…Когда фильм закончился, Мишка молчал целую минуту. Обычно он вообще не молчит — сразу же вскакивает, словно ужаленный, и вероломно навязывает своё мнение о просмотренном всем, кто на беду оказался рядом. Энергия бьёт из него фонтаном, и никакого спасения от этого нет. Но сегодня его видимо по-настоящему проняло: целую минуту он сидел, как пришибленный. Признаюсь, меня и самого от этого фильма накрыло. С головой. И всё же он опомнился первым:
    
     — Слушай, Вадик, а давай тоже будем всем давать советы?
     — Точно! Давать советы — это здорово! Получается, что когда ты помогаешь кому-нибудь советом, люди становятся приветливыми…
     — И весёлыми!
     — И в ответ делятся своей радостью с другими людьми!
     — И с нами! Ура! Идём давать советы!
    
     И мы с Мишкой пошли давать советы.
    
     Выскочив на улицу, мы тут же увидели водопроводчика. Водопроводчик как раз вылезал из канализационного люка, где выполнял какую-то хитрую работу. Вылезши из колодца, он трижды сплюнул, и принялся методично шуровать в своих подземных владениях какой-то гибкой штукой: то ли шлангом, то ли толстым тросом. Внизу, в люке, что-то смачно хлюпало, зловеще фырчало и загадочно булькало. Наподобие того, как бывает, когда бабушка Сулико варит суп харчо. Только суп харчо у неё всегда вкусный и пахнет очень здорово, а из люка пахло… как-то не особенно аппетитно. Мы с Мишкой тут же зажали носы и подумали, какой же он у нас геройский, дядя-водопроводчик! Даже гораздо героистее космонавта, который летает в собачьем космическом холоде вокруг земного шара. Потому что не только я и Мишка, но и даже отмороженный космонавт — мы все упали бы в обморок от огорчения, если бы нам довелось сидеть в колодце и шуровать кишкой, когда там такой чумовой запах.
    
     — Смотри, Вадька, какие у него грязные сапоги! Наверно мама не научила его в детстве тщательно следить за своей обувью.
     — Точно! Обувь необходимо как можно чаще протирать, особенно если выходишь из дому на люди. Или тем более, когда идёшь на работу или в школу.
     — Идём, дадим ему совет, как надо ухаживать за обувью.
    
     — Здравствуйте, дядя! Я — Вадик, а это — Мишка. А вас как зовут?
     — Привет, пацаны. Меня зовут дядя Митрофан.
     — Понятно. А что Вы делаете?
     — Работу работаю.
     — А как называется ваша работа?
     — Моя работа называется… — тут водопроводчик как-то по особенному крякнул, вероятно потому, что кишка зацепилась за что-то постороннее, и, ухнув, с усилием протолкнул свою штуковину дальше. — Она, паренёк, называется… у-у-ух, э-э-эх, ООО «МУП СпецГорВодоКаналЛивнеОчист…-тьфу», — в общем, малец, тебе лучше не знать, как она, ёшка-кочерёшка, называется.
     — Почему?
    
     Водопроводчик насупился, сделал важное лицо, затем грозно нахмурил брови и сказал зловещим шёпотом:
    
     — Опасное это дело. И вообще, парень, это секретная организация.
     — Да? А знаете, дядя Митрофан, мы хотели бы подсказать одну умную мысль.
     — Да ну?
     — Обувь необходимо как можно чаще протирать, особенно если выходишь из дому на люди, — авторитетно заявил Мишка, неторопливо почесав веснушчатый нос.
     — А чтобы ваши сапожки всегда имели шикарный вид, их нужно раз в неделю смазывать специальным водоотталкивающим кремом. И тогда они будут блестеть! — веско добавил я, заложив руки за спину.
     — Чего-о-о?
    
     В этот момент в глубине колодца что-то зловеще чмокнуло и недовольно утробно забурчало. Причём бурчание было такое угрожающее, что нам с Мишкой стало немного боязно. Потом мы услышали ещё один особенно сильный чмок, следом за ним — всхлип, и… Вдруг из колодца хлестанул мощный фонтан чего-то коричневого; затем фонтан исчез, но взамен него как-то вызывающе и нагло полезла бурлящая грязно-жёлтая пена, наподобие той, которая бывает у бабушки Сулико, когда она проглядит убегающий суп. Только харчо у бабушки Сулико пахнет вкусно и завлекательно, а от пены из колодца хотелось сейчас же куда-то убежать, и желательно — подальше. Разумеется, зажав на всякий случай нос.
    
     И не успели мы с Мишкой до конца додумать, какая же героическая секретная работа у нашего водопроводчика, как его, дядю Митрофана, сразу же по самые колени залило злобно бурчащей жижей. Потому что дядя Митрофан сидел, свесивши ноги в люк, и, развесив от удивления рот, убрать их не успел. Наверно, ему сильно понравился наш мудрый совет.
    
     — Етицкая сила!— выкрикнул в сердцах водопроводчик. Лицо его почему-то побагровело, и, бросив свою кишку, он бросился наутёк. — Брысь отсюда, шпана! — на прощание крикнул он, скрываясь в хлюпающих сапогах за углом соседнего здания. Наверное, побежал за технической подмогой.
     — Сдаётся мне, ему не очень понравился наш совет, — пробормотал Мишка.
     — Сдаётся мне, не такой уж он и герой. Только время на него зря потратили.
     — Точно! Идём ещё кому-нибудь мудрый совет дадим? — нашёлся Мишка.
    
     И мы пошли искать, кому бы ещё дать мудрый совет.
    
    
     ***
    
     Шли мы, шли, и вдруг по дороге нам попался кинотеатр «Сатурн». Судя по афишам, там опять крутили «Хоббитов».
     — Айда на «Хоббитов»! — с энтузиазмом предложил Мишук.
     — Подожди! Мы ведь уже видели «Хоббитов»?
     — Мы-то видели, а все эти несчастные люди пока ещё нет. И наш долг — помочь им добрым советом на тот ужасающий случай, если им чего-то в «Хоббитах» будет непонятно.
     — Думаешь?
     — Конечно! Вспомни сам, как мы мучились, когда смотрели эту трынду в первый раз? Ничего не разберешь: кто идёт, куда идёт, чего несёт, зачем прячет и почему всё время босиком... Просто сплошная засада.
     — Точно! Особенно мы возмущались, что у хоббитов такие большие ноги.
     — Ага! Мы ещё свистели киномеханику, что у него плёнка бракованная.
    
     Едва в зале погасили свет, как Мишка сразу сделался важным-преважным. Он картинно сложил руки на груди и презрительно выпятил нижнюю губу. Я тоже последовал его примеру, но лишь отчасти: сложил руки на груди, но выпячивать губу не стал, а взамен этого напустил на лицо кривую ироническую ухмылку. Папа не устаёт мне повторять, что каждый уважающий себя человек должен иметь определённую индивидуальность — дабы не уподобляться массе. Что он понимает под словом «масса», мне спросить всё время недосуг, но, в любом случае, я догадываюсь, что это нечто позорное. Причём совсем не то, о чём толкует учитель физики. Яков Альбертович, в отличие от папы, массу ничем предосудительным не считает. Более того, он уже не первый год регулярно её перемножает в своих залихватских формулах то с квадратом скорости, то с плотностью или, хуже того — с объёмом. В любом случае, чтобы чем-то отличаться от Мишки, я никогда не выпячиваю губу, как он, а, взамен этого, если требуют суровые жизненные обстоятельства, напускаю кривую ироническую ухмылку. Уж не знаю, как это смотрится со стороны, но, в любом случае, думаю никому не придёт в голову умножать меня на плотность, или, того хуже — на квадрат скорости.
    
     Примерно на пятнадцатой минуте фильма мужчина с большущей коробкой из-под пылесоса наклонился к своей спутнице, и вкрадчиво произнёс:
    
     — Я что-то не пойму: что у этого парня с ногами? Он урод, или мне так индивидуально кажется?
     — Не думаю, — ответила спутница — женщина в пенсне, увешанная котомками, пакетами, коробками и коробочками. Если бы он был урод, то это обязательно обозначили бы в сюжете особым кинематографическим образом. Понял? По научному закону жанра не может быть у персонажа уродства, если это его уродство не задействовано в сценарии специально для запланированного развития сюжета.
     — Ты прекрати умничать. Просто скажи: он урод, или мне индивидуально кажется?
     — Тебе это кажется. Из-за специфического угла зрения, традиционно свойственного первому месту первого ряда, что, в свою очередь, косвенно характеризует твою индивидуальную бережливость, называемую в просторечии «жабой». Тем более, что второй паренёк тоже с огромными ступнями, как у пожилого кенгуру.
     — Ну и что?
     — А то, что не может быть в кинематографическом фильме сразу два форменных урода с одинаково идентичным дефектом специфического уродства, — авторитетно заявила тётенька в пенсне, увешанная котомками, пакетами, коробками и коробочками. — Тем более что на мордашку — они довольно милые.
     — Да? Если они не форменные уроды и даже напротив — милые симпатяги, то это мне только индивидуально кажется? Логично?
     — Логично.
     — А если мне это только кажется, то, разумеется, — только мне, мне одному, и именно — мне. Логично?
     — Логично.
     — А если это кажется только индивидуально мне, значит — об этом знаю только персонально я. Как ты, в таком поразительном случае, определила, что у второго парня ноги тоже как у кенгуру? Ведь я об этом предусмотрительно умолчал?
     — Определила. Это… специальная логика. Женская. Вам, мужланам, недоступная.
    
     Тут Мишка толкнул меня в бок, и многозначительно покивал головой: «Вот, мол, видишь, я же говорил?» Мне и самому уже казалось, что пора вмешаться, пока они не перессорились из-за пустяка. Я собрался духом и, деликатно постучав мужчине с коробкой от пылесоса по плечу (он сидел в соседнем ряду, впереди нас), прошептал:
    
     — Дяденька, вы не ссорьтесь! Вам это не кажется. У них на самом деле очень большие ступни. Невзирая на спефици… сфеципи… фический угол зрения.
     — Да? Правда? Значит эти симпатяги всё-таки объективно инвалиды? — мужчина с пылесосом заинтересованно обернулся через плечо, чтобы посмотреть, кто из соседнего ряда даёт такой мудрый совет. И, самое главное, даёт — вовремя.
     — Нет, не инвалиды, и не уроды. Так было задумано!— веско дал свои ценные разъяснения Мишка. Ещё больше выпятив нижнюю губу.
     — Дело в том, что все хоббиты от рождения такие, — продолжил я. — Если хотите, большие ступни — их отличительный признак, фирменная фишка хоббитянской… хоббитинской… тьфу, хобботовой расы. У них от природы жесткие кожаные подошвы и густой, теплый, бурый мех. Прямо как на голове. Вот!
     — Хоббиты даже башмаков не носят. Они им без надобности, — подхватил Мишка.
     — Фишка? Меховые подошвы? И башмаки не нужны? Гениально. Ну ладно. Спасибо, мальчики, за актуальные комментарии. Совершенно очевидно, что вы нам здорово помогли.
    
     Услышав похвалы мужчины с пылесосом, мы с Мишкой буквально раздулись от гордости. Что интересно, даже в темноте было видно, что Мишкины руки, сложенные на раздувшейся груди, выпятились вперёд ещё больше. Так же как и его знаменитая губа. Чу! Неожиданно я обнаружил, что на его презрительно оттопыренную губу теперь ещё накладывается и кривая ироническая ухмылка.
    
     Моя ухмылка!
    
     Ну и пусть! Зато теперь я имею полное моральное право презрительно оттопыривать нижнюю губу. Так, как это имеет обыкновение делать Мишка. Правда, добавить к своей кривой иронической ухмылке элегантно отвисшую губу почему-то не получилось. И тогда я решил это делать поочерёдно: ухмылка — губа, губа — ухмылка.
    
    
     ***
    
     — Эстетически весьма красивая девушка… Только вот гипертрофированные уши всё дело портят, — негромко пробормотал дядька с пылесосом, когда на экране, верхом на белом коне, появилась эльфийка Арвен. Затем, наклонившись к своей спутнице, добавил: — Ей бы эти специфические уши, если уж они так доминирующе торчат, под причёску затопырить. Не находишь?
     — Не нахожу! — резко ответила спутница и почему-то чувствительно пихнула дяденьку с пылесосом локтём под рёбра. Дядя как-то сдавленно ойкнул, а мы с Мишкой многозначительно переглянулись. Что и говорить, вероятно им опять потребовалась не только наша помощь, но и мудрый совет.
     — Ничего подобного! — вскричал Мишка, и принялся трясти дядю с пылесосом за плечо. — Вы ничего не понимаете! Остроконечные уши — признак эльфийской расы!
     — Куда уж нам, лапотникам! — ядовито ответила тётенька в пенсне, увешанная котомками, пакетами, коробками и коробочками. Дядька же ничего не ответил, только тяжело сипел, съёжившись и втянув голову в плечи. Возможно потому, что тётушкины пенсне как-то нехорошо и многообещающе блеснули в свете кинопроектора. Многообещающе — в смысле обещающие хоть и много, но ничего хорошего…
     — Я говорю, — ещё громче и ещё настойчивее принялся за разъяснения Мишка, что мир Средиземья вообще населён самыми разными существами и расами. Вот, например, тролли. Их отличием является кровь чёрного цвета, которая на солнечном свете превращается в камень.
     — Какой ужас! — кто-то сдавленно ужаснулся в конце ряда.
     — Не говорите… — поддержал кто-то испуганный возле плафона «Выход».
     — Послушай, малыш, — угрожающе молвил Мишкин сосед слева, худощавый лысый тип в очках металлической оправы, — я бы не советовал тебе пересказывать всё кино. — Очень не советовал! — очки зловеще блеснули в темноте зала, отразив череп из изображения на экране.
    
     Не знаю, что почувствовал Мишка, но мне от его кошмарного, словно из преисподней голоса, стало не по себе. Да и вообще, внешний антураж не прибавлял дружелюбия его внешности: сухощавая, жилистая фигура, бликующая золотая фикса на огромных, лошадиных зубах, чёрная майка со скелетом, распятым на мачте пиратского парусника…
    
     — Да я что? Я ничего, я только помочь хотел! — хорохорился Мишка.
     — Вот помогать как раз и не надо, угу? Очень не советую.
    
     Мишка сидел затравленным воробышком.
    
     — Не слышу ответа! Угу?
     — Угу… — согласно прохрипел раздавленный обстоятельствами Мишка.
    
    
     ***
    
     — Не пойму, чего этот уродец бормочет? «Прелесть, прелесть…» Где тут прелесть? — хихикнула девочка с пачкой чего-то вкусно хрустящего. Возможно, это были вафли, а может и какие-нибудь печенья.
     — Может, девушку свою вспоминает. Или природой любуется, — возбуждённо прошептал ей в самое ухо мальчишка, сидевший рядом с ней. При этом он поёрзал, и, в конце концов, вероломно притиснулся ближе. И даже коварно приобнял. Бьюсь об заклад: во время глупых объяснений негодяй касался уха бедняжки своими липкими губами.
     — Какую ещё девушку! — возмутился Мишка. — Какой ещё природой! Это же Горлум! «Моя прелесть» — это и есть кольцо! Просто он слишком долго его носил, и кольцо сильно его испортило. То есть почти совсем развратило. А когда-то, в далеком детстве…— громовой голос Мишки креп и героически вибрировал, отражаясь от стен зала. И даже от экрана.
     — Какой ужас! — кто-то сдавленно ужаснулся в конце ряда.
     — Не говорите… — поддержал некто испуганный возле плафона «Выход».
     — Правда? — девочка из соседнего ряда игриво обернулась, и проказливо стрельнула глазками в нас.
     — А хотите, мы пересядем к вам, и всё подробно объясним?
     — Нет, не хотим! — угрожающе сквозь зубы прошипел мальчик, сидящий рядом с оккупированной девочкой. При этом он выпрямился в кресле и оказался намного выше ростом. Нам стало понятно, что он вовсе не мальчик, а взрослый парень, почти дядька, и, что самое печальное, намного крупнее нас с Мишкой. Как бы невзначай, он положил свою гадкую руку поверх спинки девочкиного кресла, демонстративно сжав ладонь в кулак.
    
     Кулак был увесистый. С якорем и обвитой вокруг него русалкой.
    
     — Да мы что? Мы — ничего. Просто хотели, чтобы вам было понятнее. А то вдруг неправильно всё поймёте.
     — Действительно… — испуганно поддержали возле плафона «Выход».
     — Видите ли, у них… — попытался продолжить Мишка.
     — Видим! И всё поймём правильно, усёк, комментатор? — парень, который почти дядька, недвусмысленно поёрзал ядрёным кулаком по девочкиному креслу. Русалка вильнула хвостом, а девочка хихикнула.
     — Какой ужас! — кто-то опять запаниковал в конце ряда.
     — Да он, похоже, недоумок! — лысый в очках с фиксой и скелетом чувствительно сдавил Мишкино плечо. Почему я думаю, что это было чувствительно? Да потому что иначе Мишка бы не хрюкнул. А он именно хрюкнул. Отчётливо хрюкнул, как-то странно засопел и перестал подавать признаки жизни.
     — Чего вы злитесь? — вступился за Мишку я. — Если люди не понимают, что тут с этим фильмом, то наш долг — помочь!
     — Да кончится это когда-нибудь! — пронзительно заверещала тётенька в пенсне, увешанная котомками, пакетами, коробками и коробочками.
     — Какой ужас! — кто-то сдавленно заскулил в конце ряда.
     — Не говорите… — поддержал некто наглухо запуганный возле плафона «Выход».
     — Точно! Кто сюда пустил этих говорунов? — возопил гражданин в шляпе из мелкой сеточки. — Дадут нам, в конце концов, кино смотреть? То ноги, понимаешь, у них большие, то уши острые, то кольца не туда надевают. Гнать их!
     — Зачем же гнать? — зловеще вопросил лысый в очках с фиксой и скелетом. Мы их культурно попросим. И всё отрегулируем. Ага?
     — Ага… — торопливо подтвердил я. А что мне оставалось, если он и меня ухватил за плечо, так, как недавно Мишку? Рука у лысого была охватистая и жилистая. Сильная рука. В плече что-то нехорошо хрустнуло, перед глазами поплыли круги, а на экране рядом с гномом Гимли появились ещё три таких же гнома-близнеца. И они — все четверо — водили хороводы, хотя это не предусмотрено кинематографическим сюжетом.
     — Точно! Ходят сами не знают зачем! — поддержала всеобщее негодование девочка с пачкой чего-то вкусно хрустящего. Возможно, что это были не вафли, а обычные сушки.
     — Какой ужас!
     — Да выведут их когда-нибудь! — продолжала верещать тётенька в пенсне, увешанная котомками, пакетами, коробками и коробочками. При этом она обозлилась на нас с Мишкой так, что размахивая коробочками, угодила тяжёлой котомкой дядьке с пылесосом по голове.
     — А вот я сейчас индивидуально разберусь! — дядечка отложил свой пылесос на соседнее кресло и принялся вытягивать в проход своё тучное тело.
     — Давно пора! — язвительно заметил гражданин с мелкой сеточкой. — И вообще, остановите фильму и включите свет! Мы их, подлецов, сейчас определим на чистую воду!
     — Действительно… — робко поддержали возле плафона «Выход».
     — Вы только посмотрите, какие рожи они нам корчат: у одного губа до подбородка, у другого ухмылка до правого уха! Хамы!
     — Какой ужас!
     — А тебя, малыш, — протяжно прошипел лысый в очках с фиксой и скелетом, — когда-нибудь подвешивали за ухи, а?
     — Грамматически следует говорить не «за ухи», а «за уши», — на всякий случай уточнил Мишка. Но это не помогло. И вообще, тут началось такое…
    
    
     ***
    
     Мишка выглядел очень смешно: его важно оттопыренная губа так комично гармонировала с правым ухом, которое после кинотеатра стало похоже на спелый баклажан, что удержаться от смеха было почти невозможно. Ухо набухло, налилось чернильным цветом и оттопыривалось так вызывающе, что если бы я не знал Мишку с самого детства, то обязательно решил, что он герой фильма ужасов. Заплывший левый глаз изумительно гармонировал с правым баклажановым ухом, и потому я сдерживался из последних сил. Когда стало совсем невмоготу, я, чтобы не обидеть Мишука, сделал вид, что разглядываю витрину. За витриной лениво плавали сомы, забавно кругля губы.
    
     А ещё с витрины на нас смотрели два клоуна. У обоих вместо ушей торчали спелые баклажаны. Только у того, что стоял напротив Мишки, баклажан был справа, а у его причудливого товарища с глупой кривой ухмылкой, — того, что расположился напротив меня — баклажан оказался слева. Оба клоуна издевательски теребили подбитые глаза. Мишкин напарник, субъект с презрительно отвисшей губой, всё время трогал левый глаз, а тот, что стоял в витрине напротив меня — правый. Потом клоуны одновременно рассмеялись. Уничтожающе и заразительно.
    
     В этот момент к магазину подъехал фургон. Скорее всего, водитель привёз в магазин новый товар и собирался устроить разгрузку. Мы с Мишкой, хоть и были инвалиды по зрению, всё же сразу определили, что водитель неопытный. Ну, по крайней мере, в нашем районе города он впервые. Водитель всё время лихорадочно дёргал рычаг переключения скоростей и отчаянно вертел рулевым колесом. Но у него мало что получалось. Когда он хотел направить машину задним ходом, чтобы подъехать к грузовым дверям магазина, у него из этой затеи ничего не выходило. Наверно потому, что фургон загораживал водителю задний вид. В машине что-то фырчало, утробно вздыхало, хрюкало, надрывно вибрировало, водитель с хрустом дергал за рычаг, но фургон упорно не хотел попадать задней стенкой к дверям.
    
     — Давай-давай-давай! — уверенным голосом опытного лоцмана взялся командовать Мишка. — Влево руль! Ещё круче влево! Ещё! Ага! Так держать! Теперь ещё назад! Давай-давай-давай! Ещё давай, я крикну, когда «стоп»!
    
     Растерявшийся водитель, парень лет двадцати, заметно повеселел, и, слушая Мишку, принялся вертеть баранку гораздо увереннее. Машина сразу же перестала хрюкать, а лишь аппетитно мурчала где-то там, в глубине утробы. «Вот какой у меня бывалый и опытный друг!» — с удовольствием подумал я, и волна гордости поднялась к самому горлу, распирая грудь.
    
     Но тут у Мишки зазвонил телефон. Мой друг элегантным жестом выхватил мобильник, и принялся кому-то что-то энергично втолковывать. Грудь его вздымалась от важности, губа солидно оттопыривалась, и даже баклажановое ухо выглядело уже не так позорно, а скорее даже — солидно.
    
     Пока Мишка любовался собой на витрине магазина в позе солидного бизнесмена, а я любовался Мишкой, раздался пронзительный хруст, затем звон, и витрина с Мишкиным двойником куда-то исчезла…
    
     — Етицкая сила! — закричал кто-то, стремительно выбегая из магазина. — Опять эти клоуны с ушами!
    
     Перед нами стоял разъярённый дядя Митрофан с обрезком водопроводной трубы, а под ногами у него копошились сомы, забавно кругля губы. Свои сапожки он так и не почистил.
    
     Из кабины фургона осторожно вылез водитель и, на негнущихся ногах, угрюмо побрёл к бывшей витрине, опасливо переступая через сомов, которые норовили хлобыстнуть его хвостами. Только вот беда: недолго его ноги были негнущимися:
    
     — Йех! — раздался залихватский рык дяди Митрофана, когда он протянул водителя поперёк спины водопроводной трубой. Ноги водителя безропотно подогнулись, и он обессилено уселся в лужу с сомами, забавно кругля губы, словно зачем-то дразнил засыпающих великанов.
    
     — Мальчик… Ты же сказал, что крикнешь, когда «стоп». Уже, наверно, стоп? — убито вопросил несчастный водитель Мишку.
     — Так это… Всякое в жизни бывает… — виновато пробормотал Мишук. — Скажи, дядя Митрофан?
     — Я тебе, паренёк, всё скажу! Я тебе, паренёк, сейчас уж так всё скажу-растолкую! Я этот аквариум неделю монтировал! И такая у меня, паренёк, теперь радость несусветная к тебе и твоим родителям, что… — поигрывая трубой, Митрофан направился к Мишке. Да вот беда: нечаянно наступил на скользкого сома…
     — Сдаётся мне, им опять не по душе мой совет, — пробормотал Мишка.
     — Сдаётся мне, нам нужно делать ноги, — ответил я и начал медленно пятиться. Да вот беда: под пятку попало нечто скользкое и извивающееся…
    
    
     ***
    
     — Как же вас так угораздило? — улыбаясь, вопрошал папа, созерцая два Мишкиных баклажана.
     — Мы советы давали… — потерянно пробубнил Мишук. — Понимаете, дядя Фёдор, мы хотели как лучше, стремились людям помочь.
     — А люди, значит, ваши старания не оценили? Да? Что молчишь? — отец иронически посмотрел на меня, надевая китель.
     — Понимаешь, па, многие люди сами не знают, чего хотят, и не понимают, как правильно поступить. Поэтому им нужна помощь.
     — А вы, значит, лучше самих людей знаете, что и когда им полезнее? Так выходит? Вы, значит, глубже них вникли в тонкости их работы и добросовестно изучили их обстоятельства?
    
     Я тяжело вздохнул, и тоскливо погладил свои баклажаны. Сначала левый, а потом — правый. Разумеется, мы и сами уже начинали понимать, что делаем что-то не совсем то. Не хватало только последнего толчка. И вот папа, мой мудрый и справедливый папа, сразу же расставил все мои мысли по соответствующим полочкам.
    
     — Помогать людям советом — это большая ответственность. А тем более — вмешиваться в чужую судьбу. Запомните это, ребята. Иначе любое, даже самое доброе дело может принести вред. Согласны?
    
     Мы с Мишкой виновато переглянулись, и согласно кивнули. На душе заметно полегчало.