Можно ли назвать нечленораздельный младенческий вопль словом? Я в этом сомневаюсь. И пускай он провозгласил начало моей жизни, эта история начинается именно со слова.
     Я всегда отличался особым везением. В руках Фортуны и Фатума я был странной, ненужной картой, и они вставляли меня в самые невозможные комбинации - лишь бы избавиться: к примеру, в пьяных потасовках я или первым получал в морду, или наоборот - получали все, а я - Д'Артаньяном. И мне везло на никчемные места работы: дворник, кондуктор в трамвае (успел проработать два месяца, прежде чем линию закрыли), смотритель экзотических рыбок в городском зоопарке... Но поскольку истинное начало моей истории - это слово печатное, возьму курс на типографию.
     Начало 90-х. Странное время... Перетасовка власти, под ее мускулистым телом бегают волны силы, и люди боятся этого страшного гиганта. Я только-только закончил учебу и мне срочно была нужна работа. Один знакомый предложил "кое-что несложное, в типографии, все законно", и я уцепился за предложение, как пассажир Титаника за плавучий мусор.
     Лязг, шум... Суетящийся взад-вперед люд... Сосредоточенные фигуры у печатных прессов... Запах краски и свежей, белой древесины - запах бумаги... Стопки отпечатанного материала... Еще немножко и я увидел бы над всем этим парящие буквы. Не смею даже предположить, во что бы они сложились.
     Михаил Петрович Петров, местный царь и владыка словес, быстренько принял меня, оформил все необходимое и зашвырнул в гущу процесса - работника нет, дело стоит, вперед-вперед-вперед! Мне вручили пачку блестящей фольги и, взяв под руку, привели к пышущему жаром чудищу по имени Али-Баба - так звали пресс для оттисков. Быстренький инструктаж по технике безопасности, во время которого я видел только лязгающие челюсти Али-Бабы и руки мастера, мелькающие между ними со скоростью, кажущейся невоспроизводимой... и вот я уже повторяю те же движения. В мозгу пульсируют красные буквы "НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ПЫТАТЬСЯ УСПЕТЬ ПОПРАВИТЬ!" сменяющиеся стрёмными картинами раздавленных рук. Из-за чрезмерной взволнованности весь рабочий день я работал идеально - как машина, выполняющая свою программу. Как большеглазая машина.
     Может, если бы у меня что-то не заладилось в первый же день, я не был бы таким беспечным... и все сложилось бы иначе. Но через неделю я уже не смог там работать.
     - Ты сидишь на адской коробке.
     - Что? - я повернул голову и увидел ухмыляющегося Андрея, одного из наборщиков.
     - На адской коробке сидишь. На ящике для сбора рассыпанных букв. Переплавлять их будем. А перед тем как сгинуть, каждая буква вопит саму себя: "А-а-а-а!!!", "У-у-у!!!"
     - Шутник, - протянул я, зевая - ужасно не выспался.
     - Серьезно! Будешь сидеть на этом ящике - тебя буквы-демоны за задницу цапнут, - он засмеялся.
     - Ну да, точно. Буквы любят уважение, - я встал и сделал реверанс в сторону ящика. - Простите, почтенные господа!
     Андрей кивнул, крякнул под весом ящика, - "Пойдемте, мои свинушки!" - и укатил на тележке. А меня ждал собственный демон.
     В цеху каждый был занят своим делом. Некоторые работники, чьи обязанности не требовали предельной концентрации, переговаривались, шутили, перекрикивая шум и лязг машин; где-то в углу надрывался приемник, выпуская в воздух долю фонового звука - никто его не слушал, каждый был сосредоточен на своем занятии.
     Что обычно нуждается в красивом блестящем тиснении? Календарики всякие, визитки, обложки книг... удивительно, что в первую же неделю работы попался такой странный заказ: возле пресса лежала стопка некрологов, отпечатанных на целый лист. Большую его часть занимало изображение молодой девушки с красивыми, но грустными глазами. Наверное, родители были так сильно убиты горем, что захотели разослать необычные приглашения.
     Я включил Али-Бабу, и он тихонько заурчал, разогревая внутренности. Немного подождав, я собрался с духом и засунул в его зев первый лист. Замелькали железные колени, механическое животное бежало на месте, а я все скармливал ему приглашения на похороны и фольгу, тотчас же спасая их из огненной пасти - так его можно было дразнить вечно.
     Перед глазами мельтешило одно и то же изображение усопшей. Железная морда закрывалась-открывалась, закрывалась-открывалась, а руки сновали между ее челюстей подобно птичкам-санитарам, пасущимся на морде крокодила.
     Сложно сказать наверняка, почему так случилось... Усталость, запахи красок, шум, монотонная, убаюкивающая работа, лицо девушки, которое с каждым листом все сильней и сильней врезалось в память...
     Я завопил от жжения в левой руке - попался, как неосторожная птичка. Я буквально чувствовал, как на моей коже отпечатываются буквы некролога и контуры лица, чувствовал мельчайшую деталь виньетки.
     Должен сказать спасибо моим рефлексам. Несмотря на резкое, до невыносимого кошмарное жжение я метнулся к аварийной кнопке. Пасть распахнулась с противным хрустом отдираемой от кожи фольги. До меня дошло, что я все еще кричу. Прикусил губу, чтобы умолкнуть.
     Сотрудники отвели меня к раковине, потом промыл ожоги. Все могло быть намного хуже - пресс мог запросто отдавить мне руку!
     Я все же решил обратиться в скорую. Свободных машин не оказалось и Андрей вызвался отвезти меня в ближайшую поликлинику. Там раны продезинфицировали, смазали противоожоговым кремом, забинтовали; потом меня похлопали по плечу и отправили домой.
     На работу в цех я больше не вернулся.
    
     Незадолго после этого я серьезно увлекся литературой. Читал, писал в фэнзины, фанам из ближнего и далекого зарубежья, даже переводил! Если хорошенько поискать, то можно найти несколько текстов в "Уральском следопыте", "Иностранной литературе" и "Еслях": Кларк Эштон Смит, Роберт Эйкман, Роберт Желязны, Стивен Кинг, Рэмзи Кэмпбелл... Переводов было не так уж и много, но делал я их с большой любовью и уважением к первоисточнику. Сейчас я чувствую, как они зовут меня, как шевелятся в голове запомнившиеся куски моей работы...
     Романтика пиратских изданий очаровывала меня! С горящими глазами выискивал я вожделенные книжицы, обменивался с товарищами на "балке", а некоторые, особо ценные сокровища, заказывал у друзей за рубежом. Так я завел множество знакомств в сфере букинистики: охотники за редкими изданиями, которые ценились из-за курьезных ошибок издателя, стяжатели малотиражных книг, археологи ветхих томов, чудаки-эзотерики с их странными гримуарами, любители читать в оригинале, фетешисты, рыскающие в поисках томов с шикарным оформлением, собиратели первых изданий... Имя им Легион, потому что их много!
     Немудрено, что со временем у меня начали скапливаться дубли, ненужные книги, к которым я или потерял интерес, или считал одноразовым. Отсортировав бесхозную литературу от той, что никогда не покинет мою коллекцию, я задумался: что делать с несколькими ящиками книг?
     Решение пришло быстро: на книжном рынке "Петровка" развелось торговцев подержанными книгами, а у меня их более чем в достатке. Цену им я знал и продавать дешевле их истинной стоимости не собирался. На ближайших же выходных я снес это все вниз, упаковал в багажник и двинул на "Петровку".
     Те немногие барахольщики, что приторговывали на рынке в то время, - человека 15, не больше - были скорее рады, чем недовольны мне, как конкуренту: большинство их них я знал, с остальными я был знаком заочно, или же они слышал обо мне. Когда я выгрузил свое добро, они сбрелись поглазеть, что же там принес новичок и в результате некоторые ушли с покупками - я не мог не улыбнуться такому повороту событий.
     Книжное племя быстро распространило новости о моем появлении среди барахольщиков и ко мне стали приносить пачки книг по оптовой цене или тихонько стучаться в дверь, выспрашивать с горящими глазами о той или иной редкости. Многим приходились по душе мои предложения и я прибрел себе хорошую репутацию: честные цены за хорошие книги. Неожиданно для себя я понял, что могу бросить опостылевшую работу и заняться букинистикой вплотную. Дело начало мне нравиться. Даже очень.
     За причудливые шрамы на руке меня прозвали Буквой или Человеком-в-словах - мне это даже льстило и нравилось.
    
     Все же, думаю, это стоит упомянуть... Если уж это моя исповедь, то нужно быть честным до конца: после того несчастного случая на работе я попросил Андрея, с которым успел подружиться, стащить для меня одно приглашение из той партии, что привела меня к травме (утешал себя, что их сделали с запасом - так обычно и поступали) - оно сейчас висит в моем кабинете. Интересующимся я отвечал, что это любимая, безвременно ушедшая подруга.
     Я был на ее похоронах. Но не осмелился подойти поближе и посмотреть на ее лицо в смерти. Боялся, наверное. Или хотел помнить ее только по фото. Это же изображение высекли и на надгробном камне - видимо, родители очень скорбели по умершей дочке.
     Дальше лезть в ее ушедшую жизнь я не стал.
     Однажды я здорово напился и... Не знаю, что меня дернуло (может, шрамы зачесались? не помню), но я заявился к одному знакомому татуировщику с тем самым приглашением и потребовал наколоть мне лицо девушки на том месте, где его контуры обозначили шрамы. Возможно, мне не понравилось то, что тиснение ходит одно, без изображения, для которого оно предназначалось... не помню.
     Так у меня на руке появилось лицо мертвой девушки.
    
     Мой книжный ассортимент рос. Значительная часть книг приходила от любителей какого-то определенного жанра, разочаровавшихся в нем - эти ребята приносили мне самые настоящие жемчужины. Подобно Брэдбери, который долгое время открещивался от своих ранних рассказов, они смотрели свысока на увлечения юности - мне было их жаль. Некоторые из коллег-букинистов продали мне свои книги и занялись чем-то другим. Мой развал рос, разветвлялся: в нем появились повороты и темные закоулки - там можно было спрятаться!
     А я занимался все тем же. Меня все устраивало: я любил приходить на свою точку, снимать покрывала со стеллажей и книжных горок, любил пыльный, деревянный запах старых книг, любил цвет старых корешков; меня радовала моя "витрина" с новыми книгами, завлекающая неискушенных читателей - такая пестрая, гордая и аляповатая; меня нравилось смотреть на лица покупателей, которые находили давно искомые вещи, нравилось помогать им в поисках... Некоторые из них оставляли номера телефонов и списки желаемого, и я оповещал их о ценных находках. Многих знал по имени, и они знали, что поджарый мужчина с бородкой клинышком и сединой в висках - это Человек-в-словах.
     Недавно, как будто специализации на книжных редкостях было недостаточно, один старый покупатель, Семен Рустамович, вынырнул из глубин моего книжного лабиринта со старым томиной в трясущихся руках и выпалил:
     - Где ты это взял?!
     Я опустил взгляд на книгу: "Замок и война", Франц Кафка в соавторстве со Львом Толстым. Открыв рот, я не мог его закрыть. Что-то заподозрив, Семен выхватил из кармана пальто кошелек, с испугом в глазах и ворчанием "Сдирничество!" отсчитал деньги, мельком показал надпись карандашом на внутренней стороне обложки (там я пишу цены) и устремился прочь. Прежде, чем исчезнуть за поворотом, он оглянулся через плечо.
     Но я был слишком ошарашен, чтобы его преследовать. Заметив на столике деньги, я их посчитал: 1029 гривен. Сел. Семен, видать, тронулся. Хотя, наоборот, слишком много знал. Кафка и Толстой. Вот это да!
     Нужно ли говорить, что такую книгу я видел впервые?
     Я точно знал, что никто ее мне не приносил. О таком издании я слышал впервые. Если бы не возраст книги, - ведомости о годе публикации ушли вместе с Рустамовичем - я мог бы заподозрить издательство "Corpus", в последнее время полюбившее издавать книги вроде "Гордость, предубеждение и зомби" и "Абрахам Линкольн: охотник на вампиров". Издать такую литературную игру во времена Совка было смелым ходом.
     Книга не давала мне покоя, потому пришлось набрать Рустамовича. Дозвонился с третьего раза.
     - Серёга, ты же понимаешь, что книгу я тебе не верну! - выдал он вместо приветствия.
     - И не надо! Ты меня сегодня здорово обогатил.
     - Еще бы!
     - Но мне вот что интересно... Где ты ее взял? То есть, где она лежала?
     - Что, забыл припрятать сокровище? Хе-хе, лежала на самом виду в разделе классики! Черт, это ж надо было такое продавать! Денег жалко, конечно, и все же!..
     - Э-э-э-э... Ладно-ладно, - я был озадачен. - Слушай, а какого она года?
     - Самая ценная вещь среди всего барахла, и он года не знает! - хохотнул Рустамович.
     - И все же?
     - Странный год, вот что. Ума не приложу, как ты мог такое забыть. Одинадцать миллионов, девятьсот сорок девять тысяч восемьсот тридцать четвертый! Схавал? И я не вру - так написано. Ты пить не начал? Такое забыть сложно!
     - Да уж...
     - В любом случае - спасибо! А пока - пока. Бежать нужно. До скорого! - и Семен повесил трубку.
     Я почесал бородку. Кто же мог меня облагодетельствовать этой книгой? То, что я ее раньше не заметил, исключено - я знаю все свои книги. Кто-то оставил ее там. Остается лишь надеяться, что этот кто-то за ней не вернется.
     На всякий случай я осмотрел все свои стеллажи и стопки - все книги были старыми знакомыми, никого лишнего... Деньги Рустамовича я положил отдельно. На всякий случай.
    
     - Слушай, цена, конечно, дикая, но держи! - такими словами приветствовал меня Антон "Шерлок" Петровский. Мгновение тому он выпрыгнул из-за стеллажа и теперь протягивал мне пачку денег. Я крепче стиснул зубами сигарету - знакомая ситуация.
     - Покажи книгу.
     "Шерлок" весь напрягся, но достал книгу из-под пальто. Когда я взял ее в руки, то чуть не поперхнулся дымом - это был "Последний Вендиго" Алжернона Бигла.
     - Где ты ее взял?!
     Незнакомая книга. Незнакомая серия. Незнакомое издательство. Но до боли знакомая обложка. И все же в ней было что-то странное. Настолько странное, что у меня по коже промчались мурашки. Я открыл книгу на первой странице блока - ТОО "Энигматическая Лань", 20190594 год... Пробежал глазами список переводчиков, глаза зацепились за кое-что знакомое: фамилия "Усова" - оно было указано дважды, с инициалами "В." и "Ю."
     - Подожди секунду, - попросил я Шерлока и метнулся к полкам с фэнтези. Быстро пробежав их глазами, запустил руку за первый ряд книг и извлек на свет божий "Последнего единорога" Питера Бигла. В некоторых изданиях был перевод Юрия Соколова, но в этом переводчиков двое - Татьяна и Галина Усовы... ТОО "Лань" 1994 год.
     - Могу я забрать своего "Вендиго"? - взмолился Антон.
     Я ненадолго задумался. Глянул на цену, надписанную моим почерком цену, и махнул рукой.
     - Бери. Только при одном условии.
     - Каком?!
     - Пришли мне, пожалуйста, копии нескольких страниц.
     - Без проблем! Держи! - он пихнул мне в руки пачку денег и был таков.
    
     "Последний единорог" Бигла и "Вендиго" Алджернона Блэквуда от издательства "Энигма". Вот что это было. Я держал в руках их странный гибрид. Но кто и зачем создавал эту книгу-мутанта, этого сиамского близнеца и гибрида? Без сомнения, эти же вопросы мучили и Шерлока. Я надеялся на его лояльность и ждал копии страниц. Один раз я позвонил ему напомнить об обещании, и при случае спросил, что он узнал об этой книге.
     - Ничего. Кроме того, что это две книги, слитые в одну.
     - Показывал ее кому-то?
     - Вся публика в шоке. И разводит руками, - вздохнул Антон, но в голосе чувствовалась гордость за обладание такой уникальной вещицей.
     - Ладно. Ты же будешь держать меня в курсе?
     - О’кей. Только обещай, что и мне будешь докладывать, если у тебя появится что-то подобное. О "Замке и войне" я уже слышал.
     - Ну еще бы не слышал! - Шерлок и Рустамович были старыми корешами. - Хорошо.
     Мы попрощались, и я повесил трубку.
    
     Ко мне все чаще и чаще начали захаживать охотники за редкими книгами. Каждый из них почитал за обязанность расспросить о том, где я откопал книги Рустамовича и Петровского, но я лишь улыбался и качал головой. Многие уходили с хмурым видом - они думали, что я вожу их за нос.
     А потом появился парень в косухе и с "Нейромантом в Имаджике" Уильяма Баркера. Я почти не удивился. Почти. Отсчитав кругленькую сумму, надписанную карандашом и моим почерком, дав обещание прислать мне копии нескольких страниц, он моментально испарился. Счастливец!
     Дальше было несколько книг, которые сложно было привязать к какому-то другому изданиию, но некоторые инкогнито, как я их назвал, казались до боли знакомыми, но вспомнить их было так же сложно, как и слово на кончике языка.
     Я начал приобретать репутацию продавца с причудами: ходили слухи, что я специально прячу среди своих книг букинистические жемчужины, заставляя покупателей искать их самим, докапываться до этих сокровищ. В глазах коллег и собратьев по увлечению я выглядел чудаком-трикстером с невообразимо богатым запасам невиданных книжных чудес, блеск которых виден только посвященным в таинство букинистики. Для них я из продавца с добротным ассортиментом превратился в специалиста по книжным странностям. Чудаковатый продавец с чудными книжками. Да уж.
    
     Меня бы утроило такое положение вещей, если бы не постоянный зуд, побуждающий узнать, что же происходит на самом деле. С трудом верилось в какого-то там благодетеля. Поэтому я решил обратиться к Шерлоку - из "охотников" он захаживал ко мне чаще всех. К тому же, он был посвящен в мое неведение относительно возникновения книг. Подозреваю, что Рустамович мне не очень-то и верил, но такой проныра своего шанса не упустит.
     - Алло? - как всегда вкрадчивым голосом ответил он на мой звонок.
     - Привет, Сема. Есть предложение. Книжное.
     - Да? Слушаю! - он заметно оживился.
     - Я тут... того... решил выследить эти самые необычные книжки. Точнее, то, как они у меня появляются. А еще точнее - того, кто мне их подкладывает.
     - Хочешь поймать благодетеля на горяченьком?
     - Точно!
     - А я тут при чем? Ты говорил о предложении...
     - Да. Я хочу его выследить. И хочу, чтобы ты мне в этом помог. Поработаем недельку вместе.
     - Ну, ты же понимаешь, что я задаром...
     - ...а необычные книжки, что мы найдем за эту неделю, я подарю тебе.
     - По рукам!
     Жадный хитрец. Но он согласился, и это было главным.
     Шерлок целую неделю то сидел в дальнем углу моей "библиотеки", нахохлившись, как седой филин, сканируя каждого покупателя, то рылся в моих книгах, выкладывая их аккуратными зиккуратами, а потом возвращал их на место и застывал на своей табуретке. Иногда он прикидывался заядлым покупателем и преследовал группки других людей, что осматривали книги. Один раз он словил воришку с моим Дином Кунцом за пазухой. Но те самые книжные странности не появлялись - они словно иссякли с появлением Рустамовича. И если бы не его хмурый вид, я бы подумал, что он сам начал их припрятывать.
     Бедняга. Он вытерпел только 5 дней... В Воскресенье утром он позвонил и сказал, что не придет, потому работать пришлось в одиночку.
     Близился конец рабочего дня, когда ко мне подскочила Валентина Грибкова по прозвищу "Блаватская", приземистая женщина лет пятидесяти. В руках она держала - кто бы мог подумать? - "Алхимическую свадьбу великого бога Пана" Алистера Мейчена. Они прижимала книгу к объемным увядшим грудям и смотрела на меня рыбьими глазами.
     - Это просто волшебно! Волшебно! Она сама прыгнула мне в руки, сама пришла ко мне! Тут ничего нет, а тут - хрясь! - и вот она!
     - То есть? Она лежала на полке и...
     - Да! Но я ее не замечала, хотя прокопалась у тебя около часа, а тут вижу - о, Господи, что за книга тут у Сергея стоит, словно самая обычная мистика!
     - Ну да, ведь Иисус тоже был простолюдином, - рассеянно улыбнулся я.
     Валентина тем временем показала мне цену (боюсь ее даже называть) и, как ни в чем не бывало, отсчитала мне несколько крупных купюр.
     - Можно, я принесу остальное через недельку? - она даже не пыталась торговаться. Совсем не в ее стиле.
     - Да-да, конечно... - закивал я на автомате, и она словно растаяла.
     Несмотря на фантастическую книгу, промелькнувшую у меня перед лицом, я думал вовсе не о ней.
     Смеркалось. Коллеги на соседних точках уже начали расходиться, некоторые возились с брезентовыми покрывалами. Я словно в трансе забрел внутрь точки. Как же это все понимать? Подняв голову, увидел перед собой полки с фантастикой и мистикой - их у меня было великое множество. Словно ряды пожелтевших зубов у акулы, они сомкнулись перед моим утомленным взором в большую улыбку, величиной в стену. Усталость умеет шутить над человеческим разумом.
     Вдруг на полках что-то зашелестело - взгляд метнулся к месту, откуда исходил этот звук. Неужели завелись мыши? Но тут реальность размазала по стенке этот дурацкий, такой приземленный вопрос самым неожиданным ответом.
     Я смотрел на полку с фантастикой, и на моих глазах две книги, Желязны и Эллен Кашнер, хрустнули и прильнули друг к дружке сильней; их соприкасающиеся обложки тихонько заскрипели, как скрипят трущиеся книги, зашипели, как шипит льющийся песок, разслоились, посветлели, превратились в тоненькие странички блока.
     Под книгой, еще несколько секунд назад бывшей книгами, собралась маленькая лужа чернил. Одна капля сорвалась вниз, резко изменила траекторию полета и упала на мою левую руку. Черный цвет тут же разбежался по ближайшим шрамам, сделав их четче. Ко мне метнулась еще одна капля, но я отпрянул в ужасе, отбив ее другой рукой. И снова полки улыбнулись мне хищной улыбкой. Не отводя взгляда, я попятился и выбежал вон.
     - Саня, закрой, пожалуйста, точку, - бросил я охраннику. - Буду должен.
     Домой. То, что я видел, нужно было обдумать. И обдумать спокойно.
    
     Как только я ступил на порог квартиры, на меня посмотрела дикая рожа с растерянными глазами - отражение.
     Присев на табурет у входа, я запер двери и прислонился к стене. Просидев так полчаса, я все не находил себе места. Слишком возбужденный, чтобы ходить по квартире, я мог лишь сидеть. Даже думать не мог - мысли носились в голове, словно вихрь, не давая сосредоточиться.
     Наконец-то я закачал рукав рубашки, посмотрел на левую руку, и на мой взгляд ответила девушка с листовки. Ёё изображение стало черней, сочнеё, вокруг четче обозначились шрамы, подчеркнутые каплей чернил, отказавшейся повиноваться законам гравитации. Она улыбалась мне и я приободрился. Мысли обрели ясность.
     Я стал свидетелем рождения книги. Подобрались определенные условия? Желания покупателей послужили катализатором для эмоционального заряда обитающих на полках, сложенных в стопки книг? Самовоспроизводство в благоприятных условиях, как появление самой жизни, как образование из грязи мышей Аристотеяля? Рождения путем брожения, кипения и слияния? Алхимический самородок из мысли, бумаги, чернил и ниток с клеем?
     Решение вернуться на рынок возникло само собой. Оно оформилось в голове, как что-то, не поддающееся сомнениям. Грусть наполнила меня, а нутро задрожало от страха, возбуждения и, в первую очередь, от предвкушения. Передо мной, узким специалистом, лежала одна, столь же узкая дорога. А вот что меня ожидает в конце - это мы увидим. Сегодня.
    
     Я захватил с собой плеер, надел огромные наушники и двинулся к метро. Я мог вызвать такси, но даже напоследок мне хотелось вести себя так, как всегда - по простому, как обычный смертный. Пространство между барабанными перепонками наполнилось музыкальными текстурами электротрубы. Плотные "уши" "Sehnnheiser"надежно блокировали посторонние звука, позволяя в полной мере насладиться всеми нюансами и трюками Тошинори Кондо, музыканта, признающего своего истинного слушателя только в Природе и ее стихиях.
    
     Саша сидел в укромном углу; его глаза мелькнули белками при моем приближении.
     - Я присмотрел за товаром. Держи ключ.
     - Спасибо, - ответил я. Потом, подумав, достал из кармана толстую пачку денег. - Будь другом, сослужи еще одну службу - придержи денюжку, а? Часть я оставлю тебе, очень нужно.
     Саша глянул на меня, во взгляде мелькнула подозрительность. Но он согласно кивнул
     - Спасибо.
     Я подошел к своей "библиотеке". В темноте, под тканью, она походила на угловатое, спящее животное, порождение кубиста. Я отомкнул замок, цепи упали наземь, и книги поприветствовали меня знакомой улыбкой.
     Набросав записку Шерлоку, в которой просил его позаботиться о моих книгах на рынке, а те, что дома, отдать Захару, молодому талантливому писателю, которому никак не везло с публикациями, я отправил ему SMS с просьбой явиться сюда в понедельник утром, как только начнет ходить транспорт. А по возможности и раньше, ведь у меня для него будет что-то особое! Старый черт должен клюнуть. Завернул ключи от квартиры в записку, положил на самом видном месте - на столе. И задернул покрывало.
     Стало совсем темно, - сюда не проникало даже лунный свет - и я зажег свечу. Сцена готова. Сел на табурет в углу. Фигуры расставлены.
     Справа что-то хрустнуло. Едва я повернул голову на звук - слева послышался шелест бумаги. Легкое прикосновение к левой руке - словно ее тронули теплым языком. Когда я опустил глаза, то увидел, как по воздуху к шрамам дрейфуют ручейки чернил, увидел, как они наливаются краской, обретая подобающий вид печатного послания.
     Пространство между стеллажами наполнилось блестящими в пламени свечи капельками: они мерцали, словно звезды, танцевали вокруг меня, скользили по лицу, и, словно невзначай, касались влаги на губах, в носу, в уголках глаз, робко просачивались внутрь. Каждая капелька была разной на вкус, и я улыбнулся.
     Откуда-то прилетели несколько "Иностранок" и "Еслей" - они прильнули ко мне, как дети к матери.
     Я представил, как мое ДНК разбивается на символы: их петляющие лестницы заполнили мою голову. Они кружились, кружились, кружились... А потом скользнули по серому веществу в иные сферы и вышли за пределы моего внимания. Представил, как организм превращается в слова, как каждый орган описывается стандартными характеристиками с мельчайшими, уникальными отклонениями: так же отличаются речные русла, превращая своих жидких дочерей в совершенно иные течения, с другим путем и историей. Оттенок сетчатки, запах дыхания, морщинки на коже... Можно ли это все выразить словами в полной мере? Или же что-то останется вне досягаемости? Какой вид будут иметь эти остатки?
     Вспомнилась музыка Тошинори. У художественных произведений, у словосочетаний и слов есть свой ритм, своя музыка. Они умеют танцевать - это я видел собственными глазами. Но умеют ли буквы слушать? Или они могут только передавать услышанное?
     Сознание улыбнулось тому, что я узнаю, живут ли книги. И если да, то есть ли у них пол, общаются ли они...
     Я захотел посмотреть на руки, и не смог: я не смог повернуть глаза, я не смог повернуть голову. Но я видел. Чувствовал. Я понимал.
     Судьба нашла для меня место в своей колоде. Может, я стал листом в ее книге.
     Одно мне известно доподлинно: я то, чем хотел быть, чем хочу быть и чем буду.
     Я вам понравился? Не судите строго. Я ведь всего лишь фрагмент Человека-в-словах. Возможно, когда-то вы прочтете меня всего, и я воссоздам себя в вашей голове.
     Это было бы замечательно.