Часть третья
РАЗВЯЗКА
Он переделать мир хотел,
Чтоб был счастливым каждый,
А сам на ниточке висел,
Ведь был солдат бумажный.
Б. Окуджава
Глава 1,
в которой Кравченко сильно рискует
Первосвященник всегда считался наиболее уважаемым человеком у евреев. Этот род восходит к брату Моисея, Аарону. Именно он первым получил этот сан. С тех пор все последующие первосвященники были его потомками по мужской линии.
Первосвященником при царях Давиде и Соломоне был легендарный Цадок, который основал династию цадокидов, служивших первосвященниками как при Первом, так и при Втором Храме. Авторитет первосвященника был непререкаем, а власть его соперничала с царской.
Так продолжалось вплоть до восстания Маккавеев, которые, как известно, освободили Иудею от греческой оккупации и основали царскую династию хасмонеев, которая правила в Иудее со второго по первый век до нашей эры.
Хасмонеи тоже принадлежали к священническому роду коэнов, но не были потомками Цадока. Они начали с того, что отстранили цадокидов от должности первосвященников и присвоили это звание себе и своим потомкам, объединив таким образом светскую и духовную власть в стране.
Казалось бы, отстранение цадокидов и передача власти первосвященников другому священническому роду могли рассматриваться как обычная смена династии, но не так было у иудеев, для которых закон и традиция всегда имели первостепенное значение.
Отстранение цадокидов от власти вызвало возмущение и раскол в обществе, в результате которого возникла секта ессеев, первоначально состоявшая из опальных цадокидов. Ессеи покинули Иерусалим, переселились в пустыню и стали вести отшельнический образ жизни. Они отказались от участия в Храмовых богослужениях на том основании, что Храм был осквернен отступлением от традиций отцов.
После падения династии Хасмонеев и завоевания Иудеи Римом роль первосвященника стала утрачивать свое значение. Уже Ирод Великий, ставший марионеточным правителем Иудеи, назначал и смещал первосвященников по своему усмотрению. А после смерти Ирода, когда Иудея перешла под прямое управление Рима, должность первосвященника фактически покупалась у римских наместников наиболее богатыми представителями священнического рода. Бывало, что назначенный римскими властями первосвященник через некоторое время смещался только потому, что кто-то другой мог заплатить за эту должность еще больше.
Тем самым доверие к первосвященнику со стороны народа было подорвано. Многие открыто обвиняли первосвященников в сотрудничестве с оккупационными властями.
И все-таки, несмотря ни на что, авторитет и власть первосвященников в Иудее того времени были велики, поскольку они были выходцами из самых богатых и благочестивых семей и обладали очень высоким уровнем образования. К тому же они возглавляли орган законодательной и судебной власти в Иудее, Великий Синедрион.
Каждый день, утром и после полудня, Великий Синедрион собирался в специальной комнате Храма на очередное заседание. В его компетенцию входило решение законодательных вопросов, обладал он и судебной властью. Простые уголовные дела разбирались малым синедрионом, состоящим из двадцати трех человек, важные же дела, такие, например, как лжепророчество, разбирались Великим Синедрионом, состоящим из семидесяти одного члена. Кроме первосвященника в состав Синедриона входили наиболее уважаемые и компетентные в вопросах еврейского права люди.
Во время разбирательства уголовного дела Синедрионом обязательно выслушивалось не менее двух свидетелей, так как свидетельства одного человека для вынесения обвинительного приговора считалось недостаточно. Чтобы обвинить человека в преступлении, свидетели должны были заранее предупредить обвиняемого о противозаконности его действий. Если такого предупреждения не было, считалось, что обвиняемый мог не знать, что совершаемый им поступок незаконен.
Для вынесения обвинительного приговора требовалось не менее двух третей голосов, но, даже в случае вынесения такого приговора, он принимался не сразу. Синедрион распускался, его членам предлагалось еще и еще раз все тщательно взвесить. Новое заседание собиралось только на следующий день, когда и выносился окончательный приговор.
Все эти уловки делали вынесение смертных приговоров Синедрионом делом совершенно нереальным. Синедрион, выносивший смертный приговор раз в семьдесят лет, признавался «кровавым».
Кравченко действительно решил обратиться за помощью к самому первосвященнику. Дом его, один из самых богатых в городе, находился в аристократическом районе, так называемом Верхнем городе, и был известен каждому жителю Иерусалима.
Дом первосвященника, как и многие другие дома в Иерусалиме того времени, был частично вырублен в скале. Комнаты представляли собой углубления в горе, а перед ними делались площадки, на которых строился сам дом. В результате получалось, что дома спускались уступами по склону и состояли из двух частей: внутренней, вырубленной в скале, и внешней, достроенной снаружи.
Дома богатых людей в Верхнем городе представляли собой целые дворцы, сползающие с горы. Чем более знатным и богатым был человек, тем выше по склону располагался его дом.
К дому первосвященника пришлось подниматься по длинной каменной лестнице.
Кравченко постучал в ворота. Через несколько минут послышались шаги, а затем лязг отодвигаемого засова. Открывший калитку слуга довольно грубо спросил Владимира, что ему нужно. Когда тот заявил, что хочет встретиться с первосвященником, привратник посмотрел на него, как на сумасшедшего, и попытался закрыть дверь. Кравченко помешал этому, упершись коленом и плечом в дверную створку.
От такой наглости привратник сначала опешил, потом возмутился и потребовал от Кравченко, чтобы тот немедленно убирался, пока он не позвал стражу. Владимир, продолжая наваливаться на дверь, стал умолять привратника срочно доложить о нем первосвященнику, утверждая, что от этого зависит судьба многих людей.
Привратник совершенно растерялся и с удивлением рассматривал Кравченко. Он явно не привык к подобным вторжениям. Только безумный мог осмелиться вести себя так бесцеремонно, но незнакомец не производил впечатления душевнобольного. Наоборот, он говорил спокойно и рассудительно.
Наконец, видя замешательство привратника, Кравченко протянул ему книгу Нового Завета:
– Я прошу тебя, передай первосвященнику вот это и прибавь на словах, что я хотел бы с ним поговорить по очень важному делу. Скажи также, что, если он меня не выслушает, может произойти большая трагедия, в результате которой пострадает не только это поколение, но и будущие. Кроме того, добавь, что беседа со мной будет очень интересной и не займет много времени.
– А еще я добавлю, что ты не в себе, – пробормотал привратник.
Он с опасливым любопытством оглядел странный предмет, осторожно взял книгу в руки и начал закрывать ворота.
– Как угодно, – кивнул Кравченко. – Я буду ждать тебя здесь.
Прошло около двадцати минут. Владимир уже начал терять терпение и собирался снова постучать, как неожиданно дверь отворилась, и его пригласили войти внутрь.
Встретил Кравченко другой человек и молча проводил в небольшое помещение, что-то вроде прихожей. На улице уже смеркалось, поэтому Кравченко не смог как следует рассмотреть встретившего его слугу. Впрочем, на слугу он был похож мало: держался уверенно, даже властно.
Человек велел снять пояс и оставить его около двери, после чего провел рукой по бокам и бедрам Кравченко. Завершив обыск, мужчина отворил узкую дверь, за которой показалась винтовая лестница, ведущая вниз.
Они спустились в нижний этаж дома и оказались в большом, плохо освещенном зале. Кравченко осмотрелся. Несколько лампад давали мерцающий, рассеянный свет. Провожатый обогнал Кравченко, пересек зал и, подойдя к противоположной стене, отворил другую дверь.
– Прошу сюда, – вежливо сказал он.
Кравченко вошел, и дверь за ним сразу же захлопнулась. Еще через мгновение он услышал лязг задвигаемого снаружи засова.
Нельзя сказать, чтобы Владимир не ожидал такого поворота событий. Напротив, он предполагал, что будет именно так, потому и сказал Тали, что не знает, вернется ли ночевать. Тем не менее, оказавшись запертым в подвале дома первосвященника, Кравченко почувствовал сильное беспокойство.
Комната, в которой он находился, была вытянута в длину, не имела окна и больше напоминала тюремную камеру, чем жилое помещение. Она освещалась тусклым светом лампады. Мебели здесь было совсем немного.
Увидев на столе миску с овощами, кусок хлеба и небольшой кувшин с вином, Кравченко понял, что ему придется провести в этой комнате ночь.
Глава 2,
в которой все окончательно запутывается
Вечером гости Эльазара собрались за столом. Хозяин чувствовал себя значительно лучше, он уже не выглядел таким изможденным, смеялся и шутил. По всему было видно, что он отвык от гостей и шумного веселья.
Ешуа сидел в центре стола. С одной стороны рядом с ним сидела Марта, потчуя его закусками и вином, с другой – изрядно захмелевший Шимон, который восторженно рассказывал о том, как Ешуа читал проповедь перед Храмом и как много народа его слушало. Эльазар поддакивал и говорил, что он может слушать Ешуа вообще без конца, не замечая, как идет время.
Эльазар был крупным рыхлым мужчиной лет тридцати с невыразительным лицом. Увидев однажды такого человека, вы ни за что не узнаете его в другой раз. Вполне возможно, что род деятельности Эльазара – сбор налогов – приучил его к особому выражению лица, которое делало его совершенно незаметным и незапоминающимся.
Хозяин начал рассказывать о том, как он очнулся в пещере, завернутый в погребальное покрывало, и услышал, что его кто-то зовет. Внезапно он ощутил в себе силы подняться и идти.
Марта часто перебивала брата, восторгаясь Ешуа и называя его великим человеком и чудотворцем.
Ешуа слушал вполуха, думая о чем-то своем.
– Скажи, а почему я не вижу паломников-чужеземцев? – неожиданно спросил он Марту.
– Мужчина еще днем куда-то ушел и до сих пор не вернулся, а женщина, ее, кажется, зовут Мирьям, сидит у себя в комнате и не выходит.
– Так почему же ты не позовешь ее к столу? – удивился Ешуа.
– Не знаю, – пожала плечами Марта, – странные они какие-то, не от мира сего, ведут себя как-то не так. По-моему, они что-то скрывают.
– Это не наше дело, – нахмурился Ешуа, – наше дело пригласить их за стол. Я пойду позову Мирьям.
Веселье сразу стихло, и даже Шимон, до этого беспрестанно смеявшийся, замолчал.
Ешуа подошел к комнате Тали и постучал в дверь.
– Входи, – послышалось изнутри.
Ешуа вошел и увидел Тали, сидевшую в углу комнаты.
– Что случилось? – спросил он.
– Ничего.
– Почему же ты сидишь в темноте?
– Я думаю.
– О чем?
– О том, что скоро возвращаюсь домой.
– Но ведь ты хочешь остаться.
– Нет, Ешуа, не хочу.
– Мне кажется, ты несчастлива с мужем.
Тали улыбнулась.
– Ешуа, ты все понимаешь неправильно. Он мне не муж.
– Что?
– Не муж, Ешуа, не муж. Мы просто договорились выдавать себя за мужа и жену, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. На самом деле, мы абсолютно чужие люди.
– Но зачем тебе это было надо? – Ешуа подошел к Тали и сел рядом.
– Мне кажется, что ты все время забываешь или пытаешься забыть, откуда мы сюда прибыли и для чего. Скажи, а ты вообще веришь тому, что рассказал тебе мой... напарник?
– Видишь ли, Мирьям...
– Кстати, меня зовут по-другому.
– Не Мирьям? А как?
– Мое имя – Тали.
– Тали… – повторил Ешуа и улыбнулся. – Чудесное имя, никогда такого не слышал.
– Это имя возникло после образования государства Израиль. Это современное имя. У нас таких имен много.
– Значит, это правда?
– Что – правда?
– То, что евреи живут в своей стране?
– Правда, Ешуа. У нас действительно красивая и сильная страна, и мы абсолютно свободны.
– Тогда я просто не понимаю, зачем вы сюда пришли. Что вы хотите изменить? Многие из нас с радостью отдали бы жизнь за то, чтобы их дети жили в свободной стране, а вы недовольны.
– Ты, наверное, прав, Ешуа, поэтому я и думаю, что нам надо уходить.
– И ты с легкостью уйдешь отсюда, зная, что мы больше никогда не увидимся?
Они сидели в темноте, слишком близко друг к другу. Тали смотрела прямо перед собой, боясь случайно встретиться с Ешуа взглядом.
– Прошу тебя, не надо об этом говорить, ведь ничего изменить нельзя.
– Раньше я думал, что ты замужем, но теперь, когда я знаю, что ты свободна, я не хочу тебя терять.
– Не надо, Ешуа. Нас с тобой разделяют две тысячи лет. Это непреодолимое препятствие.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Сейчас нас не разделяет ничего.
Тали не ответила, а лишь молча прижалась к нему. Ешуа обнял ее.
В то время как происходил этот разговор, Марта, уставшая ждать возвращения Ешуа, вышла из комнаты и отправилась на его поиски. Она сказала гостям, что собирается принести еще вина, а сама тихонько подошла к комнате Тали.
Услышав за дверью голоса, Марта проскользнула в пустую соседнюю комнату и приникла ухом к стене. Она силилась разобрать слова, но безуспешно, а если бы и разобрала, то не поняла бы, так как говорили на иврите.
Но общее настроение разговора она уловила…
Постояв еще немного в пустой комнате, Марта вышла во двор и отправилась в погреб за вином.
Глава 3,
в которой Кравченко заключает сделку
Проснувшись, Кравченко не сразу сообразил, где находится, и лишь через несколько секунд вспомнил события предыдущего вечера. Несмотря на то, что в комнате было темно, он понял, что наступило утро.
Вскоре лязгнул засов, дверь отворилась, и вошел мужчина с лампадой в руке.
– Его святейшество желает тебя видеть, – сказал он.
Кравченко быстро привел себя в порядок, ополоснул лицо водой из кувшина, стоявшего в углу, и вышел из комнаты в сопровождении охранника. Они поднялись по винтовой лестнице и оказались перед закрытой дверью. Охранник распахнул ее и знаком велел входить.
Кравченко попал в большой вытянутой формы зал с высоким потолком. Вдоль двух длинных стен зала были установлены скамьи со спинками, а у дальней короткой стены, напротив двери, стояло большое кресло под балдахином, которое занимал статный мужчина лет шестидесяти. По его одежде, манере сидеть и держать голову Кравченко сразу понял, что перед ним первосвященник.
Первосвященник Ханан давно уже собирался отойти от дел. В те времена сан первосвященника надолго сохранялся в одной семье, переходя от отца к сыну или другому близкому родственнику.
Ханан не то чтобы сильно любил власть и не хотел с ней расставаться, нет, он спокойно мог бы уйти на покой и передать должность своему зятю Йосефу как наиболее достойному члену семьи. Однако он все еще чувствовал в себе силы исполнять обязанности первосвященника, а исполнял он их достойно и честно, за что пользовался уважением народа.
Кроме того, Ханану трудно было представить себе, что он перестанет ежедневно приходить в Храм, совершать богослужения, разбирать сложные юридические вопросы и видеть, как люди прислушиваются к его советам.
Первосвященник боялся стать ненужным, уйти в забвение. Этот страх обычно и побуждает людей совершать великие дела, чтобы оставить свой след в истории. Так и для Ханана сама мысль о том, что после его смерти, через одно-два поколения, память о нем навсегда исчезнет, была просто непереносимой.
Войдя в зал, Кравченко направился было к первосвященнику, но вовремя сообразил, что нужно остановиться на почтительном от него расстоянии.
– Итак, чужеземец, – начал говорить первосвященник Ханан хорошо поставленным голосом, – кто ты и зачем хотел меня видеть?
– А я уж подумал, что вообще не увижу тебя, святейший, – улыбнувшись, сказал Кравченко на иврите.
Брови первосвященника приподнялись, и он спросил:
– Ты говоришь на священном языке?
– Да, – не без гордости ответил Кравченко, – кроме того, я говорю по-гречески и на латыни.
– Считай, что ты меня заинтриговал. Ты можешь говорить на любом из этих языков, только давай быстрее перейдем к сути.
– Разумеется, – согласился Кравченко, – но сначала я бы хотел узнать, видел ли ты книгу, которую я тебе передал?
– Не только видел, но и внимательно прочел. Тот странный предмет, который ты передал и называешь книгой, очень меня удивил. Мне непонятно, из чего это сделано, кто написал такие красивые буквы? Об этой книге ты хотел поговорить?
– И о ней тоже, но сначала я должен тебе кое-что рассказать.
Первосвященник слегка наклонил голову, всем своим видом показывая, что внимательно слушает.
Кравченко начал говорить. Фактически он повторил первосвященнику то же самое, что недавно рассказывал Ешуа.
Первосвященник слушал, не прерывая. По выражению его лица нельзя было понять, какие чувства он при этом испытывает. Было ясно лишь одно – Кравченко сумел его заинтересовать.
Через некоторое время Ханан все-таки перебил Кравченко и попросил замолчать. Тот в недоумении повиновался. Первосвященник протянул руку к небольшому колокольчику, стоявшему на столе, и позвонил. Тотчас же вошел слуга. Первосвященник что-то приказал ему и, обратившись к Кравченко, сказал:
– Я бы хотел, чтобы при нашей беседе присутствовал мой зять Йосеф. Он является моим помощником и скоро, думаю, станет первосвященником.
Через несколько минут в комнату вошел мужчина лет сорока. Он был высок ростом, статен и держался с большим достоинством. Вошедший пренебрежительно посмотрел на Кравченко и почтительно поклонился первосвященнику.
– Йосеф, – обратился к нему Ханан, – я бы хотел, чтобы ты тоже послушал этого человека.
И первосвященник попросил Кравченко начать свой рассказ сначала.
Йосеф не обладал выдержкой своего тестя, поэтому вся гамма чувств, испытываемых им, отражалась на его лице. Видно было, что он не только не воспринимает всерьез рассказ Кравченко, но даже не считает, что его вообще следует слушать.
Кравченко красочно обрисовал всю последующую историю еврейского народа и закончил Холокостом и образованием государства Израиль. В заключение Кравченко попросил вернуть ему проигрыватель ди-ви-ди, который находился в его поясе, оставленном при входе в дом первосвященника.
При просмотре фильма даже прекрасно владеющий собой первосвященник не смог сдержать удивления, а что касается его зятя, так тот просто сидел все это время с открытым ртом. Трудно представить, что чувствовали эти люди, но ясно было одно: отмахнуться от рассказа Кравченко, объяснив его душевным расстройством гостя, они уже не могли.
Когда закончился фильм, в комнате воцарилось молчание. Наконец, первосвященник снова потянулся к колокольчику и вызвал слугу. Затем он внимательно посмотрел на Кравченко и сказал, что его проводят в другую комнату, где ему следует подождать, пока его не пригласят вновь.
Кравченко понял, что первосвященник хочет обсудить увиденное с Йосефом.
Первосвященник распорядился, чтобы Кравченко накормили обедом. Еда была подана на такой роскошной посуде, что она, наверное, неплохо смотрелась бы и при дворе короля Людовика XIV. Примерно через час Кравченко вновь был приглашен в кабинет первосвященника.
Разговор начал Йосеф.
– Итак, ты хочешь нам сказать, что ты проделал путь в две тысячи лет, чтобы рассказать и показать нам все это?
– Не совсем так, – ответил Кравченко. – Я прибыл сюда, чтобы предотвратить опасные события, которые в дальнейшем обернутся катастрофой для нашего народа.
– И ты думаешь, мы тебе поверим? – грозно спросил Йосеф.
– Вы, конечно, можете мне не верить, но тогда как вы объясните все это? – Кравченко кивнул на блестевший на столе проигрыватель ди-ви-ди.
– Ты надеялся, что нас убедят всякие бесовские штуки? – закричал Йосеф.
– Я надеялся, что разговариваю с людьми более широких взглядов, – парировал Кравченко.
– Подождите, – вступил в разговор первосвященник, – давайте не будем опускаться до уровня мелкой склоки. Допустим, в твоих рассуждениях есть смысл, и предположим, что мы тебе поверили. Что ты предлагаешь? Каких действий от нас ждешь?
– Прежде чем что-то предлагать, мне бы хотелось еще раз прояснить ситуацию, – начал Кравченко. – Мы находимся сейчас на пороге события, которое коренным образом изменит историю человечества и историю еврейского народа в особенности. Я думаю, что все должно произойти в ближайшие дни. Тот человек, о котором я вам рассказывал, является ключевой фигурой этого события. Он будет казнен по приказу римских властей и впоследствии будет объявлен богом, сыном Всевышнего. Его именем назовут новую религию, в которую поверят миллионы людей.
– Даже если все, что ты говоришь, – правда, – недоуменно пожал плечами первосвященник, – что это доказывает? На свете существует много разных верований, люди молятся разным богам, иногда весьма странным и необычным, ну и что с того? Что случится, если люди начнут молиться еще одному богу? Почему мы должны в это вмешиваться?
– Но ведь это же совсем другое дело, – возразил Кравченко, – речь идет не о новой разновидности язычества, а о замене иудаизма на новую религию, в которую поверят миллионы людей. Речь идет о попытке доказать, что иудаизм себя исчерпал, что на смену старому ревнивому и строгому иудейскому богу явился новый – добрый и всепрощающий бог, а евреи не только его не приняли, но предали и казнили. Значит, евреи должны быть прокляты как народ-богоубийца, и их можно безнаказанно преследовать и даже убивать только за то, что они – евреи.
Йосеф громко засмеялся.
– То, что ты рассказываешь, звучит очень смешно. Ты утверждаешь, что тот забавный провинциальный проповедник, который, как говорят, приструнил торговцев жертвенными животными, взвинтивших в этом году цены до непомерной величины, и есть будущий Бог, сын Всевышнего? Ты, наверное, считаешь нас законченными дураками, если предлагаешь поверить в это!..
– Подожди, Йосеф, не горячись, – остановил его Ханан, – никогда не надо мерить людей по себе. Если тебе понятна вся абсурдность этой идеи, это еще не значит, что она понятна каждому. К сожалению, наш народ плохо образован и легко склонен верить всяким небылицам. К тому же, ты не читал книгу, которую принес этот человек, а я читал. Там очень складно и убедительно написано все то, о чем он рассказывает, и я вполне допускаю, что многие могут в это поверить.
– Не просто многие, а миллионы! – подхватил Кравченко. – Сначала в это поверит простой народ Римской империи, бывшие язычники. Эта вера, как лесной пожар, охватит всю территорию империи, с востока до запада. Потом эту веру примет сам римский император, и она, наконец, станет официальной верой империи. Вот с этого момента и начнется победное шествие христианства, а вместе с ним – унижение и попирание иудаизма.
– Не понимаю, почему это должно случиться, – вновь заговорил Йосеф, – почему невозможно мирное сосуществование иудаизма и новой религии? Ведь существует же сейчас в империи множество верований, и никто не враждует на этой почве. Все верят в своих богов, никто никому не мешает, и все прекрасно уживаются друг с другом.
– Этого, к сожалению, не будет с христианством, – с грустью возразил Кравченко. – Христианство с самого начала станет агрессивной религией, потому что будет бороться за свое существование, а может быть, и наоборот – будет бороться за существование, потому что агрессивно. Так или иначе, но основной принцип христианства – это идея спасения человека в вере. Иными словами, только тот может спасти свою душу и получить право на вечную жизнь после смерти, кто верит в Иисуса как в Бога и избавителя, у других же нет никаких шансов. Это ведет к тому, что каждый должен принять эту веру добровольно или принудительно, потому что добропорядочный христианин не может спокойно смотреть, как гибнет душа язычника или иудея, закосневшего в невежестве или гордыне. По мнению добропорядочного христианина, лучше пусть язычник или иудей погибнет христианином, но душа его спасется, чем будет жить грешником, и душа его из-за этого попадет в ад.
– Что за дикость? – удивился Йосеф. – Как можно насильно заставлять человека верить в то, во что он верить не хочет?..
– Я не был бы столь категоричен, – заметил Ханан. – Разве тебе не известны такие примеры из нашей собственной истории? Продолжай, пришелец.
– Кроме того, что христианам нужно будет снять с римских властей вину за казнь Бога и обвинить в этом евреев, им нужно будет всячески дискредитировать и унизить евреев, чтобы доказать истинность своей религии. Ведь основным постулатом христианства является то, что Всевышний перенес свой завет с евреев на христиан, а христианская церковь стала новым Израилем. Следовательно, судьба старого Израиля, то есть евреев, предрешена.
Наилучшим вариантом для христиан было бы вообще полное исчезновение евреев и иудаизма. Это было бы прямым доказательством истинности их веры и справедливости утверждения, что Всевышний отвернулся от евреев за то, что они не приняли Его сына – Иисуса. Но, к разочарованию христиан, евреи никак не захотят исчезать, а иудаизм после разрушения Храма, наоборот, начнет развиваться и процветать, получив дополнительный импульс.
Из этого будет сделан простой вывод: если евреи не хотят исчезать сами, им надо в этом помочь. И тогда церковь придумает доктрину, что евреи для того и оставлены Всевышним жить на свете, чтобы служить для всех истинно верующих образцом народа, подвергнутого наказанию, народа, который обречен на вечные страдания и муки, народа, пытающегося искупить свою вину перед Всевышним, но лишенного возможности это сделать.
Для осуществления этой доктрины евреи действительно должны страдать и мучиться, а они совсем не захотят этого делать. Наоборот, во всех странах они будут быстро достигать успеха и процветания. Тогда церковь начнет искусственно устраивать эти страдания, вводя ограничения гражданских прав и свобод евреев. Для евреев станут запретными многие ремесла и профессии, им не будет разрешаться приобретать землю, их заставят носить нелепую одежду, запретят появляться в христианских городах, а из некоторых стран их начнут просто поголовно изгонять.
Когда и это не поможет, евреев станут открыто убивать, ставя перед выбором: принять христианство или умереть, и евреи будут часто выбирать смерть. Все это будет продолжаться долго, очень долго, почти две тысячи лет, пока вдруг отравленное дерево ненависти, тщательно ухоженное церковью, не даст, наконец, ядовитый плод – появится нацизм, который превратит ненависть к евреям в специальную науку, объяснив: зло в мире существует только потому, что существуют евреи, и если люди хотят искоренить зло, они должны прежде всего истребить евреев.
Нацисты сравнят еврейский народ с вредными насекомыми, которых необходимо уничтожить. И они преуспеют в этом. Целое государство будет поставлено на службу идее уничтожения евреев. Будет создана прекрасно отлаженная машина уничтожения, которая за несколько лет перемелет, превратив в пепел и прах, шесть миллионов евреев...
Вот к чему должна привести казнь, как вы говорите, забавного провинциального проповедника, которая произойдет через несколько дней в Иерусалиме... Надеюсь, теперь вам ясно, что мы должны любой ценой предотвратить эту казнь.
Кравченко замолчал, переводя дух. Последовало долгая пауза.
– Что ты предлагаешь? – спросил Ханан.
– Мне кажется, что вы как люди, облеченные властью, можете изолировать этого человека. Его нужно задержать, арестовать, сделать все что угодно, лишь бы он избежал казни. Может быть, его нужно продержать в изоляции, не знаю где, здесь или в другом месте, до конца праздников, а потом под конвоем отправить обратно в Галилею.
– Но не можем же мы держать в изоляции и отправлять под конвоем всех проповедников и бунтовщиков, которые стекаются в Иерусалим! – воскликнул Йосеф.
– Я не говорю обо всех, я говорю конкретно об одном.
– Хорошо, – промолвил Ханан, – мы сделаем то, что ты просишь. Этот проповедник Ешуа, где он ночует?
– Он сейчас живет вместе с нами, в доме Эльазара из Бейт-Ании.
– Это сборщик налогов, о котором в последнее время много говорят, – пояснил Йосеф, – помнишь, я рассказывал тебе. Он сначала умер, а потом вдруг ожил. По-моему, люди болтали, что этот проповедник помолился перед могилой, и тот воскрес.
– Совершенно верно, – вмешался Кравченко, – я сам это видел. Кстати, если святейший помнит, в книге, которую я принес, этот случай описан.
Первосвященник посмотрел на него и задумался.
– Да, да, ты прав, – сказал он наконец. – Итак, мы сделаем то, о чем ты просишь. Вечером от меня придут люди и приведут этого человека сюда. А теперь ответь мне на один вопрос. Насколько я помню, ты говорил, что вскоре будет разрушен Храм. Ты не мог бы рассказать об этом подробнее?
– Через тридцать семь лет в Иудее вспыхнет восстание против Рима, которое впоследствии назовут Иудейской войной. Это восстание будет кровопролитным, погибнет много народа, римляне с трудом подавят его только через три года. Тогда же будет разрушен Храм, который так и не будет восстановлен даже через две тысячи лет.
– Какое счастье, что я не доживу до этой трагедии! – воскликнул Ханан. – И еще я думаю, что ты напрасно все это затеял. Мне кажется, тебя обуяла гордыня. Ты возомнил себя вершителем человеческих судеб. Неужели ты думаешь, что сможешь изменить волю Всевышнего? Если так было угодно Ему, значит так и должно было произойти, и никто не сможет этому помешать. За всю историю еврейского народа случилось немало трагедий... Мы пережили египетское рабство, гибель Храма, изгнание, но наш народ вышел из этих испытаний только окрепшим и обновленным. Уверен, что мы больше приобрели, чем потеряли в результате этих трагедий. Откуда тебе знать, может быть, те катастрофы, о которых ты здесь рассказал, тоже необходимы нашему народу для нового духовного возрождения... Ты сказал, что после всех этих испытаний было создано свободное еврейское государство. Не кажется ли тебе, что это и есть исполнение обета Всевышнего нашему народу? Подумай об этом. Я уверен, ты очень скоро поймешь, что я прав... А сейчас иди. Все будет так, как мы договорились.
Глава 4,
в которой ситуация выходит из-под контроля
Около дома Эльазара царило необычное оживление. У ворот толпились люди, кто-то постоянно входил во двор и выходил из него.
Кравченко сразу почувствовал недоброе.
Во внутреннем дворе большая группа людей что-то громко обсуждала. Увидев Кравченко, все посмотрели на него и замолчали.
– Что здесь происходит? – в тревоге спросил Владимир.
К нему направился Ешуа. Вид у него был странный, безнадежно-покорный, и взгляд совсем другой. Когда Кравченко заглянул в его глаза, то увидел в них пустоту, растерянность и боль.
– Крепись, друг... – голос Ешуа дрогнул. Он вдруг обнял Кравченко, но в жесте этом не было ободрения или желания успокоить. Казалось, он сам искал защиты. – Произошла трагедия. Твоя жена умерла.
– Что?!.. – вскрикнул Кравченко, ощущая, как что-то сжалось и застыло у него в груди. – Этого не может быть, это невозможно…
Кравченко отстранил от себя Ешуа и бросился в свою комнату. Внутри он почувствовал неприятный кисловатый запах и увидел тело Тали, завернутое в саван и приготовленное к погребению. Кравченко стал судорожно разворачивать саван, руки у него тряслись. Тело было твердым, как дерево. Стащив саван с головы, Кравченко увидел синюшное лицо Тали, искаженное смертью.
– Перестань, Йуда, что ты делаешь? – Ешуа твердо взял его за плечо.
Кравченко резким движением сбросил его руку.
– Оставь! – огрызнулся он. – Я хочу понять, что произошло. Она не могла ни с того ни с сего умереть, ее убили!
– Сначала успокойся и приди в себя, – сказал Ешуа, – а потом мы поговорим. Ее надо похоронить, уже скоро вечер. Тело нельзя оставлять на ночь.
– Хорошо, оставь меня одного. Прошу тебя, уйди... дай мне с ней проститься.
Ешуа молча вышел.
Кравченко сел на пол и опустил голову.
Тали, бедная Тали! Как же такое могло произойти? Ведь он же предупреждал ее. Словно чувствовал, что ей не надо было отправляться в это проклятое путешествие. Что же теперь будет?
Мысли путались в голове Кравченко как нитки размотанного клубка.
Только сейчас он понял, что значила для него Тали. Он настолько привык, что она всегда была рядом - умная, спокойная, надежная. А тут вдруг понял, насколько она была ему дорога. За короткое время их знакомства Тали стала для него другом и даже чуть больше, чем другом...
Надо же что-то делать! Но что? Пропади пропадом его дурацкая миссия. Он все бы сейчас отдал, лишь бы Тали была жива.
Какого черта? Почему же он сидит и ничего не предпринимает? Ведь у него есть хроноскоп.
Кравченко вскочил, схватил сумку с вещами и вытряхнул все содержимое на пол. Трясущимися руками он схватил хроноскоп, настроил его на вчерашний день, сел рядом с телом Тали и нажал кнопку.
Послышалось странное гудение, но никакого перемещения не произошло. Тело Тали по-прежнему лежало перед ним, как напоминание о зловещей реальности, в которой он оказался.
Кравченко сдвинул индикатор настройки еще на один день в прошлое, затем еще и еще...
Ничего не происходило, прибор только гудел все сильнее и сильнее, пока совсем не отключился.
Кравченко похолодел. Вообще-то он был не из робких, но сейчас внезапно почувствовал страх. Да что там страх, настоящий ужас, который медленно зашевелился в животе, растекаясь по телу ледяной волной.
Интуитивно Кравченко понял, что нужно прекратить дальнейшие попытки вернуться в прошлое. Что-то тут было не так. В голову неожиданно пришло странное словосочетание: «замыкание времни».
«Еще не хватало остаться тут навсегда, – подумал Владимир, – и Тали не вернешь, и сам сгинешь».
Хорошо, что у него есть второй хроноскоп. Если этот сломался, то он воспользуется вторым, чтобы вернуться домой.
За дверью послышались голоса, и Владимир поспешно спрятал хроноскоп в пояс своей мантии. В комнату вошли люди. Кравченко помог уложить тело Тали на носилки, потом вместе с другими поднял эти носилки и, подставив под них плечо, понес. Путь был ему уже знаком, местом погребения был выбран семейный склеп Эльазара, откуда тот совсем недавно столь чудесным образом вернулся домой.
Носилки с телом Тали сопровождала большая процессия. Были тут и профессиональные плакальщицы, которые брели босиком с распущенными волосами, то и дело вскрикивая. Несколько человек держали в руках светильники.
По дороге процессия дважды останавливалась, тело опускали на землю, и местные жители читали молитву.
Перед склепом все остановились. Несколько мужчин отодвинули большой камень, перекрывавший вход. Тело занесли внутрь и положили на одну из полок, вырубленных в стене. Склеп был небольшой, по обеим его сторонам виднелись полки для возложения тел, а в дальнем конце проступали очертания оссуариев, в которых, очевидно, лежали кости умерших предков.
Вновь стали читать молитвы. Кравченко стоял возле тела Тали с опущенной головой. Казалось, он совсем утратил чувство времени, и только ощущаемое по-прежнему давление в груди возвращало его к реальности. Он не мог сказать, как долго длилось погребение – десять минут или два часа, он только помнил, что, когда все стали уходить, кто-то положил ему руку на плечо, и он покорно повернулся, чтобы идти к выходу.
Очевидно, он задел что-то краем одежды, потому что в тот момент, когда он отходил от тела Тали, раздался непонятный звук. Машинально обернувшись, он увидел на полу глиняный кувшин.
По дороге домой рядом с Кравченко шел Ешуа, обнимая его за плечи. Во дворе дома они увидели двух незнакомых мужчин. По тому, как они держались, было понятно, что это чиновники. Ешуа вопросительно посмотрел на них. Один из чиновников сказал, что они ищут некоего Ешуа из Галилеи, приехавшего недавно в Иерусалим.
– Это я, – сказал Ешуа.
– Тогда нам надлежит проводить тебя в дом первосвященника.
– Куда? – удивился Ешуа.
– Его святейшество приглашает тебя к себе, он хочет поговорить с тобой. Тебе это понятно?
– Я что, должен сейчас же идти? – растерянно спросил Ешуа.
– От таких приглашений обычно не отказываются, – улыбнулся чиновник.
Ешуа недоуменно переглянулся со своими друзьями. Шимон пожал плечами и промолчал. Кравченко, погруженный в свои переживания, казалось, не замечал происходящего. Ешуа ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться. Да ему, в общем-то, было безразлично, с кем и куда идти. Он лишь сжал руку Кравченко, потом повернулся и в сопровождении посланцев первосвященника пошел к воротам.
Там они столкнулись с Эльазаром, который откуда-то возвращался. Кравченко даже не обратил внимания, что того не было на похоронах. Эльазар удивленно посмотрел вслед Ешуа.
– Что случилось? – спросил хозяин дома.
– Ешуа повели к первосвященнику, – ответил Шимон.
– Его арестовали? – заволновался Эльазар.
– Нет, – неуверенно пожал плечами Шимон, – они сказали, что первосвященник приглашает его для беседы.
– Знаем мы эти беседы, – мрачно проговорил Эльазар.
Шимон снова пожал плечами и промолчал.
– Может быть, он скоро вернется, – предположил другой друг Ешуа, Яков.
– Где Марта? – вдруг спросил Эльазар.
– По-моему, ушла в свою комнату, – ответил Шимон.
– Друзья, – обратился Эльазар к товарищам Ешуа, – я думаю, вам лучше войти в дом и не мозолить тут глаза. Мне совсем не нравится то, что произошло с Ешуа. Кто знает, может быть, они вскоре вернутся и за вами.
Шимон переглянулся с Яковом и Натаном.
– А причем тут мы, мы-то что сделали? – испуганно спросил обычно молчаливый Натан.
– А он что сделал? – ответил вопросом на вопрос Эльазар.
В это время на улице послышался шум, громкие и грубые голоса, там явно что-то происходило. Лица трех спутников Ешуа побелели.
– Что это? – с ужасом прошептал Шимон.
– Так, быстро идите в ту комнату, – Эльазар указал им на одну из дверей, – возле дальней стены стоит сундук. Отодвинете его и увидите люк, ведущий в подвал. Спускайтесь туда и сидите тихо, пока я за вами не приду.
Приятели тут же исчезли. Тем временем шум на улице стал усиливаться, и вот уже во двор вошел небольшой отряд солдат. Для Кравченко они выглядели так, будто сошли с картинки учебника по римской истории.
– Кто здесь будет Ешуа из Галилеи? – громко спросил один из солдат, очевидно, старший.
– А что вам, собственно говоря, от него нужно? – неожиданно для себя отозвался Кравченко.
– Что? – грубо закричал старший. – Кто таков?
Эльазар поспешно подошел к солдату и сказал:
– Простите его, офицер, у него большое горе, он только что похоронил жену и поэтому немного не в себе. А Ешуа здесь нет, был здесь, а сейчас нет. Недавно за ним пришли люди и отвели его в дом первосвященника. Он наверняка сейчас там.
– А нам сказали, что он должен быть здесь, – недовольно пробурчал старший. – Почему его здесь нет?
– Я же сказал, его только что увели к первосвященнику, – любезно тарахтел Эльазар, – вы ведь знаете, где находится дом первосвященника, вот там вы его и найдете. Это совсем недалеко.
– Но у нас приказ взять его здесь! – продолжал упрямиться солдат. – Причем тут первосвященник?
Эльазар шепнул несколько слов на ухо старшему солдату, и они отошли в угол двора. Там Эльазар начал ему что-то тихо говорить и, как показалось наблюдавшему за происходящим Кравченко, сунул в ладонь монету. После этого солдат подошел к отряду и приказал всем выйти на улицу. Вскоре Кравченко услышал шаги удаляющихся солдат.
– Куда они пошли? – Кравченко повернулся к Эльазару.
– Не знаю, – ответил тот, – возможно, к первосвященнику.
– Зачем нужно было говорить, что Ешуа там?
– Но ведь я знаю, что он там, – заметил Эльазар.
– А ты что, дал обет всегда говорить правду? – искренне удивился Кравченко.
– Если бы я сказал, что не знаю, где он, они бы стали обыскивать весь дом. Тебе это надо? Мне – нет.
Кравченко, ничего не ответив, направился в комнату, которую раньше занимал вместе с Тали. Там все еще стоял неприятный кисловатый запах.
Владимир внимательно огляделся. Одежда и личные вещи Тали были аккуратно сложены в углу рядом с кроватью. Комната была довольно скромно обставлена, все в ней на виду. Тем не менее, Кравченко несколько раз обошел ее по периметру, втягивая воздух ноздрями. Ему показалось, что возле кровати Тали кисловатый запах усиливался.
Подойдя к изголовью, Кравченко увидел на полу возле кровати влажное пятно. Похоже было на то, что в этом месте что-то замыли.
Что бы это могло быть? Кровь?
Кравченко встал на колени и наклонился к самому полу, в том месте, где находилось пятно. Он полностью выдохнул, а потом начал медленно втягивать в себя воздух через нос... и узнал этот запах.
Так пахли рвотные массы.
Видимо, Тали уже легла спать, когда ей стало плохо, и у нее началась сильная рвота. Судя по устоявшемуся запаху и размерам пятна, ее просто выворачивало. Причем рвота началась так неожиданно, что Тали даже не успела встать с постели. А может быть, она уже была не в силах это сделать...
И тут Кравченко понял – ее отравили. В этом не было никакого сомнения, иначе как можно было объяснить то, что молодая здоровая женщина неожиданно умирает в одночасье. И почему при этом такая неукротимая рвота?
Кто же мог ее отравить и за что?
Убийство есть убийство, и неважно, в какие времена оно совершается – в античные или в наши. Человек вряд ли пойдет на убийство из-за пустяковой ссоры, тем более что это было отравление. Тут нужно все заранее продумать, подготовить яд, выбрать удачный момент, чтобы подмешать его в пищу или вино.
Стоп! Вино… Кравченко вспомнил, что по его совету Тали пила здесь много вина для дезинфекции, чтобы избежать пищевого отравления. В их комнате всегда стоял кувшин с вином. Кравченко посмотрел по сторонам – сейчас кувшина не было.
Значит, скорее всего, ее отравили, подсыпав яд в вино, а потом кувшин убрали и выбросили.
Кравченко подумал, что нужно установить время смерти. Когда-то в молодости он интересовался медициной, даже посещал уроки анатомии вместе со своими друзьями-медиками и помнил, что трупное окоченение начинается примерно через два часа после смерти и достигает максимума через двенадцать часов.
Судя по телу Тали, которое он осматривал перед похоронами, трупное окоченение было очень сильным. Значит, скорее всего, она умерла вчера вечером или ночью. Выходит, что отравить ее могли днем или вечером. Кравченко подумал, что Тали наверняка отравили каким-нибудь растительным ядом, а такие отравления развиваются очень быстро, в течение часа-двух.
Он внезапно почувствовал, что ему трудно стоять, и сел на кровать.
Нет, он сейчас не имеет права поддаваться эмоциям.
Он же взрослый и умный человек.
Он просто обязан разобраться в том, что здесь произошло...
Глава 5,
в которой Кравченко проводит расследование
Закончив осмотр места преступления, Кравченко решил начать опрос свидетелей. Он уже понял, что трагедия разыгралась накануне вечером, когда сам он был в доме первосвященника.
Вполне возможно, что Ешуа что-то знает, но его теперь не спросишь. Владимир сразу исключил Ешуа из числа подозреваемых, но, тем не менее, он был важным свидетелем.
Внезапно Кравченко вспомнил о Шимоне. Вот кто ему нужен! Этот простоватый искренний парень может многое рассказать.
Кравченко вышел во двор и отправился искать Шимона. Он нашел трех друзей на улице перед домом. Они обсуждали последние события.
– Ну и денек сегодня выдался, – вздыхал Шимон, – как с утра плохо начался, так и закончился плохо.
– И не говори, – согласился с ним Яков, – не надо было нам на эти праздники приходить в Иерусалим.
– Да, лучше всего дома сидеть, – философски заметил Натан.
– Что будем делать? – спросил Шимон, который был среди приятелей старшим.
Яков и Натан растерянно переглянулись.
– Я думаю, завтра встанем пораньше и отправимся к дому первосвященника, – предложил Шимон.
Остальные согласно закивали.
В это время к ним подошел Кравченко.
– Добрый вечер, друзья, – поздоровался он.
– Добрый вечер, Йуда, – ответили они вразнобой.
– Прими наши соболезнования, – сказал Шимон, – это ужасная трагедия, я тебе очень сочувствую.
– Спасибо, Шимон! – Кравченко старался говорить спокойно – он не мог дать волю эмоциям, он должен был во всем разобраться. – Кстати, я бы хотел с тобой поговорить. Можно тебя на два слова?
Кравченко вернулся во двор, и Шимон последовал за ним.
– Давай зайдем ко мне, – предложил Кравченко, указав на дверь своей комнаты.
Было видно, что Шимону очень не хотелось идти в комнату Кравченко, но он не смог отказать человеку вдвое старше себя, а тем более – только что пережившему такую трагедию. Мужчины вошли в комнату. Владимир предложил Шимону сесть на циновку, и тот повиновался.
– Скажи, Шимон, – начал Кравченко тихим голосом, – что случилось вчера вечером?
– В каком смысле? – спросил Шимон.
– Ну, что происходило в доме?
– Ничего особенного, – пожал плечами Шимон. – Все поужинали, потом долго разговаривали, а потом пошли спать.
– А моя жена ужинала вместе со всеми?
– Сначала ее не было, потом Ешуа сказал, что ее нужно пригласить, и отправился за ней. А потом он привел ее, и она сидела с нами до конца вечера.
– Шимон, я прошу тебя, постарайся вспомнить подробно, – попросил Кравченко. – Вот вы сидите за столом, ужинаете, разговариваете, всем весело, так?
– Так, – согласился Шимон.
– Потом Ешуа замечает, что моей жены нет за столом, так? – уточнил Кравченко.
– Вообще-то он не сказал про твою жену, он сказал, что вас с ней нет за столом, – вспомнил Шимон.
– Хорошо, что было дальше, только подробней, – мягко подбодрил его Кравченко и положил свою ладонь на его руку.
– Марта сказала, что ты ушел еще днем и вряд ли вернешься до утра.
– Так, Шимон. У тебя прекрасная память. Дальше.
– Дальше Ешуа сказал, что твою жену все равно нужно пригласить, и пошел за ней.
– Прекрасно. Что было потом?
– Потом они пришли и сели за стол.
– Сразу? – удивился Кравченко.
– Нет, не сразу, – вынужден был признать Шимон, покраснев от смущения, – их не было некоторое время.
– Сколько примерно времени их не было, Шимон?
– Довольно долго. А к чему все это?
– Понимаешь, у моей жены дома осталась семья – братья, родители. Они ее очень любят. Когда я вернусь домой, мне придется им все объяснить, они захотят узнать как можно больше о ее последних часах. Вот я и должен все хорошенько разузнать, чтобы потом им подробно рассказать. А вдруг они меня о чем-нибудь спросят, а я не смогу ответить. Нехорошо, правда ведь? – заглянул в глаза Шимона Кравченко.
– Правда, – согласился Шимон. – А что, им нужно рассказывать, кто куда пошел, кто что сказал? – недоверчиво спросил он.
– А вдруг придется, – вздохнул Кравченко. – Продолжай, Шимон. Их долго не было. Что вы делали за столом?
– Сидели, разговаривали... – неуверенно продолжил Шимон.
– Все сидели, или кто-то куда-то выходил?
– Да нет, как будто все сидели, – с сомнением проговорил Шимон. – Ах, нет, Марта пошла за вином.
– Так, – оживился Кравченко, – она сама решила пойти за вином, или кто-нибудь попросил принести вина?
– Нет, никто не просил, все уже выпили достаточно, – вспомнил Шимон.
– Скажи, Шимон, а что, Марта – она вела себя как обычно или немного по-другому?
– Трудно сказать, я не обратил внимания, – протянул Шимон, – я только помню, что сначала она веселая была, хохотала все время, а потом ее вроде не слышно стало.
– Значит, она ушла за вином и сразу вернулась?
– Кто, Марта?
– Да, Марта.
– Вернулась, но не сразу. Сначала Ешуа с твоей женой пришли, а потом уже Марта.
– А Марта потом еще раз отлучалась или до конца вечера просидела со всеми?
– Да нет, по-моему, в самом конце она куда-то уходила, на кухню, должно быть, – неуверенно сказал Шимон. – Йуда, а что ты все о Марте спрашиваешь? Ты родственникам о Марте тоже будешь рассказывать?
– Ах, извини, Шимон, я немного запутался, – пробормотал Кравченко. – Вспомни, пожалуйста, где сидела моя жена?
– Рядом с Ешуа… – Чувствовалось, что Шимону порядком надоел этот допрос.
– Она что-нибудь говорила? – спросил Кравченко, словно не замечая нетерпения Шимона.
– Она же не говорит по-арамейски, – удивился Шимон вопросу, – она что-то говорила Ешуа на языке Писания, я его плохо понимаю, а он ей отвечал. Скажи, Йуда, откуда она знает священный язык?
– Она из очень образованной семьи, ее родители в детстве учили. А что Марта? – вернулся Кравченко к интересовавшей его теме.
– А что Марта? Марта сидела тихо и ничего не говорила, – ответил Шимон неохотно.
– И даже с братом не разговаривала? – удивился Кравченко.
– Да нет, Эльазар говорил ей что-то, когда все стали расходиться. Он вроде чем-то недоволен был.
– Скажи, Шимон, а моя жена хорошо себя чувствовала вечером, или она выглядела больной?
– Да нет, обычно выглядела.
– А кто обнаружил, что она умерла?
– Ешуа утром обнаружил.
– А он что-нибудь сказал по этому поводу?
– Нет, ничего.
– А с Мартой он после этого разговаривал?
– Нет, Марта из комнаты сегодня весь день не выходила.
– А с Эльазаром?
– Что с Эльазаром?
– Ну, с Эльазаром Ешуа утром разговаривал?
– Да вроде… – стал вспоминать Шимон. – Точно, разговаривал. Они в комнате у хозяина разговаривали и даже немного кричали. Яков еще сказал, что все сегодня нервные.
– А кто еще сегодня был нервный?
– Эльазар. Он утром распорядился насчет похорон и сразу куда-то ушел, а вернулся только, когда Ешуа увели.
– Хорошо, Шимон, спасибо тебе! – Кравченко встал. – Ты мне очень помог.
Шимон поднялся с циновки и поспешил выйти из комнаты.
Глава 6,
в которой Кравченко перестает быть самим собой
Оставшись один, Кравченко почувствовал полное опустошение. Он никак не мог прийти в себя после сегодняшних событий, у него не было сил на дальнейшее расследование.
Впрочем, никакого дальнейшего расследования и не требовалось. Картина произошедшего стала ему совершенно ясна за исключением, может быть, мелких деталей.
Кравченко решил отложить окончательное выяснение на следующий день, а сейчас он хотел поскорее оказаться в постели. Понимая, что ему вряд ли удастся быстро уснуть, Владимир проглотил таблетку валиума и закрыл глаза.
Заснул он быстро, но сон был тяжелый, полный неприятных сновидений и настоящих кошмаров.
Кравченко снилось, что он карабкается на крутой склон холма, покрытый мелкими камнями. Ноги его скользят, и, чтобы не покатиться вниз, он вынужден помогать себе руками. Он смотрит вверх, видит вожделенную вершину холма, но понимает, что залезть туда не сможет. Тем не менее, он все лезет и лезет, сбивая в кровь руки и ноги. И вот, наконец, он достигает вершины уже ползком, с трудом поднимается на ноги и видит прямо перед собой огромный крест. Кравченко во сне понимает, что этот крест предназначен для него. Он начинает покорно раздеваться, складывая одежду прямо на землю. Издалека доносится немецкая речь, и его это почему-то не удивляет. Внезапно к нему подходит первосвященник Ханан и, положив руку на плечо, говорит:
– Ну, теперь-то ты понял, что я был прав, и ты напрасно все это затеял?
Кравченко молчит, а первосвященник все трясет и трясет его за плечо, требуя признания ошибки…
Владимир открыл глаза. Около кровати стоял Эльазар и тряс его за плечо.
– В чем дело? – окончательно проснувшись, спросил Кравченко.
– К тебе пришли от первосвященника.
– Что ему от меня надо? – удивился Владимир.
– Не знаю, у меня нет дел с первосвященником, – усмехнулся Эльазар.
– Хорошо, я сейчас выйду, – пообещал Кравченко.
Он встал с постели, ополоснул лицо, оделся, вышел из комнаты и сразу узнал во дворе слугу первосвященника, который спокойно сидел на скамье.
Увидев Кравченко, тот встал и подошел к нему.
– Мой господин послал меня, чтобы сообщить, что известный тебе человек сегодня рано утром был передан в распоряжение римского наместника.
– Как?! – вскрикнул Кравченко. – Ведь мы договорились… Он же обещал…
– Мне больше ничего не велено было передать..., – слуга замялся. – От себя добавлю, что первосвященник получил приказ прокуратора, который предписывал без промедления передать этого человека римским властям. Ты же понимаешь, что такие приказы надлежит выполнять даже первосвященнику.
Слуга поклонился и ушел.
Было еще очень рано. Кравченко немного постоял в пустом дворе. Тем временем дом начал просыпаться. Во двор вышел Шимон, поздоровался.
– Шимон, вы вчера говорили о том, что сегодня пойдете к дому первосвященника, – сказал Владимир. – Не стоит этого делать.
– Почему? – удивился Шимон.
– Ешуа там нет. Сегодня утром его отвели к римскому наместнику.
– Зачем? – Шимон от неожиданности даже попятился.
– Сейчас узнаем.
Владимир пошел в свою комнату, собрал вещи и уже с сумкой на плече снова вышел во двор.
– Подожди меня здесь, Шимон, мне нужно закончить кое-какие дела.
Кравченко направился к комнате хозяина, постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел. Эльазар сидел за столом и ел.
– Ну что, поговорим? – Владимир держался подчеркнуто спокойно. Презрение и ненависть душили его, но сейчас он не мог, не имел права дать волю эмоциям.
– О чем? – Эльазар даже съежился, почувствовав угрозу, которая исходила от Кравченко.
– О той комедии, которую вы тут с сестрой разыграли.
– Не понимаю, о чем ты и что тебе вообще от меня надо, – с набитым ртом пробормотал Эльазар.
– Мне тут кое-кто рассказал, как Марта тебе по ночам в могилу еду с водой таскала. Ты хоть умер, но есть здоров был. Скажи, а по нужде ты тоже в склепе ходил или наружу выбегал?
Эльазар перестал жевать и некоторое время смотрел на Кравченко с открытым ртом.
– Ты глотай, глотай, – посоветовал Кравченко, – а то, не дай Бог, подавишься, и тебя снова хоронить придется.
– Да что ты несешь!? – закричал наконец Эльазар.
– Хочешь, чтобы я этого человека отвел к твоему начальству? – пригрозил Кравченко. – Думаю, там не очень понравятся твои чудачества. А если начальство начнет разбираться, глядишь, еще что-нибудь всплывет. В лучшем случае ты потеряешь только работу.
– Что тебе от меня нужно? – мрачно спросил Эльазар.
– Зачем ты это сделал? Я имею в виду мнимую смерть с последующим оживлением?
– А ты сам догадайся, – огрызнулся Эльазар, – ты же такой умный.
– Это Марта придумала?
Эльазар кивнул и, помолчав, заговорил.
– Дура-девка втрескалась в Ешуа по уши. А в последний год, когда он людей лечить стал, и все о нем начали говорить, она мне вообще все уши прожужжала. Я уже слышать о нем не мог. Ему-то что, пришел, полюбезничал с девкой и ушел. А дальше? Женихов все нет, а девка на выданье, в самом соку. Однажды она узнала, что Ешуа в Иерусалим собирается, и придумала эту историю. Рассказала соседям, что я тяжело заболел, сыпь, говорит, по всему телу, жар. Ну, к нам и так люди почти не приходят, а тут дом вообще стороной обходить стали. Марта заплатила одному соседу и велела ему пойти Ешуа разыскать, мол, я заболел и просил его поскорее прийти. А чтобы сосед поторопился, обещала ему еще столько же дать, если он Ешуа быстро приведет. А потом, в ближайший шаббат, Марта побежала к соседям и рассказала, что я умер. В шаббат же хоронить нельзя, а по нашему обычаю похоронить нужно как можно быстрее, вот меня ночью, после шаббата, хоронить и повезли. Марта всем говорила, что у меня какая-то ужасная болезнь, так люди ко мне и подходить боялись. Запрягли в тележку осла и отвезли меня к могиле. Ну, и стал я там сидеть, дожидаться, когда Ешуа придет... Четыре дня сидел, чуть с ума не сошел, думал, на самом деле помру... Холод там страшный... Марта, конечно, каждую ночь еду и вино таскала, но все равно, думал, не выдержу. Вдруг Марта ночью приходит и говорит: «Все, завтра Ешуа должен прийти. Я его сразу к могиле пошлю помолиться. Как только он закончит молиться, ты изнутри стучись. Ну, я жду, жду, вдруг слышу – люди идут, потом молится кто-то. А потом слышу: «Эльазар, выходи!» Ну, я и вышел. А кстати, как ты обо всем догадался?
– Вчера в склепе я наткнулся на кувшин из-под вина. Мертвые вроде вино не пьют.
Эльазар усмехнулся.
– А Марта тебе объяснила, зачем ей все это было нужно? – спросил Кравченко.
– Она сказала, что если Ешуа будет думать, что оживил меня, то будет считать, что я ему по гроб жизни должен быть благодарен. А раз так, то он вроде бы будет за меня ответственность чувствовать и привяжется ко мне всем сердцем, а значит и к ней, – объяснил Эльазар.
– Да у тебя сестра – психолог, – пробормотал Кравченко.
– Что это значит?
– Неважно, продолжай дальше.
– А что продолжать? – нетерпеливо заерзал Эльазар. – На этом все.
– Да нет, не все... Почему же ты не рассказываешь, как мою жену отравили? Чьих рук дело, Марты?
Эльазар молчал.
– Ну, я слушаю! – прикрикнул Кравченко.
– А с чего ты взял, что ее отравили? – невозмутимо спросил Эльазар. – Может быть, она сама умерла.
– Ну да, вина Мартиного попила и сама умерла.
– Клянусь тебе, я ничего не знал, – заюлил Эльазар. – Это Марта все сделала. Она совсем голову потеряла, когда увидела, что Ешуа с твоей женой... ну, в общем, любовь крутят. Ты хоть об этом догадывался?
– Это к делу не относится, – резко ответил Кравченко. – Значит, не знал ничего, говоришь?
– Клянусь!
– А Ешуа догадался, кто мою жену отравил, и утром тебе об этом прямо сказал, правильно? – словно сам с собой рассуждал Кравченко.
– Откуда ты знаешь? – побледнел Эльазар.
– Ты испугался и понял, что от него надо избавляться, – продолжал Кравченко, – но снова травить было нельзя, слишком подозрительно. Вот ты и решил сдать его властям как бунтовщика. Что ты на него наговорил – что он зелот, мятежник?
– Что ты болтаешь?!.. – взвизгнул Эльазар.
– Вчера, сразу после твоего возвращения, за Ешуа пришли солдаты. Очевидно, у вас была такая договоренность. Но Ешуа не оказалось на месте. Я помню, как ты отправил его друзей отсидеться в подвале, хотя солдаты еще не пришли, и ты не должен был знать, чтó произойдет. Ты боялся, что начнется разбирательство, а тебе это было невыгодно. Ты был заинтересован, чтобы Ешуа тихо арестовали, и все. Когда солдаты спросили о Ешуа, ты тут же сообщил, где он находится. Когда же солдаты не хотели сразу уходить, ты даже заплатил им. А потом я выяснил из своих источников, что Ешуа сегодня утром был арестован римскими властями.
– Из каких источников? – ехидно спросил Эльазар. – От слуги первосвященника? То-то мне рассказывали, что тебя видели выходящим из дома первосвященника. А, может быть, это ты его сдал?
– Эльазар, мне совершенно не хочется сейчас с тобой спорить, – устало произнес Кравченко.
– Мне непонятно, зачем ты вообще затеял этот разговор, – ухмыльнулся Эльазар, – властям ты меня не выдашь, тебе никто не поверит. Насчет твоего свидетеля, я уверен, нет у тебя никого. Марта не такая дура, чтобы не заметить за собой слежку, да и кто станет за ней следить ночью. Так что давай закончим этот бесполезный разговор, и сегодня ты от нас съедешь. Так и тебе, и нам спокойнее. Через год пришлешь кого-нибудь за останками жены.
– Хорошо, я уеду, но у меня к тебе просьба.
– Какая еще просьба? – насторожился Эльазар.
– Ты должен пойти и отказаться от своего доноса. Скажи, что ты ошибся, что это не Ешуа, скажи, что это я – бунтовщик! – в отчаянье воскликнул Кравченко.
– У тебя, видно, совсем с головой не в порядке, – скривился Эльазар, – с какой стати я стану это делать? Да и что тебе до этого Ешуа, он что, твой брат? Крутил человек любовь с твоей женой у тебя за спиной, а ты о нем беспокоишься.
Кравченко сунул руку в карман пояса и вытащил горсть монет.
– Вот, возьми, – протянул он деньги Эльазару, – если этого мало, я добавлю еще.
Эльазар колебался, в его душе, казалось, происходила борьба.
– Что-то я тебя не пойму, ты что, смерти ищешь? – нахмурился он.
– Это тебя не должно волновать. Ты делай то, что тебе говорят.
– Пойми, сейчас это очень сложно сделать. Что я скажу, – начал рассуждать Эльазар, – что ошибся, обознался? Перепутал его с тобой? Это же детский лепет, чушь какая-то. Нет, я не хочу лишних неприятностей. Пусть все будет, как есть.
– Тогда я всем сейчас расскажу, что это ты его предал, – пригрозил Владимир.
Того, что произошло дальше, Кравченко никак не ожидал. Эльазар вдруг вскочил на ноги и стремглав побежал к двери. Распахнув ее, он выбежал во двор и начал истошно кричать:
– Вот он – предатель! Я разоблачил его!
Во дворе находились Марта и друзья Ешуа. От неожиданности они застыли и удивленно смотрели на Эльазара. Наконец, Шимон пришел в себя:
– Кто предатель? О чем ты говоришь?
– Он – предатель, он! – продолжал голосить Эльазар, указывая на стоящего в дверном проеме Кравченко. – Как его там зовут? Йуда, кажется. Это он выдал нашего учителя и благодетеля первосвященнику! Видели, как он вчера выходил из дома первосвященника, днем Ешуа забрали люди первосвященника, а сегодня утром к нему приходил слуга первосвященника и заплатил ему деньги за предательство!
Кравченко, который тоже вышел во двор, попытался что-то сказать, но не смог перекричать хозяина. Вдруг Эльазар резко шагнул к нему и ударил по руке. Зажатые в кулаке серебряные динарии, которые Кравченко только что предлагал Эльазару, разлетелись по двору.
– Видите, видите! – закричал Эльазар. – Он и меня пытался подкупить, когда я его разоблачил! Сколько серебренников ты получил за предательство, мерзавец?
Впоследствии Кравченко искренне восхищался находчивостью и решительностью Эльазара. Не каждый мог бы придумать такое и тут же исполнить.
Эльазар, как оказалось, тоже был неплохим психологом. Он абсолютно верно рассчитал, что люди небогатые, видя большие деньги в руках других людей, всегда считают, что те нажили их нечестным путем.
Но тогда Кравченко обо всем этом не думал. Он почувствовал, что нужно действовать, и действовать быстро.
Он проиграл, и никакие оправдания ему уже не помогут.
Краем глаза он заметил, что Шимон вытащил из складок одежды длинный кинжал. Дело принимало скверный оборот. Кравченко быстро достал шокер, снял его с предохранителя и пошел на Шимона, который застыл на месте, с удивлением глядя на странный предмет.
Эльазар стоял в стороне и продолжал громко кричать, размахивая при этом руками. Он походил на римского оратора, который, произнося речь, усиленно жестикулирует и поворачивается в разные стороны.
Выбрав момент, Кравченко одним прыжком подскочил к нему, включил шокер и сильно ткнул им хозяина дома в шею. Эффект превзошел все ожидания. Эльазар вскрикнул и забился в судорогах, словно танцор рок-н-ролла, затем повалился на землю, продолжая дергаться. На губах у него выступила пена.
Нельзя было терять ни минуты. Кравченко ринулся к выходу и, пробегая мимо Шимона, снова включил шокер, размахивая им во все стороны. Голубая искра электрического разряда, сопровождавшаяся устрашающим треском, вызвала настоящий переполох, и все, кто был во дворе, бросились врассыпную.
Увидев, что выход свободен, Владимир выбежал на улицу.
Глава 7,
в которой Кравченко делает передышку
Селенье Бейт-Ания уже давно исчезло из вида, а Кравченко все шел и шел, время от времени переходя на бег. Наконец, он почувствовал, что у него больше нет сил, и остановился, чтобы передохнуть.
Местность была пустынная и безжизненная. Он сообразил, что находится в Иудейской пустыне, недалеко от дороги, ведущей в Иерихон.
Он сел прямо на песок и задумался.
Ясно, что весь его тщательно разработанный план потерпел полный провал. Кроме того, он потерял Тали – от этой мысли у него сжалось сердце. Говорил же он, что не надо ей участвовать в этом опасном проекте! Кравченко был ужасно зол на себя. Зачем он вообще затеял это дурацкое путешествие, чего хотел добиться? Изменить историю, переделать мир, спасти человечество?
Ярость захлестнула его.
Почему все пошло не так, как он планировал?
Где он совершил ошибку?
Тогда еще Кравченко не понимал, что не совершил никакой ошибки, а действовал строго в соответствии с планом. Только план этот был разработан не им. Не понимал он и того, что дело еще не завершено, и что ему, Владимиру Кравченко, предстоит закончить его, поставив точку.
А пока он сидел на песке и думал, что ему делать дальше.
Первым порывом было поскорее убраться отсюда, из этого враждебного, мрачного прошлого, которое причинило ему столько разочарования и боли. Он даже хотел сразу включить хроноскоп и вернуться в свое время, которое сейчас казалось ему таким родным и желанным.
Его остановила мысль о Тали. Он не мог вернуться без нее, не мог допустить, чтобы ее тело осталось здесь и затерялось в глубине веков. Он просто обязан забрать с собой ее тело. Только вместе с ним он может вернуться домой.
Что же делать? Кравченко понимал, что идти в Бейт-Анию сейчас опасно. Нужно переждать несколько дней, а затем ночью осторожно пробраться в склеп и забрать оттуда тело Тали.
Но где провести эти несколько дней? Пока что Кравченко не встретил на своем пути ни одного селенья. Ясно, что в Иудейской пустыне их немного.
Осмотревшись, он решил выйти на иерихонскую дорогу. Он убежал из Бейт-Ании в спешке и даже не захватил с собой воды. Сильной жары еще не было, но пить все же хотелось.
Он нашел дорогу в Иерихон, которая больше напоминала тропу, и пошел по ней. Солнце поднималось все выше и выше, становилось жарко, слишком жарко для месяца нисана*. Заболела голова, что являлось первым признаком обезвоживания. Он брел и брел по песчаной тропе без всякой надежды встретить людей.
Наконец, он увидел, что от главной дороги отходит едва заметная тропка. Кравченко подумал, что, скорее всего, это дорога в какое-то поселение. Не в силах идти дальше, он решил сесть здесь, на распутье, и подождать, пока кто-нибудь не пройдет мимо.
Он не помнил, сколько времени ему пришлось ждать, может быть, полчаса, может быть, час, но в конце концов вдалеке, со стороны Иерихона, показался небольшой караван. Четверо мужчин вели под уздцы ослов с навьюченной на них поклажей.
Когда маленький караван поравнялся с сидевшим на песке Кравченко, старший из путников участливо спросил, не заблудился ли он. Кравченко объяснил, что вышел из Иерусалима еще утром и очень устал.
– Ну, если в канун Песаха еврей в спешке уходит из Иерусалима, у него, надо думать, большие проблемы, – сочувственно закивал старик. – Пойдем с нами, чужеземец, ты же знаешь, что сегодня особый день. Сегодня каждый, кто пришел к тебе с нуждой, – твой гость. Я приглашаю тебя провести со мной и моей семьей седер Песах*.
По дороге Кравченко выяснил, что встретившиеся ему люди – из селенья Анатот, в котором жили потомки древних священников. Здесь когда-то родился пророк Йермиягу, или Еремия, предсказавший разрушение Первого Храма. Селенье располагалось недалеко от природного источника Эйн-Парат, откуда местные жители брали воду. Люди, которых встретил Кравченко, принадлежали к одной семье, это были отец и трое сыновей. Они как раз и везли воду из источника.
Извилистая тропа проходила по дну узкого ущелья в Иудейских горах. Собственно говоря, селенье Анатот и располагалось на склонах этого ущелья. Дома здесь были вырублены в скалах и напоминали огромные птичьи гнезда.
Рядом с домами находились водосборники, тоже вырубленные в скале. Вода накапливалась зимой во время дождей, а также привозилась из близлежащего источника.
Доброго человека, пригласившего Кравченко, звали Мататиягу. Кроме трех сыновей, с которыми Кравченко познакомился по пути в селенье, у Мататиягу были еще два сына и одна дочь.
Вечером вся семья собралась за столом, чтобы отметить седер Песах, символизирующий исход евреев из Египта и окончание рабства.
В начале трапезы все прочитали благословение, в котором благодарили Всевышнего за то, что Он сотворил мир, установил в нем порядок, дал людям нравственные заповеди, за то, что избрал еврейский народ для ревностного соблюдения этих заповедей. После этого все выпили немного вина. Затем последовало омовение рук.
Кравченко делал все, что делали другие.
Потом каждый взял оливку и, обмакнув ее в соленую воду, съел. Это символизировало память о годах рабства в Египте. Затем глава семьи взял в руки мацу** и преломил ее пополам. Этот обряд означал разделение в настоящем и воссоединение в будущем. Звучал рассказ о годах рабства в Египте, о том, как Всевышний увидел страдания евреев, о Казнях Египетских и о чудесном исходе из Египта. Затем все ели мацу – хлеб рабства и свободы, и горькую зелень – напоминание о горечи рабства. После трапезы дети нашли афикоман – спрятанный хозяином кусок мацы, символ искупительной жертвы.
Кравченко отметил про себя , что празднование Песаха в Древней Иудее происходит примерно в том же порядке, что и в начале третьего тысячелетия, напоминая об освобождении еврейского народа из рабства.
Считалось и считается, размышлял он, что каждый еврей должен ежегодно вновь и вновь совершать это освобождение в своей душе, а под рабством понималась и понимается не только физическая, но и духовная несвобода.
Глава 8,
в которой Кравченко ставит точку
В гостеприимном доме семьи Мататиягу Кравченко провел два дня, окруженный заботой и вниманием. Добрые хозяева вели себя тактично, не пытались выяснить, что с ним случилось, не навязывали пустого сочувствия, а просто приняли его на время праздника в свою большую дружную семью.
И Владимир немного оттаял, отдохнул от напряжения последних дней.
На исходе третьего дня он решил вернуться в Иерусалим. Хозяин удивился, что Кравченко отправляется в путь вечером, когда уже стали сгущаться сумерки, но тот объяснил это крайней необходимостью, и хозяин не стал донимать его вопросами.
Распрощавшись с Мататиягу и его многочисленными домочадцами, Владимир отправился в обратный путь.
Только глухой ночью Кравченко подошел к Бейт-Ании. Но само селенье ему было не нужно. Он обошел его стороной и направился к семейному склепу Эльазара. Владимир с трудом найшел в темноте вход в гробницу, медленно отодвинул камень, загораживающий вход, и вошел внутрь. Тут он зажег электрический фонарик и стал искать тело Тали.
Кравченко не успел еще ничего толком разглядеть в недрах склепа, как неожиданно услышал отдаленные голоса. Он быстро погасил фонарик, замер и прислушался.
Снаружи кто-то разговаривал, голоса явно приближались. Вскоре Кравченко стал различать отдельные слова, а еще через мгновение понял, что разговаривали двое, мужчина и женщина, причем мужской голос принадлежал Эльазару, а женский – его сестре Марте.
– Зря мы все это затеяли, – ворчал Эльазар, – кто-нибудь нас заметит, и неприятностей не оберешься.
– Да кто увидит, сейчас здесь никого нет. Быстренько снимем серьги и уйдем, – успокаивала его Марта
– Что ты привязалась к ее серьгам? У тебя что, своих мало? – все больше раздражался Эльазар.
– Я таких красивых никогда не видела, таких у нас не делают.
Кравченко медленно двигался внутри склепа, пытаясь ориентироваться в темноте. Наконец, он нащупал рукой тело Тали, лежавшее на той же самой полке, на которой его оставили. Облегченно вздохнув, Кравченко достал хроноскоп.
– А вдруг мы их не сможем снять? – озабоченно спросил Эльазар.
– Ничего, отрежем вместе с мочкой уха. Я ножик взяла, – деловило сообщила Марта.
Брат с сестрой подошли к склепу и увидели отодвинутый камень и открытый вход.
– Марта, там кто-то уже побывал, – заволновался Эльазар.
Кравченко откашлялся и шагнул в направлении входа.
– Здесь кто-то есть! – испуганно крикнул Эльазар, явно собираясь пуститься наутек.
Кравченко громко сказал:
– Что же ты не здороваешься, Эльазар? Значит, кроме того, что ты – подлец и предатель, ты еще и вор. Хорошая у вас семейка: сестра – отравительница, а брат – вор.
– Ах, это ты! – закричал Эльазар. – Ты жив и посмел прийти? Эй, стража!
От гнева у Владимира потемнело в глазах. Он почувствовал, как отчаяние и боль, охватившие его после смерти Тали, и ненависть к человеку, который стал причиной всех несчастий, наконец выплеснулись наружу.
Кравченко медленно вытащил пистолет и направил его на Эльазара, а тот продолжал стоять на месте, не понимая, какую угрозу для него таит в себе этот маленький черный предмет.
– Врешь, Эльазар, никакой стражи там нет, а есть только твоя жадная сестра и ты, грязный пес! И сейчас ты умрешь, как и подобает умереть такой нечисти, как ты.
Сколько выстрелов он сделал в Эльазара, три, пять, а может быть, выпустил в него всю обойму? Кравченко запомнил только, что несколько раз выстрелил в уже лежавшее на земле бездыханное тело.
Что было дальше? Очевидно, он вернулся к телу Тали и запустил хроноскоп...
Кравченко пришел в себя и понял, что сидит на земле. Вокруг было темно и тихо. Он медленно встал на ноги и огляделся. Место было безлюдное, лишь далеко впереди виднелись огни, похожие на окна домов...
Очевидно, он переместился в будущее. В день отправления Тали отрегулировала хроноскоп так, чтобы при возвращении оказаться в своем времени неделю спустя.
Кравченко сделал шаг в сторону и на что-то наткнулся. Он сообразил, что это тело Тали. Что ему делать с ним? Раньше он не думал об этом.
Немного поразмыслив, он решил прежде всего переодеться. Сняв с себя одежду Древней Иудеи, он остался в легкой футболке и коротких брюках, которые предварительно, еще на кладбище, надел под хитон. Затем он решил получше осмотреться, чтобы разобраться, где он находится.
Он посмотрел назад и увидел... вернее, он ничего не увидел. Сзади было совершенно темно, ни огонька, ни отблеска, сплошная густая чернота. Возникало странное ощущение, что сзади вообще ничего нет.
Кравченко достал фонарик и осветил черное пространство. Луч света уперся в какую-то темную поверхность. Кравченко посветил в стороны – ничего, все та же темная стена. Он направил фонарик чуть вверх – и там стена. Однако, проведя лучом еще выше, Кравченко увидел, что примерно на высоте шести метров стена обрывается.
И тут он понял, что это такое. Это был знаменитый забор безопасности, который Израиль воздвиг, чтобы отделиться от палестинцев.
Каждое время диктует свои условия.
Для начала необходимо было выяснить, на чьей территории он находится – израильской или палестинской. Кравченко достал компас, направил его на стену и определил, что стоит с восточной стороны. Значит, он попал к палестинцам.
Владимир пошел вдоль стены в надежде найти хоть какую-нибудь лазейку. Тщетно. Стена представляла собой сплошной монолит. Тогда но повернул назад и пошел в другую сторону.
Нужно было выбраться во что бы то ни стало! Нельзя до утра оставаться на палестинской территории, да еще рядом с мертвым телом.
Он прошел еще несколько метров, и стена неожиданно исчезла. Она просто-напросто закончилась, и за ней открылось пустое пространство.
Нелепость этого сооружения поразила Кравченко. Непонятно, зачем надо было строить такую мощную стену, если она заканчивалась ничем.
Впрочем, сейчас это было ему на руку.
Он вернулся к телу Тали, приподнял его и сразу почувствовал, что с телом что-то не так. Оно было слишком крупным для Тали. Кравченко включил фонарик, стащил погребальное покрывало с головы и с ужасом увидел мертвое лицо Ешуа. Его с трудом можно было узнать – лицо было синюшно-черным и одутловатым, на губах запеклась кровь.
Владимир был настолько ошеломлен этим открытием, что с размаху сел на землю.
Он долго сидел, не в силах собраться с мыслями. Что же произошло? Как такое могло случиться? Неужели, пока Кравченко гостил у Мататиягу, Ешуа казнили?..
Ну, конечно, казнили, какие могут быть сомнения. Ведь он прекрасно знал, чем все должно закончиться, просто старался не думать об этом, целиком сосредоточившись на спасении тела несчастной Тали.
Однако даже Кравченко, со всем его умом и проницательностью, не мог предположить, что Ешуа похоронят в той же самой пещере и положат его тело на ту же самую полку, на которой до этого лежало тело Тали.
И внезапно словно пелена спала с его глаз. Он понял, что же на самом деле произошло.
Задумывая свой проект, Кравченко возлагал на себя особую миссию. Ему казалось, что чудесное научное открытие, позволяющее перемещаться во времени, предоставило ему уникальную возможность исправить человеческое общество.
Долгие годы он думал о роли христианства в формировании европейского антисемитизма и удивлялся, как религиозное направление, возникшее в недрах иудаизма в качестве одной из его разновидностей, превратилось в орудие ненависти, нетерпимости и отрицания самого иудаизма.
Полжизни Кравченко мучился этой проблемой, пытался понять, когда же произошла ошибка, где тот роковой момент, который привел к катастрофе. Постепенно ему стало ясно, что не было одной-единственной причины, а было стечение обстоятельств, раскрутившее маховик ненависти христиан к евреям, которая достигла своего апогея в двадцатом веке и привела к Холокосту.
Если бы евреям удалось спасти Иисуса от рук римского наместника, предотвратить его казнь – а Кравченко был уверен, что именно такие попытки и предпринимались на том знаменитом ночном заседании у первосвященника, – мировая история пошла бы по иному, более гуманному пути.
Кравченко был мечтателем. Не раз он воображал себя живущим в то время, но обладающим багажом знаний человека конца второго тысячелетия. Он был уверен, что смог бы предотвратить это трагическое событие, которое обернулось катастрофой для целого народа. Поэтому, узнав об изобретении хроноскопа, Кравченко воспринял это как перст судьбы, сигнал свыше, и пришел к выводу, что должен любой ценой воспользоваться предоставленным шансом и проникнуть в Иудею времен Иисуса.
И вот сейчас, сидя в темноте рядом с телом Христа, Владимир осознал, что был лишь игрушкой в руках судьбы. Помимо своей воли он сам стал активным участником тех событий, которые стремился предотвратить.
Вместо того чтобы изменить и улучшить ситуацию, он ухудшил ее, способствовав наступлению кровавой развязки.
Внезапно его разобрал смех, который постепенно стал перерастать в истерический хохот. Стоило ли ему пробиваться сквозь толщу веков, попадать в Древнюю Иудею, чтобы превратиться в подлеца Иуду, презираемого всеми Искариота, предавшего Христа за 30 серебренников?
Впрочем, нет, подумал он, без Иуды никак нельзя было обойтись. Иуда точно вписывался в предусмотренный сценарий, только предусмотренный не им, Кравченко, а кем-то другим.
И тут он сделал для себя еще одно важное открытие. Все те события, которые произошли, просто не могли не произойти, потому что он, Кравченко, и был их связующим звеном. Именно ему было предназначено прийти из далекого будущего в римскую провинцию Иудею и запустить цепь событий, которые привели к распятию Иисуса, исчезновению его тела после похорон и появлению слухов о его воскресении.
Кто он, Кравченко? Какому времени принадлежит? Он что, для того и родился в двадцатом веке, чтобы способствовать казни Иисуса в начале нашей эры? Он – человек, связавший прошлое с будущим?
Ответа на эти вопросы нет ни у кого. Да и нужны ли сами вопросы, не являются ли они нелепыми и бесполезными?
Пытаясь найти несуществующие ответы, Кравченко понял еще одно, может быть, самое главное: мы не в силах изменить не только наше прошлое, но и будущее, потому что наше будущее заранее предопределено, и все наши поступки неминуемо ведут к выполнению задуманной кем-то программы.
Становилось прохладно. Кравченко начал медленно приходить в себя. Время шло, а он все сидел перед разделительным забором на палестинской территории рядом с мертвым телом Иисуса и философствовал.
Нужно было что-то делать. Не оставлять же тело здесь.
Кравченко встал, ухватил тело за ноги и поволок его к тому месту, где кончался забор. Оказавшись по другую сторону забора, он снял с тела погребальный саван, скатал его вместе со своими вещами, проверил, не оставил ли он следов своего присутствия, и быстро пошел в сторону города.
Уже через полчаса Кравченко подошел к стенам Старого города. Там он поймал такси, доехал до автовокзала, сел на первый автобус и отправился домой.
Глава 9,
в которой я переосмысливаю историю
В пятницу у меня был выходной, и я не собирался рано вставать, но в восемь утра меня разбудил телефонный звонок. Чертыхаясь, я снял трубку и услышал знакомый голос:
– Доброе утро, Михаил!
Мой сон как рукой сняло.
– Володя, где ты, ты уже вернулся?! – закричал я в трубку.
– Учитывая тот факт, что в Древней Иудее телефоны пока не провели, можно сделать вывод, что я вернулся, – спокойно ответил Кравченко.
– Как дела? Где Тали? – начал расспрашивать я.
– Миша, я приеду через два часа, и мы обо всем поговорим, – сказал Кравченко и положил трубку.
В эти выходные у меня ночевала Инна, которая тоже проснулась от телефонного звонка.
– Кто это? – настороженно спросила она, почувствовав мое волнение.
– Это мой приятель Кравченко, о котором я тебе рассказывал, помнишь?
Естественно, я не рассказывал Инне о том, куда отправился Кравченко.
– И что ему нужно? – спросила Инна, зевая.
– Он только что вернулся из командировки и через два часа приедет.
– Он что, всегда, когда возвращается из командировки, сразу едет к тебе? – удивилась Инна.
– Нет, просто это была особая командировка. Кроме того, мне кажется, что у него неприятности.
Ровно через два часа раздался звонок в дверь, и я увидел на пороге своей квартиры Кравченко. Мы обнялись. Выглядел он плохо, похудел и осунулся.
Владимир прошел в гостиную, я познакомил его с Инной. Он вежливо кивнул и подошел к столу. Затем он вытащил из сумки бутылку водки «Абсолют» и стал ее откупоривать.
– Миша, ты можешь принести стаканы?
– Прямо с утра? – удивился я.
– А у нас в Иудее уже день, – спокойно сказал он.
Я принес стаканы и легкую закуску. Кравченко налил себе три четверти стакана водки и выпил залпом. Поставив стакан на стол, он смачно крякнул и закусил соленым огурцом.
Инна смотрела на все это, широко раскрыв глаза. Да и я, признаться, был удивлен.
Я знал совсем другого Кравченко.
– Рассказывай, Володя, – наконец не выдержал я.
И Кравченко стал рассказывать. Он рассказывал долго и подробно. Собственно говоря, на основе услышанного я и описал его путешествие.
Когда Кравченко закончил, все долго молчали. Тут я вдруг сообразил, что Инна, очевидно, приняла Кравченко за сумасшедшего. Тогда я начал объяснять, что все сказанное им – правда, и что прибор, позволяющий перемещаться во времени, – это реальность.
Но попробуйте убедить в чем-нибудь подобном психиатра!
Когда Инна ушла в другую комнату, Кравченко предложил выпить за упокой души Тали, чье тело так и осталось в Древней Иудее. Мы выпили, потом еще...
Шок, вызванный известием о смерти Тали, начал проходить, и я только сейчас осознал, что уже ничего изменить нельзя, что я больше не увижу свою начальницу. Всего неделю назад она говорила, смеялась, дышала, а теперь ее нет и никогда не будет...
И виноват в этом я – ведь это я изобрел хроноскоп, это я поддержал безумную авантюру Кравченко, это я не пошел с ними во второе путешествие, а спокойно остался дома ждать...
– Что же теперь будет? – с тоской спросил я.
– Не знаю, – покачал головой Кравченко, – но скоро узнаем.
– Ох, ну и дураки мы... Ведь если бы мы немного подумали, то поняли бы уже после первого путешествия, что нет смысла отправляться во второе. Йуда из Эммауса, который так радушно нас встретил и даже дал нам денег, совсем не обознался, а просто вернул тебе долг за те серьги, которые ты продал ему в твое второе путешествие.
– Сейчас я это понимаю, но тогда мы еще не могли этого знать, – вздохнул Владимир.
– А должны были бы сообразить! – я крикнул это не от злости, а, скорее, от бессилия. Почему только Кравченко? Я ведь тоже не захотел просчитать ситуацию, а вместо этого, как дурак, упивался эйфорией победы. – И еще, помнишь ту женщину, которая шарахнулась от нас на улице, и из-за которой нас чуть не арестовали? Наверняка это была Марта, которая узнала тебя. Причем она говорила правду, ты действительно убил ее брата.
– Сейчас я уверен, что это была она, – согласился Кравченко.
– Значит, если бы мы с тобой хорошенько подумали, то поняли бы, что во втором путешествии тебя постигнет неудача, ведь в первом мы выяснили, что Ешуа казнили. Из этого мы должны были сделать вывод, что нет никакого смысла отправляться во второе путешествие, – рассуждал я, хотя какой толк был от моих рассуждений – все уже случилось, и исправить ничего нельзя...
– Неужели до тебя до сих пор еще не дошло, что мы просто не могли этого понять, и второе путешествие должно было состояться в любом случае, так как из первого путешествия мы знаем, что второе состоялось, – Кравченко налил себе еще водки, но пить почему-то не стал, а только с ненавистью посмотрел на свой стакан.
– Вы хоть сами-то понимаете, о чем говорите? – поинтересовалась вдруг Инна, слышавшая, оказывается, наш разговор.
– Мы-то понимаем, а вот понимаешь ли ты? – многозначительно спросил я.
– Ну, естественно, после литра водки вы теперь все можете понять, – согласилась Инна.
– Видите ли, Инна, – Кравченко в отчаянье обхватил голову руками, – дело в том, что случилась трагедия.
– Подождите, – решительно сказала Инна, – если вы можете перемещаться в прошлое, так почему бы вам не отправиться в то время, когда Тали еще была жива, и не забрать ее оттуда?
– Это невозможно, – медленно проговорил Кравченко.
– Почему невозможно? – настаивала Инна.
– Потому что, если бы это было возможно, это бы случилось, но так как этого не произошло..., и Тали умерла, то этого не может быть никогда. Понимаете?
– Не совсем, – призналась Инна.
– Видите ли в чем дело, – стал объяснять Кравченко, – из нашего путешествия я понял, что прошлое изменить невозможно. Прошлое неразрывно связано с будущим. Это единая конструкция. Событие, которое уже произошло, изменить нельзя, потому что оно уже вызвало другие события, а те – третьи, и так далее, и все эти события уже прочно переплелись с настоящим и будущим. Это все равно, что в построенном многоэтажном доме попытаться вытащить первый этаж, чтобы внести в него изменения, а затем снова поставить на место.
Все замолчали, пытаясь осмыслить сказанное.
– Володя, постой, – внезапно осенило меня, – но ведь, обвинив тебя в предательстве, Эльазар фактически превратил тебя в Иуду Искариота, вошедшего в историю как предатель Христа. Тебя же там все знали под именем Йуда.
– Я это сам только сегодня понял, – горько усмехнулся Кравченко.
– Что же мы наделали! – застонал я.
– Да ничего мы не наделали..., – Кравченко протяжно вздохнул, – все произошло так, как и должно было произойти. Мы просто марионетки, солдатики в чужой игре.
Мы проговорили целый день, с утра до самого вечера. Кравченко остался у меня ночевать, с тем чтобы на следующий день обсудить практическую сторону возникшей проблемы. У Тали ведь есть родственники. Насколько я помнил, у нее были мать, брат и сестра. Что им сказать, как объяснить случившееся? Я очень сомневался, что они поверят, если рассказать им правду.
Утром мы обсудили этот вопрос и решили, что лучше всего – вообще ничего не говорить.
Кравченко еще немного посидел у меня, по старой привычке понаблюдал за Тоней и Клавой и вскоре вызвал такси и уехал домой.
У Инны хватило ума и такта не приставать ко мне в этот субботний день с расспросами. Постепенно я стал приходить в себя.
Так закончилось второе и последнее путешествие в Древнюю Иудею.
Глава 10,
в которой я читаю газеты
Приведу выдержки из статей в газете «Едиот Ахронот», появившихся одна за другой после возвращения Кравченко.
16 апреля 20.. г.
Убийство на криминальной почве
или террористический акт?
Сегодня утром в районе Масличной горы, рядом с забором безопасности, было найдено тело молодого мужчины со следами пыток и множественных повреждений. Смерть, очевидно, наступила от большой потери крови.
Тело было отправлено на экспертизу в институт судебной медицины в Абу Кабире. Полиции пока не удалось идентифицировать тело. Рассматриваются версии ритуального убийства и убийства на националистической почве.
Наша газета будет следить за ходом расследования и ставить в известность читателей.
23 апреля 20.. г.
Распятие в 21 веке
Наша газета уже печатала сообщение о теле неизвестного мужчины, найденном в районе Масличной горы. Наш корреспондент передает новые подробности.
В результате судебно-медицинской экспертизы тела обнаружилось, что за несколько часов до смерти его обладатель подвергся пыткам, напоминающим древнюю казнь через распятие. Пяточные кости трупа оказались раздробленными. При микроскопическом исследовании в тканях стоп обнаружены мелкие частицы металла и дерева. В кожных покровах тела также обнаружены частицы дерева, напоминающие занозы. Кроме того, кожа трупа обожжена, очевидно, в результате длительного пребывания тела на солнце. Верхние конечности вывернуты из суставов.
Эксперты сообщили, что смерть, по всей вероятности, наступила в результате длительного сдавливания грудной клетки, которое вызвало снижение поступления кислорода в легкие и другие жизненно важные органы. Совокупность повреждений и причина смерти позволяют предполагать, что до наступления смерти тело в течение длительного времени провисело на деревянном столбе.
Все это напоминает распятие, широко применявшееся во времена Римской империи.
Полиция продолжает расследование, допрашиваются жители близлежащих селений, однако найти подозреваемых пока не удалось. Неясен также мотив преступления.
В настоящее время тело не поддается идентификации.
7 мая 20.. г.
Неразгаданная загадка
Как уже сообщалось в нашей газете, три недели назад в районе Восточного Иерусалима был найден труп молодого мужчины с множественными повреждениями.
В результате судебно-медицинской экспертизы было установлено, что погибший перед смертью подвергался пыткам, сходным с теми, которые были характерны при древнем виде казни через распятие.
Во время следствия не удалось установить ни следов убийцы, ни мотивов преступления.
Все попытки идентифицировать тело ни к чему не привели. С точки зрения экспертов, погибший – молодой мужчина тридцати-тридцати пяти лет, вероятно, еврей, среднего роста, астеничного телосложения. Никаких особых примет на теле не обнаружено. Эксперты обратили внимание на то, что мужчина при жизни ни разу не обращался к стоматологу, несмотря на имеющиеся следы кариеса.
В связи с отсутствием каких-либо результатов следствие по делу решено было прекратить. Тело захоронено как неопознанное.
ЭПИЛОГ
Прошел год. Постепенно воспоминания о бурных событиях в Древней Иудее стали терять свою актуальность.
Вскоре после возвращения Кравченко началось следствие в связи с исчезновением Тали.
Следствие шло несколько месяцев. Со мной много раз беседовал следователь, но я твердо придерживался версии, что Тали, очевидно, уехала куда-то на праздники, а мне об этом не сказала. Ничего другого я сообщить не мог.
Не знаю, подозревали меня в чем-нибудь или нет, но в конце концов следствие было прекращено, а Тали была объявлена пропавшей без вести.
Наши пути с Кравченко разошлись. После его возвращения я еще несколько раз с ним встретился, а потом он уехал из Израиля. Совсем недавно я услышал, что он в Америке.
Работы по хроноволнам были приостановлены, а в дальнейшем заморожены по причине исчезновения научного руководителя проекта. Я не проявлял никакой инициативы, буквально палец о палец не ударил для возобновления работ над хроноскопом. Мне эта тема стала не интересна.
А вскоре, по совету Инны, я вообще ушел из института Вейцмана и устроился преподавателем физики в школу.
К концу года мы с Инной решили пожениться. По просьбе моей сестры мы взяли на воспитание бездомную собачку, которую она же нам и нашла. Собака была молодая, ласковая и очень благодарная.
Мы с Инной почти не говорим о путешествиях в Древнюю Иудею. Я стараюсь вообще реже вспоминать об этом.
Недавно из новостей по телевидению я узнал, что в районе монастыря молчальников в Латруне найдена неизвестная пещера. В специальном репортаже показали внутренний вид пещеры и рассказали, что после тщательного исследования, которое может занять несколько лет, она будет открыта для всеобщего обозрения.
Эта передача пробудила во мне воспоминания о наших приключениях в Эммаусе. Я вдруг подумал: а что, если в истории человечества существовали и еще будут существовать множество таких Кравченко, пытающихся изменить историю?
И вот ходят эти чудаки-мечтатели из прошлого в будущее и обратно, стремятся улучшить человечество и вплетаются в мировую историю так, что уже и не поймешь, когда они жили – сегодня, завтра или вчера… |