33
    
     А оттуда, из Учгорода, я решил переместиться в Ослябинск-5, но, как мне сказали в аэропорту "город временно закрыт", хотя и посмотрели с огромным уважением на все мои допуски. Ну, бутер солоноватый, это нам было не в новость, что-то тут всюду происходило, менялось, а Ослябинск вообще всегда был под вопросом, поэтому я переменил решение и попросил билет до Яицка. Дали.
     Самолет сел в голой степи, и, я как спустился с короткого трапа, сразу почувствовал запах сухой полыни, который умудрялся пересилить даже топливный вонючий дух. К Кубатому пошел пешком, прямо из крохотного аэропорта. Шел по обочине обсаженной несколькими слоями тополей дороги, и, что удивительно, высмотрел в суховатой прямой траве среди тополей кучи огромных грибных шляп белого цвета. Дотопал, загрузился в город. Домишки там на окраинах - словно и в Плещееве - снизу каменные, сверху деревянные, чаще почерневшие. Я решил, что видимо, очень старые. На одном даже была надпись: "Здесь бывал Емельян Иванович Пугачев".
     Топал я к центру, где виднелись серьезные кирпичные здания, коричневато-рыжие, с арками возле крыши - ну, как везде тогда строили, когда вообще начали строить, но по дороге наткнулся на церкву с маковками, заглянул - заколочена. Побродил еще, увидал разбитый местами бетонный забор, а за ним большие деревья. Потыркался вдоль забора - каким-то ветром, не полынным, другим, оттуда понесло - и вышел к здоровым воротам с чугунными зубьями, кое-где выломанными. Над воротами тоже была арка, а над ней надпись: "Парк им. Горького". Зашел, потому что не мог понять, чем оттуда тянуло.
     Так, сначала - ничего особенного: густой сорняк под тополями, народу - никого, понятно - рабочее время, так я по аллее, потом деревья стали все выше, какой-то уже особой породы, вместо репья пошла гладкая, но сухая трава, и дорога потекла, вроде в гору, и просто я в этот лес погрузился, и тут земля оборвалась, за ней простерся песчаный склон-обрыв, а дальше - река. Здоровая!
     Темно-синяя, мелкими буранчиками, бурлит, водит, а по ней идет плоскодонка - прям вровень с водой, сидят два мужичка - хиленьких, в каскетках, в пиджачках, один - с веслом, другой - на корме, и очень четко рулят на другую сторону, прям к степи, к берегу, заросшему густым кустарником, в котором даже отсюда видны яркие малиновые вкрапления. От реки идет водный вольный дух, а от кустарников - даже на таком немаленьком расстоянии - тянет розовым масляным запахом.
     Какой там "Парк им. Горького", думаю...
     Когда я добрался, наконец, до Кубатого, он все мне пояснил: что никой это не парк, а - Ханская роща, а ветер дул с Бухарской стороны - значит из Азии, потому так и несло шиповником.
     Яик - большая река и разделяет Европу и Азию.
     Когда добрался, здорово устал - жарковато все-таки было в этой Европе-Азии. Домик оказался тоже неновым, с крытым двором - там деревянная крыша-навес начиналась уже от больших почерневших ворот, что было здорово - все ж прохлада. Для Кубатого такая предосторожность важна - я еще большего толстяка не видел. Хотя счас-то я... бутер. А ведь было, в сущности, отлично. Свобода, степь, река, интерес, запал... Если бы мне Кубатый назавтра не показал того, что показал - мед была бы, а не поездка.
     Кубатый был страшным толстяком с детства, причем, как о нем рассказывали, вечно ему жарко: даже зимой ходил нараспашку, а все остальное время года - в одной рубахе, выворачивающейся из-под ремня, и все норовил закатать рукава. Выборгский даже говорил мне, что в реальном ходили слухи, что у Кубатого - два сердца. Но никто из медиков подобного не подтверждал.
     Но энергии у толстого Кубатого было столько, что я бы поверил. Он мне страшно обрадовался и никакого страха, который я наблюдал у Номерпервого, я тут не обнаружил. Он напоил меня водой из своего колодца, завел в залу, оклеенную желтыми обоями по доскам (стыки досок проступали под обоями), порасспросил, как там Федор, и уложил на низкий топчан, застеленный хлопчатобумажным покрывалом в рубчик. Я что-то тут же заснул - так я устал из-за перелета и жары, а также из-за моего невыполнимого задания.
     С низкого топчана было видно гладкий, свежевыкрашенный прохладный пол, на желтых обоях висела репродукция какой-то очень знакомой картины - там где босая девчонка с малышом бегут через мостик в страшную грозу (у нас в доме было пруд пруди таких девчонок), и я так сразу заснул!..
     Причем, сначала я стал думать об этих босых девчонках, о нашем доме - пустоватом, неухоженном, без тряпья на окнах, но нескучном, о всяких выдумках братишек, о дыре под забором, о зеленых ходах в зарослях молодого грецкого ореха, потом из ходов я вдруг попал к Веруниной стенке, прям к той, что идет к окну, где приподнята занавеска и слегка видно пачку книжек...
     Когда я проснулся, Кубатый, пыхтя, но двигаясь быстро-быстро и выталкивая впереди себя очень маленькие для его тела ступни в остроносых шлепанцах, притащил электрический самовар, чашки и разложил на круглом обеденном столе бумаги и фотографии.
     На фотографиях был молодой красивый Федор Иваныч, очень плакатный, как я и предполагал, но все же с испуганными, слегка выкаченными глазами, что ему было совсем несвойственно; Номерпервый - очень худенький, внимательный, бритый по ноль, сам огромный Кубатый в мундире, ушитом металлическими пуговицами, дядька с усами и бородой, крупная темная девица, стоящая как бы между прочим, поодаль и поднимавшая к улыбающемуся лицу огромный каракулевый воротник, а также кусок какого-то сооружения, а может и машины - а кусок потому, что дальше все было обрезано ножницами.
     - Вот, обрезал и пожег, а то загребли бы меня, - заявил густым глубинным голосом Кубатый, - говорят, в начале войны, все в реальном перерыли - искали чертежи огнемета, людей невинных забрали, утащили макет из музея - а так все равно ничего и не поняли.
     - А что следовало понять? - спросил я, еще не проснувшись, но уже ощущая в себе настороженность.
     Кубатый тут же обиделся:
     - Ты, Носач, давай просыпайся и начинай шевелить мозгой. Это тебе не автомобиль Запорожец, и не инвалидная коляска, а "огнемет четырехзвенный, большой, второй модели, на шестипалом твердорезиновом ходу, использующий наполнение троекратно сообщаемого запала...»
     Я снова захотел было зевнуть, меня опять потянуло к той стенке в квартире Веруни, и даже пахнуло тем воздухом, когда она подтянула край шерстяной кофты. Я подумал, что Кубатый не зря отстриг часть фотографии, было чего опасаться, но его не взяли, потому что он полон собственной чуши, привык нести эту чушь, и нес ее уже давно, оттого его и отправили после санатория к родственникам в Яицк.
     - Постой, Кубатый, что есть троекратно сообщаемый запал? Это что-то связанное с топливом? Я уж не говорю, о конструкции, ты мне, может, скажешь, на чем эта штука вообще работала?
     Кубатый запыхтел, напустил на себя важности, попытался затрясти головой, на которой благородно рассыпались седые, разделенные ровным пробором волосы, отчего затряслось все тело, так как шеи вовсе не было, и заявил:
     - Как - на чем она работала? А не на чем.
     - А огонь?
     Кубатый взял бумагу, начал выводить чернильным карандашом какие-то цифры и корявые печатные буквы, поясняя мне - вроде так я понял - вычисление степени давления на какой-то наполнитель, да так напористо, сверля меня взглядом, вставая и садясь, стуча руками по столу, укоряя меня в глупости и незнании основ.
     Я все-таки не выдержал и спросил:
     - Дядька Кубатый, мне бы чертежик, а то я тупой, как пень. Или, хотя бы, - я оглянулся на дверь и шепотом проговорил - адресок персоны, кто про чертежик знает.
     - Ишь, ты, какой прыткий! - завопил дядька, все ему скажи, а даже основ правил вертикалистов не вызубрил.
     Я насторожился.
     - Об основах - слыхал. Кто такие вертикалисты - не совсем понимаю. А вот что на военном параде в 24-году выкатили на площадь огнемет, и он дал залп, да такой, что пятеро солдат загорелись как факелы - об этом знаю.
     - Ой, он слыхал! Он слыхал! - завопил Кубатый, свернул все свои листы, засунул все это в старый плоский кожаный портфельчик, и потом, выглянув в окно и сунувшись все телом за дверь, ухоронил в особую щель за печкой. А фотографию протянул мне, и я ее демонстративно спрятал под рубахой и перетянул ремнем.
     - Пошли, мне гулять пора! - вдруг заявил он и крикнул куда-то, в глубину крытого двора, - Племяша-а! Я - пройтись...! - и так в своих остроносых шлепанцах, подтягивая штаны на широком сверху, но сужающемся к низу, при переходе в массивные ноги плоском заду, побежал к воротам.
     Мы миновали старые темные дома с кирпичным низом, прошли по улице пятиэтажных, с арками и балконами, с парикмахерской и гастрономом в первых этажах, снова погрузились в одноэтажные улицы и выбрались за город, где стояли серокирпичные бараки - прямо в степи, даже без полисадников, только кое-где возле них были врыты столбы с натянутыми между ними веревками, и сушилось, развеваясь, густо подсиненное белье.
     Там мы поймали грузовик, прокатились километра с три, вылезли на развилке, еще прошли по степи и вдруг сели.
     - Передохнем, - заявил Кубатый.
     Я сорвал низкую сухую полынину и пожевал.
     - Что, вкусно? - заинтересовано спросил дядька, - Не вкусно? Вот нам всем скоро так станет не вкусно, - Потом подтянул под себя толстые ноги, хитро оттолкнулся руками, поднялся и поманил меня за собой. Мы прошли метров триста и увидели впереди какой-то сиреневатый пар или дым.
     - Идем, идем! - позвал меня дядька и скоро, словно шар, покатился дальше. Мы шли в сторону дыма, и постепенно открывался провал в степной почве, провал неровный, какой-то зигзагообразный, но довольно большой, и заполненный желтоватой, местами, словно кипящей жидкостью, над которой витал, сворачиваясь странными фигурами тот самый пар.
     - Что это? Серное озеро? Зачем ты меня сюда привел? - спросил я.
     - Серное, как бы не так... - захихикал Кубатый. - Это, шут его знает из чего озеро, - а потом очень серьезно посмотрел на меня, и тут же мне показалось, что толстяк вовсе и не смешон, а вполне гармоничен, и голова его с ровным косым пробором показалась мне благородной, - Оно появилось как раз тогда, когда началась промышленная разработка на Пятом прииске, когда даже в наш горсовет завезли эти... ящики - корпы. Да и вывеска на улице Первого мая - "Разнарядческая контора. Прием списков продвижений по четвергам" тоже ведь тогда возникла.
     - Ну и что? - я снова засомневался в нормальности Кубатого, - государство решило разобраться - рационально ли расходуется время населения, кто чем занят и так далее. Я и сам сдавал такую разнарядку.
     -Ну, сам будешь кумекать – как, да что... - ответил вдруг равнодушно Кубатый, - только любой вертикалист сразу поймет - "что это". Хотя, думаю, из выживших вертикалистов никто этого озера не видал. А ты - думай! И я вот тебе хочу сказать, - он взял меня за пуговицу сорочки и слегка притянул к себе, - огнемет никогда не давал горячего огня, способного сжечь что-либо. Тогда на параде была его неумелая копия, даже и не копия, а просто подделка, жрущая топливо безмерно. А у истинного огнемета - того, что посеял страх на Центральном фронте - был особый огонь, постный.
     - Верно, - согласился я. - Но пойми, Кубатый, какой бы ты ни был вертикалист-развертикалист - кто тут будет вспоминать всякие ваши дореволюционные партии, да фракции - стране нужен этот постный огонь. Мы - должны быть первыми. И я указал головой на небо, туда, в астросферу.
     - Зачем туда? – неподдельно удивился Кубатый, потом добавил, - То, чего ищите – ничего такого там нет. Оно – в другом. И не в пространстве вовсе…Эх, сумели бы как-то без этого... Были же Ледяные острова, люди же сами делали что-то...
     - Надо, брат, значит надо! - похлопал я его по плечу.
     - Ну, что я тебе взаправду-то могу сказать, - вдруг быстро и довольно суетливо, как тогда с бумажками и цифрами начал дядька, - все закрыто-перекрыто, закодировано. Нам ключ не даден. А что, там, в Учгородке - ничего, ничего тебе не ответили? Ну, так я и знал. Тогда у тебя один выход - Китерварг. Дуй прямо к ней.
     - Думаешь, дядька?
     - Да фиг ее знает. Она очень была девица себе на уме, и из наших вертикалистов - совсем не последняя.
     - Это она там, с воротником?
     - Она.
     - Очень крупная девушка. - А теперь она - крупная и важная старуха. Это мы тут... у племяшей. А Эвелина Захариевна - завкафедрой в Ослябинском политехническом.
    
    
     34
    
     Это Китерварг… Девица с фотографии из Плещеева. Ну да, она была большая. Большая, с ровной плоской спиной, с гигантскими сухими ногами, которые и на фото угадывались под несуразной длинной юбкой. Зато спереди Китерварг была, словно древний корабль, украшенный фигурой морской девы, столь же выпуклая. Две немалые торпеды, запрятанные под блузку в горох и разделенные мужским галстуком, до преклонных лет предваряли путь этого корабля. Да я ее поначалу и разглядеть не мог - завкафедрой автоматики Эвелина Захариевна Китерварг носилась по коридорам ослябинского Политеха, распахивала и захлопывала за собой тяжелые дубовые двери аудиторий, выкликала кого-то, приказывала, выговаривала.
     Заглядывая в прикрываемые ею двери я видел такие же, как и в нашем Южном политехе аудитории, только всюду были понатыканы эти ящики-корпы.
     Даже и не скажешь, сколько Эвелине было лет. Волосы, видно, красила в темное, губы там, помада… Лицо широкое, гладкое, словно надутое изнутри. До безобразия Кубатого она не дошла, но и старческой немощи Первачева у нее абсолютно не было.
     А вот нос… С носами у них у всех - странное дело. У Китерварг нос большой и рыхлый и, возможно, он бы и выдавал ее древний возраст, но точно также, как и у Номерпервого и у Кубатого, у нее не было видно ноздрей, их, словно бы скрывали обвисшие складки кожи. Это была какая-то их общая особенность, но думать об этом мне тогда не хотелось.
     А вот сейчас я об этом думаю, и вспоминаю, кстати, что у Явича, у Выборгского, ноздри аж выпирают из самого носа - такие над ними выпуклые носовые крылья, да и само строение ноздрей, я бы так сказал - длинное и извилистое, Они у него, словно упираются и выползают с силой. Впрочем, что я вперился в это дело - не к чему. Но кое-что попозже я увидел и сам.
     В конце концов, я поймал Китерварг - встал на почерневший от тряпки уборщицы паркет посреди коридора и перегородил ей путь. Она притормозила так, что даже пыль столбом поднялась из-под ее огромных ступней:
     - Что у вас? Я предельно занята. На носу - перспективная учебная игра. Собираю народ. Вам - две минуты!
     Я вытащил древнюю фотку и показал ей.
     - Ну, и?… - она зыркнула в нее очень темным быстрым глазом, и даже, вроде бы, не удивилась, словно видит себя каждый день в большом квадратном каракулевом воротнике, в низкой шапочке - на лоб, к обведенным черным глазищами, в обществе лихих вертикалистов, на фоне самого огнемета и - такой молодой.
     Меня могли бы вам рекомендовать бывший председатель Палаты мер и весов Федор Иванович Выборгский, сотрудник Кубатый и…
     - Понятно, - устало проговорила Китерварг, - Видите ли, у меня - игра. Это я уже сказала. Кстати, вы тоже можете поприсутствовать. Вы кто по специальности?
     Я пояснил, потом протянул удостоверение и допуск.
     - Хорошо, - спокойно и даже, как мне показалось, слегка торжественно, согласилась Эвелина Китерварг, - наша игра будет проходить в столовой.
     Я решил не удивляться - в столовой, так в столовой. Мы вот с женой недавно ездили к ее детям в лесной лагерь, смотрели, как они носятся по кочкам в поисках желтого и красного флагов - тоже игра. Привезли им кило печенья - было сгрызено за несколько мгновений после того, как желтый флаг так и не достался.
     А тут была обычная студенческая столовка с запахом щей на бульоне из костей, заправленном комбижиром. Но, как я заметил, вместо кассового аппарата там уже примостился невзрачный корпик.
     Все столы были сдвинуты в угол, а посередине зала столовой оставили только стулья.
     Но стулья особые - квадратные сидения, плоские, без изгибов прямоугольные спинки, тяжелые ноги-обрубки. Выкрашены стулья были в темно коричневый цвет, отдававший в немногочисленных трещинах в желтизну, и стояли в беспорядке посреди зала на светлом линолеуме.
     Участники игры - студенты и всякая молодежь из преподавательского состава столпились у дверей. Я посмотрел на них - ну такие же точно ребята, что недавно пришли и в наше ка-бе - в этих мелких пиджачишках с кургузыми узкими плечами, с обязательными шлицами позади, над тощими задами, в застиранных клетчатых рубашках, застегнутых под самое горло. И девчушки - в коротких, открывающих неформатные бедрышки юбках, в обязательно обтягивающих свитерках под горло. Субтильные детишки, мы не такие, вроде были...
     Китерварг, огромная, словно башня, сама похожая на эти массивные квадратные стулья, вышла на видное место и велела начать игру.
     Включили быструю музыку ( под такую передают утреннюю зарядку), и ребята струйкой потянулись к стульям. Китерварг командовала:
     Все вы знаете свои роли. Вы - стряпчие, вы - агенты, вы - контейнеры. Стряпчие собирают сведения с мест о многочисленных продвижениях, передают агентам, тем – несут к контейнерам.
     И каждый из ребят подошел к своему стулу и произнес свою фразу: "Расскажите, какие вы проводите в данный момент работы? И какие еще продвижения вы должны будете сделать в следующий момент?". И они повторяли эту фразу некоторое время, но не хором, а невпопад, и их голоса гулко отдавались под сводами столовой. Потом каждый, поднатужившись, схватил по стулу, и они принялись ходить со своей ношей по видимо, ранее задуманным, извилистым маршрутам, а потом начали передавать стулья, видимо, агентам, а те… Я все пытался врубиться в эту систему, а потом - бутер его знает почему - погас свет. И музыка замолчала.
     Китерварг завопила:
     - Где монтер? Ко мне, сюда!
     А мне послышалось сзади тихое хрюканье. И дальше пошла другая музыка. Я такую не люблю. То есть не то, чтобы не люблю. Она мне просто никогда не доставалась, а когда стал начальником - уже стало не до того. Но и движок пошел из динамиков!..
     Сзади - шарканье, стук каблуков, да и стук потяжелее - видно носилась эта зелень со стульями, и уже не только хрюкала, но шипела и давилась, зажимая ладошками рты. И еще в полной темноте я заметил зеленые искры, видимо, народ нацепил значки с диодами. И зеленые двигались вовсе не так хаотично, как поначалу казалось. Судя по всему, они со своими стульями носились по кругам и эллипсам, а потом устремлялись к определенному центру, и там начинало что-то происходить.
     Китерварг трубно продолжала:
     - Монтера! Коменданта сюда!
     Дали свет. Посреди столового зала образовалось сооружение из стульев, влепленных друг в друга - кто как. Кто на ножках, втиснутых в пространство между спинками, кто, перевернутый набок, кто - установленный на попа.
     И было не понять - то ли хаос, то ли - высочайший порядок разумной случайности. А в целом это хранилище стульев - а ведь, судя по предварительной программе завкафедрой Китерварг, все это и должно было стянуться в хранилище - оказалось компактным, спрессованным, но совсем не собранным в ровный куб. Я бы даже сказал, что это разлапистое, с торчащими в разные стороны кургузыми ножками - все равно склонно было по форме к фигуре вращения: эллипсоиду или даже шару.
     Игроки выдохнули: "О!". Хрюканье переросло в гогот.
     Но Китерварг простерла руки - очень длинные руки с массивными рыхлыми, морщинистыми кистями:
     - Я не знаю, кто вырубил электричество и поставил Хендрикса. Но! Игра удалась! Следующая в среду, в коридоре общежития.
     Эвелина Захариевна направилась потом прямо ко мне, деловито взяла под руку и отвела в сторонку.
     - Сотрудник Анпилогов… у-ффф. Тяжело прошло, ну ладно. Найду еще силы с вами переговорить. Пойдемте, у меня тут комната, в общежитии.
     Комната ее находилась в конце бесконечно длинного коридора железобетонного корпуса общежития, где с одной стороны шли большие квадратные окна, выходящие на близкие к городу горы, а с другой - обшарпанные двери в жилые помещения.
     За таким же здоровенным окном комнаты Китерварг открывался вид на сосновый лесок, поднимающийся на холм, желтый, с осыпями песчаника, и даже - бережок светлой реки.
     - Красота! - я решил все это дело похвалить.
     - Ну да, - согласилась завкафедрой, - только сильно подгаженная. - Водку с водой будешь?
     Я что-то устал, наволновался и сказал, что буду, конечно.
     Тогда эта большая женщина пошла в угол комнаты к стеллажу, напоминающему кусок химической лаборатории, и принялась там колдовать: сливала воду из кранов, вдувала в нее воздух из трубки, цедила в пробирку через целый пук фильтровальной бумаги, потом налила в два граненых стакана, плеснула туда водки из бутылки, видимо, привезенной из столицы. Пила она потом не залпом, а маленькими глотками и заедала кое-как накромсанными кусочками сыра, и мне тоже сунула бутерброд.
     - Так ты, сотрудник, Анпилогов, побывал у Кубатого, и, видимо, в Учгородке?
     - Верно.
     - И что нужно теперь Федору?
     - Да Федору теперь, вроде бы, ничего не нужно, сидит себе на даче под Плещеевым, - Китерварг кивнула, - но вот нашему…. - я приостановился - государству, так сказать, понадобился вдруг, постный огонь.
     Китерварг снова понимающе кивнула, и я приободрился.
     - Я - руководитель отдела имитации КБ «Запуск», и мне необходим это самый постный для испытаний нового астроизделия, ибо - нехватка топлива…
     Эвелина еще раз мелко сглотнула и пожевала.
     - Это, насчет топлива, они врут. И бесконечно продолжают нагло врать. Но я тут сделать ничего не смогу, - потом посмотрела в окно на изгаженную летнюю красоту.
     - И что, Федор, не дал тебе никакой наводки?
     Я пожал плечами:
     - Да нет… Но ведь он и сам не знает. Я ведь был там, на Ледострове, помню его попытку.
     Китерварг кинула на меня очень быстрый взгляд, - ну немолодая же женщина, в конце концов! - но глаза у нее так и горели, куда там, Первачеву и Кубатому! - и я добавил еще к своим словам, не из-за водки, но отчего, по сути, было и не сказать?
     - Он там пытался, конечно, лед топить. Вызывал постный огонь - но… не вышло!
     - Ну, в подробностях, он, конечно, не знает ничего. Да и никто из нас, оставшихся, в подробностях не знает. Все закодировано.
     - Вот. Он мне так и сообщил, - я решил говорить все начистоту, иначе, зачем ехал? - И даже я добыл всякие бумаги, чертежик замка… А умные мои сотрудники, твердят - в этом есть тайнопись. Повторяющиеся последовательности.
     Она вскинула подрисованные краской брови, и я добавил:
     - Для раскрытия кода на перебор всех возможных вариантов последовательностей потребуется довольно много времени. А у меня - сроки. - Я ударил ребром ладони по своему горлу, - Вон, завкомплексом так разнервничался, что приказ отдал и пошел… Прям в стену. Увезли его.
     - Это Кэтэван Ламидзе? И что – с него требовали возможности сверхдальних полетов, причем так жестко требовали, что он разум потерял? - быстро спросила Китерварг.
     И я подтвердил.
     - Ладно. Видно срок вышел.
     Она отодвинула стакан, тяжело поднялась, подошла к шкафу и достала с верхней полки из-под разномастного неглаженного белья старую кожаную дамскую сумку, а из нее - тяжелую связку проржавевших ключей и протянула мне.
     - Сотрудник Китерварг, - недовольно проворчал я, - мне нужен ключ к шифру. А вы мне что даете?
     - Ах, да! - хохотнула большая древняя женщина, взяла один из ключей, поднесла ко рту… и лизнула своим желтоватым, рыхлым языком.
     - Главное, не предмет. Главное - вещество, - загадочно произнесла она.
     Мне ничего не оставалось, я принял ржавый ключ, положил в непромокаемый пакет и сунул в нагрудный карман.
     - А теперь я тебя спрошу, Леонид Михайлович, начальник отдела имитации КБ «Запуск», - загудела, наконец расправившаяся со своим стаканом завкафедрой Эвелина Китерварг, - Неужели с помощью парка этих вот… корпов - вы не смогли прокатать все итерации для разгадки шифра? Ведь я смотрю, мощь в них - нечеловеческая.
     - Сдается, что так, - ответил я очень осторожными словами полковника Синицына, - только мы пока осваиваем их, то бишь, разбираемся, но постепенно.
     Эвелина Захариевна снова вскинула брови. Я пояснил.
     - Если раньше люди приближали возможности машин к своим, во всяком случае, делали такие попытки, то теперь, мы, люди, пытаемся приблизиться к их неожиданно открывшимся возможностям.
     - Ох, не знаю я! - Китерварг схватилась массивными ладонями за голову, - Пошла ведь со скуки - лютой ведь скуки! - в кружок к Артамонышу, - и хорошо выучила правила вертикалистов. - Потом все это потянулось: революция, Нифонтов, Петруничев, большая война. И я все ждала, что казавшиеся мне разумными правила хоть как-то проявятся: у меня все время было такое ощущение, что Нифонтов и Петруничевым как-то были задействованы вертикалистами, хотя понятия не имею, как. Уж никоим образом к нашему городу и реальному училищу они отношения не имели.
     - А откуда вы взяли, что … - я выразительно глянул на потолок, но Китерварг махнула рукой: мол, бояться мне нечего, - подобные общества были только в вашем городке. Возможно, эмиссары движения прибыли в разные точки государства.
     - Я думало об этом, - медленно проговорила Эвелина Захариевна, - Думала. И решила, что и на этой и на чужой земле вертикализм был многим… привит.
     - Приви-и-и-т? - протянул я, не зная, что сказать.
     - Ну да, все это, словно прививка. С одной стороны - спасают от тяжелой болезни. А с другой - заражают той же оспой некоторые участки кожи. И остаются углубления и шрамы - оспины. И эта наша безуспешная борьба за экономную энергетику. Ты куда приехал-то? Ослябинск-36 - это же зона великих энергетических испытаний. Видел, как я обрабатывала здешнюю воду? А некоторые, просто раз по двадцать кипятят и потом только пьют. Такая вот у нас живая вода. И теперь все кинулись на породу из Пятого прииска, на находку Выборгского. А он - артамонышев выкормыш. И ваш движок… Для вертикального взлета, так ведь?
     Завкафедрой Китерварг пошла мыть стаканы, потом спросила.
     - И как там Кубатый?
     Я не стал ей рассказывать про провал и желтое озеро.
    
     35
    
     Имитация
    
     Вернувшись, Леник тут же отдал аккуратно упакованный в непромокаемый пакет ключ Синицыну. Через несколько дней они снова собрались на Второй территории и Синицын сообщил:
     - Я провел исследования… ну, это не важно... В общем, в центральную лабораторию у меня есть свои ходы. Итак – во-первых, фрагменты вещества на ключе включают элементы, сходные по характеристикам с оксалитовой породой, обнаруженной Выборгским...
     - А откуда ты знаешь об этих характеристиках, подполковник? – недоверчиво и даже грубо спросил Анпилогов.
     - Ну, тут и сомневаться не приходилось, - хмыкнул Синицын, - ты же знаешь, Демура этим занимался.
     - Но ведь Колька так и не сказал ничего! А, Демура? – воззвал Леонид Михайлович.
     - А нечего говорить, - хмуро и глухо проговорил Николай из своего угла. – Возможности там, конечно, гигантские, мы пока задействуем процентов десять. И что дальше будет – и представить себе трудно. И страшно. Только, - Демура вдруг вышел на свет, запустил пальцы в волосы, прикрыв ладонью лоб, глаза, и вдруг заявил:
     - Вот расскажу… Когда я работаю, во мне иной раз что-то бьется, вспухает, словно поднимается к голове, я еще смеюсь над собой: идеальный газ, - он беспомощно обернулся к Анпилогову. – Я как-то говорил об этом тебе, Леник, – начальник отдела медленно кивнул. – А вот в последнее время, что-то … газ пропадает. Словно спугнули. Эти. – Коля кивнул в сторону двери на Первую территорию.
     - Ну, тут ты загнул, - фыркнул Пень.
     - Возможно, - коротко кивнул Демура. – Только при той работе, что я делаю в последнее время, для меня очень важно настоящее рабочее состояние.
     Анпилогов быстро поднялся, подбежал к Демуре и положил ему руку на плечо:
     - Ты, Коль, не усложняй, не усложняй. Все образуется, вот с матерью в новую квартиру въедете…
     А Синицын продолжил:
     - Вам что – неинтересно? Могу тоже информацию зажать, но не стану, ибо хочу денежную премию. Итак: переданное мне вещество, непосредственно в своей структуре имеет инородные включения. На атомарном уровне в этих включениях - а они рассыпаны по всей структуре - я наблюдаю определенные последовательности, отличающиеся, скажем так, рядом коэффициентов. Если же эти последовательности выявить и предположить, как они взаимодействуют со знаковой системой чертежа - тут-то...
     - А топливо?
     - Там ведь еще имеется спецификация, и, кстати, рецепт смазки.
     - Хорошо, - Анпилогов приподнялся, потом грузно осел на стул, пристроил локти на поверхности стола и высунул голову в круг лампы, - Что тебе нужно из аппаратуры? Сколько людей? А вот времени от меня не требуй - уже сложно.
     - Да ничего мне особо и не нужно, - стыдливо ответил Сницын, - вот Демуру в помощники, да Климашу - только снимите с нее все задания.
     - Да ты что? У меня же все процессы на ней.
     - А ни к чему эти процессы. Они все ложные. Мы станем раскодировать один. Главный.
     Ленику пришлось поднажать на все педали. В результате Синицын был допущен в Центральную аналитическую лабораторию Лигоакадемии.
     Здание академии практически полностью находилось под землей. Пропускная система основывалась на биометрике, тем не менее, каждый имел талон с лигометкой, несущей код посетителя. Сотрудники академии проходили с помощью каких-то других методов, во всяком случае Анпилологов никогда не видел, чтобы они прикладывали свой талон к табло возле вахтера в проходной.
     Даже Ситницын не мог получить такой талон, но ему выбили.
     Именно здесь проходили исследования новых партий пароды, привозимой с Прииска номер 5, где, по слухам, когда-то завалило Федора Выбогского. Но исследования проводились за бронированной дверью в конце коридора, а Синицина и Леника пустили только в лабораторию общего пользования, где работали представители сервисных служб, разбирающиеся с элементами на лигокристаллах, на работу которых поступали жалобы. На самом деле не было такого случая, чтобы элемент отказал полностью, но он мог не выполнять каких-то определенных команд - глючить.
     Работа Синицына и Леника была обозначена как анализ неполнодышащего элемента службы распознавания речи, и такой неполнодыщащий элемент они действительно добыли, принесли и вставили в тестовый аппарат, несущий ряд функций. С одной стороны он производил стандартное тестирование элементов, возбуждая его функции токами высокой частоты и различными видами излучений, а, с другой стороны, имел возможности микроскопа Ноль с выходом на уровень наноструктур.
     Пакетик с веществом с ключа был вшит Веруней в карман Леника. Выждав, когда лаборатория опустела, Леник срезал бритвой шов, вытащил пакет и передал Синицыну, вставшему в мертвой зоне просмотровых корпов. Синицын положил фрагмент в щель анализатора.
     Ну, Синюшншкин? - не выдержал Анпилогов, потому что подполковник возился с клавиатурой и экранчиком уж очень долго.
     - А вот, - Лень Михалыч, - отозвался, наконец, Синицын, - когда-то это называлось квантовая криптография. Все держится на различных энергетических уровнях фотона. Удерживая их в соответствие с определенным алгоритмом, мы можем записать некий код. Тем не менее, всегда, хоть этот принцип знали еще с начала прошлого века, создать такую структуру было проблематично, так как уровни никак не могли стабилизировать. Система распадалась - все тут.
     - Ты мне зубы не заговаривай, - рявкнул на подполковника Анпилогов.
     - Не знаю, не знаю... - продолжал бормотать Синицын, рассматривая таблицы на светящейся панели корпа, - Одно дело - лигоэлемент, добытый, как известно в трубке прииска нумер 5, а то – старуха лизнула металлическую поверхность, причем еще и ржавую. Каким образом в образце возникли эти повторяющиеся включения? Что за источник энергии ее поддерживает? Да еще столько лет?
     - Ладно тебе! - Леник заторопил Синицына, - Это мы с тобой тут не решим, ты давай алгоритм ключа срисовывай. Там посмотрим... кто кого.
     Синицын скопировал все выведенные таблицы, перенес их в заранее присланные на тестирующий корп шаблоны испытаний глючных лигоэлементов, написал внизу: “ Испытание провел подполковник Синицын», скрепил все это своей лигоподписью и предложил клавиатуру Анпилогову. Тот набрал: “Результаты испытаний принял. Начальник отдела имитации Испытательного комплекса КБ «Запуск» Анпилогов Л.М.» и перенес из базы данных индекс своей личной лигоподписи.
     Шаблон заархивировали и передали на адрес КБ.
     Больше делать было нечего. Апилогов отцепил кусок пластыря от застарелой мозоли на пятке, вклеил туда же на пятку пакетик с образцом, и они ушли.
    
     36
    
     Синицын притащил Леника в испытательный корпус и, где-то не первом этаже, минуя охрану возле лифта, пропуска в отсек возле просмотровых балконов, провел в боковую дверь, потом - по коридорам, вымазанным красновато-коричневой противопожарной мастикой и устланным переплетением кабелей, все дальше, мимо штабелей труб и прислоненных к стенам унылого темно-зеленого цвета тронутых окалиной листов высокотемпературных сплавов, провел к узкой двери с покосившейся табличкой, на которой была изображена черная теневая фигурка женщины на высоких каблуках.
     - Ты, Синицын, что? Это ж женский туалет!
     - Да давно упразднили за ненадобностью, женщин тут бывает... Ну, это все неважно, главное все позабыли это место, гвоздями вот забили, да гвозди же выколупываются...
     Дальше Синицын вытянул плоскозубцами гвозди и провел Анпилогова в помещение с кафельными стенами, сплошь уставленное самым невероятным подбором техники. Здесь были и древние черные вечно пропыленные осциллографы, и вывезенные контрабандным путем из-за Глобального экрана скромненькие пластмассовые мониторы со столбиками процессоров, и даже списанные с производства технологические корпы - ровные, торжественные, загнанные в корпуса из ценных пород дерева, увенчанные государственной символикой. Возле осциллографа маячила чья-то знакомая спина, причем Анпилогов сразу понял, что это - не его человек, но, тем не менее, это был знакомый человек, но знакомый не совсем приятно.
     Между перегородками, известного назначения, стояли грубые бежевые бумажные мешки с сургучными печатями, а посередине помещения на заляпанном плиточном полу помещался стандартный пресс из инструментального цеха.
     - И что в них? Оно? - спросил Анпилогов, ткнув пальцем в склад возле перегородок.
     - А здесь, Леонид Михайлович - всякого намешано. Чтобы, впрочем, отравить... извините, перепугать насмерть половину человечества - вполне хватит, - обернулся человек, сидящий возле осциллографа, и Анпилогов с неудовольствием понял, что это Женя Патокин - ближайший сотрудник академика Пеструхи. Патокин смотрел на Анпилогова с вымученной торжественностью, приподняв брови, и все время делал движение головой в сторону мешков - мол, вон пойди, отсыпь, попробуй! И даже добавил, по-доброму, приглашающе:
     - Испробуйте, Леонид, не пожалеете!
     - Мне, ребята, не до шуток. Если у вас есть, что показать... - Леник сделал крайне занятой вид, словно проблема постного огня его занимала не сильно, а других дел было невероятно много. Но и Женя, и подполковник Синицын вполне разбирались в нынешнем состоянии дел, и ложная анпилоговскаяя озабоченность им претила.
     В конце концов, Синицын торжественно стащил с вешалки комбинезон-хламиду их несгораемой ткани, влез в рукава и потребовал, чтобы Патокин завязал сзади тесемки и натянул на него, словно на хирурга перед операцией резиновые перчатки. Потом Женя снова пошел на свой пост, а Синицын вскрыл мешок, достал мерной мензуркой на длинной ручке некой бесцветной крупки, от которой, казалось, исходило несильное свечение, насыпал ее на рабочую поверхность пресса и покрутил ручку.
     - Давление? - нарочито сурово бросил Патокин.
     - Пошло давление, - рявкнул полковник.
     При этом на осциллографе у Патокина всплыла зеленая воронкообразная кривая, затем края ее начали изгибаться, словно сама она засасывала себя внутрь, а на экране контрабандной машинки возникло каплеобразное изображение и покрылось сложной гаммой цветов от красного до лиловато-синего.
     Анпилогов инстинктивно попятился, вспомнив, чем закончился эксперимент всего месяц назад. Но Синицын продолжал чудовищно медленно крутить штурвал пресса, воронка продолжала всасываться сама в себя, а каплеобразный факел полыхал на контрабандном мониторе, постепенно удлиняясь, вытягиваясь.
     И только корпы не давали никаких картинок. На них лежали ячеистые таблицы, убористо загруженные цифрами. Звуковой корп время от времени выкрикивал команды, и Патокин покручивал вольеру осциллографа.
     - Так, ну что мы имеем? - наконец, строго и брюзгливо спросил Леник.
     - Мы имеем: состав горючего, вычисленный нами с Демурой на основе анализа зашифрованной информации создателей огнемета, - рапортовал полковник Синицын, - Мы имеем описание конструкции самого огнемета, выраженное в цифрах - длинах, величинах, углах, толщинах, кривизне поверхностей и так далее. И, в-пятых, мы имеем весьма странное описание вызова - я не зря употребил это слово - именно вызова, некоей инициации процесса постного горения. Процесс идет только после воздействия давлением на твердое вещество, причем увеличения рывкообразного, путем повышения воздействия, кратного набору простых чисел с определенной последовательностью коэффициентов. Только при повторении последовательности чисел со сложным путем подобранными нами коэффициентами, мы можем инициировать зарождение постного огня - крайне экономно расходующего недорогое топливо и способствующего выбросу высокотемпературной плазмы...
     - Ну да, - задумался Леник, видимо Явич тогда этой последовательности подобрать-то и не смог! А ведь ящики-то с каменной крупкой него стояли…
     - Какое " не смог" ! - возмутился Патокин, - Да вы думаете, что говорите, Леонид Михайлович! При вскрытии этой шифровки пришлось задействовать такие вычислительные мощности! Нравится нам или не нравится использование корпов, но производить столько вычислений за столь короткий период вряд ли можно было бы в иных условиях. Вот эти - он ткнул пальцем в пластиковое создание несерьезного вида, на экранном личике которого полыхал постный огненный хвост, - не выполнили бы и тысячной доли того! Важен же процесс факторизации. А вы говорите о Выборгском, о том, что он собственными силами пытался вскрыть эти шифрограммы. На чем он мог считать? На счетах? На логарифмической линейке?
     Анпилогов провел ладонью по внезапно вспотевшей лысеющей голове.
     - Вы правильно, намекаете, Женя. Но при этом забываете, что Федор Выборгский был весьма здравомыслящим и талантливым человеком... И еще - он мог в юные годы общаться с создателями огнемета - хотя никогда об этом не говорил. Да он вообще был... Впрочем, почему был? Он жив живехонек. Только выудить из него чего...
     - Жив? - почти хором выпалили Женя им Синицын, -И не желает ничего говорить?
     - А вот - не желает. На фиг ему не нужны наши космические достижения. Ну, это я так полагаю. А, впрочем, не знаю. Сам он ни в чем не признается. Помрет, и не признается.
     - Дело тут думаю, не в достижениях, - проговорил вдруг подполковник. - Сильно я подозреваю, что Выборгский боится рассказывать о своих знакомствах с создателям огнемета. Ибо все эти таинственные возможности, все эти шифровки на квантовом уровне? Ну, кто в те времена был способен на такое?
     - А ты побольше ори! - возмутился Анпилогов и стал тщательно оглядывать высокий запыленный потолок дамского туалета.
     - Да нету тут прослушки, поверяли уже! - замахал руками Синицын.
     - Это он хочет сказать, - распевно начал Патокин, что при внимательном, на Планковском уровне, изучении лигоструктур, а также предметов, связанных с зашифрованными текстами и схемами, касающимися данного изобретения - всякий раз возникает мысль о неестественном, нетерриабельном - происхождении данных элементов. Да уже и не потому, что нетерриабелен их состав, а прежде всего потому, - еще более издевательски и распевно добавил Патокин, что обычные составляющие микромира поддерживаются черт знает каким образом в ряду возбужденных энергетических состояний, что возможно только при воздействии очень мощного точечно направленного поля. А откуда оно берется, а? - наивно закатил глаза Патокин.
     - Это вы по вечерам со своим шефом обсуждаете? - загремел на него Леник Анпилогов,- А вы со своим милейшим шефом понимаете, что такими рассуждениями наносите смертельный вред государству, которое только сейчас воспряло на основе величайшего открытия Федора Выборгского? И вы с вашим шефом... - уже плюясь горячей слюной, продолжил Леник, выкатив свои мелкие очень черные глаза на Патокина.
     Женя нехотя поднялся со стула, подошел к Анпилогову, обнял его за плечи и сказал, - Леник, мы ... с шефом-академиком никогда больше этого делать не будем! И еще, учтите, я ни за что, ни при каких ваших потугах не перестану уважать отдел имитации, дорогую Климашу и вас лично. И прежде всего за то, что на своей Второй территории вы, сами того не подозревая, упорно отстаиваете главную - аналоговую составляющую нашего несчастного государства. Да и вообще, - Женя оставил ошарашенного Анпилогова, повернулся, пошел к выходу и проговорил, словно нехотя, - нашей горячей... живой жизни.
     Подойдя к криво прибитой у входа вешалке, он снял с нее свою видавшую виды штормовку, сказал, что ему надо торопиться, и ушел.
    
     37
    
     То, что нагородили Женя Патокин, подполковник Синицын и Пень - окружило гигантской баранкой рабочее пространство испытательной башни (колодца и надколодца) в трех поясах.
     Как обычно первый этап шел на местной энергетике (от дяди Вани), дальше решили для подстраховки задействовать локальную установку Пеструхи-Патокина от Государственной академии наук. При этом в случае отказа источника постного огня, разработанного отделом имитации, все питание должно было идти от академиков.
     Все, как и в прошлый раз, собрались на балконе, расположенном на уровне круглого окна, забранного огнеупорным стеклом. Пеструха снова опасно сновал возле тонких перил, но Патокина не было, он дежурил внизу.
     Наконец изделие, скованное фермами и шлангами, начало медленно подниматься, подкармливаемое поначалу от дяди Вани. Потом гигантский росток, сбрасывая ненужные ему прошлогодние сухие ветки, постепенно разогреваясь и приобретая розоватую румяную окраску, начал вырастать из невообразимой глубины и постепенно приближаться к аккумуляторному уровню уже испытанной ранее установки Пеструхи.
     Со скрежетом отъехали на сторону сизые от перегревов заслонки, синхронно были выброшены толстые кабели с присосками и мгновенно и идеально точно впаялись в предназначенные для них жерла, пошла подпитка, и началось все убыстряющееся движение. Кабели на предельной скорости сматывались с мощных катушек, вихляясь, змеясь и ловко распрямляясь следовали за изделием, которое все разгонялось, и тут, вопреки многолетним расчетом и ноль девять, девять, девять.... и так далее степени надежности, один из контактов разорвался с неожиданным острым треском и оглушительным шипением.
     Вслед за этим сноп искр полетел вниз на снующих там людей, на горы брезента и штабели защитной черепицы. Изделие, дергаясь, левитировало и продолжало продвигаться вверх на оставшихся контактах, но аварийный кабель, обнажив прорванную медь, кружась и раскачиваясь, испускал уже не просто крупные искры, а облака лилового газа, в считанные мгновения пожирающего все тщательно выделенные на испытания ресурсы и готового взорвать все вокруг.
     Академик Пеструха схватил телефонную трубку и тут же бросил ее, потом сорвался с места и, приволакивая одну ногу, и неестественно вытянув шею, побежал к лифту. Но из-за броска напряжения лифт оказался обесточенным. Пеструха кинулся, было, на лестницу, но, видимо, движение по ней показалось ему слишком медленным, и он перелез через перила и стал спускать по скобам, проложенным на первой внутренней защитной рабочей кирпичной стене башни.
     Комиссия, бестолково толкаясь, двинулась к дверям и тоже застряла возле лифта. Анпилогов с членами комиссии не пошел и как завороженный смотрел на кабель, кружащийся и изрыгающий лиловый газ и искры.
     В это же время на нижнюю площадку лестницы вылетела небольшая фигурка в защитном антирадиационном комбинезоне, подстерегла готового сорваться со скоб Пеструху, потянулась к нему через перила, с видимым трудом оторвала его от стены, перетащила на лестницу и поволокла на горбу под гулкие крики академика и хор хриплых начальнических голосов сверху.
     Пеструха что-то громко произносил, но эхо не давало понять что.
     Только позже, уже на подходе к обжитому комиссией уровню стало слышно:
     - Зет 5 на Аш 7, Зет 5 на Аш 7.... Быстрый сброс потока. Нештатная ситуация. Быстрый сброс. Они же не знают, им давали только основную инструкцию. Женя... Жен...
     - Да сделано уже все, сделано, - говорил Патокин, похлопывая академика по безжизненно свисающей руке.
     - Как же так, младший коллега, - вдруг вскинулся академик и сполз с плеч Патокина на пыльный пол, - вы ведь должны были быть на уровне постного огня? Вы покинули непроверенный уровень?
     - Да ладно вам, старший коллега, - Женя стянул колпак защитного костюма, и показалась его голова с прилипшими и потемневшими от пота волосами, прямой, блестящий от влаги нос и покрасневшие глаза, - а я - и тут и там... ну, вообще успевал.
     - Я же сам должен был, Женя, я сам. И основную инструкцию я должен был делать сам, и персонал обучать...
     - Все, старший коллега, все. Инструкция, персонал, это - дело испытателей.
     Комиссия принялась хрипловатыми шепотами обсуждать последние слова Патокина, и уже повернула было назад к балкону, где пораженный Анпилогов, не отрываясь и даже не смея мигнуть наблюдал как оранжево-синее облако постного огня, вышедшее из опаленных заслонок следующего уровня подхватило замедлившее ход и уже, видимо, задумавшее падать в немыслимые глубины испытательной башни изделие, повело его - разгоняя, постепенно подзаряжая новую серию аккумуляторов - все выше и выше, к теряющейся в дымке вершине надколодца.
     Потом изделие разогналось, начало в свою очередь выбрасывать порции постного огня из своих жерл и рвануло, было, к самому дымковому верху, но было захвачено мертвой хваткой исполинских манипуляторов, отделившихся от стены при его приближении, и, постепенно отдавая свой алый оттенок замерло, бесстыдно демонстрируя лиловеюшие раны и наплывы на своем корпусе.
    
     38
    
     Патокин свинтил шлем и доставил академика на безопасный этаж. Комиссия встретила его аплодисментами. Новый начальник испытательного корпуса подошел, крепко пожал руки Пеструхе, Патокину, а далее и Анпилогову.
     Затем спросил, не нужна ли Пеструхе медицинская помощь, но тот энергично замотал головой.
     - Ну тогда, дорогие сотрудники, - торжественно проговорил новый начальник испытательного, - прошу всех в столовую. Там у нас, - он многозначительно крякнул, - организован силами работников питания небольшой праздничный стол по случаю удачного завершения испытаний. И особо я хочу поблагодарить... - он обвел взглядом присутствующих и не нашел того кого искал, - Леонида Михайловича Анпилогова, начальника отдела имитации, ведь именно его лично и его сотрудников большой труд позволил...
     Но Леник его не слышал.
     - Пропустите, пожалуйста. Мне, тут, срочно, нужно... - он бочком продвигался к уже мигавшему красным глазком лифту. В результате этих усилий он с трудом добрался до мужского туалета, находившегося как раз напротив того заколоченного женского, и потом, наконец, почувствовал себя человеком.
     Уже возле вертушки и поста при входе в имитационный отдел пахло шашлыком - это на половине Климаши на знаменитом сооружении Пня жарились нанизанные на шампуры кусочки антрекотов из офицерской кулинанарии. Охраннику вынесли на блюдечке.
     Когда Анипилогов уже в отделе доставал из сейфа банку со спиртом, внизу, возле постового, возник шум. Леник вручил банку Пню и тот принялся разводить спирт дисциллированной водой и разливать по стаканам.
     Спустившись, Анипилогов обнаружил возмущенного академика Пеструху, совершенно трезвого, и очень веселого Женю Патокина, который пытался ласково говорить с дежурным:
     - Ну, как это, нас не пустить? Отдел имитации сегодня - геройский, но и мы тут с академиком сегодня не последние люди. Ты что же, разве этого не знаешь, милок?
     Пеструха отталкивал Женю.
     - Нет, нет, погодите, Евгений. Вот мой академический пропуск, вот все степени допусков. Такого же не может быть, чтоб нам не было сюда прохода!
     - Да вы поймите! В имитацию - только с особым грифом и треугольной печатью! - прижимал руки к груди дежурный, курсант корпуса дальней связи.
     - Ладно тебе - с грифом, без грифа! - запыхавшись выпалил Анпилогов и поставил перед постовым стакан с только что разведенным спиртом. - Эти - ко мне лично. А пропуск я выпишу позже, задним числом. И поставлю треугольную печать.
     - Ну раз так - проходите. - Курсант спрятал стакан в ящик письменного стола и аккуратно, чтобы не расплескать, задвинул его.
     Войдя на вторую территорию, Пеструха сразу прошел к Климаше и погладил ее по железному боку.
     Анпилоговские люди сидели за заставленными и застеленными белой казенной бумагой столами справа от машины, возле окон. Поскольку к организованным Пнем стаканчикам все уже начали прикладываться, то, завидев академических гостей, поднялись и заголдели громче обычного.
     Тогда Пеструха, по-прежнему стоя возле Климаши, начал говорить, причем обращался он не только к анпилоговским людям, но и к самой машине.
     - Поздравляю вас! И, прежде всего, вас, коллеги. Мы с Женей, так это… Сделали просто привычную работу, но ведь нынче все чуть было не сорвалось. Да мы со своими баранками всегда на подхвате, когда не хватает топлива, нам не привыкать. Но и отвыкнуть не в состоянии, втянулись.
     - Ну, тут думаю, виноваты конструкторы испытательной башни и обслуживающий персонал, - низким голосом, авторитетно вступил Леник.
     - Мы - мы... - засомневался Пеструха. - Но нужно же было вдолбить в голову этому обслуживающему персоналу, что аварийное выключение: А7 на...
     - Это ж, лабораторный жаргон, ей Богу, - вдруг повысил голос Женя, и зоголосил ерническим фальцетом, - А7 на Е5.
     - Верно, коллега Патокин, - согласился академик, - в повседневной практике
     у нас все обозначения носят шахматный оттенок, но это не значит, что...
     - В официальной документации сказано, - деланно посерьезнел Женя, - в случае аварийной ситуации, необходимо задействовать тумблер антиперегрузки и установить вольеру отхода в максимальное левое положение.
     - Но это же медленно! Тот способ, который я предложил, - отпарировал академик.
     - Ладно, проехали! - загремел Леник, вдруг почувствовавший, что здесь - он хозяин. - Присаживайтесь-ка, сотрудники хорошие, за наш скромный стол.
     Тут же вскочила Майка Городошница, ухватила Пеструху за руку и потащила к свободному стулу рядом с собой.
     Пеструха, хоть и позволил себя утягивать, но приостановился, повел носом и проговорил:
     - Ну и запахи у вас тут!
     - А что - не те запахи?! - Возмутился Пень и даже встал.
     - Да те, те, те. Но все же - рядом с такой техникой, - академик покосился на Климашу.
     - Это вы зря, - Майку отпустила рукав Пеструхи, - Климаша тут совершенно не в обиде. Она тоже ... наш сотрудник. Вообще, - Городошница обвела вдруг притихших анпилоговских людей взгдядом тщательно подкрашенных глаз, -
     Она такая... Она... тоже человек.
     Академик помолчал. Потом снял очки и очень старательно заправил их в верхний карман пиджака:
     - Ну да, ну да. А Климаша - это, собственно, "машина, сделанная в Клину"? Я правильно сообразил?
     - Да, все верно, - хмыкнул Анпилогов, - только я вам скажу, что данная техническая единица, КАМ-75, производства Клинского завода аналоговых машин..
     - Я прекрасно помню этот коллектив разработчиков, - с готовностью отозвался Пеструха. - Они были довольно чудными. Ходила даже легенда, что коллектив умудрился заложить в одну из версий модельного ряда КАМ... ну, скажем так, свой вариант осознания мира. Пусть это звучит ф-ф-фантастично, но такова легенда, поверьте.
     Тут академик Пеструха начал стесняться присутствующих и вновь надел очки.
     Женя Патокин нервно сглотнул, сполз со своего стула, подошел к Пеструхе и сказал:
     - Старший коллега несколько преувеличивает: "осознание мира"... Я вот знал людей, которые делали эту машину. И это были хорошие ... коллеги. И у них все было несложно. Они хотели сделать хорошую машину, которая с помощью подачи электрического тока, пропущенного через всякие там сопротивления, емкости и намотанные вручную медные катушки, способно воссоздать некие процессы. То есть, простите, как вскоре будет говориться - продвижения. Это я с латыни перевожу. То есть получается - как имитация человеческого состояния, выраженная в странных кривых на конкретном черном осциллографе. Формулу-то не выразишь - ни словами, ни переменными. Но в картинке - вся суть.
     - Ну, коллега, здесь вы не совсем правы, - снова вступил Пеструха, - Существуют ведь такие многомерные математические построения – и это касается таких областей, как топология, на основе которых, как я читал, действительно строились модели сознания.
     При слове «топология» Леник вскинулся, но промолчал. Он прекрасно помнил, как произнес это слово на Ледострове Явич, и как из ряда заключенных вышел тот математик с красным обветренным лицом.
     - А некоторые, между прочим, гадают по руке... – вдруг сказала Майя.
     - Как- как? - переспросил Пеструха.
     И в этот момент все увидели, что академик, наконец, занял свое место на этом празднике.
     И стало видно, что все разместились на трех уровнях. Но был и промежуточный.
     Пеструха не пошел за стол, а забрался на лесенку, на последней площадке которой Пень обычно собирал схемы на верхней панели Климаши, академик Пеструха сидел на верхнем уровне, на последней ступеньке лесенки. А внизу, у его ног, устроилась Майка Городошница - и стоило ей поднять голову - она могла уже видеть своего кумира. Так она оказалась на нижнем уровне.
     Остальные же продолжали сидеть за столом - на среднем.
     Промежуточный же уровень - стоя - пока занят не был.
     Женя опорожнил свой стакан, сооруженный Пнем, потом подал его создателю и потребовал возобновления. Пень исполнил. Тогда Женя протянул стакан академику Пеструхе, песеступив через Майку, и поставив ногу на среднбюю ступеньку. Пеструха долго отмахивался, но Женя не отступал и дождался, пока Пеструха доведет стакаг до посденего глотка.
     - По руке! - продолжила Майка. - Как жить, с кем жить, от кого ждать беды, чем все это кончится... Вообще - про любовь.
     - Хм... - проговорил сверху Пеструха, переставший вдруг застревать на гласных. - Кое-что об этом слове. Вы же произнесли это слово?
     - Да, произнесла, - проговорила Майка визгливо.
     - А вот не знаю такого слова, - опять вступил Пеструха.
     - А я... вот узнала, - вдруг громко вставила Уля, быстро-быстро переплетая кончик косы.
     Женя забрал у Пеструхи стакан, приподнял его и удовлетворенно крякнул.
     - Нет, - вдруг замотал головой академик, - нет и нет. Вы ошибаетесь. Здесь нужно произнести другое слово. - он приостановился, снял очки, зажмурил беззащитные глаза, проговорил, - Сеябус.
     Женя прошел на свое старое место, сел, протянул руку и обнял Улю:
     - Да не пугайте вы нас, старший коллега. Женщина все просто и понятно назвала. И в этом суть.
     - Нет! - вдруг взвился академик. - Не в этом! И вы прекрасно знаете, Патокин, только передергиваете! Помните фразу: " И тогда нам уже не будет свойственно то полное и всепоглощающее чувство..." – это и есть сеябус. Только что мы стали свидетелями реального использования так называемого "постного огня". И о чем это говорит?
     - Да ни о чем это особенно не говорит.., - Женя с аппетитом положил в рот полную ложку салата из картофеля, колбасы и яиц, - Ну, старший коллега, люди постарались, люди нашли закодированную информацию, разобрались с ней, создали... скажем так, реально действующее устройство и... - Женя с удовольствием еще раз глотнул из заботливо подставленного Пнем стакана, потом медленно и безмолвно повернулся к сидящей рядом Уле, приобнял ее за талию, - использовали его в испытаниях движка для астрофизического объекта. Все. Что же тут "всепоглощающего"?
     Академик на своем третьем уровне, на верхушке лестницы, приставленной к Климаше, схватился за голову и стал раскачиваться из стороны в сторону, - Ох, в-в- ы з-з-ззря меня напоили, Женя! Я ведь сейчас все скажу, как бы мне не было безумно интересно работать в этом слое мысли. Вам всем скажу сейчас, коллеги... Постного огня быть не м-м-м... не м-может. Не может его быть!
     - Простите, - Анпилогов посчитал своим долгом вмешаться, хотя точно знал, что в комнате нет ни единого прослушивающего корпа. Но ведь здесь были его люди, - Техника на лигокристаллах - очень серьезное направление, такое, с каким мы еще не работали. И, честно говоря, не всегда и осознаем все ее возможности. Просто там, на Пятом прииске, в силу определенных природных явлений - давления, влажности, химического состава земной коры в данной географической точке, создались необходимые условия. Но вся наша линейка, собранная на лиго, позволила, в конце концов, на основе расшифрованных данных, найти параметры постного огня.
     И пока шли все эти разговоры, Коля Демура, который несколько отстранясь от улиного плеча, все смотрел сверху на руку Жени Патокина, по прежнему спокойно лежащую на улиной талии, встал, брезгливо отодвинул стул и ушел в темноту, за лестницу академика, к теплой панели Климаши, где подергивались светляки диодов. Теперь он занял дополнительный уровень.
     - Н-нне знаю, н-нне знаю, коллеги... - продолжил Пеструха уже, как казалось, безо всякого энтузиазма, - Яб-б-локо от я-б-б-лони... Лигокристаллы ведь тоже в п-п-приниципе невозможны. Но, Боже, какие они нам дают преимущества! Одни эти продвижения – чего стоят. Представьте, ведь ни один нормальный человек просто не в состоянии представить себе огромное поле и смысл всех деловых процессов, которые происходят в одном, скажем так, государстве. Но если поделить эти процессы на сотни мелких и конкретных составляющих, расположить определенным образом в гигантской памяти системы машин – то ведь можно будет всем этим весьма продуктивно управлять!
     - Ну это вы переусердствовали, уважаемый коллега, - взвился вдруг Женя Патокин. – Система продвижений и постоянное обрезание наших возможностей – это вовсе не выход. Да достаточно одного-двух разумных и талантливых людей… Господи, что я несу?
     - Нет, вы в чем-то правы, Женя. Но сверху-то все увидеть может только существо, обладающее возможностью озарений. А это ведь очень мало кому свойственно. Обычным людям вполне удобно все тщательно распределить по кусочкам, вот как, скажем, ваш салат.
     Женя кашлянул и отложил ложку. А Пеструха продолжал со своего высокого места:
     - Как я мог бы работать! Какая мощь у этих фиктивных кристаллов! Но по поводу чувства.... Это я, Леонид Михайлович, прочитал однажды в сборнике статей приверженцев такого научного направления... темпористики. Он-н-нии предупреждали-и-ииии... Не идите на поводу. Вам предложат великие возможности, и поведут на поводу... И лишат вас...
     - О-о-о! - Женя Патокин вдруг посерьезнел, оставил смущенно улыбающуюся Ульяну, пробрался к академику и подал ему руку.
     Старший коллега уже и так начал спускаться со ступенек.
     Потом представители Академии раскланялись, пожали руки близкостоящим и ушли с территории Климаши.
    
     39
    
     Второй раз Анпилогов приехал в Ошалово незадолго до отказа всех систем на лигокристаллах, сразу после инцидента на орбите, в составе правительственной комиссии.
     Спутник слежения Сполох, постоянно находящийся на связи с системами Ошаловской станции, неожиданно пропал с экранов радаров. Приборы зафиксировали взрыв. Сразу же после этого прозвучало грозное заявление Петруничева и Нифонтова для ряда заэкранных держав в связи с потерей нами спутника Сполох и содержащее намеки на вероломное нападение на наше астросферное устройство и, соответственно, на территорию государства. Это заявление действительно было грозным, и отнеслись к нему очень серьезно, так как государство, обладающее монопольным владением технологией лигокристаллов, вызывало постоянную тревогу и его относительно тихое сидение за глобальным параметрическим экраном пока всех устраивало.
     В свое время Леник был просто поражен, с какой тщательностью подошел международный экспертный совет к расследованию инцидента на орбите, были рассмотрены километры лент телеметрической информации, ошаловские диспетчеры опрошены несколькими государственными комиссиями, но ровно никакого намека на приближение к станции посторонних устройств и ровно никакого постороннего лучевого фона обнаружено не было. Проблема так и повисла, и Леник прибыл с одной из последних комиссий. Он долго слушал скучные рассуждения сотрудников в демонстрационном зале. Потом вышел наружу, и тут что-то его потянуло походить по станции.
     Спустившись по лестнице, он увидел дверь, видимо ведущую в подземные помещения. За дверью шли коридоры, новые коридоры и лестницы. Сам не ведая как, Апилогов добрался до проема, за которым виднелся слабый отблеск света. В проеме открылось тускло освещенное помещение, заставленное приборами и еще какими-то предметами. По стене рядом с ним тянулись книжные полки, в глубине комнаты, вроде бы, просматривалась кровать, на которой кто-то сидел, а прямо посередине стояла обычная домашняя батарея отопления, покрытая грязновато-бежевой масляной краской, от которой к окну шла тонкая труба и потом ныряла куда-то вниз, в дырку в полу.
     - Эй! – позвал Леник, - Здесь есть кто?
     С кровати поднялась крупная женщина в полурасстегнутой грубой мужской сорочке, медленно подошла к нему, и Леник узнал повзрослевшую и даже как-то постаревшую выпускницу лиготехникума Зинаиду, которая тогда во время его первого посещения Ошаловской станции бодро говорила с трибуны о завоевании Космоса.
     - А, ты тоже пришел… послушать. Их… - проговорила Зинаида низким голосом.
     - Что, кто-то еще приходил? – спросил Анрилогов, веря и не веря в старую байку.
     - Приходил. Нифонтов.
     Леник смотрел, как Зинаида прошла с старому холодильнику в углу, достала оттуда бутылку, хлебнула из нее и повернулась в сторону батареи.
     - Ну? – она протянула руку к Анпилогову.
     Он сделал несколько шагов и сел рядом с батареей на грязноватый пол.
     И потом батарее забулькало.
     Этот свой проход он будут вспоминать, как один из снов. Леник иной раз видел сны.
     В батарее свистело и булькало, Зинаида снова села на кровать и раскачивалась в такт этим звукам.
     Анпилогов ковырнул пальцем нарост краски на батарее и вдруг понял, что появился голос, но, пожалуй, и не Зинаидин вовсе голос, а словно исходит ото всюду тихое нытье, приправленное непонятно знакомым гулом: “Слабость.. без деятельности… нефункциональная сырость всюду. Пропажа вектора сулит забвение, нет никакого смысла в затекании, в отсутствии забот, в поддержании удобств. Не возвести крышу - оставить один на один с небом. Но атмосфера давит и крошит. Потеряли вектор, застыли, обустроились…».
     А потом, престав раскачиваться, Зинаида совершенно ясно произнесла:
     - У тебя - есть? Есть? Храни, пригодится!
     Анпилогов замер. Вместо того, чтобы спрашивать Зинаиду, что она вообще здесь делает и что такое сейчас произнесла, Леник подтянул колени, оперся руками о пол и поднялся. А когда поднимался, ткнулся носом в батарею и заметил, что стык в самом низу у пола слегка подтекает, и на полу образовалась малая желтая, пряно пахнущая лужица.
     Он спросил только одно:
     - С Нифонтовым-то как?
     - А никак. Не поговорили. - Со вздорным напором отчеканила Зинаида.
    
     40
    
     Запаска
    
     Как это произошло – каждый рассказывал потом по-своему.
     Я проговорил в себя сразу: «Этого и следовало ожидать», как потом по совсем иным поводам все повторял: « Накроется медным тазом».
     Начало, то есть самые первые признаки этого начала, я приметил во время поездок в Ошалово-2. Такой размах – и гигантский основной корпус с телеметрическими постами, с модельным залом и лабораториями, демонстрационные постройки – с планетарием, с показательными тренажерами, со зверинцами – и бутер-итер, чего там только ни понаделали! И еще ведь были заложены несколько строений – а бюджет, а этажность! Я уж не говорю о подземной части сооружений… Честно говоря, я не больно-то интересовался Ошаловским вопросом, да все было и под каким-то особым грифом - но определенно видел – Нифонтов кинул на этот объект все свои оставшиеся силы. Напоследок. Видимо, Зинаида, начальник службы телеметрии станции слежения Ошалова-2 – была права: Нифонтов верил, что лигокристаллы и на славу и на беду – подкинули невесть какие пришельцы и всеми силами пытался с ними связаться, найти хоть какой-то общий язык и, соответственно, поиметь «всеобщее знание и неодолимую власть»…
     Но опять же, как и намекала та же Зина, «они», если «они» все же были – а в дальнейшем я получил немало доказательств, что все же были, но искал-то Нифонтов совсем не там! – с одним из руководителей нашего Государства в контакт не вошли. А ведь Зинаида всегда была у них на связи, и астросферное или космическое назначение Ошаловской станции – это вовсе побоку. Думаю – что же я такое несу-то? – «они» просто поняли, что станция создавалась ради поиска хоть какой-то связи, и, послав подальше всех государственных чиновников, нашли себе способ связи – фанатичную Зинаиду.
     И вот в чем я сам себе боюсь признаться – они ведь, вроде, и со мной поговорили. Вернее, повещали, или засадили мне в башку, или… как бы это сказать – имплантировали в сознание – свое послание. А потом я сам перевел в слова: « У тебя есть ценность, клад. Сбереги, пригодится».
     Были ли еще люди, с которыми они поговорили? Видимо, да. И в свое время, много много раньше, те же Нифонтов с Петруничевым – иначе откуда бы взялись записи в пожелтевшем блокноте? А уж те, что без ноздрей… Не знаю я и знать не хочу.
     А по мере того, как темпы добычи породы типа «Л» замедлялись, строительство Ошалова-2 начинало сворачиваться, деятельность станции становилась все менее заметной, мои командировки откладывались, а потом и вовсе все отменили «из-за отсутствия финансирования». В последний раз я был в «Ошалово-2» после инцидента на орбите. Руководство станции (всех, кроме Зины), перевели на новое место работы, а инцидент замяли, «дабы не портить отношения с заэкранными».
     Но потом хватило одной фразы академика Пеструхи, которую он передал «за экран» через неизвестного посредника:
     « Взрыв спутника не имеет ровно никакого отношения к терриальной политике. Полагаю – и даже уверен – нам ясно дали понять: «Не суйтесь!». Впрочем, возможно, что это и демонстрация грядущих перемен, ведь «Сполох» был начинен системами на лигокристаллах, и последние просто лишили поддержки извне. Что может произойти в любое время и со всеми остальными устройствами подобного типа».
    
     41
    
     Имитация
    
     Леник глядел как обычно на кроссировочный шкаф, глядел, и не видел его. Он так привык к ненавистной ему картине синих полок, стекающих с них переплетений толстых вздутых наглых кабелей, привычно терпел, что эта картина закрывала ему обзорный вид на отдел и светящийся эркер, открывающий кусок пространства за ним, что даже и не заметил, что в этой картине произошли некоторые изменения. Он заметил их только когда оторвался от полуслепого созерцания, получив несколько отрывистых приказов корпа, выкрикнутых механическими голосами, прочитал несколько служебных писем и одно личное, но довольно небрежно замаскированное под служебное. Леник отметил про себя, что в последнее время стали плохо отслеживать личную переписку – ух, раньше за это драли! – прочитал несколько строк, утопленных в форму заявки на канцтовары. И тут взгляд его снова упал на шкаф – и он увидел это!
     Наполненные упругой силой проводящих жил толстые кабели, словно бы обмякли, глянцевое их покрытие пошло волнами, словно от внутреннего жара – хотя, сидя совсем рядом, никакого повышения температуры и никакого запаха гари Леник не ощутил. Кроме того краска на всегда победно поблескивающих синих полках вдруг растрескалась, а верхняя полка вообще покоробилась и провисла, словно пытаясь скинуть с себя плоский передающий корп. И даже, как показалось Ленику, возник и звук – п-ффф! – так сдувается резиновый мяч. Анпилогов моргнул, потер глаза – и тут услышал нарастающий со всех сторон шум – кричало сразу много людей, но, видимо, в разных местах, и не от боли, не от страха, а от какого-то изумления. Потом возник короткий растерянный грохот – видимо что- то сорвалось, прокатилось и уперлось в преграду.
     И взмолилась сирена.
     Леник привычно перевел глаза к корпу, ожидая сообщения от начальства, и замер. Впервые за все годы правления этих ящиков, корп не светился. И молчал.
     Вбежал, как тогда с бригадой и шкафом, взмыленный, выворачивая вбок голову на короткой шее, Гера Фельдштейн и заорал:
     - Все, Леник! К начальнику комплекса, бегом! Все!
     Лифты не работали, пневматика переходов между корпусами замерла, Леник понесся бегом, тяжело припадая на внезапно вспомнившую о своей болезни пятку. И пока он бежал и в сознании свербила привычно-назойливая мысль: «Не ешь соленого, обжора!». И пробегая вдоль тщательно обстриженных кустов, краем глаза, Леник заметил безжизненно лежащего под ними Дворового. Он лежал ничком, и что-то сочилось справа из его неправильной головы.
     И потом рядом с бытовой мыслишкой о соленом и безжизненным телом под кустами, перед Леником встали образы катастроф, которые мог повлечь за собой повсеместный отказ систем автоматизации, а ведь на них, казалось бы, сейчас держалась буквально все. Он почему-то видел перед собой ту самую плотину возле Учгородка, где бесились бурые струи, видел огненные глаза домн, и абрис труб пригородных атомных мини-станций, обозначенный яркими желтыми фанариками.
     По лестнице он уже еле поднялся, пятку резала подловившая самый неподходящий момент боль.
     В кабинете начальника комплекса, ранее принадлежавшем Кэтэвану, да так негласно и сохранившем его имя, собралось уже все гладколицее руководство. Такое впечатление, что ждали только Анпилогова. Как только он появился, начальник, уже во второй раз сменивший начальника, который был после Кэтэвана, сообщил, сдавленно и глухо, глотая слова:
     - Сотрудники! По…положение крайне серьезно. По невыясненным пока причи… причинам во вверенном мне комплексе внезапно вышла из строя вся техника, собранная на основе комплектующих класса «Л», то есть на лиго… к-ха…к-ха… на лигокрис… Будем надеяться, что это временные недоработки и в ближайшее время поступят соответствующие распоряжения.
     Все молчали, некоторое время никто просто не знал, что сказать. Потом появился звук, который никто просто не ожидал услышать. Это был звонок, обычный телефонный звонок, а не бодрая мелодия или синтезированный окрик корпа. Сменивший начальника поочередно посмотрел на все темные сейчас экраны, и принялся бесцельно вертеть головой – откуда звук? – а Леник вспомнил, где всегда стояла эта штука, подошел к краю секретарского стола, упиравшегося в подоконник, сдвинул занавеску и вытащил округлый телефонный аппарат с обычной дугообразной трубкой, придавившей контакты. У аппарата была одна особенность – глухой, без цифр, в отверстиях, диск. Анилогов машинально схватил трубку и поднес к уху:
     - Начальникам комплексов! – прохрипела трубка голосом накричавшегося человека, причем голос показался Ленику знакомым, – Всем начальникам комплексов! Немедленно задействовать всю резервную технику. Вскрыть запаски и подключиться общей аварийной сети! Начальникам комплексов!..
     Леник громко и почему-то брюзгливо повторил услышанное перед собравшимися, и кто-то из гладких, уже не в силах сдерживать отчаяние выкрикнул:
     -Анпилогов! Климашу! Климашу – в аварийный режим!
     Леник знал инструкцию – в аварийном режиме Климаша, а также вся замороженная дискретная техника «заэкранного производства» комплекса энергетиков, а также клоны, схороненные в Горчишном доме, должны были включиться в систему поддержки сети пригородных атомных станций. Поэтому он тут же сорвался с места и, забыв про пятку, понесся на Вторую территорию.
     Там было полутемно, но, как ни странно, горела круглая лампа над сдвинутыми столами. Здесь никто еще ничего не знал.
     Климаша ровно и спокойно гудела, и это напоминало дыхание спящего великана, и вторя дыханию, по ее стенкам ходили равномерные волны диодовых огоньков.
    
    
     42
    
    
     Неделю, как в до сих пор не забытый период водворения корпов в ка-бе, сотрудников с территории не выпускали. Связь практически не работала, только руководство, охранники и военпреды могли пользоваться телефонами с безглазым диском. Слухи просачивались только из проходной – туда пробирались родственники сотрудников и кричали что-то сквозь окна и опущенные решетки. Выходило, что за забором все нехорошо, но в городе пока особых катаклизмов не было. Стало быть, резервная техника залатала хоть какие-то дыры. В конце недели Леник исхитрился и добился разрешения связаться через диспетчера в Доме властей со своей семьей. Жена тут же заплакала и попросила хоть как-то помочь с детьми и достать дополнительные талоны на газ и свет. Леник поохал в ответ, заверил, что непременно забежит – и тут же обратно, потом получил пропуск на пребывание в семье в течение 6 часов, и выскочил за забор.
     В баке осталось еще немного горючего, кое-что из добытого с автобазы, удалось протащить мимо ошарашенного охранника. В конце-концов, Леник схватился за руль и полетел в сторону Плещеева.
     Дороги были пустынны, только иногда пролетали перегруженные молчаливыми людьми в черном грузовики. По обочинам выстроились легковушки, брошенные, покоробленные, некоторые еще догорали, испуская удушливые запахи горелой резины пластмасс.
     Проезжая мимо ошаловского леса, Леник заметил сиреневатое свечение над соснами, но не придал этому значения, решив, что там просто сконцентрировались темные тучи и сквозь них просвечивает солнце.
     Анпилогов рвался к железному дому на горе, ему нужно было, наконец, понять! Он был уверен, что вытрясет из Явича то, что тот не сказал ему в прошлую их встречу.
     Калитка оказалась распахнутой, решетка поднятой, собака, видимо, вырвалась на свободу. Леник бегом преодолел лестницу и принялся стучать кулаками в черную, гладкую, глухую дверь. Ему уже стало казаться, что Явич не появится оттуда никогда, но тут заскрежетал засов, и над цепочкой появилась его полуседая голова.
     - Ну, пророк от лигокристаллов, ну?! – накинулся на него Леник и стал рваться внутрь.
     Выборгский скинул цепочку и впустил его. Леник с размаху влетел в недавно выбеленную чистую и светлую комнату и продолжил натиск:
     -Ты мне все скажешь, бутер щербатый!
     Явич провел темной клешней по щетине на подбородке и поморщился. Ругательство, брошенное Анпилоговым, считалось на Ледострове крепким и наиболее оскорбительным.
     - И с чего бы это ты, Носатый?.. – начал Явич неуверенно.
     - С чего? Ты хоть радио слушаешь?
     - Так в поселке же электричества нет, вот и калитка не работает. Я и собаку спустил – пусть погуляет. И батарейки все сели.
     - Ага, значит, ничего не знаешь - не ведаешь? – прищурился Анпилогов.
     - Да-а-ааа… - протянул Выбогский, - и хлеб в доме кончился, и идти в магазин сил нет, там, правда, в подвале тушенка осталась. Много.
     - Понятно, Явич, ты вполне можешь продержаться, - Леник слегка остыл и сел на черный, обитый древней потертой кожей, диван.
     Выборгский, в конце концов, перестал жаловаться, притих, посерьезнел и выслушал рассказ Леника молча, не перебивая.
     И покуда Анпилогов говорил, срываясь на крик, объясняя про пригородные станции, плотину под Учгородком, архивы, «переведенные на ящики» и прочее и прочее, о чем он подозревал, но у него не было ровно никаких данных из-за недельного глухого сидения за забором, лицо Явича становилось все более серьезным, более успокоенным, причем, словно бы даже более молодым – оно разглаживалось, сбрасывало выражение жалости, зависимости от мелких страхов. Явич постепенно возвращался к себе – к себе стойкому, жесткому, умному, тому, которого Леник знал по Ледострову.
     Дальше пошла речь о дороге, отсутствии топлива, горящих автомашинах, и грузовиках, несущих куда-то людей в темной, словно одетой наспех одежде.
     - Армия? - спросил Выборгский.
     - Не знаю, ни бутера я не знаю! – визгливо выкрикнул Леник, - Наш охранный отряд и военпреды молчат и гужуются в курилках.
     - А что за башнями? - Явич преобразовал и свои жалостливо распахнутые слезящиеся старческие глазищи, собрал их в острые щели, на которые тут же наползли вздутые веки, и бросил на Анпилогова быстрый испытующий взгляд.
     - Де не фига там нет, за башнями! Старцы давно сгинули, нам давали одно изображение на лигах. А где те лиги? Телевидение ведь все было из корпов, другого пока не наладили, но, говорят, регулярно идут передачи как с радиостанций со старой аппаратурой, так и по сохранившейся еще трансляционной сети – и это, кстати, хоть как-то стабилизирует жизнь.
     - И ты эти передачи слышал?
     - Мне – не до них. Но я слышал другое – голос из телефончика с диском без цифр.
     Явич прикрыл глаза и кивнул.
     - И кто там был, на вертушке?
     - Вот ты хочешь, чтоб я все знал… Я же, как кур в ощип… Голос, голос, - Леник вцепился пятерней в коротко остриженные полосы, поелозил подушечками пальцев по коже, словно бы стараясь утихомирить разгоряченную голову, и тут вдруг сообразил, об этом голосе, - Явич, а ведь это Женька Патокин. Ей Богу. Хриплый, сорванный, но его… Явич, может быть такое?
     - Может, - твердо сказал Явич. – А этот, в лаборатории-то твоей? Толстый, кряжестый… Пень? Да, да, Пень. Он как?
     - А он, как раз, и смылся куда-то. Мне нужно было подключать Климашу, работы круглосуточные, а Пень – как сквозь землю. И как он вышел за забор – просто и представить не могу.
     - Святая ты душа, Леник. У меня была с ними связь, через сына, через Олега. Но потом они меня подзабыли, стар я слишком. Но организация существовала, и, видимо, был крепкий куст в Доме властей. Какое-то время они поработают, думаю, но потом их …- Выборгский резанул искалеченной рукой по воздуху. Здесь таким людям власти на долгое время не дают.
     Леник задумался, подошел к окну. Уже почти стемнело, глянцевые листы вишен стучали в стекло, небо было подсвечено странным сиреневым цветом, словно за облаками кто-то включил люминесцентную трубку.
     Выборгский взгромоздился на табурет, чиркнул спичкой и зажег керосиновую лампу, подвешенную к чистому белому потолку.
     - Значит, говоришь, матросики наши, Нифонтов-то с Петруничевым, накрылись?
     - А ты думал как? При такой-то нервной жизни? Откуда силы?
     - Не скажи, не скажи, - прошептал Явич, - Эти, что без ноздрей, они…
     - Стало быть, ты такого не удостоился? – Леник протянул руку и ткнул пальцем в хитро вырезанную, извилистую ноздрю Явича, из которой торчали седые волоски.
     И Выборгский вдруг захохотал, отчаянно, яростно, откинувшись на черную потертую спинку дивана. При этом приоткрылись его пожелтевшие, кое-где пообломавшиеся, но еще полностью свои, крепкие зубы, которые он умудрился сохранить даже на Ледострове, жуя запасенные кору и ягоды. Потом он провел клешней по лицу, смахнул с глаз слезы и заявил:
     - А я, Леник, их умнее. Вот.
     Анпилогов ухватился за это словечко «их» и взвился.
     - Кого это «их», Федор Иваныч? Кого именно? Из какой, извините, планетной системы? А галактика-то там наша? То есть – соседи это или вовсе иногородние?
     - Не-е-е-т, Носатый! Здесь, думаю, что-то вы с сотрудником Нифонтовым, со своим постным огнем и многотонными изделиями, просто, в буквальном смысле этих слов, попали пальцем в небо.
     - И откуда же они взялись? – ядовито спроси Леник.
     - Они? Не знаю, Носатый, не знаю. Но у них, полагаю, есть свое место. И не в таком нашем примитивном вместилище, как пространство, или, как Нифотов-то все – космос, космос… Здесь совсем иное вместилище, и как-то это все связано с нашей головой, - Явич погладил себя по редким, седым, слишком отросшим волосам.
     Анпилогов снова вернулся к окну, поковырял стекло ногтем, потом покружил по комнате, поддергивая брюки и затягивая на новую дырочку ремень.
     - Ну, это ты так считаешь, Явич. Допустим. И когда же ты обнаружил их, в этой… немаловажной детали своей фигуры?
     А Выбогский вдруг словно переломился пополам, склонился к коленям, спрятал лицо и снова перешел на шепот:
     - В Реальном. Мы собирались у Артамоныша, нашего учителя по естествознанию. Он говорил про вертикалистов, про их правила. Все, кстати, вполне разумно. Правда, позже я с ними разошелся в некоторых постулатах… И во время речей Артамоныша, я все время ощущал в себе еще и другой слой речей. И там тоже было много верного и сообразного моим собственным суждениям. Даже казалось, что все придумал я сам: и про породу, и про включения, и про управление народами на их основе.
     - То есть, - Леник присел на корточки и попытался заглянуть в глаза Явича, - в тебя заложили, скажем так, предпрограмму.
     - И Выборгский тогда чуть приподнял голову и поглядел куда-то наружу, вроде и не ечая больше Леника, куда-то вперед и вверх, туда, где горела красноватым огоньком керосиновая лампа, вдруг начавшая покачиваться, подгоняемая неизвестно откуда взявшимся сквознячком. На лице Выборгскогоо в этом неправильном свете обозначились височные кости, бугры лба, а из провалов глазниц выплыли отсвечивающие красным белки, лишь внизу уступившие место сектору темной радужки.
     - Предпрограмма. Предпрограмма есть у гения. Гений – это предпрограмма.
     - Ой, Явич, - Леник поднялся и брезгливо отряхнул брюки, - Бормочи ты, что хочешь. Только я думаю, что у «них» есть вполне конкретное обиталище. Во всяком случая я видел нечто оч-ч-чень даже материальное – желтое озеро в провале в степи, под городом Яицком. И над озером – сиреневый дымок.
     - Возможно, ты и прав, Носатый, - Выборгский ни с того ни сего сладко потянулся, - я ведь тогда в Пятом мятежном и насобирал желтой породы, от которой иной раз и шел твой, как ты выражаешься, сиреневый… Был еще и вовсе лиловый камушек… - но все это Выборгский уже еле выговаривал, язык его заплетался и одной рукой он взбивал цветастую подушку в углу дивана.
     А потом стал устраиваться поудобнее, то так, то эдак, подгибая ноги и подкладывая под щеку ладонь:
     - Ты, Леник, притуши-ка лампу. Спать хочу.
     Анпилогов махнул рукой, разобрался с лампой и захлопнул тяжелую черную дверь.
     Когда на обратной дороге он проезжал мимо Ошалого бора – все небо окрасилось над ним ярко лиловым, свет шел снизу волнами, видны были и всполохи с желто-белым ободом. Леник понял – это полыхала Ошаловская станция слежения – полыхала странным, нетерриальным огнем.
    
    
     43
    
     43
    
     Барокамера
    
     Поле кнопок поплыло перед его глазами - красные, желтые, синие - грубые цвета. Анпилогов жал и жал на свою кнопку - пропуск не выпадал. Знакомый до каждой родинки на лице и каждой желто-седой толстой волосины в бровях, охранник разводил руками - пропуск не вылетает на ленту транспортера. Что-то испортилось? Или?.. Невероятно. Но будто сквознячок пронесся по проходной.
     - Звони! Звони, приятель, ведь там - хрен знает что... Система в развале, план всмятку! Звони, мать твою!
     - Пропуск ваш... Пропуск ваш заблокирован, Леонид Михайлович.
     - Хана! - проговорил подошедший к проходной Пень.
     - Двигайтесь же скорее, сотрудники! - возник сзади истошный женский визг, - Звонок же через три минуты, а вы там чикаетесь!
     Женский визг стоял от Анпилогова за 6 человек: Пень, Демура, Ульяна, Синицын, Майка Городочница, Гера Фельдштейн. У всех пропуска оказались заблокированными.
     Пришлось отойти и переждать паническую толпу. Ввинтился и разросся до рева звонок. Мгновенное столпотворение, пробка, затор - и проходная опустела.
     Анпилогов и его сотрудники остались в пустом помещении проходной, где еще стояли штабели светлых кирпичей для запланированного ремонта и выблескивали из крафтовой упаковки толстые стекла.
     - Звонок - а ты тут стоишь - и никуда не двинься, - выдавил Демура, и все поняли, о чем он говорит и насколько это непросто для каждого.
     Время, когда звучит эта разрастающаяся сирена, скромно обозванная звонком, давно стало для них рвущем внутренности кличем, стремлением - успеть, не отстать, пронестись по территории ка-бе, пройти все посты охраны и, еле дыша, застыть за своим столом.
     - А у меня там тапочки в ящике... - потерянно сказал Анпилогов.
     - Фолкнер… в столе остался. А ведь в среду просили вернуть, - проговорила Ульяна.
     - Лак! Бронзовка... - всхлипнула Алла.
     Фельдштейн повел головой на низкой шее и, как всегда, боком шагнул к внутреннему телефону. Поговорил - и быстро вернулся к своим.
     - Отдел закрыли, - сказал он просто, - Говорят - пора вам новую работу искать.
     - За забор! За забор! - вдруг ернически заорал Анпилогов. - Все - за забор!
     В первую минуту после сиренной паники он почувствовал облечение, прям-таки чувство полета, словно оторвал шасси от поля. Он решил больше не выяснять, что и как (внутренне он прекрасно понимал это и так), и увел свою команду через разросшийся парк, через пятачок стариков-танцоров, через массивные литые ворота - к полной троллейбусами улице, бытовой бедной жизни пятиэтажек и криминальному, корсарскому, почти рецидивистскому промыслу. Ведь сколько раз ему намекали, что при нынешнем безрыбье его отдел с его затратной техникой, сложными технологиями – никому особо не нужен. А он еще и выбивал, для своих специалистов зарплаты повыше, требовал продовольственных заказов и раз год – путевку в санаторий.
     Так крыша? Крыша – это Горчишный дом. День позднего лета, с уже усталой грязноватой зеленью, покусанной жучком и полусвернутой над жилищами мглистых, паутинных личинок, насупился тучами, которые дают духоту, нарушаемую лишь сквозняками возле проточных переулков. Но тучи вдруг прорвало, и пошел крупный дождь, сильно охладившийся в высотном рефрижераторе.
     Сотрудники шли за Анпилоговым, словно гусята за гусыней. Он спиной чувствовал их ошалелые от неожиданной свободы, но уже взрывающиеся голодным перепугом взгляды.
     Леонид Михайлович думал сразу и о беспомощном майкином паралитке-отце, и о кропотливой демуриной Серафиме, которая снова пойдет нянькой в детсад, и о том, что Пень сызнова траванется денатуратом, а Синицына призовут за новый, куда более высокий и с пропущенным поверху током высокого напряжения, забор. И что Уля, в конце концов, просто покинет государство.
     Он все это осознал спиной, своим крепким позвоночником.
     Бывший начальник отдела имитации повернулся и повернулся и резко скомандовал:
     - Синицын - поможете мне подготовить документы для образования юридического лица. Гера ... ты пойдешь к коменданту Горчишного дома. Поставишь ему там... У меня под кроватью еще в канистре осталось...
     - Поставлю, Леник, - сердечно обрадовался Фельдштейн.
     - Ульяна... Вы зайдете на кафедру и предложите 3-4 отличникам, которым отдел выплачивал стипендии, стать нашими стажерами.
     - Отправляемся, в плаванье, Леник? - спросила Майка Городошница, интимно взяв его под руку.
     - Да, - горловым, вкусно заглатывающим буквы голосом ответил Анпилогов - но в очень-очень автономное.
    
    
    
    
     44
    
     И еще вдруг вспомнил второе – то, что иной раз всплывало. Он снова был маленьким, играл с пацаненком на бедной деревенской помойке и видел перед собой его шелушащиеся щеки, и сопливый нос и слышал его слова: «А вот, может, этой ерунды где-то и вовсе нет, а здесь у нас – навалом! И ты скажи – почем там ее можно будет продать?»
     Откуда, что занесло в его головенку эту фразу – «где-то нет, а у нас – навалом!». Это сидело во множестве поколений до пацаненка, и навеки засело в Ленике.
    
     45
    
     Барокамера
    
     Леник слез с электрички, спустился по лесенке с платформы, быстрым шагам прошел к руслу дачной улицы, втекающей в большую поляну перед платформой, и тогда получил, наконец, свой заслуженный дух - горячая сонная сосновая смола, шорох белого песка, острова колкой травы. Анпилогов вступил в дачную улицу, словно в отвоеванную страну, и провел неблизкий путь среди горделивых двухэтажных, украшенных верандами, резными светелками и башнями, домов заслуженных деятелей к снятой им накануне даче. Ему предстояло в первый раз в жизни переночевать в этом заповедном месте, полным сейчас перепуганных переменами владельцев, привыкших к спокойной, размеренной, в меру обеспеченной жизни.
     Леник достал ключ, открыл калитку, прошел по боковой дорожке между кустов малины, уперся в стену из потемневшего соснового бруса, зацепил раму окна, приоткрыл его, подтянулся, перекинулся на подоконник и спрыгнул в комнату.
     Веруня, свернувшись калачиком, устроилась с книжкой на кровати, стоймя прислонив подушку к никелированным прутьям спинки. Анпилогов стянул жаркий пиджак, скинул ботинки и заполз в это пахучее нутро полуденного покоя, постепенно, всем телом, почему-то сомкнув руки за спиной, разрушая его, внедряясь, веселясь, скрипя колчужной сеткой.
     Веруня уже слегка загорела, и очень жаловалась на хозяйку, академическую даму, вдову, "которая и не работала никогда, а все имела".
     Здесь на Веруне был цветной измятый халат без рукавов, но сшитый из такой же мягкой ткани, что и белые халаты работниц архивов, и постоянно расстегивающийся на груди.
     - Мне хозяйка говорит - а что вы не уезжаете, все же уезжают? Я отвечаю, что у меня же работа, а она - да у всех работа рухнула... И ведь верно, у нас всех сокращают.
     - Ну, это все пока... - Анпилогов со счастьем в пересохшем горле отхлебывал чай, согретый на стоящей тут же в комнате плитке. Веруня купила в магазине на станции розовые конфеты-подушечки, начиненные кислым переваренным джемом, и Анпилогов с тем же счастьем, но уже в языке и небе сосал начиненные подушечки.
     - Сейчас не только мы разворачиваемся, многие начинают. Собираем технику, сделаем к ней программы. У нас же - запас умений, мы же такое делали! Ребята хорошие... Попросилось еще несколько человек из ка-бе. Даже, знаешь, я, наглец такой, позвонил главбуху, а он очень толковый дядька. Предложил перейти ко мне. И он...
     - И что? Ты совсем заврался, Леник... - со страхом в голосе переспросила Веруня.
     - Он сказал, что подумает. И... - Анпилогов поперхнулся, и выкашлял кусок конфеты, - Вчера звонит - бери меня со всеми потрохами! Я взял. А еще, знаешь!.. Я, - Леник причмокнул, - я там, … ну, можно сказать, своровал, одну вещь.
     - Леня, что ты говоришь! – ужаснулась Веруня.
     - Ну да, подогнал грузовик, шофер сделал вид, что вывозит устаревшее оборудование – да так, впрочем, оно и было, - документацию мы ему подтусовали, оборудование мешковиной укутали – и вперед!
     - И что же это было, Леник?
     - А… ничего, - вдруг посерьезнел Анпилогов, - Это была моя вещь. Лично моя.
     Веруня не стала выяснять дальше и грустно посмотрела в сторону.
     - Хозяйка все время шипит, что ты - империалист, и что вас всех в августе пересажают.
     - Да что ты с ней разговариваешь, Веруня, ей Богу!
     - Ну как я могу с ней не разговаривать, я же через нее хожу, она же спит в той комнате - Веруня указала на дверь, - а как я иначе выберусь наружу? Я же не могу, как ты, все время лазить в окно.
     - Можешь-можешь, - игриво сказал Анпилогов, склонив голову к массивному плечу, прямо как Фельдштейн.
    
    
     46
    
     Коля Демура тогда вошел боком в закуток Анпилогова, который тот выгородил себе на арендованном этаже в Горчишном доме. Итак, Демура вошел и встал, как бы, между прочим, вполоборота к Анпилогову, отставив слегка косолапо в сторону одну ногу и перенеся тяжесть тела на другую, опустил кудрявую, но, словно уставшую от буйных волос голову к плечу, и сказал:
     - Лень…Михалыч…Наши люди что-то обижаются.
     - А что, Коль, не все так? – спросил Анпилогов, - Сам знаешь, что денег мы пока не зарабатываем.
     - Денег не зарабатываем – ладно, - сказал, поморщившись, Демура, - Но у нас действительно не все «так». Люди почти не говорят друг с другом, каждый таит свою, скажем, деятельность, от ближайшего сотрудника – где какие заказы проходят не знает никто, помимо непосредственного исполнителя, половина людей числятся в непонятных фирмах где-то на стороне. Скажем, бухгалтер. Ты же переманил главбуха прямо из нашего ка-бе, так? Разве это честно? Ты не мог найти человека где-нибудь еще? И потом, вы с Майкой ездите на машине обедать, его не зовете – я уж не говорю о нас с Пнем, с ребятами…
     - Но у нас с Майкой была назначена встреча с заказчиком! Это был деловой обед! – вспылил Леник. - Должен же вам кто-то добывать работу и деньги. Это всегда входило в мою компетенцию.
     - Да не в этом дело! Ты вышел за забор точно так же, как и мы. Ты обещал, что по-прежнему будем вместе. А узакониваешь… субординацию. И Фельдштейн ведь туда же, и Майка!
     И Анпилогов встал, взял Демуру за локоть, подвел к окну и прочитал небольшую лекцию:
     - Как известно, старые сотрудники обычно поддерживают между собой очень тесные и неформальные отношения, но по мере роста бизнеса и прихода в компанию новых людей - выстраиваются и новые уровни, а бывшие партнеры по команде не всегда готовы ни к изменению статуса коллег, ни к соблюдению дистанции. Энтропия растет, сохранить между партнерами те же отношения, что и в период создания компании, как правило, невозможно.
     - Да что ты говоришь! – высвободился Демура, - Это твои люди, и они сидят тут с тобой совершенно без средств, поскольку надеются, что мы переменим обстановку. Они вот попросили меня выяснить хоть что-то, поговорить с тобой!
     - Ага, стало быть, ты - представитель! – вдруг рассвирепел Леник, - Ты решил организовать профсоюзный комитет?
     - Причем тут?.. – нахмурился Демура.
     - Так вот! Никакого профсоюза я не потерплю. А если ты считаешь иначе…
     Тогда Демура вышел из закутка, потом достиг двери на лестницу, дальше стал спускаться.
     - Коль! Коль! Но ведь имущество-то я перевез! Твое ведь будет дело! – Анпилогов бежал вслед за сотрудником, но настичь легконого Демуру на лестнице уже не удалось – и Леник, запыхавшись, стоял у двери, возле которой тогда еще не было никакого поста охраны, и глядел, как Демура уходит.
     Он шел, не оглядываясь по осаженной желтеющими липами улице, шел очень легко. Было тепло, хотя лето подходило к концу. Демура приспустил пиджак с плеч, но не вынимал руки из рукавов, да так и бежал, откинувшись, высвобождаясь из горбатившего его пиджака, выдвинувшись вперед к позднему, почти осеннему солнцу.
    
    
     46-2
    
     Свой загородный дом, который начали строить, как только в Барокамере появился намек на то, что появятся деньги, Анпилогов воспринимал как вот эту самую изрытую глину с ямами и горушками, а затем, как свой апартамент под крышей - и больше не воспринимал никак.
     Поэтому и задумал свой Бак на слиянии речек. Там он себе отвел хороший люкс с камином и большим овальным столом в гостиной, куда можно было зазвать важных для него в данный момент людей. К люксу неплохо относилась и Майка Городошница – да много ли им надо, в сущности?
     Но в загородном обиталище, в конце концов, образовался еще и участок ( когда ямы, зарыли, а горушки заровняли). На участке Леник велел врыть стол под яблоней – это было обязательное условия - и в более-менее приличную погоду, под вечер, он отправлялся туда есть. Он сидел с большой глубокой тарелкой или скорее фаянсовой миской густого супу, куда еще и наламывал хлеба, нагребал суп в объемистую ложку, некоторое время держал ее перед собой, потом рывком отправлял в рот и долго не вынимал.
     При этом никакого второго или там десерта он себе не требовал.
     Однажды, сидя за эти столом… Под вечер это было или днем? Нет, скорее днем, потому что птицы рано ложатся спать и куда-то деваются - на яблоне завозилась какая-то кучка жирных ворон. И одна жирная ворона с серым выступающим брюхом, с короткими лапами и набольшими крыльями – именно такой, карикатурной, он ее видел - видимо, поссорилась со своей группой и то ли свалилась, то ли слетела на нижнюю ветку… и тут в большую глубокую миску с густым супом Леника потекла сверху тонкой струйкой желтоватая жидкость.
     - Пописала, гадина! И разве можно теперь есть этот суп? Эх, жалко как… - Анпилогов поднял голову, посмотрел на ворону, а ворона опустила свою безшейную голову, приблизила клюв к когтистой ноге, словно вычищая там что-то, и боком, черным глазом, посмотрела на Анпилогова. Тогда он увидел, что писает она глазом.
     «Что же это снова такое, - ощутил в себе Анпилогов, - опять, что ли приснилось?»
    
     47
    
     - Пойти - не пойти, - думал Леник, - В конце концов, как начальник лаборатории, я вполне могу сходить, поговорить, выяснить. Уже сколько времени прошло… С другой стороны - разумнее было послать к Демуре кого-нибудь, скажем, Пня - как, вроде бы, приятеля. Или Майку Городошницу, как бывший профсоюз.
     Но Анпилогову казалось, что пойти должен он сам. Он не стал бы себе признаваться, что слишком многие мысли, за которые потом получала премию лаборатория, да иной раз и все КБ, и гладили по головке на коллегии - подсказывал Демура, но уж ощущать сигналы, которые шли из анпилоговского "живота" он мог великолепно. Он отгадывал даже зарождение мысли начальника и следовал ей. А уж с того момента, как они завели Барокамеру, демурин опыт и изобретательность были просто необходимы… Хотя… С этой новой сборкой и продажами, куда лучше справлялись Пень и Майка. Но вот иное… То, что сидело у Леника в загашнике, то, на что он бесконечно рассчитывал, на что делал основную ставку – здесь без Демуры было не обойтись. Правда, Анпилогов, совершенно самостоятельно кое-что уже сделал. Но этого было мало. Так мало…
     От метро было недалеко, в свое время Леник выбил Демуре неплохую квартирку. Наконец, Анпилогов вышел на поверхность и зажмурился. Вроде, входил на станцию в центре, небо было серым, а здесь - солнце.
     От прячущегося за бетонным парапетом спуска в метро начинался широкий проспект, который лежал серой рекой, вздыбленной нечастыми бурунами автомобильных крыш. Река плыла среди высоких берегов - срезанных для ее русла холмов, а на холмах поставили белые башни сот-новостроек десятилетней давности. Эти дома были с виду получше тех, где жила Веруня, но внутри, насколько представлял себе Анпилогов, эти коробки тоже были разграничены на крохотные отсеки, заполненные либо унифицированным магазинным товаром, либо свезенным из бывших здесь не так давно деревень родительским скарбом.
     Анпилогов углубился в проспект. Дома стояли далеко друг от друга, и нужный ему номер оказался в отдалении. По склону, поросшему густой, уже начавшей колоситься травой, шла пологая тропинка, медленно и постепенно поднимавшаяся к жилым кварталам. Леник с удовольствием прошел по ней, а наверху увидел такие же густые заросшие газоны. Здесь уже было жарко, поток воздуха над рекой проспекта сюда не добирался. По газону ходил голый по пояс парень с косой, и трава, отдавая острый, обезжиренный запах, ложилась у его ног. С проспекта внизу доносился гул, но здесь он казался томным пчелиным гудением. А, может, и впрямь летали пчелы?
     Анпилогов пошел в этом бесплотном запахе, среди стоячих и лежачих уже трав, подремывающих на лавках мамаш рядом со своими коляcками и сонно бредущих пожилых женщин с сумками-тележками, катившимися за ними, словно верные псы.
     Леник чувствовал, что вспотела спина, но лоб его оставался сухим и ясным.
     На том доме, который он искал, оказалась табличка с номером, в подъезде слегка пахло картофельным погребом, но лишь слегка. Выщербленные плитки на полу недавно мыли. Анпилогов нашел нужную дверь с одним простеньким замком и позвонил.
     - Он не хочет работать в этой вашей артели! - сказала мать Демуры.
     - Почему? И с какой стати - артель? Мы просто организовали хозрасчетную лабораторию на арендованной площади...
     - Ну не знаю я... - мать Демуры - Серафима сжала бледные, словно слепленные из бумаги губы и чуть склонила набок голову.
     Вокруг ее, словно такого же бумажного лица, лежали серебряные, мягкие, так же, как и у сына, вьющиеся волосы, скрепленные на затылке приколками - металлическими скрепками с дважды загнутыми на концах крючками. Одна из сторон приколки была обмотана разноцветной блестящей пленкой - малиновой или желтой. Анпилогов увидел эти штуки в ее седых волосах, когда она повернулась к двухконфорочной плите, чтобы поставить чайник, и подумал, что видел такие же скрепки для волос – их называли приколками - на косах девочек еще в детстве и удивился: "Неужели их еще делают?".
     Видимо, это было то самое жаркое летнее пространство с гудением то ли машин, то ли пчел, со стоящими и лежащими травами, когда делали разновременное, но многое уже обрывалось…
     Мать Коли Демуры - Серафима Демура, решила напоить его бывшего начальника чаем, и принялась делать бутерброды с маргарином. Она достала из очень чистенькой хлебницы, со слегка отбитой с краю, но тщательно замазанной масленой краской эмалировкой, початый батон, сходила к ящику старого фанерного ( под дерево) буфета за ножом, вернулась, положила хлеб на отскобленную дощечку и стала аккуратно резать, каждый раз примериваясь, чтобы получились ломти равной величины. Потом она долго и гладко намазывала маргарин. Потом споласкивала заварочный чайник горячей водой, что-то шептала бумажными губами, видимо, прикидывая, сколько чая выбрать из жестяной темно-синей с золотистым узором коробки, потом заливала чай крутым кипятком, укрывала чайник полотенцем и придерживала кистью с коротко остриженными, потрескавшимися возле ногтей пальцами.
     Анпилогову не казалось в этот момент, что необходимо спешить, бежать на свою арендованную площадь и производить хозрасчетную деятельность.
     Он опять вспоминал, как Демура называл свою мать: " Кропотливая Серафима".
     - А где он сам-то? - спросил Леник, кладя в рот край бутерброда.
     - Чего-то метнулся... поехал вдруг в Питер. Там - мой брат, его дядька. Я думаю, Коля поехал поговорить.
     - Ну, хорошо, Коля отправился советоваться... Но что может его дядька... Пожилой человек. Серафима Юрьевна, понимаете, сейчас будет все так ломаться, как вам и не снилось. Все эти КБ и НИИ повалятся, денег никаких не дадут. Где бы он ни пригрелся, вы будете жить впроголодь. Я сам не знаю, как я стану выбираться, но я выберусь.
     - Да, Коля мне гуторил, что вы что-то такое хотите покупать у островных людей, потом, словно муравьи какие затаскивать сюда и скручивать, а дальше торговать, как своим.
     - Ха!.. Ой, бутерброд соленый! Серафима Юрьевна! В общих чертах вы, конечно, правы. Раньше мы "сворачивали", вроде бы, из своего. Хотя это - весьма спорный вопрос. Но весь мир-то жил не так! Свое - кончилось. Все вышло! Теперь, знай - крутись!
     - Ты и рад крутится! - Серафима засмеялась, показывая ровный ряд сероватых зубных протезов, - А ты, Леник - цыган!
     Слово "цыган" Серафима произнесла с ударением на первом слоге, и Анпилогов узнал это раннее слово. Да, именно так ему и кричали с соседнего двора, когда он забирался на глинобитную ограду и смотрел в чужую жизнь.
     Видимо, Серафима как раз и жила в тех чужих дворах, откуда так пахло яичницей!
     - Давайте так, - сказал Анпилогов. - Я очень надеюсь, что Коля вернется из Питера, подумает и придет ко мне. Мне не кажется, что он так уж привержен идеям Нифонтова и Петруничева, и что его с детства учили, что все люди одинаковы и что все необходимо делить поровну.
     - Не поровну, а по справедливости, - поджала губы Сима и положила свой слегка откушенный бутерброд. - Не будет тут справедливости. Вы сейчас так все поразрежете, что делающему человеку не достанется ничего. А ничего справедливого ты, цыган, не придумаешь.
     - Так что, значит, по-вашему, справедливо, Серафима Юрьевна? - со смешком отмахнувшись от этого "цыган", спросил Анпилогов.
     - Справедливо - это когда делаешь, делаешь и делаешь. Знаете, как мне говорила моя еще бабка? Сделай, Симочка, и не думай. Сделай и не думай. А я вот картошечки намыла, сложила в сухой корзинке на холодку, на сквознячке.
     - Нет, Серафима Юрьевнва. Я так и не понял, что, на ваш взгляд, предполагает теперь делать Николай. Передайте ему, что я дальше намерен собирать и тестировать системы - пусть на основе импортных комплектующих - которые хоть в какой-то мере позволят заменить утерянные нами технологии. Ну, не важно, как я сказал... Которые поправят нашу жизнь. Ну, а вам, Демуре, Уле - если у них что-то сложится - я постараюсь обеспечить нормальный уровень. И вот - он поглядел вокруг - жилье попросторнее.
     - Не нужно ему этой беспутной девки, - Серафима снова отложила бутерброд, хотя и с удовольствием облизнула губы. - Может, дядька пристроит Колю где-нибудь возле себя. Он там, в Питере, работает на нормальном заводе. Как-нибудь жизнь подуспокоится, мы перетерпим.
     Анпилогов вышел из прохладного подъезда в жару, но бумажный лик Серафимы так и стоял у него перед глазами. Он прекрасно понимал ее, она никак не могла сделать скачок. Он медленно мазала клейкую массу гладким плоским ножом, и текла в своем сознании дальше, меняясь едва заметно.
    
     49
    
     Барокамера.
    
     И, что было очень похоже на давнишний приход Демуры - Анпилогова посетил Пень. Вернее, как нынче принято стало говорить: Павел Петрович Панов.
     Он устроился поодаль Анпилогова на мягком кожаном диване под экзотическим растением, закурил.
     Леник, сидя за своим гигантским полукруглым письменным столом, постукивал толстым пальцем по красной полированной поверхности и думал, что Пень не следует указаниям Майки Городошницы, не посещает штатного косметолога, да и у парикмахера был недели три назад, не меньше. Костюм, правда, у сотрудника Панова, вполне соответствовал заданным стандартам, но Павел Петрович не умел носить его так, чтобы в течение дня он не превращался в подобие измятой спецодежды.
     - Леник, - начал нынешний Панов ( Анпилогов шмыгнул носом, но смолчал, была же договоренность не обращаться уменьшительными именами друг к другу даже наедине) - Так вот, Леник. Наши люди недовольны. И мощно. Ты набрал целый отдел рекрутов из мореходного училища, ты решил приобрести Институт практической гляциологии. Ты рехнулся, Леник?
     - Ты так полагаешь, сотрудник Панов?
     - А говорят, ты купил участок земли на слиянии рек, более дорогого места и представить себе трудно, и собираешься строить там что-то: пансионат, клуб, поместье… Это так?
     - Павел Петрович, я же просил, чтобы подчиненные, кому нужно по личным вопросам, являлись ко мне в определенные часы. И записывались у Майи. У меня, как тебе известно, шестидневная рабочая неделя, и один из своих рабочих дней я выделяю для бесед с сотрудниками.
     - Ну да, тут ты мастер. Это ж надо, у каждого молодого специалиста выспросить, какие у него отношения с родителями, с друзьями, с девочками... И не отрывает ли его все это от основной работы. Прям, еженедельный отчет о ежедневных и ежечасных продвижениях. Как в старые добрые времена, б-ббб..!
     - Вот чего не терплю, так это искусственно вызванных конфликтных ситуаций, а также крепких выражений в рабочем помещении. Еще одно слово, Павел...
     - И ты меня, б...бутерброд соленый, просто выставишь за дверь?
     И Анпилогов вдруг рассмеялся. Он никак не ожидал сейчас этого старого слова, этого призрака времени и звука.
     - Ну, Пень! - вырвалось у Леника, - Вот построю на слиянии рек свой пансионат-поместье – под названием Бак, там мы с тобой и посидим, поговорим. Задуман неплохой винный погреб.
     - Бак? А, ну мы же – в автономном плавании. Там, на баке… Слушай, а почему именно департаменту специальных проектов, который ты набрал полностью из инженерного отделения северной мореходки, ты выделил 4-ый подъезд нашего дома в Выхино? У тебя что, в других подразделениях нет очередников? Между прочим, Ульяна Владимировна до сих пор живет с родителями, а при ее служебном положении...
     - А при ее служебном положении она могла бы и прикупить себе апартаменты, - снова начал раздражаться Леник, имя Ульяны подействовало на него, словно красная тряпка, - Да еще и при наличии у нее любезного друга из Минналогов и сборов, так их!..
     - А ты, Леник, в выделенные часы обсуждаешь не только личные планы молодежи, но и интересуешься финтами своих людей?
     - Не юродствуй, Паша, это знают все. И неплохо бы, кстати, чтобы эта дама посодействовала нам в получении заказа от вышеуказанного ведомства. А то ведь, открытый конкурс, это, конечно...
     - Как же, отдать заказ в твои лапы, чтобы ты там насочинял. Нет уж, Леник, эта дама знает, чего ты стоишь.
     Анпилогов вспылил.
     - Чего я стою, знаю только я и мой банк! А то, что вышло несколько неудачных проектов, так у кого их не было? Вся эта байда, которая вслед за мной повыскакивала из "ка-бе - нии" и посоздавала юрлиц, она что же не ошибалась никогда? Качели! Все - качели! И - Леник сморщился, - тараканьи бега. Вот, истинно так.
     - Ага. Ты еще вспомни свой шкап и поводок. Предложить потребителям шкаф со встроенным компьютером? Мы еще не так далеко ушли от кристаллизации, Леник, чтобы заниматься ретро! Да еще и вложить 5 млн в разработку дешевого коммуникатора для молодняка, чтоб переписывались, видишь ли, в школе и на вечеринках? И это в тот момент, когда персональные трубки были уже на подходе. Да они тебя просто съели! И еще туда гляциологов приплюсуй. Хочешь повесить на нас штат институтика, целиком состоящий из пенсионеров. Тебе Ледостров спать не дает. Эти ветераны еще в его создании успели принять участие, так ведь? И документация в архиве сохранилась? Да это все уже давно стоит сдать в Гохран.
     - Еще и Гохран! - Леник крякнул и замотал большой головой, покрытой седым ежиком волос. - Мой Гохран тоже требует денег?
     - Требует! И немалых! Во-первых, помещение, во-вторых, электроэнергия... Дежурный там, в конце-концов.
     - А странное дело, Павел Петрович, раньше ты столько слов сразу и не говорил. А тут - разговорился. Видимо, четвертый подъезд тебя испортил!
    
    
    
     51
    
     Так тратится не хотелось… Но - все вылезли за бывший Глобальный, и Анпилогов решил тоже вылезти. Каждый квадратный метр выставочной площади лишал Анпилогова возможности отремонтировать еще этаж Горчишного дома. Но пришлось пойти на это. И дорога, и гостиница… Правда, на самолете он принципиально не полетел, а заказал билеты на поезд. Ну и намыкался, с пересадками, с паромом, практически не зная ни одного языка.
     Да он уже помотался один разок по Европе, когда искал концы для закупки комплектующих, и зря мотался. Нужно было сразу лететь на Юго-Восток. И второй раз пришлось вытащить себя на выставку, выгадывать на сооружении стенда, экономить, дергаться. Вот, кстати, ребята из разработчиков, которые со своей фирмочкой так и не вылезли из своего вуза - так тоже полетели выставляться, но на гостиницу решили не тратится, и вообще спали прямо на стендах в привезенных с собой спальных мешках. Но Анпилогов… Гера, который тоже увязался, Ульяна, каждый день меняющая тряпки - и откуда в ней взялась такая наглость? Синицын, держащийся так, словно он не отставной подполковник, а отставной эрцгерцог - какие там ночевки на стенде? Леник решил больше никогда не выставляться, но хоть раз-то нужно было… Кстати, один из модулей прока вдруг заинтересовал кучу народу. Леник и не очень-то хотел показывать этот модуль, но сотрудники настояли, поясняя, что без этого не раскрутимся. Анпилогову хотелось показать, хоть пилотный экземпляр поводка, но опытный цех затормозил сборку. В общем, не так он хотел…
     Уля уверяла, что необходимо хоть что-то повидать, оторваться, не приклеиваться. Леник приценился в турбюро по поводу экскурсий. Цены не понравились.
     Какие-то люди раскладывали афишки с предложениями по частным поездкам. Оказалось дешевле.
     И однажды с кипой рекламок мимо стенда прошла молодая женщина, которую Анпилогов почему-то хорошо запомнил, настолько она казалась несоответствующей заштукатуренному облику увиденных им земель. Женщина была высокая, с острым смуглым лицом, причем, даже мельком увиденная, создавала ощущение небрежности и непрокрашенности. В темных волосах выделялись бурые пряди, словно плетеные из пеньковой веревки, на скулах выступали пятна, темнеющие на желтоватой коже. Женщина еще и близоруко щурилась, и ходила быстро, но небрежно, загребая правой ногой. Именно она положила кипу рекламных глянцевых бумажек, которые Леник из любопытства принялся рассматривать. Там приглашали на экскурсии в разные места - «Парк ораторов», «Двор зимних макетов», «Стартовая площадка западного куста Кротов» и … «Музей-квартира общества вертикалистов» - причем цены стояли совсем уж невысокие.
     Леник поначалу пожал плечами и отложил листочки. Потом что-то его зацепило, и он тут же понял что - «Вертикалисты». И тогда, предупредив сотрудников об отсутствии на некоторое время, Анпилогов пошел в направлении указанной площади, где должен был ждать автобус.
     Автобус ждал. И ровно никого, кроме Леника, в нем не оказалось. Но шофер взял с него указанные небольшие деньги и повез сначала по широким улицам, где стояли широкие дома, потом по узким, где теснились строения с одним подъездом, но в 2-3 этажа, и остановился возле неприметного кирпичного дома с квадратными зарешеченными окнами и простой дверью вровень с землей, над которой даже не было козырька.
     Леник вошел, поднялся по деревянной лесенке на один этаж, и оказавшись в довольно большом помещении со столом посередине и застекленными витринами вдоль стен, был снова неприятно поражен, так как и здесь никого не было народу, помимо него. Правда, проходя по коридору, за аркой, в глубине, он заметил худосочного мужчину в темных широких брюках, когда-то белой, но пожелтевшей и слегка измятой сорочке, черной жилетке и, что удивительно - черных сатиновых нарукавниках - а такого предмета одежды Анпилогов не видал с детства. Мужчина протянул ему плоское устройство с ручкой - радиогид, нажав на единственную кнопку которого Леник тут же услышал пояснения на родном языке.
     Вначале скучный старческий голос, произносящий слова с устаревшими, вовсе неиспользуемыми сейчас окончаниями, ударениями и суффиксами, сообщил, что общество вертикалистов возникло в самом начале века, что создателем его был Ярмо Винтер, портрет которого вы можете видеть напротив окна. Леник посмотрел, там действительно висела крайне невыразительная темная фотография, на которой было лицо, словно выточенное из древесины, все углы сглажены, нигде не возникало изменений в окраске, не выделялись ни волосы, ни губы, ни почти бесцветные глаза. Нос был широким и приплюснутым, крупная челюсть плавно выступала вперед.
     Ярмо Винтер, по версии старика радиогида, ратовал за всеобщий научный прогресс, причем прогресс неотступный, безошибочный, глобальный, а точнее, как сам называл такую форму прогресса чудак Ярмо - "вертикальный". В идеи этого вертикального прогресса и распространение своих идей, господин Винтер и ухлопал свое немалое состояние, оставив наследников ни с чем. В частности, это именно он учредил знаменитую премию Винтера, которой награждаются люди, проявившие свой научный талант в наиболее оригинальной, но не приносящей в ближайшее время никакой практической пользы, области научных исследований.
     Сам же Ярмо, как поведал надтреснутый радиоголос, более всего поддерживал направления, связанные с механическими, а позже, использующими возможности электричества, а далее и достижения электроники, счетными машинами. Существуют, как было указано, и интересные работы самого Винтера в области теории автоматического управления.
     Основные принципы вертикалистов можно было увидеть на плакатах, выставленных за стеклом.
     На них было три дерева. Одно - совершено прямое, высокое, с острой верхушкой, с очень небольшим количеством веток, также как и ствол, почти вертикально стремящихся вверх. Второе - приземистое, пухлое, распахнувшее ветки в разные стороны. Третье - кривое, с разветвленным на две части стволом, с большим числом полузасохших веток. На стволах, циклически повторяясь, были написаны слова: эврика, гедоник, эврика, марс, эврика, аргентум, эврика, гедоник, марс, эврика, аргентум, эврика… Слова прекрасно располагались на устремленном ввысь стволе дерева, терялись в листве на обширном и ломались на кривом.
     Бесстрастный голос из коробочки при этом произносил пояснения, еще более неясные, чем эти картинки. " Эврика, марс, эврика, аргентум, эврика, гедоник, марс, эврика…Таковы правила Вертикалистов. Развитие науки, с их точки зрения, должно подстегиваться большими деньгами - “аргентум”, желанием удовольствий, невозможностью отказа от предоставляемых все новых и новых удобств - “гедоник” и постоянными войнами, уносящими даже не столь человеческие жизни, сколь многие машины и сооружения - “марс”."
     На стене в рамке висело и высказывание основателя Общества: "Все это привело нас к мысли воспользоваться некоторыми общими принципами науки управления кораблем для усовершенствования человеческого общества: в планировании поведения масс, в экономических аспектах, в законодательстве, в процессах обучения…”
     На столе лежал старинный альбом в коричневом кожаном переплете, Леник подошел, обнаружил, что к альбому вовсе не приделана цепочка, намертво привязывающая его к казенной мебели, и перелистал. На первой фотографии был человечек, стоящий на невысоком постаменте среди деревьев - видимо в парке. Видимо он что-то горячо внушал, сильно жестикулируя, собравшимся возле него людям.
     Вообще-то Леник читал, что в некоторых заэкранных странах было такое правило - произносить речи прямо в парках, и таких ораторов было там немало. Попробовали бы они все это проделывать у нас, во бутер бы вышел. На другой фотографии была толпа молодых бездельников неряшливого вида, нацепившей на головы какие-то круглые коробки, наверное это была такая тара для шляп. Судя по всему эти ряженые куражились над человечком на постаменте, которого было видно на заднем плане. И что он им дался?
     Полистав альбом дальше, Анпилогов нашел еще изображения таких человечков - в черных пиджачках с узкими лацканами, с высокими белыми воротничками сорочек, жестко приросших к ней, в черных шляпах-котелках - в таких у нас в старых фильмах изображали агентов царской охранки. Изображенные не только держали речи, но и раздавали зевакам какие-то листы с крупными надписями. Рядом с альбомом лежала лупа - словно кто-то хотел, чтобы фотографии рассмотрели очень внимательно. Леник взял лупу и подвигал над фотографией, и обнаружил как раз то, что внутренне ожидал - у человечков были прямые коротковатые носы с заросшими ноздрями.
     На листках тоже можно было кое-что разобрать, правда с языками у Леника было плохо. Тем не менее, он перевел некоторые слова, которые никак не мог собрать в осмысленную фразу, а именно: гений, предпрограмма, разум, отбор… А потом шло почему-то про песок и порядок.
     Потом он заглянул в смежное помещение и обнаружил там странное: сложенные горкой, варварские разбитые детали старых вычислительных машин. Причем из кучи торчали не только текстолитовые платы с блямбами пайки, но и ручки механических арифмометров и даже валялись медные пластины с прорезями от табулятора - что-то вовсе древнее - но и на пластинах виднелись зазубрины и трещины, словно их кромсали тесаком. В кучу был воткнут шест с пояснением. Я включил радиогид: « В начале века неожиданно возникли демонстрации Новых луддитов. Сначала они просто орали и стучали трещетками возле эмиссаров вертикалистов, агитирующих население. А позже стали устраивать так называемые «казни машин», причем выбирали для этих действий места, где в древние века совершались публичные казни. При этом разбивались топором и кувалдами процессоры, блоки памяти, системы хранения, корпуса, шкафы и так далее. Участники демонстрации имели традиционное облачение, грим и прически: волосы подбриты спереди и сзади, остатки волос собраны в пучок на темени и выкрашены зеленой краской, в качестве верхней одежды - большие картонные коробки с прорезями для головы и рук. Вот размышления очевидца подобных выступлений: «Новые луддиты - неожиданное, почти потустороннее явление нашей прагматичной цивилизации. "Сеябус, сеябус! " - выкрикивают они старинный клич луддитов, черт знает, откуда возникший. Возможно, это слово имеет латинский корень, относится к определенному культу и означает нечто кромешное, парализующее человеческую волю и связывающее навек. Впрочем, не исключено, что так называли деталь ткацкой машины. Тем не менее, на волне многочисленных молодежных выступлений конца десятилетия, среди всеобщего возмущения традиционной моралью, акции новых луддитов не кажутся столь заметными. Действительно, пока что вычислительная техника нисколько не сокращает число рабочих мест, напротив, создает новые и облегчает труд, делает его, как принято считать, более творческим. Но откуда же это трансцедентное стремление к гибели машин? Словно люди интуитивно опасаются потерять что-то важное, свойственное только роду человеческому. А, быть может, кто-то подталкивает их к подобным действиям?»
     Анпилогов смотрел на все это, пожимая плечами, и стараясь не показать, что ему определенно стало не по себе.
    
    
     52
     Запаска
    
     Я был, с одной стороны, ошарашен увиденным, но с другой стороны, возникало такое чувство, что я внутренне всего этого даже и ожидал. Ну, ясно, ведь само слово «вертикалисты» сидело во мне еще с Ледострова. Правда, вся эта обстановка, экспонаты, книга, стенды, изображения – вовсе вывели меня из того брюзгливо-сонного состояния, что было у меня во время выставки. Да и не просто вывело, а прямо-таки напугало. Не понравилась еще и безлюдность этого места. Я стал раздраженно дергать все двери, но они были заперты. А когда я уже пошел к выходу, то снова заметил ту арку, а за ней – низкий коридор, в конце которого виднелась приоткрытая дверь, причем даже среди бела дня помещение за ней освещалось: то ли там горела настольная лампа под красноватым абажуром, то ли свеча. Хотя – с чего бы?
     Причем, сейчас-то я вспомнил, когда шел сюда – видел эту арку и полуоткрытую дверь, затем же, засмотревшись на экспонаты – совсем забыл. А ведь тогда я приметил там человека, старого, сутулого, в черных брюках, жилете, в не очень-то новой и отнюдь не сверкающе белой, как у почти всех в этом городе, сорочке, и, что мне особенно бросилось в глаза – в черных нарукавниках, которых я не видел уже ни на ком несколько десятков лет. Но эти- то нарукавники тогда вызвали во мне мимолетное расположение к этому старому, но, думаю, нормальному, все-таки трудяге. Он, мне, кстати, дал радиогид.
     Но в конце осмотра, когда я туда влетел, потому что жуть как хотелось поговорить с живым человеком, то обнаружил: то ли человек стал другой, то ли я тогда его не так разглядел, только тот, кто там сидел, вовсе не был похож на старичка-бухгалтера.
     Это был немолодой остроносый человек с желтоватым лицом, с темными, редкими, давно нестриженными волосами, в просторном блеклом свитерке, у которого он засучил рукава, а жилистые и, видимо, очень сильные руки его с длинными - тоже желтоватыми пальцами, бесцельно перебирали измятые листочки на столе. И где те нарукавники? Стены небольшой комнаты были завешаны полками, на которых громоздились папки, полные бумаг, и стояли запыленные гипсовые фигуры.
     - Простите, - сказал я, поскольку больше ничего придумать не мог, слишком мал был запас иностранных слов.
     - Не простите прощения, - ответил человек за столом, - это мне вы понадобились, это я помешал вам идти по вашим делам.
     И все, как ни странно, даже при моем малом словарном запасе было понятно.
     - Дело в том, - продолжил он, - что, насколько я могу предположить, именно вы, Леонид, сумели сохранить каким-то непонятным мне способом образ действующей системы на.., - он, словно бы, брезгливо поморщился, - как вы говорите, лигокристаллах, - системы чуждой и опасной. Это так? - и он глянул на меня криво, боком, мельком.
     - Да вы… Какое… дело? - выдавил я нечто невразумительное, потому что, с какой бутерброд этакий, стати? И здесь, и этот лже-бухгалтерский тип, заманивший меня нарукавниками?
     А он вывернул голову, и уже не боком и мельком, а снизу, пристально, посмотрел мне прямо в глаза своими коричневыми, нездоровыми, выцветшими, вытянутыми к вискам:
     - Я могу и не знать точно, ведь вы все это прикрыли, но я… чую.
     Точно, чует. Этот – точно чует. И ноздри-то у него на месте – длинные, узкие, злобные, прямо вздрагивают.
     - Так то, что вы сохранили – уничтожьте, - говорит он и даже привстает, опираясь на стол своими желтыми пальцами, - Оно не принесет пользы, не даст нового, только принизит то, что уже есть или может возникнуть. И… засушит, все, до чего сможет дотянуться.
     А дальше он произнес фразу, которую я, вроде бы, поначалу и не узнал: " И тогда нам уже не будет свойственно то полное и всепоглощающее чувство...".
     Я, совершенно сбитый с толку, молчал.
     А он еще раз также настырно и резко повторил:
     - Мы боролись с ними долго, нам почти удалось их добить. Те остатки систем, что вы сохранили - следует уничтожить. Сделайте!
     И сверлит меня глазами, и с такой ненавистью!
     И тут, когда дело коснулось того, что у меня есть, на что я делаю ставку, того, что я собственными руками… А если дело касается таких сторон, я плюю на все эти дурацкие ощущения – пустой автобус, чудные экспонаты, красноватый след от непонятной лампы, и всякие скошенные взгляды сбоку. Я просто действую, как на Ледострове. И все сверхстоящие – за меня, по регламенту.
     И я ему говорю:
     - Так, господин. Сотрудник, скажем, музея. Я вот сейчас иду и обращаюсь к нашему торговому представителю. И – в консульство. И – в руководство выставочного концерна. А потом – вы совершенно неизвестное, непредставленное мне лицо – касаетесь вопросов собственности моей компании – не важно какой: существующей на самом деле или только гипотетической, материальной или эфемерной – и приказываете мне ее уничтожить?
     - Собственность? Ах да, теперь еще и собственность. Что ж…
     Человек со злобными глазами и ноздрями поднялся из-за стола, быстро повернулся к полкам, потер, как бы в задумчивости, пальцем корешок папки и внезапно шагнул в открывшуюся дыру в стене.
     Я, как болван, постоял еще возле стола в этой затхлой коморке, попытался разглядеть, что там было написано, на этих измятых листках бисерным почерком, но так ничего и не разобрал. А потом, видно, от раздражения, взял один листок, свернул его и засунул в верхний карман пиджака, как когда-то засовывал в архиве изрисованные калечки.
     Автобус, снова пустой, стоял у дверей музея. У шофера из-под брезентовой кепки с непомерно длинным козырьком, торчал кое-как перевязанный хвост курчавых рыжих волос, автобус он вел рисково – никто, кроме него, по этим несерьезным улочкам, так резво не скакал.
     Но мне уже надоело дергаться, чихать я хотел на рыжего шофера. А чтобы не думать об этом дурацком событии, я вспоминал ту давнюю детскую историю. И видел перед собой шелушащиеся щеки, сопливый нос соседского хлопчика и слышал это его: «А вот может этой ерунды где-то и вовсе нет, а здесь у нас – навалом! И ты скажи – почем там ее можно будет продать?»
     Почем я продам то, что у меня запасено? Почем? И – кому?
    
    
    
     52
    
     Барокамера
    
     Максим не унимался. Анпилогову уже очень хотелось пойти обедать. Коллеги потянулись к ресторану. Там было намечено много, расставлены таблички с именами - кто рядом с кем сядет, и Леник должен был занять место с необходимыми ему людьми, чтобы впаривать им и впаривать эту бутер-итерную ассоциацию
     Но Максим все говорил.
     - А как так получилось, что в тот момент, когда все находились в полной растерянности, рушились академические институты, люди уходили торговать на вещевые рынки, вы, даже не приостановив своей деятельности по сборке, с тем же составом людей, создали единственное в своем роде программное обеспечение – как вы его назвали по старой привычке – КЛ14-111, в просторечье – прок, организующий деятельность любого мало-мальски предприимчивого человека.
     - Да ладно вам, господин Сокулер, - не выдержал Анпилогов, - что о нем говорить. Всего-то обычная бухгалтерская программа с небольшим набором аналитики, ее в те времена, как говорится, “только извозчики не писали”. Да и существуют примеры куда более успешных продуктов, вот, скажем бухгалтерские программы моего коллеги Сережи Курулиева. Сейчас у нас - куда более интересный цикл решений – КЛ14-115, версия С... Ну, это же общеизвестно. В решении используется и наше “железо”. Мы - партнеры ряда малазийских компаний, поставляющих элементы...
     - Спасибо, я читаю ваши пресс-релизы. Но любого, даже не сведущего человека весьма удивило бы, что ваша простейшая бухгалтерия с аналитикой - оказалась столь успешной.
     - Что ж тут необычного? - деланно удивился Анпилогов, - Просто у меня очень приличные математики в команде, была создана удачная модель работы компании в условиях переходного периода. Рассмотрены многие ситуации, применены различные методики оценок. Я, как известно, покупал права на использование разработок различных мировых поставщиков, все лицензионно чисто - уже не раз проверяли.
     - Да ладно вам, Леник, - вдруг грубо, панибратски проговорил Максим Сокулер, и Анпилогову даже показалось, что он скрипнул зубами.
     Но лица Максима Анпилогов не видел, писака отвернулся, и только рука с белесыми вкраплениями продолжала исступленно мять сигарету в пепельнице. Но почему-то по положению головы Сокулера, по повороту шеи и расслабленности затылка, Анпилогов решил, что выражение лица Максима не изменилоcь, и было тем же - презрительно бесстрастным. - Ладно вам, Леник. Ну, купили вы эти приложения, ладно... Но вы же и базы данных купили, а там - бездна информации, самые разные показатели, опыт работы небольших компаний с нуля до процветания в самых разных странах мира, в самых разных условиях. И ведь всю эту кашу требуется еще и обработать, и адаптировать к нашим пенатам, и подключить пакеты с отечественным законодательством. Да здесь требуется супермашина класса С, а не то, извините... г.., которое вы собираете на коленке в вашем подвале и продаете за гроши вашим несчастным клиентам, отчаянно демпингуя при этом.
     - Слушайте, вы, писака! Вы тут будете мне нести свою байду, а я вас, извините, кормлю, пою...
     - Пошли вы - кормлю, пою... Я ни крошки здесь еще не съел... Пепельницу вот запачкал - сам вымою. Но вам, Анпилогов скажу... И у меня есть на это причины и очень серьезные причины. Ваш прок - вполне полезная штука. И на нем действительно вылезли и выжили кучи мелких компаний, лавируя между нашими дурацкими законами и подзаконными актами, подтасовывая факты, выдавая исправленную вовремя отчетность, добывая самыми невероятными - но сообразными закону! - способами кредиты... Честь и хвала вашему КЛ14 и т.д. Но эта программа требует переработки колоссального объема информации и очень серьезной вычислительной мощности. И отсюда я делаю вывод...
     Тут, как говорится, их все семеро вошло... Группа потенциальных членов ассоциации, отобедавши, неся запахи жареного мяса и терпкий дух спиртного, вплыла в переговорную, окружила Анпилогова, принялась дотягиваться до его щетинистого уха, вынимать его из кресла, влачить в сторону ресторана, оттесняя от голодного писаки, задвинутого в бесплотно поблескивающий полировкой стол.
    
    
     53
    
     В Барокамере редко проходили общие собрания. Президент Анпилогов предпочитал вызывать людей к себе в кабинет группами и по одному и на это выделял специальный день.
     Но тут он вдруг пригласил Майю и предложил собрать всех, кто был в это время на работе в помещении Гохрана – своего небольшого музея. Там особенно никто и не бывал, большинство почитало это помещение блажью президента и многие жалели о непрофильно занятой площади. Правда, Леонид Михайлович водил сюда различные делегации и журналистов. Люди, тем не менее, постепенно собирались, в какой-то мере обрадованные тем, что их сорвали с надоевшей монотонности жизни. Старшее поколение снисходительно разглядывало малазийские комплектующие, которые позволили Барокамере выжить в первые тяжелые годы саморазвития. С потолка свисали гроздья дисков и мышек, в стеклянных шкафах щетинились платы, лежали, свернувшись, черные кабели и зияли пустые корпуса. Залетевшие, наконец, в Гохран, молодые из отделов разработки, те, которым Барокамера платила стипендию на старших курсах университета, лишь бы они пришли работать именно сюда и не упорхнули за кордон, пристроились возле стендов. Обтянутые поблескивающим трикотажем дипломницы и нарочито неуклюжие дипломники, сгребающие пыль широкими, спущенными на бедра брюками. Девочки со смехом тыкали разноцветным маникюром в старинные неуклюжие клавиатуры, дипломники сжимали в низких неудобных карманах сигареты и оглядывались на дверь - нельзя ли покурить?
     В какой-то момент одна из девушек подцепила острым ногтем стеклянную крышку и вытащила плоскую красную коробочку, звякнув многочисленными браслетами на тонкой ручке. Покрутив коробочку в руке, она приглушенно взвизгнула и бросила ее в сторону своих скучающих дипломников противоположного пола. Коробок отловили, но подругам первой ловкачки удалось выудить из ящика еще кучку разноцветных пластиковых коробок и запустить ими во все тот же противоположный пол. Один из длиннобрючных перехватил коробок и, ощутив некий звук, приложил ее к уху.
     - Э-э! – закричал он тут же, – А вы по членораздельному произносить вовсе не можете?
     Появившаяся в этот момент Майка Городошница со смехом посмотрела на летающие по Гохрану коробки и удивленно развела руками:
     - Ну, надо же, военные, видимо, наконец, дали нам частоту. А вообще, ребята, сложите-ка поводки назад, это, в конце-концов, экспонаты.
     Последний коробок, просвистев по дуге, врезался в ряд медных пластин старинного табулятора, поместившийся на массивной бронзовой станине. Пластины повалились, словно костяшки домино, протяжно, чисто и медно зазвенев, и, поначалу никем не замеченный, по Гохрану пошел низкий однотонный гул.
     Как только звон иссяк, по до блеска оттертому линолеуму коридора, в ногу, но с уже присущей штатским прохладцей, прошествовали десять курсантов, в одинаковых темно-синих костюмах, одинаково коротко остриженных, с почти что одинаково высокими скулами и приподнятыми кончиками носов.
     Курсанты заняли позицию посередине помещения.
     Через несколько минут после курсантов в Гохран торопливо вошел Анпилогов, а за ним – деловито, боком, чуть опустив удивленное, красноватое, отглаженное косметологами лицо – Гера Фельдштейн.
     - Ну, вот мы тут все и собрались, - начал подчеркнуто просто, по-дружески, Анпилогов, - А если и не все – он поискал глазами среди дипломников Ульяну Викторовну, но так и не нашел, - так почти все. И вы, конечно, думаете, чего это я вас тут собрал. А…к-х…. – Леник заглотнул свою проваливающуюся букву, - дело в том, дорогие, сотрудники, что сегодня Барокамере – ровно 10 лет. Юбилей, так сказать.
     - Да что вы, Леонид Михалыч, - не выдержала Майка, - юбилей назначен на март месяц! Все прекрасно в курсе, уже начали переговоры с пи-ар-агенствами.
     - Ну да: Майя, Георгий, Павел, Ульяна – все те, что со мной начинали. Но сегодня – тот самый день, когда всех нас не пустили на территорию КБ. И мы отправились в свободное плавание. А потом… потом юридическое оформление-то действительно, через полгода… А дальше – вот вы, ребята не знаете, да и просто не представляете себе, что значит жить без зарплаты. Мы первое время так и жили. Закупили комплектующие, занялись сборкой, как тогда говорили «на коленке». И представляете себе состояние – то ты лихорадочно звонил, тебе отвечали – а тут – тишина, телефон молчит. Но выдержали же! Заработали свой первый миллион, а там – пошло. Сами знаете, сборку бросили, когда выручка резко упала. Дальше был и сервис, была и разработка. Вот вы высыпали цветные коробочки. Под ними зарыто много надежд. Я назвал их: изделие КЛ 14-341. Я, - Леник почесал пальцем покрытый седой щетиной затылок, - почему-то все так называю. КЛ – и цифры. Привычка!
     Гера понимающе развел руками и покачал склоненный, как всегда, набок головой, словно беззвучно смеялся.
     - Тем не менее, штуку мы довольно быстро окрестили поводком. Многие помнят, что это – такой коммуникатор для подростков – ну вот как раз был бы для вас несколько лет назад, чтоб переписываться в школе, на вечеринке, в лагере, играть там, во всякие игрушки… Идея по тем временам была неплохая, я вложился… Но военные долго не давали нам частоту, а время шло… Ну, это не столь уж важно. Потом вы все знаете 342, 343-и и так далее КЛ-ы – такие финансовые системки, которые в народе зовут «прок». Бухгалтерия там, база данных, хранилище, некоторая аналитка… Все это мы ставили вместе с техникой, и, знаете, пошли некоторые результаты. Отсюда – и жилищное строительств и определенные вложения капитала.
     Леник старался говорить попроще, попроникновеннее, своим добрым «жирным» голосом родственника, но сам все время вглядывался за спины курсантов, в конец помещения Гохрана, туда, где под массивными оцинкованными воздухопроводами стояли какие-то шкафы, тщательно упакованные в промасленную бумагу. Гул шел именно оттуда.
     Один из курсантов поднял руку и довольно громко спросил соседа:
     - В каком ухе звенит?
     - Не звенит, а гудит, - басом ответил его товарищ.
     - А теперь – прошу в столовую. Там нам приготовили именинный торт! – быстро проговорил Леник, и, когда, помещение Гохрана опустело, пробрался сквозь стенды к еще не разобранным экспонатам.
     Там, под редкой мешковиной и промасленной бумагой мерцали красные и зеленые диоды. Видимо, переполох, вызванный летающими изделиями типа «поводок», а может и то, что они неожиданно заговорили на соответствующей частоте, вызвало к жизни и ухороненную под пергаментом устаревшую технику.
    
    
     54
    
     Запаска
    
     Говорят, что много из того, что называют внезапным, происходит в результате скрытых, давным-давно накапливавшихся причин. Последнее время я отказываюсь в это верить.
     Корпы и вся вообще лиготехника и лигоиндустрия накрылись своим медным тазом совершенно внезапно.
     Это уже миллион раз описано, но для себя я зафиксировал. Это было даже не утром, когда все проснулись - и вот… Это было посреди дня. Корпы отказали, заводы, транспорт, связь - все к бутеру собачьему полетело…
     Потом, правда, говорили, что месторождения лигокристаллов уже давно начали оскудевать, просто это держалось в строжайшем секрете. Я вот вырезал и сохранил заметку: «Емкость месторождений минералов, получающих при определенной технологии обработки свойства, близкие к сверхпроводимости, и называемых в специальной литературе лигокристаллами, по данным некоторых источников в правительстве Российской Федерации, начала резко снижаться. Цифры по добыче минералов умалчиваются, но, судя по тому, что уже свернуты некоторые производства, и на международном рынке ощущается резкая нехватка комплектующих на лигокристаллах, монопольное право на поставку которых имеют лишь несколько российских государственных концернов, данные наших источников верны. Стоит ли говорить о том, как скажется на экономике вышеуказанного государства, вспухшей, подобно мыльному пузырю, на поставках лигокристаллов и различных видов информационной и телекоммуникационной техники на их основе и затмивших все достижения Силиконовой долины, на мировой рынок? Следует предположить, что уже в ближайшее время будут свернуты многие проекты, приносящие немалые прибыли, начнется отток капиталов за границу, возможна смена политической власти и возникновение беспорядков. При этом, если учесть, что руководство страны - знаменитая руководящая пара - г-да Нифонтов и Пертруничев уже много лет не появлялись в общественных собраниях, и все видели их только издали - стоит предположить, и в настоящее время они вряд ли являются реальными лицами. Возможно, это всего лишь объемные виртуальные изображения. Поэтому понять, кто осуществляет управление огромной страной - практически невозможно.
     Правительства США и многих европейских держав советуют своим гражданам покинуть в ближайшее время пределы России.
     "Вашингтон пост" от 17 сентября, 2… г.
     Заметка, естественно, была переведена и перепечатана в одном журнале значительно позже означенных событий.
     Дальше пошло особое «восстановление народного хозяйства», и здесь во многом помогли дублирующие системы, которыми я, в частности, тоже активно занимался. Дублирующие системы, собственно, содержались в Горчишном доме, да и не только в нем… И тут мы недурно подсуетились. Чем и горжусь.
    
     55
    
     Барокамера
    
     Анпилогов по-прежнему сидел на веранде Бака и нюхал измятую сигаретку. Но в голове у него засел демурин ... идеальный газ и Ленику - ему-то! – почудилось, что газ начинает подбираться к макушке. Хозяин Бака просто не знал, как избавиться от этого газа и решил пока пойти в бассейн.
     Но и здесь было неуютно. Анпилогов плавал подобием брасса в этом прихотливо изогнутом сооружении - с заливами, проливами, ступеньками и водопадами, пальмами в кадках, на которых топорщились глянцевые листья вьющихся растений. Леник подплыл, лениво вытянул из воды руку, потрогал лист - так и не понял, живой он или из хорошо подобранного пластика. За одной стеклянной стеной, окружавшей бассейн, виднелась темная зелень оранжереи - там все было настоящее, за другой стеной открывался вид на берег. Кинув взгляд на эту стену, Анпилогов поморщился - там были землекопы, и даже отсюда виднелись их темные двигающиеся головы - и траншея. От воспоминания о темно-оранжевой траншее, Анпилогов весь сжался, вылез из бассейна и пошел в душ.
     Там, стянув с себя противные холодные, тяжелые от воды плавки, Леник с удовольствием схватил гибкий шланг, вытянул из держателя хромированную мелкодырчатую насадку и стал поливать себя теплой водой. Он делал это нетвердой рукой, то ли подустав от плавания, то ли еще ощущая влияние идеального газа, а скользкий шланг вырвался и со звоном упал на пол душевой кабины. Леник нагнулся, схватил снова шланг и случайно бросил взгляд на выпуклый бок хромированной насадки для душа.
     И тут с него глянуло чудовищное существо - с вытянутой тощей шеей, сплющенной плешивой головой, перечеркнутой кривой палкой носа. Анпилогов сглотнул, ему все это не нравилось. В зале со светлыми шкафчиками и резными деревянными скамейками, Леник несколько минут постоял у зеркала. Ничего особенного он в нем не увидел - обычное обтекаемое тело, в меру обрюзгшее, но знающее по временам (и по настоятельному требованию, почти приказу Майки Городошницы) прихоти тренажерного зала и дорожку бассейна.
     "У-уууу... бутер-итер, - пробормотал Леник, - вспоминая душевое наваждение, - А, может, я именно такой монстр и есть? Может это обычное зеркало мне врет, а душ сказал правду?".
     После идеальный газ зашумел в животе и, силясь подняться выше, кинул в Анпилогова еще одну мысль: " А не к тому ли монстру пытался прорваться Нифонтов, всеми силами устремляясь в космос?"
    
     56
    
     Мимо Анпилогова проплывали бильярдные столы и подсвеченные изнутри бары, открывались любимые им эркеры, демонстрирующие вид на большую воду, с пристроенными в них мягкими диванами, многочисленные лестницы, отделанные мраморной плиткой. Он видел широкие, особо плотные спины соратников и коллег, столь необходимых ему сейчас для достижения цели.
     Потому что там, в Гохране, под промасленным пергаментом, было нечто, куда следовало вкладывать деньги.
     А спины вжимались в кресла, расставленные вокруг низких дубовых столов, и сновали всюду руки, охватившие овальные стаканы с темно-коричневой жидкостью. И, сдерживая на подступах к макушке идеальный газ, Леник понимал, что именно сейчас они решают, войти ли в анпилоговское сообщество или же примкнуть к другой партии. Давление в Барокамере менялось прямо на глазах, и Ленику уже начало казаться, что оно сейчас превысит все возможные пределы, и задуманное им предприятие взорвется и разлетится на мелкие куски.
     Несмотря на бассейн, душ и коричневую жидкость на дне стакана, идеальный газ продолжал биться в голове Леника, и мог уже, наверное, достичь его макушки, поросшей серой порослью жестких волосков. Во всяком случае, возможность того, что Барокамера вот-вот разлетится на два конкретных куска, он осознавал достаточно хорошо. Вставал только вопрос времени. Если второй кусок под руководством небезызвестной Ульяны Викторовны с ее расхлябанными дипломниками сумеет получить вполне конкретные очертания в ближайшую неделю, то ему не удастся занять в ассоциации лидирующие позиции, ибо его первоначальный взнос окажется слишком низким. Помимо этого, именно сейчас было крайне опасно, что второй кусок оторвется вместе с наработанными и выстраданными технологиями, а в какой мере они известны раскольникам Анпилогов мог только догадываться.
     Свои люди могли унести и общие секреты. Из своих людей, собственно оставались: Гера Фельдштейн, Пень, Майка Ферапонтова и Уля. Но именно Уля была не совсем своим человеком, ибо изначально именовалась лигокоисталльщицей - поэтому вряд ли будет до конца поддерживать внутреннее давление барокамеры. И именно Уля могла унести с собой те знания, которые никак нельзя было выпускать наружу.
     Впрочем, эту проблему, как ему казалось, Леник уже начал решать, и следовало только увидеть результат.
    
     57
    
     Анпилогов с трудом заставил себя просидеть целый час в номере. Потом надел джинсы, удобную, уже грязноватую на животе и локтях куртку, фуражку с коротким козырьком - каскетку, надвинул низко на лоб, и вышел из Бака через складские помещения.
     Время он рассчитал точно. Ему оставалось пройти по большому полю, отданному местным жителям под огороды, достичь круглого озера, где обычно купали лошадей, и проследить кое чей путь от озера до конюшни.
     Только выйдя за территорию, Анпилогов ощутил резкую перемену. Дело было даже не в том, что исчезли ярко-зеленые ухоженные газоны и по обочинам дороги возникли августовские пропыленные растения - грязно-желтая пижма, мелкая ромашка, дырявые листья лопухов и острые клыки жесткой и стойкой осоки, но все вокруг изменило скорость. Окружающее тут же перестало нападать на него - как нападали зеркально чистые стекла эркеров, плотные спины предполагаемых членов ассоциации, отставленные крепкие пальцы, сжимавшие толстостенные стаканы, и - замедлилось.
     Оказалось, что снаружи тепло, даже слегка припекает. Поля были разрезаны на мелкие, сотки в четыре, огороды, на которых кое-где соорудили сараи из ржавого железа или даже сложили из старых шпал небольшие домики. На общем уже жухло-желтом фоне здесь зеленели кусты смородины, выглядывали белые и беспардонно сиреневые флоксы, несли свою солнечную службу желтые зонты, уже полные семечек. Лежали обтрепанные махровые лисья, отдавшие свою силу и сочность нагло оранжевым тыквам. Почвы здесь были бедные - песок, но, судя по всему, землю все же натаскали в мешках и на тачках, а в неприметных углах, прикрытые старой клеенкой тлели кучи перегноя. Уже жгли картофельную ботву, шел серый с желтизной запах дыма. И даже оказался здесь звук - в одном из шпальных домиков или ржавых сараев играло радио. Анпилогов даже и представить себе не мог, что люди еще слушают эту старую унылую песню (как, впрочем, не мог себе представить, что в мире существуют заколки с глянцевым брюшком, как у кропотливой Серафимы). Но унылая песня благополучно сжилась со светлым песком дороги и придорожных канав, со смиренной и неряшливой красотой огородного поля и дымом от картофельной ботвы, Леник утерял свое биение в районе макушки, и шел уже совершенно бестелесный, спокойный, неряшливый и почти красивый. И совершенно забыл, зачем идет. Он впервые за годы Барокамеры перешел в другую жизнь, в которой и пребывал долгое время: время Явича, Климаши, Веруни…
     Веруня ему отказала. Сначала немного полежала в больнице – причем попала туда по скорой и не велела ему платить. Потом вышла, долго еще лечилась – и «все было нельзя». А после… ну было немного, но все ей казалось не так, и боязно, и уставала. А дальше: « Иди, Леник, своей дорогой. У тебя пошли какие-то деньги, я уже не понимаю… Мне спокойнее одной».
     Открылось озеро - блеклое и плоское, как окружающие поля. По мелководью, уже поблескивая после купания, брел огромный черный конь. Женщина в мокром комбинезоне, босая, трепала его по шее. Конь, видимо, казался ей слишком понурым. Он действительно брел довольно медленно. Потом рука женщины взметнулась, рука, казавшаяся с такого расстояния магически удлиненной, протянулась к крупу коня - это наездница всего лишь дотронулась до шелковой блестящей кожи хлыстом.
     Мальпост сорвался с места, вызвал в этом притихшем пространстве кратковременный мираж сияющих брызг - и полетел галопом навстречу Анпилогову. Конь приближался с большой скоростью, и Ленику уже хорошо было видно, что Ульяна не успела застегнуть шлем, а черный круглый набитый пробкой головной убор упал на песок. Волосы летели вслед за всадницей, как всегда, не сплошной темной полосой, а легкой наэлектризованной стаей… Леник только успел скатиться в кювет, как конь с орущей и раскачивающейся из стороны в сторону фигурой на нем, пронесся мимо. Потом, видимо, Ульяна сумела на некоторое время осадить коня, и издали было видно, как она неслась, пригнувшись, но ее голос, перекрывая унылую радиопередачу, продолжал заполнять дорогу и поля.
     Итак, Анпилогов уже кое-что увидел. Он вылез из канавы и быстро направился к территории Бака. Подойдя, на пределе видимости, он снял куртку и каскетку, сунул их в сумку, висевшую на плече, и вошел через центральный вход.
     И тут же к нему кинулся охранник, козырнул, шепнул что-то на ухо. Хозяин Бака вскинул брови, отцепил от ремня трубку, переговорил, сел в подруливший автомобиль, и через несколько минут уже вылетал из дверцы на подъезде к конюшне. Здесь скопились все, кто был в это время на Баке. Здоровенный служитель едва сдерживал огромного, черного, покрытого пеной коня, уволакивая его на огороженное пространство, возле вспученных залакированных пней лежала скрюченная женская фигурка. Анпилогов с силой отстранил подскочившую к нему медсестру, кричавшую: " Скорая едет, трогать ничего нельзя!" И сел на колени возле лежавшей женщины. Лоб ее был в крови, влажные волосы казались особенно темными.
     За спиной Анпилогова слышался топот, неистовое ржание и тяжелая ругань охранника.
    
     58
    
    
     Они потом все-таки встретились на той европейской выставке. Максим - все такой же бесстрастный, седой, с палкой, прошел мимо стенда, покосил глазом, и поначалу, видимо, не узнал Анпилогова - или просто не поверил своим глазам. Но потом вернулся, подозвал девчонку-стендинстку, принялся спрашивать. Апилогов все это прекрасно видел из своего стеклянного закутка. Максим набрал проспектов и двинулся было дальше. Но тут на Анпилогова что-то нашло, он выскочил из своего закутка и нагнал Максима.
     И тогда они уселись в каком-то баре на шаткие стульчики, и Сокулер договорил ровно с того самого места, на котором тогда, на Баке, их прервали.
     - Я и сейчас тебе скажу, Леник... Прости, но твой прок, о котором все уже и позабыли - у тебя нынче совсем новый брэнд - так вот твой прок - наоборот-то, просто- напросто, корп.
     - И что? Вполне нормальная историческая аллюзия.
     - Для кого другого была бы аллюзия, а для тебя - выгода. Я понятия не имею, каким образом - голова уже не та, не могу сообразить - но ты сохранил технологию лигокристаллов. Законсервировал как-то и удачно скрыл.
     Анпилгов молчал. Даже не хмыкнул. Даже не вспомнил о соленом бутерброде.
     - Это тогда, на Баке, - продолжал Максим Сокулер, - я был вне себя и пытался тебя добить по этому поводу. Но потом понял: ты – не один. Как это произошло - уму не постижимо! Но корпы живы и по сей день. Они скрыты у разных людей, в разных группах, организациях и обществах. Они сидят в подкорке, ей Богу! Я вижу их проявления во множестве процессов. Но я не остановлюсь. И буду бить их до конца. И не только я.
     Да... - вкусно глотая буквы проговорил Анпилогов. - Мне тут довелось пересечься с одним… человеком. Вот, кстати, - Леник добыл из нагрудного кармана тот листочек из коморки, исписанный мелкой вязью черных букв.
     Сокулер жадно схватил его, пошевелил побелевшими губами, трижды повторил слово «темпористика», потом сказал:
     - Я знаю этого человека, имя только не назову, нельзя… имя. - Тут у нас много схожего. Силы только не равны. Он много сильнее… Но мы их будем бить, будем бить и дальше!
     - Ну-ну, - проговорил Леник и заказал яичницу.
    
     59
    
     Запаска
    
     Но все же меня сломал другой кризис. И я ведь тоже считал его внезапным. Он возник как нарыв, а потом нарыв прорвался.
     Сначала мне было просто все равно. Разные программы радио и телевидения произносили весьма отличающиеся друг от друга слова - это тебе уже не единообразные корпы, а бестолковые человеческие СМИ, и я слушал вполуха. В Горчишном доме было много дел, кое-что мы затевали, Гера договорился о приличных кредитах и вложениях. Но я вообще-то знал, что в парламенте произошел раскол… Ну, ей Богу, не хочу сейчас все это поднимать. Головой я, вроде бы, прекрасно осознавал - кто и за что… Народ побесился-побесился, да и поделился на П-эшников – последователей Петруничева и Н-эшников – эти были за Нифонтова...
     Но…. До того момента, когда у нас дома отключили телефон - ровно ни о чем всерьез я не задумывался. Дом властей был как раз перед моим балконом, когда-то меня это даже устраивало. Но в тот момент я пожалел, что у нас одна АТС. Хорошо, я схватился за персональную трубку - ну, бутер-итер - нет сигнала! Видимо, что-то с передатчиком. Я кинулся на улицу, пробежал с квартал, заходя в каждую телефонную будку - нет сигнала! И только возле метро нашел оживший автомат и позвонил на работу. Они, надо сказать, даже удивились. Гера заорал, что я преувеличиваю, ну, П-эшки с Н-эшками что-то не поделили, кто-то из них засел на Набережной - но дела-то тут при чем? И что я нужен срочно, хоть и выходной. Я решил вернуться, но забыл, что из дома не смогу позвонить шоферу. Полная байда. Но тут что-то мне на улице не понравилось - стало слишком пусто. И я повернул к нашей Набережной.
     Сначала меня поразил блеск. Что там могло блестеть, что отражало солнце? Подошел ближе и увидал их: охранные отряды выстроились вдоль улицы, отгородившись от прохожих прозрачными щитами, которые как раз так отчаянно и бликовали. А все люди ходили именно здесь. Они гуляли! Именно гуляли и с любопытством смотрели по сторонам. Погода то!.. Просто жаркий, роскошный, полный желтого и красного конец месяца августа. Листьев медь.
     Некоторые вышли еще и семьями, с детьми, даже с колясками. Люди двигались к набережной. Я же просто шел домой, но возле ограды, окружавшей двор, меня остановил этот, со щитом, из войск охраны. Нет, сказал, сюда заходить не стоит, здесь сверху могут и стрельнуть. Я возмутился - я же домой! Как хотите - под вашу ответственность, вас предупредили.
     И тогда я вспомнил то, на что не обращал вниманиея всю прошлую неделю. Проезжая позади Дома властей, я ни один раз видел молоденьких солдатиков в шинельках, с небольшими вещмешками за спиной. Они шли в сторону низкого забора, окружавшего дом, и там пропадали.
     А вчера вечером меня разбудили голоса. Грубые мужские голоса, какие в нашем дворе вряд ли услышишь. Мы живем на втором этаже, да еще перед окном небольшой пригорок. Я откинул занавеску и увидел, что по пригорку бегут люди - мужики, в грубых полувоенных суконных куртках, таких, какие были во времена моей молодости.
     Осень, сухо, от соседнего фонаря - светло и желто. И странное видение - эти мужики во дворе, в нашем чистом привычном дворе.
     Я, честно говоря, никогда не обращал внимания на то, что происходит за окном, но в тот момент казалось, что мужики совсем рядом, чуть ли не в квартиру сейчас заскочат.
     Я пошел в другую комнату к жене, хотел сказать о том, что увидел, - она смотрела телевизор. На экране ходили вовсе не артисты, а люди, и люди весьма известные, причем ходили по одной из центральных улиц и призывали всех идти туда. С их точки зрения необходимо протестовать против Н-эшек, а, впрочем, и П-эшек, и всем собраться на этой улице. Если б Пеструха был жив, он бы точно был там. Но жена, стоя возле входной двери и раскинув руки сказала: " Не пущу!". Мне, правда, и самому идти туда было некогда, стоило еще посидеть и проработать план завтрашней встречи с партнерами. Я только взял пульт и потыкал по разным программам. Больше по телеку ничего не показывали - я понял, что происходит нечто серьезное, и соотнес это с мужиками за окном.
     Подходя к дому и набирая код на двери, услышал выстрел. Я не понял, что это выстрел - громкий шлеп: стул за окно выкинули, трехлитровая банка на пол упала... Нет, не так. Неважно. Я рванул дверь, нажал на кнопку лифта. В кабине был запах, там так никогда не пахло, не должно было. Дешевые сигареты, тяжелый дух.
     Жена впустила меня в квартиру молча, и тут же повела в сторону кухни, я не понял, зачем и повернулся, чтобы спросить, но она втолкнул меня в ванную. Там, прямо, в ванной уже сидели дети, и внучка держала на коленях коробку с кошкой и котятами. Я хохотнул и начал, было свое: бутер... Но жена вытащила с полки тазик, несколько мисок и кастрюль, которыми пользовалась, когда отключали горячую воду, пригнула меня к полу, заставив сесть на корточки и надела мне на голову таз. Я что-то орал, но она надела миски на детей, кастрюлю на себя, и присела рядом со мной так, чтобы за спиной оставался шкаф с посудой.
     И тут в районе кухни загромыхало. Звук напоминал одновременный разрыв сотни банок с помидорами - но это было первое, что пришло мне в голову: я ведь уже слишком долго не работал в ка-бе и сотню лет не был на Ледострове.
     Женин парнишка пробормотал, заикаясь: "Гранатомет. По центру Торговли бьют".
     Жену прорвало: " А здесь окна, чтоб их - во всю стену. В комнатах и кухне просто страшно сидеть. Непонятно откуда полоснут, и куда?» "
     - А что... уже кого-то... - начал было я, стаскивая таз.
     - Не знаю, - сказала жена. - Но тут я услыхала за дверью голоса, выглянула наружу... А там, возле нашего лифта - ну, практически возле моего коридора, где висят вещи, где зеркало, шляпки... все... Стоят трое в черных кожаных куртках, в кепках - кто, откуда? - говорят: «мы - спценаз, а вы никуда не выходите, у вас на чердаке засели снайперы».
     Я почесал голову под тазом и вспомнил вчерашних мужиков, которые бежали мимо окна.
     А потом мы услышали гулкие мерные удары, от которых обрывалось все внутри. Я не выдержал и кинулся в комнату.
     Телевизор работал. На очень ярком экране под голубым небом сиял Дом властей, и тут я снова слышал глухой удар, и возле Дома в телеке появлялось облако белого дыма, затем раздался страшный треск, взрыв за окном, а на безмолвном экране на белой стене появлялось пламя и выросло черное пятно. И так много раз, пока я лежал в комнате, обхватив ножку стола, и, открыв рот, глазел на экран. Здесь было только безмолвное и безмятежное изображение, а реальный, тупой, нутряной - из гигантского пустого нутра - звук шел снаружи. И на изображении светлый верх Дома властей постепенно покрывался то облаками пара, то все расширяющимся черным пятном.
     И еще одного, того, страшного, со стеклянным звуком удара было достаточно, чтобы жена вползла в комнату и уволокла меня обратно в ванную к своим тазам.
     Ночь жена и дети провели в ванной. Я - в комнате, под столом, подальше от окна, чтобы был виден телевизор. Обстрел в конце концов прекратили, появились благополучные лица дикторов, но звук я все равно включать не стал.
     Утром пошли обычные передачи, и почерневшие этажи Дома показывали только в новостях. Дальше включилась моя персональная трубка, и Гера потребовал срочного присутствия на рабочем месте. Я сказал, что ведь стрельба, снайперы, Дом властей бомбят. Гера ответил, что все - чушь, дележка пирога и маркетинг. И в их районе - все абсолютно спокойно, а уж тем более возле Горчишного дома. Он пришлет за мной машину. Но машины я не дождался и отправился к метро пешком. Возле Дома и на Набережной было много темных фигур, которые что-то волокли к кромкам тротуаров - и тут же отъезжали машины с красным крестом.
     У метро было совсем мало народу, но никто меня не остановил. Уже подходя к круглому стеклянному зданию, я услышал треск выстрелов, потом быстрый-быстрый треск - автоматную очередь. Я кинулся к дверям, но внутрь не пошел и по стенке пробрался чуть подальше к соседней улице.
     Там шел странный бой. Из-за угла здания издательства выбегали отдельные люди в черном, армейском, словно бы, даже и с погонами, и отстреливались. За дорогой залегли люди в защитной форме, оттуда-то и шли автоматные очереди.
     Перестрелка продолжалась недолго, но сколько именно, я не запомнил, потому что упал носом на асфальт.
     Что это были за люди, и что они делили между собой, никто так и не узнал.
     Когда я подошел к двери метро, то потрогал пальцем оплывшую дырку от пули, распустившую вокруг себя лучи жирных трещин.
     Потом меня окликнул шофер, он, оказывается, давно меня тут поджидал – на Набережной проезд оказался закрыт.
     А Гера прав, ехать мне необходимо было срочно. Все наши банки приостановили платежи,у нас остался лишь один годный для этого клиент. Гера их едва уговорил, но что будет сейчас?
    
     60
    
     Анпилогов много лет не ездил в метро. Он совсем забыл о влекущей вглубь толпе, о талом снеге в вестибюле, который истоптали тысячи ног и снег, так и не превратившись в грязную водицу, силится прорваться в ваши низкие осенние туфли. Он забыл, как толпа вносит тебя в вагон, как чья-то уверенная рука вдавливается в твою спину - и вот ты уже вставлен, ты несешься, ты в пути, словно у тебя есть важная цель. В тот день у Анпилогова не возникло важной цели. Но он все же ехал к Горчишному дому в надежде, что уже наложена резолюция на его заявление, и ему будет позволено иногда работать в Гохране или перевести коллекцию в другое помещение. После того, как последний, якобы уговоренный клиент, перевел свои капиталы в оффшорную зону, контрольный пакет Барокамеры пришлось продать. Но Анпилогов еще надеялся, что в зал Гохрана подадут электропитание. Все это можно было просто узнать по телефону, но он уже столько раз получал ответ: «Пока ничего неизвестно», что решился ехать. А если туда хоть раз подадут питание...
     Ближе к нужной ему станции толпа постепенно рассосалась, и Анпилогов стал обращать внимание на одежду и лица. Чем дальше от центра - тем меньше молодых лиц, приукрашенных яркими челками, перламутровыми бусинами звуковых устройств, да и просто молодым смуглым румянцем. Становилось слишком много бледных вялых щек, низких потных лбов с выбившимися седыми прядями, толстых помутневших линз очков… Леник тяжело висел на руке, ухватившись за поручень и все пытался пробраться к удобному месту между дверьми, где можно было держаться за хромированный столбик и даже прислониться спиной к надписи « не присло…».
     И вот тут он чуть не наступил на полу широкой шубы, небрежно раскинутой на влажном, утоптанном множеством ног полу.
     У задней двери вагона, на корточках, прислонившись к пластмассовой планке, сидела пассажирка в добротной, широкой книзу шубе. Голова ее была опущена, лицо отвернуто в сторону, пальцы с коротко подстриженными ногтями очень знакомо теребили ручку коричневой замшевой сумки, кинутой на пол.
     Сухие, электролизующиеся волосы небрежно падали на воротник шубы. На темени видна была выползающая из-под краски седина, а на виске – припудренный неровный шрам.
     Пассажирка неслась в черном тоннеле, плотно перевитом лианами высоковольтных кабелей, тоже, видимо, без особой цели. Просто в знакомом направлении.