Блестевшая полированной сталью дверь бокса с лёгким шелестом отъехала в сторону. Энрика глянула на часы – был ровно полдень. Вот ведь как бывает, полдень и ни минутой больше в самой середине обожаемого ею яркого тропического лета. Точка отсчёта её новой жизни. Прежняя останется позади, она навсегда оставит её здесь, едва покинет пределы медицинского центра. Осталось подписать документы на пятом этаже, где её ждут в комиссии по правам смертных. Женщина затаила дыхание, у неё есть полчаса, время еще раз обдумать давно принятое решение.
     Что будет с Клайдом, когда он узнает?.. Сейчас не время размышлять об этом. Как-нибудь потом, когда стрелки часов перестанут колебаться в безвременье между прошлым и будущим, а в её удостоверении личности малозаметным красным ромбиком появится пометка: «Бессмертие отменить». Ри постояла, отгоняя прочь непрошеные мысли, затем решительно переступила порог, подошла к скоростному лифту, нажала кнопку вызова. Ощутив лёгкий толчок внизу живота, она инстинктивно прижала туда руку и прошептала:
     – Зачем толкаешься?
     Словно отвечая на вопрос, невидимая рука ткнулась в неё ещё раз. Ри улыбнулась, погладила живот и потянулась, выпрямляя спину. Двери лифта неслышно разошлись.
     Из кабины навстречу ей шагнул Клайд. Едва не вскрикнув от неожиданности, Энрика отшатнулась, но сразу взяла себя в руки, приветливо улыбнулась:
     – Здравствуй, дорогой, – привычно поднялась она на цыпочки, чтобы поцеловать его. Клайд отстранился, взял её ладони в свои и долго, не произнося и слова, смотрел ей в глаза. Он словно видел её в первый раз.
     – Клайд? – прервала затянувшуюся паузу Ри. Её живая натура не терпела подобных неопределённых пауз в их многолетнем общении. Если есть что сказать, скажи, а если нечего – незачем томить душу, взглядом и мимикой объясняя необъяснимое. – Как ты здесь оказался?
     – А ты не догадываешься? – он упрямо мотнул головой и снова посмотрел на неё. - Меня вызвали из экспедиции.
     – То есть, как вызвали?
     – Я – биологический отец, комиссия по делам смертных не может подписать с тобой договор, хотя бы формально не поставив меня в известность.
     – Правда? Не знала… – потупилась Ри. – Моим делом занимался специальный агент. И что ты об этом думаешь?
     – Что думаю?! Я мчался сюда, как ошпаренный. Это на голову не натянешь, Ри! Вот так белым днём среди полного спокойствия получить такое известие и не от тебя, а от комиссии по делам смертных? Скажи мне, как ты могла скрывать от меня подобное!? Как это вообще могло произойти? – его глаза горели, голос срывался от волнения, а большие ладони сами собой легли ей на плечи. Ри растерялась, обмякла в его руках, но глаз не отвела:
     – Произошло, – произнесла на грани слышимости.
     – Ты?! Это сделала ты?
     Она кивнула. Его сильные крепкие пальцы самопроизвольно сжались:
     – Зачем? Ты не ведаешь, что творишь?
     – Нет, понимаю… очень хорошо понимаю, прости, – неуверенно, словно уговаривая саму себя, сказала она и повела плечами, ослабляя его железную хватку. И тут же, внезапно меняя тему и тон разговора, добавила, – Клайд, это что-то невероятное. Живота ещё нет, а он уже шевелится там внутри, вот попробуй.
     Взяла его ладонь, сопротивляться он не мог, приложила её к себе. Мягкий толчок, и изумлённый Клайд отнял руку.
     – Чувствуешь, ты чувствуешь, Клайд? Мне хочется летать!
     – Это невозможно, ведь я доверял тебе, Ри, – покачал головой Клайд, но несчастное выражение её побледневшего лица в мгновение ока остудило его праведный гнев. В её глазах стояли слёзы, и он был готов расплакаться вместе с ней, защитить от всех возможных неприятностей так, как это бывало и ранее, если у них случались размолвки. Стоило ей приблизиться, и он неизменно терял над собой контроль. Вот и сейчас смягчился, обнял, спрятал её маленькую сумасбродную голову на своей груди. Да, обманывала, да, всё решила без него, но если есть еще хотя бы мизерная надежда, что он сумеет удержать её, оставить рядом… Он глубоко вздохнул, понизил голос, стараясь говорить спокойно:
     – Давай хотя бы поговорим. Пожалуйста, объясни мне, зачем тебе это нужно?
     – Хорошо, только потом, сейчас меня ждут, – выпросталась из объятий Ри, – я должна подписать документы. Давай встретимся в лобби через полчаса, – и, куда только делись слёзы, наградила его самой очаровательной из своих улыбок.
     И если бы он не знал её столько лет, то мог подумать,… нет, она не играет. Эта душа способна живо реагировать не только на каждое слово, но и на малейшее дуновение ветерка эмоций, выдерживать и пропускать через себя ощущения, неподвластные его расчетливому уму. В первые месяцы знакомства он часто задумывался о том, как, такая восприимчивая, она вообще умудряется жить, и, удивляясь этому, все глубже к ней привязывался. Ри не умела прикидываться, только чувствовала больше и глубже многих. Теперь, в страхе сделать ему ещё больнее, она увиливает от прямого разговора, не понимает, что потом разговор вообще лишится смысла, а он, незаметно для себя приросший к ней намертво, останется один, без малейшей возможности что-либо изменить.
     – Нет, сейчас! Ри, я прошу тебя, сейчас, – с жаром проговорил он, – потом будет поздно.
     – Хочешь отговорить меня, да?
     – Хочу! Очень хочу!
     – Хорошо, милый, я готова тебя выслушать, – кивнула она, – только потом, когда подпишу. Я всё равно сделаю это, к чему оттягивать развязку? Думаешь, мне легко? Но он живой, уже живой, понимаешь? Ты понимаешь, Клайд? Я не хочу и не могу убивать нашего малыша.
     – А убивать себя ты можешь?
     – Ну почему убивать? Я буду жить ровно столько, сколько мне отмерено природой и только потом уйду на покой.
     – А я останусь?
     – Клайд!
     – Что?
     – Не трави мне душу.
     – Так это я, оказывается, травлю тебе душу? Ты не понимаешь, что это значит для меня? Для нас. Правда, не понимаешь?
     – Хорошо, давай поговорим. Но у меня мало времени.
     – Я буду краток, поехали.
     Он подтолкнул её в лифт, нажал кнопку нижнего этажа. Главное сейчас – спасти её, удержать от необратимого шага, и неважно, что он будет говорить. Остановить, во что бы то ни стало, объяснить ей, что он попросту не может её терять. Мысли путались, кричали, занозили душу тысячами острых болезненных иголок и отражались от пластиковых стен замкнутого пространства стремительно летевшей вниз кабины. Ри прислонилась к стенке спиной, закрыла глаза и тихо дышала. Он увидел перед собой усталую женщину. Словно за два месяца его вынужденной отлучки Энрика успела прожить многие годы и под её глазами успели залечь синюшные тени, а щеки покрыла непривычная бледность. Она и прежде была хрупкой и лёгкой, точно весенний ветерок, а теперь виделась прозрачной, измученной, если не сказать потусторонней, и лишь пульсирующая жилка у основания длинной шеи уверила его в том, что под тонкой кожей всё ещё бьется жизнь. Прерывая размышления, лифт мягко остановился, двери звякнули, открываясь.
    
     День встретил их солнцем и прохладой великолепного кондиционированного парка. Некоторые из многочисленных деревьев, щедро наполняя воздух превосходными ароматами, стояли в цвету, другие гнули свои ветви под обилием плодов, роняя на землю созревшие, вдоволь напитавшиеся солнцем. Однако сновавшие повсюду автоматы-уборщики не позволяли сорвавшемуся плоду коснуться благословенной жирной почвы, на лету заглатывали его в свои металлические чрева и спешили дальше, ловить следующий.
     Он бросил на плечо её сумку, обнял за талию и повлёк по аллее туда, где в рамке из камышей блестел квадрат искусственного озера. Она, повинуясь его воле, не нарушая тишины, послушно шагала рядом. И в этом нарочитом послушании было что-то пугающее.
     – Энрика, – не выдержав, начал он.
     – Что, дорогой? – оживилась она, спрашивая, игриво наклонила голову.
     – Зачем тебе понадобился ребёнок? Чего тебе не хватает, скажи.
     – Не понимаешь? Ты видел мои последние работы?
     – По-моему, красиво.
     – Вот именно, красиво. Красиво и всё, они яркие, как пятна случайно пролитой краски, но в них нет души.
     – Я не заметил, – пожал широкими плечами Клайд, – они прекрасно продаются, у тебя по всему миру проходят выставки, друзей полный дом, я, в конце концов, чего ещё желать?
     – Я пустая, Клайд. Пустая уже давно. Живу по инерции, по инерции пишу, хожу, улыбаюсь, но всё это мало похоже на настоящую жизнь. Поверь, я старалась, очень старалась понять. Разъезжала по миру, искала что-нибудь, что смогло бы меня зацепить, разбудить, заставить дышать полной грудью, искала много лет. Безуспешно. Ты помнишь Лизи?
     – Эту сумасшедшую? Да.
     – Полгода назад я навестила её в городе смертных. Как раз тогда она родила свою девочку.
     – Ты ничего не говорила мне об этом…
     Значит, полгода, а я, слепец, ничего не понял. И видел же, как Ри переменилась после той поездки. Она обожала проводить каникулы в тихих безлюдных уголках планеты, и Клайд заказал тогда домик на маленьком живописном острове в Карибском море. Казалось, она была абсолютно счастлива и как-то по-особенному обворожительна все те две недели, а Клайд, обычно размеренный и практичный, позволил себе расслабиться. Он терял голову и таял в объятиях неземной феи, в которую словно по мановению волшебной палочки перевоплотилась Ри. Каждое утро она вплетала в густые шелковистые волосы живые цветы, аромат которых дурманил его разум, собирала фрукты и ягоды и радовалась этому, смеялась звонким заливистым смехом. А он носил её на руках в тёплое море, где они резвились часы напролёт. И часто засыпали в своем бунгало совсем под утро, когда на далеком здесь горизонте, разгоняя предрассветные сумерки, появлялись первые алые сполохи пробуждающегося солнца…
     Значит, тогда она уже всё для себя решила! Полгода срок не маленький, трудно себе представить, что варилось всё это время в её голове, переживалось, передумывалось. А теперь он, поставленный перед фактом и абсолютно не готовый даже воспринять происходящее, пытается на ходу подбирать нужные слова. И проигрывает ей раз за разом просто потому, что времени на подготовку к этому разговору у него не было.
     – Милый? – её нежный голос вывел его из задумчивости.
     – Тот отпуск?
     – Да, – не разрешила ему продолжить Ри.
     Он не ответил, долго вглядывался в её наполненное незнакомым светом лицо, тем самым светом, который он заметил ещё тогда, перед отъездом в экспедицию, и как последний дурак растолковал по-своему. Энрика льнула к нему весь день, обнимала, шептала нежные слова. Против обыкновения, перед тем, как он вышел из дома, долго смотрела ему в лицо, ощупывая взглядом каждую черточку. Потом резко отстранилась, сказав, что ему, наверное, уже пора. Снова обняла, он увидел мокрые дорожки на её щеках и обещал скоро вернуться. Удивленный, ведь легкая и жизнерадостная Ри, провожая мужа в экспедицию, раньше никогда не плакала, но, слишком хорошо зная переменчивость её эмоциональной натуры, он не задумался и тогда. А ведь она прощалась, прощалась и молчала о главном, прекрасно осознавая его возможную реакцию на то, чем уже тогда были заполнены все её мысли и устремления, и терпеливо ждала его отъезда лишь для того, чтобы показаться врачу и официально заявить о своём решении. Будь он рядом, может, и вообще не решилась бы. А так…
     – И ты хотела, чтобы я вернулся в пустой дом и только потом узнал, что произошло? Оказывается, я совсем тебя не знаю. Будь проклят тот день, когда я согласился на эту экспедицию!
     – Прости, – дрожа, прошептала Ри, – я думала, так будет лучше. – А Лизи, – внезапно ободрившись, продолжила она, – ты не представляешь, как светились её глаза. Она держала младенца на руках и улыбалась, и я увидела, что её жизнь наполнена смыслом, тем самым, который я так безуспешно ищу. Я написала её, Клайд, вот так, вместе с девочкой, только вчера закончила работу. Пожалуй, это единственная стоящая вещь из всей моей мазни. Что толку от бессмертного, пустого тела, Клайд? Тебе не кажется, что в бесконечной жизни мы утратили нечто важное, а может быть, и самое важное?
     – Что мы утратили, Ри? Кладбища, гробы, потери, что?
     – Ценность каждого мгновения. – Глядя ему в глаза, она замерла, словно ждала, пока смысл сказанных ею слов проникнет в его сознание, но, видимо, не найдя в его взгляде искомой поддержки, продолжила. – И потом, он будет похож на тебя и на меня, ты представляешь? У него будет твой голос и мои глаза. Он – живое продолжение наших чувств. Разве это не стоит того, чтобы однажды постареть?
     – Не знаю,… никогда не думал об этом, – опустил голову Клайд, ему было нелегко отказывать ей даже взглядом.
     – Вот именно, мы перестали думать. О нас, об этом, обо всём, потому что времени у нас хоть отбавляй, и в любую минуту всё можно переписать заново, обрести новую профессию, поменять десяток мужей и до бесконечности ходить по кругу, замкнутому кругу, Клайд. Я этого не хочу, а в городе смертных абсолютно у всех другие глаза. Ты не поверишь, но я видела там немало мужчин. Оказывается, они тоже оказываются от бесконечности за право иметь второго ребёнка. Многие живут семьями, повсюду слышны детские голоса. Там я поняла, что старость вовсе не так страшна, как нам её рисуют. А у нас, что есть у нас? Сообщество вечно молодых и безумно уставших от жизни фарфоровых статуэток?
     – Что ты хочешь этим сказать? – напрягся Клайд.
     – Ничего, дорогой, – вздохнула Ри и отвела взор, он опять её не понял или не захотел понять, – просто делюсь впечатлениями.
     И съёжилась под его осуждающим взглядом:
     - Нет, ты не подумай, кроме Лизи я ни с кем не говорила, но лица презираемых нами смертных, они поведали мне гораздо больше иных высокопарных речей.
     – Но я не желаю, слышишь, не желаю тебя терять! Иди ко мне, – он обнял её. – Милая, ведь я тебя люблю. Всей душой, каждой клеточкой, тебя взбалмошную, непонятную, невероятную. Люблю и не знаю, как буду жить, если ты сейчас уйдёшь!
     – Ты сможешь навещать меня и сына. В любое время, когда захочешь.
     – Нет, – отстранился Клайд, – я не смогу видеть этого зверёныша.
     – Зверёныша? Ты серьёзно, Клайд?
     – Это невыносимо, да, не смогу, не смогу наблюдать, как ты стареешь, становишься слабой и немощной. А его, – он ткнулся коротким взглядом в её прикрытый лёгкой невесомой материей чуть округлившийся живот. – Его я уже ненавижу, ненавижу за то, что он лишил тебя жизни. Так что, если ты всё же решишься подписать себе смертный приговор, наверное, будет лучше, если мы расстанемся прямо сейчас.
     – Ты уверен в том, что сказал?
     – Да, Ри, пожалуйста, поехали домой.
     – Ты ничего не понял, да? Я не шучу.
     – Я вижу, и мне не до шуток. Ведь ты не до конца понимаешь, что ждет тебя в городе смертных, – он многозначительно посмотрел в её глаза.
     – Что значит, не понимаю, Клайд? Я столько думала об этом…
     Вот, наконец, смутилась. Не думай, что я выложу простой ответ. Придётся помучиться, дорогая, ради твоего же блага. Ведь у меня нет права на ошибку. Ошибиться сейчас равносильно тому, чтобы собственными руками отнести тебя на кладбище.
     – Что, Клайд? Продолжи, если начал, какие ужасы ожидают меня в городе смертных? Говори! – заволновалась она.
     – А ты не догадываешься? – уклончиво ответил Клайд.
     – Нет, я была там много раз и ничего пугающего не заметила. В конце концов, что плохого в том, что наш сын будет жить? Жить вечно, если захочет. За ним останется этот выбор, я узнавала, – продолжала она, но немного растерянное выражение её нежного лица гораздо больше слов сказало ему, что он сумел, наконец, вбить клин в её уверенность и решимость. Теперь необходимо расшатать его и не позволить ей вновь обрести прежнее равновесие.
     – Вот именно, жить вечно. Я более чем уверен, что, когда вырастет, он не захочет остаться в городе смертных.
     – Ну и что? – пожала плечами Ри.
     – А то, дорогая моя, – он глубоко вдохнул, прежде чем сообщить ей главное, – что твой вожделенный сыночек через каких-нибудь двадцать лет покинет тебя навсегда. Он уйдёт, а ты останешься… одна, совсем одна, я не стану повторять, что не желаю принимать участия в этом безумном предприятии. Скажи мне, ты помнишь своих родителей?
     – Не помню,… – растратив последние остатки уверенности, сказала она. – Странно, что ты об этом спрашиваешь. Сегодня мне приснилась мама, что-то говорила, гляжу, а вместо лица у неё белое пятно. И города смертных не помню, себя маленькой тоже. Наш сын тоже забудет меня?
     Клайд угрюмо кивнул.
     – Как же так! – ошарашенная этим известием, выдохнула Ри. Она смотрела на него дивными бездонными очами, и они взывали к нему в немой мольбе: «Помоги мне! Помоги мне!»
     Клайд привлёк её к себе, и, пока она содрогалась в немых рыданиях, перебирал пальцами разметавшиеся по её спине волосы.
     – Вот видишь, милая моя, – шептал он ей, – никуда друг от друга нам уже не деться. Успокойся, я тебя не оставлю. Мой глисс ждёт нас за оградой парка, ты даже не представляешь, как я по тебе соскучился. Драгоценная моя, солнышко, радость всех моих дней. Не плачь, всё позади. Я здесь, с тобой. Завтра же назначим процедуру и вместе переживём этот кризис. Ну, всё, всё… успокойся, какой же я дурак. Оставил тебя наедине с этим огромным миром, а ты и натворила дел…
     Она выпрямилась, точно через её тело пропустили электрический ток, оттолкнула его и остановилась, глядя сквозь него невидящими глазами.
     – Я поняла, теперь поняла, – срывающимся голосом произнесла она.
     – Поняла что, Ри?
     – Благодарю. Прежде не могла понять, а теперь… Дело тут даже не в ребёнке, вернее не только в нём. И не в том, уйдёт он или останется.
     – А в чём, дорогая? – насторожился он.
     – Милый, – она улыбнулась растерянной улыбкой, провела ладонью по его лицу, чуть задержалась на губах. – Всё просто. Наверное, тебе будет трудно это понять, но я пережила своё бессмертие, постепенно и незаметно оно утратило для меня всякую ценность, устала от жизни. Даже несмотря на ежегодное обновление, мы всё-таки можем погибнуть, например, в результате какой-нибудь катастрофы, и тогда смерть будет абсолютно бессмысленной, не такой, как теперь.
     – О чём ты говоришь, какие катастрофы?
     – О, Клайд, – она вздохнула, но на её лице появилось выражение мраморного спокойствия, – я причиняю тебе незаслуженные страдания, но не пойду с тобой просто потому, что иначе уже не могу.
     – Ри, дорогая, очень тебя прошу, идем. Да что же это такое? – сжал он её охладевшие ладони.
     – Нет, Клайд, – она сделала шаг назад и посмотрела на часы, – у меня осталось пять минут. Пять, или моё дело закроют, надо вернуться в институт, договориться о переезде, ты знаешь, жить в нашем доме мне более не позволят. Значит, не будешь навещать?
     – Нет.
     – Это твоё последнее слово?
     Он молчал, не спуская с неё глаз, и яркий мир вокруг сжался, скукожился в одну болезненную точку, дыхание пресеклось, а в голове пульсировала, преследовала, спутывалась сама с собой лишь одна навязчивая мысль: «Всё, это конец»!
     – Дай сумку, вещи отправишь потом, контейнером, я пришлю тебе адрес, – не позволила ему вставить ещё хотя бы слово Ри. – Последнюю работу дарю, она сохнет в мастерской.
     – Останься!
     – И не подумаю.
     Она сдернула сумку с его плеча и, не оглядываясь, пошла к институту. Слёзы, размывая чёткую картинку, теперь уже безостановочно текли из её глаз. Надо запомнить её такой, чтобы написать потом, когда всё закончится.