-Еще раз прошу никому не отклоняться от предусмотренного маршрута! – раздельно и громко произнес рослый мужчина, одетый в камуфляжный костюм. Группа возбужденно переговаривавшихся мужчин и женщин среагировали на этот призыв, столпившись вокруг него. Одеты они были по-походному, но без рюкзаков. Почти на всех были глухо застегнутые куртки, перчатки и головные уборы, на шеях некоторых висели респираторы.
     -Перед вами граница зоны полной гибели хвойных пород, так же известная, как «Рыжий лес», - поставленным голосом произнес мужчина и широким жестом указал на кромку редкого сосняка, сквозь который неестественными прямыми линиями уходили покрытые жухлой травой насыпи. В толпе защелкали фотоаппараты, люди снова стали разбредаться, пытаясь найти удачный ракурс.
     -В результате мощного радиоактивного заражения, большинство хвойных деревьев в течение нескольких часов буквально сгорели. Кроны сосен были достаточно густыми, чтобы удержать большую часть радиоактивной пыли. Хвоя их, как бы состарилась, отчего приобрела кирпично-рыжий оттенок. Из-за того, что наибольшую дозу выпавших в регионе радиоактивных веществ приняли в себя именно деревья, было принято решение об их захоронении.
     -Скажите пожалуйста, - небольшого роста девушка, одетая в короткую кожаную куртку, камуфляжные брюки и армейские ботинки подошла к сопровождающему, - я слышала, что решение о вырубке и захоронении леса было ошибочным и нанесло значительно больший вред окружающей среде, чем если…
     Мужчина посмотрел на нее выразительно-тяжелым взглядом и задумчиво пошевелил густыми, с проседью усами.
     -Дело в том, девушка, - произнес он веско, - что двадцать лет назад ученые смотрели на эту проблему по-другому. Сейчас очень просто рассуждать о том, что нельзя было валить и закапывать деревья. О попадании радионуклидов в грунтовые воды и такое прочее. Но посудите сами – дорога к ЧАЭС проходила в непосредственной близости к границе леса. Леса, который был едва ли не сильнейшим источником излучения в регионе. А опасность пожара? Если бы этот лес по какой-то причине загорелся – вторичный радиоактивный выброс был бы не намного меньше, чем выброс при аварии.
     Девушка озадачено наморщила курносый, слегка крупноватый нос, обдумывая услышанное. Сопровождающий, воспользовавшись передышкой, осмотрел порученную ему группу, успевшую разбрестись на добрую сотню метров вокруг. Люди ходили у самой кромки леса, кое-кто, видимо, не слишком впечатленный увиденным, сидел рядом с автобусом.
     «Туристы, твою дивизию», - досадливо поморщился сопровождающий, - «какие к черту туристы!»
     Он не любил свою работу. «Официальный представитель Администрации Зоны Отчуждения» – громоздкая должность. Когда пытаешься это выговорить, грохочет как кирпич в железной бочке. «Основная задача: контроль передвижения туристических групп по согласованным Администрацией маршрутам». Он искренне недолюбливал этих праздных молодых людей, по большей части ожидающих обнаружить здесь некий картонный мирок из компьютерной игры или фантастической книжки. В большинстве своем их интересовали не последствия аварии, не трагический отпечаток в истории родной страны, а унылые пейзажи запустения и ветхости, которые как говаривал классик «отчего-то особенно милы русскому сердцу». В глазах других и вовсе читалась затаенная надежда встретить страшного мутанта или бывалого сталкера, одиноко сидящего у костерка где-то посреди полуразвалившегося поселка.
     «Детство в одном месте играет», - в очередной раз подытожил свои невеселые размышления сопровождающий, - «Дома сидите, играйтесь в свои игрушки – чего сюда переться-то? С экрана ведь все куда как красивее выглядит. И главное – безопаснее».
     Туристы продолжали бродить вокруг, оживленно переговариваясь и щелкая камерами. Самые смелые подходили к могильникам, фотографировались рядом с высвободившимися из-под грунта почерневшими стволами.
     -Не расходимся! – громко произнес сопровождающий, - помните, что радиационный фон вокруг захоронений может составлять до ста микрорентген! Не забываем про дозиметры.
     Многие после этих слов поспешно полезли в карманы и сумки, доставая портативные приборы и проверяя их показания. Иные, округлив глаза, поспешно возвращались ближе к дороге. На самом деле все было не так уж и страшно, но лучше уж группа глупая и пугливая, чем глупая и смелая. И уж точно не умная и смелая, потому как все эти грамотеи, начитавшиеся статеек из интернета, обычно и создавали больше всего проблем.
     -Геннадий Анатольевич! – откуда-то сзади подошел гид турагенства, заставив уполномоченного поморщиться еще сильней. Людей, которые зарабатывали на Чернобыле деньги, он не любил даже больше чем новомодных «ядерных туристов».
     -Геннадий Анатольевич, ну что – будем собираться? – гид был неприятного вида пареньком, сутулым, с нескладной фигурой и дурной привычкой не смотреть в глаза собеседнику.
     -Будем, - кивнул сопровождающий, не прекращая наблюдать за бродившими вокруг туристами, - мы и так слегка выбились из графика…
     Гид ничего не ответил, но ответа от него и не требовалось. В таких путешествиях все решал уполномоченный представитель администрации – то есть он, Гена Клименко. Впрочем,
     местные шишки не очень-то поощряли слишком жесткое обращение с туристами, раз за разом напоминая о том, какой доход эти самые туристы приносят. Гена, со своей стороны, тоже не часто срывался – если и позволял себе грубость, то только к самым злостным нарушителям безопасности.
     Клименко хотел уже объявить сбор для отъезда на следующую точку маршрута, как произошло очередное ЧП. Уже третье за эту поездку.
     Какой-то идиот оторвался от группы и на добрых двести метров углубился в редколесье. Гена мысленно выругал себя за невнимательность – должен был сразу заметить. А сейчас этот парень топает прямо по могильникам, шлепая по застоявшейся в лужах воде и шаркая по радиоактивной хвое.
     -Молодой человек! – громко, но спокойно позвал Гена туриста, - немедленно вернитесь к группе. Так далеко в лес заходить запрещено!
     Солнце светило Клименко прямо в глаза, потому он не мог толком рассмотреть приближавшуюся фигуру. И все же, что-то в ней настораживало. Слишком медленно и неуверенно он двигался – как старик. А ведь в группе не было никого старше тридцати…
     И остальные туристы реагировали на него как-то странно: как-то разом утихли разговоры и в воздухе повисло вполне ощутимое напряжение. Наверное, им было лучше видно этого человека. Он мог подвернуть ногу или от излучения могла закружится голова…
     Геннадий быстрым шагом двинулся навстречу неизвестному. До него оставалось не больше сотни шагов, и теперь видно его было лучше. Первое, что бросилось в глаза – это косматая, давно не стриженая борода, полностью седая, опускавшаяся почти до средины груди. Одежду было пока не разглядеть, но похоже на нем был какой-то ношеный несуразный плащ…
     Клименко сбавил шаг.
     «Самосёл» - облегченно подумал он, - «Только какого дьявола он здесь делает?»
     Человек продолжал идти, туристы молча глазели на него, иногда нервно перешептываясь.
     -Не стоит беспокоиться, - начал было сопровождающий, но уверенность в голосе вдруг пропала сама собой, - это всего лишь…
     Идущий человек теперь был не дальше пятидесяти метров. Одет он был в какое-то подобие костюма химической защиты, но старого и растрескавшегося, словно его не один десяток лет хранили на пыльном чердаке. Материал потерял цвет и эластичность, став грубым, неопределенно-бурого цвета, с многочисленными трещинами и сгибами. На руках у человека красовались такие же резиновые перчатки, ноги были одеты в защитные боты, ныне превратившиеся в рассыпающиеся лохмотья.
     Лицо его было лицом старика, прожившего жизнь полную лишений. Резкие морщины, темная, грубая кожа, глубоко запавшие глаза с темными мешками, высохший, тонкий нос. Косматая седая бородища, вкупе с копной нестриженных волос висевших до плеч дополняли образ. В волосах и бороде запуталась хвоя и мелкие ветки. На голове, сдвинутая на затылок сидела запыленная, выгоревшая меховая шапка с закрепленными на ней защитными очками.
     Он не был похож на самосела. Был он похож на персонажа тех самых книжек, которые недобрым словом поминал не так давно Геннадий. Человек остановился шагах в двадцати, недоуменно разглядывая толпу туристов. Наконец он заговорил, но слишком тихо, чтобы его расслышать. Похоже, собственный голос удивил его не меньше вида стоящих перед ним людей. Он помолчал пару секунд, словно раздумывая, затем решительно двинулся вперед, подойдя к туристам почти вплотную. Многие инстинктивно отступили на пару шагов, девушка, которая спрашивала Геннадия о захоронении Рыжего леса, достала дозиметр и провела вокруг неизвестного, после чего поспешно отошла шагов на десять.
     -Где техника? - сиплым голосом произнес человек, - куда подевались команды?
     Молчание было ему ответом. Он беспокойно вглядывался в лица стоящих вокруг людей, глаза его лихорадочно сверкали из темных провалов глазниц. Геннадий – единственный кто мог, точнее имел право отвечать, лихорадочно обдумывал ситуацию.
     «Сумасшедший? Как сюда попал? Что за рванье на нем?»
     -Вы кто? – неожиданно спросил один из туристов, парнишка лет двадцати, высокий, с торчащей из-под шапки непомерно длинной челкой, зачесанной на бок. Человек вперил в него взгляд и несколько секунд молча изучал.
     -Старший сержант Манивчук, третий взвод пятой роты части сорок три – сто восемьдесят семь. Только это я у вас спросить должен – кто вы и что делаете на закрытой территории? Вы хоть представляете, что здесь творится?
     «Точно сумасшедший», - подумал Клименко, отчаянно прикидывая как отвадить его без скандала.
     -Вы, - человек двинулся к нему, видимо инстинктивно определив в нем главного. Толпа спешно расступалась, пропуская сумасшедшего.
     -Вы, - повторил он, остановившись в паре метров от Гены, - вы отвечаете за этих людей? Вы должны знать. Где ликвидаторы? Куда подевалась техника?
     Клименко молчал, мучительно пытаясь выбрать ответ помягче.
     -Ликвидаторы? Техника? – совсем не к месту вмешался гид, нелепо дернув худыми плечами, - ты чего, отец? Никак перебрал вчера?
     -А ты мне не хами, сопляк! – резко обернулся к нему сумасшедший, - я тут за таких как ты жизнью рискую!
     -Спокойно! – гаркнул Гена, сообразив, что вмешаться нужно прямо сейчас, - не нужно повышать голос. Как вас зовут?
     -Старший сержант Манивчук… - хмуро пробубнел человек, затем, помолчав, нехотя добавил, - Петро.
     -Петр, успокойтесь, - как можно спокойнее произнес Клименко, - сейчас мы сядем в автобус и поедем в администрацию. Там определятся.
     Несмотря на опасения, сумасшедший воспринял слова Геннадия со спокойным удовлетворением. Безропотно последовав за ним, он дошел до автобуса, но прежде чем сесть в него долго изучал, словно впервые увидел.
     -Интересная машинка, - наконец сказал он, - импортная?
     -Да, импортная, - машинально кивнул Клименко, помогая старику взобраться на переднее сиденье. Туристы толпились вокруг автобуса возбужденно переговариваясь.
     -Господа, у нас небольшое изменение, - произнес сопровождающий, обернувшись к ним, - сейчас мы отправимся назад в Чернобыль, затем вернемся к движению по маршруту. Прошу всех в автобус.
     Старику он уступил место рядом с водителем – пускать его в салон после неизвестно сколько длившегося пребывания на могильнике было по меньшей мере опасно для здоровья. Не говоря уже о том, что эти молодые орлы и орлицы могли снова брякнуть какую-то глупость. Водитель – Ваня – был парнем сообразительным и понял ситуацию буквально с полуслова.
     -Звеземо до начальныка, - ухмыльнулся он, - хай вин соби голову лама.
    
     1986 год, 2 декабря
    
     Пила с голодным хрустом врезалась в толстый ствол, корявый и словно поржавевший. Опилки, падавшие на снег, тоже были похожи на изъеденную коррозией стружку. Старая сосна упорно не желала сдаваться – «Дружба» вязла в древесине, рвалась из рук. Петр с хриплым выдохом довел разрез до конца, подложил рычаги и хвойный великан тяжело заскрипев, рухнул на землю. Сержант с досадой стянул мешавший дышать респиратор и сдвинул на затылок шапку.
     Где-то недалеко многоголосо рокотали моторы, вокруг отчаянно визжали бензопилы. Лес за спиной был уже куда реже, но впереди вставал сплошной стеной. Хотя был он по большей части сосновым, подлесок был плотным, молодые сосны и ели тянулись вверх, занимая все пространство между прямыми, как стрелы стволами старых деревьев. И все вокруг было окрашено в кирпично-рыжие тона, иногда разбавляемые ярко-желтыми пятнами берез и неестественно, пугающе малиновыми – елей. В таком лесу было видно только тех, кто находился с тобой на одной просеке. Стоило немного, на несколько шагов углубиться в чащу, как ты тут же терялся из виду.
     Вот и сейчас, идущий в первой, редкой цепи, валившей самые крупные деревья, Петр не видел никого рядом с собой, только слышал треск падающих деревьев и высокое урчание бензопил. Очень хотелось оглянуться, увидеть кого-то, перебросится хоть парой слов. А еще больше хотелось курить. Сигареты – пачка «Космоса», остались в кузове грузовика, стоявшего на дороге в паре километров отсюда. Раз за разом всплывали они перед мысленным взором Манивчука. Курить хотелось зверски, но знающие ребята говорили, что выкуренная здесь сигарета выйдет вреднее пачки, скуренной дома. Многие не верили, но Петр видел, как увозили людей, сгоравших за считанные дни, проведенные в этой душегубке – и потому предпочитал не усугублять и без того невеселое свое положение.
     Перешагнув через поваленный ствол, он поискал глазами следующий. Впереди, как назло, все поросло низкорослым, густым ельником. В воздухе вокруг висело зыбкое марево – свежевыпавший снег таял и поднимался в воздух почти ощутимыми испарениями. Дышать было тяжело даже без респиратора.
     Манивчук обошел заросший елью участок, намереваясь найти цель получше. Неожиданно, сразу за ельником, оказалась небольшая полянка, в центре которой росла огромная сосна. Глядя на нее Петр оторопел – подобного он никогда раньше не видел – ствол сосны представлял собой огромный, практически идеальный крест – боковые ветви расходились ровно и были ненамного тоньше основного ствола. Кора на дереве была грубая, толстая, с глубокими трещинами, крона – высокая, словно зонтом накрывавшая неведомо как выросший крест.
     В ушах звенело, голова была тяжелой, дыхание сбилось. Петр и без того на работу шел, как на пытку, но сейчас ему как-то разом стало хуже, словно вдохнул какого-то удушливого газа.
     Сосна-крест молчаливо возвышалась над ним, обернутая грязно-белым саваном тающего снега. Петр подошел к ней, разглядывая причудливое творение природы.
     Вблизи на коре веток-перекладин стали видны странные следы – глубокие, застарелые борозды, идущие поперек веток, без сомнения искусственные. Кора ствола тоже носила какие-то отметины, но не такие четкие. На секунду, Петру показалось, что отметины эти складываются в буквы. Он оперся рукой о ствол и наклонился ближе, чтобы рассмотреть их.
     От этого движения в глазах его потемнело, а горло сжалось в резком спазме. Он отпрянул, попытался выпрямиться, но легче не стало. Пила с чавканьем упала в грязь, Петр мотал головой и тер глаза. Наконец, после мучительно долгого промежутка в глазах прояснилось.
     Вокруг дерева стояло несколько человек. Одеты они были в шинели и фуражки, коротко переговаривались. Под одной из веток стоял, возвышаясь над толпой почти на полметра, человек с непокрытой головой и следами побоев. Лицо его было искажено болью, глаза заплыли от кровоподтеков, а губы были разбиты до бесформенного состояния. Шея была перетянута петлей, закрепленной на перекладине. Стоящие вокруг негромко переговаривались. У нескольких из них в руках были винтовки, с пристегнутыми штыками.
     Пораженный увиденным, Петр снова протер глаза. «Это галлюцинация», пронеслось в голове, - «Бред. Меня облучило…»
     Тем временем, один из людей в шинелях поднял вверх руку, затянутую в тонкую, кожаную перчатку. Все остальные затихли.
     -Як шпыгуна та диверсанта, за законамы военного часу та розпорядженням Дыректории, - громко произнес он, - наказую повисыты цю бильшовицьку сволоту!
     Приговоренный попытался что-то сказать, но раздался глухой удар – видимо из-под его ног выбили опору. Тело устремилось вниз, веревка натянулась и что-то мерзко хрустнуло. Человек несколько раз конвульсивно дернулся и затих.
     Солдаты развернулись в сторону Манивчука. Он замер, в страхе ожидая, что его увидят и вздернут рядом же, на соседнем суку, но они словно смотрели сквозь него. Обмениваясь негромкими фразами они двинулись прямо к нему, но когда их разделяло всего несколько шагов, в глазах Петра снова потемнело.
     Когда зрение вернулось снова, людей, идущих на него, уже не было. Но снега вокруг стало больше, словно шел он несколько дней. К сосне между сугробов вела широкая тропинка. В свежем снегу ясно просматривались отпечатки тяжелых сапог с металлическими набойками. В кронах сосен монотонно шумел ветер. Шуму этому вторил странный скрип. Петр поднял глаза на сосну.
     Теперь на ее ветвях висело уже трое. С повешенных была снята верхняя одежда и обувь, на груди каждого висела деревянная табличка с надписью «ПАРТNЗАН». Невдалеке, еще не засыпанные снегом были брошены вещи казненных – видимо те, которые не понадобились палачам.
     -Что же происходит? – дрожащим голосом спросил Петр, - что со мной?
     Лес ответил зловещей тишиной. Даже мерный шелест обвисших под тяжестью снега сосновых крон словно затих. Мгновения растянулись в минуты, минуты – в часы.
     Петр опустил глаза, машинально попытался найти брошенную им пилу. Но снег вокруг был глубоким, и на месте, где она упала, не осталось никаких следов. Когда он снова поднял голову, повешенных уже не было. Опираясь спиной о могучий ствол, глядя прямо на Петра, стоял сгорбленный старик. Одет он был в потрепанный, с торчащими наружу клоками меха, тулуп, такие же штаны и треух, из-под которого торчали косматые седые до желтизны волосы. Лицо его почти до глаз заросло густой бородой, кустистые, широкие брови делали глазницы похожими на темные провалы. Крючковатый нос, обтянутый серой, морщинистой кожей, напоминал птичий клюв. Руки, опускавшиеся почти до колен, оканчивались широкими ладонями с длинными узловатыми пальцами.
     Выглядел старик так, будто только что вылез из берлоги. На одежде и волосах налипла пожелтевшая хвоя и мелкие ветки, весь он был грязный, в темных пятнах и разводах.
     -Страшно? – каркающим голосом вдруг спросил он, и Петр вздрогнул.
     -Ты кто? – спросил он, разглядывая странного собеседника. Страх смешивался с любопытством, звук же собственного голоса успокаивал.
     Старик проигнорировал вопрос.
     -Время течет, а вы все не меняетесь. Будто ничего важнее смерти нет для вас. Будто все, на что вы способны – это убить другого и умереть самому. Вот ты – зачем ты сюда пришел?
     Петр не нашелся что ответить. Какое-то время старик и солдат молча смотрели друг на друга.
     -Умереть ты сюда пришел.
     -У меня приказ… Родина приказала…
     -Родина, говоришь? А что Родине даст твоя смерть?
     Снова повисла тишина. Старик отошел от сосны, сделал несколько шагов в сторону Петра.
     -Ты уже мертвец. Так скажи – зачем это тебе? Чего добьешься своей смертью?
     Петр молчал. Он думал о машинах, которые везли пожарных и строителей, о саркофаге, который возвели над разрушенным энергоблоком, о тех, кто уже умер, и о тех кто умрет в ближайшем будущем. О детях Припяти, которые в один краткий момент жизни получили больше радиации, чем могли бы за всю жизнь.
     Но так же думал он и о себе. Он вдруг отчетливо понял, что вряд ли сможет пережить следующие пару лет. Он не знал этого, у него не было никаких причин так думать – ему говорили совсем другое. Но он чувствовал. Где-то глубоко внутри, он понимал, что старик прав и что он, старший сержант Петр Манивчук, уже не жилец.
     -Ну что? – каркнул дед, подойдя к солдату почти вплотную, - что скажешь?
     -Зачем ты меня мучаешь? – внезапно осипшим голосом спросил Петр, - что тебе надо?
     -Я тоже не жилец, - криво ухмыльнулся старик. Мелкие желтые зубы показались в щели между бородой и усами, - но сделать кое-что могу. Напоследок.
     Он с сухим треском потер ладони друг об друга. Звук был такой, будто наждаком прошлись по сухой доске.
     -Силы уходят… но еще остались. Хочешь – жизнь тебе подарю? Жить будешь – жив, здоров?
     -Ты чего, дед? – Петр отшатнулся от старика, - совсем умом повредился? Что говоришь такое?
     Старик противно захихикал, замахал лапищами.
     -А-а-а, паренек! Ну и глуп же ты! Я тебе еще не такое скажу. Слушай меня, слушай и не перебивай. А когда закончу – сам решишь – верить мне или не верить. Поверишь – будешь жить. А нет – на лесоповал свой вернешься и издохнешь в муках вскорости.
     Петр молчал. Странный, необъяснимый бред, внутри которого он находился, затянул его в себя и не выпускал ни на мгновение.
     -Думаешь кто перед тобой? – продолжал старик, - Человек? Черта с два! Я – леший. Испокон жил здесь, сколько лес этот стоит, оберегал его. Вдоволь на вас насмотрелся, как вы режете, убиваете друг друга, веревками давите. Все ничего – дело хозяйское. Но теперь вы всякую грань перешли. Себя убивать вам уже мало. Вы и меня прикончить решили.
     Он неожиданно оборвал рассказ, опустив голову и обхватив ее узловатыми ладонями.
     -Весь мой лес сгубили. Убили меня. Зачем? За что?
     Петр смотрел на старика не зная посочувствовать ли ему или бежать от сумасшедшего как можно дальше.
     -Но все ж не добили еще. Еще живой. Говори! – он вдруг выпрямился и ткнул Петру в грудь корявым пальцем, - жить хочешь?
     От болезненного тычка в голове Петра словно взорвалось что-то. Он ясно увидел, как через месяц в страшных муках умирает в больничной койке, а рядом – полная палата таких же обреченных, терзаемых болью, погруженных в тяжелый бред. Он знал, ради чего он жертвует жизнью, но стоило ли это такой жертвы? В конце концов, кто виновен в том, что произошло? Разве он? Почему он должен отдать жизнь для исправления греха, который совершили другие?
     -Жить! – прохрипел он пересохшим горлом, - Жить хочу!
     -Ну так живи! – рассмеялся старик, полез под полу тулупа и вытянул оттуда армейскую флягу.
     -А давай выпьем?! – предложил, отвинтив крышку, - за жизнь!
     -Давай, - кивнул Петр. Старик сделал глоток из фляги, крякнул и протянул ее сержанту. Судя по запаху там было что-то крепкое. Сержант выдохнул и опрокинул флягу. По горлу вязкой струей полилось жгучее, едкое, обожгло желудок, раздалось живым теплом по телу. В ушах снова зазвенело, в глазах поплыло.
     -Живи, человек, - кивнул ему леший, забирая флягу, - живи и полюбуйся на дела рук своих.
     Последние слова уже едва донеслись до Петра сквозь густой, монотонный гул. В глазах опять потемнело, ноги подкосились…
    
    
     2007 год, 18 апреля
    
     -То есть вы утверждаете, что на дворе декабрь 87-го, а вы – один из ликвидаторов Рыжего Леса? - чиновный мужчина в мундире внутренних войск Украины с погонами полковника откинулся в кресле, глядя на собеседника из-под полуопущенных бровей. Был он толст, круглолиц и носил аккуратно подстриженные усы, короткой полоской разделявшие его лицо на две равные половинки. Перед ним сидел седой старик, заросший, со спутанными волосами и потемневшей кожей.
     -Милейший, я уже говорил вам – на дворе 2007 год. Вы не видите в этом никаких противоречий? Что тридцать лет в лесу – слишком долгий срок?
     Сумасшедший старик упрямо качал головой.
     -Этого не может быть. Этого просто не может быть…
     Чиновник устало махнул рукой:
     -А, черт с вами. Посидите пока здесь, я скажу, чтоб вам чаю принесли. Чай пьете?! – громко, словно глухому произнес он последнюю фразу. Старик вздрогнул
     -Не кричите, я не глухой.
     Чиновник покачал головой и грузно переваливаясь вышел из-за стола и скрылся за дверью.
     -Что же это получается? – ни к кому не обращаясь произнес Петр, - Тридцать лет?.. Что же это?
     За закрытыми дверями чиновник клетчатым платком вытер вспотевший лоб. Все бы ничего, да у этого ненормального оказалось с собой удостоверение. Он или не он был на фотографии – сказать было сложно, отросшие волосы, борода и усы изменили его до неузнаваемости. Пока лже-Манивчук рассказывал свою бредовую историю, был сделан запрос на его имя и вот сейчас уже должен был прийти ответ.
     Зазвонил телефон. Чиновник поспешно снял трубку, гаркнул:
     -Петренко!
     -Фомич, ты? – отозвались из трубки, - это Калюжный.
     -Да, Петрович, слушаю тебя.
     -Нашли мы твоего сержанта, - не без довольных ноток в голосе сообщил собеседник, - Пропал без вести в 1986-м. Ну, родным, конечно, отписали, что «погиб при ликвидации последствий», гроб отправили закрытый. Пустой. Искать, скорее всего не стали – не до того было. Да может он и не один такой был…
     -Тьфу ты дьявол! – выругался чиновник, - и что ж мне теперь? Поверить, что он три десятка лет в лесу жил? Не мог там никто выжить, да и сейчас не сможет – тем более столько. Нашли б уже давно!
     -Да я понимаю, Фомич! Только мне ты зачем это все рассказываешь. Не мое это дело.
     -Это понятно. Извини Сережа. Это я от безысходности. Ума не приложу, что с ним делать.
     -А я тебе скажу – по-дружески. Побрей, вымой, подключи милицию на опознание личности – это уже работа. И если и они подтвердят, что это старший сержант Манивчук, пропавший тридцать лет назад – отдай ученым. Вот им радости-то будет! Хотя думаю, если это подтвердится – у тебя его сами заберут.
     -Хм…, - полковник задумчиво поскреб обвисший жирный подбородок, - Спасибо, Петрович. Так и сделаем, пожалуй.
    
     2007 год, 28 мая
    
     -Петр Александрович, прошу вас, сосредоточьтесь, - мягко настаивала молодая, симпатичная женщина в белом халате, - мы пытаемся максимально точно восстановить обстоятельства вашего исчезновения – и вы единственный, кто в состоянии помочь нам с этим.
     Петр Манивчук, вымытый, подстриженный и выбритый, смотрел на женщину взглядом тяжелым и неприветливым.
     -Сколько раз мне еще повторить? Все одно и тоже, третий день уже!
     -Я понимаю, Петр Андреевич. Вы устали, вы дезориентированы и подавлены произошедшим, но чтобы помочь вам, мы должны четко понять, что с вами произошло…
     -Как помочь?! Чем?! – Петр резко встал со своего места, зашипел от боли в спине и снова сел, - жена моя умерла, сын меня даже не помнит, родителей давно нет на свете… Чем вы мне поможете?
     -Успокойтесь, Петр Андреевич, - продолжала давить доктор, - вашему сыну уже сообщили о вас, государство намеренно оказывать вам всестороннюю поддержку, но изучение этого феномена…
     -Какой к черту феномен! Оставьте меня в покое! Я хочу уйти отсюда! Мне надоело – я уже третью неделю не выхожу на улицу. Что вы еще придумаете? Гипноз, сыворотки ваши – что еще? Все равно ведь ни черта вы не понимаете… и не поймете.
     Женщина устало покачала головой, затем молча собрала со стола бумаги и вышла.
     Через час она отчитывалась перед руководителем. Плешивый, сухопарый мужчина в толстых роговых очках, слушал ее невнимательно, параллельно перебирая какие-то бумаги.
     -Зачем вы все это мне рассказываете? – произнес он веско, когда женщина, наконец, закончила, - кто из нас психолог?
     -Этот человек находится в состоянии глубокого стресса. Он сейчас закрыт для нас – и может закрыться совсем, если продолжать на него давить. Скажите – какой смысл держать его здесь? Давайте вывезем его в Киев, предоставим квартиру, дадим каких-то денег. Путь человек почувствует, что снова возвращается к жизни…
     -Дельное предложение, – линзы очков сверкнули – говоривший оторвал взгляд от бумаг, - только кто будет проводить его адаптацию? Или вы думаете, что житель советской провинции легко впишется в жизнь современной столицы?
     Женщина глубоко вздохнула, затем помолчала немного, словно подбирая слова.
     -Я думаю, это можно решить. В любом случае, мы сейчас только зря теряем время.
     -А вот это, - нервно поправив очки, отрезал лысый, - уж позвольте решать мне. Подобные вопросы явно выходят за рамки вашей компетенции.
    
     2007 год, 14 июня
    
     Каким образом о Ликвидаторе узнали журналисты, выяснить так и не удалось. Скорее всего, проболтался кто-то из научной группы. Сначала в Чернобыль стали съезжаться представители украинской прессы, спустя неделю появились иностранцы. Сперва журналисты вели себя скромно и даже старались не афишировать цели своего приезда, но когда в свет вышли первые материалы о Ликвидаторе – началось настоящее безумие.
     Ликвидатором старшего сержанта Манивчука стали называть с легкой руки Романа Брюллова, автора одной из первых статей. Прозвище прилипло к человеку, и теперь весь мир знал его именно как Ликвидатора.
     Спустя пару недель, волна интереса, изрядно ограниченная властями, пошла на спад. Сказать о феномене Манивчука было уже нечего, ни одна из гипотез не имела прямых доказательств. Но тут историю оживил сын Ликвидатора – Семен, который прибыл к отцу на двенадцатый день после выхода статьи Брюллова в «Корреспонденте». Теперь все с нетерпением ожидали развития событий. В Чернобыле снова собралось около сотни репортеров.
     Для встречи родственников была выделена отдельная комната, где отца и сына оставили наедине. Сквозь тонированное окно проникал слабый солнечный свет. Двое мужчин – один молодой, другой совсем уже старик, сидели напротив. Никто не решался нарушить тишину.
     Петр внимательно изучал человека сидящего на другом конце стола. Он пытался найти в нем знакомые черты, почувствовать родственную связь, но не чувствовал ничего. Перед ним сидел некто совершенно чужой. В его памяти, сын оставался младенцем, едва научившимся произносить первые слова.
     -Ты меня, наверное, не помнишь, - наконец решился произнести Петр. Семен Манивчук покачал головой.
     -Не помню. Мама показывала фотографии. Старые. Давно, еще до… - он замолчал видимо смутившись чего-то.
     Петр опустил глаза.
     -Ученые сказали, что это точно ты, - проговорил Семен, не глядя на отца, - что ты – мой отец.
     -Врут, - со вздохом сказал Петр, - они только предполагают. Сфотографировали меня, загнали фото в свой чертов ЭВМ, потом сказали, что все сходится. А как проверить? От меня ж ни отпечатков пальцев не осталось, ни слепка зубов…
     -Как ты тут? – сменил тему Семен. Петр ссутулился еще сильнее.
     -Паршиво. Как крыса лабораторная: колют, светят, анализы всякие берут… Ты знаешь, - он поднял голову и посмотрел сыну в глаза, - я долго думал – за что мне это все? Вот чем я так провинился? Я ведь не был плохим человеком – не хуже других, это точно. Не крал, не убивал, врать старался поменьше… А тут – это.
     Семен молча слушал слова, произносимые пожилым незнакомым человеком. Человеком, который мог быть его отцом.
     -Я разобраться хочу. А мне не дают. Держат меня здесь. Я вот думал – интересно, кто из сослуживцев моих выжил после того? Говорят немного. Многие сразу умерли, и пяти лет не протянули. Другие – держались подольше. Но умерли почти все. Единицы осталось. А я – живой. И говорят, даже здоровый. Почему так?
     -Не знаю, - после паузы ответил Семен. Разговор этот его смущал, - а ты сам как думаешь?
     -Не могу понять, - ответил Петр, - но думаю, что разобраться можно. Мне бы только попасть туда, где меня нашли. Одному.
     -Зачем? – удивился Семен.
     -Чтобы понять.
    
     2007 год, 5 июля
    
     -Вы отдаете себе отчет, что это всего лишь прихоть психически больного человека? Отдаете, Мария Сергеевна? – повысив голос, произнес руководитель научной группы, сверля взглядом своего психолога. Женщина отрицательно мотнула головой.
     -Согласно моему заключению, этот человек не страдает никакими психическими расстройствами. Он здоров настолько, насколько может быть здоровым человек в его ситуации, Михаил Наумович.
     -Да? Допустим, - мужчина встал и прошелся по кабинету, встав за спиной у женщины. Она не стала к нему поворачиваться, - Но какой смысл в этой поездке? Как она может помочь исследованиям? Мы осмотрели каждый сантиметр места, указанного исследуемым. Да, мы нашли полость, в которой он, судя по всему, провел все эти годы. Это ни коим образом не помогает нам понять, как он сумел выжить, тридцать лет проведя без воды, пищи и постоянно находясь под сильнейшим воздействием радиационного излучения.
     -Я ставлю перед собой другие цели, - психолог Мария Веретенко за время работы со своим начальником научилась твердо отстаивать свою позицию, - а именно – снятие стрессового напряжения, которое испытывает Петр Андреевич. За время исследования у него произошла переоценка ценностей. Теперь основной мотивацией исследуемого является объяснение его феномена…
     -Вы все еще надеетесь, что сумеете извлечь ответ из его подсознания? Я склонен согласится с доктором Звягинцевым и продолжить поиск ответа в физиологических процессах. В конце концов, сама идея о том, что исследуемый ввел себя в такое состояние осознанно…
     -Звягинцев сейчас в таком же тупике, как и я, а может быть и в более глухом, - бесцеремонно оборвала начальника Мария, - Все равно, исследуемый ему уже не нужен. Пусть Звягицев ковыряется со своими анализами, а Манивчука дайте мне. Всего на несколько часов.
     Начальник помолчал какое-то время. Женщина достала из кармана халата сигареты и зажигалку, закурила.
     -Опять дымишь! – по-отечески возмутился Михаил Наумович, - ладно, черт с тобой. Оформляй бумаги.
    
     2007 год 7 июля
    
     Петр брел по редкому, молодому лесу, разглядывая странные сосны. Длинная, в несколько раз крупнее обычной, хвоя, тонкие, вытянутые вверх стволы – уже не рыжие, зеленые. Присыпанные землей могильники порядком размыло. Из насыпи проглядывали корявые ветви срубленных сосен, искореженные, рассохшиеся, наполовину обратившиеся в труху. Он не узнавал этих мест – кто-то из сопровождающих указал направление, и вот теперь он брел, сам не зная, не сбился ли с пути. Провожатых он попросил отпустить его ненадолго одного. Почему-то Петр знал, что леший при свидетелях не появится.
     Впереди показалась покосившаяся сторожка. Быть ее тут не могло – Петр это знал наверняка. Выйдя к убогой постройке, он толкнул низкую, покосившуюся дверь. Та со скрипом открылась.
     Внутри было темно и затхло. Пахло разогретыми на солнце бревнами, высушенной хвоей. Все убранство помещения составляла лежанка, небольшой тол под слепым окошком и табурет. На табурете сидел дед.
     Был он старый и сгорбленный пополам. Борода, косматая и нечесаная закрывала лицо. Драный треух висел на голове обвисшей рогожей, тулуп истрепался и во все стороны торчала из дыр подкладка.
     -Ну что, вернулся? – проскрипел дед, когда Петр, согнувшись, вошел внутрь, - дверь закрой, дует.
     Потоптавшись в пороге, ликвидатор сел на лежанку.
     -Чего пришел? – спросил старик неприветливо.
     -Спросить хотел, - ответил Петр, глядя на него. Дед покачал головой.
     -Не поздно ли спрашивать?.. Нет? Ну давай, валяй.
     Петр замолчал. Он так долго готовился к этому разговору, что все спуталось в голове, и не понять уже было, с чего надо начинать, а чем заканчивать.
     -Говори давай, - подстегнул леший. Петр вздрогнул.
     -Скажи, - сказал он, посмотрев собеседнику в глаза, - зачем ты это со мой сделал?
     -Что сделал? Жизнь тебе спас? Так ты ведь сам просил. А про то, как я это сделаю – ты не спрашивал.
     Петр опешил. Замолчал, какое-то время ошалело глядя на старика, затем спросил:
     -И что, вообще не думал о том, что со мной будет?
     Дед закряхтел, заерзал на табурете:
     -Отчего ж? Думал. А ты – думал?
     -Я? – Петр почувствовал, как кровь прильнула к лицу, - откуда мне было знать?
     -Но ведь то, что умрешь – знал?
     -Знал… - согласился Петр задумавшись, - нет, не знал – чувствовал.
     -Лучше чувствовать надо было, - захихикал леший, - да только поздно уже теперь.
     Петр помолчал, обдумывая услышанное.
     -Так ты мне ответишь? – спросил он через минуту, - ты так и не ответил на первый мой вопрос.
     -Зачем я сделал это с тобой? – переспросил старик и отвернулся к окну.
     -Да! – почти выкрикнул ликвидатор, чувствуя, как стучит в висках кровь.
     -Чтобы помнили, - неожиданно тихим, ровным голосом ответил старик, - у вас, людей, память больно короткая. И руки не на месте. Думал, если ты дольше других проживешь, сможешь детям своим напомнить о том, что здесь случилось. Я ведь тогда думал – все, смерть моя пришла. А нет – выкарабкался. Видишь, на кого похож стал? Больной, побитый. А ты? Хорошо помнишь, что творилось здесь тогда?
     -Помню, - Петр кивнул, - но ведь мы не со зла, не во вред… Просто так вышло. Авария, понимаешь?
     -Ты на себя много не бери. Не тебе отвечать за то, что сделано и как сделано. И не передо мной. Иди. Живи и помни. И другим не давай забыть.
     Петр встал с лежанки, медленно направился к выходу. У самых дверей остановился.
     -Старик, - спросил осторожно, - а то, что я видел тогда у сосны… это было?
     -Было, - кивнул леший, - а вот будет ли снова – не от меня зависит. От вас.