На закате множество мальчишек сбегалось к Большому Дубу, где у костра уже сидел Деян, готовый рассказать очередную байку. Одни считали старика мудрецом и избранником богов, другие – колдуном и безумцем, но все сходились в одном: рассказчиком старик был поистине потрясающим. Его седая голова была истинной сокровищницей, полной сказок, легенд и преданий, и память его давно стала притчей во языцех. Баба-яга и Кощей, Змееборец и Горыныч, множество героев и богатырей, а также всевозможная нечисть - все они будто оживали в байках Деяна. Вот и сейчас гогочущая и весело щебечущая детвора окружила древнего старца, сидевшего у костра, и взиравшего на мальчишек своими подслеповатыми глазами. Несмотря на возраст, в серебре густых волос и окладистой бороды ещё попадались чёрные островки. Старик окинул взглядом собравшихся, и едва заметным жестом призвал их к молчанию. Мгновение спустя лишь треск костра да далёкий, едва слышный вой волков звучали в вечерней тиши.
     – Я вижу, что многие из вас скоро отправятся на север, чтобы пройти обряд Волка, и стать мужчинами. – Взгляд стариковских глаз, когда-то чёрных, словно уголь, а теперь поблекших и усталых, скользнул по притихшим юнцам. – Когда-то, ещё в ту пору, когда отцы ваших отцов были волчатами вроде вас, нас, мальчишек тоже отправили в Северный Лес, в лагерь, где мы должны были пройти посвящение. Я помню, как будто это было вчера, пусть и прошёл целый век… И хоть и не велят мудрецы рассказывать малышне о испытаниях, ее ожидающих, но я уже стар, и скоро умру, а история эта должна быть услышана.
     Итак, мы, мальчишки-волчата, пришли в лагерь, к Кудеснику, чтобы стать мужчинами. Лагерь оказался всего лишь поляной посреди леса, с ручейком посередине, землянкой, в которой жил Кудесник, и шалашами для десятка воинов. Испытание началось, как только мы прибыли. Три дня нас нещадно били, заставляли ползать в пыли, словно змеи, забираться на столбы и кукарекать... ни счесть все те испытания, что должен пройти юноша, дабы стать Волком. Ни есть, ни пить не давали, лишь вечером полагалась горсть ягод да немного воды. А на исходе третьего дня нас, едва живых, собрали вокруг котла. Пока котел нагревался, нас остригли, забрали одежду, и каждому дали волчью шкуру. Кудесник говорил с богами, и бросал что-то в котел, а затем, когда варево вскипело, каждый из нас по очереди должен был вдохнуть пар. Я и сейчас помню этот запах, горький и едкий, от которого я кашлял и плакал, а в голове закружились разноцветные огоньки…
     А затем нас отправили в чащу, всех в разные стороны, и велели не возвращаться ночь и день. Настоящий Волк должен уметь жить в лесу, быть его частью, говорил нам Кудесник. К следующей ночи нас должны были найти Воины-Волки, и привести обратно в лагерь. Можно было идти куда угодно, лишь не забредать за Чёртовы Столбы, которые отмечали начало княжества Свирепа, властелина Зла, где в Чёрном Лесу демоны купались в озёрах из крови, а ветви деревьев, усеянные когтями, хватали путников, и разрывали на части.
     Я шёл по тропе, пошатываясь от голода, и боли от побоев; повсюду в темноте ночной хохотали кикиморы, и шептались черти. И я, с одним лишь ножом… Никогда, ни до, ни после, мне не было так страшно. Лес на севере не такой, как здесь: он полон духов и демонов, и даже обычные твари там больше и злее здешних. Должно быть, именно тогда, в населённой злом темноте, я и прошёл Чёртовы Столбы, за которые нам строго-настрого запретили заходить. Если бы я знал об этом, то тотчас упал бы замертво от страха, не дожидаясь появления Свирепа и его свиты из упырей и вурдалаков. Но лес по ту сторону Столбов не был чёрным, а озера из крови, или огнедышащие черти мне так и не повстречались, так что я продолжал идти, беспечный и беззаботный, в надежде найти тропу, которая приведет меня в лагерь. Я нашёл немного ягод, и поел, а остаток ночи провёл, дрожа от страха, свернувшись клубком в норе под корнем дуба, огромного, совсем как этот. Всю ночь я не сводил глаз с исполинского силуэта среди деревьев, взиравшего на меня огромными, светящимися глазами, будто сам Морок, желавший усыпить меня, и утащить мою душу.
     Наутро прямо в нору забрался заяц, но, пока я лишь подумал о том, чтобы схватить его, он умчался прочь. Меня вновь сморил сон. Проснулся я уже в полдень: залитый солнцем лес наполнялся птичьими трелями. Чудище-Морок, всю ночь глядевшее на меня, оказалось корявым старым стволом, расколотым молнией, а глаза принадлежали сове, угнездившейся в дупле. Выбравшись из норы, я услышал неподалёку ручей. От холодной воды у меня заболел живот, но голод немного притупился, и я принялся искать что-нибудь съестное. Спустя некоторое время я сумел найти небольшую поляну, усеянную одуванчиками, и принялся срывать их и есть, один за другим, и, упав на колени, возблагодарил богов за этот дар. Нога, по которой меня ударил палкой один из воинов в лагере, нестерпимо болела. На душе стало тоскливо, хотелось домой, к маме и братьям, и, сидя на траве, посреди поляны, я расплакался. На мгновение я подумал, что никогда не выберусь из этого леса.
     Я не знал где я, и решил положится на воинов Кудесника, которым, должно быть, было проще простого выследить малышню вроде нас. Быть может, один из воинов все время наблюдал за мной, подумал я, и немного повеселел. Скоро все это закончится.
     Ручеек должен был вывести к пруду или реке, в котором может водится рыба, подумал я, и направился по течению. Высокая трава приятно щекотала ноги. Вдоль берега в изобилии росли ягоды, и я скоро весь измазался в их сладком соке.
     И вот тогда-то я услышал за спиной треск и хруст, и, обернувшись, увидел его.
     Он смотрел на меня, как на какого-то диковинного зверька. Очень смуглое лицо, грубо остриженные тёмные волосы и борода. Его одеяние было столь странным… Ни до, ни после, мне не доводилось видеть ничего подобного. Мы смотрели друг на друга, и я, наконец, понял, кто передо мной. Водяной, который сейчас утащит меня на дно озера, в тёмную глубину, на веки вечные. В руке он сжимал посох, подобный тому, что, по рассказам, носят водяные. Бросив острогу, я метнулся в лес.
     – Стой! – Раздался за спиной голос чудища.
     Я продолжал бежать, ошалев от страха.
     – Я, Громовержец, повелеваю тебе, стой!
     И грянул гром, будто рухнул княжий чертог. Я застыл, окаменевший от ужаса, страшась даже вдохнуть. Ведь это наверняка был гарцук, дух грома из свиты самого Перуна! Вокруг кричали, разлетаясь, перепуганные птицы. Тихие шаги Громовержца приближались, и я решил восславить Перуна. Развернувшись, и упав на колени, я закрыл глаза и залепетал, борясь со слезами:
     – Перуне, вми призывающего тебя! Защити от…
     Тяжелая рука легла мне на плечо, и я взвыл от ужаса.
     Громовержец стоял надо мной, лицо пряталось в тени. Я видел, как ветер теребит его волосы. А затем он усмехнулся, и протянул мне руку.
     – Вставай, мелюзга. Сегодня не твой день.
     Я так и не осмелился ухватится за его ладонь, боясь, что гром, живущий в ней, испепелит меня, и он схватил меня за ворот волчьей шкуры, и рывком поставил на ноги. Я продолжал бормотать имя Перуна, и Громовержец, нахмурившись, встряхнул меня.
     – А ну замолкни. Я не причиню тебе вреда.
     Махнув рукой, призывая идти за ним, он направился в березовую рощу, белевшую в чаще. Я понимал, что не следует даже пытаться ослушаться его, и поплёлся следом, гадая, какую же участь он уготовил мне. Солнце садилось, тьма в лесу сгущалась, и казалось, что никогда уже мне не увидеть родную деревню.
     В роще был разбит маленький лагерь. Над костром жарилась небольшая кабанья туша, капли жира с шипением падали на угли.
     – Садись. – Громовержец указал на бревно около костра. Я подчинился. Из-под своей странной шкуры он достал огромный нож, и внутри у меня все сжалось от нового приступа страха. Почему он решил зарезать меня, а не поразить громом? Или гарцуки едят людей? Кудесник мало рассказывал о них…
     Громовержец увидел страх в моих глазах, ухмыльнулся, и направился к костру. Одним резким движением он отрубил от кабаньей туши громадный кусок мяса, и бросил его мне.
     – Держи. Волчатам нужно мясо.
     Я схватил мясо. Голод, поутихший было, вдруг будто вспыхнул: голова закружилась, а живот будто стали резать изнутри. Я накинулся на мясо, как настоящий волк, отрывая куски зубами, глотая, почти не разжёвывая, упиваясь вкусом и запахом. Громовержец глядел на меня с ухмылкой. Солнце село, и тьма за пределами освещённого костром круга вновь наполнилась всевозможными звуками, но меня они уже не пугали так, как прежде: даже в этом краю, населённом нежитью и прочей нечистой силой, никто и ничто не посмеет напасть на Громовержца.
     Доев мясо, я осторожно посмотрел на гарцука. Громовержец смотрел в огонь, лицо его было безмятежно. После сытного ужина меня начал одолевать сон, но я не поддавался. Так мы сидели довольно долго, пока он вдруг не сказал:
     – Те, на поляне с ручьем, твои… соплеменники? Волки?
     – Да… - осторожно ответил я.
     Громовержец задумчиво облокотил подбородок на руку.
     – Зачем вас выгнали из лагеря?
     - Чтобы мы стали мужчинами! – гордо ответил я, глядя на гарцука. Мой ответ его позабавил, и он ухмыльнулся. А потом, тяжело кряхтя, совсем как я сейчас, он поднялся, и подошел ко мне.
     – Пойдем, я отведу тебя назад.
     – Нельзя! Ещё рано! -вскричал я, и тут же меня охватил ужас: я посмел перечить гарцуку!
     Словно в подтверждение моих мыслей, он схватил меня за шкуру, и поднял, а затем сурово произнёс:
     – Желание Громовержца важнее любых ваших обрядов и законов.
     Он взял посох и суму, и мы направились в лес. Он шёл позади, иногда указывая направление, и тогда мне казалось, что он видит во тьме, хотя сейчас я знаю, что любой опытный охотник без труда найдёт путь в ночном лесу.
     Мы шли бесконечно долго, пока не вышли на какую-то тропу, по обеим сторонам которой вскоре выросли два огромных резных идола, испещрённых колдовскими узорами.
     – Чёрные столбы! – прошептал я в ужасе. Так значит, я забрёл далеко за них! Но там ведь не было никаких огненных озёр, демонов и чудовищ…
     Мы шли дальше, и наконец, когда я уже готов был упасть от усталости, впереди, среди деревьев, показался огонёк костра.
     Продравшись сквозь кусты, мы оказались на поляне. У костра сидел Кудесник и несколько воинов. Увидев меня, его глаза налились злобой: меня должны были привести лишь утром, и я ни в коем случае не должен был приходить сам раньше срока. Но когда позади меня из тени выступил Громовержец, Кудесник испуганно вскочил, и закричал:
     – Кого ты привел, глупый мальчишка?! Это же демон! Воины, ко мне! Убейте его!
     Из шалашей выбежали воины, и с криками, сжимая в руках копья, бросились на гарцука. Я застыл, и закрыл глаза, зная, что сейчас произойдёт.
     И грянул гром.
     Открыв глаза, я увидел воинов, бросивших копья, в ужасе пятящихся и бегущих прочь с поляны. Лишь Кудесник ещё стоял предо мной, молчаливый и перепуганный, словно заяц во время грозы.
     – Повелеваю вам, остановитесь! Я не причиню вам зла!
     Голос Громовержца разнёсся по поляне, и некоторые воины действительно остановились, но старались держатся ближе к деревьям, чтобы в случае опасности продолжить бегство. Храбрейшие воины, видавшие не одну битву, тогда они походили на трусливых промокших мышат.
     Громовержец обошёл меня, и приблизился к Кудеснику. Тот дрогнул, но не убежал.
     – Ты здесь главный?
     Кудесник кивнул. Громовержец указал посохом на землянку.
     – Пойдём туда, нам нужно поговорить.
     Кудесник молча подчинился, и они направились к землянке. В свете трепещущего пламени их фигуры казались предвестниками чего-то зловещего и недоброго.
     – Охранять землянку, но близко не подходить! – крикнул Кудесник, отворяя дверь и ныряя внутрь. Никто не откликнулся на его призыв, а подходить близко к землянке, готов поспорить, никто и так бы не отважился.
     Поднявшийся ветер понёс по земле пожелтевшую листву, и заставил Большой дуб шелестеть. Собирался дождь. Деян вновь тяжело вздохнул, и оглядел ребятню. Взгляд выцветших, многое повидавших глаз был мутным, словно предрассветный туман над рекой, и мальчишки знали, что сейчас его разум совсем затянула пелена воспоминаний.
     – Вот тогда-то я и понял, что сейчас, и только сейчас, я могу познать какую-то тайну. Прикоснутся к чему-то, столь огромному, что вся наша жизнь проходит в его тени.
     В темноте, обогнув освещённую костром поляну, я пробрался к землянке. Пребывавшие в замешательстве воины меня не заметили, а если кто и увидел, то ему не было до меня дела. Я пробирался вдоль стены, пока, наконец, не набрел на маленькое окошко. Осторожно, стараясь себя не выдать, я заглянул внутрь.
     То, что я расскажу вам дальше, я сумел запомнить, лишь благодаря своему дару хранить в памяти множество слов и смыслов. Но знайте: мало что из того, о чем говорил Громовержец с Кудесником, мы, простые смертные, способны понять. Слова, похожие на наши, несут в себе скрытый от нас смысл, и я запомнил их лишь как диковинные звуки, как вы, дети, запоминаете уханье совы или крик гагары. Итак, слушайте.
     В темноте внутри землянки раздался шорох, после чего раздался какой-то щелчок, и странным образом, будто сама собой, загорелась свеча, осветив лицо Кудесника.
     – Поставь ружьё в углу, – тихо сказал он. – Вряд ли мы сможем спокойно беседовать, пока у тебя в руках эта штука.
     Я сумел различить в темноте силуэт Громовержца, поставившего свой посох в угол.
     – Садись.
     Кудесник и Громовержец сели за перекошенный, криво сбитый стол.
     – Что это за клоунада? – грозно спросил Громовержец. – Вырядились, как массовка в фильме про Древнюю Русь, морите детей голодом, загоняете в лес… Кто вы, мать вашу, такие?
     Кудесник усмехнулся, и, пошарив под столом, вытащил и протянул Громовержцу какую-то покрытую пылью бутылку.
     В темноте раздался звук выдернутой пробки. Громовержец сделал глоток, и, удовлетворенно причмокивая, передал бутылку Кудеснику.
     – Вино это хорошо. А теперь отвечай на поставленный вопрос: кто вы такие, и что за цирк здесь устроили.
     – Это не цирк, – ответил Кудесник. Лицо его стало серьезным. – Мы племя Волков, и это наша земля. Мы поклоняемся нашим богам, растим детей… Так, как завещали нам предки.
     – Какие нахрен предки? – расхохотался Громовержец, и, схватив бутылку, сделал ещё глоток. – Вы что, в конец рехнулись? Я повидал много психов, но таких вижу впервые. Мне даже попадалось одно поселение, где поклонялись разбитому ЖК-монитору, который они называли Великий Гугл! – Громоврежец вновь рассмеялся. – Но Древняя Русь… Кто вас на это надоумил? Тебе сколько лет?
     – Шестьдесят, – тихо ответил Кудесник, задумчиво глядя на свечу.
     – Значит, ты прекрасно знаешь, что было сорок лет назад.
     – Знаю, – твердо сказал Кудесник, и посмотрел в глаза Громовержцу. – Но дети не знают, и не узнают никогда. Вся эта мерзость больше не должна повторится…
     – И что же ты называешь мерзостью? – повышая голос, спросил Громовержец. – Что такого ужасного было там, что вы предпочли эту идиотскую инсценировку средневековья? Я уже давно в пути… Я видел то, что тебе и во сне не пригрезится. Рабство, людоедство, болезни, голод. Что же такого ужасного было в том мире? Конечно, хватало иногда дерьма, но всё же…
     – Ну как минимум то, что путь, по которому шёл тот мир, и привел к взрывам, – ответил Кудесник. – Но я не хочу разводить здесь демагогию на тему того, что было раньше. Что было, то было. Мы живём, так… как хотим. И никто никого ни к чему не принуждает.
     – Ага, особенно детей, – хмыкнул Громовержец.
     – А у тебя есть предложение лучше? Мы хотим растить их так, как растили их наши предки…
     – Слушай, хватит мне этого бреда в духе всяких Родноверий и прочих «возвратов к корням». Как вы собираетесь и дальше скрывать от них настоящий мир?
     Кудесник вдруг расхохотался так громко, что Громовержец удивлённо открыл рот.
     – Какой мир? Нет больше никакого мира! Так что и скрывать нам нечего! Вокруг только леса да руины! А те из них, кто захочет уйти… что ж, я думаю, что воспитание в духе древних славян вполне подготовит их к жизни в этом твоем «мире».
     Повисло молчание. Громовержец достал откуда-то полоску вяленого мяса, и принялся жевать.
     – А почему Русь? – вдруг спросил он.
     – В смысле? – настороженно ответил Кудесник.
     – Ну, почему для этих своих эскапистских игрищ вы выбрали Русь? Почему бы просто не организовать общину без привязки ко времени и месту, и жить себе, поживать, вести хозяйство. Зачем эти декорации?
     Кудесник некоторое время молчал, а затем неуверенно произнёс:
     – Ну, скажем так, мы знали о Руси несколько больше, чем другие, и Аскольду, нашему князю – не смейся – пришла в голову мысль… попробовать жить так.
     – «Знали несколько больше…» - повторил Громовержец, словно пробуя фразу на вкус, а затем резко спросил: – Кто вы такие? Нет, пожалуй, спрошу иначе: кем вы были?
     Кудесник задумался. Его пальцы ритмично стучали по столу. Затем он медленно произнёс:
     – Большинство из нас тогда… в прошлой жизни… занималось исторической реконструкцией, ролевыми играми…
     Его прервал взрыв хохота на другой стороне стола. Громовержец буквально корчился от смеха.
     – О господи! Толкиенисты!.. – задыхаясь, произнёс он, и вновь заржал. – Нет, вы только подумайте… Толкиенисты после конца света!
     – Мы предпочитаем… предпочитали… термин «ролевики». – Тихо пробормотал Кудесник, но Громовержец ещё долго не унимался, продолжая сыпать словами вроде «толкиенисты», «любители эльфов», и прочие непонятные слова. Наконец, он утихомирился, и, все ещё похихикивая, спросил:
     – И как же вас, ребят, сюда занесло-то?
     – Тогда, 6-го июля, у нас был Конвент. Что-то вроде съезда. Собралась почти тысяча человек со всей страны… с детьми, друзьями… здесь и до взрывов было пусто после Чернобыля. Мне тогда было двадцать, и меня притащила сюда девушка… Таня…
     Голос Кудесника стал глубоким и задумчивым.
     – В общем, мы видели зарево над Киевом. Потом не было связи, мобильные не работали, по радио одни помехи… некоторые тут же сели в машины, и помчались в город. Почти никто из них так и не вернулся, лишь некоторые пришли через несколько дней, без машин, без женщин, окровавленные, израненные, лишившиеся всего. Те из них, кто мог что-то сказать, бормотали о жутких вещах, а многие вообще лишились рассудка, и несли околесицу. Даже представить не могу, что они там повидали…
     – Я могу, – тихо сказал Громовержец. Кудесник продолжал говорить.
     – Так или иначе, стало понятно, что нам не на кого рассчитывать, кроме себя. Первые месяцы были особенно тяжёлыми… Хорошо ещё, что было лето, потому что будь на дворе зима, никто бы её точно не пережил. В общем, кто-то уходил, другие сходили с ума, или кончали с собой. Еда быстро закончилась, а добывать её никто толком и не умел, хоть поблизости и водилось множество дичи. Мы пытались попросить помощи у жителей ближайшего села, но они встретили нас стрельбой… Моему другу, Володе Егорову, раздробили ногу, и недели через полторы он умер от гангрены…
     Кудесник говорил ровно и спокойно, совсем как я сейчас. Громовержец больше не смеялся.
     – В общем, вскоре начался голод. К тому времен нас осталось несколько сотен. И тогда…
     – Людоедство, – спокойно сказал Громовержец. – Так было повсюду.
     – Да, – кивнул Кудесник. – Это началось с трупов, но потом… потом они начали убивать ослабевших… тех, кто не мог сопротивляться. Их было немного, но они пользовались отсутствием единства… Каждый был сам за себя. И вот тогда-то Аскольд и предложил нам объединится. Тогда ещё не было всего этого древнерусского маскарада… Но после той ночи, когда мы с горящими факелами и копьями окружили часть лагеря, где жили людоеды, и перебили их всех до единого… Мы что-то почувствовали, понимаешь?
     – Первобытность, – сказал Громовержец.
     – Да, это подходящее слово. И после этого, когда Аскольд предложил нам жить… так, мы согласились.
     – А Таня? – спросил Громовержец. Кудесник долго молчал, прежде чем ответить. Его глаза заблестели.
     – Она умерла в первую зиму. Аппендицит.
     В землянке повисла тишина. Громовержец встал, и стал ходить туда-сюда по маленькой комнатушке, глядя себе под ноги. А затем сел на место, и сказал:
     – Значит так, Кудесник. Мы поступим следующим образом. Ты дашь мне вяленого мяса и парочку свечей, и мы с тобой отправимся на север, к дороге. Тебя я беру с собой, чтобы никто из твоих клоунов-вурдалаков не попытался напасть на меня. Там мы расстанемся, и я пойду своей дорогой, а ты своей.
     Кудесник медленно кивнул. Мужчины поднялись.
     Я отпрянул от окошка, и, вновь, держась подальше от костра, обошел поляну, и оказался там, откуда мы с Громовержцем пришли. Должно быть, тем же путем они захотят идти на север. А я, конечно же, и мысли не допускал о том, чтобы не пойти за ними.
     Казалось, я ждал целую вечность, притаившись в листве, когда они, наконец, вышли из землянки: Кудесник впереди, и Громовержец, уткнувший ему в спину свой Гром-посох. Они пересекли поляну, направляясь прямо ко мне, и прошли мимо совсем рядом, так что я едва успел спрятаться за деревом. Выждав немного, я отправился за ними.
     Я опасался подходить близко, и старался держаться подальше, поэтому до меня долетали лишь обрывки и без того лишённых всякого смысла для меня, непосвященного, фраз. Однажды я услышал слова Громовержца:
     – По чему ты больше всего скучаешь? Не по кому, а именно по чему?
     Кудесник поначалу не отвечал, и я уже подумал, что его ответ заглушил хруст хвороста под ногами и шум ветра в листве, когда он, наконец, ответил:
     – Сладость.
     – Сладость?
     – Да. Сахар. Кока-кола, конфеты, сладкий чай… Я никогда не был сладкоежкой, но меня поразило, как, оказывается, много сладости было в моей жизни до взрывов. Сладость это действительно великая штука. Это была какая-то ненавязчивая, почти незаметная радость, от неё жизнь становилась чем-то немного большим. Как и музыка, и книги, и…
     – Ролевые игры, – закончил за него Громовержец, и они оба рассмеялись.
     Мы вновь миновали Чёрные Столбы, но теперь они не вызывали во мне ужаса, ведь я знал, что за ними лишь лес, и ничего другого.
     – А ты? Чего тебе больше всего не хватает?
     – Света – ответил Громовержец почти мгновенно. – В этом новом мире жутко темно по ночам. Свечи, лучины, факелы, костры… Кое-где керосинки… Я до сих пор не могу свыкнутся с мыслью, что нигде на планете больше нет огромных улиц, полных неоновых огней, где ночью светло как днем…
     Я понял, что подошёл слишком близко, и могу обнаружить себя, поэтому вынужден был отстать. Мы прошли озерцо, где я повстречал Громовержца, и двинулись дальше. Облака рассеялась, и в лунном свете лес представал ещё более жутким, и пугающим, но я вновь напомнил себе, что никакая нечисть не посмеет приблизится к гарцуку, да ещё и в компании колдуна. Впереди, среди деревьев, забрезжило что-то, напоминающее поляну, и я последовал туда вслед за Громовержцем и Кудесником.
     Я и прежде слышал о Северной Дороге – проклятом пути, вымощенном детскими костями, по которому властелин зла, Свиреп, носится на Змее-Горыныче, снося головы, и забирая с собой души всех, кому не посчастливилось оказаться в этом зловещем краю. Но никогда, ни до, ни после того, мне не встречался никто, кто сам бывал там. Дороги такой, скажу я вам, я тоже больше не встречал, а живу я уже так долго, что помню, как сажали этот дуб. Широченная, так что добрая сотня всадников проедет, стоя в ряд, но вся поросшая травой, так что вряд ли кто по ней ездит. И вымощена странным таким камнем… Никогда нигде больше такого не видал. И тут и там кучи ржавого железа, да столько, что хватит на мечи всем нашим воинам, да ещё Вятичам перепадёт. Кудесник и Громовержец встали посреди дороги, и повернулись лицом друг к другу. Их лица казались белыми и светящимися, словно сама Луна на небе.
     – Забыл тебя спросить, куда ты держишь путь? – спросил Кудесник, и Громовержец, забросив посох за плечо, махнул рукой на восток.
     – Туда, а потом на юг. Несколько бродяг в витебских развалинах что-то говорили о какой-то общине под Киевом, которая пытается восстановить электростанцию. Думаю, если это и впрямь так, то я им пригожусь – я ведь был когда-то инженером. Хотя я уже много раз слышал такие байки, и ещё нигде и ни разу это не оказалось правдой.
     Кудесник посмотрел на него с улыбкой.
     – Ну что ж. Признаться, я рад был повидаться с тобой. Честно говоря, за все эти сорок лет в нашу глухомань не забредал ещё ни один путник. Кроме какой-то шайки оборванцев, которые нападали на наших охотников, и которых пришлось перебить. По правде говоря, я думал, что все там, в «мире», такие.
     – Не все, но большинство, – сказал Громовержец. – Что расскажешь своим людям?
     – Скажу, что демон, посланец Свирепа – нашего местного Дьявола – захватил меня, и хотел забрать в свой адский чертог, но я его околдовал и…
     Громовержец засмеялся, и похлопал кудесника по плечу.
     – Лучше предоставь это тому мальчишке, с которым я пришел. Он там что-то лепетал про какого-то Громовержца, Перуна, какого-то Гарцука, и прочую ахинею…
     – Это не ахинея, друг, а славянская мифология. Гарцук – дух из свиты Перуна… - начал Кудесник.
     – Понятно, понятно, – поднял руку Громовержец. – Побереги это для подрастающего поколения. Ладно, не люблю долгих расшаркиваний. Прощай!
     Мгновение они смотрели друг на друга, а потом коротко обнялись. Громовержец пошёл по дороге на юг, а Кудесник нырнул было обратно в чащу, когда гарцук вдруг остановился, и, улыбаясь, обернулся.
     – Послушай, Кудесник… вы же живёте в языческой Руси? Дохристианской?
     – Да, – недоуменно ответил Кудесник.
     – А когда Крещение? – Громовержец небрежно сделал странный жест тремя пальцами, указав ими на лоб, грудь и плечи.
     – Вообще-то мы не слишком одобряем христианизацию Руси… - ответил Кудесник, пожав плечами. – Не знаю, будет ли…
     – Ну хорошо, хорошо. Но сколько, по вашему, до него осталось теоретически? Проще говоря, какой у вас год и век?
     – Примерно 888-й… Конец 9-го века, – ответил Кудесник, скрестив руки в ожидании объяснений.
     Громовержец хмыкнул.
     – Знаешь, в Киеве, под Киево-Печерской Лаврой, есть древние пещеры. Они уцелели после взрывов, и там теперь что-то вроде монастыря… Ребята совершенно двинутые, вроде вас, но настоятель мой хороший друг. Думаю, я попрошу их организовать для вас небольшой сюрприз. – Громовержец расхохотался.
     – Не смей… - испуганно сказал Кудесник, и лицо его, выбеленное лунным светом, будто побелело ещё сильнее. Гарцук примирительно махнул рукой.
     Я попрошу их прийти к вам ровно через сто лет, когда ни тебя, ни меня, ни их самих уже не будет в живых. Заодно сохраним «историческую достоверность».
     Помолчав, Громовержец добавил серьёзным тоном. – Цивилизация все же должна двигаться, а Крещение Руси, при всей моей нелюбви к религии как таковой, было мощным толчком вперед. Раз вы решили отбросить себя на тысячу с лишним лет… Что ж, ваше право… Но так игра будет интереснее. Хотя далеко не факт, что через сто лет этот ваш лесной цирк, или их пещерный, вообще ещё будут существовать. К тому же подумай хорошенько, Кудесник, и ответь сам себе: хочешь ли ты вечно жить в мире, где люди умирают от аппендицита?
     Лицо кудесника перекосило, будто его пронзила жуткая боль, и на мгновение он испугал меня больше, чем вся нечисть Северного леса вместе взятая. А затем на его щеках заблестели слезы.
     – Иди, Громовержец. Иди, и делай, что пожелаешь, но никогда не возвращайся.
     Глаза Деяна, блуждавшего в лабиринте своих воспоминаний, вдруг будто просветлели, и он оглядел своих юных слушателей. Половина из них уже разбежалась, а остальные смотрели кто с недоверием, кто с сочувствием, а кто с откровенной скукой на лицах. Лишь один, тот, что постарше да поумней остальных, Истислав, все ещё с нетерпением ждал продолжения истории. Грянул гром, и в костер с шипением упали первые капли дождя. Все, кроме Истислава, разбежались. Деян знал, что так будет. Сейчас они идут в деревню, и думают о выжившем из ума древнем старце, бредовое бормотание которого они слушали вместо того, чтобы пойти играть, или ловить рыбу. Старость всех лишает ума, думают они, и вот и Деян, великий рассказчик, проживший больше ста лет на земле, может лишь сочинять глупые сказки, полные выдуманных непонятных слов. Быть может, они правы, думал Деян. Быть может, он действительно лишился остатков рассудка. А может, его рассудок помутился тогда от голода, и дурманящих отваров Кудесника? Сам кудесник так ему и сказал, строго-настрого запретив рассказывать всё это кому либо, но его уже давно нет в живых, а Деян стар, и готовится уйти к богам. Да никто, к тому же, и не верит в эти бредни…
     – Что же было дальше? – спросил Истислав. Потоки воды стекали по его волосам, но он будто не замечал дождя, пламенеющим взором глядя на Деяна. Когда-то и мои глаза горели так же, думал старик. Горели желанием постичь истину.
     – Ничего, мальчик, ничего. Но вот что я тебе скажу. С тех пор я делал зарубки на одном из бревен в моей избе. И я не пропустил ни дня. С того летнего дня, когда я повстречал Громовержца, прошло сто лет. Я не знаю, о чем они с Кудесником говорили – как и ты, я не понял почти ни слова, будто они говорили на другом языке. Но я понял одно – что-то должно произойти, и произойдет это что-то в этом году.
     Словно в подтверждение его слов грянул гром, и яркие вспышки пронзили тучи.
     На следующее утро Деян проснулся, и почувствовал висящую в воздухе после дождя свежесть. Ему вновь снились листья, медленно, невыносимо медленно падающие с ветвей Великого дуба. Должно быть, это были дни, думал Деян. Дни этого бесконечного года, когда, по прошествии ста лет что-то должно произойти. Лишь бы боги позволили ему пожить ещё немного! Крик петухов, обычно разносившийся в утренней тиши, сейчас заглушало множество голосов. Интересно, что там происходит? Вставать было тяжело – старые кости сильно ныли, но он всё же поднялся, и пошёл к двери, в которую как раз принялись колотить.
     – Что стряслось? – удивлённо спросил Деян, отворив дверь, и увидев Истислава, а за ним – множество людей со всей округи, собирающихся в центре деревни, и возбужденно, испуганно голосящих.
     – Пойдем скорее, Деян! – прокричал Драгобор, помогая старику выйти из избы. – Там пришли какие-то люди, с ними князь Владимир, и его дружинники!
     «О боги», подумал Деян, направляясь вслед за мальчуганом. Посреди толпы сидели на конях княжеские дружинники, и сам Владимир, седой и хмурый. А рядом с ними стояли люди в длинных одеждах.
     И в руках их были кресты.