэковская столица. В мозгу засевшая, словно гвоздь в бревне – по самую шляпку, строка из известной почти каждому песни: «Будь проклята ты, Колыма!» Сплошные в ту пору лагеря и никакой справедливости. Даже намека на нее. Вышки, колючка, вышки, колючка, злобный лай овчарок… Мороз под шестьдесят. В прогнивших бараках чертовски холодно. Зэки согреваются, навалив на себя все имеющееся тряпье и прижавшись друг к другу грудью и спиной. Круг мыслей у арестантов узок. Он вращается в основном вокруг желания согреться, ожидания лагерной баланды, борьбы со вшами, блохами, тараканами, крысами, цингой, трупов несчастных узников, увозимых похоронной командой в тундру, в безымянные могилы.
     Огромная, с откормленного кота начлага, крыса, пробравшись в тумбочку, потащила пайку ослабленного от начавшейся цинги Казимира, припрятанную им с вечера. Зэк успел ухватить ее поперек и выбить пайку из хищного рта. Но крыса не сдавалась. Она вступила в схватку с ослабевшим зэком. Искусала ему до крови кисти рук, а когда вырвалась, то не убежала, а кинулась ему в лицо и вцепилась острыми, как иголки, зубами в кончик носа. Хорошее чутье имела крыса на ослабевшего доходягу. Казимир заорал, как мог, и разбудил весь барак. Выручил сосед – сбил крысу валенком с лица Казимира. Крыса, потерпев поражение, не убежала, а неохотно ушла в дальний угол барака. Но через некоторое время вернулась и, посверкивая черными глазами-бусинками, приготовилась вновь заскочить на выбранную жертву. Казимир хотел вновь закричать, позвать на помощь, но не мог раскрыть рта и пошевелиться. И тут он проснулся…
     Сев на кровать, он продолжал тяжело дышать, словно финишировал на марафонской дистанции. Отдышавшись, посмотрел перед собой лихорадочным взглядом и встретился с заплаканными грустными глазами Сары. Несколько минут он не мог понять, кто перед ним. Потом какой-то проблеск мысли появился в его глазах, и он стал массировать виски, тяжело постанывая. Устав, опустил бессильно руки и более осмысленно уставился на женщину, прикованную к батарее.
     – Не узнаешь? – печально вымолвила Сара. – Отпусти. Я приготовлю ужин.
     – Кто ты? – спросил озадаченно Казимир и поднялся с кровати. Руки и ноги его мелко дрожали.
     – Жена твоя. Сара.
     – Сара? – Казимир подошел к супруге и стал разглядывать ее, будто редкую картину в музее.
     – А зачем пристегнула себя к батарее?
     – Наконец-то начал что-то соображать, – покачала головой Сара. – Я просто пошутила над собой, Козя.
     – Ну и шуточки у тебя, – хихикнул Казимир, трогая наручники. – Зачем это тебе?
     – Да так, от нечего делать.
     – Пол бы лучше помыла, – рассердился Казимир. – Тоже мне, нашла забаву. А где ключ от «браслетов»?
     – Поищи у себя в кармане брюк.
     Освободив жену от наручников, он сурово спросил:
     – А свиньи как?
     – В порядке, Козя, сыты.
     – А Тимофей не сбежал?
     – Какой Тимофей?
     – Тот, что в сарае. Или ты его отпустила? Убью!
     – Как я могла, если была пристегнута к батарее наручниками?
     – Ага, значит, хотела?
     – С чего ты взял? И в мыслях не было.
     – Меня не проведешь, – почему-то перешел на шепот Казимир. – Я врагов носом чувствую.
     – Какой же я тебе враг? Я твоя жена, твой друг. Тебе, Козя, надо поесть и отдохнуть, и все наладится. Сейчас бульончика свежего сварю.
     – Потом бульончик, – остановил жену Казимир и показал пальцем в угол комнаты. – Смотри, крыса притаилась. Она давно за мной охотится. За нос схватила. Надо ее изловить.
     – Да какая крыса, нет никакой крысы. Ты в своем уме? – последнюю фразу Сара произнесла, не подумав о последствиях. Видимо, перенервничала. Последнее время она старалась не напоминать своему Козе о его болезни, чтобы лишний раз не травмировать его нервной системы. Но слово не воробей.
     Казимир схватил полиэтиленовое ведро с мусором и принялся избивать им супругу. Сара прикрывала лицо и голову руками, но не издавала ни единого звука. Она любила и жалела своего несчастного мужа.
     Обессилев, Казимир бросил ведро, сел на полу и бессмысленно уставился в угол комнаты, где, по его разумению, притаилась крыса.
     12
     Захар услышал за дверью свинарника мужской голос. Очень знакомый. Где же он слышал раньше этот высокий окающий голос? Ну, конечно, это участковый Сергей Волобуев. Неужели небеса сжалились над узником и послали чудесное избавление?! Может быть, это Сара выполнила свое обещание и сходила за участковым. В этом случае Сергей заглянет в сарай. А если не Сара пригласила его, а он зашел в порядке плановой проверки житья-бытья пенсионеров? Тогда надо немедленно крикнуть ему, а то уйдет. Такой шанс может выпасть только один раз, и надо суметь воспользоваться им.
     Только было Захар собрался позвать на помощь, как услышал:
     – Я еще раз повторяю, Казимир Абрамович, что я ваш участковый, старший лейтенант Сергей Николаевич Волобуев. Не имеет значения, что на мне цивильный костюм. Вот мое служебное удостоверение.
     – Но что вам нужно от меня? – с неприязнью спросил Казимир. – Что, у вас более важных дел нет, чем следить за мирными пенсионерами?
     – Мне нужно проверить ваш сарай, то есть, как я полагаю, свинарник – слышу хрюканье свиней.
     – А что вам плохого сделали мои свиньи? – зло выкрикнул Казимир.
     – Я предполагаю, что в этом помещении вы удерживаете как заложника подполковника милиции и издеваетесь над ним. За это вам придется ответить перед судом по всей строгости закона.
     – У меня нет никакого заложника! – закричал истерично Казимир. – Чего придумали. Убирайтесь из моей усадьбы ко всем чертям. Не имеете права делать обыск без санкции прокурора.
     – Имею это право в исключительном случае, – стоял на своем Волобуев. – О своих действиях я доложу прокурору рапортом. Открывайте замок, или я вынужден буду сломать его.
     – Черт с вами, смотрите, – вдруг сдался Казимир. – Только схожу за ключом.
     «Неужели сейчас старлей освободит меня? – не верил в происходящее Захар. – Неужели конец моим мучениям? Но почему Казимир так быстро сдался? Может, он что-то задумал недоброе? Но разве сладит он с этим крепышом Сергеем Волобуевым?»
     Вскоре под усилиями ключа заскрежетал ржавый замок, брякнула опущенная железная накладка и дверь в свинарник со скрипом распахнулась. В следующий момент, низко пригибаясь, в проем двери протиснулся участковый, и его удивленный взгляд тут же уперся в рыжего небритого мужчину, прикованного наручниками к железной кровати.
     – Сергей, это я, подполковник Прокопьев. Ты что, не узнаешь меня? Скорее освободи от проклятых «браслетов». – Все это Захар проговорил на одном дыхании, однако вместо ясных слов из его рта выполз слабый шепот.
     И тут… О, силы небесные! За спиной старшего лейтенанта возник Казимир с темными глазами-впадинами и большим кухонным ножом в руке. Не раздумывая, он ударил ножом участкового под левую лопатку. Затем второй раз. Старлей без крика свалился на грязный пол свинарника. Изо рта его повалила кровавая пена. Но Казимир не остановился на содеянном. Он приподнял голову участкового за волосы и одним движением перерезал ему горло.
     Захар не мог кричать. Он просто онемел от ужаса и… проснулся. Все тело колотил озноб от увиденного. До его сознания медленно стало доходить, что это был всего лишь жуткий сон. В то же время не совсем верилось, что убийство произошло во сне. Захар осмотрелся.
     Мирно похрюкивали во сне свиньи. Дверь в свинарник была закрыта. Ни убитого участкового, ни Казимира с ножом.
     Успокаивая дыхание, Захар испытал необъяснимое минутное блаженство от того, что все произошло не наяву. Но тут же мрачные мысли вновь вернули его к малоутешительной реальности. Что его ждет? Одному Господу известно.
     Сил осталось до того мало, что организм вскоре стал вновь проваливаться в сонливую тревожную безысходность.
     Проснулся от какого-то шороха и чьего-то тяжелого дыхания под кроватью. По свинарнику метались какие-то фантастические тени.
     Посмотрел – свиньи спят посреди сарая, беззаботно похрюкивая и не подозревая, что через месяц их жизнь закончится под ножом любящего их хозяина. Но его, Захара, жизнь может закончиться значительно раньше.
     Неожиданно с правой стороны из-под кровати высунулась горящая свечка, а за ней и рука. Потом показалась взъерошенная голова Казимира. Ничего не говоря, он стал неуклюже ползать по полу на четвереньках, держа перед собой горящую свечку. Пламя свечи судорожно металось из стороны в сторону, готовое погаснуть. Разбуженные необычным светом свиньи забеспокоились, поднялись на ноги и недовольно стали перемещаться по сараю, раздраженно похрюкивая.
     Осмотрев все углы, Казимир поднялся, подошел к Захару и озабоченно вымолвил:
     – Где она могла спрятаться?
     Захар промолчал.
     Казимир повторил:
     – Где, говорю, могла спрятаться эта проклятая крыса?
     Захар ничего не ответил. Прикрыв веки, он наблюдал за тюремщиком сквозь щелки.
     Казимир утвердил горящую свечку на столике с хирургическим инструментом и, потерев небритые щеки ладонью, сел в ногах Захара.
     – Ох, Тимоша, Тимоша, замучила меня крыса! – жалобно заговорил Казимир. – С лагеря преследует. Здоровая такая. Как бы нам с тобой отловить ее?! Она может откусить тебе нос. В лагере мне чуть не откусила! Сегодня набросилась на меня сонного. Еле отбился. После того убежала сюда.
     Захар молчал. Он ждал и молил Бога, чтобы его палач приблизился настолько, чтобы можно было схватить его свободной рукой и задушить. «Только бы приблизился, только бы хватило сил, – думал он. – Если проиграю, то конец. Тут уж Казимир озвереет и тянуть не будет. Господи, дай мне шанс! Господи, дай мне сил!»
     И словно услышав молитвы обреченного подполковника, Создатель поднял Казимира и придвинул поближе.
     «Ну, еще сантиметров на десять, – взмолился Захар мысленно. – Чтобы уж наверняка».
     От ожидания смертельной схватки Захар до того напрягся, что пот выступил на его лбу.
     Но Казимир больше не приблизился, а, напротив, отошел от кровати.
     – Я придумал, Тимоша, как перехитрить ту подлую крысу, – сказал Казимир с победоносной усмешкой. – Как это я забыл, что есть крысоловка. Погоди, я сейчас.
     Он ушел и вскоре вернулся с большой проволочной клеткой. Дверка-ловушка у клетки была оттянута вниз, а внутри, на язычке, виднелся кусочек сала.
     – Попадется, подлюга, – уверенно обронил Казимир и поставил клетку на пол возле столика с хирургическим инструментом. – За километр учует сало. Сколько я их переловил.
     Он вновь сел в ногах Захара и, словно старому приятелю, стал доверительно пояснять:
     – Бывало, поймаю, удавочку из проволоки накину на шейку и подвешу над свечкой. Извивается, визжит, пока совсем не поджарится. Потеха. Правда, вначале было неприятно от запаха горелой шерсти. Потом ничего, привык. Но в целом удовольствие замечательное. Лучше любого кино.
     Немало повидал Захар морально разложившихся типов, различных маньяков, но с таким, как Казимир, милицейская судьба еще не сводила. Гаревских был редким, уникальным типажом.
     – Попадались в основном небольшие крысы, а мне надо изловить ту подлюгу, которая преследует меня с лагеря, что в поселке Надежда под Магаданом, – продолжал Казимир. – Я тебе говорил, что она чуть было мне нос не откусила. Кореша тогда выручили. И как она очутилась здесь? Как смогла найти меня? Жирная тварь, с доброго кота.
     – Мне бы по нужде сходить, – сказал Захар и, приподняв голову, посмотрел на своего мучителя. От этого небольшого усилия у него закружилась голова, и он поспешил опустить ее.
     – По нужде? – удивленно переспросил Казимир и некоторое время с недоумением смотрел в переносицу арестанта. Потом изрек недовольно:
     – Одни хлопоты с тобой. Ладно, приведу Сару. А то обмараешься и провоняешь. Тогда и не подойти. Как же буду делать операцию? А операция должна проходить в стерильных условиях. – Последнюю фразу он произнес назидательно и поднял указательный палец.
     – Какая операция? – спросил Захар, пытаясь проверить память бывшего нейрохирурга.
     – А твоя преступная правая кисть? – растянул в садистской усмешке тонкие губы Казимир. – Не забыл я, милый. Не забыл. Мы ее заспиртуем. Будет самым дорогим для меня сувениром. А ты больше не сможешь совершать злодейства. Сара подготовит тебя к операции. Под моим присмотром.
     Он вдруг, как щенок, тоненько заскулил и принялся неистово массировать виски, затылок, вновь виски. Через несколько минут, тяжело дыша, спросил:
     – На чем мы остановились? Ах да, на этой подлюге, крысе. Так вот Тимоша, когда я изловлю ее, то подержу в клетке подольше, чтобы проголодалась. А потом привяжу на проволоке возле твоей головы. С голоду она станет грызть твои уши, нос, губы. Я от нее натерпелся, и ты должен испытать. Ведь по твоей милости, голубчик, я оказался в лагере.
     Захар в бессилии закрыл глаза. Представив грядущие истязания со стороны крысы и маньяка, он пожелал себе скорой смерти и избавления от этого ада при живом еще организме.
     Казимир взял свечку, вышел из свинарника и закрыл дверь на замок.
     – Мне нужно по нужде! – крикнул ему вслед Захар. Но ответа не получил.
     Пролежав какое-то время в стрессовом состоянии, Захар собрал все оставшиеся душевные силы и попытался, как мог, трезво оценить свое безвыходное положение. В результате пришел к мнению, что нужно любым способом довести Казимира до такого состояния, чтобы тот, не раздумывая, прикончил его сразу. Живым он его все равно не оставит, а умереть медленной мучительной смертью – перспектива еще более печальная.
     13
     Мочевой пузырь готов был лопнуть. Захару ничего не оставалось, как пустить струю в брюки. И, было, собрался исполнить эту вынужденную, весьма неприятную процедуру, но тут, на счастье, появилась супружеская пара.
     Сара принесла свиньям полное ведро еды, а Казимир припер какую-то дверь и, прислонив ее к стене, стал энергично закидывать в свинарник нестроганые доски. Тут же появился плотницкий ящик с гвоздями и молоток.
     – Подайте мне утку, – попросил Захар.
     Казимир и ухом не повел на его просьбу, но Сара торопливо подошла, подала ему «сосуд» и отвернулась.
     Когда Захар справил нужду, она унесла «утку» и быстро вернулась с чистой.
     На удивление, бывший нейрохирург оказался весьма мастеровым человеком. Он ловко прибил по деревянному бруску к потолку и полу, а затем проворно стал набивать на них доски. Дело у него спорилось. Сара с понуро опущенной головой стояла в сторонке, скрестив руки на груди и изредка тяжело вздыхая. Похоже, затея супруга ей была не по душе. Захар же терялся в догадках.
     Через некоторое время перегородка вместе с дверью была готова. Казимир попробовал дверь – понравилось: открывается и закрывается легко. Сходил за дрелью и за считанные секунды просверлил в двери отверстие. В отверстие вставил «глазок» и посмотрел в него. Работой своей тюремщик остался доволен, что тут же отразилось на его лице.
     – Осталось лампочку, – удовлетворенно обронил он, посмотрев на Захара. – И замок на дверь. Чуть не забыл. А то супружница моя отпустит тебя, Тимоша, по своей женской слабости. Я ведь слышал о вашем заговоре. От меня не выпорхнешь, голубь сизокрылый. – Он тихо рассмеялся. – За свои грехи, Тимоша, ты должен рассчитаться сполна.
     Захар молчал. А что оставалось? Тем более, он еще не совсем понял замысла своего тюремщика.
     Немного времени ушло у Казимира на удлинение электропроводки и закрепление на двери железной накладки с пробоем для навесного замка.
     Закончив работу, он устало вытер рукавом рубахи вспотевший лоб и сел в ногах Захара. Свет в отгородку узника теперь проникал только через проем новой открытой двери.
     – Сара, принеси лампочку, что я приготовил, – распорядился он. – Да поживее.
     Сара послушно вышла. Вскоре вернулась с крупной электролампочкой. Подала мужу и осталась в половине со свиньями.
     – Сейчас будет совсем хорошо, – ласково заметил Казимир. – Как в лагере. У нас круглосуточно горел яркий свет. Это для того, чтобы надзирателю было видно, чем занимаются зэки.
     С этими словами он вкрутил в патрон принесенную лампочку, и в маленькой каморке арестанта, в метре от лица Захара, вспыхнул яркий, режущий глаза свет.
     Захар невольно зажмурился, а Казимир, довольный произведенным эффектом, тоненько захихикал.
     – Забочусь, Тимоша. Создаю условия. Сам тебя буду обслуживать, как особо важного заключенного. Но твои испражнения выносить будет Сара. Она провинилась передо мной, так что пусть искупает. Словом, полностью перевожу тебя на лагерный режим и ставлю на лагерное довольствие. Поди, проголодался?
     – Да что вы, я не ел всего-то каких-то два-три дня. – Во времени Захар уже не ориентировался.
     – Теперь все наладится, – как ни в чем не бывало, ответил Казимир. – Буду строго соблюдать лагерный распорядок. Скоро будет вечерний чай.
     – И на прогулку будете выводить? В лагере ведь передвигаются по территории свободно.
     – С этим надо повременить, Тимоша. После операции посмотрим.
     Дальше - больше. Как и предполагал Захар, садистские придумки Казимира со временем становятся все изощреннее. Чего ждать? Мучительной смерти? Уж лучше сразу положить конец всем мучениям. И он решил довести своего истязателя до такого состояния, в котором он, не отдавая себе отчета, прикончит жертву. И Захара понесло.
     – Послушай, ты, рехнувшийся идиот, – крикнул он, если его возглас можно было назвать криком. Скорее всего он был похож на голос человека, только что отошедшего от глубокого наркоза. До того успел ослабеть его могучий прежде организм.
     Тем не менее, Казимир услышал его, встал и отступил на шаг с выражением глубочайшего удивления на лице.
     А Захар продолжил словесную атаку.
     – Недоношенный кретин, еврей недобитый… – Хотя к евреям Захар относился ничуть не хуже, чем к русским, но для достижения задуманной цели пошел на все, где уж было в его положении до норм морали.
     И тут произошло невероятное. При фразе «еврей недобитый» Казимир вдруг грохнулся на колени, обхватил голову руками и закричал истошно:
     – Не бей, гражданин начальник! Не бей! Не бей!
     У Захара приготовленные слова в горле застряли. Он был до того изумлен реакцией Казимира, что за какую-то минуту перегорел и желание довести своего палача до критической точки почему-то пропало.
     А Казимир между тем приподнял голову и, воззрясь на Захара, испуганно попятился к двери, потом, как ошпаренный, выскочил из отгороженного помещения арестанта. Загремел судорожно закрываемый замок на двери перегородки, затем послышался ржавый скрежет закрываемого замка на сарае. Все стихло. Через минуту возобновилось мерное похрюкивание свиней.
     14
     Захар еще долго лежал с выражением крайнего изумления на заросшем щетиной лице. Вначале он ничего не мог понять, но постепенно логическое мышление вернулось, и он подумал: «Казимира напугала фраза «еврей недобитый». Но что это значит? Может быть, в лагере его били, сопровождая побои этими словами, и у несчастного сейчас произошел задвиг. Я показался ему лагерным надзирателем? Возможно. А если повторить? Но как знать, какой будет его реакция после перенесенного шока? Может, он решит уморить меня голодом? Не исключено. Да разве можно предположить зигзаги его больного воображения? Что же в таком случае остается тебе, подполковник Прокопьев? Умереть позорной смертью по сценарию маньяка?»
     Не сознавая почему, Захару вдруг расхотелось умирать. Расхотелось, и все. Возможно, организм переборол состояние депрессии и мобилизовал скрытые резервы, о которых человек порой и не догадывается.
     «Эх, если бы освободить правую руку от «браслетов»!» – со злобной тоской подумал он, и что было сил дернул ее.
     И вдруг ощутил, что запястье более свободно вращается в стальном кольце. От этого ощущения засветилась далеким маячком надежда. Рука худеет, и зазор между сталью и телом становится больше. Значит, можно попытаться выдернуть руку из наручников. Пусть ценой содранной кожи. Но это путь к свободе. Нечего тянуть. Надо действовать. Тюремщик может вернуться в любую минуту.
     Захар смочил липкой слюной пальцы левой руки, смазал ею запястье правой и начал выкручивать его из цепкого «браслета». Но сталь не сдавалась. «Браслет» впился в основание кисти и дальше не шел. Но и подполковник не намерен был отступать. Лучше лишиться кожи, чем всей кисти. Сталь прорезала кожу, засочилась кровь. Кровь стала помогать скользить «браслету» по запястью. Боль куда-то ушла на второй план. До нее ли? На кон была поставлена жизнь. Ладонь лодочкой. Еще миллиметр, еще один. Сталь под кожу. Кровь поплыла к локтю. Пусть кожа чулком с кисти, чем потерять всю кисть! К тому же – это путь к свободе, к жизни! Еще миллиметр, еще чуть-чуть и… кисть вырвалась из стального плена.
     Первое мгновение Захар даже не ощутил той безмерной радости, какую должен был испытать после победы над наручниками. Столько было отдано сил!
     Некоторое время он лежал в изнеможении с закрытыми глазами. Сердце бешено колотилось. Войди сейчас Казимир, и на обеих руках арестанта вновь бы оказались наручники без какой-либо борьбы. Но тюремщик, на счастье, не появился, а Захар, отдохнув, стал приходить в себя и осознавать, что освобождение близко и своим новым положением надо умеючи распорядиться. Руки свободны, но ноги по-прежнему крепко скованы. Чтобы открыть наручники, нужна, как минимум, крепкая проволочка. Но ее нет, и взять негде. К тому же, время играет против него. Если бы его было достаточно, то что-то можно было бы придумать, имея свободными обе руки. Но так как в любой момент тюремщик может войти в «камеру», то единственное, на что Захар может надеяться, это на победу в схватке с маньяком. Хотя итог схватки с определенной точностью предсказать трудно. На стороне Казимира – подвижность и всевозможные колюче-режущие хирургические инструменты. Но, чтобы поединок состоялся, Казимир должен оказаться на таком расстоянии, на котором его нетрудно будет достать. При свободных руках можно будет ухватить его и возле своих ног, куда он любит присаживаться.
     Посмотрев на окровавленную руку, задумался. При ярком свете Казимир сразу заметит, что правая рука свободна от наручников. К тому же, своим кровавым видом она притягивает внимание. Отметив, что кисть перестала кровоточить, а выступившая кровь подсыхает, он между тем был озабочен основной проблемой: как замаскировать следы своего «преступления», как усыпить бдительность тюремщика?
     Жмурясь от яркого нестерпимого света, он вдруг замер от неожиданно пришедшей мысли. Такой простой, что даже испугался, что она может упорхнуть, а вместе с ней – и возможность непосредственной схватки с маньяком. Он выкрутит немного лампочку из патрона, что теперь для него несложно. В темноте не будет видно его правой, окровавленной, руки, а Казимиру при его появлении скажет, что лампочка перегорела. Казимир, будучи уверенным, что его арестант до нее не достает, без опаски подойдет к лампочке, чтобы выкрутить ее, вот тут-то и надо будет действовать.
     И вот лампочка, обжигающая ладонь, выкручена на несколько оборотов. Темнота наполнила «камеру». Тишина. Слабое сонное похрюкивание свиней. Где тюремщик? Когда придет? Ведь обещал строго соблюдать лагерный режим. Грозился вечерним чаем. Но до еды ли? Да и стоит ли однозначно воспринимать какие-либо высказывания психически больного человека? Ответ здесь может быть только один.
     Сколько прошло времени в напряженном ожидании смертельной схватки, Захар не ориентировался. Тело било мелким нервным ознобом. Наконец в очередной раз общая слабость взяла верх, и он провалился в кошмарный сон, напоминающий картины выдающегося сюрреалиста Сальвадора Дали.
     15
     Неожиданно дверь в «камеру» бесшумно отворилась, и Казимир переступил порог с большим ножом в руке. Его не смутила темнота. Он медленно, не издавая шороха комнатными тапочками, направился к кровати арестанта. В слабо пробивающемся из проема двери свете отточенное лезвие ножа сверкало холодным устрашающим блеском. Не вызывало сомнений, что Казимир переменил свой план. Похоже, он собирался отрезать правую руку заключенному без какой-либо предоперационной подготовки. И Сара, лживая Сара, она несла паяльную лампу и зажигалку. На ее лице блуждала сладострастная ухмылка. Вот и верь женщинам! Ведь обещала сообщить участковому, а сама… Но зачем паяльная лампа? Уж не собираются ли после такой «операции» опалить его и съесть сырого? Съесть? Может быть, они людоеды, но Захар сразу этого не понял? Все может быть в греховном мире. Однако зачем в таком случае отрезать кисть? Убили бы, да и съели. Наверное, хотят насладиться его мучениями. Не исключено, что могут отрезать куски мяса от разных частей тела – истязателям продление удовольствия от созерцания моих страданий. Господи, до чего же люди низко пали в грехах своих! Образуми их, Господи!
     Эти мысли отчаяния в считанные секунды пронеслись в раскаленном мозгу Захара. Собрав оставшиеся силы, хотел закричать, позвать на помощь хоть кого-нибудь. Неужели никто не услышит, неужели Создатель отвернулся от него и не пошлет в этот момент человека к проклятому свинарнику?!
     Но отчаянный крик не успел вырваться наружу. Казимир в один прыжок подскочил к Захару и закрыл ему рот ладонью. А ладонь его оказалась почему-то волосатой.
     – Разжигай лампу! – приказал Казимир Саре. – Живо! Как отрежу кисть, то сразу прижигай культю, чтобы остановить кровь. Этот негодяй мне еще живым нужен. Не штопать же мне его жилы викрилом. Много чести для паразита.
     Струя яркого пламени вырвалась из паяльника. Сара расхохоталась, обнажив кривые стертые зубы.
     Казимир схватил Захара за правую руку и по-змеиному прошипел:
     – Наступил миг расплаты, подлюга! Я ждал его целую жизнь.
     Все тело Захара от ужаса онемело. Он вдруг вспомнил, что у него свободны обе руки, что наступил тот самый момент, когда нужно дать последний и решительный бой маньяку, он ждал этой минуты, а когда она пришла, то его покинули силы. Не то чтобы правой – он и левой рукой не может ворохнуть. Словно наступил паралич всего тела. Он вновь попытался закричать, однако Казимир еще плотнее зажал ему рот мохнатой рукой. Волосы от его руки лезли узнику в нос, и дышать было совсем невмоготу.
     С большим усилием Захар освободил рот от мохнатой руки тюремщика и закричал. Точнее – завыл, словно волк, попавший в капкан, и… проснулся.
     Все тело - в липком поту. Сердце готово выпрыгнуть из груди, на которой сидела… жирная черная крыса. Ее бесстыжие, наглые глазки внимательно изучали слабеющего узника. Она не боялась и не собиралась убегать. Похоже, эта тварь и перекрыла дыхание Захару, расположившись прямо на его губах. Удивительные животные эти крысы. Они тонко чувствуют слабеющего человека, которого можно не опасаться. А пришла она, наверняка, на запах его окровавленной руки.
     Немного отдышавшись, Захар с неожиданной для себя силой ударил правой рукой крысу сбоку, и та, с визгом улетев на столик с хирургическим инструментом, опрокинула банку со спиртовой смесью, приготовленной для консервации сувенира нейрохирурга.
     Всполошившиеся от крика узника свиньи стали требовать еду и недовольно тыкать своими пятачками в пустые корыта и дверь «камеры».
    
     16
     Казимир посмотрел на часы и заторопил супругу.
     – Как с баландой?
     – С какой баландой?
     – Что спрашиваешь? Забыла, время пришло злодея кормить. Я должен соблюдать лагерный режим.
     – Скоро ночь, Козя. Я баланду и не варила. По лагерному времени сейчас вечерний чай.
     – Чай? Ну да, чай. Собери сто пятьдесят грамм черного хлеба, половину селедки и кружку чая. Сгодится вчерашний.
     – Чай с сахаром?
     – Ты что, сдурела на старости? Тебе в лагерях давали сладкий чай?
     – Не припоминаю.
     – То-то. И не вздумай меня объегорить. Узнаю – пожалеешь.
     – Успокойся, Козя, я не намерена обманывать тебя. Все сделаю, как скажешь! – Сара умышленно не перечила мужу.
     Эта история с прикованным к кровати подполковником милиции ее пугала, и она решила: будь что будет – сегодня же ночью, когда муж уснет, выйти из дома и позвать на помощь. Чего доброго, еще умрет у них в сарае невинный человек. Такой тяжкий грех ей не хотелось брать на душу. Сама не могла освободить узника, так как у нее не было ключей от наручников, а искать их у спящего супруга боялась: Козя спит чутко и может поймать ее на этом неблаговидном деле. Тогда уж, точно, несдобровать. Может убить в приступе ярости.
     Когда собрала чай для арестанта по указанному ей меню, то, не раздумывая, поставила «лагерный» паек на поднос и подала мужу:
     – Сам понесешь или мне сходить?
     Казимир изменился в лице. Заорал:
     – Обалдела, старая! Кровопивцу на подносе подавать?! За какие заслуги?
     – А на чем?
     – В ведре, в чем же еще! Вон в том, поганом. В котором мусор выносишь.
     – Хорошо, Козя. Я переставлю.
     Она опустила скудную трапезу узника в ведро и поставила его возле ног супруга.
     – Всего и делов-то. Неси в ведре. Может, все же мне отнести? Дай ключи.
     – Ключи? – вдруг возвысил голос Казимир и впился испепеляющим взглядом в лицо своей половины. – На подносе, видишь ли, чай с сахаром, понимаешь ли! Чего удумала? Сознавайся! Отпустить намерена? А может, влюбилась, моя дорогая? Говори, что замыслила?! – Он крепко ухватил Сару за предплечье, со злостью потряс ее, потом вдруг сменил ярость на милость: – Ладно, чего с тебя взять, женщина. Слабая ты, раскисла. Готова лютого врага, душегуба, отпустить на волю. Спасибо тебе, женушка!
     – Не сочиняй, Козя, – мягко ответила Сара, внутренне все больше укрепляясь в мысли, что нужно как можно скорее освободить несчастного узника. Сейчас же, как только Козя пойдет к нему, сбежать и созвать соседей. А для Кози вызвать «скорую». Без стационарного лечения тут не обойтись.
     – Постели мне на раскладушке возле окна, – приказал Казимир.
     – Это зачем? – удивилась Сара. – У тебя хорошая, просторная кровать.
     – Хочу на раскладушке, – как маленький ребенок, закапризничал Казимир.
     – Ладно, постелю у окна.
     – Сейчас постели.
     – Зачем сейчас? Ты же в сарай пошел. Как вернешься, будет постелено.
     – Хочу сейчас, – настаивал Казимир и подтолкнул супругу в плечо.
     – Как скажешь.
     Она быстро постелила на раскладушке возле окна, всем своим видом выражая полную покорность.
     Но то, что произошло в следующую минуту, повергло ее в шок.
     Казимир извлек со дна ниши довольно толстую, полутораметровой длины, цепь и с ловкостью жонглера приковал супругу наручниками к цепи, предварительно перекинув ее петлей на батарею отопления.
     – Отдыхай, дорогая, – с чувством удовлетворения вымолвил он и мелко захихикал. – Так надежнее. Разные глупости в голову не полезут. Ложись. Я скоро.
     Сара села на раскладушке и закрыла лицо ладонями. Цепь звякнула металлом. Большего оскорбления от любимого мужа она и представить себе не могла. Но вместе с тем никакого чувства озлобления к своему Козе она не испытывала. Только жалость и желание любым способом помочь ему одолеть навалившуюся на его голову болезнь. Самая простая и, похоже, самая верная мысль пришла ей в голову: «Не было бы пленника в свинарнике – не привязалась бы и эта страшная болезнь к Козе. Но как ему это объяснишь? Единственный выход – освободить подполковника. И всем будет хорошо. Была возможность, но сама ее упустила из-за нерешительности. Но что можно сделать сейчас, будучи на цепи?»
     Никакого выхода несчастная женщина не видела.
     Казимир еще раз окинул довольным взглядом прикованную на цепь жену, взял ведро с «лагерной» пайкой для арестанта и отправился в свинарник.
     17
     Захар пребывал в каком-то странном состоянии. Спать после того, как омерзительная крыса полежала на его губах, не хотелось. То, что голодные свиньи теперь не имеют доступа к его неподвижным ногам, мало утешало. Есть и пить не хотелось. Наверное, перетерпел. Возможно, такое состояние испытывают люди, объявившие голодовку, после первых мучительных дней без пищи. Затем вместе со слабостью приходит безразличие к еде, замедляется процесс мышления и на первый план выходит желание покоя.
     Хотя мысли в голове потекли медленнее, вместе с тем они как-то заострились, стали приобретать философские формы. Но стройности логики и последовательности в них не было. То одна привяжется, как репей к овечьей шкуре, то неожиданно на смену ей придет другая, назойливая, затем новая примкнет. И в основном эти мысли были с вопросительным знаком. И, как правило, ответов на них он не находил. Самым докучливым был вопрос, почему он, именно он, оказался в столь необычной ситуации? В чем прогневил Бога, который именно ему послал такое тяжкое испытание? Значит, было за что? Но за что? Как понять? Где найти ответ? Ведь не курил, спиртным не злоупотреблял, не прелюбодействовал, наркотики даже не пробовал, по службе не злоупотреблял, никого под уголовную статью, не имея на то оснований, не подводил. Некоторые коллеги, чего там скрывать, ради процента раскрываемости шли на различные правонарушения. Не раз и его подбивали. Но он не поддавался ни на какие искушения, которые впоследствии давали ощутимые материальные выгоды. Еще бабушка его, Марья Кузьминична, светлая ей память, внушала ему с детства: «Внучек, в Библии сказано: не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут». И эти мудрые слова на всю жизнь засели в его голове и стали как бы путеводной звездой, одним из главных ориентиров в поступках. И тут он может честно сказать, что ни разу не покривил душой. Хорошо помнит и другую библейскую заповедь из уст бабушки: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки». И тут он не помнит обиженных им, потому что таковых просто не было. Если бы были, то он сейчас бы попросил у них прощения перед смертью. Напротив, были случаи, когда отсидевшие срок в тюрьме приходили к нему после освобождения и благодарили за справедливое к ним отношение во время дознания и следствия.
     Захар тяжело вздохнул, и вдруг ему вспомнилось еще несколько бабушкиных заповедей, а точнее, заповедей библейских, которые Марья Кузьминична вдалбливала ему с особой старательностью и заботой, не раздражаясь, что до сознания внука эти заповеди почему-то доходили особенно трудно. «Вы слышали, что сказано: «око за око и зуб за зуб». А Я (Иисус Христос), говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую. И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду. Вы слышали, что сказано: «Люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего». А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас».
     – Любите врагов ваших, молитесь за обижающих вас… – прошептал Захар пересохшими губами. – Господи, как это непросто! Господи, а ведь я смерти желал тюремщику своему, Казимиру. Господи, прости меня за мысли мои агрессивные! Прости, Господи! – Захар, приподнявшись, перекрестился. Вновь лег на спину и вдруг ощутил какую-то необъяснимую радость. От чего? И понял. От того, что правая рука была свободна и он мог перекреститься. Приподнявшись, трижды перекрестился, устало лег и смежил веки. Подумал: «Ведь Казимир Абрамович, по сути, больной человек, несчастный. А я возненавидел его, собрался задушить. Нет, никакой схватки! Еще и еще раз говорю: никакой схватки, никакой агрессии. Потому что на все Божья воля. Раз я оказался в таком ужасном положении, значит, так было угодно Богу. Зачем, я пока еще не понял, но душой принимаю. Выходит, покориться судьбе? Нет, тут вопрос, наверное, следует поставить по-другому. Не покориться безропотно судьбе, а молиться до последнего вздоха за тюремщика своего, за то, чтобы Господь дал ему прозрение, вернул разум несчастному. В этом и есть спасение обоих. Ведь Казимир Абрамович есть жертва сталинизма. Он желает справедливого, по понятиям его больного воображения, возмездия за расстрелянную сотрудниками НКВД семью. И то, что я оказался похожим на убийцу энкавэдэшника, – трагическая случайность. Но случайность ли? Может, тут кроется какая-то закономерность, какой-то высокий замысел Божий? В таком случае на меня возложена особая миссия? Но какая? А что, если я своими мыслями и действиями должен повлиять на больное сознание Казимира Абрамовича? Возможно. Но как? Через молитву? Наверное, через молитву. А как же иначе? Конечно, через молитву. Если бы я в драке задушил Казимира Абрамовича, то тем самым умножил бы зло. Он хочет отомстить мне за преступные действия бывших чекистов, то есть злом ответить на зло. Я же, уподобясь ему, на его зло готовился ответить таким же злом. А на земле это не единичный случай. И что выходит? А получается то, что, ответив на зло злом, мы множим его среди всего человечества. Может, я несу бред, будучи уже не совсем здоровым? А что, если я уже схожу с ума и своего врага начинаю считать чуть ли не потерпевшим? Потерпевшим? От кого? От меня, что-ли? Кто из нас прикован наручниками к кровати? Он или я? Вроде, я. Так кто ж потерпевший? Ах да, я же потерял нить рассуждений, логику в мыслях. Мы оба потерпевшие. Он и я. Я – от него, а он – от режима Иосифа Виссарионовича. Вон и боровков он своих назвал Адольф и Иосиф. Ясно, что не без оснований. Похоже, по его разумению, такие имена могут носить только свиньи. «Любовь» к Гитлеру, видно, Казимир Абрамович питает не меньшую, чем к «вождю всех народов». За что? Тут и рассуждать нечего. Каждому известно особое отношение бесноватого к еврейскому народу. Политика. Сплошная политика. А куда без нее?
     Захар тяжело вздохнул. В его положении можно философом стать. Хотя раньше к данной науке особого пристрастия не имел. Вот что значит экстремальная ситуация.
     – Господи, верни разум Казимиру Абрамовичу, – прошептал он. – Господи, ты все видишь. Не дай совершиться злу. Господи…
     Он вдруг осознал, что не знает ни одной молитвы. Как же молиться за врага своего? И тут перед глазами всплыл образ бабушки, и слова ее вспомнились: «Ты, внучек, сердцем должен чувствовать в себе Бога. Он в каждом человеке есть. Бог в тебе – это твоя совесть. Если от чистого сердца просишь о чем-нибудь Господа нашего Иисуса Христа, то он обязательно тебя услышит и поможет. По вере твоей тебе и дано будет».
     – Господи, – вновь прошептал Захар пересохшими губами, – пожалей несчастного Казимира Абрамовича. Верни ему рассудок. Господи, избавь тюремщика моего Казимира от головной болезни, поразившей его разум. Господи, сделай так, чтобы он прозрел и зло, которое готов творить, ушло из него навсегда. Господи, на все Твоя воля! Господи, на все Твоя воля! Господи, на все Твоя воля! Господи…
     Через некоторое время, обессиленный, Захар провалился в очередной кошмарный сон. Он спал, а губы его продолжали шептать. Но слов разобрать уже нельзя было.
     Большой паук-крестовик, словно разведчик, опустился с потолка на «веревочке» почти к самому лицу узника, посмотрел, подумал о чем-то своем и неспешно удалился. Если бы Захар увидел его, то наверняка бы подумал: паук – к хорошим новостям, бабушкина примета. Но какие в его положении могут быть хорошие новости? Если только одна – быстрая смерть без мучений. Но, как говорит народная мудрость, человек предполагает, а Господь располагает.
     18
     Выйдя из сеней, Казимир вдруг остановился в нерешительности. Поставил ведро с ужином «зэка» и потер пальцами виски. В голове возник какой-то ступор, вроде как отрубился мыслями не только от реальности, но и от всего, что в ней было, забыл, куда и зачем идет. Через минуту опомнился, взял ведро, посмотрел на него вопросительно, прошел к скамейке под березой, сел, поставил ведро на землю и посмотрел в темно-синее вечернее небо. Неожиданно увидел, как небосклон прочертила светящаяся точка и упала куда-то за горизонт. Затем вторая.
     Прошептал:
     – Метеориты. Красиво!
     Тишина во дворе стояла необыкновенная, если не принимать во внимание привычный шум от сброса красильной фабрики. Посмотрел на березы: листочки не шелохнутся.
     – Ишь, как замерли. – И в глазах его проклюнулся осмысленный блеск. – Хорошо-то как.
     Вспомнились есенинские строки:
     И березы стоят,
     Как большие свечки…
     – Как там дальше? Забыл. А знал. Сколько помнил из Есенина! Куда что ушло?
     Навалившись спиной на березу, закрыл глаза, стал дышать полной грудью. Прислушался к себе. Шум в ушах вроде как ослаб, височная боль утихла. Когда стреляло в виски, боль была невыносимой, жить не хотелось, а как отпустило – благодать окружающая стала заметнее. Так вот и сидел бы с закрытыми глазами, ни о чем не думая, наслаждаясь окружающим миром, созданным Господом.
     Будучи от природы человеком умным, Казимир почувствовал, что внутри него происходят какие-то перемены. Но какие – толком не мог понять. Все кругом, вроде, обычное и в то же время какое-то другое. Сознание на поверхностном уровне уже улавливало перемену, но мозг еще не понял сути происходящего. Не углубляясь в высокие материи, он бы сравнил окружающий мир, который он видел сейчас, с фотографией, снятой в резкости, а тот мир, который он видел до этого, был каким-то размытым, нечетким.
     – Надо больше быть на свежем воздухе, – подумал он. – А то валялся на кровати без дела – вот и ослаб, обленился. Возобновлю утренние пробежки по берегу Ини. Движение – это жизнь. Сам неоднократно наставлял своих пациентов.
     Наметилась чуть заметная тропинка, по которой стала отступать болезнь. Тут главное было – не вспугнуть ее. Не помешать уйти. Пошла – и пусть себе спокойно уходит. Покой и тишина – и уйдет. А если напугаешь, то она с перепугу вернется и еще глубже окопается. И тогда уж выманить ее из глубокого окопа будет значительно труднее.
     Господи, если бы все это понимали! Некоторые не понимают в силу своего невежества, другие – из-за приобретенной в миру грубости, иные – в силу неинформированности, а многие и задумываться не хотят.
     К какой категории относится соседка Авдотья, сорокапятилетняя разбитная разведенка, затруднительно сразу сказать. Но то, что ее, вроде бы, безобидный поступок вернул Казимиру Абрамовичу уходящую болезнь, это факт очевидный.
     Подвыпившая Авдотья, шедшая от Митрохиных с новоселья, увидев сквозь штакетник сидевшего под березой Абрамыча, решила подшутить над ним. Подойдя неслышно, она гаркнула во все горло:
     – Руки вверх! Шаг вправо, шаг влево – стреляю без предупреждения!
     А ведь знала соседушка, что Казимир Абрамович Гаревских много лет мыкался по сталинским лагерям, затем был реабилитирован и нервная система у него издергана до предела. Бог ей судья.
     После такого неожиданного окрика Казимир вскочил на ноги и, испуганно тараща глаза на соседку и не узнавая ее, весь затрясся и, заикаясь, хрипло прошептал:
     – Виноват, гражданин начальник! Не бейте, гражданин начальник. Простите, гражданин начальник. Не бейте…
     Он опустился на колени и, ухватив штакетник руками до побеления суставов, продолжал шептать с дрожью в голосе:
     – Не бейте, прошу вас! У меня сломаны обе ключицы. Не бейте, умоляю! – Из глаз его покатились крупные слезы.
     У Авдотьи, казалось, весь хмель вылетел из дурной головы. Она была потрясена эффектом своей «шутки».
     – Абрамыч, что с тобой? – тихо спросила она. – Прости, я же пошутила. Ну, шутейно крикнула.
     Но напуганная болезнь уже вернулась в голову несчастного.
     Казимир видел теперь перед собой грозного и жестокого офицера НКВД. Его пересохшие вдруг губы еле слышно продолжали шептать:
     – Не бейте по спине, у меня отбиты легкие. Вы же знаете. Я еле выжил. Прошу вас, не бейте по почкам. Ведь у меня одна почка, вторая, отбитая, удалена. Не бейте, гражданин начальник! Я не виноват, что родился евреем! Не бейте, гражданин начальник!..
     Постепенно слов его уже нельзя было разобрать. Только губы слегка шевелились. А глаза сквозь пелену слез со страхом следили за торопливо уходящим офицером НКВД – соседкой Авдотьей.
     Когда Авдотья исчезла из поля зрения, Казимир медленно поднялся на дрожащие ноги и долго со страхом озирался по сторонам.
     Через некоторое время до его сознания дошел требовательный визг свиней, и он понял, что нужно позаботиться о животных. Сработала обыкновенная привычка. Он заспешил в избу, на кухню. Здесь еще с обеда было приготовлено полное ведро с едой на вечер. Сара, как всегда, расстаралась.
     Забрав ведро, отправился в свинарник. Визг Адольфа и Иосифа достиг таких высоких нот, что резало в ушах.
     Вылив из ведра в корыто, присел на ящик с плотницким инструментом и стал наблюдать, с какой жадностью, отталкивая друг друга, жрут оба борова.
     Спустя несколько минут в мрачном расположении духа он устало поднялся и… заметил что-то новое в обустройстве свинарника: чуть меньше половины его было перегорожено – доски свежие, некрашеные. Посредине дверь. Зачем? Что за ней? Кто посмел перегородить без его разрешения? Может, Сара? Но к чему? А вон глазок в двери.
     Нагнулся, посмотрел в него. Темно. Любопытно: что за дверью? Так просто не войдешь – замок.
     Инстинктивно пошарил в кармане. Ключ. Может, подойдет? Подошел.
     Открыл замок, заглянул. Темень, как ночью в погребе. Вернулся, отыскал на полке свечку. Зажег и осторожно пошел в пристройку.
     Каково же было его изумление, когда увидел на кровати обросшего мужика. Но когда заметил на его ногах наручники – был просто потрясен. Что это: явь или сон?
     – Кто вы? – спросил тихо. – Как здесь оказались? Что означают наручники?
     Несмотря на слабость и депрессию, Захар уловил за словами тюремщика какие-то изменения в психике.
     – Меня захватили в заложники террористы и спрятали в вашем сарае, – нашелся он. – Снимите скорее наручники и сообщите в милицию.
     – Террористы? Почему сюда?
     У Казимира – каша в голове.
     Он сел на порог открытой двери, поставил свечу на пол в сторонке и обхватил голову руками.
     – Не знаю, – ответил Захар. – Шел. Меня ударили. Очнулся здесь.
     Но Казимир уже ничего не воспринимал. Какое-то чудовище схватило его за голову и стало сжимать ее железными лапами до адской нестерпимой боли. Не голова, а гудящий колокол, который хотят расколоть кувалдой.
     Застонав, он с трудом поднялся и на подкашивающихся ногах, цепляясь за стены свинарника, потом сеней, побрел в избу.
     Зайдя в комнату и окончательно обессилев, он упал на пол. Через минуту с усилием сел на полу и стал тупо смотреть по сторонам. Увидел женщину, сидящую на раскладушке. Озадачился, что она привязана цепью к батарее. Жену в этой женщине не узнал. И то, что она говорила ему, не мог разобрать.
     Посидев некоторое время, он вдруг запрокинул голову, закатил глаза и с хрипом опрокинулся навзничь. Ноги, руки и голова его судорожно задергались, из уголка перекошенного рта показалась пена.
     Может быть, Казимир Абрамович в этот раз и отбыл бы в мир иной, если бы за врага своего и о его исцелении не молился усердно узник свинарника. Молитва за врагов – великая сила. Сам Спаситель заповедал нам молиться за врагов своих. На кресте Он молился за распинавших Его.
     И Господь услышал.
     19
     Проводив Казимира усталым взглядом, Захар сначала впал, было, в полное отчаяние: похоже, что его тюремщику стало хуже. А если его хватит удар, от которого не подымется? В таком случае его участи, участи заключенного, не позавидуешь. Дверь в «камеру» открыта, свиньи, проголодавшись, придут к нему и начнут грызть его ноги. Опыт в этом у них уже имеется. Хорошо, что теперь обе руки свободны и он сможет от них отбиться. Но намного ли хватит сил?
     Усилием воли отогнав мрачные мысли, Захар сел на кровати и принялся исследовать наручники на ногах. Лодыжки были схвачены накрепко, и вырвать ноги из стальных объятий «браслетов» представлялось весьма проблематичным. Но так как надежды на спасение извне с каждой минутой таяли, оставалось надеяться на самого себя да Господа.
     – Пока горит свечка надо попытаться освободить хотя бы одну ногу, – произнес он вслух и подумал: «В случае удачи смогу защитить себя от Казимира, если тот вознамерится все же ампутировать мне кисть. Но, может, у тюремщика изменились планы? Похоже, с психикой у него проблемы усилились. Даже не узнал своего подопечного. Напрасно ожидать от него доброго поступка. Просил Создателя вернуть разум несчастному, но ему еще хуже стало. Похоже, не услышал Господь мою молитву».
     Вспомнилось наставление бабушки: «Молиться, внучек, надо постоянно, с усердием. А когда молишься, то сердце твое должно быть чистым и открытым. И непременно надо верить в Господа нашего Иисуса Христа. Никаких сомнений не должно оставаться в твоей душе. По вере и будет дано. Господь услышит. Ты верь в это».
     – Я верю, бабуля, – прошептал Захар и взялся обеими руками за наручники на правой ноге. – Господь мне поможет, но и сам я не должен лежать бревном.
     Сколько времени бился Захар с наручниками, он не знал. Кожу на лодыжке изодрал до крови, и на ладонях появились кровавые мозоли. Но сталь не сдавалась.
     Измученный до крайности, он упал на спину и закрыл в изнеможении глаза.
     Свечка догорала, и в «камере» становилось темнее и неуютнее. Вот свечка погасла, и остался тонкий тусклый лучик, проникающий с территории Адольфа и Иосифа в проем неплотно прикрытой двери.
     Под кроватью прошуршала крыса, за ней вторая. Пискнула одна, ей ответила другая.
     «Наверное, советуются, не пора ли им отобедать моими ушами или носом, – мрачно подумал Захар. – Нет, зверюги, с обедом подождете. Я еще живой».
     Сон от усталости накатывал волной, но логическая нить в рассуждениях, хотя и вялых, пока не рвалась. Почему-то все чаще перед глазами возникал образ бабушки, ее слова, которым в детстве он не придавал большого значения. Сейчас же они приобретали совсем иной смысл. И он вспомнил главную молитву.
     «Ты, внучек, помни, – наставляла она, – какой бы серьезной ни была наша забота, каким бы тяжелым ни было наше горе, в унынии и печали, в тоске и скорби, в болезни душевной и болезни телесной мы всегда можем вернуть себе покой, здоровье и радость. Для этого достаточно знать молитву из семи слов. Эта молитва – суть всей православной веры. Объяснить ее – значит объяснить всю правду о человеке и Боге. Вот эта молитва: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!»
     – Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! – прошептал Захар. - Господи, дай прозрение тюремщику моему Казимиру Абрамовичу! Исцели его, несчастного, Господи! Воистину, он не ведает, что хочет сотворить, и держит меня в заточении по болезни своей душевной и умственной. Господи, излечи его от недуга, не дай свершиться злу! Господи, пусть не множится зло, жертвой которого в свое время стал невольно Казимир Абрамович! Господи, на все Твоя воля! Господи, услышь меня! Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! Господи…
     Постепенно сознание затуманилось, и Захар провалился в глубокий сон. В сон без кошмаров.
     20
     Сара с болью и страхом смотрела на супруга. Исстрадавшееся сердце ее сжималось от жалости к несчастному, но дорогому ей человеку. Когда Казимир упал и забился в очередном приступе, она, забыв о цепи, бросилась было к нему, но железо не пустило. Повиснув на одной руке, она приглушенно зарыдала. Крупные слезы бусинками скатывались по ее морщинистым щекам на старенькое платье.
     Казимир бился на полу в судорогах, а она не в силах была прийти ему на помощь, лишь шептала:
     – Господи милостивый, спаси и сохрани! Господи, спаси и сохрани!
     Через некоторое время Казимир успокоился, тяжело перевернулся на живот, положил голову на согнутую руку и громко, словно бульдозер, захрапел.
     Сара замерла: «Может, обойдется? Господи, услышь меня! Только на Тебя уповаю. Господи милостивый, помоги рабу твоему Казимиру освободиться от болезни! Умоляю Тебя, Господи!»
     Дыхание Казимира с каждой минутой становилось ровнее и тише. Сара, замерев, смотрела на него с любовью и надеждой. Козя был для нее единственным родным человеком. Случись с ним самое страшное – и для нее потеряла бы смысл дальнейшая жизнь. Слишком многое связывало их – одинаковая судьба, пережитые невзгоды.
     Они словно созданы были друг для друга. В самые тяжкие дни, когда, казалось, уже не было сил дальше жить, переносить унижения и нужду, они находили слова поддержки друг другу и одолевали очередное препятствие. А сколько их было! Не счесть. Главное препятствие, которое порождало все остальные, – то, что они были евреями.
     Сара тяжело вздохнула и, с нежной грустью глядя на спавшего мужа, чуть приметно улыбнулась. Она вспомнила, как они встретились и познакомились.
     Давно это было. Какой же это был год? Сразу и не вспомнить. Но точно запомнилось – были первые дни нового года. Она сидела на холодной скамейке продуваемого всеми ветрами вокзальчика на глухой сибирской станции с каким-то странным названием – то ли Медвежий угол, то ли Медвежий тупик. Мороз за тридцать, а на ней – тонкий серый платок, потертая зэковская телогрейка да длинная юбка из грубого сукна. На ногах – суконные боты, скрывавшие потертые туфли на низком каблуке, а в мозолистых руках без рукавиц маленький узелок – все имущество отмотавшей в сталинских лагерях червонец годков по грозной 58-й статье. Словом, враг народа. Не одевать же было врагов в меховые одежды. Врагов было много, на всех мехов не напасешься. В кармане – справка об освобождении и несколько рублей с мелочью. Катись куда хочешь, но только плохих слов в адрес отца всех народов больше не произноси. А то пожалеешь на всю оставшуюся жизнь. Это Сара запомнила, как таблицу умножения.
     «Как жить? Что делать? Куда ехать и на какие шиши?» – скребли душу беспокойные мысли.
     О холоде, с которым в лагерях сроднилась, не хотелось думать. До него ли?
     Тут и раздался над ухом спокойный, не без иронии, мужской голос:
     – Что скукожилась, красавица, как общипанная курица в холодильнике?
     Подняла глаза. Молодой человек лет тридцати. Худощавый, небритый, с умными серьезными глазами. Одет в зэковскую телогрейку, шапку-ушанку, стеганые затертые штаны да видавшие виды валенки.
     Сара (было ей в ту пору 26) за словом в карман не полезла:
     – Где ты, герой, видел общипанную курицу в холодильнике? Я, например, забыла, как она выглядит.
     – Да и я смутно помню, – серьезно ответил молодой человек и сел рядом. – С детства.
     Он вздохнул, задумался. Помолчали.
     – Похоже, мы с тобой одного поля ягоды, – продолжил он.
     – Вроде так, – кивнула она.
     – Что ж, давай знакомиться. Меня зовут Казимир.
     – Сара.
     – 58-я?
     – Она самая.
     – Сколько?
     – Десятка.
     – А у меня и того больше. Но, как ни трудно забыть прошлое, а надо, Сара. Нужно новую жизнь начинать.
     – Легко ли забыть?! – вздохнула она и потерла озябшие руки.
     – Да ты совсем закоченела, – сказал он и, взяв кисти ее рук в свои, стал их растирать и согревать дыханием.
     Она почему-то не возразила против его свободного поведения. Может, потому, что почувствовала в нем какую-то внутреннюю силу, уверенность. А она так нуждалась сейчас в поддержке.
     – Спасибо, согрелась! – поблагодарила она, убирая свои руки из его горячих ладоней.
     – И какой твой маршрут, Сара? Куда поедешь?
     – Сама не знаю. У меня никого нет, и никто меня не ждет.
     Он помолчал, стряхнул с ушанки залетевший с ветром снег и с глубоко спрятанной грустью ответил:
     – И у меня никого. Я тоже еще не выбрал норку на территории огромного СССР, где спрятаться. Видно, Сара, судьба не случайно свела нас на этом забытом Богом полустанке.
     – Может быть, – тихо согласилась она.
     Казимир решительно поднялся.
     – Знаешь что, красавица, так не годится. Столько пережить в лагерях, а стоило оказаться на воле – раскиснуть. Что делать, куда податься?! Мир не без добрых людей. Надо действовать. Пошли-ка к дежурному по станции. Надо согреться и чего-нибудь перекусить.
     – Да он нас и близко не пустит, – нерешительно запротестовала Сара. – Мало ли желающих.
     – Пустит, – улыбнулся Казимир. – Как говорил Наполеон, города надо брать обаянием.
     Подхватив одной рукой Сару, а другой – свой тощий рюкзачок, Казимир направился к дежурному по станции.
     С дежурным он нашел общий язык и даже подружился. Потом был горячий чай с сахарином и бубликами, и, более того, нашлись два места у знакомого проводника в поезде «Иркутск – Новосибирск».
     Так они попали в Новосибирск. Почему именно в Новосибирск? Просто в поезде было тепло, и решили ехать до конечной. Тем более, что и проводник был новосибирский.
     Все невзгоды, выпавшие на их долю, сплелись в большой колючий клубок, словно лагерная колючка. Прикоснешься к нему в воспоминаниях – кольнет в самое сердце. Со временем колючки немного притупились, но раны от них до сих пор не заживают – ноют и кровоточат. А черно-белые картины пережитого и сейчас перед глазами встают – четкие, с мелкими деталями.
     Новосибирск – крупнейший город Сибири. Можно сказать, ее столица. И работы разной в нем в ту пору было много. Были бы руки. Но вся загвоздка оказалась в том, что две пары молодых трудолюбивых рук принадлежали евреям. И не просто евреям, а евреям – врагам народа. Везде их опасались брать на работу – кабы чего не вышло. Ведь своя рубашка у начальства была ближе к телу. Сколько обошли отделов кадров! Всюду участливые кивки головой, глаза в сторону и невнятное бормотание: на данный момент свободных мест нет. И это было тем унизительнее, что перед воротами заводов и фабрик висели объявления, что срочно требуются рабочие различных специальностей и без специальностей – разнорабочие.
     Но вот Господь сжалился, и их приняли на работу на втором кирпичном заводе. И то после того, как кадровик, вздыхая, долго ходил из кабинета в кабинет, оттуда куда-то звонили, потом позвал претендентов на рабочие места из коридора в кабинет и, впервые посмотрев им прямо в глаза, устало изрек:
     – Берем. Обоих. Подкатчиками. Работа тяжелая.
     – Мы согласны.
     – Но смотрите, – продолжил кадровик хмуро, – чтобы никакой политики.
     Он торопливо заполнил какие-то бумажки, подал их и сухо закончил:
     – Ордера на койкоместа в общежитиях. Найдете мастера Нефедова – одноногий, на протезе, он все объяснит. До свидания.
     Подкатчики. Сырые кирпичи в чугунных формах нужно было грузить на специальную тележку – вагонетку и по узкоколейке закатывать в печь обжига. Тележка с кирпичем-сырцом – полторы тонны. Печей обжига шесть. Тележек двенадцать. Одну, с дышащим жаром кирпичом, – из печи для остужки, другую, с кирпичем-сырцом, – в печь. Нельзя промедлить с загрузкой. За малейший простой – штраф, вычет из зарплаты. Жара – как в аду. Спецодежда (комбинезоны) прилипает к мокрому от пота телу, словно купальник в бассейне. От напряжения и усталости – радужные круги перед глазами. Только бы дождаться тридцатиминутного перерыва на обед. Дождались. Тут решай, что лучше – рухнуть, раскинув руки, на пол в душевой и отдохнуть, не шевелясь, или поспешить в столовую и проглотить порционный обед, не чувствуя вкуса, да на рабочее место. Только и успеешь. Чаще выбиралось второе, потому что без пищи долго не протянешь. И так изо дня в день. Под зорким наблюдением мастера.
     Казимир (как никак – мужчина) с большим трудом, но держался, а Сара через месяц такой изнуриловки была на грани обморока. И случилась беда. Обессиленная, упала, и вагонетка, поехавшая назад, раздробила ей ногу.
     В больнице провалялась около двух месяцев. Ногу спасли, сложили буквально по кусочкам. Но все же она стала кривенькой. Казимир не отходил от Сары все свободное время. Большую часть заработанных денег тратил на нее. Сам дошел до того, что в пору было по нему изучать скелет человека. Но духом не пал. Глаза его по-прежнему блестели волевым настроем, а Саре он при встрече сказал:
     – Держись, красавица! Будет и на нашей улице праздник. Поправишься – пойдешь работать заготовщицей на обувную фабрику. Я договорился. С кирзавода тебе дадут хорошую характеристику.
     – А ты?
     – Я уже там работаю. Вторую неделю. Вчера на станок перевели.
     – И ты мне только сейчас об этом говоришь?!
     – Не хотел лишний раз волновать. Для тебя сейчас важно спокойствие.
     – Спасибо, дорогой! Но как тебе доверили станок?
     – А я сапоги мастеру сшил. Такие, что он от удивления полдня говорить не мог.
     – Ты умеешь шить сапоги? Я не знала. Где научился?
     – В лагерях, где ж еще.
     – По-моему, мы обращались на обувную, и нам отказали.
     – Верно. Но я прежде этих сапог сшил сапоги старшему мастеру на кирзаводе. А мастер на обувной фабрике – его зять. Смекаешь?
     – Смекаю. Какой ты у меня молодец.
     Сара сказала «ты у меня» – и густо покраснела. Он ее понял и немного порозовел. Они оба чувствовали, что их взаимная симпатия перерастает во что-то большее. И Казимир, крепко сжав ее ослабевшую ладонь, просто сказал:
     – Хватит нам жить в разных общежитиях. Выходи за меня замуж.
     И она просто ответила:
     – Я согласна.
     Через две недели они поженились. Стали жить в семейном общежитии обувной фабрики. Старом, тесном, но семейном: комнатка восемь квадратов и общая кухня на десять семей. Однако были счастливы, словно у них появился отдельный дворец.
     Оба работали и учились в вечерней школе. Потом Казимир успешно сдал вступительные на очное отделение в медицинский институт. Сара стала уважаемым человеком на обувной фабрике, ее назначили на должность мастера. Жили на ее зарплату да скромную стипендию Казимира. Им хватало. Казимир учился блестяще, и они строили оптимистические планы на будущее. То были годы, полные светлых надежд. Оба были реабилитированы, и каких-либо препятствий для личного развития не было.
     И все было бы хорошо, если бы в их общежитии не поселился отставной офицер НКВД Гришка Бушуев. Хотя лет он был уже не молодых, но жильцы стали звать его просто Гришка, подчеркивая тем самым неуважение к нему за чрезмерное пристрастие к спиртному и скверный характер. Бедная жена его Мария от семейных скандалов высохла и почернела до неприличия. Однако терпела – куда денешься с тремя детьми.
     Прознав, что Гаревские евреи, Гришка объявил на кухне, что сделает все возможное, чтобы выжить этих поганых жидов из их общежития. Жильцы к его заявлению отнеслись спокойно и даже, более того, равнодушно. Но Гришка успокоиться не мог. С каждым днем он распалялся все больше и больше. И чем крепче он был в подпитии, тем больше брани изрыгал из хмельного рта в адрес вообще везде проникших жидов, и супругов Гаревских в частности.
     Казимир и Сара молча сносили оскорбления. Благо, в этом у них был большой и печальный лагерный опыт. Для себя они решили: Гришку не замечать. Но такое их поведение еще больше распаляло бывшего энкавэдэшника. Его ненависть к евреям только усиливалась. Дошло до того, что от слов он перешел к физическому давлению: то толкнет и начнет с ехидцей и вызывающим поклоном извиняться за свою неосторожность, то преднамеренно наступит на ногу – и вновь язвительные извинения, а то умышленно столкнет локтем со стола на пол что-нибудь из посуды Гаревских – и опять притворные вздохи и извинения, а в глазах – презрение и лютая ненависть.
     А что соседи? Соседи делали вид, что ничего не замечают. Их устраивало жить по принципу: моя хата с краю, я ничего не знаю.
     Как-то Казимир разговорился с Михалычем, ближайшим соседом по комнате, и осторожно пожаловался на бесчинства Гришки. В ответ Михалыч грустно вздохнул:
     – Никто с ним не хочет связываться. У него справка из психдиспансера. На учете он. По нервной болезни и в отставку ушел раньше времени. Связаться с ним – себе дороже. Ему убить человека ничего не стоит. И отвечать не будет.
     – Но почему он так люто ненавидит евреев? Что мы ему плохого сделали?
     – Вы-то ничего, но вот в лагере под Воркутой, где Гришка служил в свое время надзирателем, один из евреев, не выдержав истязаний, пырнул его заточкой. С тех пор лютее врага, чем еврей, для Гришки не существует. Того еврея, его обидчика, скоро отнесли на лагерный погост. Ты же знаешь, что сотрудники НКВД оскорблений не прощали.
     – Еще как знаю.
     – Так что я могу посоветовать одно: меняйте место жительства. Лучше всего приобрести какой ни на есть барачок.
     – Так-то оно так, но где денег взять?
     – Тут я вам не советчик.
     На том и закончился разговор. А через несколько дней случилась беда. Гришка пришел домой злой и под большим градусом. И надо же было в это время Казимиру проходить мимо него. Увидев перед собой «лютого врага», Бушуев, изрыгнув: «Жидовское отродье», – ударил его с размаху кулаком по шее. Казимир упал. Может быть, от самого этого удара ничего страшного и не произошло бы, если бы потерпевший не ударился затылком о металлический уголок тяжелых санок. Только через трое суток Казимир пришел в сознание в реанимационном отделении горбольницы. Нейрохирург, покачав головой, тихо сказал:
     – У тебя, молодой человек, хороший ангел-хранитель. Чудо, что выжил. Только вот…
     – Что, доктор?
     – Понимаешь, любезный, очень важный нерв затронут. Жить-то будешь, но…
     – Что вы имеете в виду? Мне, доктор, учиться надо. Я на четвертом курсе медицинского.
     – Так мы коллеги?! Тогда скрывать не буду. Учиться сможешь, но при соблюдении простого условия – излишне голову не напрягай. В противном случае могут быть серьезные осложнения. Голова, коллега, – всему голова.
     Около трех месяцев Казимир давил больничную койку. Сара, исхудавшая, с впалыми глазами, почти всегда была рядом. Использовала очередной отпуск, брала на производстве дополнительные дни без содержания, только чтобы находиться рядом с любимым и самым дорогим ей человеком.
     Молодость и сила воли победили. Казимир пошел на поправку и вскоре покинул опостылевшую больницу.
     Столь радостное событие они отметили в чайной напротив Центрального рынка. Выпили по полстакана дешевого портвейна и закусили недорогой чайной колбасой. Но и портвейн и чайная колбаса им в тот день казались самыми чудесными деликатесами. Они не могли насмотреться друг на друга и говорили безумолку, перебивая друг друга и не замечая этого. Они не обращали внимания на то, что окружающие смотрят на них с любопытством. Когда эмоции несколько улеглись, стали обсуждать, как жить дальше. Деньги у Сары были на исходе, накоплений – ни гроша. В одном оба были твердо убеждены, что возвращаться в общежитие, где по-прежнему верховодил Гришка Бушуев, нельзя. Разве только заехать и забрать скудный семейный скраб. Забрать – не вопрос. Вопрос в том, куда переселиться. Снять угол – платить нечем. Ведь надо на что-то питаться, а Казимиру закончить учебу в институте. Тут на одну зарплату Сары не очень развернешься. И Казимир предложил, на первый взгляд, сумасшедший выход – вырыть землянку в Нахаловке и продержаться в ней два года, вплоть до окончания института.
     – Ведь мы, дорогая, и не то в лагерях пережили, – сказал он твердо. – Переживем. Главное – мы вместе.
     – Конечно, переживем, – поддержала Сара. Она готова была жить с любимым хоть на Северном полюсе в медвежьей берлоге.
     И они пережили. И холод, и скудное питание, и усилившиеся головные боли Казимира при подготовке к госэкзаменам. Все невзгоды вспомнить, так нервной системы не хватит. Лучше забыть. Надо помнить хорошее. А оно было. Недаром в народе говорят, что за черной полосой наступает белая.
     Сколько неописуемой радости было в тот день, когда они въехали в небольшую однокомнатную квартиру в стареньком двухэтажном кирпичном доме. Эту радость словами трудно передать. А удостоен был квартиры молодой нейрохирург горбольницы Гаревских не только за блистательные теоретические знания, но и за практический талант. Может, отчасти и повезло. Так случилось, что Казимиру пришлось делать операцию довольно влиятельному партийному чиновнику. Операция прошла успешно, и способного начинающего нейрохирурга заметили. Потом аспирантура, кандидатская диссертация.
     Сара отговаривала супруга от учебы в аспирантуре, но Казимир был непреклонен:
     – Нет, дорогая, – говорил он, – если мне суждено умереть за учебниками, значит, тому и быть. Не могу стоять на месте. Тянет меня к знаниям. Буду учиться. Разве это жизнь – находиться в постоянном страхе за свое здоровье?! Нет, это не для меня.
     – А помнишь, о чем доктор предупреждал?
     – Помню, – улыбался он. – То было давно. Сейчас я сам доктор.
     – Мне даже и возразить тебе нечем, – вздыхала она, – ты стал такой образованный. А я как была мастером на обувной, так им и осталась. Взгляды мои на жизнь не подросли. И по-прежнему беспокоюсь о твоем здоровье.
     – Спасибо, любимая! – отвечал он, садился рядом и обнимал ее за плечи. – И я все тот же. И оба мы – единое целое. Мы слишком много боялись. Сейчас есть возможность пожить свободно. Так давай же отбросим все страхи. Согласна?
     – Согласна, дорогой. Я горжусь тобой, любимый. – Они чувствовали себя тогда самыми счастливыми людьми на всем белом свете. И это несмотря на пережитое, на то, что они в полной мере хлебнули звериных порядков сталинских лагерей, где, казалось, и выжить-то человеку было невозможно. А они выжили. Выжили потому, что верили в свою правду и хотели жить. И верили в Бога. Выжившие становились только сильнее…
     Казимир, глубоко вздохнув, открыл глаза.
     Сара, в воспоминаниях которой, как в калейдоскопе, промелькнули некоторые отрывки из прожитой жизни, вернулась к реальности и инстинктивно бросилась было к мужу, но стальная цепь остановила ее. Тогда в отчаянии она крикнула:
     – Козя, родимый, освободи меня от этой проклятой цепи! Я не могу тебе помочь. – И в бессилии снова заплакала.
     21
     Казимир, тяжко вздохнув, открыл глаза и медленно, с немалым трудом сел на полу. Посмотрев на плачущую супругу, спросил с недоумением:
     – Что плачешь?
     – Да так, что-то в глаза попало, – ответила дрожащим голосом Сара. – Ты-то как?
     – Ничего, – вздохнул Казимир и пристально осмотрелся по сторонам. – Я что, уснул на полу?
     – Выходит, так.
     – Почему?
     – Наверное, устал. А ты не забыл, дорогой, как подшутил надо мной?
     – Подшутил? Я?
     – А кто ж еще? Видишь эту цепь у меня на руке? Ты, любимый, посадил меня на нее, как собачку.
     – Я? А зачем?
     – Это к тебе вопрос, дорогой.
     – Странно, – Казимир потер виски пальцами. – Не помню. Ты уж прости. Глупая шутка. Я сейчас. А где ключ от наручников? Ах, вот!
     Он вынул ключ из кармана пиджака, торопливо, словно извиняясь за свое грубое отношение к жене, снял с нее наручники и цепь, отбросил их под кровать, сел рядом на раскладушке, обнял ее за плечи и нежно поцеловал в висок.
     – Прости, что-то на меня нашло.
     – Есть хочешь? Омлет приготовить?
     – Пока не хочу.
     Он помолчал, прицепившись долгим взглядом за дальний угол комнаты, потом задумчиво продолжил:
     – Сон странный видел.
     – Расскажи. – Она прижалась к нему и стала ласково гладить его по голове, затем принялась массировать ему шею. – Я слушаю.
     – Сначала, как обычно, все лагеря да лагеря снились: «Волголаг», 501-я стройка, «Озерлаг» под Красноярском. Словом, обычная лагерная тематика. На этот раз больше всего 501-я стройка ГУЛАГа, я тебе не раз рассказывал о строительстве мертвой дороги.
     – Да, рассказывал.
     – Так вот, когда во сне лагеря отдалились, как будто в землю ушли, то из-за горизонта выглянуло солнце, алое, ласковое такое, а поверх него на небе появилось четкое изображение Иисуса Христа. Ну, до того четкое, словно стою в церкви и передо мной икона с его изображением. Просто диво дивное. Впервые увидел во сне Господа. К чему бы это?
     – Это хороший сон, Козя, – улыбнулась Сара. – Видеть Господа нашего – к счастью. Значит, все будет прекрасно.
     – Дай-то Бог, – перекрестился Казимир и с просветленным лицом продолжил: – Понимаешь, дорогая, чувствую, что со мной происходит что-то странное. Вроде как заново народился. Наступила какая-то легкость в теле и в мыслях. Такое состояние душевного подъема и жажда жизни у меня были лет пятьдесят назад, когда я вышел из тифозной палаты. Трудно передать словами.
     Глаза у Сары радостно засветились.
     – Я так счастлива, так счастлива!
     Она прижалась к мужу и закрыла глаза. В этот момент ей было так хорошо, что она даже забыла на несколько минут о том, что у них в свинарнике страдает невинный человек. С безмерно счастливыми людьми бывает иногда такое.
     – Выйдем на свежий воздух, дорогой.
     – Да, конечно.
     Они не спеша в обнимку отправились во двор.
     В сумерках сеней, на полу – светлый прямоугольник от оконца. В нем ущербная луна – то появится, то исчезнет, словно парусник проплывает в редких облачках.
     Вышли во двор: светло, тихо, тепло. На душе у обоих умиротворение.
     Однако испытания еще не закончились.
     Скрипнула калитка.
     Скрип ее был негромкий. Не он напугал Казимира, а человек, который вошел в нее. Это был высокий парень с военной выправкой, в кожаном пальто. Он шел уверенно, по-хозяйски. Приблизившись к остановившимся хозяевам усадьбы, он доброжелательно произнес:
     – Здравствуйте! Что, не спится? А я иду – смотрю: свет в окнах. Время позднее. Может, думаю, что случилось? Знаю, что здесь пенсионеры живут. Решил зайти. Если нужна какая помощь…
     Заметив, что хозяева смотрят на него с некоторым испугом, пришелец более мягко добавил:
     – Вы что, не узнали меня? Я как-то заходил к вам. Я ваш участковый. Старший лейтенант Сергей Волобуев.
     Услышав слова «участковый, старший лейтенант», Казимир Абрамович вдруг сжал крепче локоть супруги и осторожно заступил за ее спину. Неожиданно резкая боль пронзила его затылок. Перед глазами замерцали светлячки. И тут же саднящая боль ударила в виски. Но он устоял, только крепче ухватился за руку супруги.
     Участковый не заметил изменений в его поведении, а Сара, поняв, что с ее Козей опять случилось что-то неладное, поспешила отделаться от заботливого участкового.
     – Как же, узнали, товарищ старший лейтенант. Спасибо за внимание. Но у нас все в порядке. Ни в какой помощи не нуждаемся. Бессонница мучает. Старики, что вы хотите. Вот дышим свежим воздухом…
     – Ну, тогда извините за беспокойство, – развел руками Волобуев. – Свежий воздух перед сном – это полезно. До свидания.
     – До свидания, – тихо ответила Сара и почувствовала, что Казимир ослабил свою руку и медленно сползает к ее ногам. У него случился обморок.
     Участковый, не оглядываясь, быстро удалился.
     Сара подхватила мужа под мышки и не без труда затащила в избу. Положив его на раскладушку, сделала холодный компресс на голову. Через минуту Казимир открыл глаза и устало вымолвил:
     – Голова болит и спать хочется. – И тут же, смежив веки, уснул.
     «Вот дура я, дура, – рассуждала про себя сокрушенно Сара. – Еще хотела сама пойти к участковому и рассказать про пленника в свинарнике. А Козя от одного его вида потерял сознание. Но что так подействовало на него? Нет, я сама, без посторонней помощи должна освободить нашего несчастного узника. Похоже, что Козя забыл о нем. Это хорошо. Надо завладеть ключами от наручников и отпустить пленника. А койку разобрать, чтобы Козя не вспомнил о нем. И все наладится с Божьей помощью. Конечно, наладится. Главное – выпустить этого мужчину. С ним и беда уйдет с нашего двора. А на Козю, наверное, так сильно подействовало кожаное пальто на участковом. Недаром он часто упоминал о кожаном пальто на энкавэдэшнике. Козя вроде как на пути к выздоровлению, но воспоминания из него, похоже, еще не ушли. Надо будет увезти его на дачу – подальше от людей и кожаных пальто. Пока не вылечится. Слава Богу, что дача отапливается и можно будет на ней прожить до сильных холодов».
     Постояв в раздумье над спящим Казимиром, Сара засуетилась. Вынув из кармана пиджака супруга ключ от наручников, она заспешила в свинарник.
     В свинарнике – слабый свет да тихое похрюкивание спящих свиней.
     Сара торопилась. Заглянув в темноту пристройки, позвала:
     – Эй, мужчина, вы живы?!
     Ответа не последовало.
     Войдя в пристройку, нащупала лампочку, покрутила, вспыхнул яркий свет.
     Бледный, измученный вид спящего, обросшего щетиной Захара напугал ее. Запекшаяся кровь на его ладонях и лодыжках ног заставила ее поспешить. Стала будить спящего. Но он не просыпался, а только тяжело стонал. Но вот ее настойчивость увенчалась успехом.
     Захар разлепил веки и усталым сонным взглядом посмотрел на Сару.
     – Вы сможете самостоятельно уйти? – спросила она. – Хватит сил?
     – Как видите – пытался, – мрачно ответил он. – Отпустите – уйду. Хоть на четвереньках.
     – Я сейчас.
     Сара лихорадочно стала открывать замки на наручниках ног. Но замки не поддавались.
     – Дайте мне, – попросил Захар и с трудом сел. – Голова кружится от слабости. Вы меня поддерживайте за спину.
     – Ага, – согласилась она и, отдав ключ от наручников, уперлась ему в спину руками.
     – Как наручники снимем – я вам принесу сладкого горячего чаю для подкрепления сил, – пообещала она. – А сейчас надо спешить, пока Казимир не проснулся. Только пообещайте мне, что не вернетесь к нам с милицией и не будете мстить.
     – Обещаю, – устало ответил Захар и со злостью отбросил ключ в сторону. – Но мне кажется, что никогда отсюда не выбраться. Ключ не от этих наручников. Лучше принесите кусок крепкой стальной проволоки.
     – Я не знаю, где ее найти. Но поищу. Может, сначала сладкого чаю?
     – К черту чай, – раздраженно выдохнул Захар. – Ищите проволоку. Или ключи от этих наручников.
     – Поняла, – кивнула Сара и заспешила из свинарника.
     22
     Казимиру снился сон – отчетливый и реальный. Вздрагивая, он бормотал:
     – За что же меня вторично сюда? Я ведь все это уже пережил. За что? Больше мне не выдержать…
     …Снилась 501-я стройка ГУЛАГа, «великая» стройка даже по сталинским меркам. Мертвая дорога… трасса Чум – Салехард – Игарка, строившаяся на костях соотечественников.
     Вот он – политический зэк № 16918, обвиненный в шпионаже и подготовке контрреволюционного восстания, один из ста тысяч «врагов народа», катит тяжеленную тачку, наполненную щебенкой. Под рваными ботинками чавкает грязь. Колесо тачки норовит сорваться с узкой и скользкой доски. Этого нельзя допустить. Удержать равновесие тачки очень трудно, но нужно. Опрокинется – получишь по спине столько ударов от надсмотрщика куском стального троса, сколько выдержишь, пока не потеряешь сознание. Но быстро приведут в чувство холодной водой и пинками кованых сапог. И вновь погрузка щебня в тачку – и вперед. На этот раз пронесло. Триста метров до насыпи преодолено на пределе возможного. Пот стекает градом по истощенному, с впалыми глазами лицу. Он смешивается с холодным сентябрьским дождем. Зэковская роба прилипает к костлявому телу, словно мокрая тряпка к стиральной доске. А сколько таких трехсотметровок за двенадцатичасовую рабочую смену! Не счесть. Зэк № 16918 помнит, что на общих работах заключенный выдерживал в среднем около трех месяцев. Более сильные попадали затем в лазарет, чтобы спустя некоторое время вернуться в бригаду. Второе попадание в лазарет обычно заканчивалось похоронами, если можно так назвать процедуру, когда умершего без гроба бросали в яму, прицепив к ноге бирку с номером по формуляру. В тот раз Казимиру повезло, он избежал участи 580 человек, оказавшись в числе 120 счастливчиков. Именно столько осталось в живых из 700 человек, с которыми он прибыл в апреле на лагерные работы. Как-то обернется на этот раз?
     И вдруг радость. Его переводят в бригаду плотников. Видимо, лагерное начальство обратило внимание на его усердие и способности. Тут шансов выжить было больше. Не успел обрадоваться, а здесь и вторая радость – в бригаде оказался его прежний наставник – священник отец Афанасий, научивший его, помимо прочего, делить трехсотграммовую пайку на три части, не падать духом, сохранять достоинство и улыбаться, даже когда совсем не смешно.
     Вдруг Казимир оказался в бане. Как она ему была знакома! Увидел себя раздетым среди таких же зэков и ужаснулся. Силы небесные! Ходячий скелет среди таких же скелетов. Точно как в гитлеровском концлагере. На грани голодной смерти Казимир побывал еще в начале лагерной жизни. Тогда у него начали отказывать ноги, заболело сердце. Спас хвойный настой, который можно было пить неограниченно.
     Неожиданно № 16918 из бани перенесся в палатку, утепленную «кирпичами», вырезанными из болотного торфа и мшистого дерна. Нары были настелены из жердей, которые резали в притундровых зарослях. На них лежали заключенные, без матрасов и тюфяков. Подстилкой и одеялом служили собственные телогрейки и бушлаты. Вспомнил, что в таких палатках жили поначалу, так как заброски зэковских десантов на участки трассы проводились круглый год, а в тундре негде было взять материал на строительство бараков. Их строили позже. Капитальные лагеря «мертвой дороги»! Они были продуманы до мелочей руководством ГУЛАГа. Каждый представлял собой квадратный участок примерно 200 на 200 метров, огороженный тремя рядами колючей проволоки. По углам квадрата торчали вышки охраны, на них – прожекторы. Они заливали по ночам зону слепящим светом, дабы задумавшему побег заключенному некуда было скрыться. Но побеги случались.
     Вот он, № 16918, бежит по заснеженной тундре. Телогрейка нараспашку, шапка-ушанка в руке. Пот на лице схватывается корочкой льда. Бежит изо всех сил, но ему кажется, что топчется на месте. Подальше от проклятой зоны, лучше умереть в тундре, чем сносить издевательства и пытки лагерного начальства. Шансов на спасение ничтожно мало – полпроцента. Эти полпроцента – эвенк-оленевод на собачьей упряжке. К тому же, смотря какой оленевод. Чаще всего запуганный, который обогреет, а затем сдаст властям. Страх сидел почти во всех. Но были исключения. Вот только на это исключение и была надежда. Но вероятнее всего, беглого истощенного зэка ждала голодная смерть или острые зубы хищника. Не многие боролись с суровой тундрой до конца. Не хватало характера. Такие через несколько дней побега сами выходили на один из многочисленных постов, предпочитая новое наказание неминуемой смерти в белой пустыне. У отца Афанасия характера хватило. Он не вернулся на пост. Его закоченевший труп привез на зону оленевод. Трое суток не хоронили замерзшего в тундре отца Афанасия. Его труп был выставлен на всеобщее обозрение посредине лагеря в назидание желающим совершить побег.
     Заключенный № 16918 бежал и бежал. Колючий снег в лицо. За спиной – лай овчарок. Овчарок, а не лаек из упряжки оленевода. Злобный лай лагерных овчарок зэк ни с каким другим не спутает. Сердце рвется из груди. Все, сил нет. Конец. Над ухом сухо щелкнул взведенный курок нагана. Поднял глаза. Над ним с ехидной усмешкой возвышался рыжий детина без головного убора, в кожаном пальто. Он целится из нагана Казимиру в лоб и говорит: «Ну что, жидовская морда, попался! От меня не убежишь». – И палец рыжего начал нажимать на спусковой крючок…
     Казимир закричал изо всех сил и... проснулся в холодном поту.
     Сев на раскладушке, он опасливо стал озираться по сторонам.
     – Врешь, рыжий, меня не проведешь, – зашептал он и, поднявшись, осторожно, на носках, пошел на кухню. – Знаю, ты где-то здесь притаился. У меня к тебе старые счеты.
     Выглянув на кухню из-за косяка дверного проема, Казимир замер в испуге: на вешалке висело кожаное пальто.
     – Я не ошибся в своих догадках, – зло прошептали его губы. – Ты спрятался и хочешь напасть неожиданно. Не выйдет.
     Стараясь не шуметь, Казимир взял кочергу, прислоненную к топке печи, и, затаившись за косяком, стал поджидать рыжего – своего кровного врага.
     Вот услышал, как кто-то подошел к двери и взялся за ручку.
     Спрятавшись за косяк полностью, Казимир поднял над головой кочергу.
     Войдя на кухню, Сара направилась было в комнату, но в последний момент, увидев, что мужа на раскладушке нет, и подумав, что он вышел на улицу, она круто развернулась, намереваясь разыскать своего Козю во дворе.
     Кочерга просвистела в сантиметре от ее головы и сделала большую вмятину в плахе пола.
     Через секунду взгляды нападавшего и чудом спасшейся жертвы нападения встретились.
     – Козя, ты чуть не убил меня, – тихо вымолвила побледневшая Сара. Она поняла, что с мужем вновь происходит что-то страшное.
     Но Казимир Абрамович не слышал ее и некоторое время не узнавал. Уставившись на супругу оловянными глазами, он заговорщически шепнул:
     – Тише, он где-то близко.
     – Кто, Козя?
     – Рыжий в кожаном пальто. Видишь, пальто на вешалке? Повесил, а сам спрятался. Он с наганом. Хотел застрелить меня.
     Сара забрала у супруга кочергу и ласково вымолвила:
     – Нет здесь никакого рыжего, дорогой, тебе почудилось. Пойдем спать.
     Но Казимира не сдвинуть с места.
     – Не ври. Кто такая? Его сообщница? – он выхватил у нее кочергу.
     – Я твоя жена.
     – Жена? А как тебя зовут?
     – Сара.
     – Сара? Странно. Что-то припоминаю.
     – У тебя заболела голова, и тебе надо отдохнуть, дорогой. Поспишь – и все будет хорошо.
     – Да, да, голова, – закивал Казимир и, не выпуская кочерги из левой руки, правой стал массировать затылок. – Припоминаю, ты была моей женой.
     – Я и сейчас твоя жена, – ласково ответила Сара и попыталась забрать у него кочергу. Однако Казимир оттолкнул ее руку.
     – Поможешь разыскать его, – неистово зашептал он Саре на ухо. – Мы должны покончить с ним. Не отходи от меня.
     Он цепко ухватил Сару за руку и увлек на кухню. Она поняла, что в данный момент, чтобы не усугубить обстановку, нужно не спорить с ним и находиться рядом. А где, собственно, ей еще было находиться, как не возле своего любимого, вдруг сраженного тяжелым недугом. И как это раньше она не обратила внимания на проклятое кожаное пальто, принадлежащее узнику свинарника, просто закрутилась и не до вешалки было.
     – Хорошо, Козя, как скажешь.
     – Наверное, он прячется в сенях, – с опаской шепнул Казимир и толкнул ногой дверь. – Не бойся, вдвоем мы справимся с ним. Пошли.
     Он осторожно направился в темные сени, подталкивая перед собой в спину Сару.
     – Бросайся ему под ноги и держи, – тихо напутствовал он жену. – А уж я не промахнусь.
     – Да он, поди, уже далеко отсюда, – как можно спокойнее ответила Сара, хотя ее колотило от нервного возбуждения. – Убежал. Увидел, что нас двое, и убежал.
     – Ну да, обрадовалась, – с укором обронил Казимир. – Такой не убежит. Во-первых, здесь его дорогое кожаное пальто, а во-вторых, он хочет застрелить меня, как и моих родителей с сестренкой…
     Вдруг, не закончив фразу, Казимир оттолкнул Сару в сторону и изо всех сил ударил кочергой по окошку сеней. Стекла – вдребезги, а Казимир – в недоумении.
     – Зачем разбил окно? – с грустью спросила Сара.
     Казимир зажал ей рот ладонью.
     – Он проходил мимо окна. Жаль, что я промазал. Ловкий, подлец.
     – Козя, это плывущие по небу облака отражались в стеклах. Пошли спать. Уже глубокая ночь.
     – Не говори чепухи, – зло прошептал Казимир. – Сонных придушит. Он притаился где-то во дворе. Не бойся. Он нас двоих сам боится. Пошли.
     Не отпуская руки Сары, озираясь по сторонам, он повел ее во двор. Прижавшись спиной к поленнице, приказал:
     – Не шевелись. Уверен, что он пойдет мимо нас за своим пальто.
     – Хорошо, дорогой, – ответила Сара. – Давай постоим, подышим свежим воздухом. Какая замечательная сегодня погода.
     Хотя эта уже старая, немало пережившая женщина старалась говорить мужу ласковые, добрые слова, но на душе у нее кошки скребли. Неужели ее любимый окончательно свихнулся? «Господи, спаси и сохрани несчастного! Хватит ему того горя, что он пережил в жизни. Господи, услышь мою молитву: верни разум мужу моему Казимиру Абрамовичу, моему любимому Козе. Возьми мой, а ему верни. Господи, на все воля Твоя!»
     Вдруг Казимир напрягся сильнее и впился пальцами в руку Саре.
     – Слышишь – он здесь! Спрятался в свинарнике.
     – Успокойся, дорогой, – устало вздохнула Сара. – Там наши свиньи – Адольф и Иосиф. Они спят и во сне похрюкивают.
     – У нас есть свиньи?
     – Ты что, забыл? Не ты ли их кормишь каждый день? В ноябре хотел резать.
     Казимир недоверчиво посмотрел на супругу.
     – Хочу взглянуть.
     – Что с тобой, Козя? Тебе плохо? Ты совсем потерял память? Надо поспать.
     – Не говори ерунды, – зло оборвал Казимир. – Напротив, я теперь все вспомнил. То есть вспоминаю. Уверен, что рыжий прячется в свинарнике.
     Сжав в правой руке кочергу, а левой не выпуская руки Сары, он почти силой повел её в свинарник.
     При их входе свиньи поднялись и сердито засуетились.
     Некоторое время Казимир молча смотрел на них, потом присел на корточки и почесал Иосифа за ухом. Словом, признал свиней за своих. У Сары немного отлегло от сердца.
     Но вот Казимир поднялся и посмотрел в сторону сделанной им перегородки.
     – Что это? – спросил он и ткнул в перегородку кочергой.
     – Ты что, забыл? – ответила Сара с напускным равнодушием. – Сам сделал дополнительный отсек для хранения угля и спрашиваешь. Надо будет пораньше его привезти, пока тепло. Ладно, пошли спать.
     Но Казимир не слушал жену. Открыв дверь, он вошел в пристройку и остолбенел.
     Ослабевший Захар спал тяжелым сном, постанывая и шевеля пересохшими губами. Руки его были раскинуты в стороны, на правой кисти засохла кровь. На ногах, под стальными браслетами наручников, также засохшая кровь.
     Через некоторое время Казимир отошел от шока и, взирая на спящего, словно на редкий экспонат в музее, стал медленно обходить кровать. Вот его удивленный взгляд приклеился к висящим наручникам, которыми до этого была прикована правая рука Захара, потом задержался на правой окровавленной кисти, затем на окровавленных ногах. Вот он остановился в задумчивости и стал потирать себе лоб, словно вызывая какие-то воспоминания. Вдруг, утвердившись в чем-то, он на цыпочках, чтобы не разбудить спящего, вышел из пристройки и осторожно прикрыл за собой дверь. Ни слова не говоря, он подхватил понурую жену под руку, вывел ее из свинарника и эту дверь также прикрыл осторожно.
     Только оказавшись во дворе, Казимир возбужденно зашептал:
     – Сара, я все вспомнил, вспомнил до мелочей. Ко мне вернулась память. Не знаю, что со мной было, но теперь в голове прояснилось.
     – Вот и хорошо, дорогой, – обрадовалась Сара. Я верила, что болезнь отступит. Ты должен был выздороветь. Ты сильный человек. Если б ты знал, любимый, как я сейчас счастлива.
     Однако радость Сары была преждевременной.
     – Тише, разбудишь этого негодяя! – недовольно прошипел Казимир и прикрыл рот Сары ладонью. – Идем в избу.
     Не выпуская руки жены, он завел ее на кухню и с предосторожностью прикрыл входную дверь.
     – Слушай и не перебивай, – заговорил он приглушенно. – Я-то вспомнил, а вот у тебя в памяти прорехи.
     – Ну что ты вспомнил?
     – То, что этого рыжего паразита я поймал на улице и привез в багажнике в наш свинарник. Там приковал его наручниками к кровати, после чего мне стало не по себе. Уснул и забыл про него. А он за это время освободил руки от наручников! Не исключено, что может снять наручники и с ног. Это проще сделать со свободными руками. Нужно вновь надеть на него «браслеты».
     – Козя, дорогой, но за что ты мучаешь этого человека? – со слабой надеждой спросила Сара (а вдруг не вспомнит, и удастся освободить пленника).– В чем он провинился перед тобой?
     – Ты что, совсем рехнулась? – Обрушился на нее Казимир. – Глупая женщина. Недаром говорится, что у женщин волос длинный, а ум короткий…
     – Козя, ты никогда прежде со мной так оскорбительно не разговаривал.
     Но Казимир на замечание не обратил внимания. Он был поглощен своими мыслями.
     – Надо спешить! – не очень вежливо ткнул он супругу кулаком в плечо.
     – Что ты намерен делать?
     Но ее вопрос пролетел мимо его ушей.
     – Куда делись наручники? – пробурчал он недовольно, осматривая помещение кухни.
     Через минуту успокоил себя:
     – Ладно, обойдусь сыромятными ремнями.
     Вскоре в его руках оказались три длинных сыромятных ремня, которыми весной он перевязывал охотничью резиновую лодку для удобства транспортировки.
     – Не хуже наручников, – удовлетворенно хмыкнул он, подергивая ремни с обоих концов.
     Посмотрев на Сару, озадаченно произнес:
     – А вдруг проснется, когда я его начну вязать?
     И, не дождавшись от жены ответа, добавил:
     – Ничего, меня не перехитрит.
     Сходив в комнату, он вышел с заряженным шприцем и показал его Саре.
     – Мы продлим его сон и сделаем свое дело.
     – Какое дело? Ты что намерен с ним сделать?
     – То, что он заслужил.
     – Козя, да этот мужчина не виноват перед тобой ни в чем. Отпусти его. Умоляю тебя! Не бери грех на душу.
     На этот раз Казимир не закричал на жену и даже голоса не повысил. Он явно был поглощен предстоящим делом. Однако удостоил ее ответа:
     – Эх, женщина, женщина! Ну и коротка же у тебя память. Ведь этот рыжий энкавэдэшник мою семью расстрелял в 37-м. Сколько тебе говорить об этом. Но я с ним поступлю гуманно – только ампутирую правую кисть, чтобы не смог больше держать в ней наган и творить зло. Отрезанную кисть заспиртую – другим убийцам в назидание и для моего удовлетворения. Наконец-то мои родные будут отомщены! Согласись – это совсем не равноценное отмщение. Совсем не равноценное... – голос его сорвался, и он вдруг заплакал, заплакал навзрыд, как ребенок, обиженный несправедливо.
     Это было ужасное зрелище. Пожилой человек, в морщинах, с поседевшими висками, размазывал руками по лицу обильно текущие слезы и в тоже время сам готовился к преступлению.
     От жалости к родному человеку и от мысли, что этот родной человек, потеряв рассудок, сейчас может совершить непоправимое, у Сары сердце сжалось в маленький незащищенный комочек. Как только этот комочек, столько вынесший в жизни, еще продолжал биться, бороться за жизнь, за любимого человека!
     – О, Господи, спаси его душу от греха! – прошептали ее бескровные губы. – Господи, он не ведает, что готовится совершить! Господи, услышь мою молитву!
     Разум подсказывал Саре, что любым способом надо остановить мужа. От ее действий зависела судьба двух человек. Себя она не имела в виду. Что же делать? Что же делать?
     – Возьми чистую простыню, – приказным тоном распорядился Казимир. – При операции должна быть идеальная стерильность. Будешь мне ассистировать.
     – Какая может быть стерильность в свинарнике? – Сара решила подыграть мужу и поискать какую-нибудь возможность для освобождения пленника. – Давай перенесем его в избу. Ведь здесь и операцию делать сподручнее – места больше.
     – Нет, – решительно возразил Казимир. – Нельзя. Койка в двери свинарника не пройдет.
     – Так мы его без койки перенесем и положим на раскладушку.
     – Так-то оно так, но тогда придется снять наручники с ног, и он может убежать, – задумчиво почесал в затылке Казимир.
     – Убежать? Да ты что, дорогой. Он чуть живой. Совсем слабый.
     – Нельзя, – вздохнул бывший нейрохирург. – Придется операцию делать на месте. Хотя люблю порядок и чистоту, но… – Он помолчал, еще раз вздохнул и более решительно продолжил: – Не будем рисковать. Ты же знаешь, какие они хитрые, эти энкавэдэшники. Наверняка притворился спящим и ждет момента, чтобы с него сняли «браслеты». Нет, будем делать в сарае. Бери простыню да пойдем.
     Саре ничего другого не оставалось, как вынуть из шкафа чистую простыню и вернуться к супругу.
     – Пошли, – строго бросил он, и они направились в свинарник.
     Была глухая ночь. На этот раз Адольф и Иосиф при появлении хозяев не поднялись, а только нервно похрюкали слабыми дремными голосами да и успокоились, продолжая смотреть свои свинячьи сны.
     Казимир сделал знак супруге, призывающий к молчанию, и потихоньку вошел в пристройку. Сара только заглянула.
     Захар по-прежнему спал тяжелым тревожным сном, постанывая и вздыхая.
     Казимир растянул тонкие губы в довольной усмешке и вынул из кармана пиджака шприц. Осмотрев по-хозяйски помещение «операционной», он остановил встревоженный взгляд на опрокинутой банке со спиртовой смесью: ценной жидкости в сосуде осталось всего с пол-литра.
     Усмешку с его губ словно сдуло. В прищуренных глазах засветились злобные огоньки. Осторожно, чтобы не шуметь, он поднял банку и, багровея от накатывающегося гнева, показал Саре. Та сочувственно кивнула головой.
     Казимир машинально передал Саре шприц со снотворным и тихо вышел из пристройки. Банку с остатками спиртовой смеси он бережно взял в обе руки и головой указал жене на выход.
     Когда вышли во двор, зло прошептал:
     – Вот мерзавец, как же он умудрился опрокинуть банку?! Паскуда! За такую наглость я ему отрежу обе руки.
     Саре пришла неожиданная мысль, которая, собственно, соответствовала действительности:
     – Не он опрокинул банку. Он не мог достать. Вероятнее всего, ее уронила крыса. Тут их столько бегает – жирные, здоровые.
     – Крыса? – Казимир на некоторое время задумался, потом перенес свой гнев на крыс.
     – Возможно, крыса. Вероятнее всего. Они, подлюги, с лагерей меня преследуют. Поймаю – зажарю на медленном огне.
     – Успокойся. Тебе надо поспать.
     – Сейчас не до сна, – решительно возразил Казимир. – После операции.
     – Но Козя! Перед операцией ты всегда немного отдыхал. Вздремни хоть чуть-чуть.
     – Нет, я уже настроился, не расслабляй меня. Пойдем, заполним банку спиртом и начнем. Да, нужно не забыть жгут, а то изойдет кровью. А он мне, паразит, живым нужен. Хочу поговорить с ним после операции. Я долго ждал этого момента.
     Он нашел в буфете графин с медицинским спиртом и почти весь перелил в банку с остатками спиртовой смеси.
     – Жаль, нет больше формалина, – с легкой досадой пробурчал он, закрывая банку полиэтиленовой крышкой. – Но ничего, и так неплохо. Впоследствии заменю.
     Держа наполненную банку в вытянутых руках, как ценную реликвию, он подошел к поникшей Саре, неподвижно стоявшей посреди кухни с опущенными руками, и спросил её с лихорадочным блеском в глазах:
     – А где будем хранить наш бесценный сувенир?
     Сара мгновенно представила себе, как этот кровавый сувенир будет выглядеть, и её затошнило, а потом закружилась голова. Она еле стояла на ногах, бледная как мел.
     Не услышав от жены ответа, Казимир повторил:
     – Куда поставим банку с сувениром? Она должна быть на виду. Перед сном буду любоваться им и спокойно засыпать.
     Усилием воли Сара заставила себя глубоко подышать, потерла под сердцем, затем – виски, и ей стало немного легче. Хотя ноги еще сильно дрожали от слабости, но она, с трудом шевеля непослушным языком, наконец, смогла ответить мужу:
     – Поставим в комнате. На тумбочку. На место видеомагнитофона. Сувенир важнее. А видику потом определим место.
     – Да, на тумбочке самое видное место, – согласился Казимир, направляясь в комнату. Сара на ватных ногах последовала за ним.
     Подойдя к тумбочке, Казимир столкнул видеомагнитофон на пол и водрузил на его место банку с консервантом для кровавого сувенира. Ударившись об пол, видеомагнитофон раскололся на куски. Но Казимир на это не обратил внимания. Он отступил от тумбочки на пару шагов и, с любовью глядя на банку, вымолвил удовлетворенно:
     – Самый раз.
     Сара вдруг ощутила, что в кулаке что-то сжимает. Это был шприц со снотворным, приготовленным для узника свинарника.
     «Шприц – единственный выход из этой ужасной ситуации, – подумала она. – И медлить нельзя».
     Воспользовавшись тем, что Казимир любовался установленной на тумбочке банкой со спиртом, Сара порхнула к настенному шкафчику, достала флакон с эфиром, смочила им носовой платок и, вернувшись к мужу, неожиданно приложила платок к его носу и придержала.
     Казимир дернулся было, но тут же ослаб и медленно осел на пол.
     Сара для верности еще некоторое время дала подышать мужу эфиром, затем, отняв платок от его носа, оголила ему руку по локоть и без промедления и каких-либо сомнений сделала укол снотворным. Потом не без труда уложила безвольное тело супруга на раскладушку.
     Она почувствовала такую усталость во всем теле, что села на полу возле раскладушки, закрыла глаза и откинула голову на край раскладушки. Она была на грани обморока. Ей не хватало воздуха, и она стала дышать открытым ртом. Хотелось пить, но совершенно не было сил, чтобы подняться. Ей попался под руку носовой платок, валявшийся сбоку, и, взяв его, она стала обтирать с лица выступивший пот. Но платок сослужил ей на этот раз плохую службу. Он оказался тем самым, смоченным эфиром. Сара почувствовала, что засыпает. Много ли ей надо было, обессилевшей? Сознание удалялось от нее. Последней мыслью, которая сопротивлялась сну, была тревожная мысль о пленнике свинарника: «Я освобожу тебя. Вот только чуть отдохну и приду. Я знаю – ты меня ждешь. Чуть отдохну и…»
     Она медленно свалилась на пол и попала в крепкие объятия Морфея.
     23
     Захар проснулся частично от того, что в соседнем помещении поднялись свиньи. Они, видимо, недавно отошли от сна и пока ходили не спеша, совершая утренний променад и готовя свои прожорливые желудки к завтраку. С другой стороны, прогнала сон нестерпимая жажда. Сейчас он очень хорошо понимал Саида из кинофильма «Белое солнце пустыни», когда тот изнывал под палящими лучами солнца, будучи закопанным в горячий песок до самой головы. Но Саиду пришел на помощь Сухов, напоил бедолагу да еще из плена освободил. Саиду больше повезло. От кого ждать помощи Захару? Только, наверное, от Господа! Сара обещала прийти с ключом от наручников или с проволокой, но так и не сдержала обещания. Кто знает, может, она и не могла. Этот ненормальный Казимир вполне мог прибить ее.
     Напрягшись всем телом, Захар с большим трудом сел. Голова кружилась от слабости. Посидел, привыкая к новому положению тела, задумался: «Неужели так и придется сдохнуть в этом ужасном свинарнике?! Бесславная смерть, товарищ подполковник. А ведь всего-навсего осталось освободить от «браслетов» ноги. Надо еще попробовать».
     При первом же прикосновении к лодыжкам застонал от саднящей боли: ноги пронзили тысячи иголок. Боль ударила острием в затылок. Он знал, что к боли можно привыкнуть, и стал потихоньку растирать израненные ноги. Из ран засочилась кровь. Попробовал стянуть «браслеты» с правой ноги. Но тщетно. Зазор был минимальный, и надежда на успех таяла с каждой минутой. Не легче было и с левой ногой. Железо не уступало.
     Обессиленный от бесплодных попыток, Захар опрокинулся на спину и смежил веки. Никогда бы в жизни он себе не представил, что может оказаться в столь нелепом и трагическом положении. Свободны обе руки, а он не может освободиться от пары идиотских наручников. Где ж твоя смекалка, начальник угрозыска?
     Отдышавшись, он открыл глаза, намереваясь продолжить попытку обрести свободу, и... встретился взглядом с глазами упитанной черной крысы, сидевшей на металлической спинке кровати. Её черные глазки, сверкающие при электрическом свете, пристально смотрели в лицо беспомощному пленнику, а ноздри широко раздувались. Похоже, что её привлек запах человеческой крови. Крыса покачивалась, стараясь сохранить равновесие на нетолстом железном пруте. Кончик ее длинного хвоста-шнура методично касался голой ступни Захара. Это прикосновение вызывало не только чувство омерзения, но и чувство отчаянной беспомощности.
     У Захара возникло естественное желание запустить чем-нибудь в наглую тварь, и он инстинктивно пошарил руками возле себя. И вдруг замер от неожиданной удачи. Некоторое время не верил в свалившееся счастье. Это был путь к спасению. Как он мог забыть о такой простой вещи! Его пальцы наткнулись на металлическую пряжку ремня. Внутри пряжки был крепкий железный язычок около двух миллиметров толщиной и длиной сантиметра четыре. Это было как раз то, что нужно для открывания замков наручников. Ещё было хорошо то, что у язычка был загнут кончик.
     Не веря до конца в удачу и помня, как по своей неосмотрительности лишился кусочка проволоки, он осторожно снял ремень, зажал пряжку в ладони, сделал виток ремня вокруг ладони и, приподнявшись, словно бичом, хлестанул по крысе. И попал. Оглушенная крыса со злобным взвизгом шмякнулась на пол и растворилась в темноте.
     Время было очень дорого. Захар торопливо сел на кровати и с замиранием сердца стал вводить язычок пряжки в скважину замка наручников на правой ноге. Язычок вошел. Полуповорот вправо по оси, зацеп, щелчок. Есть! Сердце забилось учащенно. Потянул за дугу «браслета», и тот освободил ногу. В первое мгновение даже не поверилось. Он тупо смотрел на свободную, ободранную до крови ногу и с минуту не мог нормально соображать от нахлынувших чувств. Но вот с удовольствием согнул и распрямил освобожденную ногу, потом ещё и ещё. И тут ремень, оставленный без присмотра, вдруг скользнул за спинку кровати на пол. Захар от такой чудовищной несправедливости замер с открытым ртом, словно парализованный. От ужаса происшедшего по телу пробежали холодные мурашки. Да за что же такое жестокое наказание? В чем он провинился перед небесами? Уже был почти свободен. Хотя всего одна нога осталась в наручниках, но ведь не уйдешь!
     Просидев несколько минут в тяжелом трансе, он посмотрел на валявшийся за кроватью ремень с такой тоскливой надеждой, что от этого взгляда, казалось, неподвижный предмет задвигается. Но ремень лежал неподвижной змеей и сам двигаться в сторону несчастного пленника не собирался. Тогда Захар, сместившись к спинке кровати, согнулся под кровать справа до такой степени, что заломило ногу, схваченную в наручники. Но, несмотря на отчаянное усилие, не дотянулся до ремня сантиметров на пятнадцать.
     После такого непривычного гимнастического упражнения долго отдыхал, готовясь повторить его, но только слева.
     В это время свиньи, изрядно размявшись и нагуляв аппетит, по обыкновению запросили свой завтрак. Но так как хозяева его не принесли, то Адольф и Иосиф, теснясь в дверном проеме, не в очень доброжелательном настроении вломились в помещение узника. Они понимали, что здесь находится человек и, может быть, он удовлетворит их потребность в пище. Остановившись возле кровати, они требовательно, с угрожающими нотками захрюкали. Затем Адольф обратил внимание на валявшийся на полу ремень и начал пожевывать его и отталкивать своим пятачком от кровати.
     – Проклятый фашист! – невольно вырвалось у Захара, наблюдавшего за свиньями. – Что тебе дался ремень! Свинья – она и в Африке свинья.
     Но тут Иосиф тоже принялся жевать ремень и, словно поняв отчаяние арестанта, стал своим рылом двигать ремень в сторону кровати, прямо под левую руку Захара.
     – Ну, ещё чуть-чуть, дорогой мой поросеночек! – прошептал в волнении Захар, приготовившись схватить ремень, который имел сейчас цену всей его жизни.
     Есть! Ремень оказался в руке. Захар сжал его с такой силой, словно его отбирали несколько человек. Но никто ремень не отбирал, и свиньи потеряли к нему всякий интерес.
     Справившись с волнением, Захар принялся открывать замок последних наручников. Язычок пряжки вошел в зазор без проблем, но внутри не хотел поворачиваться, как этого бы хотелось. Захар поднажал. Замок не слушался.
     «Не сломать бы язычок пряжки, – с тревогой подумал он, ослабляя нажим. – Тогда конец последней надежде».
     Но язычок пряжки был крепким и верно служил своему хозяину.
     После минутного отдыха Захар осторожно вновь принялся за замок. Всё делал вроде бы правильно. Вот она, защелка. Но почему-то не поддается. Может, проржавела? Бывает. Кто знает, где взял эти наручники тюремщик и сколько они пролежали в сырости. Язычок у пряжки крепкий, и просто надо покрепче давануть.
     Даванул. Язычок выдержал, а внутри замка что-то посыпалось. Захар похолодел. Похоже, замок сломался. Но это не значит, что наручники не должны открыться. Здесь два варианта: или дужка наручников свободно отойдет, или, если замок заклинило, её только распиливать.
     Некоторое время Захар держался за дужку наручников, не решаясь её поднять. Но вот потянул. Не поддалась. Тогда, теряя последнюю надежду, рванул её вверх изо всех оставшихся сил. Стальной «браслет» не сдвинулся с места. Он сохранял холодное равнодушие к судьбе пленника. Рванул ещё раз. Результат тот же. Значит, заклинило. Тут только может помочь ножовка по металлу или напильник. Но где взять? Все, конец. Значит, такая судьба. Как говорила бабушка: «Судьбу на телеге не объедешь». Вон как свиньи разорались. Сейчас придет к ним с едой тюремщик, увидит его в одних наручниках, рассвирепеет и вновь закует в кандалы на все четыре точки. И помешать ему будет невозможно. Он ведь может усыпить уколом в стопу неподвижной ноги.
     Захар трижды перекрестился и трижды прошептал распухшими пересохшими губами:
     – Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного! На Тебя одного уповаю. На всё Твоя воля!
     Он лег в изнеможении на спину, устало смежил веки и все свои мысли устремил к Создателю: «Господи, Ты одна моя надежда. Спаси мою душу от зла несправедливого. Господи, я прощаю тюремщика моего, Казимира, и не оставляю в душе своей места для ответного зла к нему. И Ты прости его, Господи. Он не ведает, несчастный, что делает. Ведь он – жертва того жестокого времени, когда разрушались храмы и правил безбожник. Слава Богу, то черное время прошло, но оброненные зерна зла кое-где прорастают в душах людей неверующих и больных. И зло, совершенное ими, порождает новое. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помоги остановить его. Верни разум Казимиру и всем людям, творящим зло. Всели в их страдающие души Любовь к себе подобным и к Тебе Господи! Господи, на все Твоя воля!..»
     Сознание затуманилось, и обессиленный Захар мягко провалился в глубокий светлый сон. Через некоторое время на его губах появилась слабая, но добрая улыбка. Так обычно улыбаются во сне дети и вообще люди, у которых сердце наполнено любовью.
     24
     Адольф и Иосиф неистовствовали. Они требовали пищи и не на шутку расхулиганились: сердито сдвигали пустое корыто рылами, зло огрызались друг на друга и повизгивали, стараясь выдать как можно более высокие ноты. Они усвоили, что чем громче будут издавать непотребные звуки, тем быстрее их накормят. Другого оружия воздействия на забывчивых хозяев у них не было.
     Утро этого сентябрьского дня выдалось на редкость ясное и солнечное. На высоком голубом небе – ни облачка. Только в одном месте – почти вертикальный, похожий на шкурку белого барашка, след от пролетевшего истребителя-бомбардировщика Су-34.
     Теплый луч солнца упал сквозь оконное стекло на сомкнутые веки Казимира. Пригрел.
     Казимир глубоко вздохнул и открыл глаза. Первую минуту он лежал по-прежнему на спине неподвижно, раскинув руки и устремив прижмуренный от солнца безразличный взгляд в потолок. Пока никакой мысли не было. Потом в глазах возник вопрос: «Где я? Почему сплю одетый?»
     Приподнявшись на локтях, осмотрелся. Увидев спящую в одежде на полу супругу, удивился и тут же испугался: «Что-то случилось?! Но что?» – Ответ не приходил в голову. Предысторию столь странного своего сна он не помнил.
     С усилием сев на раскладушке, он с тревогой окликнул спящую:
     – Сара, ты чего?! Что с тобой?
     Сара что-то пробурчала во сне, но не проснулась.
     Казимир, с трудом поднимаясь с раскладушки, повторил вопрос громче:
     – Сара, что с тобой?
     Сара открыла глаза, со стоном села на полу и с удивлением посмотрела на мужа.
     Казимир опустился перед женой на колени и с нежной тревогой обнял её за плечи.
     – Тебе плохо? Что произошло?
     Сара все вспомнила, но что было вечером в действительности рассказывать мужу не хотела. Боялась навредить ему. Её по-прежнему беспокоило состояние здоровья мужа и трагическое положение плененного незнакомца. Что делать, она не знала. Но что-то надо было делать. Дальше так не должно продолжаться. Силы у их пленника на исходе, да и мужа надо срочно положить в больницу. Одно её останавливало – как бы непродуманными действиями не ухудшить состояние любимого Кози. К великому своему стыду, она чувствовала, что здоровье мужа ей дороже, чем судьба незнакомца. Конечно же, она очень переживала за пленника, за его тяжелое состояние, но, в конце концов, тревога за супруга перевешивала. И от этого раздвоения ей было мучительно тяжело. Самым хорошим для неё выходом было бы бегство заключенного из свинарника. Чтобы муж больше не увидел его и ничего не вспомнил. Но помочь реально незнакомцу она до сих пор так и не смогла. Чуть было не представилась такая возможность, но, как на грех, нанюхалась эфира и отключилась, уснула настолько, что Казимир проснулся раньше неё. Что теперь делать? Убежать из дома и вызвать «скорую»? Пленника освободят, а Козю увезут в больницу. Конечно, по закону ему, хотя и за умышленное лишение свободы человека, ничего не будет, так как признают больным – это же очевидно. Только вот от нового стресса как бы его не хватил удар. Ведь только от одного вида участкового в кожаном пальто он был на грани. Как же незаметно от Кози освободить пленника? Ну, как? Господи, помоги! Нет моих сил больше. Да, кожаное пальто на кухне. Надо его незаметно спрятать.
     – Ну, что с тобой, дорогая? – вновь спросил Казимир. – Ты меня напугала. – Почему спала на полу, одетая? Ты что, потеряла сознание?
     – Ничего, дорогой, – как можно спокойнее постаралась ответить Сара. – Утомилась и нечаянно уснула. Сейчас все хорошо.
     – Но почему возле раскладушки? Легла бы в постель и прекрасно выспалась.
     – Я возле тебя дежурила, дорогой. С вечера ты очень плохо себя чувствовал. Я переживала.
     – Золотко ты моё, – нежно вымолвил Казимир и поцеловал жену в висок. – Что же мы на полу? Вставай. Я должен тебе что-то рассказать. – Он помог Саре подняться, и они сели на раскладушке рядышком, прижавшись друг к другу.
     – Как ты сейчас себя чувствуешь, дорогой?
     Казимир, нежно обняв жену за плечи, ответил таким радостным тоном, что Сара с удивлением посмотрела на него.
     – Я чувствую себя так, дорогая, словно только что принял крещение.
     Сара с некоторым сомнением всмотрелась в глаза мужа.
     – Это правда?
     – Истинный крест, – твердо ответил Казимир и перекрестился. – Мне очень хорошо. Я же тебе сказал – словно принял крещение. У меня будто крылья выросли.
     – И голова не болит?
     – Ничуть. Я хочу рассказать тебе свой сон. Это был чудесный сон. Говорят, видеть во сне Иисуса Христа – это к счастью.
     – Тебе приснился Иисус Христос?
     – Да. И он со мной разговаривал, как ты.
     – И что же он тебе сказал? – насторожилась Сара.
     – Он сказал, что все будет хорошо. И при этом коснулся моей головы рукой. У него такая теплая рука, как луч летнего солнца. От его прикосновения у меня такая благость разлилась по всему телу!
     – Тебе уже второй раз снится Иисус Христос. Это удивительно. Такой сон к добру. Что-то хорошее и важное должно произойти в твоей жизни.
     – Наверное, – согласно кивнул Казимир. – Только вот одна фраза, сказанная им, мне не совсем понятна. Не пойму, как ее истолковать.
     – Что за фраза? – насторожилась Сара. – Может, вместе поймем.
     Казимир встал, пожал плечами, прошелся по комнате и, остановившись в вопросительном недоумении возле жены, неспешно вымолвил:
     – «Не делай зла другому человеку, и болезнь уйдет из тебя навсегда», – сказал Он. Какое зло? Какому человеку? Какая болезнь? Как будто я болен. Я совершенно здоров.
     Сара замерла в тревожном ожидании.
     Казимир, помолчав в задумчивости, продолжил:
     – И я обещал Ему не причинять зла ни одному живому существу.
     – Обещал?
     – Ну да.
     – Перекрестись, Козя!
     Казимир молча размашисто перекрестился.
     Сара утвердилась в мысли, что ей нужно действовать в этом направлении.
     – Не забудь о своем обещании, Козя.
     – Что ты, дорогая, как можно такое забыть. Я никому в жизни не причинял зла. Только сам страдал от злых людей.
     – Козя, я тебе напомню о твоем обещании Господу нашему Иисусу Христу, если вознамеришься совершить зло в отношении другого человека?
     – Обижаешь, дорогая. Я ничего плохого никому не делал, и не сделаю.
     – А если надумаешь?
     – Сара, что ты говоришь!
     – Козя, если нарушишь обещание, данное Господу, я поступлю так, как это должно, согласно твоему обещанию.
     – Сара, мне странно слышать от тебя такие слова.
     – Ничего странного, дорогой. Для меня это очень важно, потому что я тебя люблю.
     – Очень странно слышать от тебя такие слова, – повторил озадаченно Казимир. – Хорошо, можешь поступать по своему усмотрению, если я хотя бы подумаю дурно в отношении кого-либо. Но свое обещание, данное Господу, я не нарушу. Ты же знаешь, дорогая, что я никогда не изменял своему слову.
     – Знаю.
     – К чему же это твое предупреждение?
     – Сейчас узнаешь. Теперь у меня развязаны руки. Если бы ты знал, как отлегло от сердца. Но надо спешить, дорогой.
     – Ты говоришь загадками и этим пугаешь меня, – забеспокоился Казимир. – Может, все же объяснишь в чем дело?
     – Скоро объясню. Но прежде надо накормить свиней. Слышишь, как они возмущаются?
     Из свинарника через приоткрытую дверь доносился требовательный голодный визг свиней.
     – Так ты о боровках, – простодушно рассмеялся Казимир. – Ну и шутница ты у меня. Что-то раньше я не замечал за тобой такого тонкого юмора. Похоже, мы обидели животных – они здорово оголодали. Мы оба виноваты – проспали. Надо срочно накормить.
     – Я сейчас: с полведра вчерашней картошки осталось, – сказала Сара и заспешила на кухню, – хлеба подмешаю да каши.
     – А я пока кофе сварю, – сказал Казимир и направился вслед за женой.
     На кухне их взгляды почти одновременно остановились на кожаном пальто Захара.
     Сара похолодела от внезапно нахлынувшего волнения: что будет, если все вернется на круги своя? Дальше она не выдержит, и ей придется в открытую воевать с мужем, своим Козей. Иного пути нет. И так огромный грех приняла на свою душу, не вызволив плененного подполковника. Надо немедленно бежать к участковому и обо всем честно рассказать.
     Казимир снял с вешалки кожаное пальто, не раздумывая, надел его на себя и вопросительно хмыкнул:
     – Оно же мне слишком большое. Зачем ты его купила? Размер мой знаешь. – Он смотрел ей прямо в глаза и ждал ответа.
     – Я не покупала это пальто, дорогой. Я его нашла.
     – Нашла? – удивился Казимир. – Где?
     – У нас во дворе. На заборе. Позавчера. Просто забыла тебе сказать.
     – Странно, – покачал головой Казимир. – Совсем новое. Как же оно могло попасть на наш забор? Что ты думаешь по этому поводу?
     – Не знаю. Сама удивляюсь. Может, проходящий пьяный оставил. Его следует сдать в милицию. Сейчас же и отнесу.
     – Успеешь, – спокойно ответил Казимир и с полным безразличием повесил пальто на прежнее место. – Надо позавтракать – уж больно я проголодался.
     – Дай пару минут, и будем завтракать, – заспешила Сара, – только отнесу свиньям еду. Совсем разбушевались.
     – Не беспокойся, я отнесу, – Казимир решительно отстранил жену от ведра. – Накрывай на стол.
     – Да я сама.
     – Сказал: отнесу. Займись завтраком.
     Сара не уступала.
     - Не мужское это дело свиней кормить. Ты умойся холодной водой. Посмотри, какое лицо опухшее.
     И Казимир сдался, пошел умываться. А Сара с ведром заспешила в свинарник.
    
     25
     Сара дала корм свиньям и заглянула за перегородку узника.
     Яркий свет слепил глаза. Захар, обросший и бледный, лежал неподвижно с закрытыми глазами. При первом взгляде можно было подумать, что он мертвый. Именно такая пугающая мысль и пришла Саре в голову. Она в волнении подошла к нему, наклонилась и прислушалась. Уловив слабое дыхание, облегченно вздохнула и сделала шаг в сторону дверного проема. И тут почти перед самым ее носом возник Казимир со словами:
     – Сара, оказалось, что у нас зубная паста закончилась, надо бы… - и он осекся, удивленный тем, что увидел.
     Взгляды Казимира и Сары встретились. Во взгляде Сары можно было прочесть отчаяние, смешанное с решимостью к действию, а во взгляде Казимира – возрастающий вопрос.
     После короткого молчания с обеих сторон, Казимир, кивнув в сторону Захара, тихо спросил:
     – Кто это?
     – Сама не знаю, – изобразила удивление Сара. Она решила никаким намеком не напоминать мужу недавние события. А дальше, в зависимости от поведения Кози, предпринять соответствующие меры – на этот раз без колебаний. Она укрепилась и той мыслью, что на ее стороне теперь сам Господь, которому муж ее дал обещание.
     – Как тут оказался этот мужчина? – с глубокой озадаченностью задал новый вопрос Казимир и, слегка отстранив супругу, прошел в пристройку. Он с минуту разглядывал Захара с величайшим удивлением, затем перевел взгляд на жену и по-прежнему тихо спросил:
     – Сара, может, ты хоть что-то сможешь объяснить?
     – Сама ничего не понимаю, – пожала Сара плечами.
     – Но что-то ты можешь предположить?
     – Я поражена не меньше твоего. Ведь мы оба спали.
     – Ну да, – кивнул Казимир, потирая подбородок. – Однако откуда он взялся?
     – Слушай, Козя, а не об этом ли человеке Иисус Христос говорил тебе во сне? Намекал: «Не причиняй зла». Ты же сам рассказывал.
     – Может быть, – согласился Казимир. – Но я все же не пойму, как этот мужчина попал в наш свинарник. Похоже, на этот вопрос только он сам и сможет ответить. – И Казимир вначале слегка, а затем сильнее принялся тормошить Захара.
     Наконец усилия его увенчались успехом. Захар, тяжело простонав, медленно разлепил веки.
     – Ты кто? – громко спросил Казимир.
     После затянувшегося молчания Захар с трудом ответил:
     – Человек.
     – Это я понимаю, – повысил голос Казимир. – Как звать, фамилия? Кто ты вообще такой? Откуда взялся? На ноге наручники. Что произошло? Кто так с тобой обошелся?
     Сара стояла позади мужа, прижав руки к груди. Лицо ее было белее постиранной простыни.
     – И вы меня об этом спрашиваете? – медленно выдавил Захар.
     – Имею право, – занервничал Казимир. – Как-никак я тут хозяин.
     – С неба свалился, – с усталой иронией буркнул Захар.
     – С неба?! – до Казимира не дошла ирония узника. Он с таким искренним удивлением посмотрел сначала на потолок, затем на Сару, что та поняла: Козя не помнит, что сам до этого натворил. И она решила воспользоваться столь благоприятным моментом.
     – Козя, ты же видишь – человек при смерти. Надо сначала его накормить да напоить, а потом уж расспрашивать. Успеешь услышать его историю. Но прежде нужно снять с его ноги наручники. У тебя есть ножовка по металлу?
     – Вон она – под матицей, – ответил растерявшийся от энергичного напора жены Казимир. – Однако очень странно, как он сюда…
     – Козя, перестань задавать вопросы, – начала набирать обороты Сара, – ты хочешь, чтобы человек скончался? Ты же видишь – ему нужна срочная помощь.
     – Да, конечно. Но все же…
     – Давай быстрее ножовку по металлу.
     Казимир быстро обернулся и подал супруге ножовку.
     – Ты что, совсем? Хочешь, чтобы женщина пилила металл?!
     – Да, извини, дорогая. Я что-то растерялся. Уж больно ситуация необычная.
     – Пили наручники. Да осторожнее – ногу не порань.
     – Кого учишь, – незло огрызнулся Казимир и деловито заработал ножовкой.
     Захар ничего не мог понять. Перед ним вроде был прежний тюремщик, и в то же время какой-то совсем другой. Но так как подполковник был опытным работником угрозыска, то он решил не спешить с вопросами, которые вполне могли негативно повлиять на благоприятно развивающиеся события.
     Через несколько минут наручники были перепилены, и Казимир с Сарой помогли Захару подняться и сесть на кровати.
     – Ну, вспомнил, как попал сюда? – не унимался Казимир.
     – Что ты заладил: как попал, да как попал?! – перебила Сара мужа, стараясь не дать ему времени на раздумья. – Ты, в конце концов, врач или прокурор? Человеку нужна помощь – уразумел?! Давай отведем его в избу и напоим горячим сладким чаем. Как придет в себя – сам все расскажет.
     – Да, конечно, дорогая. Что так серчаешь? Вставай, мил человек, и пошли, – заторопился Казимир, подхватывая Захара под мышки.
     Сара стала поддерживать пострадавшего с другой стороны.
     Вышли из пристройки, и тут Казимир машинально бросил взгляд назад. В поле его зрения попали разбросанные по столику хирургические инструменты.
     – Это же инструменты из моего бикса! – воскликнул он с нотками удивления и раздражения. – Сара, как они здесь оказались?
     – Я принесла, – быстро ответила Сара, сама поражаясь своей находчивости.
     – Зачем?
     – Просушить, чтобы не проржавели, – сказала она явную глупость, словно в свинарнике для этого были лучше условия, чем дома, в комнате.
     Ее быстрые ответы сбили с толку Казимира, и он, укоризненно покачав головой, с досадой бросил:
     – Нашла, где сушить. Женщина ты, женщина. Подождите, сейчас соберу.
     – Успеешь! – решительно возразила Сара. – Видишь: человеку совсем плохо. – Так резко и решительно она разговаривала с мужем впервые.
     Захар все слышал, все понимал и вполне бы мог идти самостоятельно, но мудро решил не проявлять спешки. Мало ли какая неожиданная выходка могла последовать от бывшего нейрохирурга. Лучше было перестраховаться, но вместе с тем быть начеку. Он следил за своими спутниками сквозь полуприкрытые веки и умышленно как бы оседал в их руках. И Казимир вынужден был отвлекаться от посторонних мыслей, чтобы удержать его.
     – Ладно, давай отведем его, а потом я вернусь за инструментом, – нетерпеливо сказал Казимир, обращаясь к Саре.
     Через пару минут они привели Захара в комнату. Сара хотела было уложить его на раскладушку, но Захар запротестовал и опустился в жесткое кресло, стоявшее в простенке.
     – Я лучше посижу, – выдохнул он устало, – належался.
     Вид у Захара был ужасный: похудевший, обросший, в помятом костюме и босиком. Сейчас он мало чем отличался от обыкновенного бомжа, на которых он предостаточно насмотрелся в райотделе.
     Сара и Казимир стояли перед ним и неловко переминались, не зная, с чего начать, что первое сделать для пострадавшего.
     Захар сидел с прикрытыми глазами и просто отдыхал. После долгого лежания он испытывал наслаждение от сидения в кресле. Он отметил про себя, что не хочет ни есть, ни пить, ни в туалет. Все его мысли и ослабевшие силы были сосредоточены лишь на одном – немного отдохнуть и поскорее уйти из этого дома, который по странным сплетениям судеб чуть не стал его последним пристанищем. Когда его вели по двору, то он услышал шум сточных вод от красильной фабрики. Посмотрел на грязный водопад и убедился, что не ошибся, Казимир говорил правду. Это его обрадовало. Он действительно был заточен в свинарнике в родном Первомайском районе, в каких-то пятнадцати минутах ходьбы от собственной квартиры. Кому рассказать – не поверят, а если поверят, то будут долго смеяться и подкалывать. Со стороны действительно может показаться смешным – начальник угрозыска, здоровый мужик был в плену в свинарнике у старика. В такое трудно поверить. А зачем рассказывать? Сослуживцы считают, что он в отпуске. Ну и пусть считают. Но вот сколько дней он пробыл в этой импровизированной тюрьме – он не знает: может, пять, может, шесть, а может, и больше. Хорошо, если жена еще не вернулась – тогда можно будет никому ничего не говорить и постараться самому забыть об этом кошмарном происшествии. Если только возможно будет забыть. Самое, конечно, удивительное – это перемена в поведении Казимира Абрамовича. Неужели к человеку вернулся рассудок? Выходит, вернулся. Видно, прошло помутнение разума. Иначе бы не освободил. Другого объяснения просто нет. Да Бог с ним, с Казимиром Абрамовичем. Я ему не судья. Нужно за него только порадоваться. Наверное, пора уходить. А то усну, а проснусь вновь в наручниках. Не стоит дальше испытывать судьбу.
     Захар поднялся и со вздохом уронил:
     – Однако, я пойду.
     Хозяева повели себя по-разному.
     Сара решительно усадила его в кресло:
     – В таком виде?! Сейчас я вас покормлю и побрею.
     – Пусть будет по-вашему, – почему-то быстро согласился Захар. – А то соседей перепугаю.
     Казимир отвел глаза в сторону, неловко потоптался на месте, потом пригласил жену на кухню.
     – Сара, сможешь без моей помощи привести его в порядок?
     – Конечно, дорогой. Ты куда-то собрался?
     – Да у меня дела во дворе. – Казимир старался не встречаться взглядом с женой.
     – Ладно, иди, занимайся. Только я не знаю, что ему дать на ноги. Не босиком же отправить. Твои туфли на несколько размеров меньше.
     – А ты его туфли возьми в багажнике машины, – вяло ответил Казимир, по-прежнему посматривая по сторонам. – Я когда привез его, то туфли бросил в багажник, чтобы не мешали надеть на него наручники.
     Сара была поражена ответом мужа. Она даже рот открыла от удивления. И тут их взгляды вновь встретились.
     – Козя, так ты…
     – Да, дорогая. Все вспомнил в комнате, когда всмотрелся в его голые ноги. Но не надо об этом. Потом поговорим. Я этому человеку не могу смотреть в глаза. Хотя это и нехорошо, но я не могу. Потом. Мне нужно побыть одному со своими мыслями.
     – Козя, ты не надумал чего? – встревожилась Сара.
     – Не надо слов, – остановил ее Казимир. – Думаю, со мной все нормально. Иди к нему. Я пойду в свинарник – там есть работа.
     Он шагнул к выходу, но вдруг остановился, посмотрел на жену с серьезной озабоченностью и сказал:
     – Не забудь отдать кожаное пальто и вот это. – Он вынул из кармана рубахи служебное удостоверение Захара, протянул ей и быстро ушел на улицу.
     Сара, преодолев минутное замешательство, направилась в комнату.
     Захар, разомлев от комнатного тепла, сладко спал, свесив взлохмаченную рыжую голову на бок.
     26
     Сара приготовила кофе, бутерброды с колбасой и с полным подносом вернулась к Захару.
     Пострадавший продолжал крепко спать и чему-то улыбался во сне. Поставив поднос на стол, Сара пододвинула стол к Захару и стала его будить. Но разбудить спящего оказалось непростым делом.
     Когда Захар наконец проснулся, он некоторое время бессмысленно смотрел на Сару покрасневшими глазами, затем, осознав, где находится, смущенно обронил:
     – Извините. Мне нужно было сразу уйти.
     От этого «извините» у Сары перехватило в горле. Она приготовилась к самым суровым последствиям для себя и особенно для мужа за совершенный захват подполковника милиции, а тут вместо грозного разноса и угроз – «извините». Она лихорадочно подыскивала нужные в данной ситуации слова, чтобы попросить у невинного человека прощения за столь ужасный поступок мужа, но не находила слов – будто разучилась говорить. Через некоторое время, кое-как справившись с нахлынувшим волнением, сказала совсем не то, что, вроде бы, следовало:
     – Наверное, проголодались. Поешьте.
     Это было очень мило. Словно речь шла о нескольких часах без пищи. Сара поняла, что выразилась как-то неуклюже и от осознанной неловкости густо покраснела.
     Захар посмотрел на смущенную женщину долгим изучающим взглядом, отпил кофе и, взяв бутерброд с колбасой, откусил от него кусочек и стал медленно жевать. Но вдруг поведение его резко переменилось. Он уже не смотрел на Сару, а с волчьей жадностью набросился на бутерброды.
     Сара не могла спокойно смотреть на эту картину. Она отвернулась и молча старалась проглотить застрявший в горле комок. В уголках ее повлажневших глаз наплывали слезинки. Когда характерное чавканье прекратилось, она с жалостью посмотрела на бывшего узника. Захар со смущенной улыбкой переводил виноватый взгляд с пустого подноса на Сару и обратно. Несколько хлебных крошек прицепилось к жесткой рыжей щетине вокруг рта, выдавая тем самым, куда делись с полдюжины бутербродов.
     – Простите, я как-то и не заметил… – вымолвил он тихо.
     – Может, еще?
     – Нет, благодарю! Опасно переедать после длительного воздержания.
     – Будем бриться? – сказала Сара и вытерла глаза ладонью. – Правда, я никогда не брила. Сумею ли?
     – Что вы, – слабо улыбнулся Захар. – Я сам в состоянии.
     – Тогда пройдите в ванную, там найдете принадлежности для бритья. Может, помоетесь?
     – Нет. Мыться лучше дома. А сбрить щетину следует.
     – Как хотите. В любом случае оставьте костюм снаружи: я поглажу его.
     Пока Захар брился, Сара вычистила и отутюжила костюм, принесла из багажника «Волги» его черные туфли и надраила их до зеркального блеска.
     Когда чисто выбритый Захар оделся и причесался, Сара невольно залюбовалась им:
     – Какой вы молодец – будто жених перед свадьбой!
     – Вот и славно, – облегченно вздохнул Захар. – Будем прощаться?! Как говорит народная пословица – кто старое помянет… В общем, я на вас зла не держу. Ведь Казимир Абрамович сам жертва определенных обстоятельств… Кстати, а где он сам? Как-то нехорошо без хозяина уходить.
     Но тут в комнату тихо вошел Казимир. Он сутулился и нервно мял пальцы рук. Лицо его было землисто-серое.
     27
     – Жена, – вымолвил Казимир охрипшим голосом, – собери мне с собой, как полагается. Ну, ты знаешь чего – пару белья, полотенце да мыло с зубной щеткой. Хорошо бы теплые носки: они очень будут кстати на лесоповале. Там теплые вещи в цене.
     Захар все понял: Казимир Абрамович признает себя виновным и отдается в руки правосудия. Он подошел к потерявшей дар речи Саре, тронул ее за плечо и мягко сказал:
     – Не переживайте. И собирать ничего не надо.
     Затем подошел к Казимиру и дружески несильно шлепнул его по обвислому плечу:
     – В этой неприятной истории нет виноватых, Казимир Абрамович. Вообще-то, они есть, но здесь их нет. Вы меня понимаете?
     Казимир молчал и не решался взглянуть в глаза подполковнику.
     Захар не мог оставить этих людей в дурном расположении духа и обратился к Саре с просьбой:
     – Хозяюшка, а не организуете ли вы нам чаю на троих? Покрепче и погорячее. Просто чаю. Души отогреть.
     Сара с готовностью кивнула и упорхнула на кухню.
     Через пару минут все трое сели в комнате за стол. Перед каждым дымилась чашка крепкого чая.
     Захар, отхлебнув глоток горячей пахучей жидкости, собрался было продолжить этот трудный, но вместе с тем важный разговор, однако Казимир, погрев ладони о горячую чашку, первый нарушил затянувшуюся паузу.
     – Так вы меня прощаете? – И он наконец посмотрел в глаза Захару. В его потускневшем взгляде было столько боли от пережитых страданий и вместе с тем надежды, что у Захара сжалось сердце от жалости к этому человеку.
     – Конечно, прощаю, – как можно мягче ответил Захар. – Ведь я христианин. А вы верующий?
     – Да. Я тоже христианин.
     – Вот и хорошо. В таком случае мы оба должны поблагодарить нашего Спасителя – Господа нашего Иисуса Христа за ваше чудесное исцеление и мое освобождение. Ведь на все Божья воля!
     – Да, это так, – просветлел лицом Казимир и отпил горячего чаю. – На все воля Божья!
     Сара промокнула повлажневшие глаза платком и тоже отпила горячего чаю.
     – На душе как-то теплее стало, – тихо сказала она. Легкая дрожь в голосе выдала ее еще не улегшееся волнение.
     – Да святится имя Твое, Господи! – И она трижды перекрестилась.
     Казимир отпил еще чаю и раздумчиво произнес:
     – Не пойму, как такое могло произойти со мной?!
     – Забудьте, – сказал Захар, попивая маленькими глоточками чай. – Не вспоминайте никогда – и точка. Кстати, советую выбросить из свинарника ту злосчастную кровать – чтобы не напоминала.
     – Я уже выбросил на помойку, – с внутренним облегчением ответил Казимир. – И бикс с хирургическим инструментом.
     – Вот и молодец, – похвалила Сара.
     – Кроме одной вещицы, – продолжил Казимир и вынул из кармана пиджака завернутый в носовой платок какой-то предмет.
     – Что это? – поинтересовался Захар.
     – Скальпель, – ответил Казимир и развернул носовой платок.
     Обнаженный скальпель холодно сверкнул отточенной сталью.
     – Простите, этим скальпелем я хотел отрезать вам правую кисть, заспиртовать и превратить ее в сувенир, который бы напоминал, что мои родные отомщены. Сам дьявол вселил в мою голову эти ужасные мысли.
     – Успокойтесь, с дьяволом покончено раз и навсегда, – улыбнулся Захар. – Слава Богу!
     – Слава Богу! – повторил Казимир и перекрестился. Потом продолжил: – А скальпель я прихватил не случайно. – Думал, если арестуют – вскрою вены.
     – Козя, ты что говоришь! – ахнула Сара. – Грех-то какой!
     – А ты думаешь, я бы смог еще раз вынести лагеря? – со вздохом ответил Казимир. – Нет уж, на этом бы все и кончилось.
     – Ладно, не будем о грустном, – сказал Захар и отодвинул пустую чашку из-под чая. – Все хорошо, что хорошо кончается. Надо идти. Может быть, супруга приехала – придется объясняться.
     Захар поднялся из-за стола. Встали и Казимир с Сарой.
     Казимир повертел в руке скальпель и вдруг предложил:
     – Хочу подарить этот скальпель вам на память.
     – Скальпель?! – удивился Захар. Этот символ зла? Зачем он мне? Нет, благодарю. Не хочу, чтобы что-то напоминало об этом не очень приятном происшествии.
     Казимир на некоторое время задумался, не зная, как выйти из неловкой ситуации, и вдруг его взгляд упал на банку со спиртовой смесью, которая стояла на тумбочке.
     – По-моему, есть выход, который устроит всех, – с особым значением сказал он. Подойдя к банке, он снял крышку и опустил скальпель в спиртовую смесь. Затем закупорил банку и, посмотрев на Захара, раздумчиво добавил:
     – Наверное, это будет самый дорогой сувенир для меня. Как бы ни хотелось, но забыть эту историю я не смогу. А сувенир будет напоминать мне о счастливом ее финале…