ЗАСНЕЖЕННЫЙ МИР
    
     Кожа воротника промерзла и натирала щеку. Ледяной ветер трепал волосы и жалил лицо. Из этого мира давно пора было выбираться, делать ноги, отряхнув с подошв снежную пыль. Но Дийк продолжал шагать, упрямо и мерно. Он привык доверять своей интуиции, а она твердила, что еще не все дела здесь закончены. Хотя какие, собственно, дела могут у него быть в заснеженной пустыне, скрашенной лишь одинокими валунами и столь же одинокими деревьями? Ему не встретился ни один человек за все время пути. Его верный зверь – прирученный рыш, жалобно поскуливал, отморозив все лапы. Он смотрел на хозяина обиженно-обреченно, явно не понимая, что они здесь забыли. «Ну же, - твердил выразительный взгляд золотистых глазищ, - остановись, расчисти на камне местечко для круга, я прыгну к твоим ногам, и мы наконец-то слиняем из этого негостеприимного места в более теплое и ласковое!»
     Садилось солнце, и все вокруг из белого становилось шершаво-алым, но столь же слепящим. Странно: люди, встреченные за время странствий, стирались из воспоминаний быстро - мужчины и женщины, правители и нищие, злодеи и праведники – кто раньше, кто позже сливались в один образ: усредненный, аморфный. Зато пейзажи, даже мимолетные, оставались в памяти резными оттисками. Дийк хранил их, словно в копилке или коллекции, изредка изымая, рассматривая, а затем аккуратно складывая обратно. Стылые предрассветные сумерки с едва уловимым пульсом нежно-розового, осеняющие большие железные города; громоздкие тучи, нависшие над лиловым океаном; облако, похожее на корабль, и облако, похожее на дракона, с синим солнечным лучом – словно столбом пламени, вырывающимся из разверстой пасти…
     И этот нынешний закат тоже ляжет в копилку, украсит ее своей чистотой и холодом, горделивой отчужденностью и немыслимой тишиной.
    
     Стемнело. Дийк уже еле передвигал ноги, как и Гоа, звенящий обледенелой шерстью и донельзя жалкий, – когда он различил дым, серым винтом тянущийся из-за очередного валуна. Дым – это огонь, а огонь – это люди, или существа, им подобные, а значит – кров и горячая еда. К странникам почти везде – за немногими исключениями - относятся приветливо, особенно если за кров и ужин они расплачиваются сказками, услышанными или сочиненными за время долгого пути.
     Воодушевленный, Дийк доковылял до валуна и обогнул его серую тушу.
     М-да… Вряд ли здесь будут рады услышать его истории. Да и ужина с теплой постелью, похоже, не предвидится. Небольшое селение, домов на тридцать-сорок, было мертвым. Точнее, умерщвленным. Сожженные жилища, разбросанные по снегу окоченелые тела, наполовину занесенные снежной пылью… Убиты были все, даже домашнюю живность не пощадили. Но, похоже, это не было разбойным нападением, как определил он, подойдя ближе: мертвые женщины не были опозорены, на многих поблескивали украшения – бусы, браслеты и кольца.
     Дийк нередко видел смерть - порой страшную и оскаленную, порой мирную и неслышную, поэтому давно перестал бояться ее. А заодно лишился благоговейного почтения к моменту перехода из одного состояния – теплого и беспокойного, в другое - застылое и холодное.
     Он присел возле ближайшего к нему тела. Женщина средних лет с растрепанными и заледенелыми волосами смотрела в небо. Дийк сдул снежную пыль с окаменевших в удивлении и ужасе глаз. Они казались искусно выточенными из хрусталя – настолько прозрачной и чистой была радужка, дымчато-голубая, с рыжими вкраплениями. Интересно, верно ли, что в зрачке убитого отпечатывается лицо убийцы? Он вгляделся в два темных тоннеля, но ничего не узрел, кроме собственного любопытствующего лика.
     Из шеи женщины торчала короткая стрела с красно-черным оперением. Тяжелый ледяной сгусток крови, облепивший острие, мерцал тем же оттенком, что и малиновые бусины перерубленного ожерелья. Дийк поднял одну из них и посмотрел на свет: нет, не рубин и не гранат – простое стекло.
     - Вот мы и поужинали с тобой, Гоа. Вот и отдохнули в тепле…
     Рыш задрал округлую морду и завыл – то ли оплакивая погибших, то ли жалуясь на тварь-судьбу, снова оставившую его без еды.
     - Мародерствуем потихоньку?
     Тихий приглушенный голосок заставил путника вздрогнуть. Гоа ощетинился, припал на передние лапы и утробно зарычал. Должно быть, злился на самого себя - на плохой слух и нюх, не позволившие учуять чужого на расстоянии. (Да, в этом рыши слабы – сильно уступают и собакам, и кошкам, на которых так смахивают с виду.) На местного жителя, чьи шаги скрадывал пушистый сугроб, злиться было нелепо, так как никакой опасности он не представлял: ребенок семи-восьми лет, завернутый в огромный тулуп – то ли отца, то ли старшего брата. Полы его волочились по снегу, а воротник закрывал большую часть лица. То, что виднелось, было невзрачным, худым и изможденным. Лишь глаза – большие, живые – казались одолженными на время у кого-то другого.
     - Ого, какие умные слова ты знаешь, малыш… – пробормотал Дийк, исследуя аборигена. Прямой опасности не было, но он оставался напряженным: ребенок, один среди кучи трупов, мог сулить проблемы и трудности, а их мало кто любит. – Ты кто?
     - Я Наки.
     Значит, девочка. Он отвел от нее глаза и вновь обратил их на женский труп.
     - Что у вас тут произошло?
     - Наше селение принадлежало лорду Ротриму. Лорд Таф сжег его, потому что до этого лорд Ротрим уничтожил его владение. Он послал туда одного из своих рабов, больного чумой, потому что лорд Таф танцевал с леди Делой целых три танца на маскараде в честь дня рождения королевы, а лорд Ротрим только два. Откуда ты взялся, если ничего не слышал? У нас это все знают. Только мы надеялись, что это случится не с нами. Ближе к владениям лорда Тафа есть другое селение, и все ожидали, что ответный удар будет направлен на них.
     - В забавные игры у вас тут лорды играют…
     - Как и везде, - она пошевелила плечом под тулупом – должно быть, философски пожала. – Или у вас они играют в другие?
     - Везде, говоришь… Теперь я понимаю, отчего у вас так пустынно. Просто чудо, что кроме ваших лордов еще остался кто-то, кто сеет им хлеб и кует оружие.
     - Ты странно говоришь: вроде складно, но как-то не так.
     - Потому что я чужой здесь. («Как и везде, впрочем. Чужой, чуждый всем – и вашему миру, и любому иному», - но это уже про себя.)
     Девочка кивнула, принимая к сведению, и подошла ближе.
     - Это моя мама, - спокойно сообщила она. – А там, - неопределенное движение в сторону обгоревшего скелета хижины, - мой отец. Только на него страшно смотреть – весь черный, и кожи не осталось, сгорела. А мама – ничего, красивая, - она провела пальцами по твердому лбу и пряди заиндевелых волос.
     Странная девочка. Другая бы плакала, а эта только смотрит с непонятным выражением да хмурится. А глазами пошла в мать: такие же дымчато-голубые и чистые, с рыжеватыми искрами.
     - А ты-то как жива осталась?
     Дийк понимал, что не может просто уйти и оставить ее здесь, в руинах родного селения, среди окровавленных тел. Не зная, что предпринять, он задавал вопросы, дабы протянуть время.
     - Я спряталась, и меня не заметили. Я маленькая – меня никогда не замечают.
     Почувствовав его растерянность, она сама протянула спасительную соломинку:
     - У меня брат в городе служит, в дворцовой охране. До него два дня пути, дорогу я знаю. Если хочешь, можешь меня проводить.
     Сказала, словно оказала ему великую милость – усмехнулся про себя Дийк. Пожалуй, ради успокоения собственной совести можно потратить еще пару дней на этот неприветливый – ледяной и кровавый, мир.
     - Так и быть. Собери свои вещи – и двинемся. Заночуем в пути – у меня нет желания спать по соседству с уснувшими вечным сном.
     - Мне нечего собирать: все, что у меня было, – сгорело, все, что есть, – на мне.
    
     Дийк думал, что она будет непрерывно болтать, как все дети, но Наки молчала. Он ожидал нытья, но девочка лишь тихонько сопела, проваливаясь в очередной сугроб почти по шею. Он не выдержал сам и понес ее на спине, поверх рюкзака. Наки не возражала и, кажется, даже задремала, уткнувшись носом ему в макушку. Она казалась невесомой с виду, но только не огромный тулуп – и он быстро выдохся. Рюкзак немилосердно натирал плечи, ноги было все тяжелее вытаскивать из рассыпчатого снежного месива. Поэтому, заметив расщелину между двумя огромными валунами, Дийк устремился туда.
     Здесь почти не поддувал ветер, и было гораздо теплее, чем на открытом месте. Дийк сгрузил с себя девочку и уложил на свою крутку. Сам завернулся в одеяло (это была одна из тех редких вещей, что он всегда таскал за спиной и любил трепетно и нежно – за теплоту, пушистость и малую промокаемость). Под боком присторился Гоа – идеальная грелка и защитник в одном лице. Рыш тихо и мелодично посвистывал, как делал всегда, перед тем как заснуть.
     - А ты серый…
     Дийк уже почти отключился, и голос девочки неприятно прорезал слух и сознание.
     - О чем ты? – Он приоткрыл слипающиеся веки.
     Наки сидела, сжавшись в комочек под своим тулупом, и не отрывала от него пристальных дымчатых глаз.
     - Я замерзла. Хотела перебраться к тебе поближе и поняла, что ты серый. И испугалась. У тебя волосы стального цвета, и глаза тоже. А еще твой зверь – он так странно выглядит, я таких ни разy не встречала.
     Дийк вздохнул, покорно и коротко, и отвернул край одеяла, освобождая место рядом с собой.
     - Я не причиню тебе вреда. Если б хотел это сделать, не тащил бы на себе так долго. Грейся - ни я, ни мой зверь тебя не съедим. Он меня слушается и вообще - маленькими девочками не питается.
     - А откуда он у тебя? – Наки не заставила себя долго упрашивать и свернулась клубочком под его правым локтем, изогнув шею, чтобы по-прежнему пожирать его настойчивыми глазми цвета предгрозовых туч.
     - Я нашел его очень далеко отсюда. Не в вашем мире, в другом – если ты понимаешь, о чем я. У него убили мать, когда он был совсем крошечным котенком… или все же щенком? – Дийк с сомнением покосился на лохматую голову, уткнувшуюся ему подмышку. Свист потихоньку перетекал в сопение, тяжелые, томно раскинувшиеся лапы подрагивали. Рыш, как и все его собратья, казался гибридом пса и кота, или, учитывая размеры - волка и снежного барса. - Ну, не важно. Важно, что он был крохотный и я не мог оставить его умирать от голода.
     - Бедненький… – Девочка запустила пятерню в густую – с ладонь толщиной, шерсть на загривке зверя, и он довольно заурчал сквозь сон, не открывая глаз. – Свистит он здорово, я так не умею… А по характеру он кто: кот или пес?
     Дийк улыбнулся про себя: оказывается, в этом мире тоже есть кошки и псы. А он и не знал. Не успел заметить, странствуя по заснеженному безлюдью.
     - Должно быть, пес. Если ты имеешь в виду верность. Но с немалой долей кошачьего упрямства и любви к свободе.
     - А ты хороший! – неожиданно заключила девочка. - Хоть и серый. Мне с тобой стало спокойно: теперь я знаю, что ты сможешь меня защитить. Тем более, на пару с таким зверюгой… А еще я знаю, кто ты. Ты такой же, как моя сестра.
     - Какая сестра?
     Но Наки не ответила. Прождав с минуту, Дийк повернулся к ней и понял, что она крепко спит.
    
     Сам себя он называл «промиром» – Проходящим Миры. Ни разу ему не встретился человек той же породы, из чего Дийк заключил, что подобные люди рождаются редко - раз в столетие, а то и тысячелетие. Своей родины он не помнил, как не помнил и того времени, когда где-то и с кем-то жил, в определенном месте. Самое первое воспоминание – он лежит навзничь на чем-то горячем и шершавом, вроде свежеуложенного асфальта. Перед глазами – ночной небесный свод с мириадами звезд, но отчего-то он не может найти ни одного знакомого созвездия…
     Потом он долго брел по пустыне – серой и ровной. Лишь острые известняковые скалы изредка разнообразили унылый пейзаж. Прошлого он не помнил, но отчего-то знал с уверенностью – мир, по которому он бредет – чужой. Он впервые здесь. Его родное солнце не ярко-белое, с ртутным отливом, а небеса в разгар дня не выцветают до цвета слоновой кости.
     Всходило и заходило чужое ртутное солнце, а раскаленная плоская пустыня все не кончалась. Из живого ему попадались лишь насекомые – большие, белесые, скрипящие сочленениями конечностей, они испуганно прятались, едва завидев путника. С трудом поймав пару штук, он испытал разочарование: на вкус они оказались абсолютно сухими и солеными.
     Он уже давно должен был умереть от жажды и голода (и испытывал слабое удивление, отчего все-таки жив) – когда в одну из ночей, по какому-то наитию, обвел вокруг себя круг обломком известняка. А затем крепко зажмурился и от всей души пожелал очутиться в каком-нибудь ином месте…
     …………………………………………………………………………………………………………………………
    
     Весь следующий день они шли. Так же молча. Периодически промир брал девочку на руки, но, когда уставал и опускал ее наземь, она не выказывала недовольства, лишь кусала, кривясь, тонкие губы, взбираясь на очередной сугроб.
     К вечеру они вышли на дорогу, а она вывела их к лесу и вилась сквозь деревья и кусты, становясь все более утоптанной и широкой. Наконец-то, впервые за трое суток Дийку удалось разжечь огонь, и они поужинали – чем-то вроде рябчика, добытым шустрым Гоа.
     Они сидели напротив друг друга, одинаково улыбаясь теплу пляшущего между ними костра.
     - Почему ты так мало съел? – поинтересовалась Наки, обгладывая последнюю косточку. – Мужчина должен есть больше, чем дети. И больше, чем собаки.
     - Я могу и вовсе не есть, - он беспечно пожал плечами.
     - Врешь.
     - Зачем мне врать или рисоваться перед маленькой девочкой?
     Она слегка смутилась.
     - И не пить тоже?
     - И не пить. Но голод и жажду чувствую. И если долго не ем и не пью – нападает отчего-то тоска.
     Наки примолкла, поглядывая на него с опасливым уважением. Но молчание надоело Дийку за время пути. Когда он был один, тишина не напрягала его. Иное дело с кем-то: хотелось нарушить ее – хоть самым пустым разговором.
     - Ты сказала, что знаешь, кто я. Что я такой же, как твоя сестра. Может, расскажешь мне о ней?
     - Моя сестра была замечательной. Мне кажется, она любила меня - она всегда играла и разговаривала со мной, когда была дома, в отличие от всех прочих. Хотя и боялась, что это кто-нибудь заметит. Еще она была очень красивой, и все парни в нашем селении заглядывались на нее. Не то что я… Красивой девушкой быть опасно – слуги лорда Ротрима отыскивали таких и увозили для своего господина. Все это знали и боялись. И сестра боялась. Первый раз она ушла в другой мир случайно, от страха - не знала, куда спрятаться, когда всадники лорда рыскали по селению, заглядывая в каждую избу, в каждый хлев и сарай. Потом уже уходила просто так - но всегда возвращалась, потому что здесь был ее дом и ее родные. А ты куда вовзращаешься?
     Наки замолчала, ожидая ответа. Блики пламени в распахнутых глазах придавали лицу лукавое выражение.
     Дийк не удивился, что она раскусила его. Она была странная, шальная, а такие видят глубже других. А то, чего не могут увидеть, ловят на лету пресловутым шестым чувством.
     - Мне некуда вовзращаться, я всегда иду только вперед. У меня нет дома.
     - Только вперед? А может, по кругу? Дорога, которая никуда не ведет, не может быть прямой.
     - И в кого ты такая умная и глубокомысленная? – язвительно поинтересовался промир.
     - Трудно сказать… – Наки задумалась, прилежно наморщив лоб. – В сестру, наверное.
     - Но даже от очень умных младенцев терпеть нотации я не намерен.
     - Я не младенец – этой весной мне исполнится двенадцать, - в голосе ее прозвучала горделивая нотка.
     Забавно: выглядела она намного младше – видимо, из-за худобы и маленького роста. Говорила же столь нравоучительно, словно была старше его на полвека.
     - Ты сказала, что сестра любила тебя, но боялась показывать свою любовь. А почему? Разве в любви старшей сестры к младшей есть что-то постыдное?
     Наки смерила его взглядом, каким встречают несусветную глупость.
     - Но ведь это болезнь! Ее могли отправить на лечение, а хуже этого вряд ли что может быть. Впрочем, я забыла, что ты не наш. В твоем родном мире все может быть иначе.
     - Своего родного мира я не помню, но очень надеюсь, что там иначе. Какую болезнь ты имеешь в виду? Есть болезни, называемые по имени богини любви, но любовь сестер уж никак к ним не относится. Или я чего-то не понял?
     - Болезнь – когда один человек не может жить без другого. Или относится к нему с повышенным волнением и заботой. У нас это считается очень плохим и стыдным. Каждый, кто заметит такое – у своих родственников или соседей – должен доложить в специальную службу. На первый раз просто предупреждают, а уж если человек не справляется со своей болезнью самостоятельно и его уличают снова – отправляют на лечение.
     - Интересно… И как же такое лечится?
     - Очень просто: разлучают с тем, из-за кого он болеет, и заставляют работать. Изо дня в день, без отдыха делать что-нибудь скучное и монотонное: пахать землю, давить виноград на вино, скоблить посуду… Человек и вправду излечивается – лет через восемь-десять.
     - Брр, - промир поежился. – Ну и мирок. Нарочно не придумаешь…
     - Неужели тебе не встречались хуже?.. Что-то не верится.
     - Встречались, наверное. Но я старалася в таких не задерживаться подолгу. А как у вас женятся? По расчету?
     - Кто как. Обычно по соседству – так удобнее. Кстати, ты забыл представиться. Как тебя величать?
     - Называй меня Дийк. Правда, это не мое имя.
     - Свое истинное имя скрываешь? – усмехнулась она. - Ну-ну.
     - Да нет, - усмехнулся он в ответ, отзеркалив. – Просто не знаю. Дийком меня называли в самом первом из миров, где обнаружились разумные существа. На их языке это означало «чужой». Я привык: точно и коротко.
     - Что ж, приятно познакомиться, Чужой. Но я не закончила свой рассказ о сестре. Так вот, однажды она не вернулась. Но до этого рассказала мне, что нашла мир, прекраснее которого нет во вселенной. Он называется Алуно. Там водятся дивные животные, не злые и не кровожадные. Людей мало, и они никогда не враждуют друг с другом. Любовь для них не болезнь – а норма. Поначалу мне было дико слышать такое, но постепенно я стала думать по-иному. То, что прежде казалось пугающим и стыдным, стало тем, о чем грезишь. Любовь у них – норма, а болезнью считаются такие вещи, как злость или зависть. Но вылечиваются они просто: от всех болезней там исцеляются, нюхая цветы. Жители Алуно радуются каждому пришлому – ведь он несет внутри себя целый новый мир, а с собой - массу интересных историй. А смерть в их мире так же легка, как полуденная дремота.
     - Таких мест не существует, - с усмешкой отозвался промир. - Я видел сотни миров, и везде одно и то же. Декорации разные, а суть одна. Там, где появляется человек, следом сразу же приходят раздоры и грязь. И если любовь – норма, то норма и ненависть, и предательство и убийство.
     - Я тебе не верю. А ей верю! Сестра говорила, что там летают драконы с крыльями, как у бабочек, лазоревыми и синими. Она звала меня с собой, но тогда я была маленькая и трусливая. И не решилась покинуть дом. Сейчас бы я ушла не задумываясь! Сестра ушла одна и больше не вернулась… А ты можешь попасть в любой мир, какой захочешь?
     - Я никогда не загадываю место, в которое попаду. И я никогда не был в одном и том же мире дважды, - Дийк отвечал осторожно: ему не нравилось русло, в которое повернул разговор.
     Он мог бы многое ей рассказать. Хотя он странствовал из мира в мир без определенных задач и целей, но на его глазах зарождались цивилизации, переживали расцвет и приходили в упадок - и все со стороны, мимо. Дийк редко задерживался где-нибудь дольше месяца-двух - по местным меркам, опасаясь привязанностей, опутывающих рано или поздно липкой паутиной любое живое и разумное существо. Но все же из каждого нового места ему хотелось взять по максимуму того, что оно могло дать. Именно поэтому и здешний холодный мирок он не покинул сразу, а долго брел наугад под недовольное сопение Гоа, увязая в снегу.
     Дийк мог бы поведать о странном и радостном обстоятельстве: попадая в очередной мир, каким-то необъяснимым образом он начинал понимать местный язык и мог говорить на нем. Правда, акцент оставался – слабый, едва уловимый, и наблюдательный человек мог опознать чужака.
     Но он прикусил готовящиеся вырваться слова, предчувствуя просьбу девочки.
     Наки озвучила ее, забормотав быстро и умоляюще:
     - Пожалуйста, возьми меня с собой! Это ничего, что ты не знаешь, куда идешь. Мы обязательно найдем с тобой мир, открытый моей сестрой! Я – потому что знаю, каков он, и верю, ты – потому что умеешь открывать двери между мирами.
     Дийк запоздало подумал, что, видимо, следовало оставить ее в селении: судя по упрямству и выдержке, она прекрасно добралась бы до города одна. А еще лучше было бы удрать отсюда сразу же по прибытии. Тем более что он терпеть не мог зиму.
     Он заговорил, стараясь, чтобы голос звучал твердо и убедительно и в то же время спокойно:
     - Я не могу этого сделать, Наки. Я не знаю, каков будет мой следующий шаг, куда я попаду завтра или через неделю. Быть может, это окажется мир с гигантскими кровожадными чудовищами или эпидемией смертельной болезни. Я не хочу брать на себя ответственность за чужую жизнь. Тем более, столь юную. Не хочу привязываться к тому, кого могу в любой момент потерять.
     Выслушав его и болезненно дернув щекой, девочка заговорила еще торопливей и горячее:
     - Я дам тебе цель, мечту, и твой путь не будет больше похож на метание белки в колесе! Он станет прямым и ровным. И потом, я могу оказаться полезной в пути! Я могу молчать – столько, сколько потребуется, и быть практически незаметной. Я умею готовить, стирать и перевязывать раны, и я никогда не устану. Обещаю тебе!
     - Мне не нужна мечта, а с готовкой и стиркой я и сам в состоянии справиться.
     - Послушай! – не сдавалась она. – Я знаю, я некрасивая. Очень некрасивая – и поэтому ты не хочешь брать меня с собой. Но… - Наки замялась. Пересилив себя, выпалила отчаянно-безоглядно: - Но это пройдет! Меня специально растили некрасивой. Отец и мать были уверены, что сестру рано или поздно у них отберут для лорда, и хотели, чтобы хоть кто-то остался, чтобы помогать им в старости. Меня всегда одевали в обноски, плохо кормили и не разрешали растить волосы – стригли коротко и неровно. Но я изменюсь со временем! Через три года мне будет пятнадцать, и тогда…
     - Прекрати! Эти глупости я даже выслушивать не хочу.
     - Так значит… нет?
     - Нет. Как мы и договаривались, я отведу тебя в город, сдам на руки брату, и мы распрощаемся навсегда.
     – Ты трус, - она отвернулась от костра и от сидящего напротив человека. – А еще – ты живешь не по-настоящему, а понарошку. Вечно идешь, но никуда не приходишь, внимательно слушаешь, но никого не слышишь. Мне стыдно и противно за тебя!
     - И тебе спокойной ночи, Наки.
     Дийк был рад, что отделался малой кровью и не пришлось успокаивать истерику. Подобные просьбы случались у него и прежде, поэтому он положил за правило не упоминать, кто он и что умеет. Если б не загадочная сестра, он и сейчас бы смолчал.
     Решение было стойким и бесповоротным. Но отчего-то, закрыв глаза и провалившись в сон, промир увидел ультрамариновых драконов и растерянную от счастья девочку, шепчующуюся о чем-то с придорожным цветком.
    
     На следующий день к полудню они добрались до города. Он оказался грязным, тесным и шумным. Дийк не любил больших городов, никогда их специально не разглядывал и не смог бы сказать, чем отличается нынешний от множества каменных близнецов, встреченных им прежде.
     - Где нам искать твоего родственника?
     Наки, угрюмо молчавшая со вчерашнего вечера, скупо выдавила:
     - Он служит в охране короля.
     - А имя брата тебе известно?
     - Танис.
     - Не густо, но и на том спасибо.
     Промир подошел к кучке служивых, гоготавших у входа в кабак. Слегка приглушив жизнерадостные звуки, они взглянули на незнакомца с подозрением, а на рыша, словно прилипшего к ноге хозяина, с опаской.
     - Эй, ребята, не подскажете, где я могу найти королевского охранника по имени Танис?
     - Ступай на главную площадь – через две улицы и налево, - ответил, ухмыляясь, самый рослый из них. – Его как раз вчера вздернули. Думаю, еще болтается.
     «Ну, ты и вляпался…» Стараясь говорить бесстрастно и деловито, Дийк осведомился:
     - А за что его?
     - За измену королю, вестимо. А ты ему кем приходишься? Друг, сват, брат?.. – Глаза здоровяка загорелись охотничьим азартом.
     - Да денег он мне должен был. Теперь, уж видно, не отдаст.
     - Точно, не отдаст! – компания расхохоталась, словно услышав славную шутку. – А много должен был? – В голосе солдата прозвучало вялое сочувствие.
     - Прилично. Еще вопрос: а детей тут у вас куда сдают? Сироты которые?..
     Здоровяк с полминуты соображал, затем облегченно осклабился:
     - Ты, наверно, про «скудный дом», говоришь? Это ж надо – «детей сдают», ну ты и шутник! – Вся группа хором порадовалась новой шутке. – Это на самой окраине. Дойдешь до северных ворот, там спроси. Только просто так твоих детей вряд ли примут. У тебя кто – мальчик, девочка?
     - Девочка.
     - Хорошенькая?
     - Пожалуй, что нет, - честно ответил промир. – А какая разница?
     - Разница в том, что больше платить придется.
     - Что ж, спасибо за помощь, служивые.
     - Не за что, парень. Собака у тебя занятная – никогда таких не встречал. Что за порода такая?
     - Горный людоед.
     Дийк ответил, отходя и уже не глядя. Зато оглянулся Гоа и ласково оскалился.
     Когда промир подошел к девочке, застыло ждавшей его на другой стороне улицы, солдат от входа в кабак словно сдуло.
     - Твой брат мертв.
     Наки равнодушно пожала плечами. Ему захотелось затрясти ее, сильно-сильно, и хотя бы таким способом выдавить рыдания, увидеть боль потери: у нее умерла вся семья, черт возьми, а она так спокойна, так отстраненно безжизненна!
     Естественно, он этого не сделал. Чего иного можно ждать от обитателей мира, где за любовь сурово наказывают?
     - Пойдем! Я узнал, где находится сиротский приют местного разлива. Там тебе самое место.
     Она не ответила и лишь покорно затопала за ним, низко опустив голову.
    
     «Скудный дом» (название приюта навевало неприятные ассоциации, но Дийк гнал их от себя) отыскался не сразу. Они долго плутали между одинаково неприглядных зданий, а потом долго стучали в ворота с облезлой краской, пока им не открыла необъятных размеров бабища, закутанная в три теплых рваных платка. Лицо ее было медно-красным, а маленькие заплывшие глазки глядели бессмысленно и сердито. К удивлению Дийка, она оказалась хозяйкой этого заведения.
     Наки после беглого взгляда, брошенного в ее сторону, осталась в неуютном полуподвале почти без мебели, Гоа не пустили дальше ворот, промир же поднялся с начальницей приюта на второй этаж. К судьбе бедной сиротки бабища осталась безучастной, но массивное золотое кольцо с сапфиром оказалось убедительнее его речей. (Дийк всегда таскал с собой несколько ювелирных украшений, подаренных или полученных в награду.) Тетка растаяла и согласилась принять еще одно несчастное дитя под свое теплое крылышко.
     Спустившись вниз, промир застал девочку в той же позе, в какой ее оставили.
     Он присел перед ней на корточки и заглянул в глаза.
     - С тобой будет все в порядке, малышка. Здесь о тебе позаботятся.
     - В порядке… позаботятся, - бесцветно откликнулась та.
     - Ты не хочешь даже сказать мне «до свидания»?
     - До свидания, - она подняла лицо. Оно ровным счетом ничего не выражало. – Спасибо тебе, Чужой - за то, что возился со мной.
     Гоа долго упирался всеми лапами, не желая уходить от ворот «скудного дома». Он скулил и умоляюще заглядывал хозяину в глаза. Дийк подумал с раздражением, что зверь становится слишком сентиментальным и любвеобильным. И оттого неуправляемым. С этим надо кончать…
    
     О том, чтобы двигаться в путь прямо сейчас, не могло быть и речи: он слишком вымотался. Пришлось искать постоялый двор, где его приютили, взяв в оплату какую-то безделушку из другого мира, каких было немало в его рюкзаке.
     Войдя в отведенную ему комнатуху, Дийк остановился перед отполированным медным диском, висевшим у двери. Кто-то находил его лицо привлекательным и даже красивым, кто-то – наоборот. Светло-серые (стальные, как назвала их Наки), глубоко посаженные глаза. В уголках их заметны морщинки, но не густо – значит, он еще молод. А может, не молод, а посто вечен – наверняка он не знал, не помнил. Он никогда не брился, поскольку борода отчего-то не росла. Пепельные волосы, напротив, росли слишком быстро, и он обрезал их после каждого перехода, оставляя вровень с плечами. Горбинка у самого переносья в форме ограненного камушка. Непривычные к улыбке губы, которым явно не хватает красок…
     Путь без цели. Блуждания от мира к миру. А зачем, собственно, нужна эта цель, мечта? Дийк щелкнул свое отражение по носу, и медь зазвенела. Ему и так неплохо живется. Память не тяготит его – никаких ран на сердце. Он и Наки забудет скоро, через два или три мира – как забывал всех своих недолгих друзей и врагов, всех временных подружек. Трудно только уходить, делать первый шаг. А потом нужно лишь не оборачиваться, и все станет легко. Легко, как всегда…
     «Серый – это значит никакой. Не выделяющийся, не живой, не мертвый, вечно гонимый самим собой, непонятно зачем и куда». Дийк бросил тело в постель, не раздеваясь. В голове отчего-то звучали, не желали стираться обидные и злые слова: «Ты трус. Мне стыдно и противно за тебя».
     «Ну и пусть. Это ж надо выдумать: наказывать за любовь изнурительным монотонным трудом! Должно быть, таким путем хитрые лорды воспитывают в народе покорность. Покорность и пофигизм… Да, он чересчур задержался здесь!»
    
     Наки уснула прямо в полуподвале – бабища, видимо, забыла про нее, занявшись другими делами. Сдвинула вместе два стула и свернулась клубочком, накрывшись все тем же неизменным тулупом. Было тихо – остальные томящиеся здесь дети то ли уже спали, то ли были так запуганы, что вели себя неслышней и деликатней мышей.
     На рассвете ее разбудило горячее и влажное прикосновение к щеке. Подняв веки, она встретилась с сияющими золотыми глазищами. От радости и нетерпения Гоа пританцовывал всеми четырьмя лапами. Дийк стоял посередине мелового круга, начерченного на грязных плитах пола. Увидев, что она проснулась, он приложил к губам палец.
     Не дожидаясь приглашения, Наки спрыгнула с неудобного ложа и устремилась к нему.
     - Тулуп не забудь! Там, куда мы попадем, может оказаться холодно.
     Она вернулась за тулупом и снова прошествовала в меловой круг, на этот раз степенно и чинно.
     - А как ты пробрался сюда?
     - Сказал сторожу, что забыл в кармане тулупа кошелек с пятью золотыми, и два обещал дать ему.
     - Ну и удивится же он – когда ни ты, ни Гоа не выйдете отсюда!
     - Вряд ли он способен удивляться. Весь в свою хозяйку.
     - А ты не хочешь забрать то, что заплатил за меня? – деловито поинтересовалась девочка.
     Промир усмехнулся и покачал головой.
     - На поиски рая нужно отправляться с чистым сердцем и легким кошельком. Так что пусть оно останется этой достойной женщине на память о нас с тобой.
     - Я не знаю, что такое рай. Но мир, про который мне рассказывала сестра, мы обязательно найдем.
     - Конечно, найдем. А теперь возьми меня за руку и крепко-крепко зажмурься.
     Он свистнул, но Гоа и сам давно уже прижался к правой ноге хозяина…
    
     ..............................
     Эти сны приходили к нему с регулярной настойчивостью. Они были неприятны, но с ними ничего нельзя было поделать. И он смирился с их появлением, с их присутствием в своем сознании в ночную пору. В этих странных сновидениях не было света и цвета, но были звуки и запахи. И еще - полная неподвижность и гнетущее ощущение абсолютной беспомощности.
     - Анечка, закрой, будь добра, форточку. Думаю, палата достаточно проветрилась.
     - Конечно, Анатолий Семенович.
     - Если что, я буду во второй операционной.
     - Хорошо.
     Запахи… Неживые, резкие, щекочущие ноздри, раздражающие мозг.
     Как же долго тянутся эти сны, как они тягостны и статичны. Они не ранят, но выматывают и гнетут. И еще отчего-то пугают…
    
    
     ИЗУМРУДНЫЙ МИР
    
     - Мне здесь не нравится!
     Наки презрительно дернула верхней губой – обычная ее гримаска недовольства или раздражения.
     Вот уже месяц они шли вместе, и Дийк успел привыкнуть и достаточно хорошо изучить свою спутницу. Что не мешало ему, впрочем, с завидной периодичностью (раза два-три в день) проклинать собственное мягкосердечие, побудившее взять девочку с собой.
     - Кажется, ты начинаешь наглеть, малышка. Прежде ты смотрела на все большими восторженными глазами, а теперь – пресыщенными. Раньше радовалась куску хлеба и худой крыше над головой, теперь же злишься, хотя мы попали в вполне приличное место, где можно поесть, поспать и развлечься.
     - Не знаю, о чем ты. Мне просто здесь неуютно, и всё!
     Наки поежилась. Она успела за время их совместных странствий окрепнуть и даже приодеться. По крайней мере, ощущения нищенки больше не производила и любимый тулуп канул в небытие, замененный легкой беличьей шубкой. Но хотя худоба, заострявшая черты лица, сгладилась, оно оставалось по-прежнему угловатым и непривлекательным.
     Промир огляделся по сторонам. Говоря по правде, он был удивлен реакцией девочки. Она никогда не была капризной, бурно радовалась каждому свеженькому миру, который им открывался. В особый восторг ее приводило открывшееся умение без труда понимать язык аборигенов и изъясняться на нем. (Наки даже заподозрила, что «заразилась» от Дийка его уникальной способностью, и пару раз пробовала начертить меловой круг – не забывая включить в него обоих спутников, и перемахнуть, крепко зажмурившись… но тщетно.)
     Мир, куда они перепрыгнули, наскучив блуждать по фиолетовым джунглям, населенным огромными, незнакомыми и до-разумными существами, не производил отталкивающего впечатления. Напротив. Они очутились в городе, но не задымленном и громоздком, а зеленом, двух-трехэтажном, тенистом. Был вечер. Они брели по извилистой улочке, мощеной булыжником, расцвеченной мириадами огоньков. Кажется, они угодили на праздник – судя по нарядно одетым прохожим, по всполохам музыки, раздававшейся тут и там.
     Дийку здесь нравилось. Не слышно было ни пьяных выкриков, ни ругани, ни шума драк. Не бросались в глаза нищие и калеки.
     - Может, погуляем? Посмотрим, что у них тут за радостное событие? Все такие красивые вокруг и вполне довольные жизнью.
     - Не хочу.
     - По крайней мере, этот мир повеселее твоего собственного. И за любовь тут не наказывают, - он кивнул на парочку, самозабвенно целующуюся на скамейке.
     - Пожалуйста, не уговаривай! Предлагаю найти какой-нибудь трактир и поесть, если ты так этого хочешь, а затем убраться отсюда. Вот и Гоа, по-моему, всеми лапами за мое предложение.
     Рыш и впрямь вел себя неадекватно: пригибаясь к камням мостовой, прижимал круглые уши вплотную к голове и тихонько уныло посвистывал. Или поскуливал? Нюансы его настроений порой трудно было определить с отчетливостью, но радостью тут явно не пахло.
     Уступив их совместному напору и скрепя сердце, Дийк согласился не задерживаться здесь. Ему непонятен был их испуг, но если уж даже зверь реагировал подобным образом, основания, видимо, имелись.
     Трактир под вывеской «Золотая кастрюлька» отыскался без труда. Хозяином оказался улыбчивый и уютно округлый дядька лет пятидесяти, как дитя обрадовавшийся гостям – видно, большого наплыва постояльцев у него не предвиделось.
     - Послушай, у вас сегодня, как я вижу, большой праздник? – утолив первый голод, поинтересовался промир.
     - Откуда ты прибыл, приятель, что задаешь такой вопрос? Разве ты не знаешь, что сегодня день Завершения, сегодня мы отдаем Дань?
     - Ты угадал: я живу далеко отсюда, в такой глуши, что новости до меня не доносятся – иссякают и глохнут на полпути. А тут, видишь, сестренка попросилась в люди вылезти, вот и попали мы с ней с корабля на бал. Так что, не расскажешь ли все по порядку?
     - Что ж, охотно. Интересно, что это за глушь такая, где даже о празднике Завершения не знают? У нас тут каждый младенец еще в колыбели эту историю зазубривает. Ну, слушай, раз так. Лет сто пятьдесят назад наш край терпел великие бедствия. Ты и этого не знаешь? Ну-ну… Северные и восточные границы грызли враги. А с юга обрушилась то ли чума, то ли подобная ей мерзость. Люди распухали, словно от укусов тысяч ос, и умирали в течение трех суток. А тут еще два лета подряд выдались без дождей. Засуха, глад и мор, как говорится… Так бы и вымер, наверное, весь наш народ, но боги послали на выручку удивительного человека. Никто не знал, кто он и откуда. Те, кто его видели, рассказывали, что это юноша, такой прекрасный и светлый, что при взгляде на него сердце становится больше, а душа чище. Имя свое он не открывал, и постепенно все стали называть его Покровитель. Он принес с собой лекарство от чумы и бесплатно раздавал всем, кто еще не умер – и болезнь отступила. Люди стали выздоравливать, а не умирать. Он пообещал отогнать от нашей страны и остальные беды, и не на время, а вовеки веков. За это он попросил короля уступить ему огромный замок в центре столицы и раз в три года отдавать на съеденье семнадцать человек. Но они должны идти на смерть добровольно, без принуждения, зная, что их ожидает. Мужчины или женщины, старые или молодые, богатые или бедные – не важно. Король не решился принять такие условия единолично и устроил совет, где присутствовали представители всех слоев столицы – от высшей знати до сапожников. Исцеление от чумы произвело такое впечатление, что большинство согласилось. Король с семьей переселился из замка в свой загородный дворец и разослал по всей стране гонцов с призывом, не наберется ли семнадцать человек, готовых добровольно пойти на смерть. И был потрясен: пришли не семнадцать, а несколько тысяч. Пришли женщины, изнасилованные врагами и мечтающие избавиться от позора. Пришли матери, потерявшие детей, и жены, оставленные мужьями. Пришли тяжелобольные, годами терпящие муки, приползли на тележках безногие, паралитиков, по их просьбе, приносили их близкие. Покровитель выбрал семнадцать человек, а остальные, разочарованные, разошлись по своим селам и городам. Так была принесена первая Дань. И через полгода после первой Дани Покровитель в тиши подвальных лабораторий замка создал невиданное оружие – прирученный ветер, который умертвлял всех, кого касался, если только кожа не была защищена специальной мазью. И враги были навсегда с позором отброшены и от северных, и от западных границ. Этим же летом случился невиданный урожай – все были сыты и счастливы. Землепашцы продавали излишки с полей соседним народам, и на вырученные деньги покупали нарядные платья, которые не могли позволить себе прежде. Давно это было… - Трактирщик улыбнулся мечтательно, глаза его поплыли в вызванной избытком чувств влаге. - С тех пор так и повелось. Край наш больше не знает бедствий, он благоденствует и процветает. Раз в три года тысячи людей приходят на главную площадь перед замком. Они мечтают о смерти, о почетной смерти, которая оставит их имена в памяти детей и внуков. Они проводят на площади ночь, а с рассветом на среднем пальце семнадцати из них появляется кольцо с изумрудом – это означает, что они выбраны. Весь день и всю ночь избранных осыпают почестями, а с первыми лучами солнца они входят в ворота замка, чтобы никогда из них не выйти.
     - Красиво говоришь! Но что-то зябко мне становится от твоих речей. Чтить как бога какого-то демона-людоеда – и устраивать шоу из таинства смерти…
     Дийк ожидал вспышки гнева в ответ на свое замечание, но его собеседник лишь покачал головой и произнес торжественно и печально:
     - Ты не понимаешь. Ты глуп, чужестранец, либо очень долго прожил в своей глуши и перестал быть человеком. Вот у меня дочка была. Она для меня умерла, когда связалась с тем ублюдком с соседней улицы. Он ее бросил, брюхатую, ребенка она выкинула, а потом приползла ко мне, назад под отцовское крыло просилась, а сама грязная, сивухой за версту несет. Прогнал, конечно. Даже к улице своей запретил приближаться… А потом она снова живой стала – когда на прошлом празднике у нее на пальце кольцо засветилось. За ночь, словно цветок, расцвела! Мы с ней встретились, обнялись, хорошо попрощались, слезами друг друга омыли. Знаешь, она такой светлой стала, какой и в детстве ее не помнил… А ты говоришь, демон-людоед!
     Дийк не стал спорить. Он отставил пустую миску и поднялся из-за стола. Но не выдержала молчавшая до сих пор Наки:
     - А что, разве кроме смерти твою дочь уже ничто не могло исправить? Разве все способы ты перепробовал, любящий отец?..
     Хозяин нахмурился. Девочку он ответом не удостоил, лишь с тяжелой усмешкой заметил промиру:
     - Сестра твоя бойка не по годам. Такие плохо кончают.
     - Пойдем, Наки!
     Дийк вывел упиравшуюся «сестренку» за дверь. Затем вернулся.
     - Я, пожалуй, сниму у тебя комнату до завтра. Сестренка устала – оттого и дерзит. Пусть отдохнет, выспится. А я прогуляюсь. Ночь такая дивная!
     - Иди. Может, кого из избранных встретишь на пути – будет это добрым знаком тебе! Я вот тоже рвусь погулять, попраздновать – да помощника никак не дождусь, чтоб сменил меня – видно шибко ему там весело, дуралею…
    
     Стоило больших трудов уговорить Наки лечь спать. Она требовала покинуть «этот жуткий, этот омерзительный мирок» тотчас же.
     - Во-первых, не в моих правилах уходить из мира в мир на ночь глядя. И ты это отлично знаешь. Во-вторых, ничего страшного с тобой за ночь не случится. Смерть здесь принимают исключительно добровольно, как ты могла понять. Да и Гоа будет рядом. Наконец, в-третьих – терпеть не могу, когда мне диктуют, куда и когда мне идти и что делать.
     Надувшись, Наки молча проследовала в отведенную им комнату и демонстративно улеглась прямо на пол, на старенький коврик, притянув к себе Гоа и проигнорировав пожелание доброй ночи. Рыш тут же засвистел, растерянно и укоризненно, переводя жалобный взор с хозяина на девочку и обратно.
     - Спать, Гоа, - коротко велел ему промир и вышел.
    
     Ночь и впрямь выдалась прекрасная: теплая, но не душная, расцвеченная – помимо огоньков и фонарей – огромной луной и россыпью веснушек-звезд. Дийк любил такие ночи в таких старинных ухоженных городках. Он долго гулял, стараясь не приближаться к центру – на окраинных улочках было тише, да и вместо толпы попадались лишь отдельные прохожие. Был воздух – полный незнакомых, сладких и пряных запахов, были осколки чужих жизней, проглядывавших сквозь распахнутые ставни. Не надо путешествовать из мира в мир, чтобы попасть в иное пространство – достаточно заглянуть в окна дома, мимо которого проходишь, и незнакомое бытие коснется тебя - ласковое или угрюмое, обыденное или глубокое. Впрочем, большинство окон на этот раз были закрыты – как видно, основная масса жителей праздновала, а за стенами оставались лишь немощные и больные.
     Дийк вышел к речушке, прочерчивавшей плоть города темно-зеркальной плетью из плеска и свежести. Здесь было безлюдно и тихо. За спиной высился силуэт высокого здания, в котором не горело ни одного окошка.
     Промир присел на траву, снял обувь и опустил утомленные вечной дорогой ступни в прохладную воду. Прикрыл глаза.
     - Мне можно посидеть с вами?
     Голос был осторожным и чуть надтреснутым, он отдавался в ушах легким звоном. Дийк кивнул, не открывая глаз. Почему-то он был уверен, что увидит кольцо с изумрудом на пальце заговорившего с ним. И точно знал, что не хочет его видеть.
     Придет утро, уже совсем скоро, и он заберет Наки и Гоа из этого больного мира, и вновь будет дорога – к призрачному раю, где водятся синекрылые драконы и растут разумные цветы.
     - Это мое любимое место. Не знал, что встречу здесь кого-то еще – прежде тут всегда было безлюдно.
     - Если я мешаю, мне ничего не стоит уйти, - Дийк отозвался с легким раздражением: здесь и впрямь было хорошо, а возвращаться в трактир и ложиться спать не хотелось.
     - Нет, что вы, не надо! Лучше поговорите со мной: я так редко разговариваю с живыми людьми. А еще лучше – расскажите какую-нибудь историю. Мне кажется, вы должны знать много историй и сказок.
     - Сказок? Да, пожалуй, я знаю их немало. Но какую рассказать вам? Может быть, сказку о большой луне над странным городом, в котором смерть возвели в культ и молятся на убийцу и людоеда?
     - Эта сказка мне знакома, - невидимый собеседник засмеялся – негромко, с полувсхлипами, полувздохами. – Но она еще длится, такие нельзя рассказывать. Вот когда она закончится – другое дело.
     - Иные как-то не приходят в голову, так что простите.
     - Нет, это вы меня простите: вижу, что все же помешал. Мне кажется, мы еще увидимся. Вы показались мне интересным собеседником. До свидания!
     Голос умолк, так и не обретя для Дийка ни лица, ни плоти. Прошелестели удаляющиеся шаги.
     Промир посидел на берегу еще немного, а затем вернулся в трактир.
     Улыбчивого хозяина не было. Вместо него дюжий парень, видимо, помощник, зевая, в полном одиночестве протирал кружки.
     - Тут для вас принесли письмо.
     - Письмо? Для меня?.. Видимо, это какая-то ошибка. Я ни с кем не успел здесь познакомиться, мне некому писать.
     - Мое дело передать, - пожал плечами парень, протягивая плотный конверт. – Хозяин хорошо описал вас, не спутаешь.
     Поднявшись в свою комнату и стараясь не наступить на сладко сопящих на полу Наки и рыша, Дийк распечатал конверт. При свете уличных огней, падавшем в окно, прочел:
     «Я был бы весьма признателен, если бы вы посетили меня в качестве гостя в моем замке. В полдень мой человек будет ждать вас на выходе из «Золотой кастрюльки». Покровитель». Строки были выведены изящным, но несколько расхлябанным почерком. Картину портила жирная лиловая клякса сразу за последней точкой.
    
     Поспать Дийку удалось не более двух часов: на рассвете его разбудил Гоа, шумно требуя выполнить обещанное и недвусмысленно покусывая карман куртки, где лежал заветный мелок. Наки молчала, сидя на полу и вперившись в него дымчатыми сумрачными глазами.
     Промир коротко рассказал о ночной встрече. Затем протянул письмо.
     - И ты пойдешь к нему?!
     - Любопытство – вечный двигатель. Я чувствую, оно изгложет меня изнутри, если я не удовлетворю его требований и не полюбуюсь на загадочного злодея.
     - Ты дурак. Есть вещи, на которые не стоит смотреть, как бы ни тянуло. Наверное, ты любишь глазеть на казни? На виселицы и четвертования?..
     - Не угадала, малышка.
     - Странно! Но раз уж ты все равно пойдешь, тебе придется взять меня с собой. Мало ли, что там с тобой случится, а я не хочу оставаться здесь одна.
     - Сомневаюсь, что со мной может что-то случиться: на добровольную жертву я мало похож, а он, судя по всему, питается именно такими.
     - Все равно я пойду с тобой!
     Зная, что спорить бесполезно, Дийк пожал плечами:
     - Как хочешь. Только не говори потом, что я безжалостно затащил в логово людоеда маленькую слабую девочку.
    
     Когда в полдень они покинули трактир, у выхода их ждал самый обычный с виду человек - плотненький и краснощекий. Пока они шли по городу, он беспрестанно болтал, шутил и дурачился – отчего промир и его спутница чувствовали досаду и напряжение и мысленно желали весельчаку заткнуться. Замок, высящийся в центре площади, выглядел вполне мирно – лишь наглухо сомкнутые створки ворот да ставни на узких окнах портили впечатление. Общий силуэт показался знакомым: Дийк понял, что именно эта махина маячила за его спиной на берегу речки.
     Охрана пропустила всех четверых (считая Гоа) вовнутрь, а разговорчивый проводник завел по винтовой лестнице под самую крышу и остановился у одной из дверей.
     - Вам сюда, - коротко сообщил он, уже без шуток и отчего-то потеряв румяный цвет лица.
     Постучав и услышав слабый отклик изнутри, он открыл дверь, сделал приглашающий жест рукой, а затем испарился, скользнув за поворот коридора.
     - Может, все-таки не пойдем?
     Наки ухватила промира за рукав. В голосе был страх – чуть ли не паника.
     - Хотите – дождитесь меня здесь, - Дийк перевел взгляд с ее лица цвета извести на топорщащуюся на загривке шерсть Гоа.
     - Ну, уж нет! – Задрав подбородок, девочка шагнула за дверь первая.
     Промир вошел следом. Рыш, всем своим видом давая понять, как ему это не нравится, изогнув горбом туловище, замыкал шествие.
     Они оказались в просторной комнате с высокими окнами, наглухо закрытыми темно-лиловыми шторами. Множество свечей хорошо освещали ее. Увидев хозяина замка, Наки охнула и больно вцепилась в ладонь спутника. Дийк не понял, что ее так напугало: ничего устрашающего в этом человеке не было. Удобно раскинувшись в кресле, приветливо улыбался гостям молодой мужчина – по крайней мере, выглядевший молодым, почти юным. Волны золотистых волос, обрамлявших нежный овал лица с младенчески-розовым цветом кожи, светло-голубые глаза под пушистыми ресницами, припухлые губы. Подобных мальчиков и юношей женщины обычно носят на руках, поскольку все материнское – при виде таких губ и таких глаз – оживает в них, перемешиваясь с исконно-женским. Уши юноши украшали серьги с огромными изумрудами, шею охватывало ожерелье в несколько рядов из них же.
     Хозяин, не вставая, слегка поклонился, приветствуя их, и заговорил. При первых звуках голоса Дийк узнал его: Покровитель оказался ночным собеседником, тем самым, в чье лицо он так и не удосужился заглянуть.
     - Рад приветствовать вас у себя в гостях! Располагайтесь и чувствуйте себя…
     Не дав ему договорить, Наки потянула спутника за рукав и демонстративно громко выпалила:
     - Всё, посмотрел? Доволен? А теперь пошли отсюда!
     Дийк никак не отреагировал на грубость девочки. Покровитель – тоже. (Лишь насмешливая улыбка тронула детские губы.) Промир в упор рассматривал существо в кресле. При внимательном взгляде что-то отталкивающее все же выявилось: глаза, хоть и были красивыми и большими, не горели, не искрились - казались двумя медузами, выброшенными из родной стихии. В них не было жизни.
     - Не уходите, пожалуйста! – попросил Покровитель с неожиданным пылом. Он протянул над столом руку и коснулся ладони промира. Белые пальцы оказались сухими и горячими. – Мне не с кем здесь говорить! Я совсем один и соскучился по живым голосам, живым людям. – В негромком голосе была такая тоска, что Дийк всерьез засомневался, чудовище ли перед ним, пожирающее людей, или это какая-то ошибка. – Пожалуйста, пообедайте со мной. Очень прошу вас!
     Взор голубых глаз обратился на девочку. Но, судя по всему, сердце Наки не собиралось оттаивать. Она еще плотнее прижалась к промиру и откликнулась зло и язвительно:
     - Извините, мы не питаемся человечиной! И вообще, нам пора.
     - Вы про мою Дань? – искренне изумился хозяин. – Неужели вы всерьез считаете, что я поедаю их тела?! Пойдемте, я покажу вам!
     Не отпуская ладони Дийка, он поднялся с кресла и потянул за собой. А когда тот остался стоять на месте, переглядываясь с девочкой, потянул сильнее и настойчивее. Промир пожал плечами, Наки хмуро скривилась, но все же они последовали за ним. Гоа, низко опустив морду и цокая когтями по паркету (когда надо, он мог убирать когти и двигаться по-кошачьи бесшумно), опять был замыкающим.
     Покровитель вел их по скупо освещенному коридору, продолжая свои речи:
     - Они приходят ко мне добровольно, когда лишаются последней надежды на достойную и осмысленную жизнь. Мои слова о «пожирании» - всего лишь проверка. Если человек согласен даже на столь позорную смерть – ему и впрямь очень худо. Из тысяч пришедших я отбираю тех, чья жизнь совсем невыносима и ничего нельзя изменить к лучшему. Скажите, вам нравятся изумруды? Мне кажется, драгоценные камни прекраснее людей. Они честнее и чище. Вы знаете, что людские души – при определенных усилиях и умениях – могут стать камнями? Живыми камнями. Правда, изумруды получаются не из всех, далеко не из всех. Но каждый, абсолютно каждый! – чем-нибудь да ценен. Из злобы и ненависти можно извлечь потрясающие по силе яды. А способности и таланты при перегонке и сушке превращаются в дивные пряности, в благовония, в ароматы, навевающие волшебные сны. Лекарство от чумы, удобрения для урожая, смертельные эманации как непобедимое оружие - все это отсюда, от моих драгоценных добровольных жертв… Но вот мы и пришли!
     Хозяин распахнул резные двери, и они оказались в длинной прямоугольной зале. Здесь было очень светло, но не от свечей: сквозь стеклянный или хрустальный потолок дневной свет заливал ее всю. Вдоль стен стояли кресла, в которых сидели люди, казавшиеся крепко спящими. Лица были спокойны и безмятежны, а нарядно одетые тела недвижны.
     - Что с ними?
     Дийк дотронулся до щеки девушки, сидевшей ближе всех к нему. Кожа была теплой, но твердой и гладкой, словно у статуи.
     - Они не здесь, они тут, - Покровитель коснулся своего ожерелья. – И не только…
     - Они когда-нибудь очнутся?
     - Нет. Но это их выбор.
     - Я не понимаю…
     - Зато я хорошо поняла! – Наки выскочила вперед, покинув-таки свое убежище под рукой промира. – Если бы ты ел людей, я презирала бы тебя меньше! Здесь хуже, чем на кладбище. Там могилы для тел, а здесь – для душ. Он делает из них изумруды, он носит бессмертную суть человека на своей шее и в своих ушах! Делает удобрения и яды, пряности и эманации… Воистину, он самое страшное чудовище из всех, кого я встречала или о ком читала! Даже когда человеку совсем плохо, у него остается надежда, что после смерти все изменится: он обретет покой, или попадет в лучший мир, или родится снова и начнет все сначала. А он отбирает эту надежду! Причем у тех, кто больше всех в ней нуждается – у самых обездоленных, самых несчастных…
     - Они счастливы, - спокойно возразил ей Покровитель. – Им хорошо. Иначе они бы не улыбались. Но если ты, самонадеянная и глупая девочка, так уверена в обратном, убей меня! Прямо сейчас. Я не буду защищаться, не позову слуг. Перережь мне горло или вонзи нож в сердце – и целая страна проклянет тебя. Ведь я – Защитник, Благодетель, Покровитель.
     Он пристально смотрел на нее, и в глазах-медузах впервые затеплилось выражение – насмешливое и торжествующее.
     Дийк шагнул вперед, загораживая девочку собой.
     - Мы уходим. Я не хочу ни осуждать, ни оправдывать тебя. Скажу одно: я рад, что этот мир – не мой мир. Нас никто не задержит?
     - Конечно же, нет! – Складки у пухлых губ разгладились, и он снова был – воплощенное благодушие. – Мне очень жаль, что вы не хотите со мной пообедать и продолжить наше общение за столом. И еще жаль, что вы оказались скучнее, чем я о вас думал. От гостей из иных миров я ждал другого! Увы. Я знаю, что для того чтобы уйти, вам требуется лишь одиночество. Посему – прощайте!
     Покровитель развернулся и вышел, оставив их наедине с улыбающимися человеческими оболочками.
     - Нам все же следовало бы убить его! - Наки досадливо вздохнула, наблюдая, как Дийк чертит на узорном паркете меловой круг. – Стало бы чище.
     - Ты уверена, что смогла бы? Что-то я сомневаюсь. И потом, кто знает, больше пользы или больше вреда мы принесли бы этим? – философски заметил промир. – И он когда-нибудь умрет, как все смертные. И возможно, отпустит их всех перед своим уходом.
     - Как бы не так - отпустит! – Девочка возмущенно фыркнула. – Так и уляжется в могилу с изумрудами на толстой шее.
     - Но мы ведь не знаем этого наверняка, верно? Иди же сюда и перестань хмуриться! Впереди нас ждет твой Алуно, твои драконы и бабочки - не стоит забывать об этом…
    
     ................................................
    
     - Анечка, надеюсь, вы следите за профилактикой пролежней?
     - Конечно, Анатолий Семенович!
     - А это что? Вот – под правой лопаткой?..
     - Ой! Сию минуточку…я сейчас же все сделаю…
     Запах. Резкий, въедливый. Чужой…
     Женский голос тороплив и подобострастен. Мужской – с благодушными хозяйскими нотками…
     - Давно хотела у вас спросить, Анатолий Семенович. Объясните, почему мы – и врачи, и медсестры – все еще возимся с ним? Ведь уже почти год в коме валяется. Ясно же всем, что шансов выкарабкаться никаких. Да и родственников никаких. Первый раз такое встречаю, ей-богу.
     - Понимаешь, Анечка, тот человек, что сбил его своей машиной, оказался мало того, что богатым, так еще и альтруистом. Невероятно, но факт! Когда он привез его в нашу клинику, выяснилось, что у пострадавшего нет никаких документов. Шло время, его никто не разыскивал – что с таким возиться? Но благодетель, фактически отправивший беднягу на тот свет, заплатил хорошие деньги, чтобы его не отключали от аппаратуры жизнеобеспечения. Мало того, сам приезжает время от времени, чтобы лично проследить, как мы тут за его подопечным ухаживаем.
     - Да уж. Странные встречаются на свете люди…
     - И не говори, Анечка.
     - И что за несправедливолсть такая: лучше б он мне эти деньги отвалил – на мое живое цветущее тело и его здоровые потребности. А не на овощ безжизненный, который и спасибо-то ему никогда не скажет!
     - Ой, цветущее, Анечка… Прям сил никаких нет.
     - Анатоль… Анатолий Семенович, ну не здесь же! А зайдет кто?..
     - Да кому сюда заходить? Тише… тише… мы по-быстрому…
    
    
     СИРЕНЕВЫЙ МИР
    
     Здесь было хорошо. Они лишь пару минут находились в новом мире, а Дийк шестым чувством уже понял, что здесь удастся отдохнуть – во всех смыслах. А может, они наконец-то нашли то, что так долго искали?..
     Город не город, селение не селение, но подобного места он еще не встречал. Дома – изящные и красивые, каждый не похож на соседний, каждый – изысканное творение зодчества. Сады за живыми изгородями, горбатый мостик через ручей, веселые дорожки, посыпанные разноцветным песком… Люди за изгородями и те, что попадались навстречу, выглядели счастливыми. Нет, они не улыбались поголовно, как фарфоровые болванчики, но глаза их смеялись и тихое довольство сказывалось в каждом жесте и звуке голоса, когда они приветствовали незнакомых странников. Легкие, не стесняющие движений одежды всех оттенков лилового окутывали их тела. И это было немного странно: дома и сады поражали разнообразием, одежда же была одинаковой по цвету для всех.
     - Здесь пахнет весной. Вечной весной…
     Оглянувшись на реплику Наки, промир увидел, что она смеется. Беззаботно, по-детски – не губами и горлом, но кончиками ресниц, взмахами рук, волосами.
     Гоа удивленно принюхивался к какому-то цветку у дороги и был так поглощен этим занятием, что не заметил, как мимо его носа пролетела огромная нарядная стрекоза.
     - Это меня и настораживает. Слишком тут гладко и сладко. Как на картинке.
     - Ты скептик, Дийк. Тут здорово! Может, это и есть тот самый мир, о котором мне рассказывала сестра? Может, мы его наконец-то нашли? И я вот-вот обнимусь с сестренкой…
     - Разучила новое слово, малышка, и теперь им щеголяешь? Я не скептик. Я реалист. Мне с трудом верится в существование Алуно, поскольку я слишком многое успел увидеть, слишком во многом разочаровался. Но буду только рад, если ты окажешься права и утрешь мне нос. Я не гордый! Пойдем познакомимся с местным населением.
     Наки согласно тряхнула головой, и они направились к ближайшему дому. Он был нежно-зеленого цвета, а формой напоминал половинку торта: гладкая стена с тремя высокими окнами и дверью, а на крыше – нагромождение башенок, балкончиков и резных статуэток. Было странно, как держится вся эта конструкция, отчего не рухнет от ветра, сложившись, словно картонный дворец.
     Им даже не пришлось стучать: стоило взойти на крыльцо, как дверь распахнулась. За ней стояла молоденькая девушка, смотревшая с такой искренней радостью, словно они были горячо любимыми долгожданными гостями. Она была высокой, почти вровень с промиром, не красивой, но милой: водопад медовых волос, ямочки на щеках, крупные черты лица, неправильные, но настолько славные, что на них нельзя было смотреть без улыбки.
     - Заходите! Еда уже на столе. Я ждала вас чуть раньше, поэтому хлеб успел остыть, но он все равно свежий и вкусный.
     Дийк замялся: ясно как божий день, что их с кем-то спутали. Славная девушка обозналась, приняла за других – но до чего не хотелось развеивать ее заблуждение, прогонять оживление и радость с милого лица.
     - Простите, но вы нас с кем-то спутали! – вывела его из затруднения Наки.
     Ее слова прозвучали извиняющимся тоном – словно в заблуждении девушки была львиная доля их вины.
     - Спутала? – Девушка на секунду задумалась, но затем лицо ее осветилось той же дружелюбной улыбкой. - Нет, это невозможно. Я видела вас сегодня во сне, а мои сны всегда сбываются. Ты – Наки, - она провела ладонью по волосам девочки, и та впервые на памяти промира не отдернулась брезгливо от прикосновения чужого человека. – Ты упрямая и отважная, и еще ты абсолютно уверена, что всегда и во всем права. А ты – Дийк, - его она не коснулась, лишь задержала подольше взор, ласковый и задумчивый. – Вечный странник, который разучился мечтать и надеяться. А ты Гоа, - девушка присела на корточки перед рышем, заглянула в золотые глаза и почесала за ухом. – Верный, как все из твоего племени. И красивый. А я Уни! Ну, так как? Может, все же не будете стоять на пороге, раз мы со всем разобрались?
     - Скажите, ваш мир случайно называется не Алуно?
     Промир задал этот вопрос, уже войдя в дом следом за девушкой. Здесь было очень светло: и стены, и крыша оказались из полупрозрачного материала, и мириады солнечных зайчиков расцвечивали все вокруг в цвета майской зелени и июньских одуванчиков.
     - Нет, мы называем наш мир Дилль. А что это за место, о котором вы говорите? Никогда о таком не слыхала.
     - Да так, очередная детская выдумка.
     Дийк покосился на Наки, но та, если и обратила внимание на его реплику, то предпочла не комментировать ее.
     - Если хотите, можете задать свой вопрос завтра Принцессе.
     - А разве нас так вот запросто пустят к царственной особе? – удивился промир.
     Они уже сидели за столом, заставленным простой, но очень аппетитной на вид едой. Дийк и Наки были не на шутку голодны, так как в неприветливом и скудном мире, откуда они перебрались сюда, им не удалось перехватить ничего сытнее черствого хлеба и пучка колосьев.
     - Почему нет? – в свою очередь удивилась Уни. – Принцесса выслушает любого, кто к ней придет, и ответит на любые вопросы. Конечно, на которые знает ответы.
     Она отломила ломоть мягкого душистого каравая, густо намазала сметаной и протянула Дийку. Наки справилась с этим же самостоятельно. Гоа свой ломоть аккуратно отнес в угол, чтобы не запачкать яркий половичок.
     - А как же король и королева? Почему у вас всем заправляет дочь, а не ее родители? – Этот вопрос прозвучал глуше первого, так как произносился с набитым ртом.
     - Королева была давным-давно. Она сделала наш мир таким, каков он сейчас. Она сделала людей людьми. Королева была великой правительницей, подобных ей не бывало прежде и никогда не будет. Но она давно умерла. Мы чтим ее память, и все, кто правил и правит после нее, называются принцессами, так как им никогда не стать подобными ей.
     - Занятно. Выходит, у вас все время правят женщины?
     - Какой мудрый мир! – Наки одобрительно фыркнула в свою тарелку, наполняя ее чем-то белым, сладким и рассыпчатым. – Я давно подозревала, что мир не может быть идеальным, если им правят мужчины. Они не способны созидать и беречь, их цель – разрушение, вечное и бессмысленное.
     - Нет, почему же? – рассмеялась Уни. – У нас бывают и принцы. Это не важно. Владыкой становится самый достойный, а пол его значения не имеет. А таких мужчин, о которых ты говоришь, Наки, здесь нет.
     - Не может быть! – не поверила девочка.
     - Может, может. Вот поживешь здесь подольше и сама в этом убедишься!
     Они еще долго беседовали, попутно поглощая еду – густые свежие сливки, незнакомые овощи или фрукты (по вкусу невозможно было определить точно), фигурки из разноцветного мягкого сахара. Дийк и Наки узнали, что Дилль – и город, и страна. За его пределами люди не живут, там обитают только текры (произнося это слово, девушка скривилась). Но на вопрос, кто или что это, отчего-то не ответила. За каменной стеной, которой обнесен город, тянется бескрайняя пустыня. В ней почти нет воды, очень мало растений, и земля практически мертвая. Когда-то, до Королевы весь край был почти таким же. Землепашцы воевали друг с другом за лучший клочок земли, а пастухи - за пастбища для скота. Жизнь была безрадостной и тяжелой - люди лишь беспрестанно трудились, чтобы хоть как-то прокормить себя и детей, да то и дело дрались друг с другом. Но пришла Королева, и все изменилось. Она отделила людей от текров. Люди построили стену, разделившую Город и пустыню. Труд стал в радость – и все вокруг расцвело. Искусство стало одним из главных занятий, а красота и гармония – основными принципами устройства жизни.
     Когда Дийк поинтересовался, отчего все жители носят только сиреневые одежды, Уни поведала, что это был любимый цвет Королевы. Таким образом они чтут ее память и отдают ей дань уважения.
     Перепробовав всё выставленное на столе, Наки принялась отчаянно зевать, и хозяйка с ласковой улыбкой проводила ее в соседнюю комнату. Девочка упрямилась и упиралась – но больше по привычке, и усталость взяла свое. Гоа занял обычное место, свернувшись у нее в ногах, и промир в очередной раз подумал, что девчонка основательно разбаловала его зверя.
     Наки заснула мгновенно, зверь тоже (мелодичный свист практически сразу перешел в сопение), а Дийк и Уни продолжили беседу.
     В какой-то момент промир почувствовал, что не может оторвать взгляда от милого лица хозяйки. Он понял, что безумно устал от своих странствий и хочет остаться здесь – чтобы перебирать пальцами волосы цвета меда, ощущая исходящий от них смешанный аромат травы, молока и сладостей. Уни смеялась, даже когда он целовал ее, и солнечные зайчики ее смеха перебегали по стенам и потолку, теплым потоком омывая душу…
     - Нет-нет! – мягко высвободилась она, когда Дийк хотел взять ее на руки и отнести на ложе.
     - Но почему? У тебя есть жених? Ты кого-то любишь?..
     - Нет – в смысле, не сейчас. Чуть позже. Когда ты станешь человеком! – Нежной улыбкой Уни смягчила свой отказ. – Это будет, мой милый, это обязательно будет!
     - Но я и так человек, - растерялся Дийк.
     - Еще нет… - ласково пропела она и, поцеловав на прощанье в недоумевающий левый глаз, выскользнула из комнаты.
    
     Проснулся он поздно. Уни, напевая, занималась хозяйственными делами где-то за стеной. Дийк прислушался к ее голосу, размышляя о том, что казавшееся вчера дивной сказкой сегодня обрело послевкусие – непонятное, странное, не дающее полностью расслабиться и отдаться нежности и красоте этого мира. Так, как делала Наки, чей звонкий хохот доносился со двора. Никогда прежде на его памяти не была она такой раскованной и счастливой. Отчего же он не может чувствовать себя так же? Что мешает ему наслаждаться – неужто последняя фраза Уни перед ее уходом?..
     Промир постарался отогнать тревожные мысли и сладко потянулся, зевнув с подвыванием. Услышав, что он проснулся, Уни влетела в комнату, присела на кровать и легким поцелуем коснулась припухшей от долгого сна щеки.
     - Вставай, лежебока! Ты проспал завтрак. Но ничего страшного: Принцесса тебя накормит. Она уже ждет тебя. Наки, наверное, брать с собой не стоит: она разыгралась с соседскими детьми и собирается прогуляться с ними до озера. Думаю, это ей интереснее – она ведь совсем ребенок.
     - А где твои родители, Уни?
     Дийк одевался неспешно - ему нравилось никуда не торопиться. Даже если его ожидает сама Принцесса, это еще не повод суетиться и портить себе те утренние мгновения, когда тело уже бодрствует, а душа наполовину спит, и от этого все вокруг кажется слегка размытым и бесформенным.
     - Они устали и ушли. У нас все так поступают: как только начинают чувствовать, что жизнь не приносит больше радости, а только утомляет – уходят.
     - Куда?
     - Не знаю. Но когда придет время, и я пойму, что мне пора, я уже буду знать, куда идти.
     - Ты не скучаешь по ним? Не грустишь?
     - Скучать? Грустить? – Девушка нахмурилась. – Я не знаю таких слов. Что они обозначают? Это слова из твоего мира?
     Дийк промолчал, потрясенный. Он не представлял, как объяснить эти понятия тому, кто ничего о них не знает. Да и возможно ли вообще такое?..
     - Уни, а ты знаешь, что такое боль? – спросил он после паузы. – Это слово тебе знакомо?
     - Конечно! - Девушка облегченно рассмеялась. – Когда я вчера крошила к обеду овощи, порезала руку, и мне было больно. Правда, недолго: я помазала ее мазью, и рука перестала болеть.
     - А ты знаешь, что такое душевная боль?
     - Странный ты! Как может душа болеть? Ведь ее нельзя ни порезать, ни обжечь. Такого не бывает.
     - Понятно…
     Дийк почувствовал неизъяснимый страх, почти ужас. И пугало его не что-нибудь, а смеющаяся девушка с милым и добрым лицом.
     - Вопросов больше не имею. Что ж, нельзя заставлять Принцессу ждать – я готов. Можем отправляться во дворец. Или в замок.
     - Глупый, никуда отправляться не надо. Проходы во дворец есть в каждом доме.
     Уни повела его за собой на второй этаж. В совершенно пустой комнате стояло большое зеркало. Над ним – портрет в полный рост женщины зрелых лет в строгом темно-лиловом платье. Лицо ее было добрым и задумчивым, а над высоким лбом блестела маленькая серебряная корона.
     Девушка провела ладонью по зеркальной поверхности, и она пошла рябью, а потом и вовсе пропала, явив взору другое помещение. Статная и величественная госпожа с седыми волосами, поднятыми в высокую прическу, ждала его по ту сторону рамы.
     - Иди! – Уни слегка подтолкнула его в спину. – Я тебя здесь подожду. Когда захочешь вернуться, попроси Принцессу, и она покажет, как попасть обратно.
     Дийк шагнул вперед.
     Принцесса приглашающим жестом показала на кресло напротив себя.
     - Приветствую вас, странник. Уни сказала мне, что у вас есть вопросы.
     - Да, вчера было несколько, а сегодня с утра нарисовалась еще парочка.
     Промир знал за собой одну особенность: чем выше титул его собеседника, тем сильнее он начинает… нет, не дерзить, но говорить независимо и раскованно. То была своего рода защита от блеска и мишуры сильных мира сего, от их возможных посягательств на его драгоценную свободу. Вот и сейчас он ответил нарочито небрежно, с насмешливой улыбкой.
     Принцесса никак не выразила неудовольствия его тоном, напротив, улыбнулась в ответ, и совсем без иронии. На щеках ее обозначились такие же ямочки, что и у Уни. И выражением лица она напоминала его милую хозяйку, хотя была старше той лет на тридцать.
     На стене, как и в доме Уни, висел большой портрет Королевы. Сравнивая двух правительниц – бывшую и настоящую, Дийк отметил, что кроме цвета одежды у них не было ничего общего. Круглые глаза Принцессы лучились легкомысленным весельем. Важной и величественной она могла показаться лишь в первый момент. Пожилая девочка – такое определение хотелось ей дать. Даже высокая прическа серебристых волос, как оказалось при ближайшем рассмотрении, венчалась вовсе не короной, но двумя розовато-лиловыми бантиками.
     - Вот и хорошо! Но не обсуждать же важные дела на голодный желудок? Мне кажется, вы еще не завтракали, и мне бы хотелось попросить вас разделить со мной мою скромную трапезу. Обычно я встаю поздно, и завтрак у меня не утром, а днем.
     Промир пробормотал слова благодарности.
    
     Стол во дворце не сильно отличался от стола его хозяйки – и набором блюд, и посудой. Было много сладостей и фруктов, а в качестве напитков преобладали сливки и виноградный сок. Подававшие еду слуги двигались быстро и весело, и даже слегка пританцовывали, лавируя между мебелью и позванивая подносами, словно бубнами.
     Насытившись, Дийк с удовольствием откинулся на спинку кресла и обратил выжидающий взор на сидевшую напротив женщину. Принцесса промокнула испачканные вишневым сиропом губы салфеткой, затем с мечтательно-рассеянным выражением принялась сворачивать из нее то ли кораблик, то ли журавлика.
     - Тело ваше насытилось, и теперь ждет насыщения душа, не так ли? Задавайте же свои вопросы. Я внимательно слушаю.
     - Расскажите о вашем мире. Что должно было произойти, чтобы он стал таким, как теперь?
     - Вам понравилось у нас? Конечно, да, иначе и быть не может. Вы можете остаться здесь, и ваша милая девочка тоже. Мы всегда рады гостям, которые согласны стать людьми.
     Кораблик, видимо, не получился, и Принцесса смяла салфетку в комок и метким щелчком отправила в пустую тарелку.
     - Я и так человек.
     - О нет. Еще нет, - она покачала головой (лиловые банты запорхали, словно две бабочки), смягчая свое отрицание улыбкой. – Послушайте, и сами все поймете. Тем более что вы просили рассказать историю нашего мира. Не так ли?
     Промир кивнул:
     - Буду весьма признателен за ваш рассказ.
     - Наша Королева, - движением подбородка Принцесса указала на портрет, - о которой, думаю, вам уже поведала Уни, была великим ученым. В то время, в которое она жила, наш мир представлял собой не лучшее зрелище: неурожаи, междоусобные войны, болезни. Леса вырубались, почва оскудевала, люди умирали чаще, чем рождались. Королева долго раздумывала об этом и пришла к выводу, что виной всему несовершенство человеческой природы. У каждого человека в душе есть хорошее и плохое, темное и светлое – у кого-то больше света, у кого-то тьмы. Королева изучила все умные книги, которые смогла достать, и в конце концов нашла способ, как отделить одно от другого, тьму от света. Это достигалось путем особой операции. Отделенная от света тьма поначалу уничтожалась. Но люди, подвергшиеся операции, спустя несколько дней отчего-то заболевали, и вылечить их не удавалось. К счастью, таких было немного: очень скоро Королева разобралась, в чем дело, и тьму стали сохранять. Так появились текры.
     - Текры? – переспросил Дийк. – Уни что-то говорила на их счет - но что это есть такое, я не понял.
     - Вы и не смогли бы понять – текры есть только в нашем мире, и нигде больше. Название им дала Королева. Поначалу операция была долгой и сложной, но со временем становилась все проще и безболезненнее. В числе самых первых Королева провела ее на себе – конечно, с помощью мудрого лекаря, которому безусловно доверяла. Затем - на своих близких. В конце концов все ее подданные стали людьми, отделив себя от текров. Теперь такая операция проводится сразу после рождения, и уже младенец становится человеком – светлым и чистым, свободным от тьмы и зла.
     - Вы хотите сказать, что за стенами города бродят ваши же части?..
     - Не совсем так. Но в целом верно. Не стоит их жалеть, странник, ведь это не люди. У них нет души – за стенами города обитают лишь сгустки тьмы, злобы и ярости - всего того, от чего издавна мечтал избавиться человек.
     - Сгустки тьмы… вашей тьмы! – которую вы вселяете в какие-то иные тела?
     - Тела домашних животных. Новорожденных телят, ягнят, поросят. Конечно, после этого они перестают быть домашними животными, кроткими, приносящими пользу. Становятся отвратительными - и внешне, и внутренне.
     - Бедные ягнята и поросята… Но ведь вы отсекаете не только тьму! А также способность страдать, печалиться. Сужу по моей милой хозяйке.
     - Это тоже негативная способность, тоже тьма. Когда вы станете одним из нас, станете человеком - вы почувствуете, насколько легче и приятнее жить без всего этого груза.
     - Постойте, вы хотите сказать, что и меня подвергнут этой вашей операции?!
     - Конечно. Но не стоит бояться: как я уже сказала, теперь это делается быстро и безболезненно.
     - А если я откажусь, вы выгоните меня в пустыню, к текрам?
     - Конечно, нет! – Принцесса укоризненно рассмеялась. Она беспечно теребила аметистовое ожерелье, длинное, спускающееся до пояса, – то завязывая на нем узелки, то расплетая. - Вы просто покинете наш мир. Превыше всего мы ценим свободу – как свою собственную, так и чужую. Только зачем вам это? Вы ведь давно путешествуете, скажите: встречался вам мир, подобный нашему? Только честно. Это просто чудо, что вы к нам попали. У нас нет ни войн, ни голода, ни болезней, ни отчаянья. Даже слов таких нет – в памяти большинства моих подданных. Нам незнаком страх смерти, мучающий разумных существ от начала времен. Смерть здесь приходит вовремя, долгожданной гостьей, прекрасной и ласковой, а не безносой старухой с косой и чумным дыханием… Впрочем, я даю вам время подумать. Не хочу торопить с выбором. Посоветуйтесь со своей маленькой спутницей – по словам Уни, она умна не по годам.
     - А можно мне взглянуть на этих ваших текров? Можно побывать за стенами города?
     - Если вы пойдете туда в одиночестве, вас растерзают на части. Но вы можете пойти со мной: каждый вечер я пою для них с западной городской стены.
     - Поете? – изумился промир. – Но зачем?
     - Это один из заветов Королевы. Мы не все их понимаем, но, тем не менее, стараемся неукоснительно соблюдать.
     - Я пойду с вами. Думаю, это будет любопытное зрелище.
     - Тогда вы можете пока осмотреть мой дворец. Я сама найду вас, когда придет время. А сейчас прошу извинить: меня ждут дела.
     Принцесса поднялась с кресла, шурша одеждами, на миг обретя величавость, приличествующую ее сану. Впрочем, светло-лиловое платье с обилием оборок, оказавшееся чересчур пышным и не слишком длинным – тут же нарушило это впечатление, как и бантики в волосах, и перепутанные нити аметистов…
    
     Дийку всегда казалось, что в королевских дворцах должно быть полно народу – охрана, фрейлины, придворные, – но за все то время, что он гулял, ему встретился лишь один задумчивый юноша, сидевший на широком подоконнике и что-то вдохновенно строчивший в длинном свитке. Он даже не заметил промира - настолько был поглощен своим занятием.
     Но это оказалось не единственной странностью дворца. Живая природа здесь так плавно и незаметно переходила в творение человеческих рук и обратно, что грань не всегда можно было различить. Дийк проходил по залам, где колоннами служили огромные дубы и платаны, а их причудливо переплетенные ветви заменяли потолок. Причем часть деревьев была натуральной, а другая – искусно стилизованными изваяниями из малахита и нефрита. В другом месте прямо посередине зеркального пола был вырезан овальный пруд – настоящий пруд с кувшинками, темной илистой водой и парой черных лебедей с красными клювами. При виде промира птицы издали предупредительное шипение и забили по воде крыльями, роняя острые смоляные перья…
     Дольше всего Дийк задержался в зале с зелеными и желтыми шарами. Огромные, бесшумные, они то взмывали вверх, к потолку, выложенному мозаикой из кусочков янтаря разных оттенков, то опускались к узорному паркету. Он не мог понять, что это и для чего служит. Дотронувшись до одного из шаров, промир почувствовал, что поверхность его теплая и влажная. Она была приятной на ощупь, но сказать, живое это существо или искусственное, он бы не смог.
    
     В зале с загадочными шарами и нашла его Принцесса. В рассматривании причудливых интерьеров дворца Дийк не заметил, как прошло полдня. Приветливо улыбнувшись и качнув прической с бантами, правительница поманила его за собой. Она поменяла наряд: теперь статную фигуру облегало строгое и длинное платье, совсем как у Королевы на портрете.
     Когда они подошли к зеркалу, сквозь которое промир попал во дворец, Принцесса протянула ему платок, влажный и пахнущий чем-то острым, но приятным.
     - Воздух там очень ядовит, - объяснила она. – Нужно обмотать этим нижнюю часть лица, чтобы не отравиться.
     - А вы?
     - Мне это не грозит. Как не будет грозить и вам – если вы сделаете правильный выбор.
     Дийк послушно обмотал платком ноздри и рот. Принцесса провела ладонью по зеркальной поверхности, а затем шагнула за резную раму. Промир последовал за ней.
     Они оказались на гребне городской стены, широкой, обнесенной резными дубовыми перилами. Разница между городом и загородом была огромной. За их спинами цвели сады, высились чудесные дома, окруженные мостиками и беседками. Впереди же простиралась – нет, не пустыня, как говорила Уни, но бесконечная свалка. Бесформенные груды железа и пластика, искореженные ржавые механизмы, осколки посуды, лохмотья, ветошь…
     По грудам мусора ползали уродливые создания. Объединяло их всех одно – чувство омерзения, возникавшее даже при беглом взгляде в их сторону. Сходство с животными, в чьи тела заключили отрезанную человеческую тьму, было самым отдаленным: одни текры отличались толщиной, крошечными гноящимися глазами и мятой лепешкой вместо носа, другие, наоборот, были чрезмерно худыми, словно иссушенными, с вытянутыми конечностями с несоразмерно большими копытами. Кое-кто был покрыт клочковатой свалявшейся шерстью, иные - голые, грязно-розовые и серые, усеянные язвами и паршой, третьи же производили впечатление существ с недавно содранной кожей.
     Вся эта отвратительная живая масса пребывала в движении. Текры выискивали что-то в грудах мусора, торопливо спаривались, дрались, пожирали поверженного соседа. Над бескрайней шевелящейся свалкой царили соответствующие звуки: подвывание, рев, скулеж, кашель, мычание, истерический хохот, зубовный скрип…
     Промир почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Даже повязка не спасала от всепроникающего смрада. Отвернувшись от ужасного месива, он спросил:
     - Чем они питаются?
     - Все объедки и пищевые отходы по трубам спускаются сюда из города, - объяснила Принцесса. – Впрочем, среди них есть и плотоядные: нападают на тех, кто послабее, кушают друг друга – как вы сами можете видеть.
     Ее улыбчивое лицо оставалось беззаботным и благодушным – ни следа отвращения или страха.
     Тем временем внизу происходило некое оживление. Завидев их с Принцессой, текры начали сползаться в кучу – или толпу, к подножию стены.
     Принцесса сделала шаг вперед, вплотную к ограждению и возвела глаза к небесам с заходящим светилом – поверх шевелящегося живого и неживого мусора. Подняв руку, она растрепала свою прическу (два бантика – двумя бабочками спланировали вниз) и запела. У нее оказался красивый голос – звучный и чистый. Слов не было, но мелодия, привольно заполняя пространство, дарила ощущением гармонии, покоя и неги.
     Промир поразился перемене, произошедшей с ней: Принцесса больше не казалась инфантильной пожилой девочкой. Парящий над свалкой голос, пылающие глаза, глубоко вздымающаяся грудь – производили впечатление уверенной и вдохновенной силы.
     Текры, сплотившись еще теснее, в один шевелящийся серо-бурый комок, тянули вверх уродливые конечности. Они пытались подпевать ей, но глотки издавали лишь нечленораздельный вой. Они закатывали глаза, они дрожали в экстазе: жирные - как желе, худые – как струны…
     Принцесса замолчала. Песня оборвалась слишком резко, и твари у подножья стены издали громкий единодушный вопль. Он был полон такой муки, что в груди у Дийка всё перевернулось – на этот раз от жалости.
     - Пойдем!
     На плечо ему легла маленькая повелительная ладонь. Но промир не сразу оторвал взор от клокочущего моря текров, отвратительных мерзких текров, что продолжали тянуть уродливые лапы, копыта и пальцы к единственному прекрасному, что было доступно для них. Ему вдруг подумалось, что среди них есть и частичка Уни – ее печаль или вспыльчивость, слезы одиночества или лень - и он с содроганием осознал, что никогда больше не сможет прикоснуться к ней, не испытав при этом отвращения.
     Дийк повернулся и молча последовал за Принцессой. Ее растрепанные серебристые волосы подрагивали на плечах в такт походке – так бодр и беспечен был ее шаг…
    
     Наки никогда в жизни не проводила время настолько весело. Дети, с которыми она гуляла по окрестностям, не шли ни в какое сравнение с мальчишками из ее селения. Они не обзывались, как те, не норовили в игре подставить ножку или дернуть за волосы. И еще они совсем не боялись рыша, который был радостно удивлен этим обстоятельством.
     Девочка долго плескалась в озере с водой небесной голубизны, брызгаясь и плавая наперегонки с новыми друзьями, а потом они развели костер на берегу и до темноты рассказывали друг другу смешные истории. Счастливая и усталая до ощущения невесомости, она вернулась в дом Уни поздним вечером.
     Дийк встретил ее и Гоа неприветливо. Он был таким угрюмым, словно провел день не во дворце Принцессы, а на соляных копях.
     - Собирайся! Мы уходим.
     Наки мгновенно ощерилась. Ей нигде еще не было так хорошо, так уютно и радостно, а он требует уходить отсюда? Да по какому праву?!
     - Хочешь – уходи, а я никуда не пойду! Мне здесь нравится.
     - Дурочка. Это не настоящий рай, это лишь иллюзия! Ты хочешь всю жизнь прожить в иллюзии, в подделке, так и не увидев настоящего?
     - Мне здесь хорошо, мне никогда не было так хорошо! – запальчиво возразила она. – Я не хочу больше ничего искать, не хочу никуда идти. Я устала!
     - А как же твоя сестра?
     - Что я слышу? – язвительно рассмеялась Наки. – Разве не ты всегда твердил, что я глупая мечтательница и никогда не найду ни сестры, ни Алуно?
     - Не совсем так. Но пусть, ладно. Послушай, малышка, ты не знаешь главного. Они не настоящие, жители этого мира, они не полные, понимаешь? И тебя такой сделают. Небольшая операция – и ты станешь доброй, милой, всегда улыбающейся, а то, что кажется им в тебе ненужным и темным: дурные черты характера, грустные мысли, тяжелые воспоминания – они отрежут и наградят этим новорожденного теленка или ягненка. И он, превратившись в нечисть, уродливую и бездомную, будет корчиться за городом, на огромной свалке, среди мириадов таких же. Это не выход, понимаешь? Мы должны сами справляться со своей тьмой, сами проживать свои страдания. Их нельзя просто так отрезать, выбросить и забыть.
     - А может, я хочу так? Может, я хочу легко и быстро? Как ты смеешь решать за меня? Тебе не нравится этот мир – ну, и пожалуйста! Путь открыт, твой мелок всегда при тебе. Решать за меня ты не имеешь никакого права!
     - Ты права, - помолчав, сказал Дийк. – Ты действительно вправе решать сама, где тебе жить и что делать. Пойдем, Гоа!
     Рыш подполз к нему на брюхе, издавая тихий скулеж, призванный растопить ледяное сердце хозяина: ему было очень жаль расставаться с девочкой, которая так часто чесала его за ухом, старалась угостить вкусненьким и никогда не кричала. Но ослушаться хозяина зверь не мог. Промир был для него всем – и вожаком стаи, и отцом, и богом.
     - Ах, да! – крикнула вослед им Наки. – Чуть не забыла тебя поблагодарить.
     Дийк обернулся.
     - За что?
     - За то, что ты передумал и забрал меня тогда из «скудного дома». Благодаря тебе я не закончу свои дни в солдатском борделе.
     - Каком борделе? Ты бредишь?..
     - Только не говори, что ты не знал, что всех мальчиков, попавших в «скудный дом», делают пушечным мясом для разборок лордов, а девочкам нет иного пути, кроме как в солдатский бордель. Когда им исполняется четырнадцать, красивых выкупают, некрасивых же отдают даром, избавляются, как от мусора. Или ты не знал этого?
     Промир не ответил. С проступившей на скулах краской он медленно повернулся и продолжил свой путь.
     - Эй! – снова крикнула Наки. – Так ты знал или не знал?!..
     Не оборачиваясь, он вышел за дверь нарядного, похожего на праздничный торт домика и замер в уютном дворике, мощеном мраморными плитами цвета кофе со сливками. Ему было на редкость досадно и противно. Дийк ненавидел себя – за то, что накричал на глупого ребенка, ненавидел Наки – за тупое упрямство, ненавидел весь мир – за последние ее слова. Рука дрожала, и начерченный круг получился неровным, больше смахивавшим на корявый овал.
     - Ты уже уходишь? Но почему?!
     Уни стояла на крыльце, удивленная и непонимающая. Она шагнула к нему и хотела доторонуться, но Дийк отшатнулся, словно от прокаженной.
     - Пожалуйста, не надо.
     - Ты так на меня смотришь, словно я превратилась в животное, или у меня отросла вторая голова. Что я тебе сделала? Оставайся! Тебе вовсе не обязательно жить со мной. Если я тебе разонравилась, ты можешь найти кого-нибудь другого. Или можешь попросить Принцессу, и она выделит тебе участок земли, и ты построишь себе дом, какой захочешь. Как только ты станешь человеком, ты обретешь все права, какие есть у нас, жителей Дилль.
     - Пожалуйста, оставь меня.
     Дийк говорил очень тихо. Он пытался взнуздать себя, чувствуя, что еще немного – и сорвется, совершит что-то резкое и непоправимое.
     - Я не понимаю, но ухожу – раз такое твое желание. Мне будет тебя не хватать, странник!
     Уни улыбнулась ему на прощанье – легко и беззаботно, как всегда, и вошла в дом, плотно прикрыв дверь.
     Промир потянулся к мелку, чтобы начертить более ровный круг. Внезапно его охватила апатия, безразличие ко всему и всем. Апатия и тошнота… Он замер, застыл, безвольно опустив руки.
     В ладонь ткнулся недоуменный влажный нос Гоа. И тут же зверь радостно взвизгнул.
     Дийк поднял голову, зная, кого увидит.
     - Ты пришла, чтобы сказать «прощай»? Не стоит: не люблю мелодраматических сцен.
     - Я пришла, чтобы уйти с тобой. Не потому, что это нужно мне. Просто без меня ты станешь таким, как был, и никогда не найдешь Алуно. Так что можешь начинать меня благодарить и говорить, какая я хорошая и самоотверженная, прямо сейчас.
     - Я займусь этим позже, когда мы выберемся отсюда. А когда вдоволь рассыплюсь в благодарностях, так тебя проучу, что ты долго сидеть не сможешь. Потому что ты самая упрямая и несносная девчонка из всех, кого я когда-либо встречал. А видел я многих, можешь мне поверить!
     - Звучит как комплимент.
     - Это не комплимент, а предупреждение.
     Дийк поднялся на ноги. И тошнота, и апатия куда-то исчезли…
     .........................................
    
     - Проходите, Лелечка, осматривайтесь. Вот ваш подопечный – наш Алексей. Он у нас уже год, абсолютно безнадежный случай. В ваши обязанности входит содержать тело в чистоте, предотвращать появление пролежней, следить за работой аппаратуры. Впрочем, вы и так все знаете. Вас рекомендовали как отличную, опытную медсестру. До вас тут работала одна медсестричка, мы ее повысили, можно сказать, за хорошую работу. Теперь обслуживает вип-палаты, важным птицам укольчики делает. Вас, Лелечка, тоже повысим со временем, если стараться будете.
     - Анатолий Семенович, могу я вас попросить не называть меня уменьшительным именем? У меня с детства на него аллергия.
     Голоса в его муторных снах порой бывали резкими и неприятными, еще чаще – бесцветными и никакими. Но этот новый женский голосок был ему приятен: он не напрягал, не сверлил мозг, напротив - от него исходило прохладное умиротворение.
     - Конечно, дорогуша, как скажете. Что ж, приступайте к вашим обязанностям, а я вас покину.
     Наступила пауза, а затем снова зазвучал, зажурчал приятный голосок. Он то приближался, то удалялся – видимо, новая медсестра ходила по палате.
     - Ты не против, если я буду разговаривать с тобой, Алеша? Бедный ты, бедный, лежишь в тесной душной палате, а за окном лето. Вчера такая жуткая гроза была, воздух до сих пор пахнет озоном. Чуть не забыла: меня зовут Леля. Моя матушка тащится от славянской мифологии, вот и назвала в честь богини любви. А я мучайся! – Девушка тихонько рассмеялась: видно, несмотря ни на что, свое редкое имя ей все-таки нравилось. – Хочешь, я тебе почитаю? Ой, какая же я тупая: взяла сегодня только учебники! Ну ничего, в следующее дежурство принесу какую-нибудь хорошую книжку. Ты сказки любишь? – Теперь голос звучал близко-близко. А еще пришел запах: прогретого солнцем песка, сосновой смолы и лавандового мыла. Девушка, как видно, не пользовалась духами, и отчего-то это было прекрасно. – Знаю-знаю, ты не можешь кивнуть. Даже моргнуть не можешь, бедненький! Но я все равно слышу - хочешь верь, хочешь нет – что ты сейчас отвечаешь мне «да». Ты любишь сказки – те, что и для детей, и для взрослых. А также всякие фантастические истории и истории о красивой любви. Вот такие книжки я и буду тебе читать, Алеша, Лешенька…
     Он почувствовал, как на миг запах стал совсем явственным. И тут же отдалился. Что это было? Поцелуй?..
     - Грязный ты, грязный… И не причесывали тебя лет сто. И это называется хорошая работа? Интересно, за какие-такие заслуги ее повысили – ту, что была здесь до меня… – В голос впелся звон воды, а запахи заглушил аромат апельсинового шампуня. - Ничего, я вот сейчас тебя вымою и причешу, и станешь ты чистым и симпатичным…
    
    
    
     СТЕПНОЙ МИР. ОКНО
    
     Промир нес девочку на руках. Она вся горела и находилась в полубессознательном состоянии. Наки начала покашливать вчера утром, но поначалу недомогание казалось легким и не внушающим опасения. Но вечером она, никогда не ноющая, вдруг пожаловалась на усталость и почти рухнула на землю. Тут еще полил дождь, и шел полночи, что не могло не усугубить ее состояния.
     Дийк чувствовал, что силы его на исходе. Руки ломило, в спину как будто был вбит раскаленный гвоздь. Вокруг расстилалась степь, рыжая и бесконечная, придавленная у горизонта громадой бесцветных небес. Трава была такой высокой, что доставала промиру до пояса, а от рыша виднелась только черная кисточка на хвосте, скользившая в отдалении. Ни опасных хищников, ни каких-либо разумных существ в округе не наблюдалось. Именно потому, что мир этот не производил впечатления враждебного, Дийк не спешил менять его на иной. Мало ли что могло поджидать его в новом месте – с беспомощным больным ребенком на руках?
     Промир осторожно опустил девочку на землю, а затем переложил на расстеленное одеяло. Наки тихонько застонала, повернулась на бок и зашлась в долгом приступе кашля. Гоа мгновенно очутился рядом и лизнул горячий висок с проступившими капельками пота.
     И что теперь делать дальше?.. Ясно, что без лекарств девочка долго не протянет. Но где и как их достать? Дийк не хотел, чтобы она умирала. Боялся этого – как давно ничего не боялся. И ненавидел себя за свой страх. Когда и почему, черт побери, умудрился он потерять свободу? Стал зависеть от маленькой вздорной девочки? Пока все было хорошо, он не замечал этого, ему не бросалась в глаза ниточка – да нет, прочная леска, канат, протянувшийся между ними. А ведь раньше он так тщательно обрывал все привязки! Эту, судя по всему, уже не порвать…
     - Мне холодно… – Наки дрожала, несмотря на теплый вечер, и Дийк укутал ее сверху оставшимся куском одеяла и набросил свою куртку. – Я ведь умру, правда?
     - Это еще что за глупости? Как ты можешь умереть, если мы еще не добрались до твоего бредового детского рая с драконами-бабочками?
     - Ты стал взрослее и умнее, ты сам сможешь найти это место.
     - Ты меня к нему потащила, ехидная девчонка - тебе и находить! Так что не вздумай сдаваться и тем самым нарушать данное мне обещание.
     - Я постараюсь…
     Наки опять закашлялась, затем повернулась на спину и закрыла глаза. Сознание ее вновь провалилось куда-то.
     Дийк поднялся на ноги и огляделся, ища, из чего можно разжечь костер. Вот-вот опустится ночь, а они здесь прохладные. Но тут же забыл о своей затее – увидев метрах в двустах человека, ехавшего верхом на гигантской птице. Она рассекала траву мощным обтекаемым корпусом, подобно паруснику на море. Человек явно направлялся в их сторону, но на всякий случай промир замахал руками. Абориген помахал в ответ и ускорил бег своего скакуна. Его уже можно было разглядеть: старик с безбородым лицом цвета скорлупы грецкого ореха, с седыми курчавыми волосами.
     Лишь только абориген спешился, легко, по-мальчишечьи соскочив со спины птицы (она при этом громко крякнула и присела), Дийк бросился к нему. Он был готов на все, на любое унижение – лишь бы тот помог.
     - Отец, умоляю вас, здесь девочка, она очень больна. Нужен целитель, помогите мне до него добраться! Я заплачу, сколько вы скажете.
     Старик оказался маленьким и поджарым. Он был бос, с непокрытой головой – в одном лишь холщовом одеянии, перетянутом на поясе веревкой, с разрезом до бедра, чтобы удобнее было ездить верхом. Высокий лоб с тройным волнистым рядом морщин венчался спутанными колечками седых, с отливом в желтизну, волос. Карие глаза смотрели цепко и остро, но ничего угрожающего или настораживающего в его облике не было.
     - Здесь нет поблизости целителя. Здесь никого нет, кроме меня. Но я, хоть и не врач, разбираюсь в травах и снадобьях. Думаю, что смогу помочь твоей девочке.
     Он подошел к Наки, дрожавшей крупной дрожью под одеялом и курткой, присел рядом и, не касаясь, провел вдоль ее тела ладонями. Затем повернулся к Дийку:
     - Не бойся: в ней не сломано ничего, что я не смог бы починить. Вот только нужные травы, как ты понимаешь, у меня дома. Это не так далеко. Помоги мне устроить ее, и Рум довезет твою маленькую подружку в два счета!
     Он подвел к девочке птицу, держа ее под уздцы. Оторванная от травы, в которой увлеченно выискивала что-то кривым клювом, она недовольно топорщила перья на маленькой голове и клокотала. Вдвоем они осторожно уложили девочку на широкую и мягкую, словно тахта, спину. Дийк шел рядом, поддерживая Наки правой рукой за плечи, а старик вел Рума под уздцы с другой стороны.
     - Как мне называть тебя, отец? – В голосе промира были почтение и благодарность.
     - А как зовешь, так и зови, - пожал тот плечами. – Имя, данное матерью при рождении, я уже подзабыл за давностью лет. Можешь еще именовать Привратником.
     - А как получилось, что в целом мире остался лишь ты один?
     - Любишь собирать чужие истории? – Старик, хитро прищурившись, искоса взглянул на него. – Поверь, моя не так уж и интересна.
     - А все-таки?
     - Ну, что ж. Когда-то давно я совершил предательство. Теперь расплачиваюсь за него тем, что не могу покинуть это место. Должен торчать здесь в полном одиночестве кем-то вроде стража. Но ничего: и моему сроку когда-нибудь придет конец. Во всяком случае, я в это верю. Я смирился с собственным положением и давно не ропщу. К тому же у меня бывают гости. Не часто – раз в несколько лет, но я и этому рад.
     - Гости? Откуда?
     - Как ты, например. В это место рано или поздно попадают все проходящие сквозь миры. Это своего рода врата. Или, точнее, Окно, сквозь которое можно увидеть нечто важное. Так что правильнее будет называть меня Приоконником, а не Привратником, - старик коротко рассмеялся. Смех был рассыпчатым и воздушным, совсем не вязавшимся с его возрастом. Приостановив на миг птицу, он поправил сползающее на бок тело девочки. - Странно, что вас двое. Обычно подобные тебе предпочитают одиночество.
     - Я тоже предпочитал, - буркнул Дийк. - Пока она не навязалась на мою голову. Теперь вот мучаюсь.
     - Промиру не так-то легко навязаться, наколько я успел изучить ваш народец. Молодец, девочка!
     Старик вновь рассмеялся, весело и с одобрением.
     - Послушай, отец! Ты давно живешь и многое знаешь. Может быть, ты слышал о мире под названием Алуно? – Негромко, словно открывая постыдную тайну, Дийк добавил: - Это рай такой, и мы его ищем.
     - Уверен, что он существует, - откликнулся старик. – Есть множество райских миров. А еще есть великое множество тупиков, из которых очень трудно выбраться. Каждый из приходящих сюда что-то ищет, и все эти путники по-своему сильны и мужественны. Но лишь единицы не застревают в тупике или в иллюзорном рае, приняв его за настоящий.
     - А почему? Ты же говоришь, что райских миров много.
     - Видимо, добираться туда надо другими путями. Вас двое - вам проще. А может, сложнее, не знаю. Здесь есть Окно, я уже говорил. Каждый видит в нем что-то свое. И для кого-то это оказывается помощью, а для кого-то наоборот – преградой.
     - А что они там видят?
     - Они не рассказывают. Да я и не спрашиваю. Зачем мне чужие жизни, когда у меня есть своя?
     - Ты и мне разрешишь посмотреть в это Окно?
     - Конечно. Только всему свой срок. Пока у нас есть более существенное дело. Смотри, как незаметно за разговором летит время! Мы уже пришли, и ночь не успела нас захватить в дороге.
     Жилище старика было глиняным, с лохматой крышей из веток. На макушке виднелось большое гнездо из тех же веток, из которого испуганно выглянули и тут же скрылись две пестренькие птичьи головы.
     С помощью Дийка Привратник бережно снял девочку с широкой спины своего скакуна, внес в хижину и устроил на лежанке. Внутри оказалось уютно: не было ни одной лишней или громоздкой вещи, все было просто и удобно: самодельный стол и лавки, плетеные циновки на полу, низенькая добротная печка, которую хозяин тут же принялся растапливать. Промир порывался помочь хоть чем-нибудь, но тот с усмешкой покачал головой: мол, не немощный, сам справлюсь. Он усадил гостя за стол, придвинул к нему миску с подогретой рассыпчатой кашей и холодный напиток с незнакомым кисло-сладким вкусом.
     - Мяса я не ем, так что уж извини. Огородик у меня скромный, но это сытная пища - надеюсь, она сполна восстановит твои силы.
     - Спасибо, отец. И за еду, и за кров. А главное - за Наки.
     Привратник покачал головой.
     - Рано тебе меня благодарить. Расскажи лучше о местах, где побывал, что интересного там видел. А я пока травы буду заваривать, чтобы девочку твою лечить.
     Он засуетился у очага, и скоро по хижине растекся густой запах – терпкий, щекочущий ноздри.
     - Я мало о чем могу рассказать. Разве что, чужие сказки. Вряд ли они будут тебе интересны.
     - Ты так много путешествовал и ничего не запомнил? – удивился старик.
     - У меня дырявая память. В ней отчего-то задерживаются лишь пейзажи, а люди и судьбы выпадают куда-то.
     - Ну, так расскажи про пейзажи. Я ведь, кроме этой степи, и не видел почти ничего.
     Дийк послушно заговорил. Он рассказывал о великой грозе, которую видел. Небо тогда по цвету сравнялось с землей, а молнии сверкали так часто, что на ни секунду не становилось темно. Трудно было дышать, волосы на голове стояли дыбом от разлитого в воздухе электричества. И было странно – почему он еще жив, почему ни одна из тысяч молний не испепелила его. Хотелось спрятаться, забраться в глубокую нору или погреб, но было некуда – дело происходило вдали от жилищ, на холмистой равнине. И одновременно тянуло забраться высоко-высоко, чтобы можно было дотронуться до сизых туч руками, а яркие плети молний свистели бы у самого уха…
     Еще он рассказывал о пляже с черным песком, который омывали волны океана темно-алого цвета. Вода в нем была такой густой, что в ней нельзя было утонуть, но лишь завязнуть, как в киселе. В океане жили странные создания, умевшие менять форму тела, перетекая из одного в другое, словно из сосуда в сосуд. Они выплывали на поверхность глухой ночью и пахли, пахли так необычно и прекрасно, что хотелось умереть, когда они погружались на дно, унося свои ароматы.
     Он вспоминал снежные равнины мира Наки, где солнце дробилось на миллиарды искорок в твердых кристаллах и резало до обильных слез глаза, и так странно было, обернувшись, видеть собственные следы, тянущиеся цепочкой, нарушавшие гармонию бесконечного блистающего белого…
     Дийк говорил, и собственная речь повергла его в состояние транса. Он вновь видел все, о чем рассказывал, ощущал дивный запах странных океанских созданий, и привкус терпкой зелени на губах под кронами тысячелетних вязов в священной роще, и душную трясину разноцветных болот, и потусторонний холод горных вершин.
     Когда он замолчал и включился в реальность, обнаружил, что слушают его уже двое. Даже трое - если считать растянувшегося под лавкой Гоа, озадаченно пялившего на хозяина золотые глаза и в непонятном волнении подергивавшего лапами.
     Наки уже не лежала, а сидела, завернувшись во что-то яркое, вроде лоскутного одеяла, и медленными глотками тянула горячий настой из глиняной кружки. Старик сидел рядом и, приобняв ее за плечи, поддерживал кружку ладонью.
     - Я и не знала, что ты так умеешь. Что в тебе есть такое! – Ее голос звучал слабее обычного, но несравненно бодрее, чем накануне.
     - Я и сам не знал.
     Промир отвернулся от их глаз, чувствуя себя опустошенным. Словно он не просто вспоминал, а долго и последовательно освобождался от чего-то.
     - А какие у тебя еще есть скрытые достоинства, о которых я не подозреваю? Хотелось бы узнать: ведь ты мой попутчик. Вдруг ты ночами вышиваешь гладью или вяжешь варежки, а я и не догадываюсь.
     - Нет, этим я точно не занимаюсь, не беспокойся! – Дийк фыркнул. – Это бабское дело, а я мужчина.
     - Жаль, - девочка вздохнула. – Мне давно хотелось иметь вязаную шапочку, а то уши часто мерзнут. Может, стоит научиться?
     Промир с рычанием вскочил на ноги, прыжком достиг лежанки, но вместо того чтобы задушить насмешницу, растрепал ей волосы.
     - Я дико рад, что тебе лучше! Никогда больше не смей меня так пугать, вредная, безмозглая девчонка.
     Наки тихонько захихикала. Она прислушалась к себе и кивнула:
     - Да, мне лучше. Только спать очень хочется. Дедушка, – повернулась она к хозяину дома, - можно, я посплю?
     - Конечно, малышка.
     Она повозилась на лежанке, устраиваясь поуютнее. Перед тем как окунуться в целительный сон, Наки схватила ладонь старика и горячо пожала ее.
     - Спасибо тебе, дедушка! И тебе тоже, - вспомнила она про своего спутника. – Спасибо, что не бросил меня, когда я стала обузой. Обещаю, что больше так не буду.
     - Спи, Наки, - наклонившись, промир поцеловал ее в лоб. И с радостью отметил, что жар почти спал.
    
     - Завтра девочке станет совсем хорошо…
     Они сидели со стариком на улице, у дверей хижины, и разговаривали вполголоса, чтобы не потревожить ее сон.
     Привратник вытянул худые жилистые ноги и неторопливо поглаживал большую лобастую голову рыша, которую тот пристроил ему на колени. Гоа тихонько посвистывал – должно быть, исполненный той же благодарности, что и его хозяин – за Наки, за кров и еду. Он старался выводить рулады нежные и мелодичные и от избытка прилежания подрагивал темной кисточкой на хвосте и часто моргал.
     Бесцельно слонявшийся по двору голенастый Рум поглядывал на зверя с неприязнью, должно быть, ревнуя.
     - Спать, иди спать, Рум…
     Но птица сердито топнула лапой, протестуя. А затем принялась демонстративно и шумно искать что-то – или кого-то – у себя под крылом.
     - Я даже не знаю, чем отблагодарить тебя…
     - Пустяки! – Старик пренебрежительно махнул рукой. – Да ты и так уже отплатил: давно я не слыхал такого увлекательного рассказа. Развлек ты меня и порадовал, как никто.
     - Отец, я устал, - Дийк и сам не понял, отчего у него вырвались эти слова. Наверное, ночь была такой тихой, а звезды светили настолько чисто и грустно, что так и подмывало раскрыть душу. – Я хочу покоя. Не могу больше двигаться – беспрерывно, безостановочно, бесцельно. Хочу найти тот мир, о котором твердит Наки, и остаться в нем. Остановиться, наконец.
     - Останавливаться нельзя, - мягко возразил старик. – Человек растет, только пока движется. Стоит ему остановиться, расслабиться, замереть – как он начнет уменьшаться, стираться. Покой имеет смысл искать в себе, а не вовне. И даже когда найдешь свой райский мир, не стоит останавливаться. Ведь расти можно не только вширь, но и вглубь. Вовсе не обязательно бежать по горизонтали, когда можно прыгнуть вверх.
     - А что там, вверху?
     - То же движение, тот же путь.
     - Что-то мне тоскливо становится от нарисованной тобой картины, отец. Словно человек – это некий вечный двигатель, механический и неостановимый.
     - Нет, ты не прав. Чем больше ты пройдешь, тем больше станешь. И тем сильнее полюбишь сам путь. Вам, проходящим миры, проще: вы можете расти быстрее, двигаться сквозь. Тогда как обыкновенным людям не вырваться за рамки одного бытия. Приходится либо расти в нем, тесном и маленьком, либо завязнуть, потонуть во внутренних тупиках… Ох, что же я творю! – прервал он свою речь неожиданным горьким выпадом.
     - Я бы не прочь остаться в каком-нибудь уютненьком тупике – лишь бы там водились синиекрылые драконы! – усмехнулся Дийк.
     Привратник не ответил.
     - Что-то не так? – обеспокоился промир.
     - Да. Опять увеличиваю себе срок – срок пребывания в этой пустыне.
     - Прости, если я чем-то…
     - Ты не при чем, путник, - старик со вздохом потер высоченный лоб, подергал курчавую прядь над ухом. Гоа, перестав свистеть, поднял голову и обратил на него обеспокоенный взор. – Я забылся, увлекся. Принялся поучать, как когда-то прежде.
     - И что в этом плохого?
     - Мне нельзя никого учить. Мне следовало бы вообще замолчать, утихнуть. Стать таким, как эта трава, - он пошевелил босой ступней влажные от ночной росы стебли.
     - Не понимаю… Наверное, это как-то связано с твоим прошлым. Оно мне неведомо, но все равно прошу меня извинить за невольно причиненную боль.
     - Ты и впрямь хочешь услышать мою историю? – Привратник покосился на собеседника. Дождавшись кивка, заговорил, осторожно убрав с колен голову рыша и подтянув их к груди, словно озябнув. – Я совершил предательство, как уже говорил. Когда-то я был очень авторитетным человеком. Меня называли мудрым, обретшим истину. Я прочел миллион книг и, помимо чужих мыслей, имел свои собственные. У меня было много учеников, преданных молодых людей, впитывавших каждое мое слово с почтением и придыханием. Один из них, всего один, как-то посмел не согласиться со мной, опровергнуть мое мнение. Годы спустя я понял, что он был прав тогда. Но даже если бы он ошибался, если бы по молодости сказал глупость, это ничего бы не изменило… Меня сильно разгневали его слова – показались нарушением иерархии. Что станет с миром, если цыплята будут учить петухов? Я высмеял его, очень едко, в присутствии многих людей. Изобразил вздорным, горделивым и лживым. Я предал этого мальчика, поскольку в его глазах был воплощением доброты, мудрости и справедливости. Вот так…
     - И что было дальше? – тихо спросил промир.
     - Дальше? Юноша ушел и вскоре погиб – наше государство как раз в то время развязало войну с соседями. Надо заметить, до этого он ни разу не брал в руки оружие и вид крови и чужих страданий приводил его в содрагание. А я, спустя положенный мне срок, оказался здесь, - Привратник повел рукой, отчего одна из пестреньких птиц, присевших было к нему на плечо, вспорхнула и вернулась на крышу. – Здесь некого учить, кроме насекомых, сусликов да птах. Здесь мне приходится возделывать землю, чтобы прокормиться – мне, в былые времена не державшего в руках ничего тяжелее книги. Первое время я пытался умереть. Не работал, не сажал зерно, просто лежал и смотрел на небо - то синее, то черное, то розовое, то золотое. Но умирало не тело, умирал мой разум: я зацикливался на суетных мыслях о пище, забывал свои знания, терял ясность восприятий…
     - Совсем, как у меня! – вклинился в его речи Дийк. – Я тоже могу жить без пищи, но, если не поем пару дней – охватывает тоска и апатия.
     - Да… Мне не хотелось превращаться в животное, и пришлось в конце концов взять в руки мотыгу. Разум вернул себе первоначальную ясность, но каждую ночь тянуло выть по-волчьи – от тотального, от беспробудного одиночества.
     - Еще бы, - сочувственно пробормотал промир. – Быть окруженным учениками, а потом – эта голая и пустая степь…
     - Я скучал не по ученикам – их отсутствие было терпимо. Меня убивала разлука с подругой. Подруга, жена, муза… Мы прожили с ней сорок девять лет, не расставаясь ни на день.
     Привратник умолк.
     Дийк тоже молчал – чувствуя, что любое слово прозвучит сейчас фальшиво.
     - Кажется, ты загрустил, юноша? – Старик рассмеялся – но не обычным рассыпчатым и легким смехом, а явно заставляя себя. – Печальная часть закончилась. Со временем я приручил Рума, изъездил все доступное мне пространство, повидал с дюжину странников, и стало повеселее… Ступай-ка спать, путник! Хватит унылых исповедей. Завтра на рассвете я отведу тебя к Окну - в другое время туда не попасть.
     - Доброй ночи, отец. Пусть сны твои будут такими же ясными и чистыми, как твое сердце!
     - Спасибо, - Привратник взглянул на него по-особому. Казалось, он хотел добавить еще что-то важное. Но передумал.
     Дийк поднялся на ноги и зашел в хижину, а старик остался снаружи, продолжая смотреть в усыпанное звездами небо и почесывать за ухом Гоа, чей посвист давно перешел в сопение.
    
     Было еще сумрачно, лишь на горизонте подсвеченное розовым небо предвещало скорый рассвет, когда хозяин разбудил своего гостя. Наскоро перекусив в молчании – чтобы не разбудть Наки, они вышли из дома. Идти было недалеко: метрах в трехстах от хижины в земле виднелась большая воронка – словно от взрыва, поросшая густой травой. У края ее Привратник остановился.
     - Спускайся вниз, там сам разберешься. Дорогу назад, думаю, отыщешь без труда. А я вернусь к твоей спутнице – покормлю и напою отваром, если проснулась.
     Спуск был крутым, и промиру пришлось ползти на четвереньках, цепляясь за траву и вызывающие доверие кустики. Поэтому дна он достиг вспотевшим, исцарапанным и раздраженным. Не зная, что именно нужно искать, Дийк огляделся. И тут же понял, что нашел - хотя окно это напоминало мало. Как, впрочем, и дверь. Больше всего обнаруженное походило на искусственный водоем в форме ромба, только заполненный не жидкостью, а разноцветным песком.
     Присев на его краю, промир уставился в самую сердцевину. И тут песчинки обрели прозрачность и задвигались – сначала хаотично, затем сплетаясь в спирали и круги, вращавшиеся в разных направлениях. От их мелькания и коловорота у Дийка закружилась голова. Он хотел отодвинуться, но с удивлением понял, что не в силах совершить это простое движение. Отвернуться также не получилось…
     Мир вокруг исчез. Сквозь прозрачный песок замелькали картинки его прошлого - из сотен миров, которые он проходил, из которых бежал. Калейдоскоп лиц, одежд, зданий, пейзажей; россыпи чужих слов; отголоски песен и боевых маршей… Всё, что он видел и переживал последовательно, мелькало и звучало одновременно. На секунду ему показалось, что он увидел мир, о котором говорила Наки. Он сразу узнал его: незнакомый пейзаж был настолько прекрасен, что защемило сердце. А затем дивный мир (Алуно?) исчез, пляска образов замерла. Дийк увидел больничную палату: стены цвета топленого молока, цветущая герань на подоконнике, доносящиеся из открытой форточки шумы большого промышленного города. На постели лежал человек. Глаза его были закрыты, а от шеи и запястий тянулись провода, подсоединенные к аппаратам, мигавшим зелеными и желтыми огоньками.
     Промир вгляделся в лицо больного. Оно было незнакомым, но что-то неуловимо волнующее проскальзывало в чертах. Обычное лицо – безмятежный крепкий лоб, породистый нос, твердые губы. И все-таки… Додумать ему не дали – дверь распахнулась, и в палату вошла медсестра в коротеньком халате салатного цвета. Присев у аппаратуры, она раскрыла принесенную с собой тетрадь и принялась что-то записывать, сверяясь с показаниями огоньков и цифр.
     Дийк невольно залюбовался ею. Да и было чем: короткая стрижка, длинная и очень выразительная шея – загорелая, с золотистым пушком, какая-то озорная и мальчишеская, и в то же время невыразимо женственная. Кисти рук тоже были выразительными, и глаза, и скулы, и круглые ключицы, видневшиеся в вырезе халата. Все было необыкновенным, и в то же время естественным – редкое сочетание. Что его вызывало? – он не смог бы объяснить.
     Закончив с показаниями приборов, девушка обернулась к больному.
     - Ну, здравствуй, Лешик! Соскучился по мне? Я вчера не смогла придти – попросила меня подменить, потому что мама приехала. Я ее почти год не видела. Сегодня уезжает – очень захотелось побыть с ней подольше. Так что, ты уж не обижайся на меня, ладно?
     Этот голос, прохладный и мелодичный, был ему знаком. Как и запах лавандового мыла. И то и другое - из его монотонных и нелюбимых снов, в которых нельзя пошевелиться, где только слышишь, обоняешь и мыслишь, и ничего больше. Но что это может означать? Неужели тут, на постели, лежит он сам? Нет, это глупо. Они вовсе не похожи с этим парнем - ничего общего!
     Девушка между тем продолжала:
     - Хочешь, я тебе сегодня опять почитаю? Я взяла «Хроники Нарнии», это детская книжка, но ты не смейся, она очень-очень хорошая и интересная - и для взрослых тоже. В детстве я ее просто обожала. Мечтала, чтобы и со мной случилось что-то подобное тому, что произошло с главными героями - четырьмя английскими детьми. Мечтала попасть в волшебное место, в необыкновенный мир. Я даже выискивала всякие необычные двери и входила в них, зажмурившись, надеясь, что, когда открою глаза, окажусь в сказочном королевстве, увижу доброго великана или льва Аслана. Даже в старые шкафы входила – только не смейся! – в огромные резные шкафы. Но за дверями все было такое же обычное, как и перед ними, а в шкафах было тесно и пыльно. И мне было так обидно, что хотелось плакать, что я частенько и делала – ревела в три ручья за этими обманчивыми дверями… Ладно, что там прошлое вспоминать! Ты лучше слушай…
     И девушка, раскрыв потрепанную книжку, принялась читать:
     - Жили-были на свете четверо ребят, их звали Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси…
     Дийк заслушался. Ему было и странно, и неуютно, и даже страшновато. И в то же время очень не хотелось отрывать взор от девушки. От ее удивительной шеи, тонких пальцев, осторожно переворачивающих страницы, мальчишеского вихра на макушке. Она читала негромко и необычно - выделяя в предложении не главные, а второстепенные слова, отчего смысл причудливо искажался. Когда, в особенно выразительных местах, она наклонялась к больному, аромат лаванды становился слышнее.
     – …«Как странно», - сказала она и сделала еще два шага вперед. В следующую секунду она почувствовала, что ее лицо и руки упираются не в мягкие складки меха, а во что-то твердое, шершавое и даже колючее…
     Но вот прохладный голосок стал отдаляться. Предметы больничной палаты расплылись, распались на бесчисленные разноцветные песчинки…
    
     Дийк очнулся на краю воронки, не помня, как оттуда выбрался. Солнце клонилось к западу, в животе отчаянно ныло от голода. Казалось, что видение длилось несколько минут, на самом же деле прошел почти целый день.
     Вернувшись к хижине, промир увидел Наки, с визгом носившуюся во дворе наперегонки с Гоа и Румом и выглядевшую совершенно здоровой. Скаковая птица подпрыгивала на бегу, суматошно и заполошно, но при этом смотрела под ноги – дабы не наступить на кого-нибудь ненароком. Радостный рыш то пытался ее напугать, пригибаясь к земле и изображая готовящегося к прыжку барса, то устремлялся за девочкой, клацая зубами, с широченной улыбкой на морде.
     Старик сидел тут же, наблюдая за их играми с расслабленно-ласковым выражением. Увидев Дийка, он приветливо покивал и поднялся.
     - Я там еды вам приготовил в дорогу. Ничего существенного, но, думаю, пригодится. Да и ужин тебя ждет: поешь, пока не совсем остыло.
     - Спасибо, отец.
     Дийк уплел за обе щеки все, что нашел на столе. Интересно, с чего он умудрился так проголодаться? Запыхавшаяся от беготни Наки пристроилась напротив него, подперев лицо ладошками.
     - Ты выглядишь так, словно влюбился, - заключила она. – Может, расскажешь, что видел?
     - Нет. По крайней мере, не сейчас.
     - Что ж, - она вздохнула разочарованно. – Тогда пойдем?
     - А ты в свое окошко заглянуть не хочешь?
     - Я спрашивала у дедушки: говорит, мне еще рано, - она сморщилась с сожалением. – Хоть я и умна не по годам – как слышу со всех сторон то и дело.
     - Тогда пойдем, - он не отреагировал на шутку. - Нужно попрощаться с Привратником и поблагодарить за все.
     - Я уже попрощалась и поблагодарила – и за себя, и за тебя. Он, кстати, уехал только что – на этом своем чудном Руме. Я поцеловала его напоследок в клюв. А он так захлопал крыльями, что поднял маленький ветер.
     Дийка кольнуло, что старик с ним не попрощался. Но он отогнал эту мысль как нехорошую, неправильную. Привратник сделал для него очень много, и обижаться было бы крайне неблагодарно.
     - Ну что ж, тогда тащи наши пожитки, Наки. И зови Гоа…
    
     ................................................
    
     - Он меня бросил, представляешь? Это было бы так грустно, если бы не было так смешно. Он два года меня добивался. С цветами у подъезда сторожил. Потом три года жили вместе, ни разу не изменил – это я точно знаю. И тут – на тебе! Нет, я понимаю, что безумной любви, о которой романы и стихи пишут, с моей стороны не было, даже в самом начале. Но ведь было доверие, была теплота. И так обидно теперь, знаешь, Лешенька, хоть я и понимаю, что во мне сейчас говорит лишь оскорбленное женское самолюбие…
     Этот голос уже не был безликим. Он обрел лицо, плоть. Память услужливо подставляла нужные детали: мальчишечий (или птичий?) хохолок волос на макушке, длинные нежные пальцы, загорелый изгиб шеи. И впервые ему не захотелось покидать этот сон, прежде столь тягостный. Страстно хотелось иного – выбраться из тисков неподвижности, шевельнуть сначала рукой, а потом приподняться всем туловищем, встать с постылой кровати. Открыть глаза, заговорить. Увидеть герань на подоконнике, ошеломленное лицо Лели, обнять ее – чья жалобная речь перешла уже во всхлипы, детские, обиженные… Взъерошить короткие волосы. Утешить. А потом… Что будет потом, он не представлял. Но отчего-то был уверен, что найдет, чем себя там занять.
    
    
     ТЕМНЫЙ МИР. ЛАБИРИНТ
    
     - Слушай, давай уйдем отсюда прямо сейчас, не будем задерживаться!
     Наки настроженно озиралась по сторонам. Дийк склонен был с ней согласиться: чем раньше они покинут это место, тем лучше. Крайне редко при перемещении в другой мир он оказывался в замкнутом помещении – сейчас было именно так. Они стояли по щиколотку в мутной холодной воде туннеля или коридора, стены которого пульсировали нездоровым зеленоватым светом. С потолка капало, запах вокруг стоял премерзкий.
     - Отсюда никак, - отозвался промир, кивнув под ноги. - Надо найти местечко посуше!
     - Ну, тогда давай найдем его побыстрее! И вообще, мне кажется, это самовнушение. На самом деле ты можешь проходить без всяких дурацких меловых кругов.
     - Я пробовал – не получается. Куда погребем: вправо? Влево?
     - А есть существенная разница? – фыркнула девочка.
     Она решительно двинулась вправо. Гоа, стараясь поджимать все четыре лапы, чтобы поменьше окунать их в дурно пахнувшую жидкость – что выглядело на редкость забавно, засеменил следом.
     - Я тебя еле добудилась нынче, - на ходу заговорила Наки. – Даже испугалась: а вдруг ты умер?
     - У меня бывают странные сны. Я попадаю в один и тот же мир, очень похожий на реальный. И мне не хочется из него возвращаться.
     - Там так хорошо? Этот мир похож на Алуно?
     Дийк представил палату цвета топленого молока, герань и паутину проводов.
     - Нет, нисколько. Этому миру далеко до Алуно. Там всё обыденно и даже скучно. Но там присутствует один человек, рядом с которым мне хотелось бы быть. – Помолчав, он уточнил: - Девушка. Ее зовут Леля. Она очень одинока и нуждается во мне. Только в этом сне я абсолютно беспомощен, даже пошевелиться не могу.
     - Точно - влюбился, - заключила Наки. В голосе ее прозвучали нотки то ли ревности, то ли обиды.
     - Не бери в голову, малышка! Разве я могу бросить свою юную спутницу и проводницу? – Догнав ее, промир ласково потрепал по плечу, но она сердито сбросила его руку.
     - Вполне можешь бросить! Как бросал всех прежних своих… проводниц.
     - А прежних не было.
     - Врешь!
     - Честно. Я ведь и помню одни пейзажи, а не людей, потому что не было никого рядом. Постой-постой…- Он приостановился, удивленный пришедшим соображением. – С тех пор как я с тобой, что-то во мне поменялось. Когда рассказывал Привратнику о том, что видел, так и подмывало поведать о Покровителе, мастерящем из людских душ ценные безделушки, о простеньком способе сотворить рай собственными руками. Сдержался лишь, чтобы не нарушать общего идиллического настроя. Черт побери! Уже не только пейзажи. Вот что ты, оказывается, со мной сотворила, вздорная девчонка.
     - Начинаешь немножко походить на человека, только и всего!..
    
     Туннель между тем вывел к обширной пещере, столь же мокрой, бледно-зеленой и отвратной на вид. В центре ее кружилось, подымая и опуская руки и бормоча, существо, отдаленно напоминавшее человека.
     Дийк окликнул его, и тот, замерев на месте и постояв в молчании, присел и на полусогнутых ногах заковылял в их сторону.
     Абориген был худ и оборван. Вся нижняя часть лица заросла всклокоченной бородой, в которой висели запутавшиеся камушки и комки грязи. Рот был приоткрыт, с нижней губы тянулась мутная нить слюны, а глаза были совершенно безумными: радужки ни на миг не оставались в покое, хаотично мечась между век. Тщедушное тело сотрясала дрожь.
     - Уважаемый, не подскажешь, как можно выбраться на поверхность?
     Промир не рассчитывал на внятный ответ. На всякий случай он выступил вперед и заслонил собой девочку. Гоа тоже приготовился к атаке, припав на передние лапы и вздернув в оскале верхнюю губу.
     - Мыши, мыши с человеческими лицами… мыши, которые едят людей, и жуки, выползающие из пустых обглоданных глазниц… – Незнакомец бормотал очень тихо, и приходилось напрягать слух, чтобы разобрать торопливые слова. – Зал раздора, зал ненависти, галерея страха… Акана, моя бедная Акана, прости меня, я не мог, не мог удержаться… Ты осталась там, и сквозь твои кости прорастают водоросли, а зубы, твои драгоценные зубы поделили между собой обитатели преисподней… Волосы, твои волосы, они мстят мне… они душат меня, прорастают внутрь, в утробу…
     - Пойдем отсюда!
     Дийк заметил еще один коридор, выходящий из пещеры, и потянул за собой девочку. Он пятился задом, не выпуская из поля зрения безумца – мало ли, что может придти ему в голову. А тот внезапно завизжал и кинулся им под ноги, взметнув веер мутных брызг:
     - Не ходите туда, там ад, ад! И выхода нет, нет пути наверх!.. Жадный лабиринт захватит ваши души, иссушит ваши тела… Вы будете умирать от голода, вы будете глодать друг друга, давясь костями, захлебываясь кровью… – Ухватившись за штанину промира, сумасшедший принялся лихорадочно ее целовать. – Живые, живые, послушайте старого Варра, лучше умереть здесь, чем провести хоть день там… Если хотите, я буду кормить вас, отрезая от себя по кусочку, и вы будете сыты…
     - Пожалуй, мы будем вынуждены отклонить ваше предложение!
     Дийк попытался высвободить ногу, но безумец выпустил ее сам. Теперь он сидел в воде, вращая глазами и хихикая.
     - Глупцы, глупцы! Оно там везде, оно заберет вас и проглотит… Вы станете таким же, как Варр, нет, вы будете хуже, вы будете неприкаянными мертвецами…
     Безумец откатился от них, вскочил на ноги и понесся прочь, дергаясь во все стороны и скаля рот с черными гнилыми зубами.
     - Он меня напугал, и его пророчества тоже. Может, вернемся назад и пойдем в другую сторону? – Голос Наки был неестественно звонким.
     - Разве ты не заметила – в другую сторону путь шел с понижением. Значит, воды будет все больше и больше. А этот туннель, мне кажется, чуть поднимается. Есть надежда дойти до сухого места. Или ты такая трусишка, что поверила бредням этого несчастного?
     - Но что-то же должно было свести его с ума, - рассудительно возразила девочка. – И, если честно, меня совершенно не тянет встречаться с этим «что-то».
     - Значит, обратно?
     Дийк тяжело вздохнул. Его сапоги промокли насквозь, что крайне мало способствовало хорошему настроению.
     Наки ответила не сразу. Оглянувшись, она изучила глазами туннель, из которого они вышли.
     - Ладно уж, - выдавила она. – Пошли дальше. Не хочу, чтобы ты всю оставшуюся жизнь дразнил меня трусихой. Но учти, если кто-то или что-то пожелает закусить нами, ты будешь первым: ты жирнее.
     - Не жирнее, а мускулистее, дурочка, - возразил промир. – У меня вообще одни мышцы! – он горделиво выпятил грудь и напряг бицепс.
     Наки захихикала:
     - А мясо, оно еще питательнее и вкуснее, чем жир. Так что готовься!
     Дийк пошел первым. На самом деле безумные речи несчастного аборигена его не на шутку встревожили, но показывать это девчонке не обязательно.
     Покуда, впрочем, ничего страшного или странного не происходило. Туннель слегка подымался вверх. Все те же фосфоресцирующие стены, все тот же отвратный запах. Правда, прибавился звук: монотонное жужжание или, скорее, звон. Он был еле слышен, но очень раздражал – словно бесконечная серенада комара над ухом.
     Видимо, то был и впрямь лабиринт, как уверял безумный абориген – поскольку появилась развилка. Затем еще и еще. Каждый раз они долго выбирали, куда свернуть – налево или направо.
     - А ты знаешь, что обратную дрогу нам уже не найти? – Наки выглядела усталой и не на шутку напуганной. Правда, всеми силами старалась не показать этого.
     - Ничего страшного. Посмотри под ноги: здесь уже почти сухо, и я смогу нарисовать круг. Попытаюсь, по крайней мере.
     Дийк присел на корточки и вытащил мелок. Круг получился нечеткий - поскольку линия шла по грязи, и кривой. Но ничего, бывало и хуже. Наки, тихо смеясь от радости, шагнула к нему. Рыш, крупно дрожащий - то ли от сырости, то ли от омерзения, тоже не заставил себя упрашивать. Промир крепко зажмурился…
     Проклятый звенящий звук, он отчаянно мешал, забивая голову, не давая сосредоточиться. Еще не открыв глаза, Дийк уже знал, что ничего не получилось. Впервые он не смог уйти. Что за черт?..
     Он повернулся к девочке, чтобы сказать ей, что нужно поискать местечко посуше. Но ее не было. Ни ее, ни Гоа.
     Видимо, куда-то он все же перенесся, поскольку потолок стал значительно ниже, а под ногами опять плескалась грязная водица. Да и жужжание стало отчетливее: казалось, весь воздух вокруг состоит из него и мерзкий звук проникает в тело уже не только сквозь уши, но и сквозь поры.
     - Наки! На-а-а-ки!!! Гоа!..
     Он кричал, пока не охрип. Что же все-таки произошло?! Никогда не бывало такого, чтобы меловой круг переносил заключенных в нем в разные места. Это шуточки здешнего гнусного мира? Грязи, оставшейся от вонючей водицы, по которой прошел мел? Непонятного невыносимого звона?..
    
     Дийк бродил по одинаковым сырым туннелям, пока не почувствовал, что не может больше ступить ни шагу. Он прислонился к стене и сполз по ней. Теперь ноги его целиком находились в воде. Подземный холод сковал их и побежал вверх по позвоночнику.
     Он был прав, тот безумец в пещере. Вот и к нему подступает безумие. Он уже слышит его смрадное дыхание в своем мозгу, ощущает липкое давление внутри глазниц…
     Все вокруг расплывалось - видимо, от усталости. Дийк сделал несколько глубоких вздохов, пытаясь навести хоть какой-то порядок в голове. Тщетно. Вместо стройности и порядка ворвался рой осколочных воспоминаний и закружил, вовлекая в хаотичные водовороты. Вот ладонь Наки с кровоточащей ссадиной на мизинце - она напоролось на сучок в том доисторическом лесу, где они встретили племя мохнатых существ, уже взявших в руки палку но еще не обзаведшихся речью… Вот Гоа поджимает переднюю лапу и жалобно скулит – его укусила змея. Два дня зверь метался между жизнью и смертью, а они сидели возле него в пещере, беспомощные и молчаливые, и не было в жизни промира более холодных дней… А вот щеки девочки, залитые неестественно ярким светом самого потрясающего восхода из всех, что он видел…
     Что-то переменилось. Гнилостный запах сгустился - казалось, его можно было осязать. Звук достиг такой силы, что барабанные перепонки напряглись, словно струны, готовые лопнуть. А затем из-за поворота туннеля появилось нечто… Больше всего это походило на волну грязно-бурого тумана, из которого тянулись отростки – то ли конечности, то ли щупальца. Но страшны были не столько они, сколько вырвавшийся на свободу запах. Никогда прежде Дийку не могло бы придти в голову, что запахом можно свести с ума.
     Туманообразная масса заполнила весь туннель и, медленно перетекая или ползя, надвигалась на него. Страх приковал промира к месту. Когда зловонная туша была уже шагах в десяти, каким-то чудом он сумел справиться с собой: вскочил на ноги и ринулся прочь. Это был инстинкт – думать он был не в состоянии. Ужас завладел остатками сознания. И еще в нем зрел дикий гнев на самого себя. Эти страсти, перемешиваясь и усиливая друг друга, придали ему энергию, позволившую развить немалую скорость.
     Дийк не заметил, как споткнулся обо что-то и упал. Лишь когда рот его захлестнула вонючая вода, вызвав кашель, он немного пришел в себя. Поднявшись на дрожавшие от перенапряжения ноги, он уперся в тупик, которым заканчивался туннель. В тупике была дверь, в которую промир забился всем телом - не только кулаками, но ногами, грудью и подбородком…
     Как дверь в конце концов отворилась, и он рухнул в проем - он уже не помнил.
     Сознание умчалось прочь, ухватив напоследок лишь полуразмытые лица, руки, переносившие его куда-то, неразборчивые голоса, звучавшие словно из-за плотных штор или занавеса…
    
     - Я должен туда вернуться.
     - Это невозможно. То, что ты вышел к нам – чудо. У лабиринта всего два выхода, а площадь его огромна – можно блуждать месяцами.
     Женщина говорила негромко, сухим и бесцветным голосом. Она была плоска, худа и напоминала усталое насекомое. Большие желтоватые глаза, столь же невыразительные, как и голос, слабо и тускло светились. Тяжелые коричневые веки то и дело надолго прикрывали их, словно уставая быть поднятыми. Тело облекала глухая темная одежда, а пергаментного цвета рука сжимала посох с масляным фонарем.
     Ничто в ней не указывало на правительницу подземного народа – такая же одежда и посохи были принадлежностью всех обитателей окруженного лабиринтом города. Разве что – неестественно прямая осанка, да полное отсутствие мимики на худом треугольном лице.
     - Вы не понимаете – там остались два самых дорогих мне существа! Единственные, кто у меня есть.
     - И все-таки это невозможно, - она сомкнула узловатые пальцы с тихим тоскливым хрустом. – Они находятся там слишком долго – скорее всего, их уже нет в живых. Или, при самом лучшем раскладе, они стали безумны. Даже если ты их найдешь, они тебя не узнают – но набросятся, растерзают и съедят. Ведь они очень голодны – если еще живы.
     С низкого потолка упала тяжелая капля. Разбилась на каменном столе…
     В подземном помещении, куда привели промира, лишь только он пришел в себя, было на редкость гнетуще, темно и сыро.
     - Там девочка, совсем ребенок! Я прошу вас дать мне в подмогу нескольких своих людей – вместе мы сумеем ее разыскать.
     - Я что, похожа на безумную? Даже если я отдам такой приказ своим людям, каждый из них скорее застрелится, чем выйдет за пределы города. Я не ведаю, кто ты и откуда появился в лабиринте, но думаю – по твоим безумным речам, – или ты свалился с луны, или твой разум глубоко помрачен.
     - Я свалился с луны, – Дийк кивнул с готовностью. – Мой разум не помрачен, я способен во всем разобраться и всё понять. Прошу тебя, поведай мне, отчего нельзя выйти за пределы города и отыскать заблудившихся в лабиринте.
     Женщина пожевала сухими губами и, прикрыв глаза, на этот раз надолго, приступила к размеренному повествованию.
     - Когда-то, несколько столетий назад, мой народ жил на поверхности земли. Люди любовались солнцем днем и луной и звездами ночью. Они разводили сады, осваивали пастбища, строили дворцы, храмы и хижины. А потом появилось Оно. И за пару месяцев поглотило всю землю. Нашему народу повезло больше других – среди простых смертных оказался мудрец и провидец, к которому все прислушивались. За год до несчастья он поведал, что нужно срочно строить под землей город и окружить его обширным лабиринтом – чтобы уберечься от большой беды. Люди послушались его и, когда все произошло, спустились вниз, в заранее приготовленные жилища. И сумели выжить. И вот так мы выживаем уже не одну сотню лет. После смерти мудреца править стал его сын, а потом его внук – и так далее. Этот великий человек был и моим предком, поэтому в настоящее время правлю я. Мы надежно защищены: хотя Оно просачивается и под землю, но лабиринт глушит звуки, а толстые пористые стены не пропускают запах.
     - Выживаете не одну сотню лет… - Дийк пробормотал это с искренним ужасом. – Но как? Как вы живете – без солнца, без растений, без еды, наконец?!..
     - Солнце нам заменяет это, - правительница шевельнула посохом с масляным фонарем. – Растения мы научились выращивать при слабом свете, а что до еды - мы питаемся очень разнообразно: корни и клубни растений, личинки жуков, крупные насекомые вроде медведок… Нам знакомо и настоящее мясо с кровью – ведь под землей обитают кроты и землеройки. Правда, в самом верхнем слое, до которого добираться смертельно опасно, но отдельные смельчаки отваживаются и на это.
     - Да уж, поистине королевское разнообразие…
     - Ты напрасно язвишь, чужеземец. Мы привыкли к такой еде и находим ее и питательной, и весьма вкусной. Окажись мы вдруг наверху и предложи нам блюда, которые вкушали предки, думаю, они вызвали бы у нас отвращение.
     - Пожалуй, ты права: привычка – великая вещь, - покладисто заметил промир. – Правда, насчет питательности можно поспорить – глядя на твою фигуру и фигуры твоих достойных подданных. Но скажи: откуда тогда взялись те безумцы, что бродят по лабиринту? Ведь ты утверждаешь, вы надежно защищены.
     - Глупцы и авантюристы – вроде тебя, смельчаки, переоценившие свою ловкость и удачливость… Мало ли по каким причинам человек покидает город? Важно, что ни один – заметь: ни один! – назад не вернулся. Надеюсь, ты понял теперь, насколько дико прозвучала твоя просьба?
     - И да, и нет. Возможно, у меня и у вас по-разному устроены мозги, но неужели никому из твоего народа за сотни лет не пришла в голову свежая мысль попробовать уничтожить это самое Оно? Кстати, что оно есть такое и откуда взялось?
     - Откуда взялось – мне неведомо. Есть замшелые легенды, в которых говорится что-то на этот счет, но я слышала их в детстве и давно позабыла. А что Оно есть такое… - Правительница помолчала, прикрыв веками тусклое свечение глаз и отчего-то задержав дыхание. - Тебе повезло, что ты не познал этого на собственном опыте. Те, к кому Оно прикоснулось, задело своими щупальцами или своим дыханием, вряд ли смогут рассказать о своих ощущениях. Они просто сошли с ума.
     - Отчего же? Познал… - Промир усмехнулся с горечью. – И меня почти коснулось его дыхание. И я был близок к тому, чтобы потерять рассудок.
     - Значит, ты знаешь об этом больше, чем я, - правительница подняла тяжелые веки и улыбнулась. Но улыбка вышла ущербной и безотрадной. – Впрочем, твои вопросы мало кого здесь занимают. Главное - не что и откуда, а как от него уберечься. Из близко соприкоснувшихся с неведомым злом лишь единицы сохраняли рассудок – те, кто был глух и при этом с рождения не воспринимал запахи. Некоторые, узнав о таком, протыкали себе барабанные перепонки и зажимали носы, но это не помогало – запах все равно проникал в мозг и сводил с ума.
     - То есть все дело лишь в его жужжании и вони? И только-то? – переспросил Дийк. - Верится с трудом. Думаю, запахом и звуком эта мразь лишает сознания, а уж потом пожирает.
     - Оно не пожирает и не убивает, недоверчивый чужеземец! Лишь сводит с ума. Разве ты только что не поведал о том же самом? О том, что был близок к безумию? Мой мудрый предок считал, что Оно питается не телами, не плотью, но ужасом и отчаяньем своих жертв. Множество безумцев блуждают по лабиринту, пока не умирают от голода. От голода – а не от его лап и зубов!
     - У него нет лап… - рассеянно поправил промир. – Только щупальца. И зубов, как я мог рассмотреть, тоже.
     - Тем более! Смерть от зубов и когтей несравненно легче и достойнее, чем кромешная тьма безумия и голод, от которого грызут кости и плоть своих близких. Надеюсь, ты уразумел, по какой причине я отказала тебе – не отправила своих людей на поиски девочки, давным-давно потерявшей человеческий облик?
     - Уразумел, вполне. Но не вспомнишь ли ты все-таки, о чем говорится в ваших замшелых легендах? Возможно, если я пойму, что есть такое это вонючее Оно – у меня появиться шанс с ним справиться.
     - Как ты смешон, чужеземец, - Правительница издала короткий смешок, больше похожий на икоту. – Но изволь. Вот то, что я помню: в легендах говорится, что Творец Мира разгневался на свое творение – людей. Губительное Оно – посланная Им кара.
     - За что? Что они такое натворили, эти несчастные люди, твои предки?..
     - Нарушали заповеди, плохо молились, мало размножались… да мало ли что! Оно, словно огромная метла, очистило поверхность земли, и теперь на ней живут иные создания, лучше и послушнее прежних. Они иначе устроены – без носов и ушей, поэтому им не грозит безумие.
     - Добренький он, ваш Создатель, - усмехнулся промир.
     - Не богохульствуй, чужеземец! – возвысила голос правительница. – Иначе не пришлось бы тебе пожалеть. Создатель справедлив: послав нам кару за грехи, он проявил и великую милость, наделив даром прозорливости моего мудрого предка, благодаря которому избранный им народ выжил.
     - Прости! Не осмеливаюсь дальше спорить, - Дийк резко поднялся с холодного и жесткого каменного сидения. – Спасибо за беседу! Я бесконечно рад за твой народ, надежно защищенный лабиринтом и стенами, сытый, радостный и благополучный. Мне он представляется скопищем трусов, ну да какое вам дело до мнения чужеземца? Позвольте откланяться – мне пора!
     - Нет! Мы не закончили разговор!
     Правительница прокричала это так звонко и властно, что промир вздрогнул.
     Ворох мелких камней осыпался с потолка.
     - Прошу тебя, сядь, - попросила она мягче, и он, поколебавшись, сел. Протянув сухую ладонь, женщина стряхнула камушки с его плеча. - Мы надежно защищены здесь – да, это так. Но нас осталось всего три тысячи. А скоро станет еще меньше – потому что дети рождаются здесь все реже и реже. Люди отчего-то разучились влюбляться, разучились даже вожделеть.
     - Еще бы… - пробормотал Дийк.
     Но она не расслышала или не обратила внимания.
     - Легко быть смелым на словах! Впрочем, допускаю, что ты отважен и в деле. Я прошу тебя остаться у нас. – Правительница вскинула на него глаза, обретшие прозрачность и живое чувство - мольбу. - Ты вольешься в число моих подданных и обретешь все те же права. Нет, больше: ты сможешь иметь столько жен, сколько захочешь. Ты полон жизни, молод и силен – у тебя может родиться много, много детей!
     Промир расхохотался.
     - Остаться здесь? Закусывать личинками жуков и сухими корнями?..
     - Нет-нет! Для тебя специально будут доставлять мясо – я ведь говорила…
     - Смаковать кротов и землероек?.. Предаваться плотским утехам с женщинами, похожими на мумий?.. Забыть, как выглядят солнце и звезды?.. И при этом еще трястись от страха, что когда-нибудь не выдержат стены, или Оно научится просачиваться сквозь камень?.. Каждую ночь просыпаться от кошмаров и чувства вины, что по собственной трусости загубил самых близких людей?.. Нет уж, увольте!
     - Альтернатива этому – безумие и голодная смерть.
     - В любом случае я предпочту смерть медленному гниению и попытку хоть что-то сделать полному бездействию.
     - Глупец и гордец, - правительница саркастически усмехнулась. Лицо ее вновь обрело неподвижность, а глаза спрятались под грузом коричневых век. – Судя по всему, даже если Оно коснется тебя, это мало что изменит: ты уже безумен.
     - Возможно. Я могу уйти? Я свободен?
     - Думаю, ты вырвешься, даже если я прикажу тебя связать и бросить в подвал. Разве можно удержать лишенного разума? Я размечталась было о том, какие прекрасные младенцы могли бы от тебя родиться: сильные и подвижные. Но множества маленьких безумцев моему народу не нужно. Прочь, пустые мечты! Иди куда хочешь, путь открыт.
     - Спасибо.
     Прежде чем выйти из мрачного и стылого помещения, промир обернулся и бросил:
     - Ты не была бы так спокойна и холодна, если бы твои дети находились там!
     - Мои дети не родились. И никогда не родятся. Род великого мудреца и провидца заглох.
     - И хорошо! – запальчиво выдал Дийк. – Не понимаю, зачем вы трудились продолжать свой род на протяжении сотен лет! Неужели не жалко было детей, с рождения оказавшихся во тьме, словно земляные черви?.. Следовало бы сразу перестать размножаться – не населять свой затхлый ад новыми и новыми несчастными существами. Он оказал плохую услугу своим потомкам, этот ваш хваленый мудрец!
     – Уходи, пришелец. - Она сидела на вытесанном из рыхлого камня кубе, словно на троне, прямая и недвижная. Лицо ничего не выражало, лишь в насекомоподобных глазах застыла сухая бесслезная тоска. - Я не буду желать тебе удачи – это бессмыслено. У тебя нет шанса. Ни одного.
    
     Страж, угрюмо сгорбившийся у дверей, ведущих в лабиринт, долго не мог понять, чего от него хочет странный чужеземец. Поняв же, слабо удивился – сильных чувств этот высохший и обреченно-заторможенный человек, как видно, испытывать уже не мог.
     Он долго вслушивался, приложив ухо к массивной обитой железом двери, и только затем отворил ее.
     - Оно сейчас далеко отсюда. Можешь продержаться часов пять, - такими словами напутствовал промира житель подземного города, прежде чем задвинуть засов.
    
     Почти сразу голову Дийка заполнил знакомый отвратительный звук, а в ноздри ударил запах. Он почувствовал кислый привкус страха под языком. И удушье дикой тоски. Чтобы прогнать страх и хоть немного приглушить тоску, заговорил сам с собой. Речь получилась сбивчивой и не слишком оптимистичной:
     - Ну что, приятель, допрыгался? Нигде не задерживаться, ни к кому не привязываться… и вот итог. В поисках девчонки и зверя бродишь сейчас в вонючей тьме, всей шкурой ощущая, что вот-вот появится нечто безмерно омерзительное и пожрет тебя с потрохами. И это вместо того чтобы в спокойной обстановке, под защитой каменных стен начертить круг, и – адью! В иное, не в пример более симпатичное место, так как хуже этого вряд ли что может быть в целом мироздании… Здорово, ничего не скажешь! Особенно этот проклятый звук, разъедающий мозг кислотой… Еще чуть-чуть – и серое вещество потечет из ушей и ноздрей. И что, скажи пожалуйста, ты станешь делать без мозгов? Биться головой об стены? Пускать пузыри из слюны?.. А интересно, должно быть, сойти с ума: вот он есть, и вдруг уже нету. И вообще, не очень понятно: сойти можно с того, на чем стоишь, а я вовсе не стою на собственном интеллекте. Скорей это нечто воздушное, и уж никак не тянущее на прочную опору… Интересно, когда я все-таки сойду (слезу, спрыгну, свержусь), мне тоже будут грезиться повсюду жуки и мыши или все же что-то более приятное для глаз? Я предпочел бы обнаженных девушек. Впрочем, если повсюду будут маячить голые розовые тела, это тоже скоро надоест. Лучше уж что-то нейтральное: цветочки, бабочки, золотые рыбки… Надеюсь, вместо отвратного запаха меня будет услаждать призрачное благоухание майских лугов. В голове же пусть звучат голоса - но разные, чтобы было с кем поболтать и развеять скуку. Желательно, чтобы они обладали хоть минимальным интеллектом… Наки, черт возьми! – ведь это ты во всем виновата. Ты и твои дурацкие мечты о несуществущем рае Алуно… Стоп. Прости меня, девочка. Я кривлю душой: ты сумела заразить меня своими мечтами, и они стали моими не в меньшей степени… Я устал, видишь ли. Дьявольски устал. Я хочу уютного тупичка (как говорил Привратник) с садиком, с резными наличниками, без амбициозных правителей, бессмысленных боен и крови – успел насмотреться на это за время долгого пути… Слабак, хватит ныть! Усталый трусливый заяц, прекрати трястись коленками! Что, надоело носить маску сильного мужчины? Лицо тебе натерла? А ты терпи!.. Хотя, с другой стороны, перед кем позерствовать? Один, абсолютно. Так уже было – полное и безбрежное одиночество. Так, да не так. Тогда ты был свободен, ни к кому и ни к чему не привязан. Одиночество не было в тягость, оно было символом этой свободы, ее стягом, которым ты бодро помахивал при ходьбе. А сейчас одиночество – пытка… Почему я не помню ни своих родителей, ни места, где родился и жил? Не мог же я возникнуть из ниоткуда. У меня нет прошлого – значит, не о чем будет вспомнить перед смертью. Какие картины увижу я в последний свой миг - когда перед глазами обычных людей проносятся лица любимых и близких? Снежные закаты? Бушущее море, грозы, болото, горы?.. Смешно.
     Дийк очень устал. Он понимал, что Оно уже близко, но усталость и пришедшая с ней апатия приглушили все чувства. Промир опустился в мокрую грязь и закрыл глаза: лицезреть неотвратимо приближающееся не хотелось.
     - Жаль, что я никогда больше не увижу Лелю. Милая девушка, как хотелось бы с ней поговорить, утешить… Впрочем, что я за дурак? О чем думаю в последние мгновения жизни? Полагалось бы о высоком, о вечном, а я о женщинах…
     Звон стал совсем нестерпимым. Чтобы приглушить его, Дийк прижал к ушам ладони, но это не помогло. Тогда он забормотал стишок, слышанный когда-то в юности и въевшийся в память:
     Мне снилась кровавая сеча, где полнился воздух болью,
     Где запах липкого страха хлестал по глазам и губам.
     И я был средь тех, кто умер, и леденело небо,
     Вывернувшись наизнанку в моих застывших зрачках.
     И я был с теми, кто ранен, чьи пальцы терзали почву,
     Чьи хриплые острые стоны роились тугой волной.
     И я был с теми, кто бился, рыча пантерой и барсом,
     Бурлила ярая лава в висках и венах моих.
     И я был ангелом смерти, парившим над бранным полем,
     В расправленных темных крыльях ветер седой играл.
     И я был каким-то богом – языческим, древним, грозным –
     С хмельным и оскаленным ликом взиравшим на все с облаков…
    
     Тело было влажным от пота. Где-то тихо журчала вода.
     Сквозь звон, сквозь страх и апатию пробился знакомый голос:
     - Какой же ты глупый: валяешься здесь, когда за окном такая благодать! Знаешь, я не верю, что ты меня не слышишь, и не верю, что ты не можешь встать. Ты просто вредничаешь. И еще ты лентяй. Валяешься здесь, вместо того чтобы жить. Спрятался и наблюдаешь. Ничего, я тебя разбужу, в конце концов! Не надейся от меня отвертеться…
     Дийк потянулся к родному голосу - всем своим существом, в котором затеплилась надежда. Крохотная и слабая, она могла в любой момент исчезнуть, и он взмолился: «Говори, говори, Лелечка, пожалуйста!..»
     Словно услышав его немую мольбу, она продолжала:
     - Сегодня вечером я иду с подругой в кино. Как жаль, что ты не сможешь составить нам компанию! Вот Анатолий Семенович говорит, что все это глупости, что ты меня не слышишь и бестолку с тобой говорить. Что ты не человек, а «овощ». Просто плоть – без души и мыслей. А я ему не верю. Я знаю, что ты живой и с тобой нужно разговаривать. Это очень важно…
     Запах лаванды пробился сквозь зловоние. Он становился все ярче, и зловоние мало-помалу растворилось в нем. Звон также утих. Зато голос Лели зазвучал отчетливо:
     - Он вообще козел, знаешь: пристает ко мне, когда рядом никого нет. Руки потные, лысеть начал… да он мне в отцы годится! Намекнул, что, если не уступлю ему в ближайшие дни, он добьется моего увольнения. Пусть увольняет: зарплата здесь мизерная, а работы вагон. Не заплАчу. Запросто смогу себе что-нибудь получше найти! Вот только одна проблема: привязалась я к тебе, Лешик. Кому – если погонят меня отсюда – буду сказки читать, горестями своими делиться?.. Ладно, не будем о противном. Тот фильм, на который я иду сегодня с подружкой, называется «Я знаю, кто убил меня». Это новый триллер, мне его один приятель посоветовал. А ты любишь триллеры? Или предпочитаешь «лавстори»?..
     Дийк почувствовал, что его левая нога лишена одеяла – пятку овевал сквозняк. Он понимал, что нужно открыть глаза – но медлил. Боялся, что не сможет этого сделать, не получится – как прежде, в своих тягостных снах.
     «Была не была!» Он резко поднял веки. Они послушались.
     Дийк смотрел на белый больничный потолок, а потолок вглядывался в него. Он повернул голову. Леля стояла спиной к нему и переливала что-то зеленоватое из одной пробирки в другую.
     Когда он кашлянул, чтобы прочистить горло, она уронила обе и порывисто обернулась.
     - С тобой бы я пошел даже на «лавстори». Но триллер заманчивее.
    
    
     РЕАЛЬНОСТЬ - ЦВЕТ БЕЛЫЙ
    
     - Как вас зовут?
     Пресловутый Анатолий Семенович оказался низеньким дядькой с залысинами, стыдливо прикрытыми тремя рыжими прядами. Знакомый голос – уверенно-приторный, был столь же противен, что и в снах. (Да нет же, не в снах – в реальности. В самой настоящей реальности.)
     Дийку очень хотелось сказать правду – о себе, о сотнях миров, которые он посетил, но он знал, что делать этого не стоит. Хотя он плохо представлял все последствия, но догадывался, что вряд ли они окажутся для него благотворными.
     - Не знаю.
     Говорить было трудно: словам приходилось заново привыкать к гортани, языку и нёбу.
     - Ну что ж, значит, пока вы останетесь Алексеем. Это имя ничем не хуже других. Скажите, вы что-нибудь помните из вашей прошлой жизни? Все, что угодно: имена родителей, цвет глаз любимой девушки, какой краской были выкрашены стены у вас в туалете – ну хоть что-нибудь?
     «Я помню сотни рассветов и столько же закатов. Еще я помню, что солнце может быть зеленым, а дорога бесконечной…» Но вслух Дийк – нет, теперь уже Алексей – произнес другое:
     - Нет, ничего не приходит в голову. Совсем ничего. Скажите, доктор, когда я смогу выйти из больницы? Я пришел в сознание. Я отлично себя чувствую.
     - Помилуйте, голубчик, чем дольше вы здесь пробудете, тем лучше для вас! Нам так и не удалось выяснить, кто вы и откуда. То, что вы вышли из комы, в которой находились больше года, - чудо. Самое настоящее медицинское чудо! Но у вас почти полная амнезия, и я, увы, не могу гарантировать, что память когда-нибудь к вам вернется. Вам придется начинать жизнь с нуля, с чистого листа, и я хотел бы, чтобы вы поговорили с нашим психологом. Иначе выход в реальный мир может нанести вам тяжелую психологическую травму.
     - Мне не нужен психолог. Я прекрасно осознаю собственное положение и вполне готов к вытекающим из него трудностям. Память моя пострадала, но рассудок жив и здоров, и я не думаю, что он треснет при столкновении с реальностью.
     - Мне бы ваш оптимизм! – укоризненно хихикнул доктор. – Впрочем, ваш настрой позволяет надеяться на лучшее, не скрою. Хорошо, денька через два мы вас выпишем, раз вы так настаиваете. Да, вот еще что: с вами хочет пообщаться один человек. Тот, кто оплачивал ваше лечение, благодаря кому вас не отключили от аппаратуры жизнеобеспечения.
     – То есть тот, благодаря которому я оказался в коме? – уточнил Алексей с усмешкой.
     - Можно выразиться и так. Но я бы на вашем месте воздержался от негативных установок. Каков бы ни был его изначальный поступок, но, сбив вас, этот господин повел себя очень достойно. Он мог уехать, скрыться с места аварии, оставив вас умирать – все произошло ночью, без единого свидетеля. Кто виноват в ДТП – вы или он – во мраке, в тумане. По его словам, вы резко выскочили на дорогу, и затормозить было невозможно. Уголовное дело не завели – следовательно, его доводы сочли убедительными. Нет, он поступил весьма и весьма благородно! Особенно, учитывая наше жестокое время, в котором выживает самый сильный и самый бездушный. Заметьте, даже сейчас, когда опасности для жизни больше нет, этот достойный человек продолжает беспокоиться о вашей судьбе – что не может не вызывать благодарности.
     - Можно мне самому решать, к кому испытывать благодарность, а к кому нет? Если этот человек жаждет со мной поговорить, я готов. Но не ждите от меня слез умиления и придыханий бесконечной признательности.
     Анатолий Семенович изобразил на лице улыбку понимания и печали и слегка потрепал его по плечу, отчего Алексей почувствовал чуть ли не дурноту. То ли он отвык от людских прикосновений вообще, то ли именно доктор отчего-то вызывал отвращение.
     – Тогда я позову его: он дожидается в холле. И все-таки вы не правы – хорошего человека видно сразу. Он хороший человек!
     С этими словами доктор вышел.
     Интересно, на кого похож его благодетель? Говорят, состоятельный мэн изредка навещал его, но голоса он почему-то не слышал. Его не было в картотеке его снов. Ни голоса, ни запаха. Приходил и молча сидел? Набычившись, с толстой золотой цепью на шее, с квадратным охранником, замершим в дверях?
     Дверь открылась, обнаружив, что Алексей полностью ошибся в своих предположениях. Цепи не было, телохранителя тоже. Крепкое, но уже начинавшее расплываться тело вошедшего было влито в не броский, но явно дорогой костюм. Тонкий горьковатый парфюм не был навязчивым. Ничем не примечательное и даже простоватое лицо. Очертания подбородка и губ производили впечатление спокойной добродушной силы, в небольших внимательных глазах теплились ирония и любопытство.
     Анатолий Семенович, семенивший за гостем, казался на его фоне подобострастно-приниженным, сдувшимся. Чтобы не выглядеть так же, пациент, не осознавая того, вздернул подбородок и расправил плечи. Этот жест не укользнул от вошедшего, и тот усмехнулся едва уловимо.
     - Вы не могли бы оставить нас наедине? - обернулся он к доктору. - Когда вы понадобитесь, я вас позову.
     - Конечно, конечно! – закивал тот. - Да вы присаживайтесь!
     Он шаркнул стулом, придвигая его к постели, постоял несколько секунд, словно раздумывая, не склониться ли напоследок в почтительном поклоне, затем торопливо вышел.
     Гость между тем подошел к столу и кинул на него папку с бумагами. Он странно двигался: словно боялся наступать на ноги и оттого ставил ступни аккуратно и осторожно. Его голоса Алексей определенно не слышал прежде – иначе бы запомнил: он слегка картавил и сглаживал, округлял отдельные буквы, отчего слова приобретали не присущие им изначально переливы.
     - Меня зовут Станислав.
     - Алексей.
     - Ваше имя я знаю – сам его дал когда-то, - Станислав постучал пальцем по папке, а затем медленно водрузил себя на стул. - Здесь ваш новый паспорт, а также другие документы, которые могут понадобиться. Ваш лечащий врач сказал, что у вас полная амнезия. Мне очень жаль, поверьте, - он издал легкий вздох, но маленькие глаза не потеряли ироничного выражения. - Я пытался узнать о вас что-нибудь по своим каналам, но, как ни странно, ничего не добился. Немыслимо, но факт – вы словно выпали из ниоткуда. Есть большая вероятность, что вы не из этого города и даже, быть может, не из этой страны. К сожалению, выяснить точно нет возможности. Вашу фотографию даже показывали по ящику – но ни один родственник не откликнулся. Увы! – Станислав покачал головой. – То ли вы круглая сирота – без родных, друзей и коллег. То ли вы не с нашей планеты.
     - Я с нашей планеты, - возразил Алексей. – Уж в этом-то я уверен.
     - Тем лучше. Тогда есть надежда, что кто-нибудь когда-нибудь вас узнает и поведает истину. Ну а пока - я снял вам квартиру, уплатив за два года вперед. Так что все это время беспокоиться о жилье вам не придется. Также я взял на себя труд зачислить вас сотрудником в одну из моих гостиниц, там как раз не хватает персонала. Думаю, эта работа прокормит вас до тех пор, пока вы не поймете, чем можете и хотите заниматься в дальнейшем.
     - Зачем вам все это?
     - Могу объяснить, если интересно. Вы производите впечатление неглупого человека и, возможно, поймете.
     - Спасибо за столь лестное мнение о моих умственных способностях.
     - Вы можете мне не поверить, но за всю карьеру я не совершил ни одного поступка, за который мне было бы потом стыдно, и ни разу не преступил закон. И дело не в том, что я отличаюсь особыми моральными качествами, мешающими мне так поступать. Вовсе нет. Я не христианин и не кришнаит. Я достаточно равнодушен - меня совершенно не волнуют судьбы голодных детей Африки, я никогда не жертвую на благотворительность, а нищие вызывают у меня не жалость, а рвотный рефлекс. Я просто ценю собственное душевное спокойствие. Пожалуй, это наиболее значимая для меня вещь в этой жизни. Душевное спокойствие и большие деньги несовместимы, скажете вы? И будете правы. В ста случаях против одного, и этот один – как раз мой случай.
     Станислав обласкал собеседника взором умных насмешливых глаз и помолчал, ожидая ответной реплики. Не дождавшись, продолжил:
     - Все было бы значительно проще, если б воспоминания остались при вас – в этом случае меня здесь не было бы сегодня. С другой стороны, я потратил бы намного больше средств, проведи вы всю жизнь в коме – так что я вполне прагматично радуюсь вашему выздоровлению. Заметьте: я не намерен облегчать всю вашу дальнейшую жизнь. Те, кто работают под моим началом, вышколены и трудолюбивы, и если вы не станете таким же, я без зазрений совести подпишу приказ о вашем увольнении. А когда через два года кончится срок съема квартиры, можете хоть ползать передо мной на коленях, хоть обивать лбом порог моего офиса – продлевать его я не стану.
     - Этого вы от меня не дождетесь.
     - Надеюсь. Но поверьте, хоть такая перспектива кажется вам чудовищной, я знаю, что говорю: люди очень быстро привыкают к халяве, и когда приходится от нее отказываться, даже врожденная гордость может куда-то испариться.
     Алексей не счел нужным отвечать на это. Помолчав и поглядев на красивый закат за окном, Станислав вновь заговорил:
     - Знаете, в том, что вы здесь, моя и только моя вина: я нарушил все мыслимые и немыслимые правила движения. Впервые в жизни. Я расстался с женщиной, которой доверял, которую знал много лет и никак не ожидал того, что она сделала. Мне казалось, я могу предугадать любую ее реакцию, любой поступок, но я ошибся. Ошибся в худшую сторону. Я был так зол и так расстроен, что ехал на предельной скорости, не замечая ничего и никого вокруг. Чудо – что вы стали моей единственной жертвой в ту дикую ночь… Пока я вез вас в больницу, пережил самые ужасные минуты в своей жизни. Поверьте, это не преувеличение. Мне казалось, если вы умрете, что-то в моей судьбе непоправимо сломается. И это будет уже второй слом – первый сотворила она, та женщина…
     Потерев ладонь о ладонь (видимо, они вспотели), Станислав закончил суше и холоднее, словно жалея о проявленной слабости, толкнувшей на откровенность:
     - Я никому не говорил и никогда не скажу того, что говорю сейчас вам. Не считайте все, что я сделал и делаю, попытками загладить свою вину. Я делаю это в первую очередь для себя, и лишь косвенно - для вас. И вот еще что. Здесь, в папке, я оставил немного денег – на первое время должно хватить. А сейчас я вынужден попрощаться: дела. У вас есть ко мне какие-либо вопросы?
     - Когда я смогу выйти отсюда?
     - А когда бы вы хотели это сделать?
     - Чем раньше, тем лучше.
     - Хорошо, я поговорю с доктором. Думаю, вас выпишут уже завтра.
     Он неторопливо поднялся, кивнул на прощанье и направился к дверям, ставя ступни по-прежнему аккуратно и осторожно. У самого порога обернулся, угадав какое-то движение.
     - Скажите, - пациент все-таки не выдержал, - почему именно Алексей?
     – Все просто: так звали моего отца.
     - Я похож на него?
     – Нет, не думаю. По крайней мере, он никогда не смотрел на меня с такой смесью удивления и презрения, как это делаете вы. До свидания! Хотя, если честно, с большей радостью я бы сказал «прощайте».
    
     Оставшись один, Алексей взял в руки папку. По паспорту его фамилия была Лазарев, а отчество Анатольевич. Фамилия порадовала – красиво и без излишеств, а вот отчество подкачало, хотя происхождение его было вполне объяснимо. 27 лет. Самое интересное, что была даже фотография – строгая и черно-белая, как положено. Происхождение ее было непонятно: в сознательном состоянии его не фотографировали, а в коме глаза закрыты. Приглядевшись, Алексей понял, что фото не его - нашли, видимо, очень похожего молодого человека. С весьма пустым и бессмысленным взором, кстати сказать. Неужели это оказалось проще, чем привести в больницу фотографа и сделать настоящий снимок?
     Он отбросил паспорт, не рассчитав силы движения, и тот шлепнулся на пол.
     Чужое все – имя, фамилия… даже лицо. Символично. Дийк - означает «чужой». Кто он и зачем он здесь? Существует ли он вообще?..
    
     - Ты готов к небольшой прогулке? – Леля умудрялась открывать дверь бесшумно, и легкие шаги ее были неслышны, поэтому ее приход оказался приятным сюрпризом. – Я взяла на себя смелость заняться твои гардеробом, даже ботинки купила – размер, каюсь, взяла с твоей ступни, пока ты сладко спал. А еще я отпросила тебя у Анатолия Семеновича – но только на два часа. Правда, я молодец?
     - Конечно! Ты умничка.
     Как же она ему нравилась… Аж дух захватывало. Причем, от всего: от наклона головы к плечу, от детского пластмассового браслета на загорелом запястье, от смеха. Особенно от смеха: искреннего и неожиданного, как капель за шиворот или снежок, метко пущенный, не бьющий, но заставляющий гореть щеки.
     Они вылетели из больницы пулей, вприпрыжку, словно дети, улизнувшие со скучных уроков в школе – в свободу, в радость, в лето. Воздух мегаполиса с его смогом и выхлопными газами показался Алексею нереально свежим и необыкновенным. Как, впрочем, и всё вокруг: люди, автомобили, дома. То ли это был контраст после долгого заключения в унылой больнице, то ли окружающий мир достигал его сквозь призму ощущений идущей рядом девушки.
     Правда, прошагали они недолго: слабость почти атрофировавшихся за время лежания мышц заставила присеть на скамью в ближейшем же скверике.
     - А это правда, что ты слышал все, что я говорила, когда был в коме?
     - Не все и не всегда, - он приобнял ее за плечи, загораживая от вечерней прохлады. – Но я знаю о тебе многое. Например, в детстве ты всегда искала двери, за которыми скрывается иной, дивный мир, как в книгах о Нарнии. И даже залезала в старые шкафы.
     - Это было так давно! Я была глупой и маленькой. Теперь я знаю, что таких дверей не существует. А жаль!
     - Откуда ты знаешь? Может быть, ты не успела добраться до нужной? Или не заметила, прошла мимо.
     - Нет! – засмеялась она. – Я их все проверила. Все-все! Но это ничего: в итоге я смирилась и решила, что наш мир в целом не так уж плох. И в нем тоже порой случаются маленькие чудеса, - она бросила лукавый взгляд в его сторону. – К тому же никогда нельзя быть уверенным, что по другую сторону двери окажется светлое и доброе место. А вдруг там будет что-то смахивающее на ад?..
     - Да, мы никогда не знаем, куда нас выведет та или иная дорога.
     - Ты так говоришь, словно тебе ведомо об этом больше других. А ну, колись сейчас же: неужели ты все-таки нашел ту волшебную дверь?
     - Конечно нет, милая.
     Пораженный ее вопросом, Алексей решил, что обязательно расскажет ей всё. Но не сейчас, позже. Еще не время. Он ведь не собирался уходить отсюда в ближайшем будущем, да и в отдаленном, скорее всего, тоже. Пусть это тупик, как сказал бы Привратник, но пока он его устраивал - он согревался улыбкой и нежным смехом Лели. Дорога же измучала его. Хотелось покоя и тишины - внешней и внутренней. И еще он страстно желал забыть Наки и Гоа, как забывал всех, встреченных на пути. Но они почему-то не желали уходить из памяти и сознания. Их последние образы на фоне мрачного лабиринта с вонючей водой и сводящим с ума звоном преследовали его, истязая совесть, доводя до отчаянья, бесслезного и немого…
    
     - Обидно, что сегодня облачно и почти не видно звезд! – Леля уютно вжалась в его плечо, простым этим движением отогнав угрюмые мысли. – А то бы я показала тебе Венеру. Я очень люблю эту планету, она необычная, странная: бывает утренняя и бывает вечерняя, и у каждой свое значение. В мифологии майя утренняя считалась воительницей и убийцей, а вечерняя – шлюхой.
     - Не очень-то они ее жаловали!
     - Да нет, просто их культура не отличалась повышенным миролюбием и добродушием. Венера была центральной фигурой в их верованиях, даже священный календарь у них основывался на ее цикле.
     - Увлекаешься мифологией?
     - Немножко. Я многим увлекаюсь по чуть-чуть. В итоге – куча поверхностных знаний, а глубины нет.
     - Может, это и хорошо: с любым человеком сумеешь поговорить о том, что ему интересно.
     - Это разговоры на один раз. А в следующий раз опозорюсь, потому что начну повторять одно и то же. Скажи, ты и правда совсем ничего не помнишь из своего прошлого? Мне почему-то кажется, что помнишь, но не хочешь говорить. Это так?
     - Нет. Ничего не помню.
     - Совсем-совсем? Так это же здорово! Ой, извини, не хотела тебя обидеть. Тебе, наверное, это вовсе не в радость.
     - Еще бы. Память – это душа. Это человек, целый. А кто я? Безногий-безрукий инвалид, обрубок на колесиках. О чем можно разговаривать с таким?
     - Не говори так! – горячо возразила девушка. – Во-первых, рано или поздно ты всё вспомнишь. Всё-всё! И не будешь инвалидом на колесиках. А потом, это смотря с какой стороны посмотреть. Вот мне, к примеру, нередко хотелось взять – и всё-всё забыть. И начать заново, по-другому, без привязок и ниточек, связывающих тебя с людьми, без прошлых обид и прошлых разочарований, без детских ран. Может, тогда все получилось бы иначе и намного лучше? Знаешь, как хотелось бы мне забыть разрыв с человеком, с которым мы прожили вместе три года? Было очень больно и очень обидно. Несправедливо больно, потому что…
     - Не надо! – Алексей сжал ее руку. – Я знаю. Ты делилась со мной этой обидой, когда я был в коме.
     - Вот видишь! Ну, какой же ты славный – умел утешать меня, даже когда не двигался и не говорил!..
     Слова Лели вновь перебросили его в прошлое, к Наки и Гоа. Привязки и разочарования, обиды и стыд – как много, оказывается, накопилось. И не избавиться, не порвать… А сколько их - нанесенных ему и нанесенных им – обид, которые он не помнит? Тех, что накопились за двадцать шесть лет жизни и были стерты из памяти милосердной амнезией? Что, если он убил кого-то? Предал, вверг в отчаянье?..
     Алексей поежился. Пожалуй, стоит попросить Станислава, чтобы он прекратил поиски его родных – лучше пустота и незнание.
     Заметив его движение, девушка поняла его по-своему. Она затеребила его за рукав, поднимая со скамьи и поворачивая в сторону больницы.
     - Бедненький, ты совсем замерз! Да и про время мы напрочь забыли. Анатолий Семенович с меня голову снимет за такую безответственность! Давай-ка припустим с тобой. Ничего, не расстраивайся: я краем уха слышала, что тебя собираются выписывать уже завтра. Так что мы еще с тобой успеем и нагуляться, и наговориться!
     У ворот больницы Леля притормозила. Повернув его лицом к себе и очень серьезно всматриваясь в зрачки, проговорила:
     - Только учти, Алеша. Тебе придется завоевывать меня очень долго – чтобы я стала окончательно твоей и полностью доверяла тебе. Ты уверен, что готов к этому?
     - Мы не ищем легких путей. Более того, могу сказать, что трудности меня даже радуют. То, что легко дается, так же легко и безболезненно - а главное, быстро, и исчезает.
     Улыбнувшись, он привлек ее к себе и поцеловал в макушку с теплым щекотным вихром. Как всегда от нее пахло лавандовым мылом, смолой и загаром…
    
     …Ему приснилась Наки. Она смотрела исподлобья – тревожно и вопросительно. А потом рассыпалась на тысячу крохотных синекрылых бабочек-драконов. Он звал ее, покуда они не облепили его всего и не забились в горло.
     Проснулся он весь в поту, со стойким ощущением, что ему не хватает воздуха. Вставая, Алексей осторожно вытянул левую руку из-под шеи Лели. Она не проснулась, лишь сладко промурчала. Она всегда спала крепко и засыпала мгновенно – не погружаясь, но падая в сон, и почти никогда не помнила, что за сновидения ее посещали.
     Иногда Алексей завидовал этой ее особенности, но чаще сочувствовал.
     Как ни парадоксально, но в последнее время он начал испытывать к своему «благодетелю» нечто вроде признательности. Хоть и не признавался себе в этом чувстве. Квартира, которую для него сняли, оказалась замечательной. Небольшая – одна комната и просторная кухня – она являла собой образец вкуса и уюта. Выдержанная в золотисто-зеленых тонах, с мягким диваном и плетеным креслом-качалкой, без излишеств типа телевизора, но с компьютером. Последним, правда, Алексей почти не пользовался (он явно не был ни программистом, ни дизайнером – в той, неведомой ему жизни до катастрофы). Зато Леля с детским восторгом просиживала за монитором часами, рисуя, играя или слушая музыку. Она вообще легко и гармонично вписалась в интерьер. Когда ее не было дома – в квартире не хватало существенной детали, не хватало законченности.
     Алексей прошел на кухню и сварил себе кофе. Присел на подоконник. За стеклом правила бал осень – поздняя, грязная. Снег еще не выпал, а листья уже облетели, и оттого все вокруг казалось сумрачным и безжизненным. Редкие ранние прохожие под разноцветными зонтами (единственные яркие пятна в пейзаже), завеса дождя, раскрашивающая все вокруг одной краской – серости и стылости…
     Прошло уже два с лишним месяца с тех пор, как он пришел в себя. Он стал Алексеем полностью, от Дийка ничего не осталось. Бреясь по утрам, он уже не удивлялся своему отражению в зеркале. Уже не проводил ладонью по затылку в попытке запутаться в длинных прядях – как делал прежде, когда задумывался или озадачивался. Вместо этого потирал теперь гладкий или щетинистый подбородок.
     Поначалу он работал в гостинице Станислава, но быстро уволился, не желая зависеть хотя бы в этом. Нашел другую работу – в охране одного из офисов. Она не выматывала силы и оставляла много свободного времени.
     Кофе был очень горячим, и когда на плечо ему легла легкая ладошка, от неожиданности он обжег губы.
     - Как спалось, солнышко? – Обернувшись, Алексей зарылся лицом в ее уютную макушку.
     Ему было хорошо с ней, спокойно и хорошо. Может, это и есть то, к чему он всегда стремился? А выдуманный рай с синекрылыми драконами был просто предлогом придти в этот мир, к ней? Впрочем, это ведь и его мир. Родной, изначальный…
     - Честно говоря, не замечательно: ты ворочался и брыкался во сне. И стонал – да так, что умудрился меня разбудить, а ведь сплю я как бревнышко. Потом, правда, снова заснула… Кстати, кто такая Наки?
     - Откуда ты знаешь это имя?
     - Ты повторял его – как раз, когда я проснулась. Это из твоего прошлого? Ты что-то вспомнил?
     - Наки – девочка. Маленькая, сильная и смелая. Ей всего двенадцать, и я никогда не забывал ее, к сожалению.
     - Почему к сожалению? Непонятно… Кто она? Расскажи!
     Леля отстранилась от него и уселась на стул, приготовившись внимательно слушать. Сейчас, в его рубашке и с босыми ногами, ненакрашенная и взлохмаченная, с припухшими губами и слипшимися ресницами, она напоминала зверька, вылезшего из глубокой уютной норки в прохладный неприветливый день.
     - Наки не отсюда. Не из нашего мира. Все ее близкие и родные погибли. У нее была мечта попасть в прекрасное место, похожее на рай, под названием Алуно. Туда когда-то ушла ее старшая сестра. А я был промиром – проходящим миры. Еще у меня был зверь, похожий и на кота, и на пса - его звали Гоа. Жутко свирепой наружности, но верный и мягкосердечный, как никто. Мы встретились с Наки в ее мире – на редкость унылом и злобном. Представляешь, там наказывали за любовь. Детей к родителям, мужа к жене, сестры в брату… Она заразила меня своей мечтой найти Алуно, где драконы похожи на синекрылых бабочек. И нет ни войн, ни болезней, ни людских толп. Мы стали искать его вместе – объединив ее целеустремленность с моими возможностями. Потом она умерла. И Гоа тоже. А я вот – здесь, с тобой, как видишь.
     Он замолчал. Леля ждала продолжения. Не дождавшись, заметила жалобно:
     - Прости, я ничего не поняла.
     - Ладно, - он усмехнулся, но ухмылка вышла кривой и болезненной. – Я был очень краток. Попробую начать сначала, уже подробнее.
     Он снова принялся рассказывать, припоминая детали и нюансы. Говорить было тяжело – приходилось заново переживать прошлое, и Алексей часто сбивался, перескакивал с одного на другое, мучался, подбирая нужное слово или понятие.
     - Красивая сказка, - тихо откликнулась Леля, когда он замолчал, на этот раз окончательно. – Не знала, что у тебя такая богатая фантазия. Тебе бы книги писать, а не в охране торчать – стал бы знаменитым и успешным.
     - Ты мне не веришь?
     - Нет, а должна? – Леля весело рассмеялась, но, увидев выражение его лица, оборвала смех. – Ты что, не шутишь? Я думала, ты просто хочешь меня развлечь. Неужели ты думаешь, что можно воспринять как правду всё, что ты мне тут рассказал?
     - Я думал, ты поймешь. Именно ты. Ведь в свое время ты тоже искала двери в иные миры. А я эти двери нашел, только и всего.
     - Господи, я же была ребенком! Мне было восемь или девять лет, но никак не двадцать семь!
     - Я рассказал это только тебе. И не сказал ни слова неправды. Это не фантазия, не сказка. Я мог бы доказать тебе истинность своих слов, нарисовав на полу мелом круг и уйдя – на твоих глазах. Но я не хочу этого делать. Ведь тогда я не сумею вернуться, а уходить насовсем… Как ты можешь догадаться, мне было бы тяжело и больно.
     Леля встала и, подойдя к нему, крепко прижала его голову к своей груди.
     - Бедненький, я все поняла! Это все твоя травма. Это действительно правда – для тебя. Но это не является объективной реальностью. У меня есть знакомый психиатр, очень хороший. Мы пойдем к нему вместе, ладно?
     В этот момент она была ему чуть ли не отвратительна. И в то же время – притягивала с небывалой силой, и он чувствовал себя мухой, запутавшейся в липкой жаркой паутине. Ее «ладно» колоколом отдавалось в голове, разбивая мысли на тысячу осколков.
     Алексей сделал два глубоких вдоха и произнес:
     - Хорошо, мы сходим к твоему психиатру.
     Он отчетливо услышал щелчок – то ли внутри себя, то ли снаружи. Синхронно с ним кто-то взял и убрал из окружающего пространства все краски, все до единой.
    
    
    
    
     РЕАЛЬНОСТЬ – ЦВЕТ СЕРЫЙ
    
     Леля плакала на кухне. Она умудрялась делать это бесшумно, но Алексей все равно знал, когда подобное происходило. И хотя потом она старательно красила глаза и пудрилась, чтобы скрыть красноту и припухлость, он все равно замечал.
     Его раздражала позиция безропотной мученицы, которую она приняла. Леля воспринимала его как свой крест, тяжкий крест, который несла смиренно, опустив очи долу. Он мучал ее сознательно, но не нарочно. Каждый день он заново окунался в отвратительную, вязкую и горячую зыбь, поглотившую все прежние чувства и настроения, и упрямо тянул ее за собой.
     Леля считала его психически нездоровым. Как и психиатр, к которому он все-таки сходил, уступив ее настойчивым уговорам. Алексей не простил ей этого визита. Он перестал подпускать ее к себе, не позволял ласкать и даже просто касаться.
     Он не делился с ней истинными причинами своего состояния и в то же время находил тысячи поводов, чтобы придраться. В равных пропорциях в нем жило отвращение к ней и сознание полной невозможности без нее жить. Он был и садистом, и мазохистом – раня ее, истязал и себя в той же мере. И еще он начал пить, пытаясь убежать в алкогольное забытье, как прежде бежал из мира в мир.
    
     - Сегодня так снежно, так хорошо! Может быть, поедем за город? Прокатимся на лыжах, возьмем напрокат. А если не умеешь, то на санках!
     Она вошла в комнату, жизнерадостно улыбаясь. Только красные пятна на скулах да порозовевшие белки глаз твердили иное, чем натужно растянутые в улыбке губы.
     - Не стоит – я не люблю снег.
     Он ответил сухо и отрывисто, словно не произнося слова, а сплевывая их.
     - Тогда в кино пойдем! На новый американский ужастик - давно хотела его посмотреть.
     - Хотела, так иди. У меня сегодня день отдыха от твоей Натальи. И я бы хотел провести его в тишине и спокойствии. И желательно в одиночестве.
     Наталья была тем самым психиатром, к которому его таскала Леля. Наверное, она и впрямь была хорошим специалистом: после пары сеансов общения с ней он уже почти не сомневался в том, что его воспоминания – лишь последствия тяжелейшей травмы, бред воспаленного мозга. Правда, легче ему от этого не становилось. Наоборот - после каждого сеанса он чувствовал себя все паршивее, и безысходность плотнее сгущалась со всех сторон.
     Леля присела на кресло-качалку и принялась в траурном молчании натягивать сапоги. Алексей бездумно следил за ее манипуляциями. Думать в последнее время становилось отчего-то все тяжелее – в голове словно поселилось нечто мутное и желеобразное, что никак не удавалось ни прогнать, ни оформить.
     - Скажи, ведь у нас правда когда-нибудь все наладится? Все будет хорошо?.. – Голос был жалобный.
     Леля стояла уже одетая. Мех капюшона обрамлял осунувшееся лицо, делая похожим на оголодавшего одинокого звереныша.
     - Все зависит от твоего поведения.
     - От моего? – Она выразительно посмотрела на него. Повернулась было к дверям, но все-таки не выдержала, сорвалась: - Пожалуйста, измени что-нибудь! Я не могу так больше! Что я сделала, в чем провинилась, что ты так ведешь себя со мной? Я в лепешку разбиваюсь, чтобы тебе было легче, было комфортнее. Прячу свою боль, свою грусть, чтобы, не дай бог, не нарушить твое пожирание самого себя. А ты с каждым днем становишься все дальше и дальше. Но ведь я не тряпичная кукла, которая не ощущает, когда в нее втыкают иголки! Я люблю тебя, очень сильно люблю, но пойми: я не могу питаться только одной своей любовью. Мне нужна хоть крохотная отдача. Нужно хотя бы знать, что я необходима тебе, что все это не зря.
     - Ты мне не нужна.
     Отвернувшись, он барабанил пальцем по подлокотнику кресла. На самом деле ему хотелось сказать – закричать – иное: «Ты нужна мне, очень нужна! Неужели ты не понимаешь, что ты – единственное, что держит меня здесь?! Да и вообще где бы то ни было. Но ты мне не веришь, даже ты мне не веришь – и такой я принять тебя не могу».
     - Значит, я могу уйти и больше не возвращаться?
     - Ты можешь делать все, что захочешь, это твое право. Но я не гоню тебя. Ты когда-то клялась, что сможешь вынести меня любого – больного, безумного. А теперь сбегаешь. Тебе не кажется, что это трусость?
     - Ты обвиняешь меня в том, что присуще тебе самому. Кажется, в психологии это называется проецированием. Я вернусь - потому что это нужно тебе. Тебе, а не мне. И еще - потому что пока я не могу отыскать в себе гордости, но когда-нибудь я обрету ее, и тогда тебе будет так же плохо, как мне теперь.
     Она вышла. Даже дверью не хлопнула. Добрая, хорошая, почти идеальная. Жертвенная. Как же его бесила эта жертвенность!..
     Алексей поднялся и прошелся по комнате. Ему было тесно здесь. То, что когда-то казалось уютом, теперь выглядело мещанским, и ему претило находиться в этих золотисто-зелененьких стенах. Одевшись, он тоже выскочил на улицу.
    
     Холод, снег, фонари, тупики…
     Этой ночью он не вернулся домой. Провел ее в каком-то дрянном баре, рассматривая тощих стриптизерш и снулых официанток.
     Под утро к нему за столик подсела размалеванная девица. То ли шлюха не первой свежести, то ли просто алкоголичка. Фраза, которую она выдавила с пьяной ухмылкой, прозвучала странно. Совсем не так, как должна бы звучать в подобном месте и контексте.
     - Расскажи мне сказку, странник. Расскажи мне сказку твоей жизни. Я устала от лживых историй, мне хочется были.
     Он давно разучился удивляться, но сейчас почти испытал это чувство: настолько не сочетались слова женщины с ее внешностью и запахом перегара, исходившим от аляповато накрашенных губ.
     - Простите, вы меня спутали с кем-то.
     - Нет, мальчик, это ты запутался. Только вот в чем? И где для тебя выход?
     - Начнем с того, что я давно не мальчик и мне не нравится, когда меня так называют. Вы, собственно, кто?
     - Я проводник. Меня упросили помочь тебе, но я не смогу этого сделать, если ты сам не захочешь и не поможешь мне.
     - Я брежу. - Алексей откинулся на спинку диванчика и прикрыл глаза. – Наталья – это мой психиатр – предупреждала, что могут возникнуть зрительные галлюцинации, что моя болезнь прогрессирует. Я ей не верил, а вот теперь убеждаюсь в ее правоте.
     - Бедный, как же тебя исковеркали. Как сумели заставить перестать быть самим собой… Мне жаль тебя, очень. Но нет ничего такого, чего нельзя было бы исправить при большом желании. Зачем ты здесь, что ты здесь обрел? Расскажи мне свою сказку, путник. Позволь мне…
     - Убирайся! Моя сказка скучна и убога. Я жалкий сумасшедший, а ты – мое видение. Мой бред. Не стоило, видимо, отказываться от приема таблеток, которые мне прописали.
     - Я пытался, я действительно пытался, но мне его не вытащить! Придется самой, малышка. – Сказав эту непонятную фразу, незнакомка умолкла. Спустя полминуты снова заговорила, но теперь слова и интонации звучали иначе: - Э-эей, красавчик… я, кажется, задремала тут с тобой! Слушай, ты не угостишь даму мадерой?.. А то в горле пересохло – жуть.
     Алексей открыл глаза. Лицо девки напротив было тупым и пропитым. На нижней губе повисла розовая от помады нить слюны.
     - Пошла к черту! – с облегчением выдохнул он и, поднявшись, вышел – почти выбежал, из бара.
    
     Он пытался, он действительно пытался. Меловой круг на паркете. Зажмуриться до хруста челюстей… и ничего. Совсем ничего. Снова и снова открывая глаза, он видел одно и то же: обрыдлый диван, плетеное кресло, веселенькие цветистые занавески.
     Дверь закрылась, мышеловка захлопнулась, выхода нет.
     В ярости и отчаяньи после очередной безуспешной попытки Алексей разбил кулаком оконное стекло. Вместе с мелодичным звоном в квартиру влетел морозный декабрьский воздух.
     Вернувшаяся с работы Леля увидела его сидящим на полу, в размазанном меловом круге. Кровь с рассеченной руки застыла на паркете причудливым лаковым узором. Плача уже не скрываясь, она перерыла весь дом в поисках бинта и, не найдя, принялась разрывать на полосы чистую простыню. Алексей безучастно наблюдал за ее метаниями, но стоило Леле приблизиться и взять его за руку, чтобы перевязать – толкнул ее с такой силой, что она не удержалась на ногах.
     - Мне не нужна твоя помощь! Я справлюсь сам.
     Голос слушался плохо, он уже не помнил, сколько выпил сегодня, и даже ноющая боль в иссеченной осколками руке не помогала протрезветь.
     Леля, всхлипнув, съежилась в клубочек напротив.
     - Ну, зачем ты так?.. Пожалуйста, давай поедем в больницу! – Она протягивала в трясущихся руках белую тряпку, уже не решаясь дотронуться. - Может быть, у тебя глубокие раны, задето сухожилие или нерв… нужно зашивать… Господи, меловой круг какой-то! Ты что, вызывал тут духов?.. Прошу тебя…
     Алексей неожиданно для себя ощутил острую потребность сжать ее – впитать, вобрать в себя. Он притянул ее голову, не замечая, что не соизмеряет свой силы и причиняет боль. Он измазал своей кровью ее висок и волосы. Сквозь алкогольную муть он почти не соображал, что делает, и только слышал, как грохочет ее сердце – огромное, пугливое. А еще он знал, что сейчас она боится его, смертельно боится.
     - Пожалуйста, потерпи, - жарко зашептал он ей в ухо, - это пройдет, будет легче… дальше обязательно будет легче, ведь иначе и быть не может. У нас просто нет выбора, да и выхода тоже нет… Я болен, я признаю это, я стану пить таблетки, которые прописала твоя Наталья… Я попытаюсь выздороветь, стать сильным и нужным тебе…
     - Ты мне и так нужен, слышишь? – Леля расслабилась, ее плечи больше не вздрагивали. Она вжалась в него и казалась слабой и маленькой. – Я люблю тебя, глупенький, иначе давно бы ушла. Я ведь не такая безвольная тряпка, как ты думаешь… Все станет лучше, действительно лучше, мы с тобой справимся, я уверена в этом…
     Алексей чувствовал, как что-то болезненно-натянутое внутри отпустило. Так и нужно, наверное. Неважно, действительно ли он умел проходить сквозь миры и видел сотни чужих рассветов, или все это ему привиделось. Леля с ним, и пусть она не верит ему, зато любит. Может, это действительно его дом. Нет, не так: Дом, с большой буквы. И уйти отсюда у него не получается, потому что он нашел то, что искал так долго.
     - Давай сюда твою тряпку. Если хочешь, поедем в травмпункт, хотя сомневаюсь, что это мне сейчас жизненно необходимо.
     - А что тебе жизненно необходимо?
     - Ты, - он засмеялся, поняв, что все-таки протрезвел, и подул ей на слипшиеся и пахнущие его кровью волосы.
    
     Они гуляли весь день. Построили две снежных крепости и перебрасывались снежками, хоронясь за их стенами. Алексей чувствовал себя почти выздоровевшим. То, что терзало его так долго, ослабило свою хватку. Либо он научился с этим жить, смирился, сросся – это стало его частью, такой же, как рука или нога – привычной, вечной…
     Леля, смеясь, говорила, что они пережили кризис отношений и дальше у них все будет безоблачно и хорошо. Самое странное, что даже во время этого кризиса он умудрился не бросить свою работу, и поэтому им было на что жить, и Леля могла перейти на полставки и доучиться, как она давно хотела.
     - Я так рада, что эта зима наконец-то закончилась!
     Она подкралась с тыла и коварно атаковала, а затем, свалив его в сугроб, с видом победительницы уселась на поверженное тело.
     - Как это закончилась? Декабрь на дворе. Тебе не кажется, что ты слегка поторопилась?
     - Ты ничего не понял! – Она укусила его в нос, а потом завизжала – когда он сыпанул ей пригоршню снега за воротник. И вдруг отстранилась и погрустнела. – Мне так странно и тревожно сегодня с утра. Мне кажется почему-то, что завтра я тебя не увижу.
     - Что за нелепые разговоры?
     Он строго заглянул ей в глаза, но она отвернулась.
     - Ничего, забудь. Просто сон дурацкий приснился.
     - С каких это пор ты начала видеть сны? Ты же всегда говорила, что каждую ночь словно умираешь, а утром воскресаешь, и в промежутке – как посмертие у атеистов – абсолютная пустота.
     Леля неопределенно пожала плечами. Они встали, отряхнули друг друга от снега и медленно двинулись по направлению к дому.
     - И что же ты видела во сне? – нарушил он молчание.
     - Ничего не видела. Слышала голос. Он посоветовал мне попросить у тебя прощения. А ведь прощения просят перед тем, как…
     - У меня прощения? За что? И вообще, ты сейчас говоришь редкие глупости.
     - Он сказал, что я сломала тебя дважды. Не знаю почему, но я ему поверила.
     - И чей же это был голос? – с иронией осведомился он. – Мужской? Женский?
     - Скорее, детский. Впрочем, точно сказать не могу…
     Алексей остановился. Провел ладонью по ее щеке, подул на брови в капельках растаявших снежинок и спутанные ресницы вокруг пригасших глаз.
     - Не бойся, все будет хорошо. Сны – странная вещь. Часто они играют на наших страхах, наших комплексах. Ты не видела снов прежде, и потому не привыкла к ним. Вот и воспринимаешь их слишком серьезно.
     - Да ладно тебе! – Леля звонко расхохоталась. – Поверил, да? Я тут ему лапши на уши вешаю, а он ведется, как маленький! Вот забавно… – Затем добавила задумчиво: - Да и вообще, сам подумай: ну как можно тебя сломать? Ты ведь не фарфоровый и не стеклянный…
    
     В этот день они вернулись домой не вместе: она давно собиралась зайти к старшей сестре, а у него были дела в офисе, в котором он работал. Дела заняли больше времени, чем он рассчитывал, но когда Алексей вернулся домой, Лели еще не было. Она и раньше задерживалась, а порой даже ночевала у сестренки, особенно, когда та ссорилась с мужем. Но всегда предупреждала об этом.
     Сегодняшний странный разговор не выходил у него из головы. Алексей заполнил окурками всю пепельницу, размышляя, не позвонить ли ему первым, когда, наконец, раздалась телефонная трель.
     - Леля? Где тебя носит?..
     - Леша, это не Леля, это Марта, ее сестра. Вы можете приехать немедленно?
     - Что случилось?!
     Он почувствовал острую боль, но почему-то не в груди, а в районе солнечного сплетения. Как будто кто-то со всего размаха всадил в живот лезвие.
     - Несчастный случай. Вы понимаете, несчастный случай!.. – В голосе на другом конце провода билась с трудом сдерживаемая истерика. – Я вам адрес больницы продиктую, приезжайте, пожалуйста, как можно скорее!..
    
     Но он не успел. В приемном покое к нему бросилась дородная женщина, припала по-родственному к груди и, перемежая слова рыданиями, принялась рассказывать, что произошло. Он не просил ее это делать, ему совершенно не нужны были подробности. Он знал, что Лели больше нет – этого было достаточно. Как и почему – какая разница?
     Но сестра Лели изливалась безостановочно, словно, замолчав, могла не вынести в тишине обрушившегося горя - сломаться, сойти с ума.
     - Все вышло так глупо, ужасно глупо… У нас на кухне висит полочка, на ней ножи лежат всякие, они тупые всегда были, а тут я вчера упросила зачем-то мужа их наточить… Она с сыном играла, сын ее страшно любит… любил… и она его тоже, она вообще очень любит… любила маленьких детей… Господи, господи, как я все это переживу… В общем, сын разрезвился, распрыгался… и почему они играли в кухне, господи боже мой, и полочка со стены сорвалась, и этот проклятущий нож, самый большой, им мясо разделывали, в шею ей вошел, прямо в яремную ямку… Но она живая была, и в машине «скорой» была живая, и здесь… Вы чуть-чуть опоздали, совсем чуть-чуть… Потеря крови, сказали, не восстановимая… Ну почему, почему так? Почему Бог забирает к себе самых лучших? – ведь это неправильно…
    
     На похоронах он не был. Он вообще не приближался к ее телу, даже в больнице. Не хотел запоминать ее застывшей и чужой.
     Он не плакал и даже не пил. Днями лежал молча, разглядывая потолок. А когда однажды захотел встать, почувствовал, что не может этого сделать: ноги отказывались ему повиноваться.
     - Такое бывает, голубчик, - новый доктор разительно отличался от Анатолия Семеновича – сухонький старичок с чеховской бородкой и усталыми глазами – но, как и тот, питал слабость к ласкательным оборотам. – В вашей истории болезни написано, что вы больше года провели в коме. А тут – такой стресс наложился! Не удивительно, что организм отказывает. Конечно, мы сделаем все, чтобы поставить вас на ноги. Но, скажу честно – вы ведь взрослый сильный мужчина и имеете право знать правду: шансы на это невелики. Но вы не расстраивайтесь, в любом случае. И в инвалидном кресле можно вести яркую, насыщенную жизнь. Главное, чтобы дух у вас был силен. На что я весьма и весьма надеюсь.
     - Мой дух достаточно силен, вы правы. Но, знаете, доктор, я бы предпочел, чтобы вы обнаружили у меня рак на последней стадии.
    
    
     РЕАЛЬНОСТЬ – ЦВЕТ ЧЕРНЫЙ
    
     Когда уходят все позитивные эмоции, в душе образуется пустота. Но природа не терпит пустого пространства, и рано или поздно оно заполняется.
     В душе Алексея воцарилась тоска, а возле ее иссохших ног свернулся комочком пес со смрадным дыханием – зависть.
     Он завидовал тем, кто мог просто ходить, просто целоваться или смотреть в небо.
     Но зависть была не острой, не пронзительной - тупой и приглушенной. Все окружающее было где-то далеко, казалось размытым – словно под толщей океанских вод. И звуки были размыты – слабые тени прежних громких и звонких голосов и мелодий.
     Он явственно ощущал, как прогрессирует его безумие. Сны перемешивались с реальностью, ночные кошмары вплетались в обыденное дневное бытие, и со временем он перестал отличать одно от другого.
     Порой в голову приходили странные идеи. Так, однажды он решил завести собаку-поводыря. Это казалось ему очень правильным и нужным, и он удивился, как такая замечательная мысль не посетила его раньше. Он даже позвонил в справочное и узнал адрес приемника, где воспитивают таких собак, и чуть было не сделал заказ. Но абсурдность этой идеи в последний момент все-таки добралась до его сознания, ненадолго его прочистив.
     В другой раз он закрасил все окна в квартире черной краской, чтобы солнечный свет не мог проникнуть к нему: слишком остро и больно ощущалось несоответствие внешнего (ранней весенней зелени) и внутреннего (непроглядной тьмы).
    
     Иногда его навещала Наталья. Он с трудом понимал, зачем, и совершенно не помнил, откуда у нее оказался ключ от квартиры.
     В последний свой визит она предложила ему полежать в психушке.
     - Это пойдет тебе на пользу, поверь мне, Алеша. Поколят укольчики, попринимаешь таблеточки. Ничего страшного! Тебе к жизни возвращаться нужно. Любимая девушка умерла – это тяжело, очень тяжело. Но жизнь-то на этом не кончается! Надо продолжать жить, и жить по-человечески. Я уверена, все у тебя наладится, все будет хорошо. Главное – подлечиться.
     Он смотрел на нее снизу вверх, сквозь толщу океанской воды, но даже так она бесконечно раздражала его – своей холеностью и фальшью, лживо-понимающей улыбкой на красиво очерченных губах.
     - Если я социально опасен – вызывайте санитаров и отправляйте в больницу. В отделение для буйных. Сам я туда не пойду.
     - Ну, откуда такой негатив? Почему ты отвергаешь мою помощь, Алеша? Я ведь искренне пытаюсь тебе помочь. Если ты и опасен, то только для самого себя. И конечно, ничего против твоей воли я делать не стану. Да и прав у меня таких нет. Пойми же, так дальше нельзя! Тебе надо как-то устраивать свою жизнь. Хотя бы найти работу – на пенсию по инвалидности не проживешь.
     - Мне вполне хватает пенсии. Ем я мало, за квартиру платить не приходится.
     - Я слышала, что квартира снята на два года. А что будет потом, когда контракт закончится? Если ты не соберешься сейчас, не совершишь волевое усилие, потом сделать это будет намного труднее.
     - Я сам смогу о себе позаботиться. И сейчас, и потом.
     Разговоры с Натальей давались ему с огромным трудом. С психиатром он старался сохранять ясность суждений и речи. Он не очень-то доверял ее словам, что против его воли никто не станет забирать его в больницу. Наталья запросто вызовет санитаров и с чувством выполненного долга спровадит его туда, где его будут накачивать сульфазином и аминазином и привязывать ремнями к койке. Она сделает это, не задумываясь, стоит ей увидеть воочию приступ его безумия. А они случались все чаще. Во время подобных приступов он мог забыть человеческий язык и подвывать по-собачьи или глухо мычать.
     Наталья была права: опасности для окружающих он не представлял. Вся агрессия обращалась вовнутрь, на себя самого. И еще, как ни странно, ни разу он не подумал о смерти, как об избавлении. Ни разу не пожалал ее. Потому, видимо, что подсознательно давно понял: смерть не есть избавление, не есть покой. Как и кома. Всего лишь продолжение пути – бесконечного и бесцельного.
    
     Он забыл, как выглядят улицы, деревья, как пахнут молодые тополиные листья. Еду заказывал на дом по телефону, уже готовой, чтобы не ползать лишний раз на кухню. У него отросли волосы и борода, но как он выглядел, ему было неважно – он давно не приближался к зеркалу. Спал не раздеваясь, в свитере и джинсах. Оттого что ползать все-таки приходилось – в туалет, они быстро обтрепались, и с виду он не отличался от классического бомжа.
     Дважды дал знать о себе Станислав.
     Первый раз – в конце апреля, но не лично – пара молчаливых мужиков втащила в его квартику инвалидное кресло. Удобное, европейского производства. Отпала нужда ползать, но Алексей и не подумал благодарить: по большому счету, ему уже ничего не было нужно и важно. Он даже не стал переодеваться из своего рванья.
     Второй раз Станислав пришел уже сам, в мае. Они не виделись с той единственной встречи в больничной палате. Он ничуть не изменился – такой же ухоженный, со вкусом одетый, насмешливо-равнодушный.
     Поздоровавшись и не проронив ни слова относительно закрашенных окон, он поставил на стол два больших пакета и принялся выгружать еду.
     - Я не нуждаюсь в подачках!
     Станислав не ответил. Вывалив все, он присел на стул и закурил.
     Алексей подкатил к столу и принялся заталкивать коробки и пачки обратно в пакеты.
     - Забери! Мне тяжело лишний раз спускаться до мусоропровода.
     - Кресло ты взял.
     Алексей рывком вышвырнул тело из металлической конструкции, больно ударившись локтями об пол.
     - Выкатывай!
     - Гордый, значит. Гордый, но слабый. Забавное сочетание, не находишь?
     - А твое-то какое дело? Если ты пришел выселить меня – что ж, я готов. Забирай ключи. Правда, стоило сообщить заранее.
     - О чем ты? Не в моих правилах нарушать данное раз слово. Квартира твоя – еще в течение полутора лет, - Станислав протянул руку и, подождав, пока валявшийся на паласе Алексей с неохотой ухватится за нее, помог водрузиться в кресло. – Так-то лучше. Смотри, что я принес! – Он выловил из груды продуктов бутылку дорогого коньяка. – Может, посидим, как мужчина с мужчиной?
     - Зачем тебе это? Прости, никак не могу уловить твоих мотивов.
     - Почему бы тебе не поверить, что я просто заработался, устал и хочу расслабиться? Хочу выпить в компании хорошего и неглупого человека.
     - Я не верю тебе.
     - Мне, собственно, плевать, веришь ты или нет. Разливать ты будешь? Или мне этим заняться?
     Алексей не ответил. Неторопливо откупорив коньяк и сходив на кухню за стаканами, Станислав разлил золотистую жидкость.
     - Вообще-то, я не совсем искренен: повод есть. Полтора года поисков все-таки увенчались успехом. Пришел ответ на один из многочисленных запросов. Из Ужгорода. Оказывается, ты оттуда – а по говору не скажешь. В наш город приехал по делу, но на вокзале увели все деньги и документы. А тут и я подвернулся - со своими проблемами и взбесившимся мерсом… Ты здесь лишь полдня обитал - потому и знакомых завести не успел.
     - Как скучно и не романтично, - усмехнулся Алексей. – Я-то надеялся на что-нибудь острое и криминальное.
     - Увы. Вполне законопослушный гражданин оказался. В Ужгороде у тебя мать. И жена – она, правда, вдовой себя уже считала. Но замуж еще раз выскочить не успела. Зовут тебя не Алексей Лазарев, как можно догадаться. Настоящее имя…
     - Стоп! – Алексей ударил кулаком по столу, так что недопитый коньяк взметнулся в стаканах. – Не смей называть мне мое прошлое имя. Меня зовут Алексей. А до этого звали Дийк. Иных имен нет и не будет.
     - Чудак, ты не понимаешь. Ты не безродный больше, не жалкий бомж. У тебя есть родной город, мать, жена. Свое дело, свой дом. Тебя зовут…
     - Я же сказал, ни слова! Ты плохо понимаешь по-русски?!..
     - Объясни. Вдруг да пойму?
     - Хорошо. Считай меня исключительно благородным: не хочу навязывать на шеи матери и жены спившегося инвалида. Подходит такое объяснение?
     - Вполне.
     - На самом деле эгоизма в этом больше, чем альтруизма: не хочу никаких обязательств, никаких связей и привязанностей. Не хочу знать, что было у меня в прошлом: скольких я обманул или предал. К черту! Мне хватает настоящего…
    
     Алексей плохо запомнил окончание этого вечера. В памяти остались смутные обрывки разговоров. Кажется, пару раз накатило безумие, но Станислав не обратил на это внимания или умело скрыл свою реакцию. Еще он вроде бы ударился в пьяные воспоминания о своих странствиях, но даже тут собутыльник не кинулся к телефону набирать заветный номер «03».
     Проснувшись, Алексей обнаружил себя головой на столе, разоренном и замусоренном. Гостя не было. Все тело затекло и нещадно болело - кроме ног, которых он как всегда не чувствовал.
     Превозмогая похмельную ломоту в затылке, Алексей задумался о своем спонсоре. Интересно, зачем он с ним возится? Чего добивается на самом деле? Возможно, он просто хороший человек. Настолько хороший, что пытается это скрыть, изображая насмешливое равнодушие. В любом случае, с ним эта исключительная доброта пропала попусту. Известие о том, что у него есть имя, семья и родина, ввергло в ужас. Алкогольная же разрядка - не принесла ни облегчения, ни просветления. Зря только Станислав потратил коньяк и свое дорогое время.
     Мертвым нельзя помочь. Их нельзя воскресить, нельзя сделать теплее или счастливее.
     Но, с другой стороны, разве мертвые могут испытывать боль? Такую БОЛЬ…
    
     После закраски окон у него осталось немного черной краски. Алексей выдавил ее на ладони и принялся ставить отпечатки левой и правой пятерни на всем, что попадалось под руку: стенах, диване, кастрюлях, собственном лице. На этот раз все совершалось не в приступе безумия – он вполне сознавал, что делает. Мрачный растопыренный отпечаток – метка беспросветного отчаянья - как нельзя лучше подходил к его состоянию.
     - А ты, я смотрю, развлекаешься! Здорово ты придумал. А можно мне тоже? Только черную краску не хочу, мне бы что-нибудь повеселее – оранжевую, например. Или розовую.
     Он даже не обернулся на звук знакомого голоса. Лишь стиснул зубы и пробормотал сам себе:
     - Сгинь, исчезни! Я не намерен беседовать с приступом собственного безумия. Даже если этот приступ маскируется под тебя.
     - Ну вот, приехали! Я столько отдала, столько пережила, чтобы попасть сюда, а он нос воротит! Я думала, ты будешь рад, думала, ты хоть чуть-чуть соскучился. А ты!.. – Она шмыгнула носом. Повздыхав, продолжила назидательно: - Вынуждена тебя разочаровать, мой милый. Я не могу уйти отсюда без тебя – у меня просто не получится. Так что, волей или неволей, но тебе придется меня терпеть. И Гоа, кстати, тоже. Если уж тебе совсем неймется избавиться от старых друзей, я бы попросила перенести нас в местечке поприличнее. А то здесь как-то слишком мрачновато. Дело вкуса, конечно, но, видимо, ты им не отличаешься.
     Алексей все же обернулся. Не выдержал.
     Знакомая худая фигурка покачивалась в любимом плетеном кресле Лели. Рука покоилась на загривке рыша, вперившего в хозяина изумленные и настороженные глазищи – явно не до конца узнавая.
     - Наки, даже если ты когда-то и существовала – в чем у меня есть большие сомнения, в данную минуту ты являешься игрой моего больного воображания. Потому что и ты, и Гоа погибли давным-давно.
     Девочка скорчила озадаченную гримасу. Она выглядела почти такой, какой он ее помнил. Извечные обноски с чужого плеча на три размера больше, манера щурить глаза и дергать плечом. Только волосы стали длиннее и пушистее, да щеки округлились. Но он все равно не верил, не мог поверить – ни на секунду, ни на долю секунды.
     - О чем это ты? Почему погибли? Я думала, ты знаешь. Ты умудрился выкинуть нас в другой мир, а сам при этом остался там же. Неплохое, кстати, местечко! Даже добрые люди порой попадались. Если б не они, я ни за что не сумела бы тебя разыскать. Там был «проводник», тоже странный, как и ты, но по-другому. Он мог проникнуть в любой мир и, найдя там кого-нибудь слабого и безвольного, подчинить своей воле, говорить и поступать через него. Я упросила его найти тебя и напомнить об обещании, которое ты мне дал. Он долго тебя искал, очень долго, но разговор с тобой не получился. Он не объяснил, почему, но теперь я сама вижу.
     Алексей добрался до ванной, сунул лицо под струю холодной воды и, не вытирая, вернулся. Его тревожило присутствие этой галлюцинации – слишком яркой, слишком реалистичной, слишком родной. Он желал, чтобы она рассыпалась в воздухе, как и все предыдущие. Но девочка явно не собиралась рассыпаться. Уразумев, что он не горит желанием поддерживать с ней беседу, она спрыгнула с кресла и принялась бродить по комнате, не решаясь, правда, подходить к нему близко. Наки рассматривала предметы обстановки, активно их комментируя:
     - Черные окна – интересный подход к фильтрации солнечного света, я бы даже сказала, кардинальный… Ой, какая милая фарфоровая собачка! Только отчего она кислотно-желтого цвета? Наверное, тот, кто ее делал, страдал отсутствием вкуса, как и ты… А это кто?
     В руках у нее была фотография Лели - единственная, которая осталась у него после ее смерти.
     - Не трогай! – Он хотел это прокричать, но вышел затравленный злобный шепот.
     - А, понятно – это та, из-за которой ты остался здесь. Там она была не такая, поэтому я и не узнала… А где она сейчас? Думаю, она фиговая хозяйка, раз допускает такой бардак в квартире.
     Наки презрительно сморщилась и провела пальцем по портрету, очерчивая овал лица.
     - Она умерла. Поставь, пожалуйста, фотографию на место.
     Алексей испытывал дикое желание придушить девчонку или стукнуть головой об стену. Но, как ни странно, эта эмоция была скорее приятной: она разбудила его, рассеяла затхлое оцепенение, в котором он пребывал столь долго.
     - Как?.. – Казалось, наглая девчонка растерялась. – Но ведь я лишь хотела ее припугнуть… Думала, тебе с ней плохо.
     - Да, мне с ней было плохо. Без нее же… Взгляни на грязное пьяное безногое чмо, что перед тобой. И вопросов не будет.
     Наки подошла вплотную к его инвалидной коляске.
     - И ты ждешь ее здесь? Не пробовал поискать в другом месте? Думаю, сюда она вряд ли вернется.
     - О чем ты говоришь? Она умерла пять месяцев назад. Ее больше нет.
     - Дурачок! Зачем ты вытащил меня из иллюзорного рая? Чтобы самому застрять в иллюзорном аду? Это что, такая предельная степень мазохизма, которое, видимо, у вас здесь в моде?
     Он заторможенно повторил:
     - Ее больше нет. Она умерла.
     - А ты сам-то живой? А я? Может быть, я замерзла в тот день, когда уничтожили мое селение. Или же меня нашли и убили. А Гоа – погиб от голода возле тела своей матери. Откуда ты знаешь, что это не так?
     - Я знаю одно: и ты, и Гоа мне кажетесь. На самом деле вас не существует. Это всего лишь галлюцинации.
     - А разве галлюцинация может сделать вот так? – Наки положила ладонь ему на лоб, и он почувствовал ее вес и тепло. – Как бы там ни было, тебе теперь есть, кого искать. Может быть, твоя девушка ждет тебя в Алуно, как ждет меня там моя сестра. Или в каком-нибудь другом прекрасном месте. Пойдем, а? Ну, неужели тебе не надоело здесь? По-моему, тут на редкость противно и скучно.
     Алексей ощутил тяжелые когтистые лапы на своих плечах. Похоже, Гоа его все-таки признал и теперь, тихонько подкравшись сзади, вылизывал затылок. От его горячего шершавого языка шли волны тепла, согревающие все тело – до самой души.
     - Наки, я не могу уйти, в любом случае. Я пробовал, и не раз. У меня ничего не выходит. Да и посмотри, на кого я похож – даже ходить не могу. А лицо? Неужели ты не видишь, что я стал совсем другим? Поразительно, как ты вообще узнала меня.
     - Я не очень понимаю, почему ты сидишь в этом идиотском кресле с колесами. Ты выглядишь вполне здоровым. А насчет внешности – на, посмотри! – Она сняла со стены зеркало. – Кажется, ты и здесь, как обычно, что-то напутал!
     Он вгляделся в свое отражение. Серый – он снова стал стальным. Матовые глаза. Жесткие губы. Он потянулся к макушке, и ладонь запуталась в густых пепельных прядях.
     Алексей рассмеялся.
     - Ну вот, опять придется привыкать к себе – такому! Так не честно.
     Девочка звонко подхватила его смех, а Гоа радостно заскакал по комнате, грохоча опрокидываемыми стульями.
     Дийк рывком поднялся на ноги, радостно ощущая натяжение мышц и хруст суставов. Взяв со стола почти пустой тюбик с краской, нажал на него посильнее и нарисовал на паркете круг.
     - Ничего, что это не мел? – поинтересовалась Наки, прыжком перемахивая за блестящую, остро пахнущую черту.
     Гоа опередил ее и уже прижимался к правой ноге хозяина.
     - Какая разница? – легкомысленно отмахнулся промир.
     Девочка протянула ему фотографию Лели, которую до сих пор держала в руках.
     - Вдруг случится так, что ты забудешь ее лицо. И как же тогда ты ее найдешь?
     - Ты как всегда права, моя мудрая малышка.
     Он взял фотографию и крепко зажмурился…
     ………………………………………………………………………………………………………………
    
     Его обнаружила Наталья, на следующий день. Он лежал на полу возле опрокинутого инвалидного кресла, в неровном круге, нарисованном черной масляной краской. Ладонь сжимала фотографию Лели, на лице застыла улыбка.
     Похороны устроил Станислав. Он же был единственным, кто на них присутствовал, кроме гробовшиков и нанятого им священника. Он колебался какое-то время, не вызвать ли из Ужгорода мать и жену (ставшую наконец вдовой), но решил, что успоший вряд ли бы одобрил такое.
     Собравшиеся слегка удивились фразе, которой Станислав сопроводил первую горсть земли, ударившуюся о крышку гроба:
     - В добрый путь, странник. Пусть дорога твоя будет длинной, но легкой…
    
    
     ЕЩЕ НЕ КОНЕЦ
    
     - Кажется, мы опять не туда попали! Во всяком случае, это место весьма мало напоминает Алуно.
     Наки со вздохом сожаления попинала сиротливый валун, возле которого они вынырнули. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалась голая земля цвета запекшейся крови. В свете заходящего густо-малинового солнца она смотрелась устрашающе.
     - На Марс, наверное, - предположил Дийк. – Очень похоже. – Он задрал голову к лилово-оливковым небесам. – Сразу удерем или побродим по окрестностям, попробуем поискать что-нибудь интересное и живое?
     - А ты уверен, что это живое при встрече с нами не попытается откусить нам головы?
     - Абсолютно не уверен.
     - Ну, тогда пойдем!
     Наки перепрыгнула через валун, взмахнув отросшими волосами.
     Гоа, недовольно поскуливая (почва была черезчур раскаленной для его лап), затрусил следом.