Я разослала автобиографию в дизайнерские и рекламные бюро и агентства по трудоустройству, зарегистрировалась на бирже труда и стала ждать результата.
     В том, что результат не замедлит себя ждать, я была уверена: дизайнер я очень неплохой – два диплома первой степени на международных конкурсах тому порукой, да и школу дизайна я окончила с отличием, а это что-нибудь, да значит.
     Правда, пока очереди заказчиков ко мне не наблюдалось, но это только пока, потому что я очень молода, всего лишь весной закончила учебу и только-только подошла к тропинке, которая должна была привести меня к славе и деньгам.
    
     Ну, а пока настоящих денег у меня не было, и работодатели еще не поняли, какое счастье в виде меня им привалило, нужно было как-то снискать себе хлеб насущный, потому что нормальный человек не может существовать на пособие по безработице, а я очень нормальный человеком, когда дело доходит до траты денег, то есть, трачу много и люблю тратить, поскольку, прежде всего, я люблю себя и люблю себя баловать.
    
     В наши дни заработать деньги на жизнь – плевое дело. Только дураки считают каждый грош, а я далеко не дура, так что мой кошелек пустым не бывает.
     Может показаться, что я, прежде всего, хвастунья, но это не так.
     Просто я считаю, что каждый человек обязан знать себе цену и стесняться ее лишь в том случае, если она недостаточно высока.
     Кому обязан – спросите вы? Себе, себе обязан, потому что, не зная себе цену, человек не в состоянии оценить и уровень жизни, которого он заслуживает, а значит, не может его себе обеспечить.
     Да и окружающим полезно быть в курсе, с кем именно они имеют дело, чтобы не попасть впросак и не получить в награду за незнание непредвиденные сложности и неприятности.
    
     Потому-то я и говорю без стеснения: я очень хороший дизайнер и не дура, не люблю сидеть без денег, деньги люблю ( правда, без фанатизма, бриллианты мне не нужны), люблю высокий уровень жизни, который означает для меня здоровую еду, удобные одежду и обувь, интересный досуг и возможность следить за своим здоровьем.
     Вам кажется, что этого мало, что высокий уровень жизни – это крутая тачка и посещение великосветских тусовок? Так вы ошибаетесь, в этих тусовках нет ничего интересного и веселого, а крутая тачка у меня есть.
    
     Правда, это мотоцикл, но мотоцикл не простой, а великий Харлей, и стоит он не меньше, чем хороший автомобиль, так что, в этом плане я вписываюсь в обывательское понимание высокого уровня жизни, если, конечно, принять допущение, что обыватель способен посчитать мотоцикл, пусть и Харлей, крутой тачкой, а уровень жизни девицы на таком мотоцикле – высоким.
    
     Но я считаю себя в полном порядке: ведь я купила Харлей на свои деньги ( вы можете в Википедии узнать, во что он мне обошелся) – причем ради его покупки не отказалась ни от одной своей привычки, да еще и за учебу платила сама. У меня нет никакой родни, приходится обо всем заботиться самой.
    
     Решив подработать, я не стала читать объявления о найме на работу, а сама дала объявление в Интернете, и уже на следующий день, ровно в девять часов утра получила письмо от первого клиента.
     Дело в том, что я решила заняться частным сыском, о чем оповестила мировую сеть, а она не замедлила поймать для меня рыбешку.
    
     Я страшно люблю сыск! Я виртуоз поиска, гений поиска, ловец, от которого добыча не уходит никогда.
     Еще в детстве, когда были живы все мои родственники, я всегда находила для них потерявшиеся книги, иголки, очки и прочие предметы, имеющие обыкновение прятаться от своих владельцев.
     Семья прочила мне карьеру в полиции, но меня она совсем не прельщала: я очень ленива, и связанные с профессией полицейского сыщика беготня по чердакам и подвалам, опросы свидетелей, сидение в засадах казались мне избыточными.
     Появление Интернета позволило мне удовлетворять свою страсть без всех этих хлопот и в обстановке максимального комфорта.
    
     Я нахожу все. Я нашла своего бывшего любовника, с которым мы давно расстались, но меня забавляла возможность следить за извивами его жизни: за сменой адресов, мест работы и женщин в то время, когда он считал свою жизнь приватной и недоступной для чужого глаза.
     Он был для меня, как электрон в пузырьковой камере: я не видела его самого, но пышный след, который он оставлял, двигаясь по жизни, был передо мной как на ладони. Хотя и его я однажды увидела: контора, где он в то время работал, зря платила деньги человеку, следившему за ее компьютерами, защита была ни к черту, и я спокойно заглянула в личное дело своего бывшего. Даже удивительно, неужели это лицо когда-то казалось мне приятным и я смотрела на него с искренней приязнью?!
    
     Я нахожу любые документы, книги, адреса учреждений и людей – список практически бесконечен.
     Любой человек, организация, вещь или явление оставляют свой след в Интернете, и, если я что-нибудь найти не могу, это означает, что его просто не существует.
    
     По сути дела, мы все – электроны в пузырьковых камерах. Появление Интернета, напрочь уничтожило саму идею закрытости и неприкосновенности личной жизни. И даже если сам человек не имеет компьютер и не пользуется им, это не имеет значения: он и его близкие, его жизнь и действия зафиксированны в таком количестве компьютеров различных контор и служб, что их можно рассматривать, как устройство человеческого организма в анатомическом атласе – до мельчайших подробностей.
     Особенно легко это сделать, если человек не задумывается о своей защите от любопытных глаз ( вроде моих) и не предпринимает никаких специальных мер, чтобы хоть как-то укрыть свою жизнь.
     А таких – большинство.
    
     Поиск дарит мне необыкновенные впечатления. Стоит в поисковой строке Гугла забить название того, что я ищу, и я сама себе начинаю казаться орлом ( вернее, орлицей, учитывая мой пол), парящим над миром и видящим все его мельчайшие детали.
    
     Глупо не воспользоваться такими способностями и не заработать с их помощью на жизнь – я и пользуюсь.
     Сбежавшие мужья и жены, не вернувшиеся с прогулки собаки и кошки, загулявшие детки, исчезнувшие должники и не откликающиеся на призывы адвокатов наследники могли теперь не тратить силы на конспирацию: от меня не спрячешься.
    
     Зато сама я умею прятаться очень хорошо. Дела сыскной конторы я веду только в Интернете, ни один мой клиент меня ни разу не видел и мой компьютер найти тоже не может: я работаю или на ноут-буке где-нибудь в общественном месте, или из интернет-кафе, причем, каждый раз – из другого.
     Выйдя в Интернет и получив нужную мне информацию, я скачиваю ее на флешку и ухожу, чтобы проанализировать сведения дома в спокойной обстановке.
    
     Получить плату анонимно тоже нетрудно: пластиковая карта, посланная на адрес абонентского ящика решает проблему. Кстати, моих клиентов такой безличный контакт очень устраивает, так что мы расстаемся вполне довольными друг другом, а они еще и рекламируют меня своим знакомым.
    
     Благодаря тому, что я не ношу одежду от-кутюр, не покупаю драгоценности и не хожу в дорогие рестораны ( собственно, я ни в какие не хожу, не доверяю я чужим кухням), мои доходы глаза никому не мозолят, подозрения не вызывают, и я могу жить и спокойно дожидаться шанса, который, я верю, выпадет мне однажды.
    
     Саму меня найти очень сложно, если не невозможно! У меня нет счета в банке, я не веду частную переписку: во-первых, не с кем, а во-вторых, считаю, что нет ничего такого, чего нельзя было бы сообщить человеку по телефону, тем более, что я пользуюсь только городскими телефонами-автоматами. Сотового телефона нет: я как-то не испытываю в нем нужды.
     Что еще? У меня нет блога, нет фотоальбома в Сети, я не делаю покупок в Интернете, не болтаю по скайпу и аське, не скачиваю ни софт, ни музыку, ни фильмы, не посещаю форумы, даже в лайвджорнал у меня нет аккаунта – ну, как меня поймаешь?!
    
     Конечно, у меня есть медицинская страховка и личное удостоверение, но имя, записанное в них никак нельзя соотнести с названием некой сыскной конторы, тем более, что вряд ли кто-нибудь в состоянии поверить, что вот этот худосочный подросток ( а я именно так и выгляжу) – зубр сыска. Все читают книги и смотрят кино, а потому знают, что сыщик – это здоровенный парень в костюме и с кобурой, оттопыривающей пиджак под мышкой.
     Ну, или, в крайнем случае, это милая старая дама, хотя теперь таких не бывает, а потому парень с кобурой рулит.
    
     Свой домашний компьютер я использую с одной целью: брожу в инете по сайтам дизайнеров, художников и фотографов, да и то, нигде не регистрируюсь и в полемики не вступаю – просто нужно быть в курсе мейнстрима, чтобы не изобретать велосипед и не отставать от жизни.
    
     Собственно, пока я вам рассказывала о себе, время не стояло на месте, а потому поздравьте меня: я уже работаю в одном рекламном бюро, довольно солидном, но сыскное дело не бросаю и живу в полное свое удовольствие.
     Конечно, в бюро я не езжу на мотоцикле, чтобы не шокировать работодателей, да и нужды такой нет: оно очень удачно расположено. Полчаса на электричке ( я живу в пригороде) – и я на месте. Удобно, просто и надежно.
    
     Мои идеи нравятся начальству, веду я себя спокойно и вежливо, так что репутацию себе я уже сделала неплохую, что, видимо, и стало поводом для подключения меня к работе над новым заказом.
    
     Заказ этот хозяин бюро получил, выиграв тендер, и страшно трясся над ним и над конфиденциальностью: конкуренты норовили этот заказ перехватить, выведать главную идею разрабатываемой рекламы, даже пытались подкупить главного дизайнера, но тот сразу стал звонить в полицию, и они отступились.
     Тем не менее, с нас всех взяли подписку о неразглашении и запретили приносить в здание фирмы собственные флешки и выносить из конторы флешки, принадлежащие ей. В конце рабочего дня мы должны были все сделанное скачать на флешку, стереть файлы с жестких дисков и сдать флешки на хранение в сейф. Принимал их у нас лично начальник охраны, после чего он закрывал сейф и включал сигнализацию.
    
     Правда, любой хакер смог бы выбить информацию из винчестеров, но хакеру вряд ли удалось бы попасть в нашу контору, так что, может быть, в сумасшествии администрации была своя логика.
    
     Работа мне нравилась, идеи рождались одна за другой, в общем, жизнь, явно, удалась.
    
     Однажды после работы на перроне вокзала ко мне подошел какой-то парень и запросто поздоровался.
     Парень выглядел вполне обычно: джинсы, футболка, кроссовки, спортивная сумка на плече. Лицо довольно приятное, хоть и заурядное. Накачан, но не чрезмерно, горой мышц не выглядел. В общем, нечто среднестатистическое, в толпе не отличишь от других.
    
     Незаурядным в нем было то, что я его совершенно не знала, видела впервые.
     С моей памятью на лица, я бы обязательно вспомнила его, если бы мой взгляд хоть когда-нибудь останавливался на нем, пусть даже и мимолетно. Но память мне ничего не подсказала, и я стала ждать объяснений его непринужденного поведения.
     Он не заставил меня ждать долго и заговорил спокойно и дружелюбно:
    
     – У меня тут несколько ваших фотографий, – сказал он, – не хотите посмотреть?
     С этим словами он достал из сумки пакет, показал, что в нем, действительно, лежат фотографии, и дал мне увидеть верхнюю. На ней была сфотографирована я – сидящая на унитазе с журналом в руках.
     Меня внутренне передернуло, однако внешне я сохранила полную невозмутимость, что, явно, его обескуражило, но он очень постарался не показать свое разочарование. Он сунул пакет в карман моего жакета и сказал:
     – Впереди два выходных дня, рассмотрите снимки получше, а потом я вам скажу, зачем они были сделаны.
    
     Тут подошел поезд, вокруг нас все пришло в движение, и парень растворился в толпе выходящей и входящей в вагоны.
    
     В поезде я привычно надела наушники и включила свою эмпитришку: в поездках я учу языки. За четыре года учебы в колледже я выучила французский и итальянский, а теперь решила приступить к шведскому. Меня давно привлекает шведский подход к дизайну, и я собираюсь первый же свой отпуск провести в Скандинавии. Да и журналы их по дизайну жилых помещений неплохо было бы читать, а не только рассматривать картинки.
    
     Но сегодня урок сорвался. Я была не в состоянии сосредоточиться над тем, что звучало в наушниках, все время возвращалась к диалогу с незнакомцем, а пакет, лежавший в моем кармане, казалось, жег мне бедро, что не слишком способствовало усвоению диалога на тему заказа номера в гостинице.
    
     Я сняла наушники и стала думать об этих фотографиях и тех гипотетических людях, которые их сделали и которым, видимо, я была зачем-то нужна.
     Кто были они, я догадывалась: кто-нибудь из тех, кого я нашла, поймала, разоблачила инкогнито и убежище и кто остался недоволен моей деятельностью.
    
     Теперь они решили мне отомстить. Но как? Не думаю я, что они настолько наивны, чтобы надеяться на мое самоубийство после того, как самое интимное стало достоянием чужих глаз. Фотографии всего лишь первый шаг, проба пера. Моя реакция на них должна подсказать противнику следующий ход, и мне необходимо придумать нечто такое, что помешало бы ему этот ход не только сделать, но и придумать.
    
     С такими мыслями я вернулась домой.
    
     Живу я с подругой в восьмикомнатной вилле ее родителей, которых вечно нет дома.
     Когда-то они были лучшими друзьями моих мамы и папы, с колледжа еще, даже поженились в один день, устроили общую свадьбу.
     После окончания учебы все они стали работать в «National Geographic». У друзей мамы были живы родители, поэтому их дочь оставалась с бабушками и дедушками, ну, а моим приходилось таскать меня за собой, так что я за первые девять лет своей жизни объездила пол-мира, даже в Антарктиде была, но потом это кончилось, потому что мои мама и папа попали под лавину в швейцарских Альпах в то время как я под руководством инструктора осваивала поворот при спуске с горы на лыжах.
    
     У родителей был отпуск, они решили показать мне Альпы, Швейцарию, «белое Рождество» ( как-то до этого раза получалось, что именно на Рождество мы оказывались или на островах Океании, или в Африке). Под лавину они попали, когда ехали в своем «Саабе» за рождественскими подарками для меня.
     Вместо них «подарок», которого я никак не ожидала, решила сделать мне судьба, и я с того дня предпринимаю все, чтобы отомстить этой суке.
    
     Друзья родителей хотели удочерить меня, но им не позволили, потому что они и сами были в вечных разъездах, а их собственный ребенок жил не с ними.
     Поэтому, когда я вышла из больницы, в которой провела почти год, отказываясь жить, меня отдали в приемную семью, где мне было совсем неплохо, я даже пошла на поправку.
    
     Приемные родители были чуткими людьми, как-то поняли, что глупо набиваться в настоящие родители уже большой девочке – мне было тогда почти десять, – и мы просто стали жить рядом, но не вместе.
     Они не лезли мне в душу, заботились обо мне, а я старалась не хулиганить чрезмерно и не грубить им.
     Иногда я навещаю их, они стали уже совсем старыми, но улыбаются мне приветливо, хотя и не слишком понимают, чему я училась и чем зарабатываю на жизнь.
    
     Когда я поступила в колледж, друзья моих родителей попытались убедить меня жить с ними. Я была уже совершеннолетняя, могла сама выбирать место жительства, никто не мог помешать мне жить с ними, но я решила, что поселюсь в кампусе.
     Я им откровенно сказала, что хочу жить сама по себе, быть себе хозяйкой и что жизнь в кампусе именно такую возможность мне предоставит, а уж я ее не упущу.
    
     Не имела я права жить с ощущением защитной стены и опоры. Родителей не стало, посторонние люди не способны всю жизнь думать о других посторонних людях, поэтому я была обязана научиться жить, полагаясь лишь на себя.
     Тогда они вырвали у меня обещание переселяться к ним во время их командировок, чтобы их дочери не было страшно одной в большом доме.
    
     Этот вариант мне подошел. Эва, их дочь, была хорошей девочкой, мы с нею еще в детстве вполне ладили, а теперь и вовсе все было отлично, потому что уж слишком разный образ жизни вели мы с ней, чтобы мешать друг другу.
    
     Она была красоткой с кучей хахалей, в которых еще нужно было уметь не запутаться, но она путалась, приходилось вмешиваться, иначе она могла в один прекрасный день проснуться женой десятка разнообразных красавчиков, чего, конечно, я допустить не могла, хотя бы из уважения к ее родителям.
     Одевалась она всегда крайне женственно, на боевой раскрас лица тратила, самое малое, сорок минут, обожала вечеринки и танцульки – нет, мы друг другу никак не могли помешать.
    
     Питались мы тоже различно, каждая покупала себе еду отдельно, а порядок в доме поддерживала Конча, мексиканка, помешанная на чистоте. Эве она еще и стирала и гладила, но я решительно отказалась от такого вмешательства в мою интимную жизнь, чем обидела служанку.
     Пришлось, в качестве компенсации, написать ее портрет, изрядно приукрасив и ее внешность, и наряд: я изобразила ее в образе махи Гойи, постаравшись, чтобы кружева мантильи выглядели роскошными, а гребни в прическе – высокими.
     Конча была очарована своей неземной красотой и простила меня.
    
     В этом доме меня и сфотографировали неведомые поклонники, в него я сейчас и направлялась.
    
     Я понимаю, что, может быть, выгляжу параноиком, но тут уж ничего не поделаешь: привычка – вторая натура, а может быть, это моя натура породила привычку проникать в любое свое жилище как можно незаметнее.
     Я и в кампусе всегда умудрялась оказаться в своей комнате или классе так, что ни одна живая душа не замечала момента, когда я входила или выходила из общежития и учебных корпусов. Просто я вдруг оказывалась в помещении, а каким образом это произошло, никто сказать не мог.
    
     Думаю, эта привычка образовалась у меня во время поездок с родителями.
     Они часто фотографировали животных – хищников в том числе – и птиц, что требует особой осторожности и терпения.
     Им то и дело приходилось подкрадываться к объекту съемок или, наоборот, незаметно исчезать из поля его зрения, а я же почти всегда бывала с ними и перенимала их повадки и уловки.
    
     Если родителям нужно было провести фотосессию в каком-нибудь племени, они поселялись рядом с ним. Пару дней все дичились нас, потом привыкали, и дети принимали меня в свою компанию.
     Как и все дети, они много играли, но и дел у них тоже бывало немало, я старалась участвовать в их жизни, вот и научилась у них бесшумной походке, умению пройти по лесу, не задев ни ветки, ни листочка, умению распластаться, слиться с фоном.
    
     Смешно, но то, что было необходимо в джунглях оказалось полезным в современном крупном и очень цивилизованном городе!
    
     Район вилл, где я сейчас жила, был спроектирован таким образом, что участки не имели общих заборов.
     Он был разрезан на аккуратные квадраты проезжими улицами, обсаженными по краям кустами – чубушником, рододендронами, калиной и другими, подобранными так, чтобы цветение продолжалось с весны до осени.
     И только жители района знали, что за этой зеленой, пестрой от цветов и благоухающей стеной скрываются жерла узеньких – не шире полутора метров – переулочков, отделяющих участки друг от друга.
     Кусты разрослись, слились, создали довольно плотную стену, пробраться сквозь которую нелегко, только не мне.
    
     Поэтому я никогда не захожу в дом с парадного входа, только из переулка, причем, не через калитку, которая всегда заперта ( я слежу за этим), а через заднюю стену сарая, где хранится садовый инвентарь и где я держу своего Харлея.
    
     Об его пребывании в этом сарае не знает никто в доме. Садовника родители Эвы не держат, занимаются садом сами, утверждая, что это они так релаксируют после своих охренительных поездок. Конче делать в этом сарае нечего, ну, а Эва слишком занята собой и своими красавчиками, поэтому даже не подозревает, что у меня есть мотоцикл. Она, увидев меня пару раз в байкерском прикиде, спросила, нельзя ли и ей пойти на этот маскарад.
    
     Я потратила субботу и воскресенье на установку прекрасной потайной двери в задней стене сарая, и теперь могу выезжать и въезжать через нее совершенно незаметно для всего окружающего мира в любой удобный для меня момент.
     Через эту дверь я ухожу из дома, через нее и возвращаюсь, всегда доводя до ступора Кончу, которая, поняв, что я дома, не в силах вспомнить, когда же это она открывала мне дверь.
    
     Повторю: можно считать, что это паранойя, однако все мои предосторожности и конспирация предпринимались мною не только ради собственной безопасности, но и для того, чтобы не накликать неприятности на семью Эвы – ее родители были дороги мне как напоминание о моих маме и папе, они были моим талисманом, если хотите.
     Вот я и старалась, как могла, сохранить этот талисман в целости и сохранности, придумала целую систему безопасности, которая должна была работать безупречно.
     Но не сработала.
     Почему?
    
     Как тот, кто сделал фотографии, узнал, что я живу именно в этой вилле? Как вычислил мою комнату? Как проник объективом сквозь плотные шторы, которые автоматически закрываются в установленное время – еще до моего возвращения с работы? Реле времени тогда же включает в комнате свет, то есть, точного момента моего появления дома узнать нельзя, но они узнали.
     Как?
    
     Я сидела в кресле у окна и пыталась понять, где установлены камеры.
    
     Ну, что, по крайней мере, одна следила за мной в ванной комнате, сомнений не вызывало, и я ее довольно быстро нашла: она пряталась в облаке листьев традесканции, кашпо с которой висело как раз напротив унитаза.
    
     Перетереть шнур, на котором висело это кашпо, было делом пары минут, после чего оно с грохотом повалилось на мраморный пол, разлетелось на куски, земля из него тоже разлетелась по всей ванной, а на шум прибежала Конча и, ахая и причитая, что как же это так, какое счастье, что не мне на голову, что она давно хотела сменить шнур, да все руки не доходили, она просит прощения, впредь она постарается быть более внимательной, это меня бог уберег, страшно ведь даже представить, что было бы, если бы кашпо упало на меня...
     Я с удовлетворением увидела, как Конча наступила на микрокамеру, и вышла из ванной.
    
     Когда Конча закончила уборку, я вновь пошла в ванную: она теперь была чистой, другие фотографии помогли мне убедиться, что камера в цветке была единственной.
    
     Внимательно рассмотрела я снимок с унитазом, даже через лупу его исследовала и обнаружила, что название журнала вполне читаемо, даже был виден его номер.
     Это была золотая находка!
     Теперь я знала, сколько времени ведется за мной слежка, а значит, шансы выявить ее инициаторов повышались.
    
     Журнал этот я купила четыре дня назад, значит, фотография была сделана не раньше вторника. Теперь у меня появились вопросы к Конче. Только она могла, сама того не осознавая, объяснить мне, каким образом камера оказалась в ванной.
     Но вдруг я поняла, что вопросы нужно задавать не Конче, а Эве!
     Конечно!
     Конечно, важно понять, когда камера появилась в доме, но еще важнее понять, почему она появилась именно в этом доме. Ведь именно об этом я думала в поезде, так почему же позволила себе отвлечься от главной проблемы, хотя она еще не была решена? Паниковать мне нельзя, ничего не получится, если я позволю панике овладеть мной, паника губительна.
     Выругав саму себя за проявленную слабость, я заставила себя собраться и предалась анализу.
    
     Как, вообще, можно узнать, где живет человек, скрывающий свой адрес? Устроив слежку.
     Нужно всюду следовать за ним, рано или поздно, он приведет вас к своем логову.
     Если есть хоть малейшее подозрение, что человек живет в каком-то доме или на ограниченном участке улицы, можно поставить наружку – рано или поздно, но дичь появится.
     Второй способ в моем случае не годился, значит, за мной следили, когда я возвращалась с работы. Однако, я просачивалась через живую изгородь в переулок, а в него выходили, по крайней мере, ограды десяти или двенадцати усадеб. Как из них выбрали ту единственную, где протекала в данный момент моя жизнь? Прежде, чем открыть дверь сарая, я внимательно осматривалась, переулок всегда бывал пустым.
    
     И тут я вспомнила!
     В понедельник Эва позвонила мне на работу и, рыдая, попросила забрать ее из больницы домой.
     Она подвернула ногу ( странно, что не сломала – видели бы вы ее каблуки!), кто-то из коллег отвез ее в приемный покой, а домой отвезти ее было некому: не могла же она показаться на глаза своих воздыхателей с повязкой на ноге, хотя я считаю, что кое-кому это могло показаться пикантным, да и полезно, как мне кажется, иногда вызывать в мужиках чувство жалости и умиления. Они начинают чувствовать себя сильными и мужественными защитниками бедной слабой девушки и страшно стараются этот свой мнимый имидж сохранить подольше.
     Но Эве я этого ничего говорить не стала: у нее свои методы воздействия на мужчин, поэтому я просто взяла такси и забрала ее из приемного покоя.
    
     Вот тогда-то за мной и проследили от дверей бюро до больницы, а потом – до двери дома!
     Значит, все же вопросы нужно было задавать Конче, и я отправилась на кухню, где она доводила до немыслимого блеска раковину и плиту.
     Эва уже тоже вернулась домой и сидела за столом над тарелкой с соевым бифштексом, что-то с жаром рассказывая Конче и размахивая при этом вилкой.
    
     – Конча, – спросила я, дождавшись, когда Эва набила рот очередной порцией своей соевой гадости, – скажи, у нас на неделе что-нибудь происходило с электричеством?
    
     Как ни странно, но ответила мне Эва:
     – Во всем квартале происходило!
     – Во всем квартале? Когда?
     – Во вторник. Ты же помнишь, я во вторник на работу не пошла из-за ноги, вот тогда он и приходил.
     – Кто – он?
     – Да монтер же, кто же еще! Пришел, сказал, что что-то произошло с этим, как его...ну, такое грубое слово, как ругательство...вроде кобеля...
     – С кабелем?
     – Точно! Пробило силовой кабель, – она произнесла эту фразу с запинками и неуверенным голосом: Эва неисправимый гуманитарий, она знает назубок историю и философию, но представления не имеет, откуда берется ток в проводах, да и не стремится это узнать.
     – Ага, понятно. И зачем он приходил к нам?
     – Сказал, что ищут, где именно его пробило.
     – И что было дальше?
     – Дальше он проверил проводку во всем доме, сказал, что это не у нас и что, видимо, придется ему идти к соседям.
     – Так он по всему дому ходил?
     – Ну конечно! Как бы он иначе проверил?
     – Сколько времени у него это заняло?
     – Нууу, я не помню уже...минут сорок, наверное. Да, Конча?
     – А я знаю? – отозвалась Конча, – ты же меня послала в магазин за ростками и тофу.
     – Ой, и правда! Я забыла совсем.
     – Ты что, одурела? Впустила в дом какого-то чужого мужика, когда была одна?!
     – Так это же был монтер!
     – У него это на лбу было написано?
     – Нет, на комбинезоне. Он был в белом комбинезоне с эмблемой.
     – Какой эмблемой?
     – Треугольник, расколотый молнией. И надпись: «Нас не расколешь».
     – Странная надпись.
     – Мне тоже так показалось, я потому и запомнила. И эмблема интересная.
     – Да уж, – протянула я, – он все комнаты обошел?
     – Ну, я за ним не следила...
     – Слушай, ты – ненормальная! А если это был вор? Ты проверяла – все цело?
     – Нннне проверяла, – растерянно, с запинкой ответила Эва, – мне как-то в голову не пришло...
     – Пойди и проверь! Сейф отца, комод мамы, свои вещи.
     – А что смотреть?
     – А ты не понимаешь сама?! Драгоценности, ценные бумаги, может быть, у отца в сейфе деньги лежали – все проверяй!
     Эва ойкнула и уползла из кухни. Она все еще прихрамывала, даже в домашних тапочках.
    
     Конча растерянно смотрела, как я обшариваю кухню. Наконец, она не выдержала:
    
     – Ну, а здесь-то что он мог украсть?
     – Он мог не украсть, а оставить.
     – Оставить?
     – Слушай, Конча, ты женщина взрослая и умная, с тобой я могу разговаривать начистоту, ты не Эва, ты все понимаешь. Это ей я наговорила о воре, хотя, конечно, вполне может быть, что приходил вор. А тебе скажу правду: родители Эвы делают слишком хорошие фотографии и слишком много на них зарабатывают, это не нравится их конкурентам. Но ты же знаешь, что такое конкуренция, сама рассказывала, как твоего кузена пристрелили, чтобы его точку забрать, – Конча всхлипнула и быстро закивала. Кузен ее торговал наркотиками и слишком успешно, по мнению других торговцев порошком. – Так вот, где гарантия, что этот тип, прикинувшийся монтером, не оставил в доме взрывное устройство или какую-нибудь химическую отравляющую гадость? Специально дождался, когда ты ушла, видимо, следил за домом.
     – Боже всемогущий, – только и промолвила Конча, крестясь и бледнея.
     – Понятно ведь, что ты бы никого в дом не впустила. А Эва беспечная, доверчивая, все это знают. Вот он и приперся, чтобы наверняка застать ее одну. Нужно весь дом обыскать, мало ли что!
     – А что искать? – дрожащим голосом спросила Конча.
     – Все, чего в доме быть не должно и не может быть, – ответила я, – ты ведешь этот дом, ты лучше меня увидишь лишнее или нехватку чего-нибудь.
    
     И тут я поняла, что совершила ошибку. Если «монтер» сорок минут болтался в доме, он мог начинить его не только камерами, но и микрофонами, а если так, то нас сейчас или слушают в прямом эфире, или записывают на пленку. Одно лишь меня слегка успокаивало – та версия, что я придумала для Кончи, версия о конкурентах хозяев дома, должна была показать моим надзирателям, что я не понимаю их истинных целей.
    
     Весь вечер ушел у нас на обыск виллы. Результаты его меня несколько взбодрили: были найдены еще три камеры – все в моей комнате, причем, нашла их я сама и не стала ставить в известность ни Эву, ни Кончу – и больше ничего. Микрофонов не было, вещи все лежали на своих местах, нигде ничего не тикало и не воняло.
     Эва обозвала меня сумасшедшим параноиком, Конча тоже смотрела довольно косо, но я им сказала, что нужно радоваться, а не злиться, и что проверить мы были обязаны, уж в таком мире мы живем, не наша в этом вина.
    
     Обе они были отходчивы, и конец вечера мы провели вполне мирно.
    
     Бедная Эва и помыслить не могла пойти развлекаться в туфлях на низких каблуках, поэтому всем поклонникам сообщила, что у нее срочная работа, и она никак, ну, просто, никак не может никуда пойти.
     Я весь вечер приставала к ней с вопросом, не боится ли она, что ее мужички заболели от удивления, это ведь просто геноцид, бедные парни, нужно будет в понедельник проверить, все ли живы.
     Она хохотала, и я могла надеяться, что обыск дома уже почти выветрился из ее памяти.
    
     У Кончи память была лучше, но я ей подарила диск со слезливой мелодрамой, который случайно затесался среди моих – кажется, мне его всучили в супере за то, что я накупила продуктов на какую-то там сумму.
     Конча хищно схватила диск, заявив, что это страшно модный и популярный фильм, она давно хотела его посмотреть, но диски такие дорогие, а в кино не с кем пойти – и дальше за ее память можно было не беспокоиться. Слезы, пролитые ею над страданиями главных героев фильма, полностью вымыли всякие воспоминания о монтерах, грабителях, конкурентах-убийцах, обысках и прочих моих выдумках.
    
     Я поднялась в свою комнату и стала думать, как избавиться от камер, которые все еще продолжали следить за мной.
     Важно было сделать это так, чтобы мои преследователи не поняли, что я эти камеры нашла и обезвредила, чтобы они исчезли, как бы, случайно и не по моей инициативе.
     Две камеры были вмонтированы в завитки на концах карниза со шторами, а еще одна в дверную ручку. Первой следовало убрать именно ее.
     Я вышла из комнаты и немного поковырялась в замке, теперь дверь можно было бы открыть, только вынув его ( вместе с ручкой, разумеется). Затем спустилась в кухню, якобы, за йогуртом, а потом подняла крик, что замок заело, и я не могу открыть дверь.
    
     Прибежала Конча, вооруженная отверткой, мы с нею вынули замок, и она унесла его в подвал – пусть снимает лежащий там хлам, очень креативные будут снимки.
    
     А потом я «обнаружила» над окном крылатого таракана, полезла на подоконник, чтобы убить или выгнать его в окно, и карниз с жутким грохотом свалился чуть ли не на меня.
    
     Конча и Эва совершенно обалдели от свалившихся ( в прямом и переносном смыслах) на меня напастей, и Эва пообещала, что заставит, наконец, родителей сделать ремонт, который они откладывают уже пять лет. Это ведь просто чудо, что меня сегодня не убило и не покалечило!
     В общем, карниз до лучших времен тоже был выдворен в подвал, я кое-как завесила окно, и была теперь совершенно свободна в своих действиях, вот только пусть Конча и Эва лягут спать.
    
     Наконец, все в доме затихло и погасло.
     Я оделась в свои кожаные байкерские доспехи и через дверь подвала вышла из дома. Свет в своей комнате я гасить не стала: если за мной следят, пусть думают, что я дома.
    
     Дверь подвала хороша тем, что к ней снаружи ведут три ступеньки вниз, а по периметру дома высажены кусты, так что со стороны невозможно увидеть, когда ею кто-нибудь пользуется.
     Кусты растут и вдоль забора, причем между ними и оградой остается достаточно свободного пространства, чтобы можно было пройти, оставаясь невидимкой для стороннего наблюдателя. Я там уже и дорожку вымостила кирпичами, чтобы не пачкать обувь в сырую погоду.
    
     Поэтому уже через три минуты я вытащила Харлея из сарая, потом вывела его на улицу, параллельную той, куда выходил фасад нашего дома, и уже там вскочила в седло и позволила моему верному коняге увезти меня из нашего квартала, будучи совершенно уверенной, что ни одна душа не видела моих манипуляций и что я считаюсь пребывающей в своей комнате, тем более, что через полчаса после моего отъезда реле выключило настольную лампу.
    
     Сдав последний экзамен и потеряв право на комнату в кампусе, я сняла небольшую квартирку-студию, куда сейчас и направлялась.
     Об этой квартире не знал никто, кроме меня и ее хозяйки, пожилой китаянки, которая исповедовала один принцип, очень важный для меня: дела жильцов ее не касались, лишь бы те исправно платили и не шумели.
     Я специально сняла квартиру в китайском квартале: во-первых, там было дешево, во-вторых, китайцы старались вести себя так, чтобы полиции не было нужды наведываться к ним слишком часто, а в-третьих, и, может быть, в самых главных, меня привлек сам дом.
    
     Это был огромный квадрат со сторонами, выходящими на разные улицы, причем, на каждой стороне было четыре входа, и через каждый можно было попасть на любую сторону этого квадрата: внутри дома были устроены длиннейшие коридоры, в которые выходили двери квартир. Противоположные стороны квадрата были соединены между собой такими же коридорами, так что, если смотреть на дом сверху, он представлял собой поле для игры в «крестики-нолики». Девять дворов соединялись между собой арками. В этом лабиринте можно было спрятаться так, что никто и никогда не смог бы найти и поймать прячущегося. И это меня очень устраивало.
    
     Так же были устроены и чердак, и подвал, где хозяйка квартиры за небольшую дополнительную плату выделила мне закуток для Харлея.
     Подвальные двери находились вровень с мостовой, поэтому я въезжала прямо в подвал, ставила конягу на отдых, запирала дверь его закутка, а потом, меняя лифты и коридоры шла в свою квартиру.
    
     Придя к себе, я переоделась и отправилась в круглосуточное интернет-кафе: до понедельника нужно было узнать, кто мои преследователи, а времени у меня оставалось в обрез – шла ночь с пятницы на субботу.
    
     Сначала я хотела проверить полицейскую доску «Разыскиваются», но вовремя спохватилась, что только над ней придется просидеть всю ночь, поэтому решила действовать иначе.
     Я отлично запомнила лицо шантажиста, что позволило быстренько составить его фоторобот, а программу идентификации я увела у...собственно, вам не важно, где я ее взяла, главное, что она у меня есть, и я получившийся фоторобот ( очень точный, надо сказать) просто ввела в нее и стала ждать результата.
    
     На мое удивление, долго ждать не пришлось, и вот я сижу и читаю досье на Эрика Смайлза, двадцати двух лет, холостого – и так далее.
     Читаю и понимаю, что фамилия его мне откуда-то известна, но как это может быть, если я его сегодня впервые увидела?!
     Я запустила поиск по фамилии, получила дикое количество ссылок, но, главное, я получила ссылку на фотоальбом «моего» Смайлза, Эрика, а в этом фотоальбоме меня ждал сюрприз: снимок Эрика в плавках на фоне океанского прибоя и в обнимку...с начальником службы безопасности ( я его дальше для краткости буду называть НБ) нашего бюро.
     И подобная фотография в этом альбоме была не одна: Эрик и НБ на рыбалке, барбекю, в баре, с какими-то детишками на руках ( начальника при этом обнимает женщина, видимо, жена), с парой пожилых людей ( родители?) – и так далее, обычный семейный фотоальбом, только вот зря эти идиоты не удалили его перед тем, как начать шантажировать меня!
    
     Хотя, конечно, откуда им знать, кто я такая! Мальчикам просто не повезло, вот и все. Дилетанты, что с них возмешь! Начали дело без предварительной подготовки, без разведки. Тут еще и мужское высокомерие сыграло с ними плохую шутку: как такие два шовиниста ( а они шовинисты – все фотографии доказывали это) могли принять всерьез тощую девицу без внешности и громкого голоса?! Да они ни одной женщины не принимали всерьез, если посчитать все фотографии Эрика, где он был запечатлен с очередной подружкой – их было не меньше сотни, многие весьма откровенные, но девушки не повторялись ни разу, а рожа у парня на каждом снимке была лживая до невозможности, как только эти дурочки могли принимать его всерьез!
    
     Но тут я одернула себя, принялась рыть дальше и вот что я нарыла:
     Эрик и НБ были братьями, каждый из них отслужил в спецназе, причем, Смайлз-старший побывал на войне в Заливе, а Эрик недавно вернулся из Ирака. Это были важные сведения, которые навели меня на мысль, что оба брата, скорее всего, должны обладать неустойчивой психикой, как и все, кто участвовал в боевых действиях или просто какое-то время находился в зоне, где боевые действия велись.
    
     Я уверена, что никто не может побывать на войне и остаться нормальным человеком, причем, я начисто отметаю рассуждения о том, что сначала нужно установить, а что, собственно, считать нормой.
     Конечно, в какой-то степени все цивилизованные люди ненормальны, но все же есть некий критерий, позволяющий нам сосуществовать и не убивать друг друга при каждом малейшем конфликте или взаимном неудобстве.
     Если бы это было не так, метро в час пик становилось бы полем битвы.
    
     Вы мне возразите, что и ветераны войн тоже не начинают сразу стрелять, если им наступят на ногу, и будете правы.
     Но слишком многие из них проявляют излишнюю агрессию даже в простом разговоре и чаще хватаются за оружие, чем люди, не нюхавшие военных действий.
     Стресс есть стресс, и невозможно выйти из него без поврждений – это я уже на собственном опыте утверждаю. А я знаю, что такое – настоящий стресс.
    
     В общем, с этими «улыбающимися» братьями все было ясно, кроме одного: зачем им понадобилась я.
     Поскольку мне никогда не приходилось никого из них разыскивать и в чем-то уличать, а другие люди с фотографий были мне так же не знакомы, как и Эрик до нашей встречи, я поняла, что мой сыскной бизнес здесь ни при чем.
     Но что же им тогда было нужно?!
    
     Я решила посмотреть, как жил старший Смайлз после бури в пустыне, и обнаружила интереснейшие факты!
     Оказывается, начальник службы безопасности фирмы, для которой мы сейчас в таком секрете разрабатывали рекламу, был однополчанином и другом «нашего» Смайлза, а в фотоальбоме последнего я нашла и их совместный снимок, причем, совсем свежий – недельной давности.
     И тут я все поняла.
    
     Я поняла, почему нам запрещено приносить в офис собственные флешки, почему Смайлз сам закрывает сейф с материалами и почему они решили шантажировать меня: они хотели украсть идею, а я была лучшей кандидатурой для воплощения их намерений.
     Разумеется! Серая напуганная жизнью мышка, имеет доступ к самым секретным материалам, при этом сама себе не верит, что удалось попасть на работу в одно из знаменитейших бюро, боится потерять место, боится оказаться на улице без куска хлеба … Припугнуть ее – сделает , что нужно, а потом можно будет держать ее на крючке, и она, боясь разоблачения, будет молчать всю свою жизнь.
     А еще лучше – сдать ее начальству. Уволят, могуть и дело возбудить. Даже если она откроет рот, кто ей поверит, что начальник службы безопасности спровоцировал ее на промышленный шпионаж?! Да никто!
     Верное дело.
    
     Ну, мальчики, как же вам не повезло! Вы жутко просчитались и будете наказаны за свою напыщенную мужскую глупость и нежелание сделать малейший допуск, что и у женщины могут быть мозги.
     Но эта женщина вам мозги вправит, если, конечно, в ваших дубовых головах есть хотя бы малейшие их остатки.
    
     Только вот странно, зачем им понадобилось красть идею?
     Это тендер. Его смогут отнять у хозяина бюро лишь в одном случае: если заказчика не устроит результат. Но саму идею заказчик одобрил, договор подписан, значит, продать ему проект во второй раз не удастся.
     И нашим конкурентам он теперь тоже не нужен. Вот если бы заказчику не понравилась готовая реклама, и он бы отказался от нее, можно было бы подсуетиться и взять проект на исправление, однако до этого еще далеко, мы еще можем внести коррективы в детали да и в саму конецепцию ( по согласованию с заказчиком, разумеется).
     Странно, очень странно. Что же задумали братья Смайлз со товарищи?
    
     По какому-то наитию, я стала искать фирмы, производящие рекламируемые нами товары.
     Все же наши заказчики не были монополистами, наверняка кто-то еще работал в этой же области и мог бы воспользоваться разработанной нами рекламой.
     Неожиданно оказалось, что подобных фирм немало, но у каждой был свой бренд и свои нюансы в производимых товарах, так что не всем наша реклама подошла бы.
     Кроме одной.
    
     Это была довольно молодая компания с еще несложившейся политикой , о чем свидетельствовали ее бухгалтерские и всякие другие документы.
     Она, правда, работала вполне эффективно, но ее не особенно принимали всерьез, на всемирный рынок она еще не вышла, хотя и рвалась туда изо всех сил.
     Реклама ее продукции носила очень эклектичный характер, причем создавали ее какие-то доморощенные несерьезные дизайнеры без имени и своего почерка.
     Да, наше детище, пожалуй, могло заинтересовать хозяев этой фирмы, но это лишь гипотеза, которую еще следовало доказать, и я полезла в файлы их отдела кадров.
    
     Хорошо, что я умею держать себя в руках: это позволило мне не завопить, когда я узнала в начальнике отдела сбыта пожилого человека с фотографии, где он сидел рядом с дамой, а Эрик и старший Смайлз с двух сторон обнимали их.
    
     Первым моим побуждением было – тут же позвонить главному дизайнеру, но в школе меня научили считать до десяти, и это умение позволило мне не совершить опрометчивого шага.
     Я посидела пару минут без движения, подышала, а потом стала методично обшаривать Интернет в поисках любых сведений о семействе Смайлз и их окружении.
     Я узнала, что братья не единственные дети почтенной пожилой четы: были еще две дочери, которые жили далеко от родителей, а потому их фотографий в альбомах «моих» Смайлзов было немного.
     Обе дамы и их мужья не имели никакой связи с фирмой, где работал папа Смайлз, так что тратить на них время, вроде бы, не следовало, но я все же потратила: мало ли для чего могут понадобиться дополнительные сведения, особенно, если противник никак не ожидает от меня осведомленности о своих делах и личной жизни.
    
     Я и о подружках Эрика постаралась узнать кое-что.
     О, какое «кое-что» я узнала, почитав переписку одной из них с ее лучшей подругой, а потом – переписку этой подруги с сестрой! Оказалось, девушка была беременна от Эрика и требовала с него плату за молчание, довольно серьезные деньги, а ее подруга сообщила своей сестре, что «этот ублюдок, оказывается, одновременно спал со мной и Ширли, и этого я ему никогда не прощу, обязательно придумаю какую-нибудь гадость, чтобы отомстить». Девушка, видимо, была неплохим человеком, потому что к неосмотрительной Ширли у нее не было никакх претензий, и она даже жалела неудачницу. Но ее желание насолить Эрику могло сыграть мне на руку, и я скачала на флешку ее адрес.
    
     Теперь стало понятно, что Эрику деньги были нужны позарез и что он может быть опасен, если почувствует какое-то противостояние.
     Кража нашего проекта могла решить его проблему с Ширли, это ясно, как ясно и то, что не он автор аферы.
     Было бы неплохо узнать, кто ее придумал, и я продолжала искать, рыться, ловить, ковыряться, не забывая при этом ликвидировать следы своего внедрения в чужие информационные пространства и скачивать нужные мне сведения на флешку.
    
     Ночь истекала временем, таяла. Интернет сочился сведениями, флешка моя разбухала и только что не трещала по швам.
     Люди, идущие на серьезные махинации, должна я вам сказать, не имеют права оставлять без надлежащей охраны такие горы сведений о себе. Совершенно идиотская беспечность! Мне даже жалко стало их – такими тупоумными и самуверенными ублюдками были эти Смайлзы, что не понятно, зачем природе понадобилось одарить их именно такими чертами характера.
     На черта они ей понадобились?! От таких людей только дисбаланс и возмущение ноосферы, ничего путного внести в общий рисунок жизни они не в состоянии – так на фига ж они нужны природе?!
     С этими мыслями я прибрала за собой и вышла из кафе.
     Рассвет еще не наступил, но темнота уже потеряла свою насыщенность, мне следовало поторопиться, чтобы, как всегда по субботам, ровно в десять сорок пять войти в кухню и сказать Конче и Эве: «Доброе утро».
    
     Все выходные я потратила на разработку своей аферы, которая должна была привести к разоблачению Смайлзов и спасению меня лично, потому что я, проанализировав добытую информацию, поняла, какая мне угрожает опасность при благоприятном для них исходе дела: оставлять меня в живых не было никакого резона, так что надо мной нависла очень серьезная опасность.
     С таким неутешительным выводом я легла спать в воскресенье и с этой же мыслью собиралась на работу в понедельник утром.
    
     Смайлза-старшего я не видела весь день, но он, явно, наблюдал за мной, потому что при выходе с работы я внезапно подверглась обыску. Охранник, стоящий на входе, вывернул содержимое моей сумки и всю ее прощупал, только что подкладку не вспорол. Сослуживцы, уходившие домой, бесстрастно наблюдали эту картину: рабочий день закончился, связь, существовавшая между нами пока мы делали одно дело, прерывалась до следующего дня, все становились чужаками друг другу, да и о сверхсекретном проекте знали все, кто работал в бюро, поэтому такие меры предосторожности, видимо, никому не показались чрезмерными.
    
     Эрик подошел ко мне с другой стороны, чем в первый раз и спросил, улыбаясь нагловато, как я провела выходные.
     Я смотрела на него и не могла понять секрета его обаяния для девушек: он совершенно не выглядел плей-боем или гигантом секса. Обычный парень, никакой, чего они на него кидались, я не понимала.
     Он по-своему понял мой задумчивый взгляд и нахмурился.
    
     – Я с тобой разговариваю, чего молчишь?! – он злился и не умел, а может быть, не хотел, скрыть это.
     – А что вы хотели услыхать? – спросила я, в свою очередь. – Вы и так, наверное, знаете, что я делала – вон, как фотографировать умеете!
     – То-то! – самодовольно сказал он. – Ты мне фотки отдай, они тебе больше не понадобятся.
     – Так у меня их нет, – сказала я, стараясь выглядеть растерянной, – я их сожгла все.
     – Вот дура! – в сердцах выругался Эрик. – Кто тебя просил?!
     – Но вы же не сказали, что они вам нужны. У вас ведь, наверное, негативы остались. А мне неприятно было такие фотографии у себя держать.
     – Не твоего ума дела, что у меня осталось, – огрызнулся он и добавил, – смотри, если врешь, что сожгла и покажешь их хоть одной живой душе, твоей безмозглой башке не поздоровится. Поняла?!
     – Господи, – плачущим голосом воскликнула я, – чего вы все меня пугаете, чего вам от меня нужно?!
     – В свое время узнаешь, – ответил он, – курица безмозглая, вопросы еще она задавать будет. Обо мне никому не слова, помни, что я знаю, где ты живешь. Ты же не хочешь, чтобы я однажды наведался к тебе в комнату ночью в компании с этой штукой, – и он слегка распахнул куртку, чтобы показать мне рукоятку пистолета, торчащую из-за пояса его джинс. Я срочно закрыла лицо руками, делая вид, что испугалась и сейчас расплачусь.
     – Ладно-ладно, не реви, – снисходительным тоном сказал он, – не трону я тебя...пока. Теперь слушай. Ты поняла, что я – человек серьезный, – я кивнула, – и дело мне от тебя нужно серьезное. Вы там у себя в бюро один заказ получили, и ветер мне нашептал, что ты в этом проекте участвуешь. Так вот, мне нужно, чтобы ты перед тем, как сдать эскизы в сейф, сливала их на флешку. Каждый день, поняла? Я буду тебя встречать, забирать флешку и давать чистую. Каждый день.
     – Я...я...я боюсь! – залепетала я, надеясь, что образ серой перепуганной мыши получается у меня достаточно достоверно.
     – Ясно, что боишься! Но, думаю, что моей беретты ты боишься больше, ведь правда? – я кивнула, и он тоже кивнул. Я вела себя правильно, он поверил, что запугал меня до смерти, и теперь расслабится, а природное самомнение сделает за меня остальную работу.
     – Но нам же запрещено свои флешки в здание проносить! Ее у меня найти могут: у нас иногда сумки проверяют на входе и выходе. Меня сегодня после работы обыскали! Они что-то почувствовали и будут за мной следить.
     – Тебя обыскали нарочно, постепенно всех обыщут, ни у кого ничего не найдут, и все потеряют бдительность, будут думать, что никто не шпионит. Поняла?
     – Все равно, мне страшно. Вот если бы кто-нибудь ее мне на стол подложил или, еще лучше – в стол – было бы другое дело.
    
     Эрик задумался, потом тряхнул головой и согласился с моими доводами. Было ясно видно, что ему противно соглашаться с бреднями тупой курицы – моими, – но что другого выхода и он не видел, чего я и добивалась. Он сказал, что посоветуется и сообщит мне окончательное решение и чтобы я катилась к чертовой матери с глаз его долой.
    
     Меня даже умилило, с какой легкостью этот самоуверенный дурак выболтал мне разработанный план. Он даже сообщил мне, что у него в бюро есть сообщник, но не понял этого! Ну, зачем такие люди лезут в дела, которые не под силу их ограниченным умишкам!
    
     Что ж, я свой ход сделала, теперь их очередь. Я села в поезд с мыслью, что вполне заслужила сегодня спокойный вечер в компании со свежим журналом по дизайну мансард. По крайней мере, до утра от меня ничего не зависело.
    
     На следующий день Эрик снова ждал меня на станции, причем, пришел он туда раньше меня, и я его сразу увидела. Здороваться со мной он не стал, а сразу вынул из кармана флешку, которую попытался всучить мне,
     но я оттолкнула его руку и сказала дрожащим голосом:
    
     – А вдруг меня завтра утром обыщут? Я же тебе сказала, что нельзя мне ее проносить. Ты обещал поговорить, что-то изменить. Начальство, может быть, узнав об обыске, меня начнет подозревать. Найдут флешку, уволят, а то еще и полицию вызовут. Тебе-то что, а я эту работу еле нашла. Меня после такого скандала ни одно бюро не возьмет, что ж я, зря училась пять лет?! Знаешь, чего мне эта учеба стоила? Родителей у меня нет, я чуть с голоду не умерла, пока училась.
     – Откуда у тебя тогда вилла такая?
     – Какая вилла?!
     – Да где мы тебя сфотографировали!
     – Так это не моя вилла, это я у знакомых живу. Я их служанке помогаю, а они за это с меня дешевле берут за комнату. Если вы меня подставите, я на улице окажусь, вам-то это зачем? Я сделаю, что вам нужно, только флешку не могу пронести, боюсь.
     – И как же ты сделаешь все, если у тебя флешки не будет?
     – А пусть тот, кто вам помогает, положит мне ее в ящик стола, я его нарочно не запру.
     – С чего ты решила, что мне кто-то помогает?
     – Ну, вы же о проекте знаете, а мы все подписку дали о неразглашении. И знаете, что мы материалы в сейф сдаем – это тоже только наши знают.
     – Хм, а ты не такая дура, какой кажешься, – остро взглянул на меня Эрик, и этот его взгляд мне не понравился, но я сохраняла перепуганный вид, и парень, вроде бы, успокоился.
     – Ладно, – буркнул он, – проверяй теперь каждое утро свой стол. В какой ящик положить?
     – Правый нижний. Я в нем держу чашку, другие мелочи, не имеющие отношения к работе, если он окажется незапертым, ни у кого это не вызовет подзрений.
     – А у вас что, и столы проверяют?
     – Конечно. Начальник охраны сам каждый вечер обходит все комнаты и следит, чтобы ящики столов были заперты.
     – Понятно, – протянул Эрик, – ладно, езжай, твой поезд подходит. И веди себя хорошо, а не то... – и он намекающе похлопал себя по левому боку.
    
     Несколько дней ящик оставался пустым, и я только молча удивлялась. Как и пообещал Эрик, ежедневно охранники обыскивали кого-нибудь из работников бюро, а столы теперь стала проверять целая комиссия из трех человек, видимо, поэтому старший Смайлз никак не мог подкинуть мне флешку.
     Тем временем, приблизился День Благодарения, и мы все были приглашены на корпоративную вечеринку.
     Почему-то я с утра была уверена, что именно на вечеринке что-нибудь произойдет, и моя интуиция, уже в который раз, меня не подвела.
    
     Я, практически, не пью спиртного, но было необходимо выглядеть пьяной, поэтому, подойдя к бару, я попросила у бармена черри-коблер и отдельно – порцию скотча. Бармен выдал мне напитки, а я, помявшись немного, смущенно попросила его об одном одолжении. Бармен удивился, но был готов помочь мне, и я поведала ему, что очень быстро пьянею, буквально, от пары глотков виски с ног валюсь, а ведь все будут сегодня много пить. Я здесь человек новый, не хочу выглядеть белой вороной, так не может ли он сказать, если кто-нибудь будет его спрашивать, с чего это я такая пьяная, что я дую, как лошадь, и что он подумывает, не перестать ли мне наливать.
     Бармен расхохотался и пообещал создать мне репутацию пьяницы, не умеющей расcчитать свои силы.
    
     Я удовлетворенно отошла от бара, спряталась за оконной портьерой, где прополоскала рот виски и малую толику этой гадости даже проглотила, а остаток использовала в качестве духов.
     Теперь от меня несло так, словно бы я выдула, по крайней мере, полбутылки скотча. Результат меня удовлетворил, я выбралась из своего убежища, набрала закусок, показавшихся мне наиболее безобидными, и села за столик с тарелкой и здоровенным бокалом коблера.
     Как ни странно, но коблер мне понравился, и я довольно быстро справилась с первой порцией. С первой, потому что за ней последовали вторая и третья, но опьяневшей я себя не чувствовала: все же в этом коктейле газировки было больше, чем спиртного.
     Однако я старательно демонстрировала все признаки опьянения: плясала в общей куче, когда музыканты играли что-то быстрое, подпевала ( ну, делала вид, какая разница – в общем гвалте все равно никто не слышал, пою я или только рот раззеваю), когда все пели хором, ходила неровной походкой и на реплики, обращенные ко мне, отвечала заплетающимся языком.
     Мне было необходимо, чтобы все поверили, будто я напилась – все и поверили.
     Даже душка начальник службы безопасности, НБ Смайлз поверил, хотя ему, по его должности, полагалось бы не быть столь легковерным.
    
     Во время медленных танцев я садилась за столик и тянула вишневый сок – бармен, заговорщически улыбаясь, оформлял мне его под коблер – или холодный чай с лимоном, мятой и медом, но уже из своих запасов: я принесла целый термос этого чая из дома и отдала термос на попечение все того же дружелюбного бармена.Он наливал мне его в стакан для виски, так что все заинтересованные лица могли ясно видеть: я пью, как лошадь.
     Накануне я полвечера убила на изготовление чая нужного колера, такого же, как у скотча. Хорошо, что в хозяйском баре нашлась бутылка этого зелья, послужившего мне моделью.
     Конча и Эва не интересовались, что это я химичу: они привыкли к моим странным, на их взгляд, кулинарным методам.
    
     Во время одного из таких танцев ко мне подошел НБ и остановился, глядя на меня с раздумьем. Я сидела с независимым видом, стараясь быстрее допить чай и отнести стакан бармену, пока Смайлз не понял, что я всех дурю.
    
     – Не слишком ли много вы пьете, мисс? – спросил он, когда я встала и, пошатнувшись, направилась к бару.
     – Это...бббыл пппослед-ний, – заикаясь, ответила ему я, отдавая бармену стакан и знаком показывая, что больше ничего не хочу.
     – Правильное решение, – заметил Смайлз и обратился к бармену, – этой юной леди больше не наливай, Терри, а то она еще, пожалуй, заболеет. Налей ей какой-нибудь хорошей минеральной воды, пусть алкоголь в ее крови немного разбавится. Выпейте, мисс, вам сразу станет лучше.
     – А мммне и тттак хх...хршо, – с вызовом ответила я ему. Было заметно, что он удивился моему внезапному нахальству.
     – Будет еще лучше, – он старался сохранить спокойный отеческий тон, который, как ему казалось, пристал начальнику, пекущемуся о здоровье подчиненного. – Не упрямьтесь, мисс, выпейте водички и больше не пейте ничего более крепкого, договорились?
     – Лллдно, – мотнула я головой, – угворили, я воду выпью. А вы меня за это пригласите потанцевать? – тут я опять покачнулась. Смайлз поддержал меня за локоть, зло оглянулся по сторонам и, взяв у Терри стакан с минералкой, повел меня к моему столику, крепко держа за руку выше локтя.
     – Сядь, – злым шепотом приказал он мне, поставив стакан на стол. Я плюхнулась на стул и стала озираться с видом полного и абсолютного обалдения. – Ты почему так набралась? Ты же в анкете написала, что не пьешь. Я за тобой весь вечер слежу – дула виски почище какого-нибудь мужика-забулдыги.
     – Пппнимаете, мистер Смайлз, ммня все считают рбенком, всерьез не хтят прнимать, а я же взрослая, что ж мне до ста лет в девочках хдить?!
     Смайлз расхохотался, как я видела, вполне искренне и сказал:
     – Да, мне правильно сказали, что ты – просто дура. Другие бабы от счастья визжали бы, если бы им их годы не давали, а эта напивается, чтобы доказать свой возраст! Дура. Ты понимаешь, какая ты дура?!
     – Дргие бббабббы....дргие бббабббы хтят считаться млоденькими в трдцать лет или еще бббльше. Я, ммможет, в трдцать лет тоже захчу девочкой кзаться, а щас – уввольте.
     – И уволим, если и дальше будешь напиваться.
     – Тттк прздник же, все пппьют!
     – Все – взрослые люди, сами знают, что им делать, а ты – сопля зеленая, ты еще ни фига не понимаешь в жизни, а уже туда же! Ты мне трезвая нужна, понимаешь ты это?!
     – Я вам нужна? – я быстренько сделала вид, что даже протрезвела от такого известия. – Но зачем, мистер Смайлз?
     – А сама не догадываешься?
     – Ннннет...
     – Ты на станции, пока поезда ждала, ни с кем не разговаривала?
     – Разговари...ой, а откуда вы знаете? – внешне все выглядело так, будто от страха весь хмель мгновенно выветрился из моей головы. Я съежилась и снова стала той серой мышкой, какую все привыкли видеть в рабочее время. Смайлз был удовлетворен.
     – То-то, – довольным голосом произнес он, – дошло наконец. На, возьми.
     И он, заслонив меня своей массивной фигурой от веселящихся сослуживцев, протянул мне уже знакомую флешку.
    
     – Ой-ой-ой, мистер Смайлз! – заверещала я довольно громко, – не давайте мне ее здесь, я боюсь. Вдруг кто-нибудь увидит! Вам ничего, а меня обязательно уволят, и что я тогда буду делать?! Мы же договорились, что вы ее ко мне в стол положите. Я все сделаю, как вы велите, но в мой стол вы ее сам положите – я такая неуклюжая, не сумею его незаметно туда отнести.
     – Да все пьяные, на тебя и не смотрит никто! – рявкнул он. – И не визжи, хочешь, чтобы кто-нибудь услыхал?!
     – Ага, визжать нельзя – услышат, а нести флешку просто в руке можно, потому что все пьяные и на меня никто не смотрит!
     В этот момент, словно кто-то свыше решил мне помочь, к нам подошел молодой программист Ал Боровски и спросил Смайлза:
    
     -Мистер Смайлз, вы не будете возражать, если я приглашу эту девушку потанцевать? Или вы сам намереваетесь сделать это?
     – Не намереваюсь, – буркнул Смайлз, – приглашайте.
    
     И он решительным шагом направился к двери, ведущей из зала в коридор.
     Мы потанцевали с Алом, поболтали о студенческих годах, о впечатлениях от бюро ( Ал начал здесь работать всего за пару месяцев до меня, и мы с ним были самыми молодыми работниками) и сели за столик. Ал хотел угостить меня выпивкой, но я сказала, что, кажется, выпила сегодня норму, предназначавшуюся мне на всю жизнь, он ответил, что чувствует себя так же, и мы просто сидели за столиком и разговаривали о том и о сем.
    
     Я, незаметно для Ала, наблюдала за дверью и не пропустила момента, когда Смайлз вернулся в зал. Он поймал мой взгляд и кивнул. Я прикрыла глаза, и больше мы с ним в тот вечер не обращали друг на друга внимания.
    
     Я не позволила Алу провожать себя, поймала такси и уехала одна, это видели все сослуживцы и Смайлз в том числе.
     Одного они не видели – как я отпустила такси через два квартала от бюро, пересела на другое, которое сменила еще раз и уже на этом доехала до интернет-кафе.
     Там я пробыла недолго, только отправила короткое письмо, после чего с чувством выполненного долга уехала домой.
    
     В понедельник утром охранники на входе обыскивали уже всех работников бюро, включая уборщиков. Этот обыск произвел на народ гнетущее впечатление, и я эмоции вполне понимала: каково это – вернувшись на службу после праздничных застолий, после общей вечеринки, на которой все запросто выпивали и болтали с начальством, вдруг осознать, что начальство это тебе вовсе не друг, товарищ и брат, что у него есть против тебя камень, в виде недоверия, за пазухой и что оно считает тебя бесчестным человеком. Вором.
     Люди не хотели ощущать себя ворами, поэтому настроение у всех было подавленное, работали все молча и остервенело.
    
     Еще одна сенсация произошла перед перерывом: комиссия, которая в конце дня проверяла замки столов, шкафов и сейфов, стала вдруг ходить по комнатам и проверять содержимое этих самых столов и шкафов. Люди не могли понять, что именно ищет эта комиссия, и от этого нервничали еще сильнее.
    
     Нашу комнату комиссия тоже не обошла стороной. Дополнительным сюрпризом было участие в ней главного дизайнера.
     Он был очень занятым человеком, участие его в этом доморощенном детективе всех совершенно сбило с толку: у него зачастую не было времени на какие-то серьезные и важные для работы дела, а тут вдруг он не пожалел времени на игру в индейцев и ковбоев!
    
     Народ бросил работу и во все глаза смотрел, как комиссия методично обыскивает столы, выдвигает ящики, роется в бумагах, канцелярских принадлежностях, личных вещах. Кто-то попытался вякнуть что-то насчет полиции и ордера на обыск, но смельчака ледяным тоном спросили, когда он хочет получить письмо об увольнении – сейчас же или после обеда – и протестант увял.
    
     Я понимала, что приближается кульминационный момент. Собственно, я была готова к нему с того момента, как после вечеринки отправила письмо, но нужно было держать роль, поэтому я сжалась в своем кресле, опустила голову и следила за комиссией затравленными глазами: серая мышка, которую недавно приняли на работу, боялась потерять место.
    
     Наконец, они подошли к моему столу и попросили меня отойти.
     Я отъехала вместе с креслом, закусила губу и, вытянув шею, стала напряженно вглядываться в их действия.
     Они осмотрели ящик за ящиком, все перерыли, ничего не нашли и, наконец, открыли нижний ящик.
    
     – Боже правый! – произнес главный дизайнер. – Мисс, постарайтесь объяснить, почему в ящике вашего стола лежит флешка!
     – Каккк-кая флешка? – заикание получилось у меня так, что можно было хоть сейчас идти наниматься в Голливуд на главные роли.
     – Вот этот, несчастная! – Смайлз вынул из ящика и показал всем флешку, которую он пытался всучить мне на вечеринке.
     – Нннеее знааааю! – проблеяла я, подпустив в голос слезу. – Я ее впервые вижу. – и тут же добавила, – может быть, это та, на которую я должна сегодняшнюю работу скачать? Их уже приносили, но я выходила...
     – Это другая. Наша студия использует другую модель, вы же знаете! – отрубил Смайлз, продолжая держать флешку в руках. Идиот был без перчаток! – И вы прекрасно знаете, что, на период работы с новым заказом, запрещено приносить в офис любые флешки.
     – А в договоре, который я подписала, такого пункта не было, вы его позже ввели, – прорыдала я, – я эту штуку не приносила, не знаю, как она ко мне попала....
     – Хватит! – рявкнул Смайлз. – Вы уволены!
     – Подождите, Смайлз, – вмешался главный дизайнер, – в ваши полномочия не входит увольнение сотрудников.
     – Тогда я вызываю полицию.
     – Ага, – вмешалась я, – и пусть полиция проверит отпечатки пальцев на этой штуке. Моих она не найдет. Я хоть сейчас готова дать свои отпечатки и пройти проверку на детекторе лжи. Кто-то на мое место позарился – вот и подложил мне эту штуку.
    
     При моем упоминании отпечатков пальцев, Смайлз посерел и застыл. Он продолжал держать флешку в руках, но потом попытался сунуть ее назад в ящик, однако, главный дизайнер вынул из кармана пластиковый пакет и сказал:
     – Положите его сюда, пожалуйста.
     Смайлз с выражением тупого недоумения выполнил его просьбу.
     – А вот теперь вызовите полицию, пожалуйста, – велел ему главный дизайнер и протянул телефонную трубку.
    
     В полиции меня продержали чуть не весь день и, освободившись, я на работу уже не пошла. Перед следователями я держалась той же линии поведения, что и на работе: серая, хоть и не без таланта и некой доли ума, мышка ни фига не знает, боится потерять место да еще по обвинению в краже коммерческой тайны, ничего не знает, ничего не понимает, готова сотрудничать со следствием, только следствию от нее пользы никакой.
     Я с готовностью позволила снять отпечатки пальцев и прошла детектор лжи без сучка и задоринки, так что утомленные моей бесполезностью следователи отпустили меня с богом.
    
     А вот Смайлзу пришлось задержаться.
     Во-первых, оказалось, что на флешке нет ничьих отпечатков пальцев, кроме его. Он объяснил это тем, что именно он достал флешку из моего стола.
    
     – Хорошо, – сказали ему, – но где же тогда отпечатки того, кто ее в стол положил и кто скачал на нее информацию?
     – Какккую информммаццию? – наступила его очередь заикаться.
     – Обыкновенную, текущую. Те эскизы, которые девушка успела сделать до обнаружения флешки, – ответили ему, – кстати, камеры наблюдения показали нам, что во время вечеринки вы заходили в комнату, где эта флешка была найдена. Что вы там делали?
     – Я не помню, мы все тогда сильно выпили...Может быть, я вышел в туалет, и мне что-нибудь показалось, шум, может быть – я пошел проверить...
     – Допустим. Но зачем вы скачали все это? – и ему прокрутили на мониторе содержимое флешки: чертежи, наброски, эскизы, черновики текстов – и так далее, весь наш, как это должно было ему показаться, проект.
    
     Смайлз клюнул. Он ведь в нашем деле ни черта не понимал, поэтому сразу поверил, будто это файлы именно нашего секретного проекта. Ему и в голову не могло прийти, что-то другое. Да ему, вообще, ничего путного никогда в голову прийти не могло. Ни путного, ни умного. Чтобы в голову пришло что-то умное, мозги нужно иметь, а этим достоянием Смайлз похвастаться не мог.
     Словом, как он ни бился, ни отрицал своей причастности к краже информации, отбиться ему не удалось, и адвокат не помог.
    
     Конечно же, фирма его немедленно уволила, и Смайлз провел не самое приятное в жизни время, ожидая, когда родня соберет деньги для уплаты залога.
     Я понимала, что развитие событий не добавило ему добрых чувств ко мне, и стала готовиться к длительной обороне, которую я не имела права проиграть: на кону была моя жизнь, а она мне почему-то очень нравилась, и мне не хотелось бы расстаться с ней раньше времени.
    
     Смайлз решил давить на меня, потому что я была самым молодым сотрудником бюро, проработала всего ничего, и меня – думал он – было бы легче всего и запугать, и уволить после выполнения его плана.
     Теперь же, когда план провалился, а Эрик узнал, что у меня нет близких, братьям представлялось, что меня будет легко убрать, лишив тем самым следствие единственного свидетеля.
    
     Я была в опасности, и мне следовало как можно быстрее выстроить бастионы и равелины, воздвигнуть стены, за которыми я смогу спрятаться, и вырыть рвы и ямы, в которые должны попасть мои противники и из которых они не смогут выбраться никогда.
     Я представила себе количество предстоящей работы, и меня слегка затошнило: одной мне будет нелегко, а помощи просить не у кого.
    
     Эрик, как всегда подошел ко мне не с той стороны, откуда я его ждала. Эта его способность – появляться бесшумно и не известно откуда – весьма меня смущала: парень-спецназовец знает такие приемы поведения, какие мне и не снились, в этом я ему не конкурент. Мне придется убрать его со своей дороги, не допуская физического контакта, на расстоянии, а я еще не придумала, как сделаю это.
    
     Подготовилась я к встрече с ним основательно: по дороге на станцию зашла в маленькую пиццерию и попросила немного нарезанного лука. Официантка удивилась, но я объяснила ей, что у меня свидание с парнем, которого я терпеть не могу, но который нравится моим родителям. Поэтому я решила наесться и нанюхаться лука, чтобы вызвать у него отвращение.
     Девушка расхохоталась и вынесла мне в пакетике большую крупно нарезанную луковицу.
     В станционном туалете я минут десять нюхала эту луковицу, пока не увидела в зеркале зареванную физиономию с распухшим носом и красными глазами.
     Пакет с луком полетел в мусор, я тщательно вымыла руки, лицо протерла лосьоном и даже слегка надушилась – никто бы не мог доказать теперь, что я в ближайшие три недели прикасалась к луку.
    
     Увидев мое распухшее лицо, Эрик встревожился – видимо, он еще не знал о случившемся.
     Я, всхлипывая, трясясь и заикаясь, рассказала ему о результатах работы комиссии, которую старший Смайлз сам и придумал себе на голову.
     Эрик слушал меня мрачно и ни разу не перебил, чтобы обозвать безмозглой курицей.
     Когда я закончила свою скорбную повесть, он молча показал мне свой пистолет и так же молча исчез в толпе, а я поехала домой – думать и изобретать.
    
     В моей комнате уже висели новые шторы, которые я тщательно задернула, и пошла снимать допрос с Кончи и Эвы, не приходил ли кто посторонний. Они обе покорно отчитались передо мной, а я им посоветовала на время прекратить знакомиться с новыми людьми. Эва пыталась возражать, но я успокоила ее, сказав, что мера эта временная, что нужно проверить, действительно ли монтер приходил в наш дом и что я сниму запрет, как только выясню все об эмблеме на его комбинезоне и машине.
    
     Уйдя к себе, я занялась составлением плана побега от братьев Смайлз. Конечно, проще всего было бы убить их обоих, но моя подготовка в боевых искусствах, явно, отставала от их, а действовать нужно было наверняка, и это означало, что моему мозгу придется работать сверхурочно и с полной нагрузкой.
    
     Я плюхнулась на кровать и стала прокручивать имеющуюся у меня информацию и классифицировать ее.
     Пока получалось, что я в выигрыше: братья не знали о моей осведомленности в их жизни, не подозревали о моих конспиративных способностях, считали трусливой дурой – словом, недооценивали меня, крайне выгодная ситуация.
     Я же знала о них очень многое и понимала, что они, хоть и уступают мне интеллектуально, сильнее физически, а может быть, и хитрее.
     Я действую исходя из логики, но хитрость логике неподвластна, это что-то на уровне чувств, хитрый человек действует инстинктивно – тут моя логика могла меня подвести.
     Но я дала себе обещание переживать трудности по мере их поступления, а пока нужно было выяснить, что означает пирамида, расколотая молнией, следовательно, нужно было ехать в интернет-кафе.
     Что я и сделала, когда Эва и Конча разошлись по своим комнатам.
    
     Из кафе я вышла уже через час: найти фирму с эмблемой пирамиды оказалось совсем не трудно, трудно было другое – понять, какое отношение Смайлзы имеют к заводику, производящему небьющееся стекло.
     В списках сотрудников этого завода не значился ни один Смайлз, и ни один из работников завода не встречался на фотографиях в альбомах братьев.
     Некоторые работники завода тоже имели виртуальные альбомы и даже личные странички в Интернете, а кое-кто наведывался на различные форумы – нигде мне не удалось обнаружить их связей со Смайлзами.
     Я была ошарашена, мне нужно было хорошенько обдумать результаты своего поиска – вернее их отсутствие, – и я зашла в бар, где привела в замешательство бармена, заказав у него чай с лимоном.
     Сидя в углу бара над чашкой с остывающим чаем, я прокручивала все имеющиеся у меня сведения, но никак не могла составить из них стройную картину.
     Все было логично и понятно, пока дело не доходило до «монтера», проверявшего проводку в доме.
     Мне уже было понятно, что это был никакой не монтер, но кто же это был?! Почему завод, не имеющий никакого отношения к энергоснабжению города, оказался замешан в странную проверку?
     Я раз за разом спотыкалась об этот вопрос, чувствовала, что ответ находится где-то рядом, на поверхности, но никак не могла его увидеть среди хаоса деталей, громоздившихся в моем мозгу.
    
     Бар пустовал, бармен не был обременен работой и с любопытством посматривал на меня, что мне крайне не нравилось: еще не хватало, чтобы он меня запомнил, поэтому я залпом выпила уже совсем остывший чай и вышла на улицу.
     Я медленно брела по пустому ночному городу, еще не представляя себе, что буду делать в ближайшие две минуты, как вдруг меня осенила одна идея, и я, поймав такси, поехала на другой конец города, где было еще одно ночное интернет-кафе и где я надеялась убедиться в верности этой идеи.
    
     Список угнанных автомобилей, находившихся в розыске, весьма меня впечатлил, но, на мою удачу, он был составлен с учетом даты угона, так что я нашла нужный мне день и стала вчитываться в описания машин.
     Что ж, в будущем нужно держать себя в руках и не впадать в отчаяние раньше времени: я зря нервничала, моя идея оказалась верна.
     Фирма «Стеклянная пирамида» объявила об угоне фургона с эмблемой и логотипом ее завода. Фургон был угнан в 9-30 утра во вторник и найден в среду в 13-00 сержантом … дальнейшая информация меня не интересовала.
     Я узнала все, что мне было нужно и могла отправляться спать.
    
     Опасаясь, что Эрику может взбрести в голову ждать меня на станции утром, я решила переночевать в своей квартире, тем более, что до нее мне было ближе добираться, чем до виллы в пригороде.
     Я лежала в темноте и тишине и думала о своей жизни. Странно она складывалась, с самого моего дества странно.
     Ну, почему мои родители должны были погибнуть?! Кому от этого была хоть малейшая польза? Зачем тому, что люди называют провидением, понадобилось, чтобы я стала сиротой? В чем был сакральный смысл моей депрессии, из которой я не могла выйти целый год, да, думаю, и до сих пор не вышла по-настоящему: ведь трудно считать меня нормальным человеком – это, вот, Эва нормальная девка, и получится из нее нормальная баба, а что ждет меня?
     Ну, стану я знаменитым дизайнером, весь мир меня будет знать, денег заработаю кучу – и что?
     Что я со всем этим буду делать, если мне никто не нужен?
     Вернее, нужен, еще как нужен, но как этого нужного найти, если я никому не верю, если первое мое побуждение при знакомстве с новым человеком – это проверка его через полицейский сервер!
     Кстати, нужно будет проверить этого Ала Боровски...я как-то на него не обращала внимания...вроде бы, ничего...завтра проверю.
     Это было последнее, что я успела подумать прежде, чем уснула.
    
     Следующий день не стал самым приятным днем в моей жизни.
     Проснувшись утром, я поняла, что совсем не о том думала всю ночь. Чего это я разнюнилась! Не о своей горькой судьбе следовало мне печалиться, а напрячь мозги и осознать все, что связано с проклятой флешкой, которую НБ, теперь уже бывший, вынул из моего стола.
     Что это была за флешка?
     Утром я ее в ящике не видела. Помнится, я еще удивилась: ведь она должна была там лежать с самой вечеринки, но потом начальник группы спросил меня, готовы ли эскизы, мы стали с ним обсуждать сделанное мной, и я полностью переключилась на работу.
     О флешке я вспомнила, только увидев ее в руках НБ, и тут же вспомнила, что утром ее в ящике не было, удивилась еще раз...потом полиция...а что за файлы были на нее записаны? Это не наш проект. Что-то похожее, что могло бы сойти за наш проект для непосвященного человека, но не для меня.
     А почему я в полиции не сказала, что это не наш проект? Ладно, чего перед собой кривляться! Хотела Смайлзу небольшую подлянку устроить. Маленькая месть. Пусть немного попсихует, ему полезно. В его увольнении моей вины нет, а взять реванш я имела полное право.
     Но все равно не понятно, кто и когда подложил в стол эту флешку и кто что-то на нее скачал.
     Смайлз был по-настоящему ошарашен, когда увидел, что на ней записано: он прекрасно понимал, что я не должна была успеть сделать это...или не понимал?
     В любом случае, сам он ничего скачать не мог: у него не было доступа к компьютеру, и в нашей комнате он появился только вместе с комиссией. Да и компьютеры все запаролены, а пароль он и сам не знает – его выдает счетчик случайных чисел. Нет, Смайлз ни при чем.
     Тут меня прошиб холодный пот, и сидящая рядом со мной женщина ( я поехала на работу в автобусе) участливо спросила, как я себя чувствую. Поблагодарив ее, я глотнула воды из бутылки, которую всегда ношу с собой, отерла пот со лба, но легче мне не стало: я поняла, что в деле есть кто-то еще, кроме Смайлзов, и что, может быть, все мои умозаключения об их роли в этой афере не верны, что мой план избавления от братьев, по этой причине, никуда не годится, а из этого следует, что я понятия не имею, как мне быть дальше.
    
     День оказался не лучше отрезвляющего утра. Собираясь пойти на обед, я в окно случайно увидела, что перед зданием бюро ошивается Эрик.
     Этого мне только и не хватало!
     Хорошо, что я не поехала на виллу, а осталась в городе. Но что мне было делать сейчас?!
     Обычно я беру еду из дома и в хорошую погоду съедаю ее в сквере напротив бюро, а в плохую – за своим столом.
     Но сегодня у меня ничего с собой не было, я собиралась пойти в ближайший ланчонет, съесть там омлет и выпить томатный сок, но нечего было и думать выйти из бюро прямо в лапы этого идиота.
     Кажется, я начинала понимать, что ощущает лиса, загнанная охотниками, и мне эти ощущения совсем не понравились.
     Тут меня окликнула Триша, хорошенькая мулатка из архива. Мы с нею не то чтобы дружили – я, кажется, лишена этой способности – дружить, – но она ко мне питала явное расположение, и мы иногда вместе грелись на солнышке в сквере, а в дождь она приходила ко мне в отдел, чтобы рассказать, как очередной ее поклонник водил ее в кино или на дискотеку и как ее мать говорила ей угрожающим голосом, что она допрыгается.
    
     Я, конечно, свинья неблагодарная, но я, кажется, впервые за наше знакомство проявила признаки радости при ее появлении.
     – О, Триш, – сказала я умирающим голосом, – только ты можешь меня спасти!
     – А что такое? – любопытство просто сочилось из нее.
     – Видишь того парня?
     – Хм. Ничего особенного.
     – Вот именно! А воображает о себе...
     – Что, отшить не можешь?
     – Никак. Считает себя таким неотразимчиком, что тошно становится.
     – Знаю я эту породу. Проще отдаться, чем объяснить, что не хочешь.
     – Да не хочу я ему отдаваться!
     – Ясно, что не хочешь, не хватало еще на такую мелкоту размениваться! – ай, да Триша! Я и не подозревала в ней снобизма. – Так что я должна сделать?
     – Ничего особенного. Ты обедать идешь?
     – Да.
     – Принеси мне сэндвич с яичницей и томатный сок, хорошо?
     – Всего-то?
     – А ты чего ожидала?
     – Ну, не знаю...может быть, сыграть роль, отвлечь его от входа, чтобы ты могла проскочить, или запугать его чем-нибудь.
     – Триша, – я заговорила очень серьезным голосом, – не вздумай к нему приближаться – он опасен. Он с пистолетом среди бела дня ходит, представляешь?! Настоящий маньяк.
     – Почему же ты его в полицию не сдашь?
     – Потому что он хитрый маньяк. Он еще ничего не сделал, чтобы я могла звать полицейского, только болтает и показывает пистолет.
     – Так за ношение оружия...
     – А если у него есть разрешение? Слова к протоколу не прицепишь – их никто не слыхал, свидетелей нет. Я не смогу ничего доказать.
     – Вот гад! И что, ты теперь всю жизнь будешь прятаться?
     – Еще чего! Я его отошью, просто сегодня я никак не ожидала, что он сюда припрется. Я даже не знала, что ему известно, где я работаю.
     – Так он еще и следит за тобой! – возмутилась Триша, – Это уже внедрение в частную жизнь, подай жалобу в полицию.
     – Улик нет, я же тебе объяснила.
     – Так его и растак! – выругалась вдруг Триша, – эти мужики уже до того обнаглели, что пора бы их всех к ногтю! Ладно, подруга, не печалься, мы что-нибудь придумаем, а еду я тебе принесу.
    
     Я не знала, правильно ли сдалала, рассказав Трише об Эрике, но мне необходим был помощник – ведь после работы я буду вынуждена выйти из здания, а как мне это сделать, если Эрик будет стеречь до вечера?
     Выход нашелся сам собой.
     Для проверки одной идеи мне понадобились рабочие материалы старого проекта, и я спустилась за ними в архив.
     Окна архива выходили в боковую уличку, в одно из них, прямо напротив ворот двора, располагавшегося позади бюро, я с удивлением увидела автобусную остановку.
     План ухода родился мгновенно, осталось дождаться конца рабочего дня, чтобы осуществить его.
     Фойе конторы было полно людей, что помогло мне незаметно отбить электронный пропуск и проскользнуть к двери черного хода, через которую я вышла во двор и быстрым шагом направилась к воротам.
     Они еще не были заперты, я осторожно выглянула из них, убедилась, что Эрика не видно, и стала ждать, когда появится автобус.
     Ждать мне пришлось недолго, автобус подошел к остановке, я пулей вылетела из ворот и через десять секунд уже сидела в глубине салона.
     Когда автобус заворачивал за угол, я могла насладиться зрелищем Эрика, пристально высматривавшего меня среди выходивших из здания людей. На автобус он даже не оглянулся, видимо, ему и в голову не пришло, что я могу выйти с другой стороны и уехать домой не на поезде, а как-нибудь иначе.
     Конечно, не стоило сбрасывать со счетов вероятность, что ворота и автобусная остановка будут им обнаружены, однако нужно было держать данное самой себе обещание решать проблемы по мере их поступления, поэтому до поры до времени отбросила все мысли об этой возможности.
    
     Утром я проснулась в плохом настроении. На виллу я вчера опять не поехала, позвонила только, чтобы Эва и Конча не волновались, пришла в свою квартирку и сразу же завалилась спать: я почему-то чувствовала себя совершенно вымотанной.
     Но у меня не было права на отдых. Какой-то неведомый зверь шел по моему следу, а я не только не знала, кто он и что ему нужно, но даже не представляла, как подступиться к его обнаружению – такое случилось со мной впервые за всю мою практику.
     И какая-то еще заноза сидела в мозгу, мешая сосредоточиться. Я что-то увидела или услыхала...или почувствовала, но не зафиксировала на этом «что-то» внимания, и оно утонуло в недрах сознания, оставив на поверхности постепенно затягивающийся след, какой остается на взбитых сливках или яичных белках.
     Почему-то мне казалось, что, поймав эту занозу, я пойму, как мне действовать дальше, но она не ловилась, след мог в любую минуту затянуться окончательно и бесповортно, за дверью квартиры меня ждала полная неизвестность, да и сама эта квартира могла быть уже расшифрована – кем? Я не знала, и поэтому опасность, явно, подстерегавшая меня, казалась больше, чем она, возможно, была на самом деле.
     С другой стороны, я могла по неведению преуменьшать ее, а на деле меня ждало нечто ужасное, но как узнать, что именно?!
     И все же мне нужно было открыть дверь, выйти наружу и, собрав все мужество, пойти на работу, хотя, не исключено, что именно там я становилась более уязвимой, чем в каком-нибудь другом месте. Но я нутром чуяла, что только там я смогу понять, кто охотится на меня и по какой причине, так что выбора у меня не было, и я обреченно побрела к остановке автобуса.
    
     Автобус я покинула за квартал от бюро, обошла квартал по периметру и опять воспользовалась воротами. Охранника почему-то не было на месте, так что никто не видел, как я, стараясь не попасть под всевидящее око камеры наблюдения, проскользнула вдоль стены к черному ходу. Непроснувшаяся толпа в вестибюле нисколько не интересовалась, кто и откуда проник в здание, я благополучно отметила свой пропуск и за две минуты до начала рабочего дня уже сидела за своим столом.
    
     Как всегда, работа отодвинула на задний план все тревоги и до обеда я была настолько поглощена только своими эскизами, что даже вздрогнула, услыхав над собой голос Триши, спрашивавшей меня, что принести из кафе: она уже успела выглянуть в окно и засекла Эрика, сидевшего на бордюре клумбы со стаканом кофе в руке.
    
     – Вот ведь урод! – возмущалась Триша. – Он еще утром тут торчал, как это он тебя пропустил?! Позвони в полицию, анонимно позвони, скажи, что какой-то подзрительный тип торчит, с непонятными намерениями, перед зданием бюро.
     – Ну, Триша, ну какая анонимность?! Они же сразу вычислят, откуда звонили.
     – Да, это я не подумала. Хорошо. Я из автомата позвоню. Сиди спокойно, подруга, поесть я тебе принесу.
     И Триша упорхнула, а я воспользовалась тишиной и одиночеством – погода была хорошая, почти все сотрудники пошли греться на солнышке, я осталась в комнате одна – и попыталась ответить самой себе на накопившиеся вопросы.
     Их было не так уж и много, зато они могли сделать честь самому Ниро Вулфу или даже Шерлоку Холмсу.
    
     Кто забрал флешку из моего стола, а потом положил ее на место – уже с записью?
     Где проделавший это взял материал для записи?
     Почему Смайлз не знал, что флешка уже заполнена?
     История с флешкой не попадает в мою трактовку событий. Что же происходит на самом деле? Охотятся за мной или нет? И если да, то кто и почему?
     И при чем тогда во всей этой истории Смайлзы?!
    
     Я уже поняла, что дело не в моих клиентах. Мои клиенты – люди простые: сбежать от алиментов, стибрить из дома фамильную вазу с целью ее продажи ради дозы, угнать машину, чтобы покататься и бросить ее в ста милях от города, и прочие мелкие делишки, ничего фатального. И в случае недовольства моими действиями, самое худшее, что могло произойти – это мне не заплатили бы за работу. Опять-таки, очень по-житейски и очень просто.
    
     Но вокруг меня шла какая-то игра. Причем, она была так скрыта от меня, что я ощущала лишь странные флуктуации эфира, слишком слабые и быстрые, чтобы уловить их и понять цель, содержание и правила этой игры – куда до таких сложностей моим адюльтерщикам и мелким воришкам!
    
     В происходящем со мной было слишком много неизвестных, определить которые можно было только методом приближенных вычислений, подбираясь постепенно к точному значению каждого. Мне следовало разработать новый метод ведения расследования, для чего, в первую очередь, следовало успокоиться, вспомнить, что я не просто профи, я – талант. А вспомнив об этом, снова обрести уверенность в себе.
     К моменту, когда Триша принесла мне коробку салата, добрый кусок запеченной форели и чай каркаде, я уже почти вспомнила, кем являюсь на самом деле.
     Но сразу начать есть мне не удалось: Триша вытащила меня за руку в холл и широким жестом предъявила мне чудное зрелище в окне: Эрик, взъерошенный и злой, препирался с двумя полицейскими.
    
     – Я им сказала, что брат человека, уволенного два дня назад, второй день торчит перед бюро, и я боюсь, что с недобрыми намерениями, – сообщила мне Триша, заставив еще раз подивиться ее скрытым способностям.
     – Ну, ты молодец! – вполне искренне воскликнула я, и тут за нашими спинами раздался голос:
     – Что это вы там рассматриваете, красавицы? – это был Ал Боровски.
     – А, – легкомысленным тоном ответила ему Триша, – это ее поклонник. Преследует ее, как репей прицепился.
     – По-моему, это полиция к нему, как репей прицепилась, – усмехнулся Ал, но я успела заметить, как в первый момент взгляд его стал напряженным, и мне показалось, что я второй раз вижу у него этот взгляд.
     – Конечно, прицепилась, раз я им о нем наябедничала, – хихикнула Триша.
     – Господи, за что?! – Ал был само обаяние, но я уже поняла, что он играет, хорошо играет, быстро сгруппировался, только вот не понятно, зачем ему понадобилось группироваться, что его выбило из колеи, когда он бросил первый взгляд в окно на Эрика. Что он там увидел такого? Это следовало обдумать.
     – Так достал ее! Она чуть ли не по крышам от него вчера уходила, – Триша все не могла уняться.
     – Брось, Триш, – сказала я, – никакой он не поклонник. Пристал на улице, я его отшила, он за мной пошел, глупости всякие болтал. Я не умею отбиваться от таких уличных нахалов – пришлось вчера через боковые ворота уходить, домой на каком-то не своем автобусе ехать, кучу пересадок делать. Я трусиха, всегда ею была, – обратилась я к Алу, внимательно следя за его реакцией. Он слушал меня очень внимательно, можно было сказать, что он превратился в одно большое ухо, а ведь я ничего такого ему не рассказывала. В чем же дело?
     – А вообще, – сказала я, махнув рукой, – у меня обед стынет, так что, Ал, ты меня извини. Триша, сколько я тебе должна?
    
     Триша умотала в свой архив – ей должен был позвонить очередной приятель – а я ела и думала об Але Боровски. И чем больше я о нем думала, тем яснее мне становилось, что он и есть та самая заноза, которую я никак не могла поймать утром. Вернее, его взгляд, который он бросил на Эрика. Я уже говорила, что он показался мне знакомым, но когда я могла видеть его раньше? Ну, разговаривали мы с Алом на корпоративе, ну, здоровались, встречаясь в коридоре или когда он приходил в нашу комнату, а приходил он часто. Я не слишком обращала внимание на его взгляды...как мне казалось. Или обращала?
     Хорошо, что перерыв закончился, и пришлось снова браться за работу: это означало, что навязчивое желание вспомнить забытое, придется отодвинуть до конца дня, а это, в свою очередь означало, что память, освободится от насилия, и забытое всплывет само собой. Я, было, подумала, как что оно всплывет, но не дала себе додумать эту непристойную мысль, хотя, не исключала, что воспоминание может оказаться, именно, дерьмом.
     Как ни строй из себя воспитанную леди, но жизнь есть жизнь, и в ней столько дерьма, что и леди, бывает, в него вляпываются.
     А я не была леди. Мне даже в голову не приходило ею стать – при моих-то занятиях и интересах!
     Так что уж кто-кто, а я вполне могла вспомнить нечто очень дерьмовое, не осознанное мною в момент, когда я его услыхала или увидела.
     Тут начальник меня спросил, почему я сижу, уставившись в окно вместо монитора, я очнулась, и до конца рабочего дня уже больше ни о чем, кроме работы, не думала.
    
     Все же, по-видимому, я начала приходить в себя, потому что, выйдя вечером из нашей комнаты, отправилась в архив.
     Триша еще не ушла, наводила красоту перед свиданием. Говорить она не могла, потому что как раз в этот момент красила губы, но я не для разговоров с ней пришла сюда. Меня интересовало окно. И не зря: на остановке автобуса стоял Эрик. Он безостановочно жевал резинку, я видела, как ходили его челюсти, и по их движениям ясно угадывалась степерь его злости.
    
     Я почти не удивилась, увидев его на остановке. Я знала, что он будет ждать меня здесь, я знала теперь, кто именно его надоумил прийти сюда, и знала, что поймала занозу, почти утонувшую в памяти.
     Одного я не знала: как выйти из здания.
    
     Триша завершила боевой раскрас, собрала косметику в сумочку и подошла ко мне.
    
     – Ты подумай! – ахнула она, увидев Эрика. – Это что же делается, господа?! Мэм, а он всерьез на вас запал, судя по всему. Только кто же это его надоумил про боковые ворота? – тут она что-то поняла ( очень, очень неглупая девчонка, она нравилась мне все больше), остро глянула на меня и сказала почти безразличным тоном: – Брось, это не проблема, я тебя выведу, пошли.
     И мы пошли.
     Мы спустились по лестнице еще на два марша, Триша с трудом открыла ужасно скрипевшую дверь, за которой я увидела слабо освещенный коридор.
    
     – Что это? – спросила я.
     – А подземный ход, – спокойно ответила Триша, – наш хозяин это здание у кого-то перекупил, тут какой-то другой бизнес был. Людям из офиса нужно было постоянно ходить в складские помещения – видела, в дальнем конце двора такие сараи длинные? Вот это они и есть. Ну, чтобы в плохую погоду персонал не мок и не мерз, был сделан этот коридор. А хозяин, возьми, да и помри! Наследники и продали все нашему.
     – А зачем нам склады?
     – А низачем. Он их сдал в аренду какому-то гаражу, в них всякие бульдозеры и погрузчики теперь стоят. Да неужели ты всего этого не знаешь?!
     – Триша, я ведь работаю здесь меньше двух месяцев, работы все время выше головы, откуда я могла узнать такие подробности?
     – С народом общаться нужно, – наставительно сказала Триша, – а то ты вечно одна и одна. Так ведь и заболеть можно.
     В чем-то она была права, и я только виновато вздохнула, Триша посмотрела на меня сочувственно, но добавить ничего не успела: коридор закончился, мы поднялись по лестнице и оказались внутри довольно вместительного ангара, заставленного разными строительными машинами. Пахло соляркой, бензином и еще чем-то неуловимо техническим.
     Судя по всему, мужики, вылезавшие из кабин своих монстров, Тришу знали. Они улыбались ей, приветственно махали руками, подмигивали.
    
     – Ты с ними знакома? – спросила я.
     – А то! Я частенько этой «подземной железной дорогой» пользуюсь.
     – Зачем?
     – Ну ты даешь! Жизнь коротка, рабочий день длинный, времени на жизнь не остается совсем. В парикмахерскую надо? На распродажу успеть, к зубному врачу, к гинекологу – да мало ли еще куда?! Ну, вот я и сбегаю иногда, свои делишки провернуть. А ты когда все это делаешь?
     – Ну, не знаю...что-то после работы, что-то в выходные.
     – Выходные разве для дел существуют?! В выходные развлекаться нужно, отрываться по полной, а то ведь следующую неделю не продержаться.
     – Да нет, ничего, я держусь.
     – Ну, понятно, ты же творческой работой занята, это совсем другое. А меня иногда посреди дня такая тоска берет – завыла бы. На что жизнь уходит! Ведь зарабатываю гроши, еле-еле концы с концами свожу – ради чего, а?
    
     Говоря все это, Триша привычно лавировала между грудами крашеного еще не остывшего металла, ведя меня к воротам ангара. Я не успела ей ответить: выйдя из ангара, я машинально посмотрела налево и увидела, что Эрик нерешительно озираясь входит в боковые ворота.
     Я отпрянула назад, Триша посмотрела по направлению моего взгляда и тоже сделала шаг внутрь ангара.
     Ворота, через которые мы собирались выйти, были радушно распахнуты справа от ангара, всего-то метрах в десяти, но они полностью просматривались с того места, где стоял Эрик, и пробраться к ним незамеченными не представлялось возможным. Мы стояли, не зная, что предпринять, растерянные и удрученные.
    
     Но тут, на нашу удачу, к ангару подъехал здоровенный погрузчик, полностью загородив собой вид на ворота. У нас с Тришей было всего пара секунд на то, чтобы добежать до них, но нам их хватило.
     Мы выскочили из ворот и рванули влево, стараясь оказаться подальше от опасной территории. Пробежав метров сто, мы почувствовали себя в относительной безопасности и уже решили попрощаться, как вдруг рядом с нами остановилась «Мазда», из нее выглянул удивленный Ал и сказал:
    
     – Привет, девочки. Что это вы тут делаете?
    
     Думаю, жена Лота, обратившись в соляной столб, по сравнению с нами, выглядела, как танцовщица у шеста – настолько мы были ошарашены его внезапным появлением.
    
     Правда, Ал тоже выглядел ошеломленным, но, с другой стороны, разве мы живем не в свободной стране?! Разве две, не слишком юные, но достаточно молодые дамы, не отягощенные семейными обязанностями, которые, обычно, гонят женщин домой, не имеют права после рабочего дня распорядиться своим временем так, как им подскажут темперамент и фантазия? Или хождение именно по этой улице является уголовно-наказуемым деянием, просто неприлично, опасно – список можешь продолжить самостоятельно.
    
     Эту тираду выдала Триша, а мы с Алом, разинув рты в самом буквальном смысле, слушали ее и не верили, что она – всего лишь девушка из архива.
    
     Наконец, Ал пришел в себя и бесцеремонно перебил ее филиппику:
    
     – Да ходите, где хотите, просто я раньше никогда вас здесь не видел, причем вдвоем.
     – А ты часто здесь ездишь? – спросила я.
     – Каждый день по два раза.
     – А, – только и нашлась я.
     – Девочки, – оживился вдруг Ал, – а что, если мы с вами куда-нибудь заберемся с целью поужинать?
     – Я не могу, – категорически отказалась Триша, – у меня свидание, и я намерена получить от него весь максимум удовольствия, а если я с вами поужинаю, то что мне делать в ресторане, где мой кавалер еще две недели назад заказал столик? Так что вы развлекайтесь без меня...Вот только если подвезете, а то я уже опаздываю.
    
     Мне не понравилось, как она единым махом решила за меня, что я пойду ужинать с Алом. Я выразительно посмотрела на нее, но она подарила мне очаровательную улыбку и сказала Алу:
     – Ты не подождешь минутку? Нам нужно пошептаться.
     Затем схватила меня за рукав и потащила прочь от машины. Я плелась за ней, зная, что Ал смотрит нам вслед. Конечно же, ему хотелось услышать, о чем мы будем «шептаться». Я просто ощущала, как его взгляд прожигает мою спину, но не оглянулась, не поддалась искушению проверить себя.
    
     Решив, что мы удалились на достаточное расстояние, и Ал нас не сможет услыхать, Триша зашептала возбужденно:
    
     – Иди с ним, ты что!
     – Зачем?
     – Как зачем?! Ты думаешь, я дурочка, ничего не понимаю?! Этот Эрик такой же твой поклонник, как я – Папа Римский. И он как-то связан с Алом. Я в обед нарочно рассказала, что ты вчера ушла через черный ход – проверить его хотела: очень уж он странно смотрел, как копы к Эрику цепляются. Что ты таращишься?! Тебе опасность угрожает, эта парочка чего-то от тебя хочет, а ты таращишься, как глупая кукла!
     – Но, если мне с их стороны грозит опасность, то, может быть, именно поэтому мне не стоит идти с Алом? Получится, что я сама к ним в западню влезу.
     – Ничего подобного. Если пойдешь, Алу и в голову не придет, что ты его подозреваешь, а ты как-нибудь смоешься от него.
     – А если не смоюсь?
     – Смоешься, – убежденно ответила она, – это ты только выглядишь такой тихенькой и трусливенькой, но знай, что мужиков ты своим видом обмануть можешь, но не Тришу – я тебя насквозь вижу, и мне нравится то, что я вижу. А имидж этот серенький ты правильно на себя напустила: мужики ведь все идиоты, им в голову не может прийти, что у женщины тоже могут быть мозги, тем более, у такой, что всего боится и глаз не поднимает.
    
     Я не верила своим ушам: эта простенькая девочка, которую не только я, но и родная мать считала вертихвосткой и пустышкой, оказывается, тоже «напускала», по ее собственным словам, на себя! И как умело напускала! И какая, на самом деле, была умница! А умница продолжала тем временем:
    
     – Ты и баб наших обдурила. Я сколько раз слыхала, как они о тебе говорили – одни жалеют, другие потешаются. А того не видят, что у тебя шмотки все дорогущие и качественные. Я понимаю, ты их на распродажах покупаешь, ну и правильно: на распродажах они свою настоящую цену стоят, а не накрученную, как в сезон. В общем, давай, заканчивать, а то Ал что-нибудь заподозрит. Езжай с ним, попытайся выудить какую-нибудь информацию, а потом сбеги.
    
     Я засмеялась: эта нахалка давала указания мне, профессионалу! Триша тоже засмеялась, повернулась к машине и показала Алу большой палец. Ал, между прочим, уже не сидел за рулем. Видимо, нетерпение выгнало его наружу, и он только что не бегал вокруг своей «Мазды».
     Увидев жест Триши, он сразу успокоился, уселся за руль и терпеливо ждал, пока мы подходили и усаживались. Триша сказала Алу, что с него причитается: еле она меня уговорила.
     – Трусиха ужасная, – жаловалась Триша, – такой парень ее клеит ( я увидела в зеркало заднего вида, что Ал сморщился), а она одно твердит: «Он меня уважать перестанет, неудобно, как это я одна с ним пойду – что люди подумают»! Есть людям дело до тебя! Живи и получай удовольствие, пока молодая, это быстро проходит. Ал – парень воспитанный, он тебя не обидит, а обидит – со мной будет дело иметь! – и она захохотала, страшно собой довольная.
     – Я совершенно безопасен, – заверил меня Ал, – мы просто поужинаем где-нибудь в тихом приятном месте, и я тебя доставлю потом, куда скажешь.
     – Стой! – завопила вдруг Триша. – Я приехала!
    
     Она чмокнула меня в щеку и выскочила из машины у какого-то ресторана, а я, по просьбе Ала, пересела вперед.
    
     Некоторое время мы ехали молча, той легкости, какую я испытала в его обществе на вечеринке, уже не было, я чувствовала, что и он напряжен. Наконец, он откашлялся и стал рассказывать, какой у его семьи есть дом в горах, и что он надеется на мое согласие поехать туда как-нибудь на уик-энд. Он стал расписывать ловлю форели в горных реках, барбекю, невероятные виды и потрясающие закаты. Я делала вид, что поражена, ахала в нужных местах, выражала зависть и восторг – в общем, в машине не хватало только какого-нибудь деятеля из Голливуда: главная роль в блокбастере мне была бы обеспечена.
    
     Вдруг машина остановилась, и Ал сказал, что мы стоим возле его дома, что, может быть, я соглашусь зайти к нему – в холодильнике обязательно найдется что-нибудь очень вкусное, да и посторонних людей вокруг не будет.
     Я молча вылезла из машины, пригнулась к открытому окну и шепотом, как бы стесняясь прохожих, закричала ему, что не ожидала от него такого поведения, что села к нему в машину лишь потому, что речь шла о ресторане, что я не из тех, кто имеет обыкновение посещать холостяцкие квартиры и чтобы он со мной больше не здоровался на работе – я ему не отвечу.
    
     Он ошеломленно слушал меня и даже не делал попыток вылезти из машины, а я, выпалив, весь это чудовищный бред, рванула по направлению к светящейся впереди вывеске подземки.
     Бежала я во весь дух, но все же успела услыхать, как щелкнула, закрываясь, дверца машины, а следом за этим – топот бегущих ног: Ал бросился вдогонку.
    
     Впереди из двора выезжал какой-то фургон, и я наддала, чтобы успеть проскочить перед ним прежде, чем он перегородит дорогу. Мне это удалось, фургон позади меня медленно выползал на проезжую часть, заслонив меня от Ала, но до входа в подземку я все равно не успела бы добежать.
     Ища хоть какое-нибудь укрытие, я увидела небольшой бар и, заскочив в него, прошмыгнула в дамскую комнату, где затаилась позади какого-то шкафа.
     Буквально через десять секунд в бар вбежал еще кто-то, потому что бармен вдруг закричал:
    
     – Эй, ты куда?!
     – Мне в туалет нужно, – это был голос Ала.
     – Так куда ты прешь? Не видишь – там женский.
     – Да какая разница?! Бар пустой, кому я помешаю?!
     – Мистер, – голос бармена приобрел угрожающие нотки, – вы оглянитесь и поймете, кто хозяин бара.
     – Что ты имеешь в виду?
     – Вы мне не «тычьте», сопли утрите сперва. Бар принадлежит мне, а я – бывший боксер, вам дизайн ничего не подсказывает? Если нет, то я вам его объясню лично, а если да, вы сию секунду сами выбежите отсюда, как вбежали. Я убедителен?
    
     Видимо, он был очень убедителен, потому что послышалось негромкое ругательство и Ал протопал наружу, а я выползла в зал и, слегка отодвинув штору, посмотрела на улицу. Я успела увидеть, как Ал и Эрик промчались по направлению к станции подземки и перевела дух.
     Оглянувшись, я увидела бармена, которого даже не заметила, когда ворвалась в бар.
     Это было внушительное зрелище, я поняла, почему Ал предпочел убраться восвояси: за прилавком стоял человек-гора с бесформенным, но, безусловно, добрым лицом. Он сочувственно смотрел на меня и протягивал мне стакан с виски.
     – Думаю, юная леди, вам очень кстати будет сейчас подкрепить свои силы, – пророкотал он, и я, как миленькая, взяла из его лапищи этот чертов стакан и единым духом выпила чертов виски.
    
     Человек-гора одобрительно причмокнул губами.
    
     – За счет заведения, мисс, и, если вы не возражаете, я отвезу вас, куда вам нужно, а то как бы ваши милые друзья не поймали вас в самый неподходящий момент.
    
     Я обессилила окончательно, поэтому не стала возражать, решив, что поеду к Эве – это было разумнее всего в данной ситуации: даже если Ал с Эриком тоже поедут туда, им это ничего не даст: пусть хоть всю ночь стерегут меня у фасада дома, мои дороги проходят в более безопасных пределах.
    
     Я с наслаждением приняла душ: вода всегда помогала мне. Она, словно бы, вместе с пылью и потом, смывала с меня и дурное настроение, и чужие враждебные или равнодушные взгляды, чужое дыхание – все то, что оседало на коже и в душе за целый день среди посторонних людей.
    
     Надев просторный домашний костюм из льна, я сбежала по лестнице вниз – и получила сюрприз: в кухне за столом сидели Маргарет и Юджин, родители Эвы, сама она восседала на коленях отца, а Конча поспешно накрывала на стол.
    
     – Здравствуйте-пожалуйста, – удивился отец Эвы, – ты откуда взялась? Почему мы не слыхали, как ты пришла?
     – Папа, как будто ты не знаешь, что она всегда так, – вступилась за меня Эва, – не налетай на нее: видишь ведь – устал человек.
     – Да, дочка ( и он, и мать Эвы всегда называли меня дочкой, это обращение каждый раз вынуждало меня напрягаться, чтобы скрыть слезы), ты, и впрямь, выглядишь усталой. На работе заездили или какие-нибудь сердечные неприятности?
     – Нет у нее ничего сердечного, – сердито сказала Эва, – сколько раз я ее с кем-нибудь познакомить пыталась, а она ни в какую!
     – Ну вот, теперь ты на нее налетаешь, – осадила ее мать, – оставьте девочку в покое. Иди, поцелуй меня. Я по тебе соскучилась – веришь?
    
     Я верила. Они, правда, любили меня, я это знала. И я любила их, но между нами стоял и будет стоять всегда тот факт, что моих родителей, их друзей, нет в живых, а отец и мать Эвы живы, здоровы, их дочь имеет возможность, в своем половозрелом возрасте, непринужденно восседать на коленях отца, а я...
    
     Я старалась пресекать такие мысли: Маргарет и Юджин не были виноваты в гибели моих родителей, Эва не была виновата в том, что не осталась сиротой, мне не хотелось завидовать, но я завидовала и сама на себя злилась за это. В конце концов, они были единственными близкими людьми, причем, людьми очень хорошими. Они были моим талисманом...эх, вот бы мы сейчас сидели за столом с мамой и папой... Тут я ступила на запретную территорию, резко дала себе команду «назад!» и, поцеловав Маргарет, села рядом с ней..
    
     – Ну, рассказывай, как живешь? – спросила она меня.
     – Все в порядке, работаю в престижном бюро, участвую в очень важном и дорогом проекте, отношения с сослуживцами хорошие, учу шведский язык, здорова, есть хочу зверски.
     – Вся жизнь в одной короткой телеграмме, – прокомментировал Юджин, – будем надеяться, что все же тебе удастся, со временем, набрать событий хотя бы на письмо. Конча! Мы будем сегодня есть или ты решила вынудить меня на акт каннибализма и так покончить со своей грешной жизнью?!
    
     Конча притворно ахнула, сделала вид, что страшно испугалась, поставила на стол очередное блюдо с очередным кулинарным шедевром и села рядом с Эвой, которая уже оставила в покое колени отца и осматривала стол в рассуждении, с чего начать.
    
     Я ела, даже выпила стакан какого-то вина, но мое участие в веселом застолье было формально. Мысленно я не находилась здесь, ни географически, ни исторически. Я витала в том далеком лете, когда мы с родителями жили рядом с лежбищем сивучей: папе заказали фоторепортаж о жизни колонии этих странных животных, и мы три месяца провели в совершенно диком краю, на каком-то острове, где были слышны только грохот океана, рев животных и вопли чаек.
     Папа тогда какую-то премию получил за свои фотографии, мы с мамой очень им гордились.
     Я вспоминала, как тепло и спокойно было лежать между родителями в палатке, какое чувство защищенности я испытывала, хотя снаружи гремел шторм или орали, дерясь до крови, здоровенные секачи.
     Вот бы сейчас мне оказаться на том острове, в той палатке, пусть бы даже шел дождь со снегом, как случилось незадолго до нашего отъезда с острова, лишь бы мама и папа были со мной.
    
     Но что толку было предаваться пустым мечтам? Они меня ни от чего не спасут, ни в чем не помогут. Нужно отключить память, жить только в данную минуту в данном месте и стараться, чтобы это единство времени и места длилось как можно дольше: ведь, несмотря ни на что, я любила жизнь, хотела жить хорошо и, по возможности, долго.
    
     Отвлечься от печальных воспоминаний мне помогла Эва. Она вдруг как-то странно замахала руками и заверещала, что совсем стала пустоголовой – чуть не забыла мне рассказать кое-что интересное про меня.
     Я удивилась и уставилась на нее, не донеся куска до рта, так и сидела с поднятой вилкой.
    
     – Ты помнишь, я тебя как-то в городе встретила? Ну, как – встретила: я ехала в машине одного моего приятеля, а ты шла по тротуару, и я тебя заметила, и мы остановились...помнишь? Я еще вас познакомила...ну...вспомни...Рэнди, Рэндальф...помнишь?
    
     Я вспомнила, что, действительно, недели три назад она знакомила меня с каким-то верзилой. Я еще подумала тогда, что он похож на агента спецслужб, какими их в кино снимают.
    
     – Ну, и что случилось с Рэнди? – осторожно спросила я.
     – С ним? Ничего! Просто я тогда еще почти ничего о нем не знала, мы только-только познакомились, а оказалось, что он – владелец «Стеклянной пирамиды», представляешь?!
    
     Я опешила.
    
     – Как это может быть? – тупо спросила я Эву.
     – Ну, не знаю, говорит, что всегда был ее хозяином. Странно, правда?
     – Да уж. Хотя...
     – Вы это о чем, девочки? – вмешалась Маргарет. Мы с Эвой посмотрели друг на друга и осеклись. Мы поняли друг друга. Видимо, и Конча тоже поняла, потому что излишне оживленно стала спрашивать, кто хочет десерта.
     – Да ни о чем особенном, мамочка, просто этот парень страшно заинтересовался нашей скромницей. Я ему тогда рассказала о ней кое-что, ну, он, видимо, и втюрился. Я даже ревновать стала! Мы позавчера с ним встречались, так он весь вечер только о ней и говорил.
    
     Мне совсем не понравилось это известие. Рэнди помнился мне смутным силуэтом, его интерес ко мне не был оправдан; с моей точки зрения, он таил в себе какую-то угрозу. Но как понять, существует ли эта угроза, если ее источник находится вне поля моего зрения?
    
     – Ну, чего ты нос повесила?! – радостно восклицала Эва. – Он чудный парень, веселый, неглупый, умеет жить со вкусом. Хочешь, устрою тебе свидание с ним?
     – Не хочу, – вяло отказалась я.
     – Ну? Видите? – обратилась Эва к родителям. – И так каждый раз. Почему не хочешь?
     – Я его даже не помню, как я могу хотеть свидания с человеком, которого могу не узнать при встрече?
     – Устроим двойное свидание – ты с ним, и я с Тедом. Помнишь Тэда?
     – Не помню.
     – Тоже мне, подруга называется, – вдруг обиделась Эва, – совсем моей жизнью не интересуешься!
    
     Я подавленно мочала: она-таки, была права, но что я могла сказать в свое оправдание? Что мне угрожают? Что вокруг меня ведется какая-то непонятная игра? Что для нее было бы лучше, безопаснее, не быть знакомой со мной вообще? Ничего такого я сказать не могла, поэтому так же вяло стала оправдываться тем, что мне хочется закрепиться в бюро, поэтому я на работе выкладываюсь по полной, домой приползаю еле живая...
     – А вчера почему не ночевала? И позавчера тоже? – вдруг вспомнила Эва.
     – У девушки с работы сестра рожала, а зять уехал в командировку, двое старших детей оставались дома одни, вот я и помогала ей с ними возиться, – эту байку я придумала заранее, поэтому ответила без запинки.
     – Большие дети? – спросила Маргарет.
     – Три года и шесть лет. Днем они в саду, а вечером с ними некому было сидеть. Она немного раньше срока родила, вот семья и не успела подготовиться.
    
     Это объяснение, кажется, всех удовлетворило. Эва еще раз спросила, уверена ли я, что не хочу встретиться с Рэнди, и, получив второй отрицательный ответ, махнула рукой, оставила меня в покое и стала рассказывать что-то о своей диссертации. Меня всегда удивляла эта ее способность – сочетать в себе черты фифы и серьезного исследователя, уже известного в профессиональных кругах.
     Родители слушали ее, задавали вопросы, и я почувствовала себя лишней, поэтому, сославшись на усталость, я встала из-за стола со словами, что дико устала и пойду к себе.
    
     Ни Эва, ни ее родители, не стали возражать. Юджин, правда, как-то странно посмотрел на меня и, словно бы, хотел что-то сказать, но раздумал, только рукой мне помахал.
     Он умный мужик, как бы не заподозрил, что я не просто устала, и не стал вытряхивать из меня правду. Нужно срочно что-то придумывать и сматываться из их дома, пока с ними ничего по моей милости не случилось.
     Правда, перед домом никаких посторонних машин не наблюдалось, но все равно я не могла быть спокойна за жизнь моих друзей, пока не разрешена эта безумная головоломка, в которую я попала.
    
     Я легла поверх покрывала на кровать и стала думать.
     К вопросам, которые я сама себе задавала совсем недавно, прибавилась целая серия, касающаяся Рэнди-Рэндальфа, выскочившего из небытия, словно чертик из табакерки.
     Что за странное совпадение: «электрик», напичкавший дом следящей аппаратурой приехал на фургоне «Стеклянной пирамиды», а через пару дней Эва знакомится с ее хозяином?
     Ну да, фирма объявила об угоне фургона, однако никто мне не доказал, что это не был маскировочный ход: фирма таким образом снимала с себя подозрение ( если бы они у кого-нибудь возникли) в попытке вторжения в частную жизнь обитателей виллы.
     Аесли это маскировка, то получается, что Рэнди тоже замешан в игре братьев Смайлз-Боровски, поэтому он познакомился с Эвой, поэтому интересуется мной.
     Но тогда они случайно встретили меня на улице! Я шла после работы на почту – получить очередной гонорар за раскрытое дело, Эва никак не могла узнать, что я именно в этот час пойду именно по этой улице и проболтаться своему новоиспеченному кавалеру.
     Кстати, она не из болтливых. Почему же, говоря мне о Рэнди, обмолвилась, что порасказала ему обо мне. Что? Зачем? Отвечала на его вопросы или проявила инициативу?
     Голова у меня пухла от лавины неразрешимых загадок, шла цепная реакция, вопросы множились и порождали новые вопросы, как будто где-то кто-то взорвал анти-информационную бомбу, она аннигилирует с реальностью, и меня скоро всосет черная дыра информационной пустоты.
    
     Нужно было опять заняться поиском, но не сегодня. Сегодня я высплюсь как следует, а завтра возьмусь за дело с какой-нибудь другой стороны.
     Вдруг мне приснится что-нибудь стоящее!
     Тем более, что глаза у меня уже не хотели открываться, и постель я стелила наощупь.
     Наощупь легла и тут же провалилась в темную яму сна.