Кирпичная стена вырастала прямо из моря. Она была полуразрушена и невысока – всего-то метра 3-4 в самом высоком своем месте, длиной метров в 15, но увидеть, разглядеть, что за ней, - было невозможно. Не расстилался над ней туман, не сгущалась тьма, так же ярко освещало эту стену горячее южное солнце, но, тем не менее, при взгляде на старую кирпичную кладку терялось ощущение пространства, рассеивалось внимание, глаз не воспринимал ни единой четкой детали зад стеной и за нею. Кирпичи сходили на нет в одну сторону прямо в море, а другую – утопали в песке на самом пляже.
    
     Она была стара, эта стена. Цемент между кирпичами давно стал белоснежно-белым от морской соли; ветра и брызги испещрили его круглыми старческими раковинками, кирпич частично рассыпался и обнажились ржавые, исковерканные арматурины, закрученные самым хитрым образом. Никто точно не знал, кто и когда построил стену, и уж точно никто совсем не знал, для каких целей нужна на песчаном, безупречно ровном пляже эта уродливая полуразрушенная стена.
    
     Время от времени приезжали чудаки, которые отважно ныряли в глубину и искали предполагаемые остатки фундамента, на котором должна была стоять стена, но и под водой рассеивалось внимание, расплывались детали, выходила из строя даже электроника, так что за века не было сделано ни единой фотографии возможного фундамента, да и самой стены тоже.
    
     Веяло от неё если не угрозой, то какой-то страшной тайной. Каждый, кто прибывал на курорт, первым делом наводил правки о ней. Уж очень нелепо, ни к месту, странно выглядела кирпичная стена. Потом обычно к ней теряли интерес, но больше всего народу купалось именно около неё: тут и вода была теплее и прозрачнее, и надоедливые крабы, ежесекундно хватающие купальщиков за пальцы ног, сюда не заплывали, и водоросли не росли, и даже песок был заметно мельче и приятнее.
    
     И хотя от стены до пансионата приходилось идти, по меньшей мере, полчаса, большинство отдыхающих, тем не менее, стремилось расположиться поближе к старым кирпичам.
    
     Но было одно обстоятельство, которое держало в напряжении всех отдыхающих: время от времени тихий, но настойчивый голос слышался из-за кирпичной стены, и тогда тот, который слышал его, начинал вести себя, как лунатик – бродил в воде из стороны в сторону, вращал бессмысленными глазами, пускал слюни, без чужой помощи не мог выйти даже на берег, а потом исчезал бесследно. Несколько раз это происходило прямо на глазах у десятков людей, мирно загорающих на песочке. Многим женщинам при этом сделалось дурно: представьте себе, как исчезает человек, мечущийся в воде, и не в единую секунду, а постепенно – сначала голова, потом торс, потом ноги, а одному бедолаге даже пришлось исчезнуть в обратном порядке.
    
     И сканировали эту стену, и пробы брали, и рентгеном просвечивали. Однажды отчаянные головы, из самых беспокойных отдыхающих, даже пытались взорвать её, дабы не загораживала она великолепный вид, который якобы открывался за нею. Заложили взрывчатку, отдыхающих увели подальше, рванули…
    
     Когда утих грохот и рассеялась водяная пыль, все увидали сотни плавающих на поверхности воды оглушенных рыбешек, да поднятые со дна охапки водорослей. А стена как стояла, как и осталась стоять – мокрая, забрызганная песком, и ничего ей не сделалось, даже трещин не обнаружили. Тогда махнули на неё рукой и больше подобных мер не предпринималось.
    
     А в остальном курорт был отличный. Замечательный чистый пляж, морской наичистейший воздух, отменная рыбалка, почти все продукты из собственного, курортного, агрокомплекса. Климат тоже не вызывал нареканий: если на горизонте намечались тучи, то дождь приходил на побережье исключительно ночью, и ночью же бывали бури, но к утру уже небо расчищалось и солнце грело всех и вся.
    
     Люди тоже были в основном приятные, разных возрастов. Первые дни, конечно, все новоприбывшие сторонились общества, взирали на развлечения со своих балконов, к морю не выходили – да оно и понятно: на курорт приезжали те, кто перенес тяжелейшую болезнь, клиническую смерть, какое-нибудь непереносимое горе. Здесь они проходили реабилитацию. Почти у всех напрочь отсутствовали воспоминания последних дней перед отправкой на курорт. То ли врачи щадили нашу психику, то ли оказывало своё действие шокирующе-мгновенное перемещение на территорию курорта через немыслимые расстояния.
    
     Само перемещение тоже было не менее странным и таинственным, чем эта проклятая стена. Только мгновение назад вокруг суетились врачи, горели лампы, и было страшно, больно – и вдруг ты уже на курорте, и встречающий, из персонала, медленно ведет тебя по желтой дорожке к огромному шестиэтажному корпусу пансионата, длинному и изогнутому, как рыбья кость, и попутно обстоятельно объясняет, что всё в порядке, что здесь ты будешь лечиться после перенесенного заболевания, и что родственники в курсе, а частичная амнезия – явление временное, скоро пройдет.
    
     Но я, например, помнила почти все, что случилось со мной перед самым перемещением. Я гнала по автостраде, на максимально возможной скорости. Это были гонки, кажется. С кем-то мы мчались наперегонки в красных машинах, с номерами на всех бортах, потом секундная боль – и я уже стою, вся трясущаяся от утренней прохлады, в одних только трусиках, босиком на бетонной плите, и меня бережно берет под локоток добрый старичок, накрывает мои плечи белой простыней и аккуратненько помогает дойти до скамейки.
    
     У меня был шок. Я не верила не единому его слову. И первые 3 дня я тоже сидела в номере, ожесточенно щелкала каналами телевизора и искала ответы. Я не ела, ничего не пила и впадала в истерику. На третий день это прошло. В конце концов, сияло солнце, плескалось море, и пальмы шелестели - рай, идиллия. И всё это бесплатно. Я решила – а пускай, буду отдыхать, когда ещё я могла бы себе такое позволить?
    
     Скоро я уже дружила с местной молодежью. Дискотеки, бары, дайвинг, морские прогулки. Это было все просто великолепно. Беззаботные дни!
    
     Но занозой в моих глазах была эта чертова стена. Она вызывающе краснела на фоне лазурного неба и не менее лазурного моря. Может, это было просто остатками загнанной далеко в глубь сознания клаустрофобией? Я была бы вполне счастлива, если бы убрали с глаз долой эту красно-рыжую заплатку.
    
     Каких я только легенд не наслушалась от старожилов пансионата! И что эта стена отгораживает от нас потусторонний мир, полный жутких тварей и опасностей; и что стены этой вообще не существует на самом деле, а существует она только в нашем воображении; и что стена это – как грань между жизнью и смертью, и преступивший эту грань никогда более не вернется на благодатные берега теплого моря. Как, бишь, оно называется? Никто не знал, что это за море.
    
     Я ненавижу загадки, тайны, сюрпризы и розыгрыши. Они вступают в неприятное противоречие с утверждением, что человек – совершенное творение природы. Я верю, что оно так и есть. И поэтому бороться с тайнами и загадками – моя святая цель.
    
     Впрочем, никто моего стремления разгадать смысл кирпичной стены не разделял. Даже близкая моя подруга, Сашка, и та мне сказала:
    
     - Дуся, не занимайся ерундой! Потому что ерунда – это скучно.
    
     Меня зовут не Дуся, но Сашка так мило произносит это имя, что я теперь отзываюсь только на него. На самом деле меня зовут… меня зовут… А в общем, неважно, как меня зовут, тем более, что я все равно не помню. Или не знаю.
    
     А Сашка – она просто чудо. Она – это такое чудо, что… Будь я мужчиной, я бы влюбилась до беспамятства, но я женщина, и с Сашкой мы подружились с первых минут нашего знакомства. У нас мысли совпадали, желания, а если мы начинали спорить, то быстро приходили к общему знаменателю и вместе топали на пляж, держа под мышкой удочки и горланя песни. У Сашки даже голос – чудо. И рыбалку она любила, как я – страстно.
    
     Только в одном она меня не поддерживала. Кирпичную стену она исследовать не хотела. Какой-то почти суеверный страх охватывал её при одной только мысли, чтобы докопаться до истины. Ну, или хотя бы до фундамента. Мне иногда казалось, что она когда-то уже даже слышала голос стены, но не исчезла, как другие, а получила сильнейшую психологическую травму. Все разговоры про стену вызывали у неё чуть ли не физическую боль.
    
     Поэтому я занялась этим одна. Сашка мне друг, но истина дороже.
    
     Вечером, когда после ужина основная масса отдыхающих сидела в кинозале, а минимальная часть – разбрелась по территории пансионата, я сказалась нездоровой (меня и правда трясло от нетерпения, я была бледна и голос стал похрипывать), и убежала из-под зоркого Сашкиного взгляда на пляж, прихватив с собой костюм для ныряния, подводный фонарик и маску.
    
     Пляж был пуст. Ночные купания тут не в ходу. Напрасно. Вот я люблю купаться ночью, особенно в полнолуние… Тишина, шуршит море, огромная луна висит низко над горизонтом. Когда нырнешь – то под водой лунный свет почти похож на солнечный, только он более загадочный, романтичный, все пронизано светящимися нитями, до самого дна…
    
     Сначала я стала ощупывать стену над водой. Кирпичи оказались теплыми и шершавыми. От них пахло рыбой и водорослями. Правда, каждое мое касание к ней сопровождалось легкими приступами головокружения, а когда я посильнее надавила руками на кирпичную кладку и даже ощутила резиноподобную податливость её, меня вдруг скрутил приступ сильнейшей тошноты и боли в желудке, да так, что вынуждена была на четвереньках выползать на берег и приходить в себя, свернувшись калачиком на теплом песке.
    
     Приступ прошел быстро и бесследно. Тогда я подняла круглый камень, лежавший рядом со мной, подошла к кирпичам, размахнулась и что было силы ударила по… Нет, не ударила. Прежде, чем камень коснулся кирпичей, неведомая сила, как отдача, толкнула меня в грудь и откинула метров на 5 от стены. Я упала неудачно – затылком так ударилась, что в глазах почернело. Пришлось отлеживаться довольно долго, пока перестало гудеть в голове. Спину я тоже ушибла – придется одевать купальник с закрытой стеной, а то Сашка обязательно отчитает меня за эту вылазку. Или, что ещё хуже, - обидится.
    
     В любом случае – сдаваться так быстро не в моих правилах. Точнее, было не моих правилах, если я хоть что-то помню из своей жизни до пансионата. А помню я очень мало.
    
     Фонарик при падении не пострадал, маска тоже. Лунные лучи подсвечивали прозрачную, словно дистиллированную воду. Видно было даже лучше, чем днем. Я одела маску, нырнула и медленно поплыла вдоль стены, держась от неё на расстоянии вытянутой руки. Ближе подплыть не получалось – находила такая слабость, что трудно было шевелиться.
    
     Фонариком я освещала себе путь. На глубине я решила нырнуть к самому дну. И нырнула. Посветила в сторону стены и обомлела – самой кирпичной кладки там не было, но была мутно-белая, словно молоко, пелена, а за ней угадывались всполохи, голубоватые и розоватые размытые огоньки. Я протянула к ней пальцы и тут же получила такой удар, что меня выкинуло из воды. Я испугаться не успела, как рухнула обратно в море, нахлебалась воды и начала тонуть. Фонарик погрузился в воду, я почему-то следила за ним взглядом, потом в легкие попала соленая вода и наступила полная темнота…
    
     Очнулась я на песке. Поднималось солнце. И надо мной сидела перепуганная и заплаканная Сашка, сжимала мои пальцы и ругалась. Страшно ругалась. Смысла её ругани трудно было понять, но интуитивно я почувствовала – это все в мой адрес. Пожилой дежурный врач осуждающе смотрел на меня и мерил мне давление.
    
     - ………….…! – ругалась Сашка. -……………………...!!!!!
    
     - Очнулась, - сказал врач. – Жить будет.
    
     - Дура! – ответила Сашка и бросила мои пальцы.
    
     Ну, всё, она обиделась.
    
    
    
     Сашка со мной не разговаривала три дня. Это было ужасно. Как я не просила прощения, как ни ластилась к ней – бесполезно. Она смилостивилась только тогда, когда я во всеуслышание пообещала ценой своей жизни написать на стене ругательные слова, если Сашка меня не простит.
    
     Она умилилась и простила. Сашка – чудо.
    
     Она взяла с меня обещание, что я больше никогда не стану выделывать никаких экспериментов со стеной. Мне пришлось пообещать. Бедная глупенькая моя Сашка! Эксперименты – это одно. А исследования – другое. Исследований своих я бросать не собиралась.
    
     Едва восстановив силы, стала наведываться в библиотеку пансионата. Это была огромная библиотека. И найти в ней можно всё, чего только твоей душе угодно: от подшивок газет за последние сто лет, до новейших энциклопедических изданий.
    
     Я же искала все, что связано с нашим пансионатом. Проспекты, брошюры, какие-нибудь очерки, диссертации (ведь кто-то из врачей пансионата наверняка защищал диссертацию и упоминал что-нибудь о нас, своих пациентах), лекции…
    
     Ни-че-го. Абсолютно. Нашего пансионата не существовало на свете. И никто не знал (или не говорил), что за море плещется под нашими окнами, что за курортное местечко облюбовали устроители пляжей, и на карте было бесполезно искать село Первостанция, которое располагалось в километре от нашего пансионата. Потому что и карт что в библиотеке, что на всей территории комплекса – не было ни одной.
    
     Я попробовала воспользоваться интернетом – компьютеры были доступны в любое время дня и ночи. Но поиск любых ссылок хотя бы на этот один ориентир – село Первостанция, - не давал результатов, страницы оказывались либо устаревшими, либо блокированными.
    
     Все люди – как люди, отдыхали, купались-загорали-рабычили. Они никуда не спешили, они ни к чему не стремились, они лечились, и им было от этого лечения хорошо. А мне не отдыхалось и не лечилось. Я потеряла покой. Даже аппетит пропал.
    
     Мне стали снится кошмары. Сашка теперь ночевала в моей комнате, будила меня, когда я начинала кричать во сне, и врачи озаботились моим состоянием.
    
     Однажды мне приснилось, что кирпичная стена превратилась в змею, обвилась вокруг меня и стала душить меня, я пыталась разжать её тугие кольца, но умирала… Спасла меня Сашка: ледяной водой плеснула мне в лицо и врезала пощечину, но это уже после того, как долго и тщетно трясла меня, зажимала мне нос и щипала за руки, пытаясь разбудить.
    
     После этого сна мне стало совсем худо. Я боялась засыпать, глотала энергетики, превратилась в страшилище, и Сашка сначала злилась, потом уговаривала выбросить из головы эту чертову стену, потом грозилась рассказать все врачу и посадить меня в изолированные комнаты.
    
     - Сашка, - говорила я, - да пойми ты, что тут что-то нечисто. Что-то скрывается за этой стеной, какая-то мерзость, какая-то гадкая тайна…
    
     - Ну и пусть, - отвечала она, - пусть. Тебе-то что? Стоит эта стена испокон веков и никому не мешает, кроме тебя. Время её когда-нибудь разрушит. Пойдем на рыбалку, а?
    
     Мы пошли на рыбалку. Ушли далеко за скалы, но и оттуда был виден оранжевый кусочек стены. Сашка болтала без умолку, я пыталась поддерживать разговор, но мысли вертелись вокруг одной-единственной проблемы: что такое – эта кирпичная дрянь, лишившая меня покоя?
    
     Энергетический барьер, который прячет от нас что-то секретное, лабораторию, например? Там проводят жуткие опыты и тамошним ученым не нужны лишние свидетели? Или это какая-то древняя защита нашего пансионата, остаток крепости, поселения, башни? И почему слышен некоторым из отдыхающих голос, зовущий их за стену? И почему уходят от нас те, кто голос услышал? А главное – куда уходят?
    
     Рыбалка закончилась ужасно. Сашка оступилась, упала на острый камень и разрезала себе ногу. Пришлось тащить её на себе до пансионата. Один плюс – Сашка болтать перестала.
    
     Врачи запретили ей купаться в море, море нога не заживет. Но зато у меня появилась новая забота, которая отвлекла меня от собственной головной боли: солнечные ванны Сашке разрешили, и я помогала дойти ей до пляжа, а потом обратно. Пока она млела на песке, я купалась. Возле кирпичной стены, как всегда.
    
     Ближе к полудню мы перебрались под зонтик – солнце жарило немилосердно. Нам принесли сок, мы лежали и блаженствовали на шезлонгах. Сашка задремала, а я смотрела на теплое море.
    
     Вдруг раздался женский крик. Я вскочила. В нескольких метрах от берега в воде бродила девушка. Я её не знала – какая-то из новеньких. Она была как во сне: растопырила руки, ощупывала ими пространство вокруг себя, вращала вытаращенными глазами, и время от времени вскрикивала. Все, кто был на пляже, с сочувствием смотрели на неё, но никто не спешил ей на помощь.
    
     - Вот и ещё одна уходит, - сказал мужчина, расположившийся рядом с нами. – Тяжело уходит. Не хочет.
    
     - Куда? – в упор спросила я. – Куда уходит?
    
     - Как куда? – спокойно ответил он. – Известно куда. Назад.
    
     Потом он посмотрел мне прямо в глаза, что-то прочитал в моем взгляде и протянул:
    
     - Да-а, понятно.
    
     - Что понятно? – почти крикнула я.
    
     - Замолчите, - вдруг рыкнула моя Сашка. – Заткнитесь. И ты тоже.
    
     Это уже в мою сторону.
    
     Девушка снова закричала. И я разозлилась.
    
     Они все тут что-то знают – все, кто давно в пансионате. Знают, но сознательно не говорят. Они смотрят на уходящих, жалеют их и ничего не делают.
    
     Я вскочила с шезлонга и кинулась к этой девушке. В воде трудно бежать, но злость придала мне сил – я в два прыжка преодолела расстояние, схватила девушку в охапку и потащила на берег. Она билась в моих руках, как большая скользкая рыбка, она рвалась назад, в теплую воду; она слышала голос стены, и он тянул её к себе.
    
     Сашка что-то кричала, лицо её было перекошено. Но я упорно волокла девушку на берег и, наконец, упала вместе с ней на песок. Она вся тряслась, как от холода. А потом потеряла сознание.
    
     Кто-то звал врачей.
    
     - Нельзя было, - сказал тот мужчина мне, а потом похлопал по плечу. – Но ты смелая, не то, что мы все здесь. Наверное, скоро и тебя позовут.
    
     - Объясните мне… - сдержанно начала я, но Сашка уже хромала ко мне, схватила меня за руку и рывками потянула к корпусу пансионата.
    
     - Сашка, ну, Сашка, да что такое? – спрашивала я, но она молча вела меня в комнату.
    
     Задернув все шторы, плотно закрыв двери и повесив табличку – «Не беспокоить», она заставила меня сесть на диван и без сил упала рядом.
    
     - Сашка, что происходит? – строго спросила я.
    
     - Дуся, ты тупица! – заявила она. – Я столько раз вежливо просила тебя – не лезь в те события, которые не понимаешь. Ты тоже хочешь уйти? Хочешь меня бросить?
    
     - Не хочу, - ошарашено ответила я. – Нет, ну правда…
    
     - Если хочешь остаться со мной – больше никаких подвигов, исследований, экспериментов. Ясно?
    
     - Ясно, - покорно сказала я. – Не будет. Если ты мне все расскажешь.
    
     - Расскажу. Но учти – это только мое мнение, и я им с тобой делюсь. Мы все здесь временно. Ну, почти все. Кто-то останется здесь навсегда.
    
     - Это понятно: кто вылечится – уедет. Кто не вылечится – останется.
    
     - Дуся, заткнись.
    
     Такой я Сашку ещё не видела. Она вся покрылась нервными красными пятнами, без конца терла и выкручивала пальцы, теребила волосы. И говорила она нервно, отрывисто.
    
     - Мы прибываем сюда на реабилитацию. Мы здесь восстанавливаемся. Мы все мертвы.
    
     - Что? – я чуть было не рассмеялась, но увидела бешеные Санькины глаза и замолчала. – В каком смысле?
    
     - В том смысле, что наши тела мертвы! – зашипела она мне в лицо. – Ты умерла, я умерла. Все умерли там, в другой жизни. Здесь только наше сознание. Многих зовут обратно, их жалко – они будут снова там умирать. Больше всего повезло тем, кто останется здесь навсегда – таких немного, но они есть. Остальные будут призваны вперед, дальше. Что там – дальше, никто не знает точно, видимо, новая ступень развития. А назад - это страшно, назад это в ту самую жизнь. Никто туда назад не хочет.
    
     - Сашка, ты с ума сошла, врешь ведь - сказала я, но что-то внутри меня сжалось – нет, не врет, черт! Она знает, что говорит. Это даже не просто её мнение, это факты она мне выкладывает. – Откуда ты все это знаешь?
    
     - Я здесь давно, - ответила она. – Очень давно. Меня однажды стена тоже позвала. Вечность назад.
    
     - Боже мой, - сказала я. – Сашка!
    
     - Это было очень страшно. Ты идешь в воде, а она как студень. Воздух становится густым, дышать трудно, поэтому люди кричат. Солнце исчезает, небо исчезает, песок, море – ничего не остается. Стена тебя притягивает, входишь в неё и…
    
     Она замолчала.
    
     - И что? – шепотом спросила я, покрываясь холодным потом.
    
     - И всё. Больше ничего не было. Кто-то меня вытащил на берег. Такая же, видно, как ты – любительница подвигов. А может – сама вырвалась. Не знаю. Но больше испытать такое я не хочу.
    
     - Сашка-а, - протянула я, - неужели мы так рождаемся в том мире? А? В нашем, где жили?
    
     Она вскинула на меня свои огромные голубые глаза.
    
     - Может быть. Рождаемся, оживаем, умираем… Дуся, не лезь больше к этой стене проклятой, - сказала она почти жалобно. – Я-то не уйду – говорят, что у тех, кто вырван у стены, иммунитет к голосу вырабатывается. Но это тоже никто точно не знает. А вот тебя она позвать может.
    
     У меня никак не укладывалось в голове – в той своей настоящей жизни я умерла, оказывается. Но почему-то эта новость меня не удивила. Словно об этом я уже давно догадывалась, но верить отказывалась. Но почему – стена? Что это – та самая грань, отделяющая курортный мир от реального? Грань, напоминающая, что райская жизнь в пансионе на берегу теплого моря лишь фантазия сознания, покинувшего мертвое тело? Наверное, поэтому защищена стена от нас, бестолковых людишек, пытающихся разгадать тайны Вечности.
    
     - Сашка, - сказала я, - это ведь кошмар.
    
     - Не печалься, Дусенок, - весело сказала Сашка, возвращаясь в сове привычное беззаботное состояние. – Такова жизнь.
    
     Потом мы пообедали. Сашка травила анекдоты, к нашему столику подсела компания молодых людей. Рай!
    
     Ночью была гроза. Гремел гром, дождь лил, как из ведра, ветер гнул пальмы почти до самой земли, волны остервенело набрасывались на берег, а мы с Сашкой стояли у окна, обнявшись, молча смотрели на светопредставление. В номере было тепло и тихо, так уютно, по-домашнему спокойно.
    
     Утро, как всегда, встретило нас солнцем. Как же по-другому? Ведь всем хочется, чтобы отпуск у моря прошел при хорошей погоде.
    
     Сашка решила устроить пикник. Мы набрали компанию, обчистили буфет и пришли на пляж с огромными одеялами. Даже после сильного ночного дождя песок был сухой. Подумаешь, никакого чуда! Просто отдыхающие на курорте сознания так пожелали.
    
     Разложили скатерть, расставили тарелки с бутербродами, салаты, расплескали шампанское по салатам, нашли это очень веселым, долго хохотали.
    
     Кирпичная стена сегодня была вымыта до блеска. Дождь выровнял на ней все щербинки, сделал ярче, чем обычно. Мы кидали в неё мелкие камешки и смотрели, как они, не долетев до стены, меняли траекторию и плюхались в песок.
    
     А потом на чисто-голубом небе появилась белая пленка. Она наплыла незаметно, никто и внимания не обратил, но пленка ослабила свет солнца, приглушила краски. Мы толпой полезли купаться. Плескались, как дети, орали, топили друг дружку, Сашка счастливо визжала, и мне было очень хорошо.
    
     Поэтому, когда я услышала зов, улыбка с моих губ не пропала. Усиливающее притяжение кирпичной стены позвало меня на глубину, и я пошла. Вода и правда стала, как студень, как густой кисель, но идти в нем было совсем не трудно.
    
     Это не было страшно – уходить. Сашка либо наврала, либо сильно преувеличила. Гудело в ушах, громко стучало сердце, становилось жарко – но страх… Нет, это больше походило на прелюдию к сексу… Волнение, возбуждение, томление… Но не страх.
    
     - Дуська! – крикнула Сашка, и голос её был далеким-далеким. Я обернулась. Она стояла у кромки воды и рыдала, протянув ко мне руку.
    
     - Сашка, - сказала я нежно, - меня зовут. Я должна уходить. Сашка-а-а-….
    
     Она бросилась ко мне. Я на секунду испугалась, что она попытается вытащить меня, как я – ту девушку. Но – нет, она остановилась и продолжала кричать:
    
     -Ду-уся!.... Ду-у-сенька!...
    
     - Сашка, мне пора, - сказала я с сожалением. – Прощай, Сашка…
    
     Горячее море медленно вскипало вокруг меня. Я приблизилась к стене и кирпичи стали прозрачными, растворились в воде… Я вошла в сверкающую разными огнями молочную мглу, и уже больше не слышала ни Сашкиного рыдания, ни прощальных криков приятелей, ни сказанного мне вслед:
    
     - Хорошо уходит, легко.
    
     Я вернулась.
    
     Вернулась в боль. Из горячей воды меня вытащили и сразу окунули в мешок с острыми иглами, и иглы впились в мое тело. Во рту была кровь, в глазах была кровь, в ушах был мой собственный истеричный крик… Вспыхнули лампы, заговорили люди, потом я вдохнула кислород и очнулась.
    
     - Слава богу, - сказал кто-то. – Будет жить.
    
     Да, я буду жить. Потому что я была в коме всего один день. Один короткий день здесь, в реальном мире, и несколько месяцев там, в райском месте, в пансионате для мертвых.
    
     Я не умерла. Сашка ошиблась.
    
     А вот Сашка, скорее всего, действительно умерла. И может, это не та чудо-Сашка была вовсе, а нечто абстрактное, собирательный образ моих лучших друзей, просидевших сутки через стенку от меня, в больнице, и молившихся, чтобы я, дура такая, отчаянная гонщица, выжила после аварии.
    
     А может – и нет. Может, Сашка осталась действительно там, за стеной.
    
     Может, она тоже вернется однажды. Родится. Оживет. Выйдет из комы.
    
     Я попросила друзей принести мне ноутбук.
    
     Я буду писать. Сашка, если она окажется в моем мире, сразу поймет, что это писала я, и что я ищу её.
    
     На ноутбуке я набрала первые строчки своего огромного объявления:
    
     « …Кирпичная стена вырастала прямо из моря. Она была полуразрушена и невысока – всего-то метра 3-4 в самом высоком своем месте, длиной метров в 15, но увидеть, разглядеть, что за ней, - было невозможно….»