Жила-была на свете алая маргаритка. И была она краснее всех маков, ярче рассвета и нежнее румянца девушки (когда шепнёшь на ушко неприличное). Росла она среди других маргариток – и было их видимо-невидимо, целое маргаритковое поле. Ветер злой к ним не залетал, зверь дикий не забегал, и росли они тихо и привольно, покачивая алыми головушками. Росли так тесно, что порой касались друг друга красными лепестками, будто целовались. Утром выступала на них роса, солнце ласкало своими лучами, вечер приносил свежесть и прохладу вместе с тяжёлыми, барабанными каплями проказника-дождя.
     Девственной, нетронутой оставалась поляна, окружённая вековечными стражами-дубами, да вот однажды пробился из земли и потянулся к солнцу, рядом с маргариткой, дикий сорняк. Колючий он был и шипастый, с некрасивыми, будто вывернутыми наизнанку листьями. Поначалу был махонький – цветок и не обращал на него внимания; ну сорняк и сорняк; а потом как вымахал – так и неуютно стало маргаритке, неприятно.
     – Кто ты таков? – говорит она ему. – Пошто мне свет солнечный застил? Колешься ты, лапаешь меня непрошено, негодяй.
     А чертополох-то рос и рос себе, не обращая внимания на соседку-кокетку, а тут верхушку поворотил – и влюбился, безответно и безоглядно.
     – Судьбинушка наша такая, вегетативная, – покаянно проговорил он. – И хотел бы отодвинуться – да не могу.
     – Нахал, – ещё сильнее покраснела маргаритка. – Хоть листья свои шипастые от меня убери.
     Так и росли они рядом.
     А чертополох разрастался всё сильнее и сильнее, окружил нежный цветок своими жёсткими стеблями, словно в колючую проволоку заключил. Не касалась больше алая маргаритка своих подружек, не шепталась с ними лунными ночами.
     – Негодяй, негодяй, – бессильно стонала она. – Отпусти меня, выпусти.
     – Не могу, – шептал ей в ответ чертополох, – как же я без тебя?
     – Вот завяну, – грозилась ему соседушка. – Лишишь меня питательных соков, солнышко перекроешь мне, ветерок украдёшь.
     – Ветер вреден для тебя, – возражал чертополох, соки все тебе отдам, солнышко сверху – оно всем светит и радуется. Подружки твои одни глупости тебе нашёптывают.
     – Я же не твоя собственность, – бурчала маргаритка. – Тепличное растение хочешь из меня сделать? Зачем тебе такие шипы? Зачем жёсткий стебель? Почему ты такой колючий, вредный, противный?
     – Мир страшный, мир опасный, – упрямо возражал ей чертополох. – В нём есть секаторы, и проказливые мальчишки, и телеги, и вороны – потопчут тебя, бедную, ласковую, сломают стебель стройный, лепестки оборвут.
     – Врёшь ты всё, – дулась кокетка, – мир прекрасен, и один лишь ты меня пугаешь. Отпусти меня, выпусти!
     Низко наклонял свои головы чертополох, от горя засыхал.
     Но шептал:
     – Сохраню тебя, сберегу.
     – Вот скоро 8 марта, – капризничала красавица. – Что ты мне подаришь, безродный, неокультуренный?
     Молчал чертополох.
     И вот, однажды, пронёсся над поляной след дивный, раздвоенный. Словно два самолёта пролетело. Загудело, зашумело, полыхнуло! Дубы заскрипели, ураган пронёсся. Упали все маргаритки, лопнули их тела юные, беззащитные. Выворотило их с корнями, разметало по поляне. Жарким дыханием опалило. Лишь кружились в воздухе алые лепестки…
     Но кокетка в цепких объятиях друга выжила.
     Сберегли её прочные стебли, густые листья, колючие.
     – Как же ты, дружок, – дрожащим голосом спросила она. – Жив ли?
     Но молчал чертополох: сломало ему стебель в трёх местах.
     Он подарил ей самое дорогое, из того, что у него было – жизнь.
     Долго плакала маргаритка дождём и росой, но наконец, пришла осень.
     Из семени её и его, родились детишки – дивные и странные, таких свет не видывал: пузатые и колючие, никакой ураган им нипочём, где угодно выстоят. И только цветочки у них – махонькие, алые.
     А весной, когда сошёл снег, вдруг проклюнулся у ног цветка росток – от корня дал побег чертополох, не прошло и лета, как вновь поприветствовал он красавицу. С тех пор не чуралась более прихотливая прелестница его колючих объятий, не противилась.
     И были всегда они вместе, пока не пришли фермеры и севооборот не разлучил их.