Часть вторая
    
     ВСТРЕЧА
    
     Се, Человек!
     Евангелие от Иоанна.
    
    
     Глава 1,
     в которой Кравченко неожиданно исчезает
    
     Шло время. Эйфория, связанная с нашим удачным возвращением, понемногу рассеивалась. Кравченко звонил мне все реже и реже, а вскоре совсем пропал. Мне казалось, что он намеренно сторонится меня.
     Но и мне не очень хотелось с ним общаться.
     Я часто вспоминал наш разговор в Эммаусе о моральной ответственности путешественника во времени. Мне казалось, что мысль о вреде, который мы могли нанести нашим пребыванием в прошлом, произвела сильное впечатление на Кравченко и привела к тому, что он начал сомневаться в целесообразности всего проекта.
     Постепенно воспоминания о путешествии в прошлое стали вытесняться из моего сознания насущными проблемами. Конечно, я не забыл о наших приключениях в Древней Иудее, но только здесь, дома, среди привычных вещей, я ясно понял, какой опасности мы подвергались, какую неоправданно рискованную авантюру совершили.
     Нам просто повезло, что все закончилось благополучно, и мы вернулись домой. Ведь если бы обстоятельства сложились иначе, мы могли бы навсегда остаться в том времени. От этой мысли мне иногда становилось физически нехорошо, поэтому отсутствие Кравченко даже радовало меня. Хотелось просто забыть и о нем, и о том, что с нами произошло.
     Казалось, единственным человеком, которого все это волновало, была Тали. Она просто терялась в догадках, не понимая причины столь внезапной перемены, возникшей в отношениях с Кравченко.
     – Михаил, объясни, что происходит, куда исчез Владимир? Раньше он чуть ли не ежедневно давал о себе знать, а сейчас уже больше месяца о нем ничего не слышно. Что случилось? Мне кажется, вы что-то скрыли от меня, когда рассказывали о своем путешествии. Что у вас там произошло на самом деле? – то и дело допытывалась Тали.
     Конечно, я должен ей все объяснить, да так, чтобы она стала моим союзником, чтобы осознала огромную ответственность за то, что мы задумали. И я решился.
     Мы сидели в лаборатории, пили кофе, и Тали опять начала выяснять, что же все-таки мы от нее утаили.
     – Что касается фактов – мы ничего от тебя не скрыли. – сказал я серьезно, – Просто однажды, еще там, в Эммаусе, у нас с Кравченко был разговор, который немного охладил наш пыл и заставил задуматься о последствиях наших поступков.
     – И какие же мысли вам навеяла Древняя Иудея? – усмехнулась Тали.
     – Ты зря иронизируешь, Тали. Помнишь, мы рассказывали о том, как вмешались в конфликт местных властей с одним повстанцем и фактически спасли его от ареста, а, может быть, и от смерти. Так вот, потом мы долго спорили об этом и пришли к выводу, что вели себя очень безответственно. Мы вторглись в чужой, незнакомый и непонятный нам мир и стали действовать в соответствии с нормами и моралью нашего современного мира. При этом мы совершенно не задумывались о том, к чему это может привести. Я утверждал, что человек из будущего, попадая в прошлое, несет огромную ответственность не только перед людьми прошлого, но и перед своими современниками. Ведь мы не знаем, к чему приведет наше вмешательство. А может быть то, что произошло в прошлом, несмотря на кажущееся зло, есть наилучший вариант развития событий, и любое изменение только ухудшит ситуацию.
     Тали внимательно слушала. Я был уверен, что она, очень разумная женщина и ученый, безусловно поддержит меня, но не тут-то было. Она вдруг вся вспыхнула, будто восприняла мои слова как личное оскорбление!
     – По-моему, вы погрязли в бесплодном философствовании. Врач, ампутирующий пораженную конечность, не задумывается о последствиях этого поступка, а полицейский, стреляющий в опасного преступника, не терзается сомнениями о том, что потомки этого преступника могут стать спасителями человечества. Проще надо быть. Кстати, ответь мне на такой вопрос: если бы у вас появилась возможность предотвратить Холокост, вы бы стали рассуждать о том, к каким последствиям это приведет, и не будет ли от этого только хуже?
     – Это очень сложный вопрос, и я не готов на него сразу ответить, – растерялся я.
     – Сложный – пока вы думаете и рассуждаете, но простой, когда вы начинаете действовать, – не унималась Тали. – Зло всегда есть зло, во все времена и в любом обществе, и нормальный человек должен сделать все, чтобы его предотвратить.
     – Даже ценой того, что это может привести к еще большему злу? – возразил я.
     – К большему злу может привести только другое зло. Предотвращая зло, вы делаете добро, а добро не может породить зло, – не уступала Тали.
     Она даже раскраснелась от волнения. И тут я понял, что Тали очень хочется самой побывать в Древней Иудее. Раньше это был эксперимент, больше похожий на фантазию. Теперь же, после нашего возвращения, это стало действительно возможно.
     К счастью, такие разговоры возникали между нами нечасто, поэтому я все реже вспоминал о Кравченко и его идее вернуться в Древнюю Иудею, тем более что он, кажется, и сам отказался от этой затеи.
     Скорее всего, мной тогда владел элементарный страх. Я просто боялся второго путешествия и не хотел его. Только признаться в этом я, разумеется, не мог даже самому себе. Поэтому я и придумал нравственное оправдание своего нежелания снова возвращаться в Древнюю Иудею.
     Однажды я был в гостях у сестры – отмечался день рождения ее мужа Бориса. Было очень весело, собралась большая компания, в основном коллеги Бориса, врачи-психиатры.
     Ольга придумала всякие розыгрыши и конкурсы, которые вызывали дикий восторг присутствующих. Интересно, почему взрослые, солидные люди с таким азартом играют в детские игры, так любят получать призы, пусть даже совсем простенькие? Потом они их рассматривают, сравнивают и даже иногда меняются.
     За чаем рассказывали смешные истории. Поскольку и сам именинник, и большинство гостей были психиатрами, шутки в основном касались именно этой профессии.
     Особенно много говорил Изя, близкий друг Бориса, шутник и балагур. Его периодически призывали на резервную армейскую службу, которую он проходил в военкомате, в комиссии по отбору призывников с подозрением на проблемы с психикой.
     – И вот ко мне направляют здоровенного парня и говорят, что у него умственная отсталость, – развлекал гостей своими байками Изя. – Тогда я решил это проверить и спрашиваю его: в чем разница между самолетом и птицей? Он долго думал, видно, понимал, что в вопросе есть подвох, и наконец говорит: птица может сесть на ветку, а самолет – нет.
     Раздался громкий хохот.
     – Изя, а какой правильный ответ? – осторожно поинтересовалась Ольга.
     – Оль, а сама ты как думаешь? – Изя ехидно сощурился.
     – Изя, ты не в Одессе, а в Тель-Авиве, не отвечай вопросом на вопрос.
     – Понимаешь, Оля, правильного ответа вообще не существует, каждый отвечает в меру своих интеллектуальных способностей. Обычно человек с нормальным интеллектом говорит, что отличие в том, что птица живая, а самолет неживой, но в принципе возможны варианты.
     – А я иногда задаю пациентам такой вопрос, – подхватил Борис. – Если курица живет пять лет, то сколько лет живет полкурицы?
     Снова раздался смех.
     – Ну, это уже вопрос для особо одаренных, – понимающе подмигнул ему Изя.
     – И что же они отвечают? – заинтересовалась Вика, подруга Ольги, одинокая женщина, которую моя сестра безуспешно пыталась мне сосватать.
     – Один парень думал, думал и говорит: «Один год», – продолжал Борис. – Я удивился: «Почему один?». Парень с сомнением отвечает: «Полкурицы очень слабы, могут быстро умереть».
     Снова раздался гомерический хохот.
     – Скажите, а у вас есть вопросы для нормальных, или только для умственно отсталых? – спросила Ольга.
     – Оля, нормальные к нам не попадают, – усмехнулся Борис.
     – Да я понимаю, – воскликнула Ольга, – если кто-то к вам попал, то, значит, сразу дураком стал, а если не сразу, то скоро станет.
     Все засмеялись.
     – А вот, пожалуйста, вопрос для нормальных, – снова заговорил Изя. – Попрошу присутствующих внимательно подумать и не спешить с ответом. Итак, на ветке в ряд сидели десять птиц. Охотник выстрелил дробью и убил сразу четыре птицы. Вопрос: сколько птиц осталось сидеть на ветке?
     Возникла пауза, все думали.
     – Ну? – поторопил Изя.– Не слышу ответа.
     – Ты, наверное, ждешь, что все скажут: шесть, – настороженно сказала Ольга.
     Все опять засмеялись. В это время зазвонил мой мобильный телефон, вернее, не зазвонил, потому что звонка в таком шуме я не услышал, а завибрировал в кармане.
     – Слушаю, – ответил я, выбегая в другую комнату.
     – Михаил? – Несмотря на шум, я сразу узнал голос Кравченко.
     – Здравствуй, Володя.
     – Я не вовремя? Впрочем, не буду отвлекать тебя надолго. Нам надо бы встретиться. Завтра вечером ты можешь?
     Мы договорились встретиться в обычном месте, в кафе на набережной, под портретом Рабина.
    
    
     Глава 2,
     в которой Кравченко предлагает новый план
    
     Я пришел в кафе и как всегда заказал хумус с фалафелем и бутылку «Карлсберга». Посетителей было мало, и хозяин Моше сел за мой столик и завел привычный разговор о политике.
     – Вот ты – ученый человек, объясни, пожалуйста, ну что у них там, в ООН, других проблем нет, кроме как забор между нами и палестинцами обсуждать? Чуть что в Израиле происходит, сразу весь мир об этом говорить начинает, и сразу нас все осуждают. Непонятно мне это.
     – Не любят евреев, Моше, вот тебе и причина, – сказал я, чтобы поддержать разговор.
     – А я так понимаю, – Моше бросил взгляд на портрет Рабина, словно обращался к нему за поддержкой, – если кто-то кого-то не любит, он о нем ни знать, ни слышать не хочет. Вон у меня шурин, от жены ушел, говорит, что не любит ее больше, так он ни слышать, ни говорить о ней не хочет. А жена его, наоборот, звонит все время ему, родственникам, требует, чтобы он вернулся, в суд на него уже подала, говорит, что любит его очень. Может быть, так и с евреями? Весь мир, наоборот, нас сильно любит?
     – Ты, Моше, – просто философ, – засмеялся я, – не пойму, кто из нас ученый человек, ты или я.
     – О, вижу, вы тут международное положение обсуждаете. Выездная сессия Совета Безопасности ООН? – Кравченко всегда имел привычку появляться неожиданно. Он совсем не изменился – все такой же сухощавый, подтянутый и аккуратный.
     – Ну, ты же знаешь, в Израиле все разбираются в политике, жизнь заставляет, – улыбнулся я, приглашая его к своему столику.
     Моше вернулся к делам, и мы с Кравченко остались вдвоем.
     – Я уже думал, что ты совсем пропал, и я больше тебя не увижу, а уж Тали просто вся испереживалась, – начал я разговор.
     – Я был очень занят, кроме того, я много размышлял и пришел к кое-каким выводам.
     – Понимаю, ты говоришь о моральной стороне нашего путешествия, – я решил проявить проницательность.
     – Что? При чем тут моральная сторона? – удивился Кравченко.
     – Ну, помнишь, мы спорили о том, имеет ли право человек из нашего времени возвращаться в прошлое и производить там действия, которые могут изменить будущее, – объяснил я.
     – Ты знаешь, именно об этом я и думал, только моральная сторона этого вопроса меня как-то мало волновала.
     – Да что ты? Странно, – я укоризненно покачал головой.
     – А почему я должен думать о морали? Я же не собираюсь там никого убивать или использовать ситуацию в корыстных целях. Заметь, у нас с тобой даже мысли не возникало о том, чтобы использовать хроноскоп для путешествий в прошлое с целью личного обогащения, хотя это можно сделать без труда, – обиженно посмотрел на меня Кравченко.
     – Ну, раз ты об этом говоришь, значит, такая мысль у тебя возникала, – заметил я.
     – Ладно, Михаил, не придирайся к словам, давай поговорим о серьезных вещах. Я действительно долго не звонил, потому что был занят. Во-первых, я еще раз изучал обстановку в Иудее, сложившуюся во время жизни Иисуса, во-вторых, я много думал о технической стороне нашего второго путешествия.
     – И к какому выводу ты пришел?
     – Давай рассуждать вместе, – предложил Кравченко. – Второе путешествие качественно отличается от первого. Цель второго путешествия – уже не разведка и наблюдение, его цель – активное воздействие. Отправляясь во второе путешествие, мы заранее знаем, что будем стремиться изменить историю. Удастся нам это сделать или нет – это уже дело другое, но мы должны исходить из того, что шанс на это у нас будет. А если так, то давай рассмотрим ситуацию, при которой наше воздействие будет удачным, и цель нашего проекта будет достигнута. Итак, представь себе, что нам удалось предотвратить казнь Иисуса. Не знаю, какие средства для этого потребуются, не об этом сейчас речь, важно, что удалось. Как ты понимаешь, казнь Иисуса – это событие вселенского значения, которое оказало влияние на всю мировую историю. И вот это событие не происходит. К чему это может привести? Мне кажется, что вся мировая история пойдет другим путем, во всяком случае, мы должны учитывать такой вариант.
     – Подожди, я что-то тебя не пойму, – перебил я ход его рассуждений, – ведь ты же с самого начала на это и рассчитывал. Ты и затеял все именно для того, чтобы мировая история пошла по-другому.
     – Совершенно верно, – согласился со мной Кравченко, – но я думал об этом лишь теоретически, а после нашего возвращения задумался над тем, как это будет происходить практически. Допустим, мы добиваемся своего. Казнь Иисуса не состоялась, этого события просто не произошло, и, следовательно, оно никак не повлияло на мировую историю. Это привело к тому, что христианство не возникло в то время или не возникло вовсе. Ты хоть понимаешь, что это за собой повлечет?
     – По-моему, ты мне все это уже рассказывал около года назад, когда мы сидели в этом кафе, только тогда у тебя не возникало никаких сомнений. Забыл?
     – Нет, не забыл. Я же тебе говорю, что после нашего путешествия я задумался над этим с практической стороны. Мы ведь резко изменим историю, а, следовательно, будущее, наше будущее, заметь, будущее, в которое мы после этого намерены вернуться. – Кравченко откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на меня.
     – Ну и что? – недоуменно спросил я. – Значит, мы вернемся в счастливое будущее. Я не очень понимаю, в чем твои сомнения.
     – Мои сомнения в том, сможем ли мы вообще вернуться, – вдруг сказал Кравченко.
     – То есть как?.. – от неожиданности я чуть не уронил стакан с пивом.
     – А вот так... Будущее меняется, а вместе с ним меняется и наш мир. Откуда ты знаешь, что там будет? А может быть, ничего из того, что мы знаем и к чему привыкли, вообще не будет существовать. Не будет этого города, этой страны, не будет хроноскопа, не будет Тали, которая должна нас вернуть, не будет нас с тобой, в конце концов.
     Мы замолчали. Я долго сидел и переваривал его слова.
     – Интересный поворот событий, – наконец выговорил я. – И куда же все это денется?
     – А никуда, этого просто не будет, а будет что-то другое, другая история, другое время, другой мир, может быть, лучше нашего. Только нас в нем не будет, мы там не будем предусмотрены, а, значит, и вернуться туда мы не сможем. Ты в конце концов физик, ты изобрел хроноскоп, вот ты мне и объясни, как все это будет выглядеть.
     – Да нет, это ерунда какая-то, – протянул я, – куда же денется этот мир, внезапно исчезнет, что ли?
     – Не знаю, – ответил Кравченко, – возможно, он будет где-то существовать. Ты же сам говорил о множестве временных реальностей, которые существуют одновременно. Только мы с тобой, изменив события в нашем мире, окажемся в совершенно другой временной реальности. Мы, исходя из логики, должны выскочить из нашего мира и перейти в новый, неизвестный нам мир, который возникнет после нашего изменения реальности. Понятно?
     Я растерянно пожал плечами:
     – В общем, конечно, понятно, но у меня нет уверенности, что все будет именно так.
     – И у меня ее нет, и ни у кого нет и быть не может, потому что никто еще не проделывал такие штуки. Вполне возможно, что я ошибаюсь, и мы сможем вернуться домой, но стоит ли рисковать? – твердо сказал Кравченко.
     – Что же ты предлагаешь? – с надеждой спросил я. – По-моему, самый хороший выход – выбросить весь этот проект из головы.
     – Я предлагаю, вернее, не предлагаю, а считаю, что у нас нет другого выхода, кроме как использовать портативный хроноскоп.
     Да, такого я не ожидал... Я даже не рассмеялся, а почему-то взглянул на портрет Рабина. Тот смотрел на меня с доброй сочувствующей улыбкой.
     – А у тебя что, есть портативный хроноскоп? – спросил я тогда.
     – У меня – нет, – спокойно заявил Кравченко, – но он есть, вернее, может быть у тебя.
     – Ты хоть понимаешь, о чем говоришь?
     – Я уверен, что тот стационарный хроноскоп, который стоит у вас в лаборатории, можно усовершенствовать и уменьшить в размерах. Ведь все технические приборы проходят этот процесс, превращаются из огромных агрегатов в маленькие портативные вещицы. Когда был создан первый компьютер, он занимал целое здание, а сейчас его можно уместить в кармане пиджака. Разве то же самое нельзя проделать и с хроноскопом? – увлеченно объяснял мне Кравченко. – Если у нас будет портативный хроноскоп, мы уже не будем зависеть от того, что кто-то вернет нас в наш мир в положенное время. Мы сами будем возвращаться в него тогда, когда это нам будет удобно. Это сделает нас мобильными и уверенными в себе. Я вообще не понимаю, как мы могли решиться на такую авантюру – пуститься в первое путешествие, не имея портативного хроноскопа. Хорошо, что все так удачно закончилось, и мы смогли вернуться домой. Очевидно, мы просто ничего не изменили в прошлом, но во второй раз такие вещи могут не пройти.
     – Возможно, ты прав, но только у нас нет портативного хроноскопа и вряд ли когда-нибудь будет, – возразил я.
     – Нет, Михаил, – сказал Кравченко решительно, – меня такой ответ не устраивает. Давай сделаем так. Ты передашь наш разговор Тали, обсудишь с ней мое предложение, вернее, просьбу, а через неделю мы встретимся втроем и решим все окончательно.
    
    
     Глава 3,
     в которой обсуждаются проблемы феминизма
    
     Просто удивительно, какое влияние на людей оказывал этот человек. Я рассказал Тали о нашем разговоре с Кравченко, и у нее сразу улучшилось настроение. Она обрадовалась, что он наконец объявился, и со всей серьезностью отнеслась к его просьбе.
     Она тут же решила начать разработку портативной модели хроноскопа. Тали долго убеждала меня, что работа над созданием хроноскопа практически завершена, и теперь в наших интересах как можно быстрее его усовершенствовать.
     Через неделю Кравченко появился в лаборатории. Наша встреча началась со спора, едва не перешедшего в конфликт.
     Тали неожиданно заявила, что в следующее путешествие она отправляется вместе с нами.
     Кравченко категорически отказался даже обсуждать это предложение. Он сказал, что это абсолютно исключено, так как может поставить под угрозу не только успех всего проекта, но и наши жизни.
     – Ах, так! – воскликнула Тали. – Ты, видимо, считаешь, что женский интеллект не создан для таких сложных нагрузок!
     – Ты неправильно меня поняла, – попытался успокоить ее Кравченко. – Мы отправляемся в крайне опасное путешествие, связанное с риском для жизни. Сама задача, которую мы перед собой ставим, вынуждает нас не вести наблюдение, а действовать и активно вмешиваться в ситуацию. Мы наверняка привлечем к себе внимание окружающих, которые почувствуют, что мы люди не их мира, а это значит, что риск, которому мы себя подвергаем, непомерно возрастет. Мы будем находиться в постоянной стрессовой ситуации, и от нашего поведения, от быстроты нашей реакции будет зависеть наша безопасность, а то и жизнь. Ты хоть понимаешь, каким нагрузкам собираешься себя подвергнуть?
     – Иногда мне кажется, что твои представления о женщинах целиком основаны на английских романах викторианской эпохи. Ты, по-моему, считаешь, что женщина – это истеричное существо, которое в любой сложной ситуации тут же падает в обморок, – все больше распалялась Тали. – С твоей точки зрения, женщина – незрелое существо, если не интеллектуально, то эмоционально. Не ожидала, Владимир, услышать от тебя такое.
     – Хорошо, возможно, я не совсем правильно выразил свою мысль, – стал оправдываться Кравченко, – но ты должна понимать, что мы отправляемся не во Францию времен галантного века, а в античный мир, когда отношение к женщине было, не в пример теперешнему, пренебрежительное и, я бы даже сказал, потребительское. В нашей ситуации необходима полная свобода маневра, а твое присутствие – это дополнительная ответственность, которая будет сковывать наши действия.
     – Не надо меня пугать ужасами Древней Иудеи! – не сдавалась Тали. – Иудеи всегда почтительно относились к женщине, а из ваших рассказов я не почувствовала, что там царит Дикий Запад. Наоборот, довольно спокойное и цивилизованное общество. Кроме того, я прекрасно могу за себя постоять.
     – Вот это меня и пугает, – вздохнул Кравченко.
     – Ты все-таки никак не хочешь признать, что женщина ничем не отличается от мужчины! – в сердцах воскликнула Тали.
     – Разумеется, не хочу и никогда не признаю, потому что женщина очень даже отличается от мужчины, – засмеялся Владимир.
     – Перестань, ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Речь идет не о физиологических отличиях, а о социальной роли мужчины и женщины.
     – Тали, давай не будем затевать диспут о проблемах феминизма, – попытался успокоить ее Кравченко. – Я считаю, что это путешествие крайне опасное, поэтому и прошу тебя отказаться от своей затеи.
     – Ни за что! – Тали гневно сверкнула глазами. – Мало того, если вы не берете меня с собой, я не даю согласие на саму экспедицию.
     – Вот это аргумент, достойный женщины! – захохотал Кравченко.
     В тот день мы так и не пришли к окончательному решению. Тали стояла на своем, и, казалось, ничто не могло ее переубедить.
     Мы договорились отложить обсуждение этого вопроса до следующего раза и устроили небольшой перерыв с чаепитием. Вернее, чай пили мы с Кравченко, Тали же, как истинная израильтянка, пила кофе.
     Понемногу напряженность стала спадать, и вскоре мы уже увлеченно спорили о возможности создания портативного хроноскопа.
     Обстановка еще больше разрядилась, когда Кравченко увидел на стене над письменным столом Тали большой портрет Эйнштейна в очень красивой раме. Под портретом на золотой табличке были перечислены все регалии этого знаменитого ученого.
     А рядом висела фотография – Эйнштейн и Тали в нашей лаборатории на фоне современных приборов. Великий физик скромно и чуть снисходительно улыбается в камеру, а моя начальница просто сияет от счастья.
     Портрет и фотография появились у нас недавно. Это все придумала и организовала Тали – она так шутила. Заставила меня надеть похожий костюм, как у Эйнштейна, сама меня причесала, привела фотографа.
     Глупо, конечно, но, что самое удивительное, некоторые покупались на эту шутку.
     Кравченко, когда увидел нашу фотографию рядом с портретом, хлопнул себя по лбу и довольно засмеялся:
     – Ну точно, Миша! А я все никак не мог понять, кого ты мне напоминаешь, и спросить неудобно. Вы здорово похожи!
    
    
     Глава 4,
     в которой Кравченко терпит поражение
    
     Утром в субботу позвонила Ольга и пригласила меня на пикник.
     В современном Израиле этот вид отдыха чрезвычайно популярен. Люди собираются в каком-нибудь парке или лесу, жарят мясо на углях, немного выпивают и много говорят. Места для пикников хорошо оборудованы – здесь всегда есть деревянные столики со скамейками, мусорные бачки и иногда даже водопровод.
     На этот раз решили собраться в канадском парке возле Латруна. Конечно я согласился – мне очень захотелось снова побывать в том самом месте, где находился древний Эммаус, и где мы с Кравченко пережили такие волнующие приключения.
     Ольга никогда не оставляет попыток познакомить меня с кем-нибудь. Вот и сейчас, не предупредив меня, она пригласила на пикник коллегу мужа, одинокую женщину, которую звали Инна. Я терпеть не могу такие манипуляции со стороны Ольги, они уже неоднократно заканчивались скандалами, но моя сестра упорно продолжала устраивать мне такие ловушки.
     В тот день настроение у меня было хорошее, и я не стал злиться на Ольгу.
     Я предложил компании прогуляться по парку и начал рассказывать о древнем Эммаусе. Уверенности, что мы находимся на том же самом месте, не было.
     Мне не удалось найти ни одного ориентира, за который можно было бы зацепиться и определить, где находился город. Удивительно, что даже рельеф местности изменился. Древний Эммаус частично располагался в горах, а сейчас, кроме небольших холмиков, здесь была сплошная равнина, горы начинались километрах в двух отсюда.
     Тем не менее, мне очень хотелось думать, что это то самое место.
     Жаль, что с нами не было Кравченко, но вытащить его на такие прогулки было невозможно. Этот человек вел очень замкнутый, я бы даже сказал, таинственный образ жизни и поддерживал только деловые контакты.
     Я с воодушевлением рассказывал об Эммаусе, и все слушали с неподдельным интересом. Мое воображение настолько разыгралось, что я даже показывал места в парке, где, по моему мнению, находились городские кварталы, рынок, общественные горячие источники.
     Я так ясно вспомнил наше путешествие, так отчетливо услышал шум рынка и почувствовал запахи древнего города... И неуверенность, и страх перед неизвестностью, и упрямое желание не сдаваться и победить – все обрушилось на меня, но длилось это недолго, какие-то секунды...
     А потом я услышал голос своей сестры:
     – Миша, ты, по-моему, никогда раньше не интересовался ни историей, ни археологией. Откуда у тебя сейчас такой интерес к этому и такие познания? Это твой новый приятель повлиял на тебя? Кстати, кто он?
     Вопрос Ольги озадачил меня. Я вдруг понял, что, по сути дела, и сам ничего не знаю о Кравченко.
     – Он – филолог и действительно увлекается древностями, – нехотя ответил я.
     – А почему ты нас с ним до сих пор не познакомил? – поинтересовалась моя сестра.
     – Ольга, во-первых, он очень занятой человек, а, во-вторых, почему я должен его с тобой знакомить? У нас с ним чисто деловые отношения, – начал раздражаться я.
     – Странно, а Шурик рассказывал, что вы даже ходите вместе на какие-то вечеринки.
     – Оль, тебе бы в контрразведке работать! – отшутился я.
     Остаток дня мы провели у костра, непринужденно болтая о том о сем.
     – А что ты думаешь о социальной роли женщины? – спросил я сестру, вспомнив недавний спор в лаборатории.
     – Что, что? – удивилась Ольга. – Миша, с тобой в последнее время явно что-то происходит, ты, по-моему, пребываешь в каком-то другом мире.
     – Я имею в виду вот что: должна ли женщина участвовать в общественной жизни наравне с мужчиной?
     – Я считаю, что нормальная женщина должна сидеть дома, заниматься домашним хозяйством и воспитывать детей, – отрезала Ольга.
     – То есть ты считаешь, что амбициозные женщины, которые стремятся сделать карьеру, заявить о себе, – ненормальные? – изумился я.
     – Я считаю, что у них не все в порядке в личной жизни, – твердо ответила Ольга.
     – Мне кажется, тут дело в личности женщины, – неожиданно в разговор вмешалась моя новая знакомая Инна. – Не все женщины одинаковы, есть и такие, которые хотят делать карьеру, а не быть домохозяйками, причем не потому, что у них не заладилась семейная жизнь. Скорее, наоборот, у них не ладится семейная жизнь, потому что они делают карьеру.
     Я с интересом посмотрел на нее и подумал: неужели она права, и выходит, что женщины, в отличие от мужчин, не могут одновременно строить нормальную семейную жизнь и преуспевать в карьере, им обязательно нужно чем-то жертвовать?
     Весь остаток дня мы проболтали с Инной. Она показалась мне умной и симпатичной женщиной.
    
    
    
    
     Я был уверен, что Тали больше не будет настаивать на своем участии во втором путешествии, слишком уж нелепой казалась мне эта затея, но все вышло наоборот. Моя начальница даже слышать не хотела о том, чтобы отступиться.
     Кравченко, так отчаянно сопротивлявшийся поначалу, как-то незаметно сдал свои позиции, и вопрос больше не обсуждался.
     Во время одной из наших встреч Кравченко неожиданно спросил Тали:
     – Послушай, а что ты знаешь о христианстве?
     Тали смутилась:
     – Что значит, что я знаю? Естественно, я не читала христианских богословов, но общее представление о религии я имею.
     – Мне кажется, тебе стоит прочесть Новый Завет. Ведь ты же его не читала?
     – Нет, не читала, – призналась Тали.
     – Я думаю, что ты должна знать основы христианства именно в том виде, в каком они представлены в Новом Завете, тогда ты сможешь лучше вообразить ситуацию, с которой нам придется столкнуться, ведь ты же хочешь быть активным участником, а не наблюдателем. По сути дела, мы даже не можем предположить, какие средства нам понадобятся для того, чтобы убедить Иисуса отказаться от своей деятельности и уйти из Иерусалима. Мы как-то уверовали в то, что покажем ему фильм про его распятие, и он сразу нам поверит и отступится. А если это для него будет неубедительно?
     – Между прочим, это была твоя идея, – заметила Тали.
     – Разумеется, моя, но просто никто из вас не придумал до сих пор ничего другого, – возразил Кравченко, – поэтому я хочу, чтобы ты прочитала Новый Завет и прочувствовала идеи христианства, его враждебность и непримиримость к иудаизму и иудеям. Тогда, возможно, и тебе в голову придут какие-то новые мысли. Во всяком случае, ты будешь понимать, с чем тебе придется иметь дело.
     – Хорошо, – согласилась Тали, – я прочитаю. А что нужно читать?
     – В первую очередь четыре канонических Евангелия.
     – И что, все эти книги враждебны иудаизму?
     – Дорогая Тали, в основе христианства как религии лежит враждебность к иудаизму.
     – Странно, никогда этого не знала, – удивилась Тали, – а для чего это было надо?
     – На этот вопрос нет однозначного ответа, – усмехнулся Кравченко. Он встал, подошел к окну, задумчиво написал что-то пальцем на стекле, потом повернулся и сел на подоконник. – Было много причин. Прежде всего, нужно помнить, какие события происходили в Риме и в Иудее, когда писались канонические Евангелия. Первое Евангелие, от Марка, было написано между 70-м и 72-м годами нашей эры, а последнее, от Иоанна, в 110-м году. К этому времени в Иудее было подавлено антиримское восстание и разрушен Второй Храм. Это было между 67-м и 70-м годами. Восстание было подавлено, как ты помнишь, самым жестоким образом, много евреев погибло, и, наверное, еще больше было вывезено из Иудеи в качестве рабов.
     Однако все это не подорвало мятежный дух народа. В Иудее зрело новое восстание, под предводительством Бар-Кохбы, которое разразилось в 132-м году и было снова жесточайше подавлено. Таким образом, Иудея становилась самой непокорной провинцией Рима, а иудеи превращались в самых заклятых врагов государства. Христианство же создавалось в Римской империи и претендовало на роль главенствующей религии, готовой сменить язычество. Выходит, что Евангелия и не могли быть написаны иначе: ведь события, описанные в них, происходили в Иудее, которая находилась под управлением римской оккупационной власти, а человек, превратившийся в божество новой религии, был казнен римской властью. Основной целью евангелистов было снять ответственность за казнь Бога с римлян и возложить ее на иудеев, врагов Рима.
     Кроме того, важно понимать, что в первые годы существования христианства римляне не понимали разницы между христианами и иудеями. Они считали, что это одни и те же люди, да, по сути дела, так оно и было, потому что первыми христианами и были бывшие иудеи, которые уверовали в мессианскую роль Иисуса. Если ты помнишь, в 64-м году Нерон устроил грандиозный пожар в Риме и обвинил во всем христиан, объявив их врагами Рима. И вскоре первые христиане горели на крестах, как факелы, освещая улицы ночного Рима.
     Кравченко слез с подоконника и взволнованно заходил по комнате. Тали слушала его как зачарованная: она то кивала в знак согласия, то в недоумении пожимала плечами. Ей явно было интересно. Она и не пыталась спорить, лишь молча теребила сережку – признак того, что она напряженно думает.
     Я незаметно для себя тоже увлекся, хоть тема эта никогда раньше меня особенно не интересовала. Кравченко сел за стол рядом с нами и продолжал:
     – Поэтому основной задачей христиан того времени было отмежеваться от иудаизма, показать, что они – не иудеи, враги Рима, а добропорядочные и законопослушные люди, которые сами презирают этих мерзких иудеев. Сюда же, пожалуй, можно отнести и типичный механизм психологической защиты, свойственный преследуемому. Этот механизм называется «идентификация с агрессором».
     Представьте себе ребенка, которому только что в поликлинике сделали укол. Дома он берет куклу и начинает ее колоть вилкой или гвоздем. Это позволяет ему из «преследуемого» превратиться в преследователя, агрессора. Таким образом он легче снимает с себя стресс от потрясения и унижения, пережитого в поликлинике. Вполне возможно, что нечто подобное чувствовали и первые христиане, когда, обвиняя во всех грехах евреев, присоединялись к общей массе римских граждан, презирающих иудеев и считающих их врагами Рима.
     – Да, очень интересно, – растерянно произнесла Тали, – но боюсь, что я не смогу понять всего этого, когда буду читать Евангелия.
     – Поэтому я хотел бы, чтобы ты прочитала их на иврите, а не на английском. Надеюсь, их перевели на иврит.
     – Наверняка, – сказал я, – ведь в Израиле есть евреи-христиане.
     – Я постараюсь это узнать, – пообещал Кравченко.
     Через неделю он действительно достал весь Новый Завет на иврите. Тали быстро прочитала его, и они с Кравченко несколько раз обсуждали сложные места. Иногда собирались дома у Тали, иногда у меня.
     Однажды у них разгорелся жаркий спор. Владимир утверждал, что Евангелия написаны с явной антиеврейской направленностью. Тали же считала, что, несмотря на некоторую антипатию к евреям, Евангелия – не антисемитские произведения.
     – Обрати внимание, Тали, – горячо доказывал Кравченко, – как из одного Евангелия в другое переходит и усиливается тенденция снятия вины за смерть Иисуса с римского наместника и перенесение ее целиком на евреев. В Евангелии от Матфея, например, открыто говорится, что евреи, якобы, добровольно принимают на себя вину за казнь Иисуса, требуя от Пилата утвердить смертный приговор. Они, если ты помнишь, даже говорят, что кровь Иисуса будет на них и их детях, то есть не только их поколение будет виновно в этой смерти, но и многие поколения их потомков.
     Представь себе такую картину: толпа евреев высыпала на улицу и требует, чтобы вражеский оккупант казнил их соплеменника по сфабрикованному ими, евреями, обвинению, причем заранее возлагают вину за эту незаконную казнь не только на себя, но и на своих еще не рожденных потомков.
     Совершенно невероятной выглядит сцена, когда грозный и жестокий наместник Пилат, которого в конце концов римские власти отозвали из Иудеи за бесчеловечное обращение с населением, умоляет евреев одуматься и оставить Иисуса в живых. Но беснующаяся толпа евреев продолжает настаивать на казни, и «несчастный» Пилат отступает, заранее объявляя, что он не виновен в этой казни. Ну, мыслимо ли представить себе такое?
     – Я согласна, – говорила Тали, – что это выглядит как явная попытка обелить римскую власть, и это вполне естественно. Но если римский наместник не виновен в смерти Иисуса, то кто-то же должен быть виновен! Вот и получается, что кроме евреев некого было обвинить, так что евреи пострадали случайно.
     – Да нет, не случайно, – настаивал Кравченко. – Ведь авторам Евангелий вполне достаточно было сказать, что виновата еврейская аристократия, которая была в оппозиции к своему народу, но авторы явно пожелали усилить эффект. Они возложили вину не на кучку богачей, а на весь народ, втянув сюда и будущие поколения евреев.
     – И по этому единственному эпизоду ты делаешь вывод об антисемитизме всех Евангелий? – удивилась Тали.
     – Единственному эпизоду? – взвился Кравченко. – Возьми Евангелие от Иоанна, оно все пропитано антисемитизмом. Чего стоит один этот пассаж, когда Иисус говорит евреям: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала...» А когда евреи требовали у Пилата: «Распни его!», а он им в ответ говорил: «Я распинаю царя вашего», и они кричали, что нет у них царя, кроме Кесаря… Это евреи-то, которые постоянно бунтовали против Рима! Как ты к этому отнесешься? Во всех Евангелиях, а в Евангелии от Иоанна особенно, проводится мысль, что именно евреи убили бога, превратившись в народ-богоубийцу. Не забудь также, что из двенадцати учеников Иисуса все Евангелия на роль предателя намеренно выбрали Иуду из-за созвучия этого имени со словом «иудеи».
     – Ну, это уже смахивает на паранойю, – рассмеялась Тали.
     – Никакая это не паранойя! – негодующе произнес Кравченко. – Большинство христиан до сих пор считают, что слово иудеи происходит от имени Иуды Искариота, предавшего Христа. Это был сильнейший тактический ход, оправдавший себя на протяжении веков.
     Такие баталии происходили у нас в тот период почти ежедневно.
     Честно говоря, мне это было мало интересно, а Тали, казалось, увлеклась этой темой. Я еще много раз видел у нее на столе среди бумаг книгу Нового Завета.
     В одну из наших встреч перед вторым путешествием Тали спросила:
     – Владимир, а в чем я отправлюсь в Древнюю Иудею?
     Вопрос был настолько неожиданным, что мы с Кравченко недоуменно переглянулись.
     – В каком смысле?
     – В том смысле, что я хотела бы знать, во что я буду одета.
     Мы с Кравченко громко рассмеялись. Женщина всегда остается женщиной. Когда Владимир принес мне одежду Древней Иудеи, мне и в голову не пришло капризничать или критиковать ее фасон. Я принял все как должное и просто стал учиться надевать и носить эти вещи.
     – Тали, вечернее платье придется оставить дома, – сквозь смех сказал Кравченко.
     – Но я хочу знать, во что одевались женщины в те времена, – заупрямилась Тали.
     – Женщины одевались примерно так же, как мужчины, только сверху носили накидку, закрывающую голову и плечи, – объяснил Кравченко.
     – Я ни за что не поверю, что женская одежда ничем не отличалась от мужской, – настаивала Тали.
     – Почему ничем, размером... – пошутил Кравченко. – А если серьезно, то, очевидно, отличия были: более тонкая ткань, более яркие цвета и, вполне возможно, немного другой фасон. Только у нас нет образцов женской одежды, поэтому придется попросить нашего прежнего портного сшить для тебя одежду, похожую на мужскую, только меньшего размера. А когда мы окажемся в Иудее времен Христа, купим тебе платье в местной лавке.
     – Нет, так не пойдет, – Тали деловито встала, – я хочу сама выбрать фасон одежды. Мне нужно, чтобы ты, Владимир, познакомил меня с этим портным. Я объясню ему, как надо шить. И цвет тоже очень важен. Никогда не поверю, что в Древней Иудее мужчины и женщины одевались одинаково!
     Кравченко вздохнул и согласился.
    
    
     Глава 5,
     которая окончательно определяет мою судьбу
    
     К нашему общему удивлению, работа по созданию портативного хроноскопа продвигалась настолько быстро, что через несколько месяцев можно было ожидать реальных результатов. Принцип функционирования нового прибора был, разумеется, тот же самый, но теперь устройство могло уместиться в кармане пиджака, при этом радиус хроноволнового туннеля оставался прежним.
     Срок второго путешествия приближался, и Кравченко все больше нервничал. Он, конечно, понимал всю ответственность этого предприятия, предвидел трудности, которые могут возникнуть, и постоянно требовал обсуждений плана действий.
     Владимир настаивал, чтобы мы с Тали спорили с ним и предлагали новые идеи. Кравченко говорил, что второе путешествие будет гораздо труднее и опаснее – к сожалению, он оказался абсолютно прав, – поэтому мы должны очень серьезно к нему готовиться. Необходимо предусмотреть любые неожиданности. Мы должны заранее все обсудить и расписать план путешествия, не пренебрегая даже мелочами.
     Я же шутил, что, когда у нас будет портативный хроноскоп, мы, если что-нибудь забудем, всегда сможем перескочить в наше время и взять то, что нужно.
     Оставалось определиться, в каком составе мы отправляемся в прошлое – все трое или я остаюсь.
     – У каждого варианта есть свои преимущества и свои недостатки, – рассуждал Кравченко. – Если мы пойдем втроем, то, разумеется, будем чувствовать себя увереннее, но три человека больше бросаются в глаза, чем два. Кроме того, совершенно непонятно, кто мы такие и в каких отношениях состоим друг с другом.
     – О шведских семьях тогда еще ничего не было известно, – улыбнулся я.
     – Ты зря смеешься, Михаил, – заметил Кравченко, – ты уже, кажется, из опыта первого путешествия понял, насколько это неприятно, когда окружающие обращают на тебя внимание. Ты сразу превращаешься в параноика и можешь натворить глупостей. Помнишь, как ты ждал меня на площади перед главными воротами Лидды? Ты ведь очень тогда нервничал. А как ты ни с того ни с сего набросился на римского солдата в Эммаусе?
     От этих воспоминаний мне стало не по себе.
     – И что ты предлагаешь? – спросила Тали.
     – Мы с Тали обязательно должны представляться как супружеская пара, иначе совершенно непонятно, в каком качестве в такое путешествие отправилась женщина, – твердо сказал Кравченко. – А вот второй мужчина сюда совершенно не вписывается: на роль сына он по возрасту никак не подходит, а для друга семьи – времена не те.
     – Можно представить его как спутника, с которым познакомились в дороге, – предложила Тали.
     – Нет, – поморщился Кравченко. – Я считаю, что второй спутник непременно должен быть рабом. Такая компания не вызовет подозрений.
     При этом Кравченко и Тали оценивающе посмотрели на меня.
     – Почему вы так на меня смотрите? – возмутился я. – Вы уже решили, что раб – это я?
     – Пойми, Михаил, ты моложе, а ситуация, когда супружеская пара берет в путешествие пожилого раба, будет выглядеть нелепо, – попытался успокоить меня Кравченко. – Зато потом, – и он вдруг хитро улыбнулся, – когда мы вернемся, ты сможешь по капле выдавливать из себя раба.
     Не очень остроумная шутка, но я вынужден был с ним согласиться.
     – Кстати, Миша, я чуть не забыл, – спохватился Кравченко, – с завтрашнего дня ты прекращаешь бриться.
     – В каком смысле? – удивился я.
     – В таком, что мы начинаем отращивать бороды. Ты помнишь, как нелепо мы выглядели в Древней Иудее без бород?
     – Представляю себе, что скажет моя сестра, когда увидит мою щетину, – вздохнул я, – она и усы-то мои с трудом переносит.
     – Ничего, придумай что-нибудь. Скажи, например, что у тебя появилось раздражение на коже лица, и дерматолог порекомендовал тебе временно не бриться, – улыбнулся Владимир, довольный своей находчивостью.
     В то время я уже начал ухаживать за Инной, и мы часто встречались. Как она отнесется к тому, что я решил отращивать бороду? Вдруг ей это не понравится? А мне бы этого не хотелось. Не стану же я рассказывать ей сказки про дерматолога. Она же – не Ольга, она все-таки врач.
     Но Инна отнеслась к моей бороде довольно спокойно. Она лишь усмехнулась и сказала, что понимает мое желание изменить имидж.
     Незадолго до путешествия Кравченко пришла в голову интересная мысль. Он вспомнил, что во время первой экспедиции наш хозяин Йуда говорил о необычайном спросе на золотые серьги, которые ему удалось удачно продать, и подумал, что было бы неплохо вместо корицы захватить с собой в Древнюю Иудею несколько пар серег на продажу.
     Кравченко предположил, что качество современных золотых изделий значительно выше, чем оно было в начале нашей эры, поэтому на них можно неплохо заработать и чувствовать себя в Иудее состоятельными людьми.
     Он предложил в ближайшие выходные съездить в музей Израиля в Иерусалиме и посмотреть на образцы украшений, которые носили в то время.
     В субботу утром мы отправились в музей. Пробежав залы, в которых были выставлены экспонаты более раннего периода, мы, наконец, нашли интересующий нас зал эпохи Второго Храма. На одном из стендов размещалось то, что мы искали.
     Взглянув на форму и фасон серег, мы с Кравченко, не сговариваясь, невольно поморщились, до того примитивными и невзрачными они нам показались. В наше время, разумеется, не найдешь такой топорной работы.
     – А ты что думал? – сказал Владимир, увидев мое разочарование. – Или ты считал, что ювелирное искусство в течение двух тысяч лет стояло на месте?
     – И где же мы теперь найдем такие украшения? – растерялся я.
     – Михаил, ты меня удивляешь, – рассмеялся Кравченко, – неужели ты всерьез считал, что мы, увидев образцы серег из Древней Иудеи, тут же направимся в магазин и купим такие же?
     – Да я вообще об этом не задумывался, – пробормотал я.
     – И зря, – Кравченко назидательно похлопал меня по плечу, – а вот я задумывался и сразу вспомнил, что есть такая профессия, как ювелир, который может сделать на заказ любую вещь.
     Он достал из сумки небольшой фотоаппарат и кивнул на стенд:
     – Теперь нам надо все это сфотографировать и обратиться к ювелиру, чтобы он изготовил серьги по фотографиям.
     – А у тебя есть знакомый ювелир?
     – Почему обязательно знакомый? – удивился Кравченко. – Он может быть и незнакомым.
     – Ну подумай сам. Ты приходишь к ювелиру и просишь сделать копию серег, выставленных в музее, да еще вдобавок не ставить пробу – ведь тебе не нужна проба, верно? Что, по-твоему, решит ювелир?
     – Да, ты прав, – теперь растерялся Кравченко. Мысль, что его могут принять за жулика, просто не приходила ему в голову.
     Но помогла Тали. У нее оказался знакомый ювелир, которому она объяснила, что серьги необходимы ей для рабочих экспериментов.
     Прошла неделя. Однажды утром мы с Кравченко о чем-то беседовали в лаборатории. Дверь неожиданно распахнулась, и в комнату вошла Тали, как всегда стремительная и изящная. Лицо ее светилось, глаза сияли, и вся она была такая свежая и довольная, что мы невольно притихли.
     Хитро улыбаясь, она прошла перед нами, потом повернулась и прошла снова, изящно покачивая бедрами.
     – Ну, как? – наконец спросила она и остановилась.
     Я не понял. Нет, разумеется, я понял, что должен что-то сказать, как-то отреагировать... и с недоумением покосился на Кравченко.
     – Тали, ты неотразима! – на всякий случай воскликнул он.
     – Нет, я серьезно, – Тали притопнула ногой от досады, – как вам серьги?
     Кравченко даже подпрыгнул от радости, затем подскочил к Тали и начал внимательно рассматривать наши «музейные экспонаты», которые поблескивали в ушах Тали вместо ее обычных маленьких сережек.
     Я подошел ближе, мне тоже стало интересно. Ювелир работал по фотографии и постарался сделать точную копию, но его серьги получились намного красивее и изысканнее. А может быть они выглядели так потому, что надела их Тали.
     Кравченко тоже обратил на это внимание:
     – Тали, на тебе даже такие примитивные украшения смотрятся как фамильные драгоценности французских королей.
     Тали улыбнулась. Приятно услышать такой комплимент от мужчины.
     – Это даже хорошо, что серьги вышли такими красивыми. Легче будет их продать, – Кравченко, казалось, искренне обрадовался.
     Тали промолчала, но улыбка с ее лица исчезла, а во взгляде промелькнули досада и разочарование. Или мне это показалось?
    
    
    
    
     Наконец, был закончен опытный экземпляр хроноскопа. Теперь прибор надо было проверить, но так, чтобы свести риск к минимуму. И вот тут мне в голову пришла интересная мысль – испробовать прибор в собственной квартире: запрограммировать его так, чтобы вернуться на несколько дней назад к себе же домой, причем в такое время, когда я точно помню, что не был дома.
     Идея всем очень понравилась. Я взял прибор домой и в ближайший выходной решил провести эксперимент.
     Итак, в субботу, в десять часов утра, я встал посреди гостиной своей квартиры и отрегулировал хроноскоп таким образом, чтобы оказаться на этом же самом месте в среду утром на прошлой неделе. Я точно помнил, что в это время был на работе. Света убирает квартиру по четвергам, значит, дома у меня никого быть не может.
     Решив переместиться туда и сразу же вернуться, я нажал на кнопку и... ничего не изменилось, я так и остался стоять посреди гостиной.
     Сначала я подумал, что прибор не сработал, но вдруг увидел, что на моем диване, растянувшись во всю длину, спит пес Артабан и громко храпит. Я настолько опешил, что просто потерял дар речи. И тут я услышал, что из моей спальни доносятся голоса. Говорили мужчина и женщина, временами голоса сменялись смехом.
     Я пришел в себя, подбежал к дивану и стащил за шиворот Артабана на пол.
     – Как ты сюда попал, скотина? – закричал я и сразу же сообразил, что совершил ошибку.
     Голоса смолкли, послышались крадущиеся шаги. Я понял, что пора возвращаться, и нажал кнопку хроноскопа. На долю секунды передо мной мелькнуло перепуганное лицо племянника Шурика, и я очутился у себя дома в субботу утром.
     «Вот, значит, каким образом используется моя квартира!» – с возмущением подумал я. Моим первым порывом было позвонить Ольге и рассказать, чем занимается ее сын по утрам, когда она посылает его гулять с собакой, но через минуту я понял, что, прежде всего, сам попаду в дурацкое положение, когда начну объяснять, как я оказался дома в рабочее время и почему молчал об этом целую неделю, а сейчас вдруг надумал позвонить и выразить свое возмущение.
     Я решил сделать вид, что ничего не произошло.
     Итак, испытания хроноскопа прошли успешно, но на всякий случай мы сделали еще один экземпляр прибора.
     Приближался срок путешествия, а мы так и не сумели окончательно определить состав нашей группы и взаимоотношения в ней.
     Но за месяц до отправления произошло событие, которое решило этот вопрос за нас.
     Однажды, гуляя в Иудейских горах со своей новой знакомой Инной, я сильно подвернул ногу. Кое-как дотащились мы до машины и поехали в приемный покой. По дороге в больницу нога сильно распухла и посинела, а боль стала просто нестерпимой. Увидев это, Инна сразу сказала, что у меня перелом.
     Так оно и оказалось. Я сломал лодыжку берцовой кости. Мне наложили гипсовую повязку и сказали, что, если все пойдет хорошо, через месяц-полтора гипс снимут.
     Конечно, о моем участии в путешествии теперь не могло быть и речи. Я заикнулся было о том, чтобы отложить
     экспедицию на полгода, но Кравченко твердо сказал, что мне отправляться не стоит. Я и сам понимал, что даже через полгода последствия перелома могут давать о себе знать. Глупо было рисковать, ведь неизвестно, с чем мы можем столкнуться на этот раз. Ясно было, что придется исключить меня из числа членов экспедиции.
     Я чувствовал себя очень неловко – ведь моим друзьям могло показаться, что я намеренно нашел способ увильнуть от опасного путешествия. Я понимал, конечно, что это ерунда, но на душе все равно было скверно. Особенно тяготило то, что я не мог ни с кем поделиться своими переживаниями. Обсуждать это с Кравченко и Тали мне не хотелось, а остальные просто не были посвящены в наши планы…
     Потом, после того как все закончилось, и когда я рассказал обо всем Инне, она предположила, что на уровне подсознания я действительно любой ценой хотел избежать участия в этом путешествии, поэтому неосознанно пошел на нанесение себе увечья.
     Не знаю, так ли это, Инне виднее, она – психиатр, но я потом много думал о том, как незначительные и даже пустяковые события могут оказывать огромное влияние на судьбы людей и приводить иногда к фатальным последствиям.
     Так случайный инцидент может запустить цепочку событий, которые приведут к глобальным изменениям, меняющим ход самого исторического процесса. Или, может быть, я неправ, и никаких случайностей не бывает?
     Впрочем, обо все по порядку.
     Я настоял на том, что сам провожу Тали и Кравченко в путешествие. Гипс мне уже сняли, но ходил я еще с палкой.
     Мы решили, что надо прибыть в Эммаус на девять лет раньше нашего первого путешествия и приблизительно за месяц до праздника Песах. В это время в город начнут стекаться паломники для отдыха перед восхождением в Иерусалим, и если только наш хозяин Йуда ничего не перепутал, и Иисус там действительно был, то Тали и Кравченко его обязательно встретят.
     Теперь, когда они имели в своем распоряжении портативный хроноскоп, не было необходимости снова проделывать путь из Лидды в Эммаус. Можно было спокойно доехать до перекрестка Латрун, а оттуда уже начать перемещение в прошлое.
     В день отправки Кравченко заехал за мной на машине, и мы вместе поехали за Тали. И Кравченко, и Тали были уже одеты как жители Древней Иудеи.
     Платье Тали, сшитое под ее руководством, очень ей шло. Я лишний раз убедился в том, что у нее прекрасный вкус. Даже этой бесформенной одежде она сумела придать изысканность, подчеркивавшую ее изящную, женственную фигуру.
     Мы доехали до перекрестка Латрун, поставили машину на стоянке около бензоколонки и направились в сторону шоссе Иерусалим – Тель-Авив. Место здесь было пустынное, и можно было не бояться, что внезапное исчезновение двух человек привлечет чье-то внимание.
     Почти у самого шоссе мы остановились. Кравченко сказал, что отправляться нужно отсюда, так как, с одной стороны, нет риска попасть в населенное место, а с другой, до Эммауса должно быть не больше километра-двух.
     Кравченко решил не затягивать прощание. Он обменялся со мной рукопожатием, пожелал счастливо оставаться и подошел к Тали, которая устанавливала параметры на хроноскопе.
     Я с грустью посмотрел на них. Кравченко с бородой выглядел совсем старым, и они с Тали смотрелись скорее как отец с дочерью, нежели как муж с женой. Еще через несколько минут Тали улыбнулась и помахала мне рукой, включила прибор, и они моментально исчезли.
     Я остался один... Мне сразу стало тоскливо. Я медленно побрел обратно к остановке автобуса и поспешил уехать.
    
    
     Глава 6,
     которую нетерпеливый читатель может пропустить
    
     Приступая к описанию второго путешествия, я должен отметить, что строго опирался на факты, изложенные Кравченко. Что касается диалогов и некоторых деталей, я вынужден был добавить кое-что от себя, руководствуясь здравым смыслом.
     Однако это ни в коей мере не должно подвергать сомнению правдивость моего рассказа. Для убедительности я привожу объективные данные, которые строго согласуются с описываемыми событиями.
     Относительно моих выводов, изложенных в конце повествования, я полагаю, что читатель вправе соглашаться или не соглашаться с ними по своему усмотрению.
    
    
    
     Итак, Тали и Кравченко, как они и рассчитывали, оказались за городской чертой. К счастью, их появления никто не заметил, и вскоре они уже шагали по направлению к городским воротам.
     Погода была теплая, но не жаркая, идти было совсем недалеко, и через четверть часа они подошли к Эммаусу.
     Если вы думаете, что в Древней Иудее попасть в город было так же легко, как в современном Израиле, вы сильно ошибаетесь. В воротах всегда стояла стража, которая тщательно досматривала каждого входящего, чтобы определить, насколько он благонадежен. Иногда человека просто могли не впустить без объяснения причин. Кроме того, с тех, кто ввозил товары на продажу, взималась таможенная пошлина, и немалая.
     А проще говоря, если вы хотите попасть в город, то будьте готовы к тому, что вам придется раскошелиться.
     Наконец, они вошли в древний Эммаус. Кравченко с интересом осматривался по сторонам. Он чувствовал себя довольно уверенно – еще бы, всего год прошел после первого путешествия. В тот раз он успел хорошо изучить город, побывал даже в самых отдаленных его уголках. У него появилось много знакомых среди местных жителей.
     Всегда приятно возвращаться туда, где ты хотя бы хорошо ориентируешься. И пусть Кравченко в городе пока никто не знает – ведь то время, когда он был в Эммаусе, наступит только через девять лет, главное – он уже не чувствует себя здесь чужаком.
     А вот Тали, обычно такая уверенная в себе, вдруг оробела. Она молча, как послушная жена, шла за Кравченко, даже глаза лишний раз боялась поднять.
     Наверное, у нее был самый настоящий шок – одно дело читать фантастику, лежа при этом на любимом диване, и смело представлять себя на месте героев книги, но совсем другое – самому очутиться в фантастической реальности.
     Кравченко сразу повел Тали к дому Йуды. Войдя в знакомую лавку, он увидел помолодевшего хозяина, который суетился около прилавка. Рядом с хозяином стоял мальчик лет двенадцати и помогал ему сортировать товар. Тут было много всякой всячины, скорее это напоминало лавку старьевщика, чем обычный магазин. Хозяин приветливо улыбнулся вошедшим гостям.
     – Здравствуй, Йуда, – поздоровался Кравченко, – как ты поживаешь?
     – Приветствую тебя, мой господин, – вежливо поклонился Йуда. – А мы разве знакомы?
     – Я много о тебе слышал, – улыбнулся Кравченко. – Знаю, например, что у тебя ожидается прибавление семейства.
     – Уже есть, мой господин, – засмеялся Йуда, – неделю назад у меня родилась дочь. Чем могу помочь такому важному путешественнику?
     – От всей души поздравляем тебя! Счастья и здоровья тебе и всей твоей семье! – Кравченко был искренне рад за Йуду. – Видишь ли, мы с женой паломники, идем издалека, – начал он излагать свою легенду, – из Трапезунда. Знаешь, где это?
     Йуда покачал головой.
     – Ну, неважно. Это очень богатый город, – продолжал Кравченко, – особенно он славится золотыми украшениями.
     Йуда слушал с большим интересом.
     – Там у нас, в Трапезунде, эти вещи очень дешевые и красивые, – Владимир был явно в ударе. – Говорят, что здесь они пользуются спросом, и я решил начать с вами торговлю, но сначала привез несколько образцов для пробы.
     Кравченко сунул руку под мышку и вытащил из специального кармана мешочек, в котором лежали серьги. У хозяина загорелись глаза. Он взял пару серег, повертел их в руках и велел мальчику, который оказался его сыном, позвать мать. Йуда разложил на прилавке серьги и начал их рассматривать, издавая одобрительные возгласы.
     Вскоре откуда-то изнутри в лавку вошла жена Йуды, миловидная женщина лет тридцати. Йуда широко улыбнулся и стал показывать ей серьги. Женщина восторженно вскрикнула и что-то прошептала мужу.
     – Я бы хотел купить у господина пару серег, – обратился Йуда к Кравченко. – Сейчас жена выберет те, которые ей больше нравятся.
     – Ты можешь купить и больше, – предложил Владимир.
     – Мой господин, видно, думает, что я настолько богат, чтобы покупать такие дорогие вещи в больших количествах, – засмеялся Йуда.
     – Но ты хоть можешь помочь мне с продажей? – попросил Кравченко. – Кроме того, я хочу договориться о будущих поставках. Если ты найдешь мне надежного покупателя, я готов заплатить тебе за это.
     – Я постараюсь, мой господин. Сам я не занимаюсь такими делами, но у меня есть родственник, которого это может заинтересовать, – радостно закивал Йуда.
     В это время жена Йуды неожиданно подошла к Тали и, указав на нее, что-то спросила у мужа. Тали в испуге попятилась, а Кравченко, присмотревшись к ней, укоризненно покачал головой.
     – Мы совершенно не обратили внимания на то, что у тебя в ушах остались современные серьги, – обратился Кравченко к Тали по-английски. – Неудивительно, что эта женщина сразу их заметила, ведь таких серег в их времени не делают, и они выглядят здесь очень изысканно. Жена Йуды спрашивает, нет ли у нас таких же на продажу.
     – Ты хочешь сказать, что у нас мои серьги выглядят дешево? – обиделась Тали.
     – Нет, я этого сказать не хотел, – стал оправдываться Кравченко, – я просто считаю, что их нужно было снять, чтобы не привлекать лишнего внимания.
     – Эти серьги не снимаются. У меня вообще большие проблемы с ушами. Как только я начинаю снимать и вновь надевать серьги, мочки ушей тут же воспаляются, поэтому я уже несколько лет их не снимаю. Кроме того, они такие маленькие и почти незаметные...
     – Тем не менее, эта женщина сразу обратила на них внимание.
     Кравченко объяснил Йуде, что таких серег у него сейчас нет, но в следующий раз он обязательно их привезет. Хозяин лавки купил понравившиеся жене серьги и щедро заплатил за них, пообещав помочь с продажей остальных.
     Слово свое он сдержал, и вскоре Кравченко смог удачно сбыть весь товар. Вырученных денег с лихвой хватило на то, чтобы безбедно существовать.
     Первым делом Кравченко снял дом на месяц. Дом был одноэтажный. Он представлял собой прямоугольник, по периметру которого располагались комнаты. Все комнаты, а их было пять, выходили во внутренний двор, в этот же двор вели ворота в стене со стороны улицы. Кроме жилых комнат была кухня, которая тоже выходила во двор. Ворота были высокими, и снаружи нельзя было видеть, что происходит внутри. Очутившись в таком дворе, человек оказывался изолированным от внешнего мира и погружался в пасторальную атмосферу.
     Во дворе, вдоль стены, шла лестница, которая вела на плоскую крышу, по вечерам служившую местом отдыха и бесед для всей семьи. По такой крыше, окруженной парапетом, можно было спокойно гулять.
     Дом, конечно, был слишком велик для двух человек, но Кравченко настоял на том, чтобы сняли именно его, так как рассчитывал приглашать к себе людей. После внесения арендной платы они сразу же въехали в дом.
     Утром следующего дня Кравченко отправился в главную синагогу Эммауса, чтобы получить информацию об Иисусе. Оказалось, что в городе многие слышали о молодом еврее из Галилеи, который ходил по городам и деревням, проповедовал среди населения и уже приобрел довольно большую популярность.
     В то время в Иудее постоянно появлялись новые проповедники, многие из которых претендовали на роль мессии и спасителя еврейского народа, так что появление нового пророка никого не удивило.
     Вообще, в те годы атмосфера в стране была очень напряженной, все ожидали грядущих серьезных событий. Вот уже тридцать лет страна находилась под римской оккупацией. Оккупационные власти чинили произвол, взимали с населения непомерные налоги, а любое сопротивление подавлялось жесточайшим образом.
     Общество в Иудее раскололось на разные группы и фракции.
     Самой популярной группой в то время были фарисеи, которые пользовались большой поддержкой народа. Они призывали строго соблюдать все предписания мудрецов и ждать Божьего избавления. Фарисеи верили в Избавителя-Мессию и считали, что только праведным образом жизни можно приблизить Царствие Небесное.
     Другой важной группой были саддукеи, которые представляли собой еврейскую аристократию и принадлежали к сословию жрецов. Саддукеи отрицали Царствие Небесное, требовали неукоснительного выполнения законов, предписанных Торой, и фактически сотрудничали с оккупационной властью. Вполне естественно, что саддукеи не пользовались популярностью в народе, более того, были презираемы не меньше, чем римляне. У саддукеев были власть и богатство.
     Третьей важной группой были ессеи, которые представляли собой что-то наподобие монашеского ордена аскетов. Эти люди отреклись от мира, переселились в пустыню, вели замкнутый и аскетичный образ жизни, ходили в рубище, довольствовались малым, отказывались от личного имущества – словом, представляли собой типичную коммуну. Ессеи презирали всех, так как считали, что мир погряз в грехе и разврате и скоро должен быть уничтожен. Спасутся же только они, праведные и чистые ессеи.
     И наконец, последней важной группой были зелоты, о которых уже упоминалось. Эти представляли собой бунтовщиков и террористов. Они не желали ждать пришествия спасителя-мессии, который принесет избавление и Царство Небесное. Они хотели бороться за свободу с оружием в руках и добиться избавления или погибнуть героями.
     Вполне естественно, что у простого человека от такого обилия мнений голова шла кругом, и он не знал, чему и кому верить.
     А без веры жить нельзя.
     Вот почему тогда были так популярны разные проповедники, обещавшие народу избавление и всеобщее счастье. Именно поэтому многие сильные и целеустремленные личности легко завоевывали доверие народа и превращались в очередных мессий.
     Просто народу очень хотелось в это беспокойное время хоть кому-то верить.
     Незадолго до появления наших путешественников в Иудее закатилась звезда одного из самых популярных проповедников – Йоханана, или Иоанна, который, по-видимому, уйдя из секты ессеев, поселился в пустыне и призывал народ покаяться и перестать грешить. В знак исполнения этого обета Йоханан погружал людей в воду реки Иордан.
     Слава Йоханана гремела по всей Иудее, к нему стекалось множество народа, чтобы принять от него крещение, как потом стал называться этот обряд. Но вскоре он погиб, очевидно, был казнен по распоряжению тогдашнего местного правителя Ирода Антиппы.
     В который раз людей постигло разочарование, снова они обманулись в своих надеждах на мессию-избавителя. Ведь по еврейской традиции, вернее, согласно предсказаниям пророков, настоящий Мессия должен принести еврейскому народу спасение и избавление, а на Земле должно восторжествовать Божье Царство Справедливости.
    
    
    
     Кравченко выяснил, что нового проповедника зовут Ешуа – так произносилось имя Иисус на иврите – и что вскоре он должен был появиться в городе.
     Вернувшись домой, Кравченко рассказал Тали о том, что ему удалось разузнать.
     – И что же мы будем делать? – забеспокоилась Тали.
     – Только ждать, и ничего больше. Мало того, я считаю, что тебе стоит как можно реже появляться в городе.
     – Что же получается, я прибыла сюда для того, чтобы сидеть дома? – расстроилась молодая женщина.
     Кравченко понимал, что он перестраховывается, предлагая ей не выходить на улицу, однако повышенное чувство ответственности и желание оградить Тали от возможных неприятностей превращали его в этакого домашнего тирана.
     – Тали, давай не будем торопить события, – попытался успокоить ее Кравченко, – будем считать, что ты пока находишься в резерве. У меня такое предчувствие, что скоро нам предстоит пережить много приключений. Думаю, тебе стоит потратить время вынужденного ожидания на создание уюта в доме. У меня появилась идея. Я хочу попробовать пригласить Иисуса к нам. Мы выдадим себя за благочестивую и набожную пару паломников, которые много слышали о проповедях Иисуса и просят его удостоить их чести погостить у них перед восхождением в Иерусалим.
     – А если он не согласится?
     – Нужно его уговорить, ведь он – проповедник, поэтому принято, что люди приглашают его к себе. Твоя же задача – создать такую атмосферу в доме, чтобы ему захотелось здесь остаться.
     Тали с рвением принялась украшать дом. Мало – просто накупить красивых вещей, от этого жилище не всегда становится уютным. Надо вложить душу и любовь, тогда в доме появится своя аура, особая и неповторимая атмосфера.
     Вскоре она уже вполне освоилась в новом времени и необычных условиях. Очень помогли хлопоты по дому: быт – он везде быт, просто здесь все было труднее и непривычнее. Убираться, стирать и готовить без электричества тяжело, но возможно. Здесь все так живут, вот и Тали приспособилась – конечно, не без помощи Кравченко, – но все же ей хотелось самой увидеть город и познакомиться с его жителями.
     Понимая это, Владимир, наконец, стал приглашать Тали на прогулки. Несколько раз они чинно, как добропорядочная семейная пара, выходили в город. Тали даже купалась в горячих источниках. Ее совсем не устраивала роль почтенной матроны, но лидером все-таки был Кравченко.
     Медленно тянулись дни этого вынужденного безделья. В один из вечеров Тали, которая и раньше проявляла интерес к Краченко, неожиданно спросила:
     – Скажи, Владимир, а ты был когда-нибудь женат?
     – А что? – переспросил Кравченко.
     – Ну, мне интересно, была ли у тебя жена или любимая женщина, – полный смущения голос Тали все равно звучал кокетливо.
     – Знаешь, Тали, я не хочу об этом говорить, уж извини.
     – Не понимаю, почему ты напускаешь на себя такую таинственность. Твое поведение наводит меня на определенные размышления...
     Кравченко громко рассмеялся.
     – Нет, это не то, о чем ты подумала, хотя это не имеет значения.
     – А для тебя вообще не имеют значения интересы и чувства другого человека! – с неожиданной злостью воскликнула Тали. Лицо ее раскраснелось, а в глазах Владимир прочитал грустный упрек.
     Кравченко растерялся. На самом деле Тали была ему очень симпатична, но не более. А усложнять и без того непростую ситуацию ему не хотелось.
     – Тали, не обижайся. Вспомни лучше наш разговор в лаборатории о деловых качествах женщины. Именно эти качества тебе скоро понадобятся.
     – Ты разговариваешь со мной таким тоном, словно я твоя дочь, – снова вспыхнула Тали.
     – Наша разница в возрасте позволяет мне это делать, – парировал Кравченко.
     Тали резко встала и вышла из комнаты.
     На следующий день она вела себя как ни в чем не бывало. Кравченко тоже сделал вид, что ничего не произошло, про себя отметив, что его напарница прекрасно умеет владеть собой.
    
    
     Глава 7,
     в которой Кравченко начинает действовать
    
     Время шло, ничего не происходило, и Кравченко начал испытывать беспокойство. А вдруг они ждут напрасно, ведь никто не знает, придет Иисус в Эммаус или нет. Может быть, нужно уходить отсюда, идти в Иерусалим и искать его там? Вдруг они попали не в тот год, и он вообще не придет ни сюда, ни в Иерусалим?
     Такие мысли все чаще одолевали Владимира. Однако он старался не высказывать их вслух, чтобы не расстраивать Тали, потому что она и без того загрустила.
     Прошла неделя, затем другая и третья...
     Однажды утром в синагоге Кравченко услышал новость. Говорили, что днем в город должен прийти молодой проповедник Ешуа. Все ждали, что он выступит в синагоге. Кравченко вернулся домой, рассказал об этом Тали и снова поспешил обратно.
     Синагога, или «малое святилище», располагалась в большом здании, сооруженном из камня. Перед ней была просторная площадь. По-видимому, тогда роль синагоги была гораздо важнее, чем в наше время. Кроме ежедневных молитв и субботних чтений Торы, здесь проводились городские собрания, назначались встречи, выступали проповедники, и вообще это был культурный центр городской жизни.
     Внутри синагоги находился большой зал, в центре которого на маленькой скамейке сидел учитель, читающий Тору и произносящий поучения. Вокруг сидели прихожане. Некоторые располагались на каменных скамейках вдоль стены, а некоторые прямо на полу. Атмосфера была довольно свободной, все разговаривали, шутили и вели себя непринужденно.
     Самым интересным было то, что, в отличие от современных синагог, женщины находились в одном зале с мужчинами, и это ни у кого не вызывало недовольства или возмущения.
     К полудню на площадь перед синагогой стал стекаться народ. Оказалось, что не один Кравченко ждет Иисуса, если это вообще был он. Наконец, ближе к вечеру на площади показался человек, на которого окружающие стали показывать пальцами, а нараставшее с утра оживление переросло в громкий гул. Кравченко понял, что это и есть ожидаемый проповедник.
     Это был еще молодой человек, лет тридцати, приятной наружности. Он выглядел немного уставшим, его одежда и обувь были сильно запылены. Сразу становилось понятно, что он шел много часов подряд. Одет человек был скромно, волосы и борода коротко подстрижены.
     Пришедший держался уверенно и, подойдя к группе людей на площади перед синагогой, поклонился и громко поздоровался. Многие приветствовали его. Кравченко обратил внимание, что вокруг проповедника собралась, главным образом, молодежь. Люди постарше держались поодаль.
     Кравченко вместе с толпой вошел в синагогу. Вскоре началась вечерняя молитва. После молитвы все повернули головы к проповеднику. Он поднялся на возвышение и начал говорить.
     Услышав его голос, Кравченко вздрогнул. Это был особенный голос. Он, казалось, проникал внутрь, в середину груди, и перекатывался по телу раскатами эха. Такой голос действовал магнетически уже одним своим тембром, вне зависимости от того, что говорил его обладатель. Проповедник жестикулировал, демонстрируя крупные красивые руки с длинными тонкими пальцами.
     Он говорил о вере и соблюдении закона отцов, о нравственном очищении и покаянии, призывая молиться сердцем, а не умом. Говорил очень хорошо и красиво, люди слушали внимательно и, в основном, доброжелательно.
     Когда он закончил, собравшиеся начали задавать вопросы. Как это часто бывает, первыми стали спрашивать самые наглые и самоуверенные.
     – Скажи, молодой человек, а к какой школе ты принадлежишь, и кто дал тебе право проповедовать в синагогах?
     – Школа у нас у всех с вами одна, евреи, это школа закона наших отцов. Когда Всевышний даровал нашему народу Тору и заповедовал соблюдать Закон, Он не разделял людей на школы, а обращался ко всем без исключения. А право... могу лишь сказать, что мои сердце и разум дали мне это право, – ответил проповедник.
     – А ты, гордец, – закричал кто-то, – не возносись над народом, не сравнивай себя с пророками!
     – Гордец – это тот, кто видит страдания народа и молчит. Тот же, кто говорит об этом и чье сердце болит о народе, сам страдалец.
     – Скажи, Ешуа, когда наш народ станет свободным, когда мы освободимся от власти Рима?
     – Наш народ должен прежде всего освободиться нравственно. Душа каждого из нас свободна, мы сами закабаляем ее, позволяя страстям овладевать нами. Зависть, корысть, низменные чувства – вот что делает нас несвободными и заставляет страдать. Мы, владеющие Законом Всевышнего, уподобляемся в своих страстях неразумным язычникам. До тех пор пока мы нравственно не очистимся, пока не начнем соблюдать Закон не разумом, а по велению сердца, души нашего народа останутся несвободными. А раз наши души несвободны, то и тела наши – в кабале, – с воодушевлением говорил Ешуа.
     Кравченко слушал с удовольствием. Ему очень нравилась страстная убежденность Ешуа, находчивость, с которой он легко отвечал на неприятные и провокационные вопросы. Такой человек мог легко зажечь сердца и внушить веру в свое нравственное совершенство.
     Впрочем, цели Кравченко были совсем другими, и он понял, что настало время действовать. После проповеди ему с трудом удалось протиснуться сквозь толпу и добраться до проповедника.
     – Прости меня, Ешуа, я бы хотел поговорить с тобой наедине, – обратился к нему Кравченко, – мне нужно сообщить тебе что-то важное.
     – Ты – чужеземец? – Ешуа заинтересованно посмотрел на Владимира.
     – Это не совсем так, но если мы поговорим, я тебе все объясню.
     Разговаривая, они продолжали двигаться вместе с толпой по направлению к выходу. Люди стали медленно расходиться. Кравченко отвел Ешуа за угол, и они сели на низкий каменный забор, огораживающий синагогу. Рядом остановилась небольшая группа молодых людей.
     – Итак, о чем ты хотел поговорить, чужеземец? – спросил Ешуа.
     – Я уже говорил тебе, что я не совсем чужеземец, хотя прибыл издалека, – начал Кравченко. – Я очень много хочу сказать тебе, вернее, рассказать. Я, собственно говоря, и прибыл сюда с единственной целью – поговорить с тобой и кое-что тебе объяснить.
     – Загадками говоришь, пришелец, – мрачно сказал Ешуа, – не пойму я тебя. Прибыл издалека, но не чужеземец, и откуда ты меня вообще знаешь, и даже приехал сюда, чтобы со мной поговорить?
     – Я знаю о тебе не только больше, чем ты думаешь, но даже больше, чем ты сам о себе знаешь. Ты – Ешуа, родился в Бейт-Лехеме, но вырос в Нацерете. Твой отец – Иосиф. Очевидно, он уже умер. Когда-то он работал плотником и строителем. Он учил тебя ремеслу, и ты тоже им владеешь. Твоя мать жива, ее зовут Мирьям. Она, скорее всего, живет сейчас в деревне Кана, куда переехала после смерти твоего отца. Недавно ты гостил у нее, а в это время один из соседей праздновал свадьбу. Сам ты живешь в деревне Нахум, в доме своего друга Шимона. Несколько лет назад ты встречался с проповедником, которого звали Йоханан, он совершал омовение в реке Иордан всех к нему приходящих. Совершил омовение и ты. Вы произвели друг на друга сильное впечатление. Вскоре Йоханан был казнен по приказу правителя Ирода Антиппы. Ну как, хватит для начала?
     По мере того как Кравченко говорил, глаза Ешуа все больше и больше расширялись.
     – Кто ты, пришелец, и откуда ты так много обо мне знаешь? – растерянно спросил он.
     – Я знаю не только то, что с тобой было, но и то, что с тобой будет, – продолжал Кравченко.
     – Ты явно – не от мира сего, – в голосе Ешуа послышалось сомнение.
     – Если ты имеешь в виду то, что я связан с бесами, то ты ошибаешься, но я действительно пришел из другого мира, – признался Кравченко.
     – Что ты хочешь от меня? – снова спросил проповедник.
     – Я уже сказал, что мне нужно поговорить с тобой и многое объяснить, а потом я тебя должен о чем-то попросить, и от твоего решения будет зависеть судьба еврейского народа. Только разговор наш может быть долгим, поэтому я хочу пригласить тебя к себе. Мы с женой сняли тут дом неподалеку и просим тебя быть нашим гостем.
     Чувствовалось, что в душе Ешуа происходит борьба. С одной стороны, незнакомец казался ему странным и даже опасным, а, с другой – чисто человеческое любопытство склоняло его к тому, чтобы принять приглашение. Кравченко сказал, что Ешуа нечего опасаться, так как они с женой люди мирные.
     Они сообщили стоящим неподалеку людям, которые, по-видимому, были знакомы с Ешуа, где его можно найти в случае необходимости, и направились к дому Кравченко.
     Прийдя домой, Кравченко увидел, что Тали постаралась на славу. Мало того, что внутри все сияло чистотой и аппетитно пахло стряпней, она и сама выглядела прекрасно. Аккуратно наложенная косметика, красивая прическа и тонкий аромат французских духов, которые, несмотря на запрет Владимира, она все-таки захватила с собой, делали ее явно незаурядной женщиной даже на фоне местных красавиц.
     Кравченко представил гостю жену и проводил его в комнату для омовений. Здесь была небольшая ванна в виде углубления в полу, к которой вели две ступени. Кравченко и Ешуа, совершив омовение ног и рук, направились в большую комнату, где стоял низкий стол, на котором были расставлены блюда с приготовленной пищей.
     Мужчины уселись прямо на полу, вернее, на расстеленном ковре. Тали молча прислуживала за столом. Быстро насытившись, Ешуа откинулся на подушки.
     – Итак, чужеземец, о чем ты хотел поговорить со мной? – наконец спросил он. – Кстати, я даже не знаю твоего имени.
     – Мое имя неблагозвучно для тебя и ни о чем тебе не скажет. Я предпочитаю его не произносить, – ответил Кравченко. – Назови имя, которое тебе нравится, и называй меня им.
     – Мне нравится имя Йуда. Так зовут моего младшего брата, которого я очень люблю.
     – Прекрасное имя, причем очень популярное в этих местах, – улыбнулся Кравченко. – Жену мою, как я уже сказал тебе, зовут Мирьям.
     – Почему именно Мирьям? – неожиданно произнесла Тали на иврите.
     Ешуа вздрогнул и удивленно посмотрел на Кравченко.
     – Тали, я же просил не говорить при людях на иврите, – сказал тот по-английски.
     – Твоя жена говорит на священном языке Писания... Откуда она его знает?
     – Видишь ли, Ешуа, мы действительно с женой разговариваем на этом языке, и не одни мы. В том месте, откуда мы прибыли, на этом языке разговаривают все, впрочем, давай по порядку. Кстати, если ты хочешь, я могу говорить и на языке Писания.
     Оказалось, что Ешуа хорошо говорит на иврите. Правда, его иврит был очень архаичным для Кравченко, но Тали, казалось, прекрасно его понимала и даже объясняла Владимиру сложные слова и речевые обороты.
     Она не ушла в другую комнату, а осталась сидеть за столом. Этот молодой проповедник произвел на нее приятное впечатление, поэтому Тали смотрела на него с состраданием: то, что ему предстояло услышать, – ужасно.
     – Итак, – продолжал Кравченко, – представь себе, Ешуа, что ты получил возможность оказаться во времени, когда жили наши патриархи – Авраам, Ицхак и Яаков.
     – Но этого не может быть, те времена давно ушли, а прах наших праотцев, да благословенна их память, давно покоится в пещере, – уверенно ответил Ешуа.
     – Все это так, но представь себе, что у тебя есть приспособление, которое позволяет тебе вернуться в прошлое, в то время, когда наши праотцы еще не умерли, а были живы. Мало того, ты мог бы поговорить с ними, предостеречь их от чего-то, о чем они еще не знают, а ты уже знаешь.
     – Жизнь наших праотцев и их деяния записаны в Священном Писании и представляют собой исполнение воли Всевышнего. Как я могу изменить Его волю? – возразил Ешуа.
     – Допустим, у тебя есть возможность попасть в их время, – настаивал Кравченко.
     – Нет и не может быть такой возможности, – категорически сказал Ешуа.
     – И тем не менее, это так, – спокойно заявил Кравченко. – Представь себе будущее твоего мира. Предположим, с настоящего времени прошло столько же лет, сколько со времени жизни Авраама до твоих дней, даже немного больше. Как ты думаешь, Ешуа, каким будет мир в том далеком будущем?
     – Я думаю, что мира вообще не будет, – просто ответил гость.
     – Будет, Ешуа, обязательно будет, – заверил его Кравченко, – будут меняться государства, исчезнут одни, появятся другие, люди откроют и заселят новые земли, станут разговаривать на новых языках, но мир будет продолжать существовать, а люди останутся людьми с теми же страстями, пороками и добродетелями, что и сегодня.
     Ешуа молчал. Казалось, он обдумывал сказанное. Кравченко продолжал говорить. Как всегда, он делал это очень красиво и убедительно.
     Он рассказал о разрушении Храма, об изгнании евреев и расселении их по миру, о гибели такой незыблемой сегодня Римской империи, о создании новых европейских государств, об открытии Америки, о существовании двух могучих держав, России и США, и об их противостоянии – словом, Кравченко поведал Ешуа вкратце всю дальнейшую мировую историю.
     Гость слушал внимательно, иногда по ходу рассказа задавая вопросы. Складывалось впечатление, что он начинал верить в то, о чем говорил Кравченко.
     Теперь предстояло подойти к самой сложной теме, необходимо было рассказать гостю о христианстве и о его роли в истории человечества.
     – Ешуа, я бы хотел объяснить тебе, для чего мы сюда прибыли. Мы – люди из будущего, отстоящего от твоего времени на две тысячи лет. Мы явились сюда специально для того, чтобы поговорить с тобой и предостеречь тебя от ошибок.
     – Вы хотите сказать, что через две тысячи лет мое имя будет известно людям? – удивился Ешуа.
     – Твое имя будет известно не только через две тысячи лет, но и через десять тысяч, если человечество просуществует столько времени. Твое имя будет известно до тех пор, пока существует мир, – убежденно произнес Кравченко.
     Ешуа, казалось, снова стал сомневаться. И тогда Кравченко начал рассказывать Ешуа о его казни по приказу римского наместника Понтия Пилата, о том, как сторонники Ешуа будут считать его воскресшим и объявят богом.
     Потом Кравченко рассказал о зарождении христианства как религии, о попытках христианства сначала выжить, а затем занять господствующее положение в Римской империи, о том, как люди, стоящие у истоков новой религии, возложили вину на всех евреев за казнь бога, и как целый народ превратился в народ-богоубийцу, достойный лишь презрения среди других народов мира.
     Кравченко поведал Ешуа о формировании антисемитизма и о роли христианства в возникновении и росте этого явления. Он описал массовые убийства евреев в Европе во имя Христа, объявленного богом и якобы подло убитого евреями, коснулся Крестовых походов, изгнания евреев из всех европейских стран, «подвигов» Священной Инквизиции, антиеврейских законов, желтых шестиконечных звезд, нашитых на одежду, и дурацких остроконечных колпаков, которые носили евреи по приказу Церкви Христовой, унижений и страданий евреев…
     Затем Кравченко перешел к Холокосту. Он мог говорить на эту тему очень долго, она была совершенно неисчерпаема и зловеща. С одной стороны, она манила, с другой – отталкивала. Было в ней что-то уникальное, так же как уникален был и сам Холокост. Эта тема никого не могла оставить равнодушным.
     Однако, пытаясь объяснить Ешуа всю глубину и трагизм Холокоста, Кравченко вдруг понял, что ему не хватает слов и терминов. Он словно остался без языка.
     Как можно объяснить человеку античности такие вещи, как принятие государственной программы окончательного решения еврейского вопроса, лагеря смерти, газовые камеры, машины-душегубки и многое другое, связанное с Холокостом и понятное людям нашего времени?
     Но Кравченко не был бы самим собой, если бы отступил перед трудностями, связанными с необходимостью убедить человека в чем-либо. Кроме того, в лице Ешуа он нашел благодарного слушателя.
     Гость уже давно перестал перебивать, а лишь внимательно и напряженно слушал. Даже его, человека античности, когда жестокость была привычна и не вызывала особого удивления, потряс рассказ о Холокосте. В глазах его были растерянность, недоумение и боль.
     И, наконец, Кравченко поставил перед гостем проигрыватель ди-ви-ди и включил его. Оказывается, перед отъездом Владимир самостоятельно скомпоновал диск, в который вошли отрывки из разных фильмов, повествующие о трагических эпизодах еврейской истории. Большая часть материалов была посвящена распятию Иисуса, причем постоянно подчеркивалось, что виноваты в этом евреи. Были тут и кадры из фильмов о Крестовых походах и, конечно, фрагменты фильмов, рассказывающих о Холокосте.
     Кинопросмотр, сопровождавшийся пояснениями Кравченко, произвел на Ешуа сильное впечатление. Его действительно было жаль – в тот вечер он пережил серьезное потрясение.
     Разговор затянулся за полночь, а к главному Кравченко так и не подошел. И тут гость сам коснулся этой темы.
     – И какова же во всем этом моя роль? – неуверенно спросил он.
     – К сожалению, твоя роль здесь главная, – устало ответил Кравченко, – без тебя не было бы христианства.
     – Не понимаю, что же я теперь должен делать? – растерянно спросил Ешуа.
     – Суди сам, – Кравченко постарался вложить в слова всю силу своего убеждения, – если все будет продолжаться так, как должно быть, в этот праздник Песах тебя казнят мучительной казнью на кресте, потом тебя обожествят, это обернется катастрофическими последствиями для еврейского народа и выльется в конце концов в Холокост, когда шесть миллионов евреев будут уничтожены.
     – Значит, если мне удастся избежать казни, ничего этого не будет?
     – Наверняка, – уверенно ответил Кравченко.
     – А почему меня должны казнить, вернее, за что? Ведь я не сделал никому ничего дурного, – во взгляде гостя сквозило недоумение.
     – Мне трудно ответить на этот вопрос, – пожал плечами Кравченко. – Возможно, тебя примут за бунтовщика. Понимаешь, после твоей смерти появится много книг, описывающих твою жизнь. Эти книги будут называться Евангелиями. Так вот, в Евангелиях сказано, что римские власти обвинили тебя в претензиях на звание иудейского царя.
     Ешуа задумался. Он долго молчал, а потом спросил:
     – Что ты предлагаешь?
     – Я предлагаю тебе отказаться от активной деятельности и не ходить в Иерусалим.
     – Это невозможно, – Ешуа покачал головой.
     – В таком случае все будет так, как я рассказал.
     Ешуа снова задумался.
     – У меня есть обязательства перед друзьями. Они ждут меня к празднику Песах в Иерусалиме. Кроме того, я должен с ними посоветоваться... Это не только мое дело, это наше общее дело, – наконец сказал он.
     Время перевалило далеко за полночь, и Тали предложила прекратить разговор, чтобы дать гостю возможность отдохнуть. Кравченко с ней согласился.
     – Ну, как он тебе? – спросил Кравченко Тали, когда они остались одни.
     – Довольно привлекательный мужчина. Ты обратил внимание, какие у него выразительные глаза, а улыбка просто очаровательная.
     – Тали, я тебя не о внешних достоиствах спрашиваю.
     – Но я прежде всего женщина, ты же сам говорил, – кокетливо улыбнулась Тали.
     Кравченко вздохнул.
     – Тали, перестань. Я с тобой серьезно разговариваю. У нас нет времени на шутки.
     – Ладно, давай лучше спать, уже очень поздно. Завтра все обсудим, – Тали помолчала, а потом вдруг добавила, – мне его очень... очень жалко.
    
    
     Глава 8,
     в которой Тали проявляет любопытство
    
     На следующее утро Ешуа встал раньше всех. За завтраком он мало говорил и был задумчив.
     Когда Тали убрала со стола, Ешуа попросил Кравченко еще раз показать фильм. Он снова очень внимательно его смотрел, задавал вопросы, что-то уточнял, а закончив просмотр, спросил:
     – Ты не объяснил мне еще кое-что. Кто вы и откуда вы прибыли сюда? Почему вы разговариваете на языке Писания?
     – Ты прав, мы не успели тебе это рассказать. После победы стран-союзниц над нацистской Германией и окончания Холокоста выжившие евреи потребовали у мирового сообщества создания независимого еврейского государства на территории Иудеи. Мир, шокированный масштабами Катастрофы, которая постигла европейское еврейство, согласился на это. Так было создано еврейское государство, получившее название Израиль.
     – То, о чем ты рассказываешь, кажется совершенно невероятным и похожим на чудо, – покачал головой Ешуа.
     – А это и было чудо, – согласился Кравченко.
     – Значит, Всевышний все-таки сжалился над Своим народом, – заметил Ешуа.
     – Ну, не все так просто. Израиль находится во враждебном окружении и постоянно воюет за свое выживание, – возразил Кравченко.
     – Ешуа, я не хочу тебя торопить, – продолжил Владимир после паузы, – но я прошу тебя тщательно обдумать мою просьбу. По сути дела то, о чем я тебя прошу, очень просто выполнить. Ты возвращаешься домой, в Галилею, и живешь спокойной жизнью частного человека. Если же ты идешь в Иерусалим, то гибнешь мучительной смертью, а твои соплеменники на протяжении многих веков будут обречены на страдания. Подумай, ведь ты видишь свою миссию в том, чтобы помочь своему народу, а получится как раз наоборот – твоя деятельность принесет евреям только смерть и мучения.
     Ешуа молчал, но по выражению его лица было понятно, что он не верит Кравченко.
     – Это все очень неожиданно для меня, – наконец сказал он. – А как бы ты поступил на моем месте?
     – Тебе что-то мешает мне поверить, – разочарованно проговорил Владимир.
     – И ты считаешь, что в такое можно поверить? – серьезно спросил Ешуа.
     Кравченко не ответил.
     В комнату вошла Тали и попросила Кравченко выйти с ней.
     – Владимир, а если я постараюсь с ним поговорить? Ты мог бы куда-нибудь уйти и оставить меня с ним наедине?
     – А что, Тали, это идея! – воспрянул духом Кравченко. – Конечно, попробуй.
     Когда он ушел, Тали достала маленькое зеркальце, быстро поправила прическу и вернулась в комнату к Ешуа. Тот сидел все в той же позе, глаза его были полузакрыты.
     Тали взглянула на него и опять почувствовала жалость к этому несчастному, одинокому человеку, на которого неожиданно свалилось бремя ответственности за судьбу целого народа.
     Еще вчера он четко знал, чего хочет, был уверен в избранном пути и твердо шел по нему. И вдруг все изменилось: дорога, которая совсем недавно представлялась ему такой твердой и широкой, превратилась в узкую тропу среди болотной топи, и, как ему объяснили, ступать на нее смертельно опасно. Все, на что он надеялся и во что верил, внезапно стало ошибочным, то, что он признавал истинным, становилось ложным, что считал добром, оказывалось злом.
     У него было два пути: он должен был либо не поверить ни одному слову из того, что услышал этой ночью, и отмахнуться от этого, как от мистификации или дурного сна, либо отказаться от того, во что верил, от дела всей своей жизни, от самого себя.
     А может быть, он думает совсем о другом? Может быть, он считает, что Тали и Кравченко – это злые духи, которые искушают его, стараются сбить с намеченного пути?
     Ешуа почувствовал присутствие Тали, поднял голову и посмотрел ей в глаза.
     – Мне жаль разочаровывать тебя и твоего мужа, госпожа, но моя судьба уже предопределена, и изменить ее не в моих силах.
     – Ешуа, а разве у тебя нет семьи? – неожиданно спросила Тали.
     Гость опустил голову и замолчал.
     – У меня была семья, – наконец ответил он, – моя жена умерла четыре года назад.
     –Мне кажется, ты до сих пор не можешь оправиться от этой трагедии, ты выглядишь очень одиноким.
     – Мы были женаты пять лет, у нас была хорошая семья, но жена никак не могла забеременеть. Это омрачало нашу жизнь, но постепенно мы смирились. Однажды жена сказала, что у нас будет ребенок. Мне тогда казалось, что я самый счастливый человек на свете. Мы с нетерпением ждали первенца. Настало время родов… – голос Ешуа задрожал, и он замолчал.
     –Она не пережила родов?
     – Не только она... Они погибли вместе – наш единственный ребенок и моя Сара.
     Последовало долгое молчание.
     – Ты знаешь, Ешуа, – сказала наконец Тали, – я никогда не переживала такого потрясения, но, мне кажется, я могу понять твои чувства.
     – Я думал тогда, что жизнь потеряла смысл, – вздохнул Ешуа, – мне хотелось умереть. У меня стали появляться греховные мысли, я даже чуть не дошел до богохульства, обвиняя Всевышнего в своем несчастье...
     – Не знаю, чем бы все это кончилось, – продолжал после паузы Ешуа, – если бы я не услышал в то время о новом проповеднике, который жил отшельником на берегу Иордана. Его звали Йоханан, твой муж упоминал о нем. Об этом Йоханане тогда много говорили, рассказывали, что его проповеди проникают в сердце и полностью меняют человека. Я отправился к нему, чтобы спросить его, как мне жить дальше. Я был очень зол, моя судьба казалось мне несправедливой. Я считал, что живу праведно, исполняю Закон отцов, и не понимал, за что на мою долю выпали такие испытания. Когда я впервые увидел Йоханана, я сразу понял, что это святой человек. От него словно исходило сияние. Он не стал меня успокаивать, не стал ничего объяснять, он просто сказал, что нужно покаяться. Он считал, что в нашем мире нет грешных и праведных, просто уровень греха превысил все возможные пределы, и каждый стал в ответе не только за свои грехи, но и за грехи других. Именно поэтому, говорил Йоханан, мы должны покаяться и очиститься от грехов.
     – Это он предлагал людям погрузиться в воды Иордана?
     – Да, он говорил, что этот символический акт дарует человеку не только физическое, но и нравственное очищение. Йоханан уверял, что главное даже не погружение в Иордан, а искреннее раскаяние и прощение всех обид, причиненных тебе другими. Только нравственно очистившиеся люди могут попасть в Царствие Небесное, которое, как он считал, скоро должно настать.
     – Этот человек погиб?
     – Да, его убили. И тогда я понял, что должен продолжить его дело. Вскоре я обнаружил, что могу помогать людям, могу облегчать их душевные и физические страдания, и люди стали верить мне. Я ходил по селам Галилеи и исцелял людей. Это было большое счастье... Я даже не знаю, кто был счастливее: я, когда приносил облегчение людям, или те, кто переставал страдать. Я объяснял, что физические страдания тесно связаны с нравственными, а человек, который живет по Закону и совести, в ладу с самим собой, и физически меньше страдает. Постепенно у меня появилось много друзей, люди стали узнавать меня. Самые близкие друзья сопровождали меня в этих путешествиях. Они называли себя моими учениками, а меня – их учителем. Сначала я возражал, убеждал их, что никакого учения я не придумал, а потом перестал... Нельзя сказать, что я стал забывать свое горе, нет, но у меня снова появился смысл жизни... Однажды мне приснился сон. Во сне я разговаривал со своей Сарой, которая сказала, что гордится мной, и призвала меня продолжить мое дело. Я проснулся счастливым... Странно, но после смерти Йоханана я еще ни с кем не говорил о своей семье.
     – Может быть, просто прошло мало времени, и тебе было еще слишком больно об этом вспоминать? – предположила Тали.
     – Может быть… – задумчиво проговорил Ешуа, – а может быть, дело тут в другом…
     Они еще долго сидели и беседовали, находя все новые и новые темы для разговора. Уже стали сгущаться сумерки, но собеседники, казалось, этого не замечали. Они, наверное, готовы были так просидеть всю ночь, словно утратили чувство времени, но вот послышались сначала шаги, а потом голоса. В дом кто-то входил...
    
    
     Глава 9,
     в которой Кравченко испытывает «де жа вю»
    
     Кравченко оставил Тали с Ешуа вдвоем, а сам вышел из дома и отправился бродить по городу. Он не преследовал никакой определенной цели, просто ходил по шумным городским улицам, погруженный в свои мысли.
     Отправляясь в путешествие, Владимир, разумеется, предвидел трудности. Он не был наивным человеком и отдавал себе отчет в том, что убедить Иисуса отказаться от своей миссии, вернуться домой и тем самым уйти в забвение будет нелегко. Однако после трудного, напряженного разговора с Ешуа Кравченко осознал, что его столь тщательно выстроенный план может провалиться.
     Он понял, что имеет дело с человеком, твердо убежденным в правильности избранной им жизненной позиции, и почувствовал, что все его попытки повлиять на Ешуа могут оказаться тщетными.
     Невольно он задумался о себе, о собственной миссии. А что, если бы кто-нибудь явился к нему, Кравченко, и стал убеждать его вернуться из Израиля обратно в Россию, мотивируя свою просьбу великой целью? Поверил бы он, Владимир Кравченко, этому человеку, а даже если бы и поверил, стал бы выполнять эту просьбу?
     День близился к вечеру. Кравченко бродил по городу, не замечая ничего вокруг. Он был разочарован. Он неожиданно понял, что его предприятие может закончиться ничем, и ему придется возвращаться назад, ничего не добившись. Конечно, он и раньше испытывал нечто подобное, но сейчас горечь была особенно острой.
     Нет, он не может вернуться ни с чем, это абсурд, нонсенс. Он должен обеспечить успех своего проекта любой ценой!
     Ему вспомнился разговор перед подготовкой первого путешествия, когда при обсуждении вариантов развития ситуации заспорили о возможности нейтрализовать Иисуса или даже ликвидировать его. Кравченко тогда категорически отмел эту мысль и вот сейчас невольно вернулся к ней.
     А что, если не будет другого выхода? Разве он не вправе сделать это? Владимир ясно представил себе, как он выстрелит в Ешуа и убьет его, а потом моментально вернется в свое время.
     Безнаказанность и эффективность этого поступка поразили его. Действительно, зачем все эти душевные усилия и материальные затраты, когда дело легко может решить один выстрел?..
     Разумеется, была еще моральная сторона проблемы, но ведь любой поступок можно оправдать, если он совершается ради великой цели, а цель у Кравченко была благая: спасти миллионы людей от гибели.
     Весь во власти своих размышлений, Владимир направился к дому. Он не верил, что Тали удастся уговорить Ешуа. Сделать это не удастся никому, и нужно решаться на более радикальные меры. Нащупав пистолет, он принял решение и ускорил шаги.
     Еще издалека Кравченко увидел, что возле двери топчется какой-то мужчина средних лет. Одет он был просто и при ближайшем рассмотрении выглядел очень утомленным, словно прошел длинный путь.
     – Прошу прощения, мой господин, – обратился мужчина к подошедшему Кравченко, – мне сказали, что здесь остановился проповедник Ешуа из Галилеи. Ты ничего о нем не слышал? Я его ищу.
     – Слышал, – ответил Кравченко, – он – мой гость и остановился в этом доме.
     – О, какое счастье, значит, я его нашел! – обрадовался мужчина. – Я могу с ним поговорить?
     – Разумеется, – Кравченко открыл дверь, – прошу тебя, входи.
     В доме было темно, но из комнаты раздавались голоса.
     Кравченко зажег лампаду – небольшой глиняный сосуд с дырками, куда заливалось оливковое масло и вставлялся фитиль, и прошел в комнату.
     Тали встала, чтобы его приветствовать, Ешуа поклонился.
     – А у нас гость, – сказал Кравченко и пригласил вошедшего с ним человека пройти в комнату.
     Тали и Ешуа с интересом посмотрели на мужчину. Едва завидев Ешуа, тот поклонился и быстро заговорил:
     – Здравствуй, мой господин, я уже давно тебя ищу. Меня послала к тебе Марта из Бейт-Ании. Надеюсь, ты помнишь ее и ее брата.
     – Да, я помню Марту, и брата ее, Эльазара, я тоже помню, – отозвался Ешуа, – три года назад я гостил у них в Бейт-Ании, это около Иерусалима. Как они поживают?
     – Заболел Эльазар, сильно заболел, боюсь, недолго ему осталось жить, – запричитал вестник.
     – А что случилось? – забеспокоился Ешуа.
     – Неделю назад он почувствовал себя плохо, знобило его сильно, думали, пройдет, а ему все хуже и хуже. Сыпь какая-то пошла по телу, стал заговариваться, а как придет в себя, все тебя вспоминает, просит позвать, говорит, что только ты можешь ему помочь. А я в это время у них гостил, я – их родственник. Марта встретила твоих друзей и узнала, что ты идешь в Иерусалим, а по пути остановишься в Эммаусе. Вот Марта меня за тобой и послала, говорит: «Пойди, разыщи Ешуа, он, как узнает, что брат болен, сразу придет и спасет его». Только я очень долго тебя искал, боюсь, мы с тобой уже не застанем Эльазара в живых.
     Ешуа резко встал и начал быстро ходить по комнате.
     – Мне нужно срочно уходить, – заявил он.
     – Постой, ну куда ты сейчас пойдешь, – стал отговаривать его Кравченко, – на дворе уже скоро ночь. Отправишься завтра утром. Я найму лошадей, и мы быстро доедем. Кроме того, Ешуа, мне тут в голову пришла одна мысль, и я должен тебе ее высказать. Только мне бы хотелось это сделать с глазу на глаз.
     Кравченко с Ешуа вышли в другую комнату.
     – Садись, – спокойно предложил Кравченко на правах хозяина.
     Гость сел. Видно было, что он взволнован.
     – Что ты хотел мне сказать? – спросил он.
     – Ешуа, ты помнишь, я рассказывал тебе о книгах, в которых описана твоя жизнь, они называются Евангелия?
     – Да, помню, но какое это имеет отношение к делу?
     – Самое прямое. Видишь ли, в одном из Евангелий этот эпизод описан довольно подробно.
     – Какой эпизод?
     – Тот, который начался сейчас. Там сказано, что к тебе пришел вестник от женщины по имени Марта, с семейством которой ты был раньше знаком. Марта велела передать тебе, что ее брат Лазарь – так он назван в Евангелии – заболел, и попросила поспешить к нему. Ты можешь мне не верить, но именно так все описано в Евангелии.
     – Ну, и что же там написано дальше?
     – А дальше написано, что ты не успеваешь прийти вовремя, а приходишь, когда Лазарь уже четыре дня как похоронен.
     – Поэтому ты советуешь мне не спешить? – с иронией спросил Ешуа.
     – Нет, не только поэтому, – нарочито медленно сказал Кравченко, – послушай, что там сказано дальше. Ты подходишь к пещере, где был похоронен Лазарь, велишь отодвинуть камень, закрывающий вход в пещеру, и говоришь: «Лазарь, выходи!» И Лазарь выходит, закутанный в погребальный саван.
     Ешуа молчал.
     – Ну, и что ты об этом думаешь? – поторопил его Кравченко.
     – А что бы ты подумал на моем месте?
     – Я бы, конечно, не поверил. Я тебя прекрасно понимаю, но давай поступим таким образом. Мы поедем туда вместе, и если все будет так, как я сказал, ты мне поверишь, – запальчиво предложил Кравченко.
     – Ты – смешной человек, – улыбнулся Ешуа. – Как можно поверить по чьему-то приказу или просьбе? Вера – это добровольный акт, она приходит к человеку как прозрение, а не как результат договора или сделки.
     – Хорошо, я неправильно выразился, – согласился Кравченко, – скажу по-другому. Если все будет так, как я рассказал, у тебя появятся основания для того, чтобы мне поверить?
     – Сделаем так, – решительно заявил Ешуа, – я пойду туда завтра. Ты можешь идти со мной. Что будет дальше, мы увидим.
     Ешуа встал, давая понять, что разговор окончен.
     Кравченко отправился вместе с посланцем на постоялый двор, чтобы договориться насчет лошадей на следующее утро.
     Ешуа и Тали вновь остались вдвоем.
     – Ешуа, – Тали неуверенно посмотрела на гостя, – можно мне спросить тебя о чем-то личном?
     – Рузумеется, Мирьям.
     – Эта Марта из Бейт-Ании... ты ее давно знаешь?
     – Я же сказал, уже три года. Я познакомился с ней и с ее братом, когда был первый раз в Иерусалиме. Однажды я увидел человека, который молился во дворе Храма в стороне от всех. Я подошел к нему, чтобы высказать слова сочувствия. Я подумал, что этот человек в трауре. Оказалось, что он был сборщиком налогов. Так я познакомился с Эльазаром.
     Сборщики налогов пользуются у нас дурной славой. Люди их не любят, так как они наживаются на своих соплеменниках, взимают с них огромные налоги и одновременно сотрудничают с римскими властями. Они живут как отверженные, с ними никто не разговаривает, их не приглашают в гости и не приходят к ним в дом. Отношение к этим людям распространяется и на их родственников.
     Мне стало жаль этого человека. Я поговорил с ним, постарался ободрить его, а потом пришел к нему домой. Там я и познакомился с его сестрой Мартой. Они жили уединенно, без друзей и знакомых. Дом у Эльазара большой, ведь сборщики налогов – люди зажиточные, только это богатство не приносило ему счастья. Эльазар рассказал мне свою историю. Они с сестрой рано остались сиротами. Не имея никакой профессии, Эльазар не мог обеспечить ни себя, ни сестру. Они долго жили в нищете, фактически существуя на милостыню, а потом Эльазар от отчаянья решил пойти на сотрудничество с римскими властями. Так он стал сборщиком податей, обирая своих же соплеменников и отдавая римским чиновникам часть денег в счет налогов. Должность сборщика налогов сильно развращает человека, ведь норм выплаты налогов не существует, поэтому каждый сборщик старается взять побольше, так как от этого зависит его собственный заработок.
     Я поговорил с Эльазаром и его сестрой и понял, что это глубоко несчастные люди. Они навсегда были обречены жить отшельниками среди своего народа. Ни Марта, ни он не могли даже создать семью, так как никто не захотел бы с ними породниться. Эти люди были мне очень благодарны за сочувствие, да и мне эта встреча доставила удовольствие.
     – Эта Марта... она красивая? – неожиданно спросила Тали.
     – Я тогда не думал об этом, – Ешуа помолчал. – Она была очень грустна и несчастна, это я сразу заметил.
     – А сейчас – думаешь?
     – И сейчас нет. А почему ты спрашиваешь?
     Тали смутилась и покраснела.
     – Ты – молодой, неженатый мужчина, внешне – совсем не урод, умеешь привлекать к себе людей. Я никогда не поверю, что женщины не обращают на тебя внимания. Да и ты, по-моему, не можешь оставаться к ним равнодушным.
     Теперь пришла очередь Ешуа смутиться.
     – Ну, если уж мы заговорили откровенно, то скажу, что никогда не думал о Марте как о женщине. Она, как бы это сказать, не интересовала меня в этом качестве. После смерти жены я вообще стараюсь не думать об этом, хотя, безусловно, какие-то личные симпатии возникают, ведь я бываю в разных местах и вижу много людей.
     – Неужели ты никогда не думал о том, чтобы снова создать семью? – тихо спросила Тали.
     – Сейчас у меня иные цели. Я умею помогать людям, умею облегчать их страдания, исцелять их. Тихая семейная жизнь – это пока не для меня.
     – Возможно, ты просто еще не встретил женщину, с которой захотел бы заново строить свою жизнь.
     – Не знаю, возможно, ты права.
     В это время вернулся Кравченко.
     – Ну все, я договорился. Завтра утром мы выезжаем в Иерусалим, нам обещали лошадей, – сказал он довольным голосом.
     Поскольку время было позднее, решили ложиться спать, а на следующий день выехать рано утром.
     Ешуа ушел к себе. Перед тем как расходиться по комнатам, Кравченко внезапно спросил Тали:
     – Ты обратила внимание, как он на тебя смотрит? Возможно, даже хорошо, что ты настояла на своем участии в проекте. Не исключено, что тебе удастся сделать то, что мне бы не удалось.
     – А тебе не кажется, Владимир, что ты ведешь себя как сводник! – возмутилась Тали.
     – Пусть так, дорогая Тали, пусть так. Я прошу у тебя прощения за все, но цель-то, которую мы перед собой ставим, великая…
     – Многие черные дела совершались ради великой цели. Скажи, что ты задумал? – гневно спросила Тали.
     – Там увидим! – Кравченко помолчал и вышел из комнаты.
     Этой ночью он долго не мог заснуть – сказалось напряжение последних двух дней. Он вновь и вновь прокручивал в голове последние события.
     Больше всего его мучил вопрос – как же так получилось, что он решил убить человека? Да еще был уверен, что сделает это легко, с сознанием своей полной правоты? И не смог...
     Мысль о том, что он не смог – а значит, он не убийца – принесла успокоение, и он, наконец, заснул.
    
     Глава 10,
     в которой многие вопросы остаются без ответов
    
    
     Из Эммауса выехали рано утром. Вместо лошадей им дали ослов, однако это мало что меняло. Путешествовать в одиночку было опасно, а караван двигался всегда с одной скоростью, неважно, на чем вы едете: на лошади или на осле.
     Дорога шла все время в гору, поэтому продвигались медленно. Это было так называемое восхождение в Иерусалим. Ехали почти целый день.
     «Ослиная тропа», как мысленно называл ее Кравченко, петляла между гор, прямые участки дороги втречались редко. Владимир вспомнил современное шоссе Тель-Авив – Иерусалим и усмехнулся – поворотов на нем, конечно, было меньше, но очень может быть, что строили его именно на месте этой старой дороги.
     Тали получала большое удовольствие от этого неожиданного путешествия. Ей так надоело сидеть взаперти и изображать благочестивую жену. Теперь же она своими глазами увидит родину предков! С восторгом смотрела Тали по сторонам, удивлялась обилию зелени и радовалась как ребенок.
     Чем ближе караван подходил к городу, тем большее волнение испытывал и Кравченко. Ему предстояло попасть в Иерусалим времен Второго Храма. Он давно ждал этого момента. Как, должно быть, великолепен Храм, строившийся много лет по приказу царя Ирода Великого! Мудрецы того времени говорили: «Кто не видел Храма, построенного Иродом, тот не видел красоты». Вот-вот он увидит красоту!
     Ешуа ехал молча, погрузившись в свои думы. Решил ли он что-нибудь, поверил ли Кравченко и Тали – понять было невозможно.
     В середине пути сделали привал. Караван остановился на небольшом постоялом дворе, где путники смогли отдохнуть и перекусить.
     После трапезы Тали отвела Кравченко в сторону и спросила:
     – Владимир, а что должно произойти с Эльазаром? Я что-то не очень поняла.
     – Разве ты не помнишь, что написано в Евангелии о воскрешении Лазаря?
     – Да, была там какая-то легенда об ожившем человеке.
     – Вот Ешуа его и оживит!
     – Нет, серьезно? – глаза Тали от удивления округлились и заблестели, как будто Кравченко был знаменитым фокусником.
     – Куда уж серьезней, Тали... Я пока и сам ничего не понимаю. Давай наберемся терпения и завтра сами увидим, что произойдет. – Кравченко улыбнулся, но глаза у него при этом оставались серьезными.
     Караван подошел к Иерусалиму, когда уже совсем стемнело. Решили заночевать в городе, а наутро отправиться в Бейт-Анию, расположенную километрах в трех-четырех от Иерусалима. Хождение по загородным дорогам ночью было небезопасно.
     По традиции, перед тем как остановиться на ночлег в Иерусалиме, паломники отправлялись на Храмовую гору. Караван, с которым наши путешественники прибыли в Иерусалим, тоже устремился к Храму. По дороге в руках у паломников появились пальмовые ветви, и все стали размахивать ими с криками ликования.
     У подножия Храмовой горы люди спешились и вошли в ворота, которые вели на Внешнюю площадь Храмового комплекса, с трех сторон окруженную высокой колоннадой. Иногда эту площадь называли Двором язычников. Сюда допускались все прибывшие в город: и евреи, и язычники, не требовалось даже ритуального очищения.
     Двор язычников отделялся оградой от другой площади, которая находилась уже ближе к Храму и называлась Женским двором. Туда допускались только евреи, мужчины и женщины, прошедшие ритуальное очищение в специальных бассейнах.
     На ограде, отделявшей Женский двор от Двора язычников, было написано по-гречески и на латыни, что для неевреев вход на Женский двор категорически запрещен под страхом смерти. Храмовые священники получили даже разрешение римских властей казнить каждого нееврея, который ослушивался приказа и входил на территорию Храма.
     За Женским двором, еще ближе к Храму, располагался Мужской двор, куда допускались только мужчины-евреи, причем ритуально чистые. Женщины на этот двор не допускались никогда.
     Следующим двором, примыкавшим уже непосредственно к Храму, был Двор священнослужителей. Туда допускались только храмовые жрецы и никто другой.
     Как только наши путешественники вместе с другими паломниками ступили на Внешнюю площадь, или Двор язычников, заиграл храмовый оркестр и запел хор. Так было принято встречать большие караваны паломников. Музыканты играли на струнных инструментах, напоминавших лиры, трубили в трубы. Песнопения делали обстановку еще более торжественной.
     В соответствии с традицией паломники обошли Внешнюю Храмовую площадь, подошли к ограде с предостерегающей надписью, полюбовались на грандиозный Храм, возвышавшийся над городом и сверкавший в ярком свете луны каким-то неземным блеском, и отправились искать место для ночлега.
     Перед Песахом в Иерусалим стекалось много паломников, поэтому найти ночлег было непросто. Но забота о размещении приезжих целиком лежала на городской власти, то есть на священниках, а они относились к этому серьезно. Во время больших паломнических праздников все жители Иерусалима были обязаны предоставить часть своей жилой площади под ночлег для паломников, причем было запрещено взимать за это плату, разрешалось лишь получать подарки.
     Так что нашим героям довольно быстро удалось найти комнату, в которой они смогли переночевать.
     На следующее утро, едва проснувшись, Ешуа стал собираться в Бейт-Анию. Кравченко и Тали вызвались его сопровождать.
     – Ешуа, – сказал Кравченко перед выходом из дома, – надеюсь, ты помнишь, о чем мы договорились. Мы приходим в дом Эльазара, и ты узнаешь, что он уже несколько дней как умер. Ты подходишь к склепу, в котором он похоронен, и произносишь: «Эльазар, выходи».
     Ешуа ничего не ответил.
     Селение Бейт-Ания отделяла от Иерусалима Масличная гора. Собственно, горой ее можно было назвать с большой натяжкой. Это была просто невысокая возвышенность к востоку от Иерусалима. Отсюда была проложена дорога, тянувшаяся до самого Иерихона. По ней и пошли наши герои.
     Дорога проходила через живописную местность. На уступах Масличной горы росли оливковые деревья. Это было излюбленное место прогулок горожан. Между деревьями были протоптаны дорожки, кое-где виднелись трактиры, постоялые дворы, общественные купальни.
     Во время праздников здесь собиралось очень много народу. Часть паломников размещалась на постоялых дворах, а те, что победней, ночевали в шатрах или прямо под открытым небом.
     До Бейт-Ании добирались около часа.
     Войдя в селение, Ешуа сразу направился к дому Эльазара, который стоял на окраине, особняком от остальных. Дом был спланирован точно как тот, в котором жили Кравченко и Тали в Эммаусе, только дом Эльазара был примерно в два раза больше.
     Постучав в ворота, они вошли во внутренний двор. Там сидели какие-то люди, которые громко приветствовали Ешуа. Лица их выражали скорбь. Навстречу проповеднику поднялась молодая женщина, закутанная в накидку. Край ее одежды был надорван в знак траура.
     Она опустилась перед Ешуа на колени и сквозь слезы проговорила:
     – Я так и знала, что ты не успеешь, учитель. Умер Эльазар, уже три дня как умер. Сразу после шаббата ночью мы его схоронили. Так и не дождался тебя, бедняга. А как звал, как звал тебя!
     Ешуа удивленно посмотрел на Кравченко. Тот наклонился к уху Ешуа и прошептал:
     – Скажи, что ты хочешь взглянуть на могилу.
     Однако Ешуа еще ничего не успел сказать, как женщина, это была сестра усопшего Марта, попросила:
     – Ты бы сходил к его могиле, учитель Ешуа, помолился бы за душу моего брата.
     – Сестра, – ответил ей Ешуа, – прими мои соболезнования. Конечно, я пойду на его могилу.
     В это время к Ешуа подошли трое мужчин, обняли его и поцеловали.
     – Мир вам, братья. Как я рад вас видеть. Жаль, что мы встречаемся в такой скорбный час, – приветствовал их Ешуа.
     Вскоре Кравченко и Ешуа в сопровождении своих друзей, которых звали Шимон, Яков и Натан, направились к могиле Эльазара. Тали осталась в доме Марты.
     Могила находилась в пещере в нескольких минутах ходьбы от дома. Только зажиточные люди могли приобретать такие пещеры, которые использовались как семейные склепы для захоронений. В стене вырубались полки, на которые клали тело умершего, завернутое в саван. Примерно через год, после того как тело истлевало, в склеп входили родственники умершего и складывали кости в специальный ящик, оссуарий, который запечатывался и погребался окончательно.
     Подойдя к пещере, Ешуа остановился и начал молиться. Кравченко стоял рядом с ним. Когда молитва закончилась, он прошептал: «Говори: «Эльазар, выходи!».
     – Эльазар, выходи! – внезапно громко произнес Ешуа.
     Друзья Ешуа удивленно переглянулись, но тут из-за камня, закрывавшего вход в пещеру, послышались какие-то звуки.
     – Отодвиньте камень, – закричал Ешуа, – камень отодвиньте!
     Камень откатили в сторону, и все увидели, человека, закутанного в белое покрывало. Он молчал и лишь испуганно щурился от яркого солнечного света.
     Несколько мгновений все стояли как вкопанные.
     Первым пришел в себя Кравченко. Он быстро подошел к человеку в белом и помог ему освободиться от савана. Потом Кравченко накинул на него свою мантию и подвел к Ешуа и остальным. Все словно онемели.
     – О, учитель, я просто не могу поверить своим глазам, ты воскресил его! – наконец воскликнул Шимон. – Ты – великий человек!
     Ешуа молчал. Он был явно растерян.
     Кравченко тихо произнес:
     – Ну, что? Теперь поговорим?
     – Да, – ответил Ешуа, – только не сейчас. Сейчас мы вернемся в дом и обрадуем Марту.
     Невозможно описать тот шок, который испытали присутствующие в доме при появлении Эльазара. Тали ошарашенно переводила взгляд с внезапно появившегося хозяина дома на Кравченко, который лишь растерянно пожимал плечами и сам с удивлением пристально рассматривал живого Эльазара. Бывший покойник выглядел неважно: был бледен, даже слегка синюшен, и почти не разговаривал.
     Когда все оправились от потрясения, траур перешел в веселье и день закончился праздничной трапезой.
     Наверное, если бы нечто подобное произошло в наш рациональный век, люди так быстро не успокоились бы, а искали какое-то объяснение случившемуся. Но в те времена люди были гораздо доверчивее, они верили в чудеса и даже ждали их.
     Все называли Ешуа великим человеком, новым еврейским пророком и внимали каждому его слову.
     Ешуа объяснял собравшимся, что вера творит чудеса, призывал всех любить друг друга и говорил, что чувствует себя счастливым.
     Но больше всех была счастлива Марта. Она то смеялась, то плакала и постоянно благодарила Ешуа.
     Марта была молодой миловидной женщиной небольшого роста и казалась доброжелательной. Одета она была несколько крикливо, но опрятно, на ней было много украшений. Бросалось в глаза, что ей очень нравится Ешуа. Она все время старалась находиться возле него, смотрела на него преданным взглядом и громко хохотала, когда он шутил.
     Самого виновника праздника уложили в постель. К вечеру он появился, но был все еще слаб и бледен.
     В тот день Кравченко так и не удалось поговорить с Ешуа. На ночь всех гостей разместили в доме, благо он был большой, и места хватило всем.
     Кравченко долго не мог заснуть, он все пытался найти объяснение случившемуся.
     Получалась парадоксальная ситуация: он, заранее знавший о том, что произойдет, был поражен гораздо больше всех остальных, которые с легкостью поверили в чудо и не мучились поиском причин воскрешения умершего.
     Глава 11,
     в которой Кравченко нервничает
    
    
    
     На следующее утро Ешуа сам постучал в комнату Кравченко и Тали.
     – Заходи, Ешуа, – отозвался Владимир. – Ты хотел поговорить?
     Ешуа вошел и притворил за собой дверь. Он улыбнулся Тали, потом очень серьезно посмотрел на Кравченко:
     – Мне казалось, это ты хочешь поговорить.
     – Помнишь, о чем мы договорились в Эммаусе? Если все случится так, как я тебе рассказал, ты мне поверишь. И что ты думаешь сейчас?
     – О чем ты? Да, все случилось так, как ты предсказывал, ну и что? – Ешуа в упор посмотрел на Кравченко. Во взгляде его не было упрямства, а лишь спокойная уверенность. – Это только доказывает, что я избрал правильный путь и не должен с него сходить.
     – Подожди, Ешуа, но ведь я рассказал тебе, чем все это закончится... Или ты думаешь, что то, о чем я тебе говорил, не произойдет? – удивился Кравченко.
     – Я не могу понять, за что меня казнят римские власти, если я никому ничего плохого не сделал.
     – Этого я и сам точно не знаю, но, тем не менее, это факт.
     Кравченко растерялся. Как убедить этого молодого проповедника в том, что ему действительно грозит смертельная опасность? Ведь все последние события подтверждают его, Кравченко, правоту.
     В это время в комнату постучали. Кравченко открыл дверь. На пороге стояла Марта. Он вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, и оказался рядом с Мартой во внутреннем дворе дома.
     – Марта, я бы хотел с тобой поговорить, – Кравченко улыбнулся хозяйке. – Мы даже толком не познакомились. Меня зовут Йуда, мою жену – Мирьям. Мы – паломники, едем из Трапезунда, это в Каппадокии, приехали, чтобы посмотреть Храм. Скажи, ты давно знаешь Ешуа?
     – Да, уже три года, – Марта вдруг покраснела и кокетливо улыбнулась.
     – Он ведь тебе нравится, – Кравченко внимательно посмотрел на молодую женщину, которая смутилась еще больше. – Вижу, вижу, что нравится, – продолжал Кравченко добродушно. Лицо его вдруг стало совершенно серьезным и, наклонившись к Марте, он тихо сказал ей на ухо: – Ты знаешь, ему угрожает опасность.
     – Какая опасность? – всполошилась Марта.
     – Его могут убить.
     – Убить?.. За что?!
     – Не знаю, но, если он останется в Иерусалиме, его обязательно убьют, – уверенно сказал Кравченко. – Марта, ты должна убедить его уехать.
     – Уехать? Куда? – растерялась Марта.
     – Обратно домой, в Галилею, и срочно.
     – Но он меня не послушает, он вообще меня не замечает. Ты бы лучше обратил внимание на то, как он смотрит на твою жену. – Марта бросила недобрый взгляд на дверь, за которой остались Ешуа и Тали.
     Кравченко сник и опустил голову:
     – Сейчас это уже неважно.
     Марта удивленно посмотрела на него.
     Тем временем Ешуа и Тали беседовали в комнате.
     – Мирьям, – сказал Ешуа, – я, собственно говоря, пришел поговорить с тобой.
     – Я слушаю тебя, Ешуа.
     – Ты оказалась права.
     – О чем ты?
     – Ты была права насчет Марты. Она действительно неравнодушна ко мне.
     – Это вполне естественно, Ешуа. Ты молодой, свободный и привлекательный мужчина, а Марта – молодая женщина. – с напускным равнодушием ответила Тали и неожиданно для себя засмущалась как девчонка.
     – Но я не хочу связывать свою жизнь с Мартой.
     – И ты пришел ко мне утром, чтобы сказать это? – улыбнулась Тали. – Давай отложим этот разговор на вечер. Сейчас все слишком суетятся, да и тебе, наверное, нужно идти, – мягко сказала она, увидев, что Ешуа тоже почему-то смутился.
     – Хорошо, – Ешуа улыбнулся, и Тали отметила про себя, что улыбка у него добрая и светлая, – мне действительно сейчас нужно идти к Храму. Я обещал друзьям, что мы пойдем туда все вместе.
     Ешуа ушел, и Тали осталась одна.
     Даже самой себе она боялась признаться в том, что ей очень нравится Ешуа. Мало того, Тали не сомневалась, что и тот питает к ней сходные чувства. Любая женщина, даже самая неопытная, всегда знает, как к ней относятся другие мужчины.
     Более нелепую ситуацию вряд ли можно было представить. Влюбиться в человека из далёкого прошлого, которого в ее времени уже две тысячи лет как нет в живых и который в этом времени, скорее всего, тоже погибнет, было верхом безрассудства. Это все равно, что влюбиться в героя фильма или книги. Такого можно было ожидать от девочки-подростка, но никак не от взрослой, опытной женщины.
     Тали не знала, как ей поступить. Она понимала, что объяснение с Ешуа лишь все осложнит.
     Она по привычке начала теребить сережку, но сейчас это не помогало – решение не приходило. Ей, как в детстве, захотелось обратиться к кому-нибудь за советом. К кому-нибудь, кто старше и умнее, с кем можно поделиться своими сомнениями и страхами, кто может разобраться вместо нее и подсказать правильное решение
     С Кравченко нельзя делиться своими чувствами и сомнениями – он наверняка попытается воспользоваться ситуацией. В последнее время он стал казаться ей совершенно аморальным человеком, готовым ради достижения поставленной цели пойти на все.
     Тали не любила таких людей, боялась их.
     Ей стало тревожно, неуютно, захотелось домой...
     После неудачного разговора с Мартой Кравченко находился в полном смятении. Что-то нужно предпринять, но что? Пожалуй, Тали права, сейчас он был готов на все. Он чувствовал, что приближается неизбежная развязка, которую он не в силах предотвратить. Наоборот, все его попытки изменить ситуацию лишь ухудшают положение.
     У Владимира не выходило из головы воскрешение Эльазара. Похоже, оно потрясло его больше, чем всех остальных. Он не мог найти случившемуся никакого разумного объяснения и понимал, что сам во многом способствовал тому, чтобы это произошло.
     Наверное, такие же чувства испытывает человек, попавший в болотную топь, которая медленно затягивает его. Человек отчаянно бьется, пытаясь выбраться из ловушки, но это лишь приближает его гибель, ускоряя погружение в трясину.
     Тем временем мужчины собрались во дворе, чтобы идти к Храму. Кравченко присоединился к Ешуа и его друзьям.
     По мере приближения к Храмовой горе число паломников росло. Войдя в город, Ешуа и его спутники направились к южным воротам – через них можно было попасть во Двор язычников.
     В этот двор мог войти каждый, но для того, чтобы пройти дальше, в Женский двор, необходимо было окунуться в один из специальных бассейнов, расположенных перед южными воротами, то есть ритуально очиститься.
     Вместе со всеми Кравченко вошел в помещение для омовений, разделся, спустился по ступенькам в небольшой бассейн, окунулся и вышел с другой стороны. Только после омовения люди входили в южные ворота, ведущие во Двор язычников.
     Сразу за воротами, вдоль всей южной стены, начиналась колоннада с крышей. Тут можно было гулять, скрываясь от палящего солнца. Здесь-то и возникло небольшое недоразумение.
     Именно эту колоннаду облюбовали торговцы, которые продавали животных для жертвоприношений, и менялы, обменивавшие иностранные деньги на храмовые. Ведь каждый приходящий в Храм должен был жертвовать полшекеля, приношение же других, языческих, денег запрещалось.
     Торговцы есть торговцы, они всегда норовят взвинтить цены и обдурить покупателя.
     Ешуа справился, сколько стоят жертвенные животные, и, узнав цены, начал громко возмущаться: даже за голубей, которые всегда стоили относительно дешево, сегодня просили не меньше двадцати динариев за пару. Ешуа поддержали другие паломники, постепенно стал разгораться скандал, во время которого кого-то толкнули, кто-то упал, и в результате несколько столов менял оказались перевернутыми, а деньги рассыпались по полу.
     Чтобы успокоить страсти, пришлось вызывать Храмовую стражу. Явившиеся охранники стали выяснять, что случилось, и, узнав причину скандала, попытались успокоить паломников. Они признали их правоту и даже сказали, что планируется ввести закон, ограничивающий максимальную цену на голубей. Видя, что их никто не поддерживает, торговцы согласились снизить цены, и скандал утих.
     Паломники пересекли Двор язычников и подошли к ограде с предупреждающей надписью. Через один из проходов Кравченко вместе со всеми поднялся по ступенькам и с трепетом вошел в Женский двор. Здесь было много народа, особенно много было тех, кто не собирался приносить жертвы, а наблюдал за богослужением с балкона, окружавшего двор.
     Кравченко заметил, что некоторые паломники стали подходить к Ешуа и выражать одобрение его поступку на площади перед Храмом. Люди спрашивали друг друга, кто он и откуда. Шимон всем объяснял, что это – великий учитель из Галилеи. Многие понимающе кивали.
     И вот началось богослужение. На жертвенник перед Храмом положили ягненка, и священник одним ударом ножа перерезал ему горло. Из ягненка была выпущена кровь, и священник стал читать молитву. Все молились вместе с ним. Затем начались воскурение фимиама и возлияния на фоне музыки и песнопений. Было очень торжественно, ощущалось присутствие Всевышнего.
     Поддавшись общему настроению, Кравченко испытал эмоциональный подъем и мощный прилив энергии. Он смотрел на просветленные лица окружающих его людей и чувствовал свое единство с ними.
     Но продолжалось это недолго. Кравченко вспомнил, откуда он, почему он здесь, и с горечью понял, что не является участником всего этого действа. Нет, он всего лишь сторонний наблюдатель, подсматривающий через окно за чужой жизнью.
     Ему стало жаль этих евреев, которые еще не знали, что через сорок лет Храм исчезнет навсегда.
     Зачем он пришел сюда, что ему надо? Неужели он действительно думает, что может исправить мир? Да кто он такой, что возомнил о себе? Кравченко ощутил себя бесконечно чужим и ненужным здесь.
     Он повернулся, пробрался к воротам и стал спускаться с Храмовой горы. По дороге к дому Эльазара он продолжал обдумывать дальнейший план действий.
     В доме было тихо. Кравченко вошел в свою комнату и увидел Тали, читающую книгу.
     – Что читаешь? – рассеянно спросил он.
     – Новый Завет, – ответила Тали.
     Кравченко вздрогнул.
     – Что?
     – Новый Завет, – повторила Тали. – Я хотела кое-что у тебя спросить. Тут написано, что Иисус выгнал из Храма торговцев. Что-нибудь подобное уже произошло?
     Кравченко в изумлении уставился на нее.
     – Владимир, что с тобой? – спросила Тали.
     Кравченко внезапно почувствовал слабость в ногах и сел на кровать.
     – Да что с тобой? – заволновалась Тали.
     – Сегодня утром на площади, при входе в Храм, Ешуа устроил скандал и обвинил торговцев в том, что они обманывают народ. Скандал едва не закончился дракой, было опрокинуто несколько столов и рассыпались деньги. Как же я сразу не понял, что это означает! – Кравченко даже застонал от отчаяния.
     Тали усмехнулась:
     – Ну, вот видишь, значит все это – правда!
     – Я смотрю, тебя это веселит, – укоризненно покачал головой Кравченко.
     Тали промолчала.
     – Вот что, – принял решение Владимир, – я сейчас уйду. Не знаю, вернусь ли я вечером.
     – Что ты задумал? – встрепенулась Тали.
     – Действовать.
     – Позволь узнать, что ты собираешься делать?
     – Я должен любой ценой нейтрализовать Ешуа.
     – И как ты собираешься этого добиться? – Тали со страхом взглянула на Кравченко.
     – Я хочу поговорить с первосвященником.
     – Ты что, с ума сошел?
     – Почему? – с воодушевлением откликнулся Владимир. – Я приду к первосвященнику и объясню ему ситуацию.
     – Послушай, не будь ребенком, тебя даже близко не подпустят к первосвященнику, – возразила Тали.
     – Значит, я сделаю так, чтобы подпустили.
     – Как? Дашь взятку? Проберешься в дом тайно? Не смеши меня, Владимир.
     – Предоставь это мне, я думаю, что справлюсь.
     – Владимир, мне кажется, ты совсем потерял голову. По-моему, нам надо возвращаться, – в голосе Тали звучала неподдельная тревога. – Ты не в силах изменить историю, ты ведь всего-навсего человек. С чего ты взял, что тебе это удастся?
     Кравченко задумался.
     – Знаешь, Тали, я и сам сегодня понял это, – сказал он наконец. – Я чувствую себя актером, который тщетно пытается изменить сюжет пьесы, но сделать это не в силах – пьеса-то уже написана, и все происходит в соответствии с замыслом автора. Давай так, пусть это будет последней попыткой. Если мне ничего не удастся, завтра мы возвращаемся. – Кравченко снял кобуру, в которой находились пистолет и шокер, и без которой он никогда не выходил из дома.
     – Хорошо, Владимир, последняя попытка, – с облегчением согласилась Тали. Она отложила книгу, села рядом и беспомощно, совсем по-детски вздохнула.
     – Да, да, – заверил ее Кравченко, – я обещаю. Только сейчас мне нужно взять у тебя Новый Завет.
     – Это еще зачем? – Тали посмотрела на него с недоумением.
     – Для первосвященника.
     – Уж не стал ли ты христианским миссионером? – засмеялась Тали.
     Кравченко улыбнулся, но ничего не ответил.