Знаете, как мыслят женщины?
     Спросите у мужчины, какова вероятность того, что, выйдя на улицу, он встретит динозавра? Мужчина ответит: один к миллиону.
     Женщина ответит: один к двум.
     Или встретишь, или нет.
     С точки зрения формальной логики, она абсолютно права.
     Наверняка, многие из вас слышали про Кота Шредингёра.
     Что, если посадить кота в коробку с отравленным молоком и закрыть крышку? Мы не можем наблюдать за котом. Жив ли он или нет? С точки зрения квантовой физики, кот одновременно и жив, и мертв. Этакий мнимо-живой кот. И только когда коробка откроется, «конечный результат сгустится», обретая форму живого или безвременно почившего кота.
     Боже, о чём я думаю.
     Никогда не предполагал, что кровь такая красная.
     Споткнуться и пропороть вилкой горло. Когда я вернулся из ванны, она была уже мертва. Та, которой я так и не успел сделать предложение. Вы думали, так бывает только в дешёвых ужастиках? Но вот она, реальность – неопровержима.
     Двадцать минут назад я бы вызвал скорую.
     Но теперь даже я понимаю – шансов нет.
     Руки мелко дрожат, я не в силах смотреть на тело.
     Смотрю в окно. Глаза болят – снег такой белый и яркий, как эскимо под слоем шоколадной глазури. Пытаюсь закурить – пальцы не слушаются. Чертыхнувшись, роняю зажигалку. Рот приоткрывается, словно оттуда желает вырваться крик, но вырывается лишь сипение.
     Я не знаю, как нужно горевать.
     В голливудских фильмах наверняка актёры ведут себя не так. Реальность кажется такой же далёкой и бессмысленной, как апрельский снег. Жизнь сошла с ума? Я сошёл с ума? Перед глазами всё плывёт и кружится, я не могу сосредоточиться ни на чём. Нужно что-то делать, но руки вдруг стали тяжёлыми, как валуны.
     Подойти к телефону, вызвать милицию, врачей?
     Из моего горла вырывается сиплый смех.
    
     «Засвидетельствуйте, пожалуйста. Это Марина Николаевна Липник?»
     «А мы ездили зимой на озеро, хотели пожениться».
     «Вам знакома потерпевшая?»
     «А вы видели, как горят серые глаза на солнце?»
    
     Я смеюсь, и не могу остановиться.
     Я знаю, что там, за моей спиной, кровь течёт и заливает ковёр.
     Мои мысли возвращаются к физике.
     Припомним Юма и Иммануила Канта, Декарта, отца системы координат.
     Насколько реален внешний мир?
     Возможно ли, в принципе, его познание?
     Не превращаются ли столы за нашей спиной в кенгуру?
     Что будет, если полностью удалить наблюдателя из системы?
     Не исчезнет ли всё сущее? Индийцы верят в то, что окружающее лишь майя –своего рода обман разума. Платон верил в то, что предметы – лишь тени их настоящих. Кант оговорил о «непознаваемой-вещи-в-себе».
     «Быть может, мира не существует, может, его сотворил всесильный обманщик».
     Матрица наяву. Но никаких разъёмов в голове: Вселенский шутник работает на уровне кварков.
     Меня пронзает кощунственная мысль.
     А что, если…
     Я поворачиваюсь, заставляю себя смотреть.
     Нежная кожа, коктейльное платье, с расплывающимися по нему розами крови.
     Кошачьи ушки на голове – аксессуар из обихода сумасшедших поклонников анимэ – последняя шутка. Кот Шредингёра.
     Если удалить наблюдателя из системы?
     В меня будто бы бьёт молния.
     Если… если…
     Мысль медленно подбирается из глубин сознания, словно всплывающий утопленник, набухший и набравший полные лёгкие воды. Если поместить мёртвого человека в коробку, каковы шансы, что он воскреснет?
     Будет он жив или мёртв после открытия коробки?
     Формальная логика скажет: один к одному.
     Или воскреснет, или нет.
     Безумие, безумие!
     Запрокинув голову, я хохочу. Смех застревает в горле, я кашляю, и меня пронзает новая абсурдная мысль: я могу поперхнуться сигаретой, или куриным крылышком, или коркой хлеба, и умереть также глупо и нелепо.
     Странная, абсурдная уверенность заполняет меня.
     Я должен попробовать.
     Должен.
     Даже если сошёл с ума.
     Крылышко манит меня, оно холодное, и покрыто тонким, слюдяным слоем жира. Я жадно, алчно хватаю его, впиваюсь зубами. Хрящи хрустят. Но нет – я не умираю. И тогда я швыряю кости на пол и плачу. Плачу, плачу.
     Наконец-то плачу.
     Моя голова опускается на руки.
     Марины нет, и ничего больше нет.
     Пускай столы превращаются в кенгуру.
     Я беру её тело, и нежно укладываю его в коробку. Она подвернулась как нельзя вовремя – я недавно купил новый холодильник. Пустоты заполняю кусками пенопласта. «Спи, любимая, — бормочу я. — Шредингёр позаботится о тебе».
     Я закрывая коробку. Я убираю ковёр в диван, вытираю пятна крови.
     Никакого внешнего наблюдателя.
     Марины больше нет. Может, она ушла, а может, сама легла в коробку. Устала бедняжка… Может, она мертва только потому, что я верю в её смерть. Но я не верю. Вот она, в коробке – такая нежная и любимая. Золотые локоны похожи на солнечный свет поутру, когда он искромётной лесенкой опускает сходни из окна, чтобы подобраться к твоим глазам по покрывалу.
     Марина здесь.
     Один к одному.
     Ну же!
     — Милый, ну и долго мы ещё будем играть в эту нелепую игру?
     Я подпрыгиваю так, словно через меня прошла тысяча вольт.
     — Да, да, тут очень страшно, и теперь я знаю, что такое клаустрофобия, — вздыхает она, и дополняет таким тоном, как обращаются к несмышлёному ребёнку. — А теперь слезь с коробки, я хочу попробовать курицу…
     Я встаю. Меня шатает.
     Марина поднимается и отряхивает платье.
     Ерошит мне волосы.
     — Ну за что я тебя люблю? Ты такой балбес! И куда ты дел ковёр?
     Я хватаю её за руку. Она тёплая.
     — А ты… ты… — бормочу я. — Как ты себя чувствуешь?
     Она морщит носик:
     — После лежания в коробке-то? Посредственно. А что? Кстати, пупс, мне завтра на работу, ты ведь помнишь, что выходные кончаются, скоро пятница? Мне нужно выспаться, чтобы подняться пораньше – хотя бы в 21:00.
     — Да-да, конечно, — бормочу я.
     Что-то не даёт мне покоя.
     Но не могу понять, что.
     Я смотрю на неё, и не могу насмотреться. Она такая же красивая, как и в первый день нашей встречи. Губы, пухлые, словно зовущие для поцелуя. Ушки, маленькие аккуратные ушные раковины, чуть розоватые. Вечно озадаченное выражение на лице. И родинка, маленькая мушка, из тех, что называют «Монро» –над верхней губой… Слева.
     А у той, сто стоит передо мной – справа.
     Холод медленно разливается у меня по животу.
     — Марина… а ты не замечаешь ничего странного? — медленно говорю я.
     Она снисходительно смотрит на меня.
     — Дурашка. А что я должна замечать? Когда ты меня запер, ты так кашлял, я, право слово, подумала, что ты поперхнулся, даже испугалась. И потом был ещё такой стук… А потом ты меня открыл, и всё в порядке. Только вот волосы ты зачем-то зачесал на другую сторону. Ого, и когда успел! Ну ты и шутник, паря!
     Пошатываясь, я подошёл к окну.
     Город выглядел, как всегда.
     Только вот машины ехали по правой стороне. По той полосе, где всегда шли фуры из города, теперь легковушки катились в центр. Загорелся красный свет: на нижнем кругляше светофора.
     Чья-то нежная рука скользнула мне под рубашку, тёплое тело прижалось к спине.
     — Кость, ну ты чего? Ну, уволили тебя с работы, так ведь сам говорил: Пётр Николаевич тебе давно работать на него предлагал. Завтра же ему и позвонишь…
     На самом деле меня повысили. Вчера. Но Марине, ТОЙ Марине я ещё этого не сказал. Так что же произошло? И в этот миг я понял. Я… кашлял? Я… подавился и… тут, в этом мире? Что, если я умер?
     Но нет, подоконник по руками вполне материален.
     Или… я сошёл с ума? Или… мне это снится?
     Или гипотеза о параллельных вселенных верна?
     Я умер в этой Вселенной, так же, как Марина – в той. И, закрыв ящик, я сместил потоки вероятности… и переместил себя во Вселенную, где Марина не умирала!
     Я опустил голову и медленно, медленно вздохнул.
     Мои плечи расправились. Мягкие губы скользнули по моей шее, коснулись уха.
     — Любимый, ну ты чего, — заботливо сказала Ринка. — Заболел ли?
     Я обернулся и крепко сжал её в объятиях.
     — Вовсе нет, — пробормотал я. — Знаешь, я тут подумал…
     Она подняла ко мне лицо.
     — Да?
     «А вы видели серые глаза на солнце?»
     Я сглотнул. Слова шли медленно, но я знал, что они правильные.
     — А выходи за меня замуж, а? Нельзя упускать то, что дарит судьба.
     И она привстала на цыпочки и поцеловала меня.
     — Нельзя.