Все началось с того, что я зачем-то полезла на чердак.
     Хотя почему - «зачем-то»?! Я вполне понимаю, зачем я туда полезла.
    
     Я с детства любила чердаки: мне всегда казалось, что они таят в себе массу сокровищ вроде старых кукол с фарфоровыми головами, подписок журнала «Вокруг света» и восхитительных дачных плетеных кресел. Мне всегда нравилась плетеная мебель.
     Такое представление о чердаках я сохраняла всю свою жизнь, вот на старости лет черт и дернул меня полезть на чердак.
    
     Чердак этот принадлежал довольно запущенному дому, который мы с мужем купили пару месяцев назад, чтобы удалиться в него, когда муж выйдет на пенсию.
     Дом стоял посреди сада, тоже изрядно запущенного, но довольно большого.
    
     Идея заключалась в том, чтобы потихоньку привести дом и сад в порядок, и жить дальше в свое удовольствие на лоне природы. Люди мы не богатые, поэтому сразу вложить большие деньги в благоустройство будущего нашего спокойного уголка не можем, и я придумала десятилетний план неспешных переделок: каждый год брать отпуск на месяц, приезжать в усадьбу и делать то, что успеем сделать и на что хватит собранных за год денег.
    
     Собственно, и на чердак-то я полезла в угоду этой идее: там могли храниться какие-нибудь полезные вещи, которые после реставрации украсили бы собой дом.
    
     Чердак был обыкновенным чердаком: пыльным, паутинным, пронизанным наклонными столбами света из слуховых окон, загроможденным сундуками, коробками, ящиками и прочим, пока еще невразумительным, хламом, который в один момент мог превратиться в несметное богатство.
    
     С собой я принесла ведро воды, щетку, пачку газет и целую кипу тряпок.
     Решив, что все равно, откуда начинать, я смахнула пыль с ближайшего сундука, а затем начисто обтерла его влажными тряпками.
    
     Сундук оказался черным лакированным китайским ларцом, крышка его тускло светила перламутровыми инкрустациями ( правда кое-где перламутра недоставало) — райские птицы и ветки цветущей яблони - и я, пораженная таким скорым оправданием моих надежд, с легким волнением подняла крышку.
    
     Сундук был полон какими-то вещами, которые скрывались под слоем золотистой папиросной бумаги, я бережно сняла ее, и ахнула: прямо под бумагой лежало шелковое кимоно потрясающей красоты, вышитое, затканное яркими цветами, павлинами и гербами.
     Застелив пол газетами, я вынула кимоно и положила его на газеты, решив, что примерю я его внизу, а не здесь, в этом царстве пыли. Кроме пауков некому было бы увидеть мою неземную красоту в этом роскошном одеянии, поэтому незачем было расходовать ее попусту. Всю жизнь я мечтала о настоящем кимоно — и вот, мечта сбылась! Лучше поздно, чем никогда.
    
     Под кимоно лежало лоскутное покрывало или одеяло, какие показывают в американских фильмах о провинции — мне всегда хотелось иметь такое, но в Америке мне побывать не довелось, да и говорили, что они ужасно дорогие, потому что ручной работы, а ручная работа дорого ценится.
     Одеяло также покинуло сундук: я мгновенно и очень ярко представила себе, какой уютной станет спальня, когда я застелю им кровать. Нужно будет только сшить подходящие по стилю занавески на окна...
    
     Занавески лежали под одеялом. Это были потрясающие занавески — сразу видно, что тоже ручная работа! - выполненные в технике ришелье.
     В моем воображении спальня становилась все уютнее и уютнее.
    
     Вершины своего уюта она достигла, когда под занавесками обнаружились кружевные салфетки на прикроватные тумбочки, вышитая дорожка на комод и круглая скатерть, тоже вся в вышвке и кружевах, на небольшой столик — подняв голову, я увидела, что именно такой столик стоит прямо позади сундука. Сколько раз в мебельных комиссионных магазинах я стояла, тоскуя, возле таких столиков из цельного дерева, с одной ногой в виде букета цветов или сидящих друг к другу спинами львов. Никогда у меня в квартире не было места для такого стола, а так приятно было бы пить за ним кофе, читать книгу или заниматься рукоделием...Еще бы лампы подходящие...
    
     Лампы стояли возле столика на полу — настоящий Лалик, и краски не потускнели, и все кусочки стекла на месте! Какое-то смутное беспокойство шевельнулось в моей душе, но мгновенно было задушено на корню: позади ламп громоздилось что-то завернутое в мешковину. Это была люстра, выполненная в том же стиле, что и лампы, тоже целая с прекрасными цепями, не нуждавшимися в ремонте, хотя было видно, что вещь очень старая.
    
     Слегка взмокнув от всех этих находок, я отошла к окну, чтобы вдохнуть свежего воздуха и прийти в себя.
     Внизу муж ходил по дому в сопровождении архитектора, который должен был вести работы по реставрации дома, я четко слыхала их голоса, хотя одновременно меня заполняло ощущение необыкновенной тишины и покоя. Не могу я объяснить это состояние, знаю только, что давно, чуть не с детства, оно не посещало меня, и теперь я наслаждалась каждым его мгновением и думала, какой прекрасной может быть старость, прожитая так.
    
     Когда я пишу о себе:"На старости лет", это чистой воды кокетство. Мы с мужем, отнюдь, не стары мы просто устали от большого города и насильственного соприкосновения с толпами чужих и абсолютно не нужных нам людей.
     Он профессор в университете, ведет напряженную научную работу, рьяно возися со своими студентами и нашими собственными детьми — слишком много общения и публичности.
     Я же всегда любила тишину и уединение, да и работа моя требовала их.
    
     В молодости я тоже преподавала, но, когда родились наши близнецы, была вынуждена бросить работу, а потом мы решили, что нет нужды к ней возвращаться, и я спокойно занялась тем, чего всегда хотела: вела дом и писала книги.
     Автором бестселлеров я не стала, но зарабатывала не меньше, чем вдалбливая законы Ньютона в головы, занятые чем угодно, только не физикой, да еще и получала при этом удовольствие — вот истинная свобода, и я купалась в ней, но тишины мне все же не хватало.
    
     Немного отдышавшись от пыли, я подумала, что на сегодня хватит забивать ею легкие, и решила спуститься вниз, но тут заметила, что на гвозде, вбитом в балку, висит шляпа — широкополая, светлая с вуалью, чем-то похожая на шляпу пасечника.
     Я сняла шляпу с гвоздя, и червячок беспокойства опять ожил в моей душе. Это, действительно, была шляпа пасечника, а ведь моя жизнь была очень тесно связана с пчелами, ульями, медом: мой отец держал большую пасеку и торговал медом и всем, что меду сопутствует — воском, прополисом, маточным молочком.
    
     Мне не удавалось понять причину беспокойства, которое уже дважды посетило меня в этой пещере Аладдина, и я постаралсь заглушить его, примерив шляпу.
    
     Шляпа оказалась мне впору, а вид из слухового окна сквозь вуаль стал туманным и несколько сказочным: рощи, перемежавшиеся лугами, синее небо в кайме кучевых облаков, блестящая лента реки, впадавшей в темно-синюю полосу на горизонте — там дышало море, и его йодистое соленое дыхание долетало до нас, вплетаясь в запахи разогретой листвы, сырой земли и цветущих лугов.
    
     Вдруг эта чудная картина подернулась дымкой, заколыхалась, как колышится воздух над разогретым асфальтом шоссе, потекла, словно смываемая струями дождя, но внезапно видимость улучшилась, предметы вновь приобрели четкие очертания, и я потрясенно увидела, что стою посреди девственного смешаного леса на сырой земле. Видимо, только что прошел дождь: с деревьев еще очень сильно капало, и воздух наполняли запахи воды и острой свежести, а земля вокруг меня была очень мокрой, вся в лужах.
     Я обалдело смотрела и не могла понять, куда делись чердак, вид из окна, солнце и синее небо.
    
     При этом я явственно слыхала голоса мужа и архитектора, к которым присоединился еще один мужской голос: это приехал прораб, который должен был вести строительные работы.
     В их голоса вплетался звонкий стук падающих с кустов и деревьев капель дождевой воды, нерешительные голоса птиц, еще не верящих, что дождь прошел, и можно продолжать жить, отдаленное громыхание грома — гроза, по-видимому, бушевавшая здесь всего пару минут назад, уползала на запад.
    
     Меня прошиб холодный пот, я хотела отереть мокрый лоб, и рука моя наткнулась на вуаль — я и забыла, что на мне шляпа. Я быстро сняла ее и оказалось, что никакого леса после грозы нет, я стою на чердаке у слухового окна, в окне видны поля, луга, рощи и река с морем, солнце ярко светит, а дождевые облака стоят далеко на горизонте и ни на сантиметр не приблизились к моему чердаку.
    
     Еще я обнаружила, что держу в руках шляпу...
     Я с недоверием посмотрела на нее, повертела, пытаясь поймать мысль, которая, как и прежде, юркой мышью проскользнула в сознании и укрылась в его глубине, темной укромной норке, а я опять не успела ухватить ее за хвост.
    
     К мужским голосам внизу добавился голос тетушки Августы, которая помогала мне управляться по хозяйству. Она спрашивала у мужа, можно ли подавать обед и куда это, кстати, а вернее, совсем некстати, подевалась я.
    
     Что ответил муж, я не расслышала, потому что меня отвлекло какое-то неясное движение, заставившее меня поднять голову, и я обнаружила здоровенного паука, качавшегося на своей нити прямо у меня над головой. Не желая, чтобы он свалился мне на волосы, я инстинтктивно напялила шляпу, и опять чердак исчез, я оказалась в двухсветном зале, сквозь стеклянный потолок которого было видно голубое небо ( я машинально отметила, что дождя нет) и какие-то странные летательные аппараты, проносившиеся над домом в разных направлениях.
    
     Казалось. зал был совершенно пуст: солнечный свет, свободно лившийся в незашторенные венецианские окна, заливал его, с такой силой, что делал невидимыми все предметы. Все таяло в нестерпимом сиянии пола из какого-то полированного полупрозрачного камня, таких же полированных стен, зеркальных медальонов на стенах и их обрамления из узких полос металла.
    
     Голоса мужа и всех остальных, тем не менее, доносились снизу вполне явственно, и я даже услыхала, как прораб и архитектор отнекиваются от приглашения на обед, а тетушка Августа пеняет им, потому что ведь она готовила и на их долю тоже, что ж теперь — выбрасывать еду, что ли, да и к труду ее тоже можно было бы отнестись с уважением, а то их мамы будут страшно разочарованы сыновьями, если узнают, что те были невежливы, а разве ж их так воспитывали. Как я поняла, упоминание мам сломило сопротивление строптивцев, и все стали теперь очень оживленно обсуждать, куда это могла запропаститься я.
    
     Мысль, которую я до сих пор никак не могла поймать, высунула острую мордочку из своей норки, и я, еще не поймав ее, но глядя на нее изо всех сил, стащила с головы шляпу.
     Мысль, как завороженная, поползла прямо мне в руки, и я уже почти схватила ее, но тут с лестницы на чердак ступил муж и сказал совершенно будничным голосом:
    
     - А, вот ты где! Нашла что-нибудь? Пойдем, Августа зовет обедать. И лучше тебе переодеться: ты вся в пыли.
    
     Я навьючила на мужа свои находки и пошла следом за ним с чердака, бросив напоследок взгляд на шляпу, опять как ни в чем не бывало висевшую на своем гвозде.
     Я твердо решила поймать егозливую мышь-мысль и понять, в чем тут дело — в шляпе или простых галюцинациях.
     Не хотелось мне, чтобы это оказались галюцинации!
     А вы бы захотели признаться себе, что больны?!
    
     Каюсь, за обедом я была плохой собеседницей.
     Гости с опаской посматривали на меня и, видимо, очень жалели, что поддались шантажу тетушки Августы: они, явно, считали, что я недовольна их присутствием и потому не принимаю участия в общей, но — нужно отметить — не слишком оживленной беседе.
     Муж тоже с беспокойством поглядывал на меня, а тетушка Августа, простая душа, спросила напрямик, что это со мной такое, не болит ли живот, или, может быть, обед не по вкусу, что я веду себя так невежливо и гостям внимания не уделяю.
    
     Несчастные гости чуть не выпрыгнули из окна столовой от такой заботы об их душевном комфорте, а я лишь рассеянно поулыбалась в сторону спикерши, возмущенно поджавшей губы в ответ на такое вопиющее нарушение приличий, и в лица совсем скукожившихся гостей, отчего те, как бы вдруг что-то поняв, мгновенно успокоились и стали живее отвечать на реплики мужа, которые он подавал подчеркнуто спокойным голосом.
     Кажется, они решили, что у меня не все ладно с головой и что вежливее будет вести себя как ни в чем ни бывало.
     Оживилась я только к десерту — клубнике со взбитыми сливками, - потому что, вспомнив шаг за шагом все произошедшее со мной на чердаке, я сделала ряд умозаключений и знала уже, что буду делать в дальнейшем, целый план почти что разработала.
    
     Гостям пришлось пережить еще один шок, когда я вдруг с разбегу вклинилась в их полудохлый разговор с мужем, тут же кинула парочку острот, несколько язвительных реплик, подпустила шпильку мужу, не оставила вниманием тетушку Августу ( отчего та буквально расцвела), запустила граммофон и потребовала, чтобы все шли танцевать.
     Кажется, они только укрепились в мысли, что со мной не все ладно — при таких-то сменах настроения!
     Но мне было все равно.
     Я ждала наступления завтрашнего дня, а потому любые средства годились, чтобы скоротать остаток дня сегодняшнего.
    
     Наконец, озадаченные гости ушли, муж погрузился в изучение оставленной ими сметы, тетушка Августа, перестав, наконец, грохотать посудой на кухне, тоже удалилась, и я смогла заново вспомнить пережитое на чердаке.
    
     Мне уже было ясно, что это шляпа пасечника стала причиной моих странных перемещений...Или перемещений не было? Я ведь оба раза продолжала слышать голоса во дворе и доме...может быть, я оставалась на чердаке, а лес после грозы и сияющй зал были всего лишь плодом игры воображения? Этого я не знала. Ясно лишь одно: в любом случае, все дело было в шляпе, и со шляпой этой следовало бы разобраться поподробнее.
     Я постаралась больше не думать о ней, ведь все равно ответов у меня не было. Нужно провести ряд экспериментов, может быть, тогда удастся понять хоть что-нибудь. А пока не стоило забивать себе голову, и я, надев кимоно и включив верхний свет в спальне, стала вертеться перед зеркалом — перед ним и застал меня муж.
    
     Расхвалив мою обновку и удивившись, что такая дивная вещь лежала на чердаке, но нисколько не пострадала от времени, он ушел опять: вспомнил, что в библиотеке видел толстые тома, на корешках которых было написано: «История усадьбы «Медовый цвет» ( именно так назывался купленный нами дом), — и решил выяснить, кто из владельцев дома мог побывать в Японии и Китае и привезти оттуда кимоно и сундук.
     А я легла в постель, запретила себе думать о шляпе, довольно скоро уснула и не слыхала, как ложился муж.
    
     Утром сразу после завтрака я опять отправилась на чердак. Сегодня, кроме причандалов для уборки, я взяла с собой большую корзину на случай, если попадется какая-нибудь посуда или безделушки.
     Приблизительно с час я активно разрабатывала золотую жилу чердака и уже нашла немало прекрасных вещей: кованые щипцы и кочергу для камина, несколько канделябров — фарфоровых, стеклянных и бронзовых с эмалевыми вставками, ведерко ( по-моему, чистого серебра!) для охлаждения вина , испанский сундук, набитый шалями, мотками шелкового и льняного кружева ручной работы — кажется, среди них были и брабансткие, — невероятной красоты фарфоровые таз и кувшин для умывания... И это всего за час!
    
     Я была ошарашена! За дом нами была уплачена смехотворная сумма, а на его чердаке при этом хранился антиквариат на сотни тысяч, но никто об этом не упомянул. Похоже, агент, предложивший нам этот дом, понятия не имел о существовании чердака. Наверняка, не знал, вспомнила вдруг я: ведь он, показывая нам наше будущее жилище даже не упомянул о чердаке, я сама его нашла, когда мы позавчера приехали сюда.
    
     Если учесть вчерашние события, получалось, что домик этот не простой, но что не всем это известно. Я решила порасспросить тетушку Августу, может быть, она слыхала о доме что-нибудь необычное. А пока можно было передохнуть и заняться исследованием шляпы.
    
     Я внимательно рассмотрела ее. Выглядела она, как обычная соломенная шляпа, но только выглядела. На самом деле, мне не удалось понять, из чего она сделана. И вуаль, которую обычно крепят к полям шляпы, выглядела не чем-то отдельным, а единым целым со шляпой, словно бы поля той утончились, стали не толще паутины и свисали легко и изящно чуть ли не полметра.
    
     Мне, с раннего детства проводившей много времени на пасеках отца, стало абсолютно понятно, что эта шляпа только маскируется под шляпу пасечника, но вот с какой целью?! Да и шляпа ли эта штука?
     Разобраться можно было, лишь пользуясь ею, и я опять напялила шляпу и расправила вуаль.
     Как и вчера, окрестный пейзаж сперва подернулся дымкой, потом заколыхался и потек — и вот я уже стою посреди рынка, вокруг меня торговые ряды, мимо снуют люди, воздух забит призывными криками торговцев, музыкой из открытой двери кабачка, запахами фруктов, пряностей, жаренных на углях мяса и лука.
    
     Всадники в тяжелых кожаных доспехах, проехали сквозь толпу, но никто не шарахался от них, никто их не боялся, да и они ехали спокойно и не пытались никого раздавить. Я была удивлена: в моем сознании, испорченном, как мне самой стало сейчас понятно, кинематографом, средневековый антураж сочетался лишь со всадниками, дико скачущими на рушащих все вокруг лошадях, разбегающимися людьми, воплями раздавленных...а тут — идиллия и добрососедские отношения!
     Да и вся картина в целом выглядела не вполне правдоподобно. Никак мне не удавалось понять, в средневековье какой страны я попала, тем более, что весь этот театр для одного зрителя работал на фоне рычания грузовиков, привезших стройматериалы в нашу усадьбу «Медовый цвет», командами «вира помалу» и отчаянным воплем: «Куда ж ты прешь?! Не видишь — клумба!». Грузовик зарычал еще громче, послышался топот бегущих ног, неясные вскрики, грохот, а прямо мне в ухо кто-то сказал недовольным голосом: «Тьфу ты, черт! Опять ищущий! По базару спокойно пройти нельзя — обязательно напорешься!»
    
     Я огляделась. Меня обходил по большой дуге какой-то мужичок средних лет. Он сердито смотрел на меня, мальчонка лет шести, державшийся за карман его куртки вертел головой, явно, стараясь понять, что рассердило отца, и спрашивал: «Тять, тять, ты чего увидел? Кто это - «ищущий»? Чего он ищет? Я не вижу никого, ты его где увидел-то, покажи!»
    
     Мужик остановился и ткнул пальцем в мою сторону.
     - А эвон, видишь, как бы пятно темное? Вон, вон, колеблется, видишь? Возле прилавка с луком....
     - Вижу, - прошептал мальчик, - а чего это там?
     - А это, рассказывают, есть люди такие, жизнью своей недовольные. И вот они, значица, начинают по разным странам и временам шастать — счастье свое, стало быть, искать.
     - По разным временам... это как, тятя?
     - Да шут его знает! Вроде бы, какие-то волшебные штуки они находят, и те их начинают в разные времена закидывать — вдруг счастье их тама. Я от только не пойму, чего это мне такая штука волшебная ни разу в жизни не попалась. Уж я бы знал, где счастье свое искать!
     - И я, - прошептал мальчик глядя на меня зачарованным взглядом.
    
     Я хотела подойти к мужику и расспросить его поподробнее, но тут на меня кто-то наткнулся, выругался, я упала на землю, шляпа с меня свалилась, и я опять увидела родной чердак.
    
     Далее все мои дни были поделены между чердаком и библиотекой.
     Муж нашел в «Истории усадьбы «Медовый цвет» упоминание о некоем путешественнике, владевшем недолгое время нашим домой лет двадцать пять назад. Был он не местным, прибыл издалека и привез свой штат прислуги, жил замкнуто.
     «Ага, - поняла я, - поэтому местные жители и не знают ничего, даже тетушка Августа, поэтому она была так недовольна моими расспросами: ей было обидно не знать чего-то о родных местах».
     После происшествия на средневековом рынке я стала искать в книгах, заполнявших высокие шкафы библиотеки, хоть какое-нибудь упоминание об ищущих, хотя бы легенду или анекдот, но пока не преуспела.
     Все остальное время я разбирала чердак и стала уже обладательницей прекрасно сохранившегося комплекта мебели для гостиной, целой батареи бутылок позапрошлого века, небольшого кукольного семейства и шкатулки с бижутерией — называя украшения бижутерией, я успокаивала совесть, потому что жемчужины и разноцветные камни выглядели чересчур настоящими для дешевых побрякушек, и мне было неловко, что они достаются мне бесплатно.
     Мужа мои находки огорчили: получалось, что мы облапошили кого-то, пусть даже и невольно.
     Теперь мы оба все свободное время проводили за разборкой библиотеки, выискивая малейшие крупицы нужной нам информации: он — о нашем предшественнике, я — об ищущих. Мужу я не сказала, что именно ищу. Я ему и о своих странных перемещениях-галюцинациях не рассказывала, не хотела огорчать и пугать, а то с него сталось бы немедленно свернуть все работы по реставрации дома и уехать отсюда навсегда — в нашем тандеме я была авантюристкой, а он представлял собой, по его собственному определению, «разумного труса».
     Поэтому я ему просто наврала, что ищу антикварные каталоги, чтобы определить стоимость найденных вещей: ведь многие из них нам просто не нужны, поэтому их нужно будет выставить на аукционах. Муж поскрежетал зубами, но, до поры, возражать не стал.
     Поскольку наши поиски пока ничего нового не принесли, у меня родилась идея потрясти агентство недвижимости, которое так невыгодно для себя продало этот дом. Мы разработали целую стратегию, которая смогла бы привести нас к новым сведениям, и стратегия эта сработала!
     Для поездки в агентство был выбран дождливый пасмурный день, послеобеденное, самое сонное время.
     Сначала я несколько минут бессвязно щебетала о каверзах природы, которая так и норовит испортить нам отпуск, и что в деревне невозможно иметь дом без чердака: где, например, в дождь сушить белье и лекарственные травы, сбором которых я увлекаюсь, или, раз уж нельзя гулять, откуда любоваться великолепными окрестностями? Мы никак не можем найти лестницу на чердак, вы не могли бы поискать недостающий чертеж? Тем более, что чертежи дома нам необходимы для перестройки, но комплект неполный, вот и чердак...
     Осоловевший от пасмурного дня и обеда агент по имени Стэн, который оформлял нашу сделку, уловил из всей моей речи только два слова: «чердак» и «стройка».
    
     - А, - воскликнул он, довольный, что вполне понял, по его мнению излившийся на него так внезапно поток слов, - вы хотите пристроить к дому чердак? Да пожалуйста, сколько угодно! Дом теперь ваш, вы можете делать с ним все, что захочется, хоть снесите его полностью.
     - Что вы! - заверещала я на самой высокой ноте ( люди плохо воспринимают высокие голоса, они так мучительны, что смысл фраз ускользает, а именно этого я и добивалась), - Мы не хотим его сносить, мы хотим чердак, понимаете?
     - Ну, понимаю, конечно, но я-то здесь при чем?
     - Нам кажется, что мы получили не весь комплект документов — в нем недостает чертежей.
     - Не может этого быть! Я сам готовил папку и не забыл ничего.
     - Вы уверены?
     - Абсолютно.
     - Хм, придется, значит, архитектору заказать новые чертежи...Скажите, пожалуйста, а кто был продавцом дома?
     - Да теперь-то какое это имеет значение? Вы же купили дом очень выгодно, продавец согласился с условиями, разве что-нибудь не так?
     - Все так, все так! Но, знаете, у него могли остаться какие-нибудь бумаги, вдруг среди них есть нужные нам чертежи. Нам так не хочется лишние деньги архитектору платить, — разыграла я приступ скаредности.
     - А, ну, понятно. Сейчас посмотрю, если вы не возражаете подождать. Буквально, две минуты! - и он стал пересматривать толстые папки, заполнявшие стеллаж за его спиной.
     - Вот этот договор, - положил он перед нами несколько листов с машинописным текстом, - продавец — адвокатская контора «Абрахамс, Свенсон и Марински». Это недалеко, в паре кварталов от нас. Пожалуйста, вот номер их телефона, на всякий случай, желаю вам удачи.
    
     У адвокатов мы несколько задержались. Нас принял сам мэтр Абрахамс, и мы не стали морочить ему голову рассказами о стройке и чердаке, а сказали, что хотели бы узнать, не появится вдруг какой-нибудь неучтенный наследник и не возникнут ли у нас трудности юридического порядка.
     Мэтр Абрахамс был красивым стариком — абсолютно седой, высокий, очень стройный, особенно, если учесть его возраст, и отлично одетый.
     Здесь разговаривал муж, а я сидела со скромным видом в большом кожаном кресле и не сводила глаз с мэтра.
     Он выслушал мужа, слегка нахмурившись, потом предложил ему сигару, а мне — кофе, и только после того, как секретарша закрыла за собой дверь, сказал негромко:
    
     - Я давно вас жду: я знал, что вы придете с расспросами о Сё Чинге.
     - О ком?!
     - Так я называл своего доверителя. Видите ли, он был китайцем, вот, секундочку, - мэтр Абрахамс достал из недр свого обширного стола кожаный футляр цилиндрической формы и вытряхнул на столешницу, ни мало ни много, а пожелтевший свиток, покрытый иероглифами и печатями зеленого и красного воска. - Вот, видите эти иероглифы внизу страницы? Это подпись доверителя, переводится, как «ищущий» - вот я и стал его называть Сё Чингом. Он, видите ли, требовал абсолютной анонимности, но ведь я должен был его как-то называть!
    
     Я сидела, как обухом оглушенная. Хозяином «Медовой усадьбы» был Ищущий! И меня на средневековом рынке назвали ищущей. Что же это может означать?! Видимо, неспроста именно мы нашли этот дом, неспроста он оказался таким дешевым — во всей этой белиберде крылся какой-то умысел, не понятный мне, и исполнителем этого умысла была шляпа, имеющая невинный вид шляпа пасечника.
     У меня заломило в висках, и хозяин кабинета встревоженно сказал:
     - Вы так побледнели, вам нездоровится?
     - Нет-нет, все в порядке, - поспешила опровергнуть его я, - просто, дождь, низкое атмосферное давление, а я еще и кофе выпила - вот голова и закружилась.
     Муж рассматривал китайский документ и сидел, отвернувшись от меня, но, услыхав реплику мэтра, повернулся ко мне, увидел мое лицо и вскочил на ноги. Однако, я уже взяла себя в руки, улыбнулась ему и попросила не беспокоиться, вот только было бы неплохо выпить стакан холодной воды, все чудесно, честное слово, ну и странные же имена у китайцев!
     Выпив воду, я совсем пришла в себя и попросила адвоката, если у него есть время, рассказать о Сё Чинге — каким он был, как жил, куда делся, почему у усадьбы нет наследников, а кстати, их, действительно, нет или же о них просто ничего не известно.
     Мэтр с сомнением посмотрел на меня, но я ответила ему самым искренним взглядом, на какой только была способна, и тогда он сказал, что китаец жил замкнуто, что весь штат прислуги приехал вместе с ним из Китая, продукты частично выращивали в усадьбе, частично тоже получали из Китая, и все остальное ему присылали оттуда — огромные тюки и ящики. Сам Абрахамс был в усадьбе всего однажды, сразу после заключения договора — нужно было кое-что уточнить. В усадьбу его впустили, но с явной неохотой, а в дальнейшем Сё Чинг сам приезжал к нему в контору.
     А однажды произошло нечто странное: мэтра вызвали в усадьбу и даже прислали за ним повозку, запряженную пятеркой вороных лошадей.
     - Ну, вы представляете себе, каково мне это было — ехать в конной карете?! Я, было, хотел отказаться, но приехавший за мной управляющий усадьбой и слышать ничего не хотел. Хоть и на китайском — других языков он не знал, — но очень твердо мне дали понять, что споры неуместны. В усадьбе меня встретили с почестями, как августейшую особу, немало меня этим смутив, и все за тем, чтобы хозяин сообщил мне, что он может в любой момент уехать и что усадьбу эту он оставляет на мое попечение: ее следует законсервировать и выставить на продажу, но не ранее, чем через двадцать пять лет. Продать ее следует за минимальную цену первому же заинтересованному лицу, а когда покупка состоится, обязательно рассказать всю эту историю, но не раньше, чем новый владелец сам придет ко мне с расспросами о нем, Сё Чинге. Именно поэтому я жду вас с того самого дня, когда вы передали юному Стэну деньги за дом, - мэтр остановился, чтобы перевести дух и теперь сидел, взволнованно глядя на нас ( он даже покраснел слегка), а мы с мужем во все глаза смотрели на него.
    
     Не знаю, о чем думал муж, а я думала о том, что, и в самом деле, мы были приговорены к покупке этого дома еще задолго до появления у меня самой идеи перебраться на пенсии в деревню. Может быть, даже еще и до нашего рождения было нам предопределено купить «Медовую усадьбу», а мне стать Ищущей, кто знает. Вот китаец знал. Но где он теперь — этот китаец! Может быть, он нашел то, что искал, а может быть, сгинул на пути Ищущего, и я теперь должна занять его место и, может быть, тоже сгинуть...вот не хотелось бы, честное слово...Тут муж опять встревожился:
     - Да что с тобой? Тебе снова плохо? Дать водички?
     - Не нужно водички, поехали лучше домой, - ответила я слабым голосом, ибо вдруг, действительно ощутила ужасную слабость во всем теле, - спасибо вам, уважаемый мэтр Абрахамс, вы рассказали очень интересную историю.
     - Вам, по-моему, необходимо лечь, - ответил он, с состраданием глядя на меня, - и еще вот что: заберите этот манускрипт, - он протянул мужу кожаный футляр, - в нем написано, что все вещи, какие вы сумеете найти на чердаке, принадлежат вам, сколько бы вы за дом ни заплатили. Они ваши, пока вы будете испытывать в них нужду. Только не продавайте их, они должны оставаться на чердаке.
     - Вам известно про чердак? - пробормотала я ошарашенно.
     - А почему вас это так удивляет? - удивился, в свою очередь мэтр.
     - Потому что юный Стэн понятия о нем не имеет, - брякнула я с маху, - он нам, когда дом показывал, слова о чердаке не сказал, мы его сами нашли.
     - Ну, мало ли о чем мог забыть этот юнец! Вы же знаете, у молодых чем только голова ни забита, только не делом. У меня самого такой работает, что ни поручи... - тут Абрахамс осекся и стал протирать очки.
     Мы простились с ним и пошли к своей машине.
    
     После обеда муж отправился общаться с рабочими, а я поднялась в библиотеку, чтобы на свободе спокойно ознакомиться с китайским свитком.
     Вытряхнув его из футляра, я еще раз была поражена его древним видом, а ведь ему, судя по рассказу мэтра Абрахамса, было не более двадцати пяти лет!
     Бумага, явно, ручного производства, тонкий шелковый шнур с кистью, цветные восковые печати — все было не из нашего времени, - и тем страннее было видеть на этой старинной бумаге текст, написанный на юридическом языке нашего времени.
     Договор был написан на двух языках, под обоими текстами стояли уже знакомые мне внешне три иероглифа — подпись нашего таинственного предшественника.
     Вот текст этого договора:
    
     22 июня 2...года, селение Ratselhaftsilence.
    
    
     ДОВЕРЕННОСТЬ НА ВЕДЕНИЕ ДЕЛ ПО ДОГОВОРУ ПОРУЧЕНИЯ
    
     Данный договор заключен между ( иероглифы), именуемым в дальнейшем «ДОВЕРИТЕЛЬ» (Д) и юридической конторой «Абрахамс, Свенсон и Марински», именуемой в дальнейшем «ИСПОЛНИТЕЛЬ» (И), в чем обе стороны подписались, будучи в здравом уме и трезвой памяти, в присутствии всех означенных лиц и трех свидетелей — далее шли подписи, среди которых выделялись все те же три иероглифа ( «Ох, - подумала я, - кажется, придется учить китайский язык!»)
    
     Согласно данному договору, «ИСПОЛНИТЕЛЬ» - И обязуется выполнить следующие поручения, данные ему «ДОВЕРИТЕЛЕМ» (Д):
    
     1. По отъезде Д из усадьбы «Медовый цвет» (далее именуемой как У), хозяином которой Д является на момент заключения данного договора, И следует законсервировать У на срок не менее 25 (двадцати пяти) лет с момента отъезда Д, буде тот состоится.
     2. По истечении срока обозначенного в п.1, И должен выставить У на продажу в местном агентстве по торговле недвижимостью ( в дальнейшем - А), для чего предварительно произвести оценку У с помощью профессионального оценщика. Выбор оценщика Д предоставляет И. Деньги на оплату оценки У будут включены в общий счет оплаты услуг И из расчета 2% от суммы, уплаченной Д при покупке У.
     3. При выставлении У на продажу надлежит назначить минимальную цену из тех, что будут названы оценщиком в качестве границ стоимости У.
     4. Вменить А в обязанность продать У первому же обратившемуся покупателю или группе покупателей ( в дальнейшем — П).
     5. Предоставить П любую юридическую помощь ( в том числе, и финансовую консультацию, в случае необходимости последней) в оформлении и сопровождении покупки.
     6. Предоставить П полную информацию о предыдущем хозяине У, именуемом в данном договоре как Д, но не ранее, чем П сам обратится к И за этой информацией.
     7. Сообщить П, что все вещи, которые он сумеет найти на чердаке У, являются его собственностью при единственном условии: они не должны покидать пределов У, их нельзя продавать, дарить или каким-либо иным способом передавать третьим лицам.
     8. Пожелать П от лица Д счастливой жизни и благоденствия в У.
    
     Я скопировала только основную часть договора, перечисление статей закона, в соответствии с которыми была составлена эта доверенность, к моей истории отношения не имеют, а именно они составляли львиную ее долю.
    
     Перечитав договор несколько раз, я машинально погладила пальцем выпуклый рисунок на зеленой печати, и вдруг в нижней части листа вспыхнула неоновым светом прямоугольная рамка, а в ней засветились кроваво-алые буквы:
    
     «Привет тебе, новый хозяин или хозяйка усадьбы «Медовый цвет»!
     Если ты видишь и читаешь этот текст, значит, ты Ищущий, и, следовательно, мы с тобой родственные души.
     Но это означает еще и то, что ты уже побывал на чердаке, любопытство твое растревожено, разум отягощен недоумением, а может быть, - и страхом, и ты уже начал искать пути для поиска ответов на возникшие вопросы.
     Я сумею помочь тебе в этом поиске, как ты, когда придет время, поможешь следующему.
    
     Каждое новолуние я буду ждать тебя с момента, когда водяные лилии раскрывают свои чистые яшмовые цветки открытой сердечности, до полудня, уничтожающего тени и позволяющего видеть вещи в их прямом и незатаенном смысле.
     Для свидания со мной поднимись на чердак, надень шляпу с вуалью и ничего не бойся.
     Пребывай в благоденствии и мире с собой и окружающим.
     Путь ли в тысячу ли начинается с одного шага ( эта фраза была написана и на китайском языке)
     Да будет благославен твой путь».
    
     Я ошарашено смотрела на свиток, не в силах поверить, что прочитанный мною текст не является галлюцинацией. Конечно, можно было поступить так, как, обычно, делают герои книг, когда хотят убедиться в реальности невероятного события или происшествия, но я всегда чуралась штампов, поэтому щипать себя не стала, а провела пальцем по рисунку на алой печати. Светящийся прямоугольник тут же погас, текст исчез — передо мной лежал обычный старинный манускрипт, если, конечно, заранее признать его обычным. Но я очень напряглась, и мне удалось заставить себя произнести эти слова - «обычный старинный манускрипт».
     Сунув его обратно в футляр, я занялась поисками календаря, в котором были бы указаны фазы Луны. Интернет подключен еще не был, без него я была как без рук и в данный момент чувствовала это очень остро.
     Нужно было еще выяснить, в котором часу водяные лилии раскрывают свои «цветки открытой сердечности»! И почему это они — яшмовые?! Яшмы, как мне казалось, были разноцветными камнями, с разводами и пятнами, а водяные лилии — белые, скорее, фарфоровые. Ну, лотос еще бывает розовым...А он — лилия? Или это лилии розовые, а лотос — белый? Господи, до чего же я невежественна! Придется теперь еще и ботаникой заняться...Хотя ею все равно придется заняться, если я хочу красивый сад и хороший огород, так почему бы не начать сейчас? Да, и минералогией с литературоведением — нужно ведь выяснить, почему лилия — яшмовая! А может быть, не литературоведением, а историей Китая? Его мифологией? Где я времени столько возьму?! Нет, без интернета не обойтись, это ясно. Интересно, в городе есть Интернет-кафе?
     Я отправилась на кухню — добывать информацию у тетушки Августы.
     Тетушка Августа страшно не любила, чтобы в кухне у нее болтались посторонние, поэтому она довольно неприветливо сообщила мне, что, слава богу, в ИХ городе никакой такой ерунды нет и, дай бог, и не будет, а затем безо всяких экивоков она выставила меня за дверь, ворча, что у нее куча дел да и у меня тоже, а потому незачем нам растабарывать попусту.
     И я опять поплелась в библиотеку.
     В этот день мне так и не удалось попасть на чердак, зато к вечеру я знала, что очередное новолуние ожидается через неделю, следовательно, у меня было время подготовиться к встрече с Ищущим, а заодно и проверить некоторые свои соображения по поводу чердака, шляпы и всего случившегося со мной за эти несколько дней.
    
     Утром меня разбудил стрекот мотороллера. Это привезли продукты с ближней фермы — заключить договор с ее хозяином посоветовала нам незаменимая тетушка Августа, наш домашний ангел-хранитель.
     Раз в два дня Тим, младший сын фермера, привозил на мотороллере две корзины — одну с овощами, фруктами и зеленью, вторую — с молочными продуктами, мясом, в основном, разной птицей, и рыбой. Стоп! Рыба! Я ведь не узнала у тетушки Августы, есть ли в окрестностях какой-нибудь пруд или озеро, заросшие водяными лилиями! А ведь мне нужно выяснить час, когда раскрываются их цветки, как же я об этом забыла?!
     Я отправилась на кухню и обнаружила там посыльного — мальчика лет шестнадцати, крепкого, широкоплечего, выглядевшего старше своих лет. Он помогал тетушке Августе освободить корзины от продуктов и разложить их по полкам и ящикам.
     Тут мне явилась гениальная идея.
     - Слушай, Тим, - спросила я его, - ты очень занят на ферме?
     - Нет, не очень, - ответил он, - я потому и привожу вам продукты, что у остальных времени нет.
     - Он матери по дому помогает, - встряла тетушка Августа, - дочерей у них нет, вот они младшего в поварята и пристроили. Да и то подумать — разве ж может одна женщина приготовить еду для десяти громадных мужиков!
     У фермера было восемь сыновей — все здоровенные парни. Тим, судя по всему, тоже должен стать таким же, как и его старшие братья.
     - О, так работы у тебя много! Что ж ты говоришь, что не занят?
     - Потому что я маме нужен три раза в день по три часа: шести до девяти, потом с часа до четырех, а потом уже после ужина — убираем и готовимся к следующему дню. Остальное время могу делать, что хочу.
     - У тебя остаются силы заниматься чем-то еще?
     - Конечно! Разве ж кухня — это работа?! Это удовольствие.
     - Тебе нравится кулинария?
     - Очень нравится. Я после школы хочу поступить в школу Кордон Блю, а потом когда-нибудь свой ресторан открою. А почему вы моим распорядком дня интересуетесь?
     - Потому что хочу пригласить тебя на работу: мне нужен помощник. Муж занят на ремонтных работах, тетушка Августа привязана к кухне, да и все остальное хозяйство на ней. А я чердаком занимаюсь, но одной там несподручно, нужна мужская сила. Сможешь помочь? Заработаешь немного.
     - В какое время вам удобно?
     - Это ты решай, когда удобно тебе.
     - После девяти. Мы к девяти уже успеваем все заготовки для обеда сделать, дальше мама сама справляется, могу часа два у вас поработать. Подойдет вам?
     - Да, вполне. Мы с тобой за два часа горы свернем! Значит, завтра и начнем, хорошо?
     - Договорились, - кивнул мне Тим и уехал на своем стрекочущем мотороллере.
    
     После завтрака я поднялась на чердак с целью проверить одну свою догадку. Стараясь не смотреть на шляпу и ни о чем не думать ( попробуйте не думать о белой обезьяне!), я решительно подошла к ближайшей картонной коробке из-под макарон и раскрыла ее. Моя догадка оказалась верной: коробка была заполнена каким-то невразумительным хламом — рваными носками, битой посудой, обрывками старых газет, разрозненными частями каких-то механизмов.
     Корзина, стоявшая рядом, была доверху наполнена ломаными игрушками, ящик от комода забит счетами, пустыми бутылочками из-под чернил, огрызками карандашей — и прочим конторским ни на что не годным хламом.
     Моя догадка была верна: подсовывая мне дорогой антиквариат, чердак следовал моим желаниям. Каким-то образом он сканировал мое подсознание, выуживал мои неосознанные ожидания и воплощал их в жизнь. И я была уверена, что без шляпы тут не обошлось: это она сканировала мой мозг, это она каким-то образом — в этом еще следовало разобраться — превращала хлам в ценные вещи, и это она неизвестным мне образом переносила меня в пространстве и времени.
     Азарт охотника проснулся во мне, и я уже больше ни о чем не могла думать: я напала на потрясающий сюжет, из которого могла получиться отличная книга, и я была готова ради этой книги на все. Ну, или почти на все.
     Остаток дня я провела в библиотеке, тщетно пытаясь найти хоть какое-то упоминание об ищущих. Конечно, слово это встречалось в разных книгах и не раз, но в одном совершенно определенном, необходимом мне смысле — ни разу.
     Даже во сне не покидало меня разочарование, из-за чего я всю ночь гналась за горизонтом и пыталась потрогать рукой радугу — думаю, и упоминать не стоит, что совершенно безрезультатно.
    
     Я успела набрость на листе бумаги план будущего переоборудования чердака, когда появился Тим.
     Он оглядывался, явно прикидывая объем работы, а я объясняла ему замысел:
    
     - Половину чердака оставим для склада, а половину я хочу превратить в свой кабинет. Внизу нет ни одной достаточно изолированной комнаты, а мне для работы нужны тишина и уединение. Вот здесь поставим книжные шкафы, здесь стол с компьютером, здесь хорошо бы сделать зону отдыха — кресло или диван и небольшой столик, чтобы было куда чашку чая поставить. Здесь хорошо — светло, воздуха много. Зимой не будет холодно: печные и каминные трубы согреют, да и электрический камин можно будет поставить.
     - Хорошо придумали, - одобрил Тим, - а вы какие книжки пишете?
     - Разные. Детективы, повести о жизни, сказки...Даже одну кулинарную книгу написала.
     - Здорово! Я еще не читал, но найду и почитаю обязательно. Особенно, кулинарную.
     - Я тебе подарю парочку, кажется, у меня с собой есть. А если нет, пришлю, когда вернусь в город.
     - Спасибо большое. А автограф дадите?
     - Ну, если он тебе нужен, дам, конечно.
    
     И мы приступили к работе.
     Все познается в сравнении. Только заполучив такого помощника как Тим, я смогла осознать, насколько медленно ковырялась я в одиночестве и насколько далека была от осуществления своей мечты об отдельном кабинете.
     В городской квартире у меня не было своей комнаты, компьютер стоял в гостиной, и работать я могла только несколько часов утром, пока была дома одна. Поэтому отдельный тихий кабинет стал моей навязчивой идеей, и я была готова работать, как раб на галере, ради осуществления этой идеи.
     Сильные руки Тима и его привычка к тяжелой работе сильно приблизили меня к моей мечте уже к концу второго дня нашего сотрудничества, поэтому я поехала в столярную мастерскую — заказать полки и стеллажи для складской части чердака и книжные шкафы для кабинета.
     Уже три дня я не подходила к шляпе и не надевала ее, твердо решив продержаться до новолуния и предполагаемого свидания с Ищущим. Решение это мне далось нелегко, но помогло присутствие Тима и темп, с которым стала продвигаться расчистка чердака.
     Вскоре уже наметились границы кабинетной зоны, которую мы отделили он склада рядом книжных шкафов, можно было приступать к оформлению помещения, чисто вымытого, подкрашенного и всячески благоустроенного: у Тима оказались золотые руки и неплохой вкус, так что кабинет мой должен был получиться очень уютным и стильным.
     - Вот тут перед окном было бы хорошо поставить плетеное кресло или диванчик и столик небольшой, - сказала я. - Кажется, я видела плетеную мебель, интересно, в каком она состоянии.
     - Сейчас проверю, я ее за каминной трубой составил.
    
     Тим ушел, но скоро появился, таща прелестную плетеную козетку.
     - Она даже не из лозы, - воскликнул он, - она ротанговая, вечная, можно сказать!
     - Ну, вечного ничего не бывает, - меланхолично ответила я, а сама впилась в него взглядом, стараясь понять, почему это теперь ему вдруг попалась абсолютно целая и красивая вещь после того, как мы видели, что чердак завален никчемным хламом.
     - Я там еще кресла видел хорошие и стол, - сообщил Тим, снова уходя за трубу. - Тут столько этой мебели, что и для террасы хватит, и для беседки, и в зимний сад можно будет поставить.
    
     Я прикусила губу. Все это было очень странно. Шляпа, не проявлявшая себя несколько дней, вдруг опять активизировалась, причем, судя по всему, она теперь сканировала мозг Тима. Не навлечь бы на мальчика беды, никогда себе не прощу, если с ним что-нибудь случится. Нужно понять, кто именно в настоящий момент является объектом ее внимания. Это ведь я заговорила о плетеной мебели...Но именно я и обнаружила во время уборки эту мебель, сваленную беспорядочной грудой в дальнем углу чердака. И в этой груде не было ни одной целой вещи: у кресел и стульев прорваны сидения, у диванов и столиков поломаны ножки, и все было так оплетено паутиной и покрыто такими пыльными лохмами, что самой мебели под ними не было видно. То есть, я точно знала, что плетеная мебель в плохом состоянии, а значит, и шляпа должна была это знать, и не должна была она мне подсовывать целую козетку: если я правильно поняла, исследуемому объекту полагалось оставаться в неведении и считать каждый найденный предмет подарком судьбы, я не результатом работы странного прибора, невесть откуда появившегося в наших краях.
     Пока я пребывала в задумчивости, Тим приволок два кресла, прелестный столик, весь в кружевах из лозы, кресло-качалку, диванные подушки в стиле ар-деко и несколько драпировок.
    
     - Драпировками отделаем вход, - деловито сообщил он мне, - еще бы плед красивый...
     - Мне нужны еще два стола — для швейной и вязальной машин, — доска для глажки, шкаф-комод с большим количеством ящиков и хорошо бы, бюро.
     - Я видел бюро, - вскричал Тим, и я успокоилась: шляпа следила за мной, мальчик не был ей интересен.
    
     На этом месте рукопись обрвыается. В тетрадь вложены разномастные отдельные листы с записями и рисунками..
     На листе из школьной тетради другим почерком, старательными и не слишком ровным, словно бы писал человек, которому не часто приходится это делать, простым карандашом написано следующее:
    
     «Мадам звонил какой-то мущина сказал што он рижисер О.
     Иму панравелась идея сцинарея када вы сможите преехать заключить даговор он ждет звонка», - ниже написан номер телефона и сделана приписка ( тем же почерком, что и вся рукопись): « Не забыть!!! О. просит зафиксировать любые мельчайшие детали и подробности, нужно для бутафоров. Сделать списки найденного — размеры, фактура, цвет, состояние. М.б., эскизы или фото?»
    
     Листы бумаги для принтера:
    
     Опись предметов, найденных на чердаке усадьбы «Медовый цвет» в июне 2...года.
    
     1. Мебель — перечислены все предметы мебели, упомянутые в рукописи с полным описанием декора, рядом с каждым наименованием наклеены небольшие фотографии, сделанные под разными ракурсами.
     2. Текстиль — описание и фотографии подушек, покрывал, драпировок и прочего.
     3. Посуда — описания, размеры, фотографии.
     4. Аксессуары — аналогично.
     5. Книги — списки книг по категориям: художественная литература, литературоведение, путевые заметки, философия, сборники мифов и легенд, история, география, этнография и антропология, художесственные альбомы, фото-альбомы, ботанические каталоги, сборники географических и астрономических карт, периодические издания.
    
     Куски ватмана:
    
     1. Карандашный рисунок: лес после дождя. Отлично передан изменчивый свет, видно, что гроза только что кончилась.
     2. Попытка изобразить какую-то комнату: высокие окна, потоки света, медальоны на стенах. Эскиз незакончен.
     3. Рыцарь в доспехах на тяжелом коне.
     4. Толпа в средневековых костюмах.
     5. Рыночный прилавок: груда лука, за которой угадываются контуры фигуры продавца.
     6. По всей видимости, этюд к большой картине: интерьер кабинета в мансардном этаже. Косой потолок, два больших окна, стеллажи с книгами и папками, стол с компьютером, старинное бюро, плетеная козетка и кресло перед одним из окон. На этюде написано: « Как хорошо могло бы тут работаться...не дано».
    
     Длинный лист, отрезанный от рулона миллиметровки и сложенный в несколько раз: чертежи стеллажей и шкафов с полками.Чертежи сделаны грамотно, в трех проекциях, проставлены размеры, указаны материалы. Под каждым чертежом нарисовано объемное изображение шкафа или стеллажа.
    
     Лист бумаги для принтера:
    
     «Я, нижеподписавшаяся, Дж. О`Рорлен, хозяйка усадьбы «Медовый цвет» наняла в работники Тима Флайери, что и утверждаю данным догоовором.
     Обязанности Тима Флайери:
    
     1. Помощь в благоустройстве и ремонте чердака.
     2. Помощь в разборке библиотеки: распределение книг по категориям, приведение их в порядок, ремонт шкафов, наведение чистоты в помещении, составление каталожных карточек, поддержание порядка.
    
     Права Тима Флайери: работает в часы, удобные для него, получает заработную плату в размере 20 талеров в день и питание.»
    
     Наискось под текстом договора написано торопливым почерком угольным карандашом: «Тим показал мне озеро с лилиями, завтра пойду наблюдать, когда они раскрываются».
    
     Начальник городского полицейского участка Алоиз Беккер пил свой утренний кофе и читал с экрана ленту криминальной сводки, обновлявшуюся каждые десять минут. Это так считалось — что он читал сводку и что лента обновляется каждые десять минут, - а на самом деле, вот уже две недели перед глазами Алоиза висело одно и то же сообщение о краже двух дюжин бутылок сидра с фермы Индржиха Слободы. Вором оказался наемный работник, собиравший яблоки для пресса, и найден он был тут же в яблоневом саду, мертвецки пьяным — спал под перевернутой тачкой. Но в программе что-то заколодило, и осточертевшее всем до визга объявление о страшном злодеянии программист окружного полицейского управления вот уже две недели никак не мог удалить и сидел взаперти в своем кабинете, опасаясь расправы со стороны сослуживцев.
    
     Дверь приоткрылась, Марта, секретарша Беккера, просунула в щель голову и сообщила, что господина начальника дожидается огромная толпа посетителей и что, если он выпил уже свой кофе, то может быть, разрешит Марте впустить в кабинет хоть кого-нибудь, а не то им обоим придется ночевать в участке, против чего Марта категорически выступает против.
    
     Алоиз обалдело уставился на Марту.
     Какие еще, к черту, посетители?! Уже восемь лет он возглавлял городской отдел, но ни разу за все эти годы ни одного посетителя у него не было: все, кому нужно было поговорить с полицейским, делали это в любой точке города, где сталкивались с ним: в кафе за воскресным обедом с семьей, на школьном стадионе или при благоустройстве детской площадки в единственном городском сквере, в магазине его тестя Бена Бессервиссера, которому Алоиз помогал в дни предпраздничной торговли, в кегельбане, наконец, но никак не в помещении горотдела! И уж тем более, не в кабинете Алоиза.
    
     Но удивляться было некогда: Марта выжидающе смотрела на начальника, и Беккер, убрав чашку в ящик стола, сказал, что готов принять всех.
    
     - Ну, всех — так всех, - весело ответила Марта, распахнула дверь шире, и в кабинет ворвалась разновозрастная толпа, на первый взгляд, незнакомых Беккеру людей.
     Но через пару секунд он понял, что ему незнакомы только трое молодых людей: двое юношей и девушка, причем, один из парней и девушка, явно, были близнецами.
    
     Самой знакомой была подруга его матери, тетушка Августа, вид которой поразил Алоиза в самое сердце: пожилая дама плакала, причем, было видно, что плачет она уже давно: лицо ее было красным и распухшим, рот потерял форму, а нос стал похож на спелую клубнику. Она даже не сняла фартука — так и явилась в официальное учреждение, что было совершенно невозможно, и всякому, кто знал тетушку Августу как главную в городке ревнительницу приличий сразу же становилось ясно, насколько она была выбита из колеи.
    
     Вторым знакомым Беккеру лицом был почему-то Тим Флайери, младший сын фермера, хороший мальчик, трудолюбивый, спокойный и вежливый. В настоящий момент спокойным его назвать можно было бы лишь с большой натяжкой, и Алоиз отметил это с удивлением и даже тревогой.
    
     Третье лицо не было знакомо Алоизу, но он просто догадался, что перед ним стоит новый хозяин усадьбы «Медовый цвет» - как Алоиз потом сам признавался с горделивой скромностью, видимо, сработал инстинкт сыщика. Алоиз не помнил его имени, но это было, скорее всего, и не важно: мужчина был тоже до крайности взволнован и вряд ли обиделся бы на мелкие несоблюдения этикета.
    
     Молодые люди были непонятны, как непонятно было, что их связывает со знакомой Беккеру троицей.
    
     - Тетушка Августа! - вскричал полицейский, выходя из-за стола и заботливо усаживая даму на стул, - Что с вами стряслось такое? Почему вы плачете? Марта, принеси стакан воды, пожалуйста. Тетушка Августа только всхлипывала.
     - Дело в том, - вмешался хозяин усадьбы, - что моя жена пропала.
     - Как пропала? - еще больше обалдел полицейский. - Когда пропала?
     - Вчера утром.
     - Почему вы думаете, что пропала?
     - Потому что она была дома, а потом ее не стало — и все.
     - Ну, может быть, пошла куда-нибудь?
     - Инспектор, куда может пойти женщина средних лет в городе, где она успела прожить чуть больше недели, при этом почти не выходя из дома, по причине его благоустройства? А уж тем более, куда она могла пойти на целые сутки?! - слова «целые сутки» хозяин усадьбы произнес с нажимом и ужасно громко.
     - Подождите, подождите, господин...
     - Профессор О`Рорлен. Можно Энтони.
     - Подождите, Энтони, вы утверждаете, что жена ваша исчезла, не выходя из дома?
     - Именно так!
     - А вы ее в доме искали? Может быть, подвал, какая-нибудь дверь, которая захлопнулась...кладовая, чердак, наконец!
     - Именно с чердака она и исчезла!
     - Не понимаю.
     - Она себе не чердаке кабинет устроила, - вмешался юный Тим, - я ей помогал убирать и ремонт делать.
    
     Присутствие Тима в этой странной депутации стало понятно.
    
     - А ну-ка, ну-ка, подробнее о чердаке, - оживился Алоиз.
     - Ну, я в усадьбу продукты вожу, и однажды утром мадам Дженни спросила меня, не хочу ли я подработать, если дома не слишком занят. Я и согласился. Нужно было на чердаке всякий хлам разобрать, вымыть все, починить, покрасить — она сказала, что внизу нет ни одной тихой комнаты, а ей нужно быть одной, когда работает. Она писательница ведь, - помолчав, важно и значительно пояснил Тим, - книжку с автографом мне обещала...- он непроизвольно шмыгнул носом.
     - Не отвлекайся, - велел ему полицейский, - про автограф сейчас не нужно.
     - Ну, мы с ней все сделали, кабинет получился — конфетка, я себе тоже такой хочу теперь, а позавчера она мне и говорит ( мы книги в библиотеке разбирали — она меня еще и библиотекарем наняла), что завтра, мол, вчера, значит, будет занята и пусть я возьму выходной, а послезавтра — сегодня, то есть, - пусть я приду, и мы продолжим. Я пришел, а она пропала. - Тим подавленно замолк.
    
     Алоиз озадачено посмотрел на профессора.
     - Вы подтверждаете рассказ этого юноши?
     Тот смутился.
     - Видимо, так и было все на самом деле. Вы, может быть, слыхали, что мы немного перестраиваем дом, и я целыми днями занят на постройке. Жена что-то там на чердаке разбирала, какие-то вещи вниз спустила, чтобы в порядок привести и использовать. Честно говоря, я ее кабинет увидел, лишь когда мы ее искать стали по всему дому. Но, думаю, мальчик все верно рассказал.
    
     При слове «мальчик» Тим сердито вздернул голову, что отметил про себя Беккер.
    
     Он повернулся к тетушке Августе, над которой хлопотала Марта. Она держала в руках графин с водой, а тетушка пила уже третий стакан. Слезы больше не текли по ее лицу, да и цвет его несколько смягчился, но нос все еще светился, а глаза превратились в узкие щелочки.
    
     - Тетушка Августа, а вы что можете рассказать? - спросил ее Беккер, как можно более участливым тоном.
     - Да все так и было, как Тим рассказал, — всхлипывая ответила она, - возилась хозяйка на чердаке, целую корзину разной посуды в кухню спустила, чтоб помыть, значит, и использовать. Они-то с собой мало чего привезли, собираются только после окончания стройки перебираться, а есть и готовить же нужно в чем-то. Ну, я ей и говорю, что это она верно придумала, значит, что посуду нашла и не брезгует, а она смеется и говорит, что о брезгливости и речи нет, вещи, дескать, все старинные, ценные, антиквариат. Ну, - говорю я ей, - какой еще антиквариат! У нас, почитай, в каждом доме все горки и шкафы таким анитквариатом забиты, а она только засмеялась и сказала, что все равно ей приятно будет кушать с такой красивой посуды...
     - Тетушка Августа, вы отвлеклись! Мы же об исчезновении мадам разговариваем.
     - Знаю я, о чем мы разговариваем! Ты меня не сбивай, а то перезабуду все. Она, значит, корзину на пол поставила, вертит в руках подсвечник с висюльками и так серьезно спрашивает, а кто, мол, тетушка Августа, здесь до нас жил? Я и сказала, что уж двадцать пять лет никто не жил, а допреж жил какой-то восточный человек — не то китаец, или, может быть, японец, мы не разобрались.
     В те годы в усадьбу никто из городских не ходил: китаец этот — он, видно, богатый был — слуг были своих привез, когда в усадьбе поселился, и работников дворовых тоже. Они даже и овощи у нас не покупали — сами выращивали, да из Китая им посылки возили страшенные, ящики и тюки. Она, вроде как огорчилась, а потом стала у меня спрашивать, в котором часу водяные лилии раскрываются и есть ли в окрестностях озеро или пруд, где на них полюбоваться можно. Я и ответить не успела, как она сразу на другое перескочила: про интернет спрашивать стала, есть ли в городе кафе такое — с интернетом. Ну, я ей честно и ответила, что нет и не надо, и она тогда ушла. Очень огорчена была, а чем — не знаю. Ну, а потом она утром Тима увидела и на работу наняла.
     - Хм, так, - протянул Алоиз, - ясно, что ничего не ясно. А вы, молодые люди, - обратился он к стоявшей особняком троице, - по какому делу?
     - Они со мной, - вмешался профессор, - это наши дети. Приехали сегодня утренним поездом, а тут такое...
     - Так они ничего не знают, получается?
     - Знаем, что маме заказали сценарий фильма и что она его уже начала писать, - ответил старший из ребят, - мы с собой договор привезли — маме на подпись.
     - И кто заказал сценарий?
     - Киностудия «Стори-фильм». Продюсер и режиссер — О. Знаете такого?
     - Знаю, как не знать! Фантастику снимает.
     - Да, фантастику, мистику, сказки. Судя по тому, что он нам говорил при встрече, мама нечто фантастическое и начала писать.
     - Хммм...- еще более задумчиво протянул Алоиз, - а ведь, не исключено, что ее исчезновение как-то связано с этим сценарием.
     - Бог с вами, господин полицейский, - вскричал Энтони, - что за странная идея! Как несколько листков бумаги могут быть связаны с исчезновением Дженни? Это ведь не завещание, не план местности, где зарыт клад, не код к замку сейфа...Моя жена пишет совершенно невинные вещи: юмористические детективы, сказки для взрослых, веселую фантастику...кулинарные книги, наконец! Если вы намекаете, что ее за этот сценарий...- тут профессор осекся и страшно побледнел. Его слова вновь повергли тетушку Августу в рыдания, девочка вскрикнула: «Папа!», - и стала оседать, но братья подхватили ее и усадили в кресло, стоявшее у стены.
     - Вы думаете, у Дженни есть конкуренты и они устранили ее? - с ужасом в голосе спросил профессор.
     - Я пока ничего такого не думаю, - сердито прошипел ему в ответ Алоиз, - что вы панику сеете? Смотрите, как переполошили всех. У меня пока слишком мало данных. Скажите, профессор, могу я осмотреть кабинет вашей супруги?
     - Да, разумеется, о чем речь! Давайте, прямо сейчас и поедем, если, конечно, у вас других дел нет.
     - До пятницы я совершенно свободен, - ответил ему Алоиз, вынимая из ящика стола свой зауэр в кобуре и надевая ее на левое плечо. Посетители с ужасом уставились на пистолет, а профессор спросил дрожащим голосом:
     - А что будет в пятницу? Алоиз, неужели вы думаете, что придется стрелять?!
     - Стрелять? В пятницу? Нет, не думаю, хотя иногда и хочется. В пятницу совещание в округе, я уеду туда еще в четверг вечером. Честно говоря, профессор, я не знаю. Но врать вам не хочу — все может быть. В любом случае, я обязан носить оружие с собой, дабы не оказаться беспомощным в форсмажорной ситуации. Вы меня понимаете? - и он строго посмотрел на группку перепуганных людей, смотревших на него — кто с восторгом ( Тим и младший сын О`Рорленов), кто с надеждой ( тетушка Августа и девочка, уже пришедшая в себя), а кто и требовательно: старший сын профессора и исчезнувшей писательницы, явно, был человеком деловым, лишенным сентиментальности.
    
     Выйдя в приемную, Алоиз обнаружил, что она завалена рюкзаками, двумя огромными чемоданами, больше похожими на сундуки, и кучей оборудования для скалолазания.
    
     - Что это?! - грозно спросил он у Марты, но профессор успокоил его, сказав, что это багаж его детей и что они его сию минуту увезут в усадьбу.
     - Я на расследование дела, - буркнул Алоиз Марте, и вся компания вывалилась из участка на улицу.
    
     В усадьбе Алоиз предложил всем заняться своими делами, а сам поднялся на чердак и пробыл там никак не меньше полутора часов.
     Затем он спустился в кухню и попросил тетушку Августу позвать хозяина.
    
     - А чего его звать? - ворчливо ответила она. - Сейчас ланч подавать буду — вот за столом и поговорите.
     - Я приглашен к ланчу? - удивился Алоиз.
     - Ну, приглашен или нет, того я не знаю, но съешь его и не пикнешь. Из-за стола не выпущу, пока все до крошки не доешь.
    
     Тут Алоиз вспомнил, что весь город считал его мать и тетушку Августу не только подругами, но и сестрами — так они были похожи характерами, — понял, что возражать бесполезно, а потому беспрекословно пошел мыть руки, а затем — в столовую.
    
     За столом настроение у всех было подавленное. Девочка, очень бледная и, словно бы, осунувшаяся, почти не ела, и смотрела в свою тарелку, не поднимая глаз на сотрапезников. Старший сын состредоточенно жевал, профессор ковырял вилкой салат, и только Тим и младший сын ели с аппетитом, хотя и у них были постные лица и подозрительно красные глаза.
    
     Наконец, профессор не выдержал и спросил с легким раздражением в голосе:
     - Не томите, Алоиз, выкладывайте — вы нашли что-нибудь?
     - Кое-что, но я пока не знаю, имеет ли это отношение к исчезновению мадам Дженни.
     - Что вы нашли?
     - Профессор, извините, можно я сначала задам еще пару вопросов Тиму и тетушке Августе?
     - А потом вы нам все объясните?
     - Потом я вам расскажу, что нашел, а вот объясню ли...Тим, скажи, пожалуйста, о чем вы разговаривали с мадам во время работы? Или вы молча работали?
     - Нет, разговаривали, конечно. Она меня спрашивала про меня, про родителей и братьев, про учебу да кем я быть хочу после школы. Смешные случаи всякие рассказывала, ну, какие бывают, когда снимают кино. По ее книжкам ведь часто кино снимают. Не знаю...про природу нашу спрашивала, когда новолуние, есть ли неподалеку настоящий дикий лес. Про замок спрашивала — нет ли замка в округе. И аэродрома: какие-то она видела странные самолеты или вертолеты...А, еще спрашивала про интернет и городскую библиотеку: ей для новой сказки нужно было словарь китайского языка, а у нее не было. Кажется, мы из-за этого словаря и стали библиотеку разбирать.
    
     - Нет-нет, библиотеку я начал разбирать: хотелось найти что-нибудь об истории усадьбы, - вмешался профессор, - а Дженни потом присоединилась — искала календарь с фазами Луны, книги по ботанике, антропологии и китайской филологии. Уж и не знаю, что на там напридумывала в своей сказке, если ей такая подборка материалов понадобилась!
     - Ботаника, фазы Луны, китайский язык, лилии...Вам не кажется, что разгадка в этом наборе слов? - спросил его Алоиз. - Вы ведь математик, вам не видна логическая связь между ними?
     - Честно говоря, нет, - растерянно ответил тот, - а вам она видна?
     Но полицейский только коротко взглянул на него, ничего не ответил и опять обратился к Тиму:
    
     - Ну, хорошо, Тим, а что ты ей о лилиях сказал?
     - Да что сказал! Сказал, что у нас тут в паре километров есть озеро, а на нем лилии растут.
     - И что?
     - Она тут же вскинулась. «Пошли!», - говорит, ну, и пошли. Она даже переодеваться не стала, в рабочем пошла. Дорога-то лесом идет, кто ее там увидел бы!
     - А зачем ей водяные лилии были нужны?
     - Она мне рассказала, что, оказывается, разные цветы, которые на ночь закрываются, утром раскрывают лепестки в строго определенное время. Лилии — в одно, петунии, там, или еще какие — я в цветах плохо разбираюсь — в другое. Но каждый цветок всегда раскрывается в одно и то же время. Вот она и хотела это проверить, почему-то лилии ее больше всего интересовали. Я, вообще, не знаю, - сказал вдруг Тим сокрушенным голосом, - что мне теперь делать. Я всегда хотел стать шеф-поваром и свой ресторан открыть, а теперь уже и не знаю. Может, мне лучше ботанику пойти изучать? Или книжки писать и кино снимать? Математика, вот, тоже интересная, а если китайский язык выучить, то можно будет в Китай съездить. Просто, не знаю.
    
     На лице у мальчика застыло такое искреннее недоуменное огорчение, что все не выдержали и заулыбались.
    
     - Ничего, Тим, - сказал профессор мальчику, похлопав его по плечу, - у тебя еще есть немного времени для принятия решения. Уже хорошо, что ты способен задумываться и хотеть перемен в жизни — это очень важное качество, моя жена его в людях очень ценила.
     - Да?! - с живостью схватился Алоиз за последние слова профессора. - Ваша жена любила перемены?
     - Любила — не то слово! Она не могла долго жить в одной и той же обстановке. Верите — мебель дважды в год переставляла! Специально тарелки била, чтобы другие купить. За восемь лет преподавания в школе сменила пять мест работы! Приобретение этой усадьбы тоже ее затея. И переделки в доме. Я бы только косметический ремонт сделал — ведь дом в отличном состоянии.
     - Гм, гм, - откашлялся Алоиз, - вы рассказываете очень важные и интересные вещи.
     - Как они могут быть связаны с исчезновением Дженни?
     - Ну, вдруг она решила опять изменить что-то в своей жизни?
     - Допустим. Но как она ухитрилась сделать это с чердака дома, не выходя наружу?
     - Тетушка Августа, а в чем она была вчера? Что на ней было надето?
     - Ну, что-что! В чем она всегда по дому ходила — шорты и майка, на ногах шлепанцы.
     - А вы проверяли — вещи ее на месте? Одежда, белье и прочее.
     - Все до нитки! Вся обувь, косметика, ни одна сумка не пропала! Говорю вам, она из дома не выходила. Работала на своем чердаке над сценарием, а к ланчу ее уже в доме не было! Теперь вы расскажете, что нашли?
     - Расскажу. Давайте, поднимемся в кабинет вашей жены.
    
     На детей кабинет произвел впечатление.
     - Ух, ты, как здесь красиво и уютно! - вскричала девочка. - Бедная мамочка, вечно мы у нее на голове сидели, как только она работала в нашей тесноте?!
     - Она работала, когда вы в школе были, - вмешался Тим, - она мне сама сказала.
     - Да? - тоном уязвленного самолюбия сказала девочка. - Я смотрю, вы стали близкими друзьями.
     - Еще нет, но я бы очень хотел этого! - с жаром воскликнул Тим. - У вас такая потрясающая мама, вам повезло!
    
     Девочку смягчил его восторг, и она уже благосклоннее посмотрела на него.
     - Слушай, - смущенно произнес парень, - а я ведь так и не знаю, как тебя зовут.
     - Соланж, к вашим услугам, монсеньер, - присела девочка в шутливом реверансе, - а братьев — Андреас и Стефан. Стефан мой близнец, если ты не заметил.
     - Здорово! Я увидел, что вы похожи, но не понял, что вы двойняшки. Вы, наверное, очень дружные. Говорят, близнецы всегда дружные. А у меня все братья намного старше, я младший в семье — знаешь, как это муторно! Все командуют, черт бы их побрал! Я их люблю, но сколько у человека может быть командиров, как по-твоему?
     - И сколько у тебя командиров?
     - С отцом — девять. Одна мама не командует, а просит.
     - Как это — девять?! Почему девять?!
     - Потому что у меня восемь братьев, и я самый младший в семье.
    
     Соланж была потрясена.
     - Восемь братьев! Где же вы все помещаетесь?
     - Да у нас дом побольше этого, мы же фермеры, ферма большая, места много...
     - Вот ведь ты бедолага! Это, действительно, девять начальников со свету сжить могут.
     - Теперь понимаешь, почему я сразу согласился у твоей мамы работать?
     - Конечно. От такого количества командиров куда угодно сбежишь...- вдруг девочка умолкла, прикусила нижнюю губу и кинулась в ту часть чердака, где ее отец и Алоиз, сидя за большим столом, рассматривали какие-то бумаги.
    
     Она хотела что-то сказать, но отец жестом велел ей молчать, и она, подсев к ним, стала смотреть, что они делают.
     На столе лежала большая толстая тетрадь в коричневой дерматиновой обложке, куски ватмана с рисунками, какие-то другие бумаги.
     Алоиз говорил:
     - Все это лежало на виду, прямо на столе у компьютера. Видно, что мадам Дженни не прятала ни от кого свою работу, поэтому версия конкурентов отпадает. Я прочел, что успел, и у меня нет сомнений, что все эти бумаги — наброски к сценарию, но, конечно, нужно бы мнение специалиста. Как по-вашему, О. согласится приехать сюда, чтобы поговорить с нами?
     - Не знаю, - задумчиво ответил профессор, - я ему позвоню, спрошу.
     Хорошо. Все эти бумажки у меня тревоги не вызвали, кроме, разве, заметок о дате новолуния и приписке об озере с лилиями. Они подтверждают слова тетушки Августы и Тима, но тревога моя от этого меньше не становится. Кроме того, я не понимаю, где договор, который вы получили от мэтра Абрахамса? Ведь ваша жена его цитирует, но его здесь нет. Не мог ли его кто-нибудь украсть? Или манускрипт этот — плод фантазии писательницы, - и на самом деле, его не существует?
     - Существует. Он в библиотеке, я его сам там видел.
     - Ага, отлично. Хотя и не знаю пока, как он нам поможет, но я хотел бы его прочесть.
     - Хорошо, когда соберетесь уходить, напомните мне, и я вам его покажу.
     - Что вызвало настоящую мою тревогу, так вот эти листы. Они напечатаны на компьютере, и вы почитайте, что это за текст! Обратите внимание: его начали псать до новолуния, а продолжили после — вы увидите это сам. Почему-то эта деталь кажется мне существенной.
    
     Профессор взял лист и начал читать.
     - Папа, читай вслух, - попросила Соланж, - мы тоже хотим знать, что придумала мама, может быть, все вместе сумеем понять лучше, почему и как она исчезла. У меня, например, есть своя версия...
     - Стоп, - прервал ее Алоиз, - версии потом, не будем пока засорять друг другу восприятие, хорошо?
     Все согласились с ним, расселись по креслам и диванам, и профессор начал читать.
    
     «Наконец-то, подключен компьютер и дальше можно будет печатать. Конечно, рукописи интереснее печатного текста, они несут на себе печать индивидуальности автора, являются уникальным документом. Поэтому, наверное, нас так волнуют старинные, написанные от руки письма, открытки, черновики...Считается, что почерк отражает личность пишущего, состояние его души. Видимо, читая рукописи, мы надеемся понять, что за человек написал эти слова, как стараемся понять каждого, с кем нас сталкивает жизнь.
     Однако, существует опасность не понять того, в отражение чьей души мы вглядываемся так пристально: не все почерки удобочитаемы, многое можно расшифровать — а значит, и понять — неверно.
     Поэтому для себя я решила, что от руки буду писать в дневнике, а рабочие тексты пусть будут четкими, отпечатанными.
     Жаль, что начало сценария написала в дневнике — придется переносить на компьютер. Придется попросить Фанни сделать это, когда текст будет готов. Все равно ведь ей редактировать, все равно будет какие-то страницы перепечатывать заново».
    
     Профессор прервал чтение и объяснил Алоизу:
     - Фанни Тренч, секретарь моей жены, должна приехать сюда через несколько дней. Может быть, позвонить ей, чтобы повременила?
     - Я подумаю, а пока читайте, профессор, читайте, пожалуйста!
    
     «Я трижды ходила на озеро, чтобы проверить, правильно ли определила время. Кажется, правильно — десять часов утра. Успею выспаться, если, конечно смогу спать перед такой встречей. Я и боюсь новолуния, и хочу, чтобы оно скорее наступило.
     Сегодня такой лучезарный день! Солнце, синева, зелень, ароматы...птицы поют, и тетушка Августа поет тоже. Даже прораб как-то менее хрипло орет на своих рабочих.
     Одна я пасмурна, как октябрьский день. Что-то будет?
    
     Связного повествования пока не получается, буду записывать мысли, ощущения, мелкие детали — рано или поздно из них вырастет текст. Нужно постараться зафиксировать все как можно точнее.
     Итак, что было.
    
     В девять часов пятьдесят девять минут я подошла к окну и сняла шляпу с гвоздя. Будильник я завела загодя, ждала его звонка и все же вздрогнула, когда он раздался.
     Быстро надела шляпу, привычным жестом расправила вуаль, и мир тут же заколыхался, потек, заструился, как и в прошлые разы.
     Наконец, пространство перестало течь и качаться, и я обнаружила себя в пустоте.
     Пустота была абсолютная и необозримая. Я не видела ее границ — все вокруг было пустотой.
     Пустота была безаппеляционной, бесконечной, безысходной.
     Казалось, что исчез весь мир, вся Вселенная, всякая тварь, предмет и явление.
     Исчезли звуки и запахи, исчезло время, бесповортность пустоты порождала ощущение...хотя нет, ощущения тоже исчезли.
     Отсутствовал цвет, отсутствовал свет, но при этом не было темно, странное блеклое сияние заполняло пространство пустоты, причем источник этого сияния не был виден, оно, как бы, порождало само себя, и невозможно было обнаружить ни одного затемненного уголка, пусть даже и самого маленького. Тени тоже отсутствовали.
     Пустота обволокла меня, окружила, вошла в меня вместе с дыханием, и я тоже стала пустой и невесомо-легкой. А может быть, я и сама стала пустотой — уж очень гармонично слилась я с нею.
     Никакой прочной опоры под ногами я не чувствовала, но при этом никуда не падала.
     Я, вроде бы, висела в пустоте, но при этом тело мое не испытывало никакого неудобства или тяжести.
     И дышалось мне легко, хотя какой же в пустоте может быть воздух?!
    
     Прямо передо мной в пустоте стояло кресло, как мне показалось, изготовленное из кости, все ажурное, резное, замысловатое.
     В кресле этом, обложенный со всех сторон множеством подушек, сидел старый китаец и смотрел на меня спокойными темными глазами.
     Одет он был в халат из тонкой шерстяной материи такого цвета, какой получается, когда красишь пряжу луковой шелухой, а на абсолютно лысой голове китайца сидела круглая шапочка из черного бархата.
     Редкая, но очень длинная борода его спускалась до самого пояса, которым был подпоясан халат, и жидкие усы были такими же длинными и свисали по обеим сторонам старческого рта вровень с бородой.
     Внешность старца была до странности знакома мне, но в тот момент я не могла вспомнить почему. Только вернувшись домой, я поняла, что она полностью совпадала с моим представлением о китайском мудреце — то ли о Конфуции, то ли о Лао Цзы. Видимо, сработала общая начитанность.
     Несколько минут мы рассматривали друг друга, а потом в пустоте из ниоткуда появилось еще одно кресло — деревянное, — и старик жестом предложил мне сесть.
     Я села и вновь уставилась на него.
     Старик этот был подстать окружавшей его пустоте. Может быть, он ее порождение? Или это она была рождена им, его возрастом, его спокойствием, неподвижностью?
     Тут он слегка шевельнулся и заговорил:
    
     - Значит, ты Ищущая?
     - Не знаю, - ответила я, - я не знаю, кто такие эти Ищущие, как же я могу знать, отношусь ли я к ним. Ты знаешь, кто они?
     - Знаю.
     - Поделись своим знанием со мной, я и отвечу тебе, кто я.
     - Что ж, ты права. Откуда тебе было взять это знание в твоем суетном мире. Я расскажу тебе, что знаю, а дальше уж сама решай, что тебе делать с этим знанием — расширять его или упрятать в самые темные глубины сознания. Только слушай внимательно, чтобы запомнить мои слова как следует.
     - Итак, я начинаю.
     - Каждый человек, появившись на свет, сразу же начинает что-то искать. Что ищет младенец, понять легко — он ищет материнское тепло, заботу, пищу, покой, надежные руки. Одному ребенку выпадает удача, и он получает все эти простые, но важные вещи, сразу и навсегда. Другим приходится пройти некий путь для обретения их, а третьи так никогда их и не находят. При этом обрати внимание, что коротенький путь к материнской нежности может оказаться ужасно длинным, трудным и даже опасным — настолько, что, даже обретя ее, младенец может потерять свое главное обретение - жизнь.
     - Но допустим, что жизнь он не потерял, все, что необходимо для продолжения этой жизни, взросления и роста, приобрел и продолжается двигаться по своему пути, который кажется ему бесконечным — такая малая часть его находится за спиной и такая длинная и запутанная — впереди. Ребенок оглядывается, но исток уже скрылся в тумане. Он пристально смотрит вперед, однако и там клубится туман, ничего не разобрать.
     - И тогда дитя начинает присматриваться к окружающим его взрослым: какой-то инстинкт подсказывает ему, что, наблюдая их, можно понять, какая жизнь ожидает тебя, потому что ведь не всегда же пребывать в младенчестве, взрослеют все.
     - Ребенок рассматривает взрослых, прислушивается к их словам, ловит их голоса, смех и плач, крики и шепот, пытается вникнуть в суть их поступков, а взрослые и не подозревают, что живут в лаборатории под пристальным наблюдением пристрастного существа, чей мозг еще не иссушен и не порабощен требованиями жизни среди себе подобных, а потому еще способен делать парадоксальные выводы и создавать оригинальные гипотезы.
     - И хотя мир взрослых, в целом, ребенку не понятен, каждый отдельный взрослый прозрачен для светлого детского взгляда, скрыть от него что-либо мудрено, его препарируют, расчленяют, анализируют и делают выводы на основе полученных сведений.
     - Однако, и мир взрослых не остается равнодушным к ребенку ( даже если этого ребенка некому любить и нежить, если жизнь безразлична к нему), но по-своему. Он ребенка не изучает — зачем? Ведь каждый и сам был ребенком, а потому считает, что знает о детях все. Поэтому ребенок живет и растет как закрытая система, внутри которой что-то происходит — но что?! Взрослым это неизвестно, но в своем высокомерии они убеждены, что знают, и ведут себя в соответствии с этой убежденностью.
     - А потому каждый из нас, родившись, просто обречен долгие годы жить так, как наши взрослые считают правильным.
     - Сначала под это представление о правильном подгоняют наши тела: спеленывают и связывают, запрещая тем самым любое движение, а следовательно — и развитие.
     - Мы растем там, внутри наших пеленок и свивальников, но искривляемся при этом, как искривляются ростки, пробившиеся из-под земли в тесном и низком подвале.
     - Мы растем, но при этом врожденная жажда движения постепенно покидает нас, а мы покидаем, наконец, свои пеленки, но покидаем их, уже отчасти укрощенными, кривыми при самых стройных ножках, уже не любящими движение и скорость.
     - И, чем взрослее становимся мы, чем дальше в прошлое уходит время пеленок, тем больше иных, более прочных пут набрасывают на нас жизнь и другие люди, сами опутанные, а потому и старающиеся опутать всех и вся, лишь бы никто не выделялся.
     - И вот тут-то проявляется разница между нами всеми: отношение к жизненным путам, рамкам, границам — вот что отличает людей по-настоящему, а не цвет волос или разрез глаз. Волосы можно покрасить или вовсе сбрить. С помощью хирурга можно изменить разрез глаз, но изменить отношение к установлениям и правилам не может никто и ничто.
     - Сделай всех людей на Земле близнецами, выпусти их в мир, и увидишь, что очень скоро они опять станут разными и вести себя будут различно.
     - Для кого-то пеленки, свивальники и путы обычаев и законов — благо и необходимость.
     - Для другого — необходимость, но не благая, а та, с которой приходится мириться.
     - Есть такие, что считают законы необходимыми для других, но не для себя.
     - А кто-то и вовсе признавать их не хочет и презирает тех, кто следует им.
    
     Тут старик сделал паузу и посмотрел мне прямо в глаза. Я поняла, что от меня ждут какой-то реакции и откашлялась.
     - Понимаете, - сказала я извиняющимся тоном, - все, что вы сейчас мне сказали, совсем не ново. Люди уже много веков обсуждают проблему влияния установленных правил и законов на личность отдельного человека и на общество в целом...Я не хочу вас обижать, но неужели вы меня сюда пригласили лишь ради нескольких избитых истин?
     Подобие улыбки мелькнуло на его тонких губах. Кажется, он был доволен моей реакцией!
     - Ты истинн Ищущая, - удволетворенно сказал он, - для тебя не только законов и правил — для тебя и авторитетов не существует.
     - Почему же! - запротестовала я. - Я очень многих уважаю и чту. И к вам я испытываю уважение...
     - Что не мешает тебе сомневаться в моей правоте, а это тоже признак Ищущего...кроме всех прочих. Твое уважение опирается на доказательства его правомочности. Каждый, кто хочет быть уважаем тобой, обязан доказать свое на это право, верно?
     - Нууу...да...как-то так.
     - Хорошо, сменим тему. Ответь мне на один вопрос, пожалуйста.
     - Если смогу.
     - Постарайся. Вот я тебе сказал, что младенец ищет тепла и заботы. Как по-твоему, выйдя из младенческого возраста, перестает ли человек искать?
     - Искать тепло и заботу? Нет, всем хочется, чтобы о них заботились.
     - Только этого ищет человек?
     - Ну, думаю, нет.
     - Чего же он ищет?
     - Знаете, есть такая пословица: рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше.
     - Ага, человек ищет где ему лучше, понятно. Ты знаешь, я, пока жил в вашем времени, читал ваши газеты и смотрел телевизор. И они убедили меня, что не всякий человек ищет, где ему лучше, а иначе невозможно объяснить, зачем он, с опасностью для жизни, карабкается на Джомолунгму, летит в самолете или залезает в тесную и душную подводную лодку. Ты знаешь, зачем?
     - Так ведь «лучше» не означает «удобнее». Эти слова не синонимы.
     - То есть, в духоте под толщей воды человеку лучше, чем на солнечной поляне посреди леса и пения птиц?
     - Видимо, да. Видимо, ему лучше не там, где хорошо его телу, а там, где его душа чувствует себя хорошо.
     - Если в качестве примера взять тебя, то когда хорошо твоей душе?
     - Ничего себе вопрос! Я не анализировала!
     - Почему?
     - Да времени у меня никогда на это не было. Учеба, работа, дети, муж, дом — вы представляете, сколько времени и сил они отнимают?!
     В ответ на мои слова старик неожиданно расхохотался.
     - Что смешного я сказала? - рассердилась я.
     - Ничего. За маленьким исключением: перечисляя все, что отвлекает тебя от возможности понять саму себя, ты сначала назвала учебу и работу, а детей, мужа и дом поставила в конец списка.
     - Ну и что?
     - А то, что для тебя дом и семья никогда не были главными, что для тебя важнее ты сама, главным образом, твой интеллект. А муж, дети, домашнее хозяйство — это так, мимоходом.
    
     Сначала я собиралась сказать, что это не так, что я люблю и мужа, и детей, и домом занимаюсь, не слишком насилуя себя. Я даже уже открыла рот, чтобы дать ему отпор, но тут же его и закрыла. Потому что дед был прав. Потому что именно такой я и была. Когда мои подружки только и думали, как бы поймать парня и женить его на себе, когда они цеплялись к любому младенцу и, сюсюкая, восторгались его красотой, когда они по целым дням лизали и вылизывали свои квартиры, я только недоумевая морщила лоб.
     Я не хотела замуж! Муж не вписывался в программу жизни, которую я составила давно, еще подростком, и которой собиралась следовать неукоснительно.
     Дети не вызывали во мне ни умиления, ни интереса, а домоводство было всего лишь серией неприятных действий, которые приходилось производить ради удобства жизни, да и то я в любой момент была готова урезать свои расходы ради приходящей уборщицы. Остальные бытовые проблемы спокойно решались с помощью китайской прачечной, кафе и разного рода ателье.
     Я не была белоручкой, умела делать многое, но мне жаль было на это многое тратить мгновения жизни, которых, если вдуматься, было не так много, как казалось на первый взгляд.
     Кажется, впервые в жизни я задумалась о своих желаниях и впервые в жизни у меня было время на эти раздумья.
     «Как же так, - думала я, - почему же я, стала делать то, против чего была настроена изначально, и упустила возможность реализовать свои настоящие желания?»
     Но какими были мои настоящие желания? Чего я хотела на самом деле? Я не помнила, мучала память, которая отказывалась выдавать то, что утонуло в ее глубинах.
    
     Старик внимательно наблюдал за мной и, выждав какое-то время, произнес грустно:
     - Вот видишь? Ты даже не можешь вспомнить, чего именно хотелось тебе тогда, давно, когда ты настоящая еще не исчезла с лица Земли.
     - Как это - «исчезла с лица Земли»?! Я еще жива, вот, сижу перед тобой, думаю, разговариваю, слушаю тебя. Или ты хочешь сказать, что этот переход был последним, что он означает смерть?
     - Успокойся. Если следовать вашим представлениям о жизни и смерти, ты еще вполне жива. Но ты ли жива? Или это кто-то другой, кто выпочковался из тенет и пут, из условностей и правил, законов и запретов? Давай, опять вернемся к разговору о том, чего же ищут люди, если, конечно, они ищут. Ты сказала, что люди ищут, где лучше. Вспомни, где всего лучше было тебе.
     - В аудитории института и за моим рабочим столом, - ответила я, не раздумывая.
     - Почему? Ты знаешь, почему?
     - Потому что в эти моменты я была такая умная, такая талантливая, что сама себя была готова расцеловать!
     - Стоп! Ты сама услыхала, что сказала только что?
     - Как я могла не услыхать — я ведь не глухая.
     - Можно слушать и не слышать и для этого не обязательно быть глухой. Еще раз вспомни, что ты сказала мне только что.
     Я восстановила фразу, но не нашла в ней ничего примечательного. Да, я любила себя в моменты, когда мой ум проявлялся наиболее сильно — что в этом такого?
     Старик, словно бы, подслушал мои мысли.
     - Тебе было лучше всего в те моменты, когда ты в своих глазах выглядела лучше всего, верно?
    
     Верно, это было верно.
     Что обожали мои школьные подруги? Ведь и я должна была любить то же самое, раз мы дружили.
     Ну, во-первых танцульки. Они так возбужденно всегда к ним готовились и потом не менее возбужденно их обсуждали!
     Я танцульки терпеть не могла, потому что мне мешали высокие каблуки, косметика и неудобная одежда.
     Свидания?
     Да, господи, только время терять, а ради чего?!
     Рестораны? Ну да, если вкусно кормили, то почему бы и нет? Но и только. Ресторан был утилитарной вещью, мое Я там не проявлялось, и я себя чувствовала никак. Вкусно поела — ушла — все.
     Театр и концерты...Но, опять же, и в них не проявлялась моя личность, они были отдыхом, очищающим душу. Гигиеническая процедура — приятно, иногда щекочет нервы, будоражит или успокаивает, вдохновляет или заставляет задуматься, как однажды я задумалась перед картиной знаменитого художника на его выставке и в результате написала неплохой детектив, он мне дал возможность купить себе машину и перестать зависеть от такси.
     Да, вот когда я писала, я себя тоже прекрасно чувстовала. Но нравилась ли я при этом себе?
     Сколько лет уже занимаюсь этим делом, но так и не поняла, откуда я беру сюжеты и слова, каким образом они приходят ко мне...И почему мои сюжеты и слова не гениальны, почему они нравятся, как пишут в аннотациях, «широкому кругу читателей», но не настолько, чтобы получить литературную премию или стать сенсацией года? Или хотя бы бестселлером?
     Нет, писать я любила, но прячущийся во мне автор особого восторга у меня не вызывал: в этом качестве я была слабее других, и это задевало мое самолюбие.
    
     - Ты так близка к разгадке, - с сожалением сказал старик, - ты ее уже почти знаешь!
     - Так подтолкни меня,- попросила я, - помоги мне.
     - Не могу. Каждый сам должен прийти к решению задачи. Не я ее ставил, нет у меня прав подсказывать. Я тебе только одно скажу: как только ты поймешь, что ищут люди, твоя жизнь изменится самым радикальным образом, так что, ты сначала подумай, а хочешь ли ты вообще решать эту задачу.
     - Как я могу об этом думать, если не знаю, как изменится жизнь?! Вдруг должен будет умереть кто-нибудь из моих близких?!
     - Успокойся, твои близкие тут ни при чем, все коснется только тебя.
     - Я сию минуту должна найти решение? Или могу подумать еще какое-то время?
     - Ты можешь думать хоть всю свою жизнь, никаких жестких сроков не установлено.
     - Уже легче. Тогда имеет смысл сделать перерыв, а то у меня вот-вот мозги закипят.
     - Хорошо, давай, отдохнем.
     - В качестве отдыха объясни мне, пожалуйста, что это за ерунда с чердаком, шляпой, светящийся договор? Куда я перемещалась, почему при этом слыхала все, что в доме происходило? Каким образом ни на что не годная рухлядь превращается в дорогие вещи?! На чердаке закон сохранения не работает? Объясни!
     - Объясню, - спокойно ответил старик, - ты не волнуйся так. Сейчас принесут чай и еду, ты подкрепись, а я тебе все расскажу.
     Передо мной из ниоткуда появился накрытый стол, и я поняла, что зверски проголодалась. Старик усмехнулся, увидев, как я набросилась на еду, но ничего не сказал. Он помедлил пару минут, словно бы решая, с чего начать, а потом заговорил:
     - Много лет назад некие силы поняли, что люди все разные и относятся к жизни различно. Силы эти тоже были разными и по-разному относились к людям, постоянно споря между собой, кто из них прав.
     Были силы, считавшие, что людей нужно различать и помогать одним, оставляя других без помощи. Другие тоже считали помощь нелишней, но помогать хотели именно другим. А были еще и такие, которые предпочли бы оставить людей без помощи совсем, пусть бы сами разбирались со своей жизнью.
     Договориться между собой силы эти не могли, поэтому было решено сделать следующее: сделать так, чтобы тот или иной человек мог бы увидеть разные варианты своей жизни — в разных местах и временах. И дать ему возможность выбрать наболее подходящий вариант.
     Тут опять возникли разногласия, потому что кто-то сказал, что вовсе не все люди хотят иметь выбор, иные растеряются и знать не будут, что им делать, и будут несчастны.
     Аргумент был очень серьезным, долго ломали головы, как избежать этой угрозы, но все придумали.
     Решили создать некий прибор и некую систему, которая бы с этим прибором работала. Прибор должен был сканировать мозг человека для выяснения, нужен ли ему выбор, а система эмпирически проверять правильность сканирования.
     Техническую сторону поручили мне, и я создал и прибор, и систему, и способ их задействования.
     - Прибор — это шляпа? - перебила я его.
     - Да.
     - А система — чердак.
     - Да, верно.
     - Но ведь на Земле живут миллиарды людей! Вы не могли надеяться проверить всех.
     - А всех и не нужно проверять. Ищущих гораздо меньше, чем тех, кто смирился и предпочитает жить, как живется. Только Ищущему могло попасться на глаза объявление о продаже дома, только Ищущий обратил бы внимание на прибор, только он заподозрил бы что-то неладное и стал раскручивать клубок непонятных явлений.
     - Так дом этот не раз выставляли на продажу?
     - Не раз.
     - Почему же в городке не помнят об этом?
     - Потому что в нем не нашлось ни одного Ищущего. Его жители просто не способны увидеть необычное. Есть работа, заработок, достаток и досуг — и достаточно, они довольны. Ведь из городка уже много лет никто не уезжал — их не интересует открытый мир, им хватает своего».
    
     Тут Алоиз закашлялся, и профессор умолк. Все смотрели на полицейского, который сидел со сконфуженным и сердитым видом.
     - Обязательно все должны хотеть из дома уехать! - пробормотал он скептически. - Продолжайте, профессор, не обращайте на меня внимания.
     «Наступила пауза, которую нарушила я.
     - Вы уж как-то слишком беспощадно судите этих людей.
     - Ничуть я не сужу, а просто констатирую. Каждому что-то или дано, или нет — третьего варианта не существует. И люди, которые ищут то, что им не дано, несчастны сами и делают несчастными своих близких.
     - Нет, я решительно не в состоянии вас понять. А как же ищущие?!
     - Не все, кто ищет, Ищущие.
     - Вы хотите сказать, что ищущие ищут то, что им принадлежит по праву?
     - Вопрос только в том, что именно они ищут. Ответишь на него — поймешь все. Если человек ищет нечто, чего у него быть не должно или уже есть, да он этого не понимает, Ищущим он не является.
     - Господи! Вы совсем меня запутали!
     - Ничего, распутаешься, я уверен в этом.
     - Получается, что жители городка абсолютно счастливые люди? Им что-то не дано — они и не ищут.
     - Не все, - загадочно ответил старик, - но тебе нет нужды беспокоиться о них, ты собой займись.
     - Хорошо, - покорно согласилась я, - тогда, если это не противоречит правилам, давайте, продолжим разговор о системе и приборе. Как они работают?
     - Прибор сканирует мозг, система обрабатывает данные — я тебе уже объяснил это.
     - Это слишком общее и поверхностное объяснение.
     Старик посмотрел на меня с легким недовольством в глазах — это первый раз за все время он проявил какое-то чувство.
     - А как же я могу объяснить тебе точнее, если ты не знаешь, что ищешь?
     - Что же мне делать?
     - Иди домой. Думай. Когда надумаешь что-нибудь, вернешься сюда — продолжим.
     - А как я вернусь? Я все время попадаю в разные места и разное время.
     - Но в утро новолуния ты опять попадешь сюда.
     - Ну что ж, - разочарованно протянула я и встала, - до следующей встречи.
     - Лучше, конечно, чтобы она не состоялась, - сказал старик сухо, - ты просто поставила барьер в сознании и не хочешь понять.
     - Я не хочу?! Я не могу!
     - Нет слова «не могу», есть слово «не хочу». Будь честна с собой, сделай это усилие.
    
     Я снова опустилась в кресло и в очередной раз попыталась понять, что со мной происходит. Почему из всей моей семьи только я оказалась Ищущей? Вот Энтони, например, - почему не он? Талантливый ученый, отличный педагог и человек замечательный — почему не он?!»
    
     В этом месте профессор покраснел и закашлялся.
     - Не смущайся, папа, - сказала Соланж, - все это абсолютная правда.
     - Спасибо, солнышко, - сдавленным голосом произнес профессор, - я продолжу?
    
     « Или мои дети...Соланж — наше солнышко, милая, добрая, красавица! А как поет! Или Стефан...я уверена, что его картины будут висеть в лучших галереях мира. Андреас — такой ум, упорство, ясное понимание, чего он хочет. Чего он хочет, чего он хочет, чего...он...хочет...А чего он хочет? Он хочет найти лекарство от слабоумия — любого...хочет найти...знает. А Соланж чего хочет? Она хочет петь. Она мне сказала когда-то, что, когда поет, кажется себе другим человеком, не тем, что ходит в школу, есть суп или ссорится с подругами. Что когда она поет, она лучше, она необыкновенная...Хм. Интересно, что чувствует Энтони, когда решает очердную задачу или его студенты хорошо сдают экзамен? Почему мы никогда не разговаривали на эту тему? Да потому, что нам в голову не приходило анализировать взаимоотношение с собой и своими делами — мне-то уж точно. Соланж чувствует себя лучшим человеком, когда поет, поэтому она любит петь...»
    
     - Ты мне споешь? - шепотом спросил Тим, наклонясь к Соланж. Она оценивающе посмотрела на него.
     - А мне и не нужно будет специально петь. Услышишь, когда я заниматься буду.
     - А когда ты заниматься будешь?
     - Сегодня уже вряд ли... - девочка не договорила, потому что профессор бросил на нее строгий взгляд и сказал строго:
     - Дети!
    
     «Итак, кто-то любит делать что-то, потому что это у него хорошо получается. При этом он чувствует себя лучшим человеком, чем есть на самом деле. А я? Почему я пишу? Потому что мне всегда хотелось это делать. Я это делаю лучше, чем что-то другое? Да. Но становлюсь ли я лучше, когда пишу? Однозначно, нет. Мало того, я знаю толпу пищущих, которые пишут лучше меня и мне кажется, что и как люди они лучше меня — этот вывод напрашивается из их текстов. Я недовольна собой. Господи, да я всю жизнь недовольна собой! Мне было хорошо во время учебы, но учеба не делала меня лучше, чем я есть. Конечно, было видно, что я способнее других, но это вовсе не означает, что я себе и тогда нравилась. И я — Ищущая. Ну, ну!
    
     - Старик, - вскричала я, - неужели я ищу себя? Себя — лучшую, чем я есть на самом деле?!
     Многое удивляло меня все последние дни, но такого удивления я не переживала никогда в жизни: старик вскочил с кресла, потряс в воздухе сжатыми кулаками и воскликнул: «Я знал!», - а затем сел и обратился ко мне:
    
     - Вот видишь, сумела понять, а почему? Потому что захотела по-настоящему. Да, все верно: Ищущие ищут себя — себя лучших.
     - Но почему только они? Мне казалось, что и другие люди стараются найти в себе то лучшее, что заложено в них природой.
     - А вот теперь мы можем продолжить наш разговор о том, что делается с человеком после его рождения. На чем мы остановились — ты помнишь?
     - Кажется, мы говорили о путах и тенетах, законах и правилах.
     - Вот именно. Наступает момент в жизни каждого человека, он становится готовым продуктом, принимает законченную форму и живет не выходя за рамки этой формы. И таких людей большинство. Путы и тенета, пеленки и правила, рамки и границы приучили их, что трепыхаться незачем, что все равно ничего не изменить — они и перестали думать на эту тему.
     - Но есть и другие. Одни из них поддались деформации, но не осознают этого. Интуитивно чувствуют, что то ли с ними, то ли с окружающим миром что-то не так, мучаются этим, но сделать ничего не могут, а потому живут дикой никому не понятной жизнью, совершают безумства...Из них получаются преступники.
     - Еще одни прекрасно понимают, что перестали быть собой, но считают, что изменить ничего нельзя. Они ненавидят жизнь и общество за оказанное воздействие, однако принимают ненавистные правила игры, калечат других и стараются получить от этой жизни все, раз уж в главном обладании — обладании собственной личностью — им отказано. Они становятся политиками, крупными дельцами...да и преступниками тоже, но преступниками крупного масштаба, не простыми воришками.
     - И, наконец, те, что борются с деформацией. Безотчетно и бесполезно. Стараются изменить себя, свою жизнь, свое окружение. У них это не получается или получается очень плохо, от чего их неудовлетворенность собой и миром возрастает, они ожесточаются, мечутся из стороны в сторону, как правило, с плохим результатом — и для них самих, и для окружающих. Революционеры, бунтовщики, ниспровергатели. И сами не живут, и другим не дают.
     - Хорошо, - перебила его я, - кто же из них становится Ищущим?
     - Тот, кто деформации не подвергся, но родился не тогда и не там.
     - Как это?!
     - Скажи, что такое человек?
     - Ну...живое существо?
     - Еще.
     - Животное с развитым интеллектом.
     - Тогда возникает вопрос, что такое животное.
     - Живое существо.
     - Ты вернулась к началу.
     - Да, действительно. Что такое существо, что значит — живое...Подскажете?
     - Подскажу, - кивнул старик, - ты не обязана это знать. Человек — это способ организации и передачи энергии. Или информации — разные авторитеты считают по-разному.
     - То есть, вы хотите сказать, что я, со всеми моими делами, мыслями и чувствами — сгусток энергии или информации?
     - Или и того, и другого вместе. Да не злись ты, вдумайся и поймешь, что ничего обидного в таком определении нет. Я тебе больше скажу: все сущее на свете - форма передачи и организации энергии и информации.
     Я стала размышлять вслух.
    
     - Как, вообще, зарождается живое существо? Ну да, хромосомы, гены — информация, ясно...движение...химические реакции...электричество...хммм...И почему же какие-то из сгустков энергии и информации живут спокойно, а другие становятся Ищущими?
     - Да потому, что передаче той энергии, из которой они должны получиться, происходит сбой, информация не попадает в пункт назначения, а улетает в неизвестном направлении, где эта новая жизнь, в результате и зарождается. Но, поскольку она зарождается не там, где ей следовало бы, она не подчиняется присущим именно этому пункту деформациям. Но и проявить себя с лучшей стороны тоже не может, поскольку ее качества не соответствуют времени, уровню развития окружающей действительности и условиям существования. Поняла?
     - Да, - ответила я упавшим голосом, - значит, я не от мира сего?
     - Именно! У вас не зря есть такое определение. Ты появилась или не в том месте, или не в том времени, а может быть, и не в той реальности, не в той Вселенной — вот и стала Ищущей. Ищешь себя, свое место. А твое место там, где ты будешь настоящей, такой, какой тебя задумали. Поняла?!
     - Кажется, я поняла, как работают прибор и система. Прибор подсовывает какую-то другую реальность, сканирует, а система анализирует?
     - Что-то в этом роде, молодец, поняла.
     - Поэтому я и слыхала все, что в доме происходило — я никуда не перемещалась. А вещи?! Зачем чердак подсовывал мне красивые вещи?
     - Нужно было показать тебе странность происходящего — это раз. А во-вторых, ты же любишь красивые вещи — почему же не сделать тебе приятное? Тем более, что твоя реакция на очередную находку тоже анализировалась.
     - Ох, ох, лабораторная мышь! Неприятно, вы понимаете это?
     - Зато действенно и может тебе помочь.
     - Помочь — в чем?
     - Как видишь, ты своего мира пока не нашла. Но искать будешь все равно и будешь чувствовать себя все более несчастной и обманутой жизнью. А мы можем тебе помочь найти себя, потому что собой ты станешь только в своем мире, здесь ты чужая.
     - А как же мои любимые? Мои дети, муж, друзья — я все это должна буду бросить?
     - Оставить — скажем так.
     - Бросить.
     - Скажи, как тебе кажется, ты хорошая мать и жена?
     Он знал, что спрашивать, попал прямо в больное место. Я всю жизнь терзала себя за нерадивость в этих ролях — жены и матери. Или матери и жены. Все равно. Все равно, я не была ни той, ни другой. Как ни любила я мужа и детей, всегда оставался во мне какой-то уголок лично для меня, куда я могла уползти от них, отгородиться, отвлечься. Не могла я полностью раствориться ни в ком из тех, кого любила и к кому питала искреннюю привязанность.
    
     Старик понял мое молчание.
     - Вот видишь? Я прав — ты не на своем месте, ты — не ты.
     - Но что же мне делать?!
     - Идти своим путем. Они тебя поймут, они тебя любят, а потому поймут.
     - Да что вы! Понимают, как раз, те, кто не любит, кто смотрит трезвым взглядом. Не поймут ни за что, обидятся, оскорбятся. Я им травму незаживающую на всю жизнь нанесу!
     - А ты прожила чуть ли не половину не своей жизни и ни одного дня счастлива не была — об этом ты подумала?
     - Была я счастлива! - запальчиво вскрикнула я, но осеклась. Опять вредный старик был прав: даже в мгновения самого, казалось бы, безоблачного счастья я умудрялась отстраняться и смотреть на себя, как бы со стороны, как бы играя роль и оценивая, а хорошо ли я ее играю. Я сникла и сидела, понурившись и не глядя на старика.
     - Не печалься, - раздался его голос, исполненный доброты и мягкости. - ты напиши им, объясни все — они поймут, должны понять. А если не поймут, - тут он голос возвысил, - значит, тем более, незачем тратить на них свою единственную неповторимую жизнь, часть которой ты уже потратила на них!
     - Хорошо, - шепнула я, - как же мне себя вести дальше?
     - А все так же. Ищи. Найдешь — поймешь. Прибор поймет, система поймет, и ты останешься там, где и должна была быть изначально.
     - Я вот чего не пойму...Вы кто? Внешне вы древний китаец, но вот это — прибор, система, флуктуации энергии и информации...Вы пришелец?
     - Нет.
     - Тогда маг? Волшебник?
     - Ну, если хочешь, да.
     - Час от часу не легче, - пробормотала я, - в моем-то возрасте оказаться в сказке. Вы хотите, чтобы я это написала, а моя семья в это поверила?
     - А в научную подоплеку события они поверят?
     - Я не знаю даже поверят ли они в принципе в мои россказни, не подумают ли, что я их просто бросила и придумала такое фантастическое объяснение.
     - Тогда тебе должно быть все равно — сказка это или нет. И, кстати, имей в виду, что любая магия подчиняется законам мироздания, так что, волшебство вполне научно.
    
     Я ему не ответила. Я сидела в абсолютной пустоте, светящейся пустым светом, пустота заполняла меня всю, я сама, казалось, была пустотой.
     Я сидела и думала, что моя жизнь до этого момента, жизнь, заполненная делами, суетой, эмоциями и равнодушием, людьми и работой была пустой, как ничто другое.
     Была более пустой, чем окружающая меня пустота ненайденного».
    
     ЭПИЛОГ
    
     Тим отпер дверь и вошел в дом. Ставни были закрыты, в доме было темно, и он сразу же на что-то наткнулся. Вещь упала, загремела, по дому прокатилось эхо. Пришлось раскрывать ставни, иначе можно было не только разгромить весь дом, но и покалечиться.
     День был сереньким, но высокая облачность порождала тот странный блеклый рассеянный свет, который был мучителен для глаз и заставлял щуриться. Это серое сияние осветило внутренность дома: мебель, покрытую мешковиной, пыльные полы, роскошные гирлянды паутины под потолком.
     На слабых ногах Тим стал подниматься по лестнице. Сердце колотилось и, казалось, заполняло собой все тело, стучало в висках, билось в горле, но он превозмог волнение, толкнул дверь, которую сам же покрасил двадцать пять лет назад, и ступил в заповедную зону, где с того печального памятного дня никто не бывал.
     Здесь тоже все заросло паутиной и пылью, но под ними сохранился порядок, который навели они с мадам Дженни, и он подумал, что ему будет гораздо легче, чем было им тогда.
     Вот только понять бы, что именно является прибором...Они, помнится, целый сундук шляп нашли тогда — где-то здесь он стоит, мадам Дженни собиралась переделать кое-какие шляпки для себя и Соланж...эх, эх...
     От пыли Тим расчихался и решил открыть окно. Рамы, конечно, рассохлись, краска облупилась. Работы будет много, не меньше, чем ее было тогда у профессора и его строителей.
     Зря все-таки Соланж не захотела поехать с ним. Маленькая Дженни уже выздоравливает, могла бы Клэр и сама с ней посидеть, не все же бабке возиться с внучкой — а мать на что?!
     Но все это были пустые мысли. Соланж твердо заявила, что ноги ее больше никогда не будет в этом проклятом доме, отнявшем у нее мать. Конечно, пока дом в таком состоянии, никого из них сюда тащить нельзя, но вот когда он тут все вычистит, да покрасит-побелит-починит, да достроит...должна ведь она понимать, что девочке лучше проводить лето в родном доме, а не на курортах и в детских лагерях среди чужих людей! Она привыкнет. Он тут все переделает: ликвидирует кабинет, все переставит, покрасит в другие цвета. Можно даже стенку выстроить, сделать тут две спальни — для Дженни и ее няньки.
     Налюбовавшись видом, Тим отвернулся от окна с намерением пройти в складскую часть чердака и увидел шляпу пасечника, висящую на гвозде, вбитом в балку.
     С мыслью, что можно будет поставить свои ульи, он взял шляпу в руки и надел ее.
     Тут же пространство потекло, заструилось, заколебалось и последним, что он увидел внутренним взором был тот же чердак, но чистенький, нарядный и уютный, компания людей, сидела за столом, причем, один из них был полицейским. Мужчина средних лет держал в руке кипу белых листков, лицо его выражало крайнюю степень растерянности. А в глубоком кресле рыдала и билась девочка-подросток, и другой подросток — сам Тим - сидя на подлокотнике кресла, гладил ее рассыпавшиеся по плечам пышные волосы.