Однажды Струков возвращался домой поздно вечером: у нового сотрудника на дне рождения задержался. Компания собралась почти незнакомая, разношерстная, поэтому Струков весь вечер чувствовал себя неуютно, скованно, перебрал несколько, к тому же и дама, за которой он, перебрав, пытался слегка поухаживать, оказалась презлющей; и теперь настроение у Струкова было скверное, до того скверное, что совершенно идти домой, в затхлую пустую квартиру, ни малейшего желания не было, а хотелось погулять еще немного под звездами в тишине и покое, привести растрепанные чувства в порядок. Так он и сделал: встал с троллейбуса за несколько остановок до дома и пошел через парк, напевая про себя мирную песенку. Про себя потому, что слуха у Струкова ни малейшего не имелось, попеть иногда тянуло, а сделать это вслух он стеснялся. Так он и приучился петь всегда про себя. Да и какая, собственно, разница, как петь, лишь бы удовольствие доставляло, а остальное все ерунда ерундовая.
     Струков не спеша шел через весенний парк, напевал внутри себя песенку, приятный запах сирени вдыхал (она в парке густо по всем аллеям росла) и приближался понемногу к нормальному состоянию; тут ему на пути и попалась лавочка, которая, будто в сказке, сама просила: сядь на меня, отдохни, куда торопиться. Нет, лавочек множество вдоль всей аллеи стояло, но именно эта почему-то особенно Струкову приглянулась. Услышал он просьбу лавочки, со своим внутренним ощущением сверился и сел под высоченным каштаном в тишине и покое свежим весенним воздухом насладиться.
     Только он сел, только устроился поудобнее, развалившись слегка, руки по спинке разбросав и ногу на ногу закинув, как вдруг кто-то рядом сказал:
     – Добрый вечер.
     Голос был красивый, глубокий, чуть низковатого тембра, с легкой, чуть заметною тремолой. Голос Струкову очень понравился, поэтому он улыбнулся и ответил приветливо:
     – Добрый вечер, – и тут же повторил машинально еще раз: – Добрый вечер, – но повторил удивленно, потому что никого вблизи себя не увидел, никого совершенно. Он даже оглянулся на всякий случай – не стоит ли кто за кустами сирени, но никого не оказалось и там. – Добрый вечер(?) – сказал он тогда в третий раз, но теперь уже неуверенно и вопросительно. Тогда голос весело рассмеялся и, смеха не прекращая, лукаво осведомился:
     – А что вы так удивляетесь? Ведь вечер и правда добрый, не так-ли?
     – Я не удивляюсь, – ответил Струков немного сварливо, – но все-таки где вы?
     – Да здесь, совсем рядом. Просто вы меня видеть не можете. – Голос вдруг погрустнел: – Меня вообще никто видеть не может. Честное слово. Только не обижайтесь. – И снова стал обыкновенным, лишь самую капельку ироничным. – А я давно с вами рядом, еще с остановки. Вы мне понравились. Правда, сначала вы были совсем не в том настроении, в каком мне хотелось бы, и я заговорить с вами не решалась, а сейчас вы такой мягкий стали, такой успокоенный... Извините, если я вам помешала, но мне показалось, что сейчас для знакомства удачное время. Вот я и заговорила.
     Только у вас настроение снова почему-то испортилось. Я вас раздражаю? Значит, некстати все-таки, может быть, в другой раз. Извините. Знаете, если вы вдруг меня вспомните, захотите услышать, приходите как-нибудь вечером.
     - Ладно, приду, - сказал он равнодушно в пространство, отчетливо понял, что голоса рядом нет, и внезапно, совершенно ни с того ни с сего, огорчился, что голос исчез.
    
     Несколько дней Струков старался о голосе не вспоминать, то есть – изо всех сил; наконец ему надоело так откровенно играть с собой в прятки. Пошел. Поздно вечером. Сел на лавочку, кажется, ту же самую, сказал: «Добрый вечер» и стал нетерпеливо дожидаться ответа.
     Уже несколько дней подряд шли дожди, было сыро, и лавочка тоже была сырой, неприятной, и еще комары, как назло, разлетались, и ему приходилось то и дело шлепать себя по открытым местам...
    
     - Здравствуйте, добрый вечер. Отчего вы так злитесь?
     - Здравствуйте (шлеп), я не злюсь совершенно (шлеп, шлеп), меня (шлеп) комары закусали. И к вам это (шлеп) совершенно никак не относится.
     - Хорошо, - сказал голос, - не страшно, увидимся как-нибудь снова.
     - Подожди...
     Но ее уже не было, и Струков, как и в тот раз, почувствовал это совершенно отчетливо. Ему стало совестно, отчего-то ужасно совестно, но только непонятно за что, ведь он ничего такого не сделал, никого не обидел... но чувство неловкости оставалось, и потом все время всплывало из глубины, не давало покоя, заставляло снова и снова стараться понять почему...
    
     Целая неделя понадобилась на то, чтобы преодолеть непонятные стыд и смущение, решиться снова прийти и сесть на знакомую лавочку. На этот раз он сильно нервничал. Просто места себе не находил от беспокойства, в нем попеременно всплывали неловкость, досада, раздражение, нетерпение... Но все это были только оттенки, оттенки ожидания... непонятно чего.
    
     - Добрый вечер. Не надо. Я была не права. Я тогда сильно беспокоилась перед встречей. Мне все время казалось, что больше вы не придете.
     - Здравствуйте. А откуда вы знаете... Что, по мне так заметно?..
     - Заметно? Я это слово не совсем понимаю. Я могу только слышать, и чувства и ощущения слышу так же, как вы слышите звуки.
     - А что же вы видете?
     - Ничего. Видеть я не умею. Совсем не умею, - голос с каждым мгновением становился все печальней и тише... – К сожалению, я даже не представляю, как вы выглядите.
     - А вы, вы какая?
     - Никакая. Просто голос. Просто голос – и все!.. Этого мало?!
     Он хотел ей сказать, что он ждал, что он... хотел ее слышать... но не успел, уже некому было.
    
     Теперь Струков думал о ней постоянно, ему очень хотелось снова ее услышать. Он приходил в парк, садился на лавочку, говорил: «добрый вечер» и ждал. Через какое-то время, иногда достаточно продолжительное, ему отвечали, чаще всего раздраженно и резко, но на этом все и заканчивалось. Она дулась непонятно на что, капризничала, но он все равно приходил, и, когда в очередной раз из темноты раздалось хмурое и небрежное «здравствуйте», Струков от всего сердца расхохотался.
     - Правильно, вы смеетесь! Сначала ведете себя как грубиян, а после обхохатываетесь. Замечательно!
     - Во-перывых, может быть, перейдем на «ты», так будет проще ругаться? Во-вторых, ничего не понятно, на что обижаться. Если ты говоришь, что можешь слушать эмоции, как слова, то должна была слышать, что я обижать тебя и не думал.
     - Нет, неправда, равнодушное любопытство – тоже обидно.
     - Ну хорошо, извини, я больше не буду. Мне ведь тоже не просто. Давай приспосабливаться, без обид и капризов, нечего тут вести себя как кисейная барышня.
     - Ладно. Я постараюсь. Только ты тоже не важничай и «кисейными барышнями» не обзывайся. – Было отчетливо слышно, как она улыбнулась. Мир был восстановлен, и он улыбнулся тоже.
    
     - Пойдем погуляем?
     - Как это?
     - Обыкновенно. Будем идти рядом и разговаривать.
     - А почему ты хочешь сегодня куда-то идти? Разговаривать можно и здесь.
     - Понимаешь, я сегодня сразу после работы, голодный. Зайдем куда-нибудь, я перекушу и вернемся обратно.
     - А тебе обязательно надо «перекусывать»?
     - Обязательно. Ты ведь не хочешь, чтобы я умер?
     - Ну, хорошо, ты будешь есть, а я тебя буду чувствовать.
     - Это смешно, еще никто никогда не «чувствовал», как я ем.
     - Я тоже, что в этом особенного?
    
     - Скажи, а откуда ты?
     - Я не знаю. Я и сейчас понятия не имею, где нахожусь. Нас было немного совсем, намного меньше, чем вас. Но там еще жили другие, почти такие, как вы, - приспособленнее, защищеннее; но они все время хотели проникнуть сквозь защиту, которая нас разделяла. Из себя выходили просто, чтобы защиту разрушить. Им долго это не удавалось, но они все время для этого что-то изобретали, и все новое, новое... Наверное, в конце концов, вышло, потому что однажды раздался ужасный гром, мне стало больно, так больно - невыносимо, а дальше не помню, дальше пустота только, мучительная, бесконечная... А потом я очнулась здесь. Больше не знаю.
    
     - Расскажи мне про цвет.
     - Про цвет? Я не представляю, как. Сложно. Цвет – это так выглядят чувства...
     - Ты часто говоришь: выглядит, смотрится... Это важно для вас? - Голос чуть дрогнул, стал немножечко звонче, чем обыкновенно, поэтому Струков начал мягко и осторожно:
     - Только не начинай сразу злиться, и не исчезай...
     - Ага! Услышал ты!..
     - Услышал, услышал. Образованная какая стала! Ты лучше выслушай до конца, я попробую объяснить. Понимаешь, это действительно важно. Чаще всего так себе выбирают пару, друга на долгое-долгое время, ты ведь об этом спрашиваешь? Но ведь глупо - выбирать себе друга по величине молочных желез и форме конечностей. Потом, позже все равно важнее становятся чувства и ощущения. Если внешность – то, как выглядит, – и чувства не совпадают, то все равно разбегаются. Ясно?
     - Ясно, - голос стал иронично-грустным, - только мне, наверное, тоже хотелось бы, чтобы меня выбирали по форме и величине.
    
     - Я хочу пригласить тебя в гости.
     - Зачем?
     - Я не знаю, с тобой все не так, все неправильно, а мне иногда очень хочется, чтобы все было обыкновенно, как у всех, понимаешь?
     - Пытаюсь, но не могу, потому что не понимаю, что такое обыкновенно, что значит, как у всех. Вы ведь все разные?
     - Ты что дурочку строишь, ты же других уже слышала, чувствовала... Я же не знаю, где еще ты бываешь, что делаешь!
     - Мы, кажется, снова ссоримся. Ты ревнуешь? Ну, глупо! Я не хочу. Тебе непонятно со мной, но я же не виновата...
     - Ладно, пойдем ко мне в гости, не обижайся. С тобой действительно странно, и мне трудно сразу привыкнуть. Не обижайся.
    
     - Неужели мы никогда не сможем стать одинаковыми? Мы ведь не разговариваем почти никогда нормально, а только зачем-то пытаемся понять непонимаемое и от этого ссоримся... Мне так хочется иногда обнять тебя, ощутить тебя так, как я привык, и почувствовать одновременно то, что чувствуешь ты, всю почувствовать... Как дико все, как по-дурацки!
     - Не надо. Мне ведь больно от того, что ты говоришь, от того, что внутри тебя происходит. Я ведь все время слышу твое напряжение, твое раздражение, что «не как у всех». Но только не знаю, не знаю, как можно это сломать, изменить... Ты хочешь меня обнять? Обними! Только крепко-прекрепко, чтоб дышать было невозможно, чтобы сердце застыло, и я тоже попробую...
    
     Время остановилось. Совсем. И все звуки исчезли. И все запахи. И все краски. Весь мир – исчез. И он вдруг, на один только крошечный миг, почувствовал легкое, как солнечный зайчик, прикосновение – ее первый застенчивый поцелуй.