«…9 сентября, 206 год после ЕР
    
     Конец света начался как нельзя более некстати.
     Понимаю, насколько нелепой выглядит эта фраза, особенно будучи занесенной в ежедневник, но она наиболее точно выражает мои ощущения – более неподходящего времени для вселенской катастрофы было бы трудно придумать. Только-только всё стало налаживаться после нескольких сотен лет оголтелого евгенического мракобесия – и тут Земля решила преподнести сюрприз. Природа воистину обладает странным чувством юмора.
     Но стоит рассказать обо всём по порядку, тем более что именно для этого я решил систематизировать свои разрозненные записи.
     Вчера был эпохальный день – наконец-таки окончательно утвердили и приняли в последнем чтении закон об уголовной и административной ответственности за употребление оскорбительных терминов «маленький человек» и «маленькие люди». Вместо этих унижающих человеческое достоинство ругательств для обозначения мелких как социума официально закреплено архаичное и малоупотребимое ныне, но не несущее никакой отрицательной смысловой нагрузки слово «быдло». Так же решено использовать производные от этого термина «быдлован» и «быдлоюзер» - в отношении отдельных индивидуумов. В бытовой повседневной речи разрешено употреблять самоназвание «мелкие», но из официальных документов теперь навсегда изгнано позорное словосочетание «маленький человек».
     Наша партия добивалась этого знаменательного события более полувека, и ещё несколько лет назад у меня буквально опускались руки, когда кто-нибудь из коллег смотрел недоумевающее, пожимал плечами и говорил:
     - Ну и что здесь такого? Они же действительно маленькие…
     А некоторые осмеливались добавлять еще и «простые» - конечно, только если разговор происходил наедине, терять драгоценные баллы личностного рейтинга никому из них не хотелось, а за подобную непристойность в публичном месте вряд ли бы всё обошлось простым штрафом или общественными работами на пару недель.
     Но мы продолжали свою борьбу – тогда казавшуюся безнадёжной.
     В старинной классической музыке, электро-периодом которой одно время увлекалась моя жена Люсиль, был такой термин – «колбаса». Это означало постоянное повторение одной и той же темы, по кругу, с минимальными изменениями. В самые тяжёлые дни мне казалось, что вся наша жизнь – такая вот колбаса, вечно крутящаяся по одному и тому же кругу и заставляющая нас снова и снова наступать на те же самые грабли.
     Постоянное стремление разделить людей на сверх- и недо-человеков, не важно по какому признаку, но неизменно приписывая себя, конечно же, к первой категории. И лицемерие, повторяющееся из поколения в поколение. Сурово осудить методы дорвавшихся до власти евгенистов, но при этом продолжать пользоваться плодами их преступных деяний, оправдывая себя тем, что так уж исторически сложилось – это ли не верх цинизма? Иногда мне и самому казалось, что мы ничего не сумеем добиться, слишком уж все привыкли и не хотят никаких перемен, даже перемен к лучшему.
     И вот – свершилось. Такое знаметанельнейшее событие! И надо же, чтобы сегодня, словно в насмешку…
     Но вернусь на день назад, чтобы записать в подробностях наиболее запомнившееся.
    
    
     8 сентября 206 года после Евгенической Реформации.
    
     Эта дата наверняка войдет в историю как Великий День начала искоренения многовековой несправедливости – так думал я, окрылённый и пьяный почти без вина. Я удрал с официального торжества после первого же тоста – хотелось немедленно разделить свою радость с теми, кто заслужил её более всего.
     Дома ждала жена, но она наверняка уже всё знает, из зала велась прямая трансляция. Люсиль не могла её не смотреть, ведь этот проект – наше с нею общее детище, шестой и самый любимый ребёнок, отнимавший порою куда больше времени, чем любой из пяти настоящих, и приносивший волнений не меньше, чем все они, вместе взятые. Люсиль наверняка всё уже знает, с нею мы отметим вечером, а сейчас мне следовало навестить и порадовать тех, кто вряд ли смотрел тиви.
     И я отправился в Мемориал.
    
     Когда-то эти районы называли «резервациями» или даже «спальными», но те времена, к счастью, давно миновали, колючая проволока, в несколько рядов окружавшая когда-то участок города, ныне съедена ржавчиной дотла, и ужасные те слова тоже истрепались и вышли из употребления. Рыжие ошметки уничтоженного временем ограждения иногда попадаются между стенами полуразрушенных домов, они меня даже радуют, эти уродливые фрагменты прошлого.
     Они показывают, насколько мы изменились.
     Сейчас ведь даже представить себе невозможно, чтобы какое-то пространство, будь то часть города, отдельное здание или просто клочок земли, было бы окружено колючей проволокой или забором. Однажды я попытался объяснить концепцию принудительного ограничения свободы своим детям, но не добился успеха. Они так ничего и не поняли, переспрашивая все время:
     - Но забор-то зачем? Ведь он же мешает! Ведь если забор, то как входить? И выходить как?
     А потом Лайса, самая младшая, принялась смеяться и хлопать в ладошки - она решила, что папочка рассказал смешную сказку. И они все смеялись вместе с ней, и двойняшки, и старший, Тимоти – уже вполне себе такой солидный первоклассник. И я тоже смеялся, и утирал с глаз слёзы радости. Это ведь прекрасно, что дети больше не понимают такого, это даёт нам шанс, всем нам!
     А забор из слов – он ведь ничуть не лучше забора из колючей проволоки. Зачастую – так даже и хуже…
    
     Я шёл по знакомой улочке между привычно обшарпанных стен полуразрушенных домов с картонками в оконных проемах, аккуратно перешагивая кучки мусора и здороваясь со всеми встречными. И радовался каждый раз, когда со мною здоровались в ответ, или даже просто кивали. Ещё каких-то десять лет назад, когда я только начинал свою работу здесь, добиться ответного «првета» – или даже просто вежливого кивка! – от местного быдла считалось невиданным достижением. А сегодня со мною здоровается чуть ли не каждый пятый. И некоторые даже не в ответ, а сами. Сами! А ведь не все из них ходили в мою группу, раньше я не обращал внимания, а сегодня вдруг как громом среди ясного неба. Это ли не прогресс и не доказательство? Значит, и между собою они тоже могут общаться и обучать друг друга, значит, наши труды не пропадают даром!
     Поистине, сегодня знаменательный день и мне есть чем гордиться…
    
     Жену я застал в клубе.
     Ну конечно же! Как я мог только подумать, что моя деятельная Люсиль в столь важный и радостный день усидит дома и будет терпеливо дожидаться мужа с работы, подобно средневековой домохозяйке! Я, очевидно, совсем потерял разум от радости, что мог такое подумать. Конечно же, ей пришла в голову та же самая мысль, что и мне – праздник будет неполным без участия в нём наших развивающихся друзей, даже мысленно я не хочу называть их подопечными, это оскорбительно.
     Люсиль очень энергична, но не всегда правильно оценивает ситуацию. Вот и сейчас, сияя радостной улыбкой и широко размахивая руками, она уже включила большой экран во всю стену ауди-зала и отыскала новостной канал. И теперь пыталась втолковать что-то собравшемуся в зале быдлу – всё также радостно улыбаясь и широко размахивая руками, такая прекрасная в своём порыве, что у меня защемило в груди. Я хотел бы ещё немного полюбоваться ею от порога, но положение следовало спасать – кое-кто из быдлован уже начал проявлять первые признаки скуки и нетерпения, этого нельзя допустить, если не хочешь потерять аудиторию и закрепить негативный рефлекс, они ведь куда легче положительных закрепляются, иногда буквально с первого раза, природа, ничего не поделаешь...
     Громко хлопнув в ладоши, я шагнул в зал. Резко взмахнул обеими руками вверх, через стороны. И замер, улыбаясь навстречу обернувшимся ко мне лицам.
     Вот чему никак не научится Люсиль. Широкие резкие жесты чрезвычайно эффективны для привлечения внимания, кто спорит. Но ими, как и любым сильнодействующим средством, нельзя слишком увлекаться, иначе наступает привыкание, или того хуже – отторжение. Так природа устроила, и между обычным человеком и быдлованом разница не настолько уж и велика, что бы там ни утверждали евгенисты. Просто мозг обычного человека с раннего детства подвергается массовым атакам разнообразных раздражителей, по специально разработанным обучающим и формирующим методикам, а потому адаптируется со временем и может выдержать довольно массированную информационную атаку, прежде чем наступит перегрузка и отторжение. Быдловане же, несмотря на всю проделанную нами работу, всё равно остаются куда более близкими к природе, а потому быстро утомляются и теряют интерес.
     В работе с ними главное – вовремя делать развлекательные паузы.
     Вот как сейчас, например.
     - Дядяденс! – кричит Вьюн, я узнаю его издалека по щербатой улыбке и торчащим во все стороны рыжим косичкам. - Сбачка! Дядяденс!
     Меня уже окружили, радостно дергали за одежду, выкрикивали приветствия высокими голосами. Вьюн пробился сквозь толпу, сияя жутенькой улыбкой, в которой с прошлой нашей встречи, похоже, зубов ещё поубавилось. Его рыжие бакенбарды тоже были заплетены в две тугие косички, воинственными ершиками торчащие вдоль гладко выбритого подбородка. Он протянул мне маленький фонарик из стандартного гуманитарного набора и протараторил: - Првет, Дядяденс! Сбачка гавк! Кажи сбачку, а?!
     И я зажёг фонарик и показал им «собачку» - на стене, тенью от ладони с оттопыренным мизинцем, при движении которого собачка «гавкала». Многочисленная аудитория была в полном восторге, Люсиль же смотрела осуждающе. Она не одобряла подобные «потакания низменным инстинктам», была куда более строгой учительницей и добивалась от своих быдлован просто таки потрясающих результатов. Достаточно упомянуть хотя бы о том, что в её группе была поголовная грамотность, и отдельные личности не бросали чтения даже после окончания учебы, нам постоянно приходилось обновлять с такой же регулярностью растаскиваемую клубную библиотечку. Вот только новеньких с каждым циклом к Люсиль записывалось всё меньше и меньше…
     Поиграв минут десять тенями на стене, я передал фонарик одному из учеников и попытался «сделать собачку» ладонью Вьюна. Мимоходом удивился её чистоте, но потом учуял запах фисташкового мыла и понял, что Люсиль не преминула первым делом прогнать всех через процедуру умывания, с гигиеной у неё строго.
     Я аккуратно прижал большой палец Вьюна к ладони сбоку, чтобы крайняя фаланга торчала ушком, потом помог оттопырить мизинец, придерживая при этом вместе остальные пальцы. Нам редко удается заниматься с детьми, а у взрослых костенеют не только суставы, да и наследственность у быдла не особо хорошая. Вьюн ещё довольно способный, многие вообще не могут шевелить пальцами по отдельности, только всеми вместе.
     Вьюн смущённо хихикал, смотрел на тень своей руки на стене (я уже почти не придерживал, чтобы не мешать), вздувал жилы на лбу, всё пытаясь отвести мизинец и «гавкнуть». Когда же, наконец, ему это удалось, уставился на собственную руку с недоумением и даже некоторым испугом, словно на месте привычной ладони и на самом деле оказалась собачья пасть…
    
     Позже, когда мы с Люсиль возвращались домой по плохо освещённым улочкам -
     Вьюн вызвался проводить и важно шествовал впереди, такой трогательный в своём стремлении защитить нас от мнимых ночных опасностей, - Люсиль позволила своему неодобрению обрести словесную форму:
     - Они же не дети, Дэнис!
     Я успокаивающе приобнял её за узкие плечи – Люсиль до сих пор удалось каким-то чудом сохранить студенческую фигурку, и не скажешь, что родила и вынянчила пятерых.
     - Все мы в чём-то дети, Лю…
     Спорить мне не хотелось. Люсиль в ответ фыркнула, но промолчала, только покрепче прижалась ко мне. Наверное, в этот прекрасный вечер ей тоже не хотелось спорить. Тем более – в таком красивом и романтичном месте, как бывшее гетто…
    
    
     Когда-то муниципалитет принял решение о сохранении местных руин в качестве национального памятника, единственного в своем роде – тогда как раз шел строительный бум, и подобные отвратительные наследия прошлого повсеместно шли под бульдозер. Нашему научному городку не повезло – или же наоборот, повезло просто неслыханно, если смотреть с моей точки зрения. Как бы там ни было, трущобы именно нашего городишки были признаны самым классическим и первозданным вариантом типичного гетто, достойным для сохранения. Ободранные стены с остатками обоев внутри и граффити снаружи тщательно покрыли мономолекулярным слоем вечного пластика и закрепили стасис-полем, препятствуя дальнейшему разрушению.
     Разумеется, местных отсюда эвакуировали, предоставив им вполне комфортабельное жильё. Великолепные надувные домики, я сам жил в таком, пока был студентом, и первые два года уже с Люсиль, на берег выбрались только после рождения Тима. Наводные жилища очень удобны и самодостаточны, а к легкой качке быстро привыкаешь, многим она даже нравится. У нас всё-таки не море, а озеро, и больших волн не бывает.
     Новая гроздь таких домиков и была создана специально с учётом стандартных привычек и потребностей быдла, но то ли психологи-разработчики в чём-то просчитались, то ли наши быдловане оказались какими-то нестандартными. Как бы там ни было, но домики им не понравились. Ещё до окончания консервации то одно, то другое семейство пыталось вернуться в привычное место обитания, не обращая внимания ни на какие уговоры или убеждения. Когда же особо опасные процедуры закончились и охрану убрали, свершился массовый обратный исход переселённых. Буквально в течение пары ночей памятные руины были заново обжиты прежними обитателями. Так и получилось, что к моменту торжественного открытия наш Мемориал оказался куда более реалистичным и достоверным, чем задумывалось его создателями.
     Власти отнесли это обстоятельство к разряду положительных – ну вроде как одним ключом завернули сразу две гайки. И действительно, теперь уже трудно представить Мемориал без быдла и создаваемой им неповторимой культурной среды.
     Вот и сейчас – руины красиво подсвечены неверным дрожащим пламенем разведённых у стен костров. Некоторые горят странно, разноцветным искристым огнём с длинными трескучими выплесками – от таких стараюсь держаться подальше. Наверняка в них жгут раздобытый где-то пластик, хотя о вреде подобного мы не устаём твердить постоянно, при каждом удобном и неудобном случае, лишь бы слушали. И в ежедневно раздаваемые гуманитарные стандарт-наборы топливные брикеты входят в достаточном количестве. Но живой огонь горючего пластика – тоже часть местной культуры. И не самая худшая её часть – по крайней мере, уже лет сорок на подобных ядовитых кострах больше не жарят еду, а раньше ведь такое практиковалось здесь повсеместно. Не удивительно, что они такие низенькие, так часто болеют и так мало живут…
     Ничего, ничего, с этим мы тоже справимся когда-нибудь.
     Главное – начало положено…
    
     ********
    
    
     9 сентября 206 года пЕР
    
    
     Возвращаюсь в день сегодняшний, и возвращение это не приносит ничего, кроме горечи. Как я был счастлив вчера, какие надежды питал… Боюсь, если вчерашняя дата и войдёт в историю – то исключительно как последний день, когда человечество ещё не знало о своей участи.
     Вчера у нас была впереди вечность. Сегодня эта вечность схлопнулась до жалких ста, ну, может быть – ста пятидесяти лет.
     Данные об активизации ядра нашей планеты подтвердились, и последние зимы отнюдь не случайно были такими теплыми. Дальше будет только хуже. По предварительным прогнозам, не пройдёт и ста лет, как температура в наиболее глубоких океанских впадинах превысит точку кипения воды. Антарктида продержится ещё какое-то время, такое количество льда не растопить сразу даже всепланетарным чайником, но через двести лет вся вода нашей планеты перейдёт в парообразное состояние.
     Люди, конечно же, вымрут намного раньше…
     Я не всё понял в докладе того яйцеголового с Холма, слишком много научных терминов и малопонятных графиков, а я всё-таки специалист несколько в иной области. Но главное не понять было бы трудно
     Для предотвращения паники сегодняшнее заседание не транслировали в прямом эфире – редкий случай, мне бы сразу насторожиться или хотя бы проявить недоумение по поводу отсутствия надоедливых летающих камер, но я был слишком упоён вчерашним триумфом.
     Хорошо, что заседание не транслировалось – поведение некоторых профессоров оказалось до омерзения непристойным. Это уже потом, после ответного доклада ведущего инженера, когда стали делить места в «ковчегах». Проект, задуманный как научно-исследовательский, неожиданно обрёл чрезвычайно весомое практическое значение, на сегодняшний день окончательно достроен был лишь один из четырёх кораблей, и каждый из моих коллег, разумеется, желал получить место именно в нём. Я единственный сохранял спокойствие, в силу профессиональной специфики, и лишь в лёгком оцепенении думал – хорошо, что нет прямой трансляции и всё это безобразие не видит Люсиль. Она ведь со многими из них знакома и даже дружит, вот с этим, например, русским со странным именем Саныч. Как она сможет его уважать, если увидит вот таким – стучащим по кафедре огромными кулаками, с налившимся дурной кровью лицом, выпученными глазами и растопыренным ртом? Я так и не понял, чего он хотел от меня, почему так кричал? Почему вдруг убежал, махнув лопатообразной рукой, и начал кричать уже на кого-то другого.
     Конечно, меня мучила совесть – надо было бы попытаться их успокоить, хотя бы кого-то, подойти, поговорить, чисто по-человечески… Но я как никто в этом зале понимал всю безнадежность подобных действий сейчас – любой из них воспримет меня как врага и потенциального конкурента, и только, и слушать не станет. Слова забудутся, негативное отношение останется навсегда. И пусть даже это «навсегда» сейчас выглядит довольно жалко, на наш век его хватит. И потому я просто сидел, наблюдая и радуясь отсутствию прямой трансляции.
    
     Ко мне подошли уже после заседания, когда большинство разбежалось паковать чемоданы – с сегодняшнего вечера городок переходил на военное положение, избранным предлагалось переселиться в гостиницу рядом с доками и принести посильную помощь во внутреннем благоустройстве того из «ковчегов», что был уже завершён. До чего-то важного всю эту братию, конечно же, не допустили бы, но отделка жилых помещений вполне им по силам, и на истерики меньше времени будет. Правильный подход. Да и оборонять гостиницу в случае чего гораздо удобнее, чем весь городок.
     Подошел тип в штатском, я его и раньше видел иногда на заседаниях, всё гадал, что за ведомство он представляет, слишком уж мундирно выглядел на нём даже самый цивильный пиджак. Он представился, я сказал, что очень приятно, и сразу же забыл его фамилию – беда у меня с именами. Так и буду теперь его называть – просто тип в штатском.
     Он сказал, что мне присвоено звание старшего лейтенанта, и что в состав экипажа я включён на правах полноценного офицера, а не как остальные учёные. Потому что я лучший в своей области, и штатский мне доверяет. Я молчал, и тип добавил, что пассажирский талон распространяется на всю семью офицера. Хорошо быть лучшим в своей области – по основной профессии я ведь адаптационный психотренер, специализирующийся на катастрофах, развивающие игры с мелкими – это так, хобби.
     - Можно глянуть список?
     Штатский поморщился, но список достал – оговорившись, что это пока очень приблизительный и неточный вариант. Я просмотрел его мельком, чтобы лишний раз убедиться в том, о чём и без того уже догадался. Меня интересовала лишь одна графа, практически одинаковая у всех. И теперь настала моя очередь морщиться.
     В списке были одни лишь представители генетической элиты. Сплошные синие карты. Ладно бы не было красных или чёрных – таких я бы и сам забраковал, но ни одной желтой или белой, даже зелёной! Виват, евгеника…
     Я отложил список и поднял на штатского взгляд – очень надеюсь, что взгляд этот был достаточно тяжёл.
     - У меня есть одно условие. И оно не обсуждается…
    
    
     *******
    
     22 сентября 206 года
    
     Моим обязательным условием было присутствие на ковчеге быдла – причём в количестве, достаточном для создания полноценного социума.
    
     Конечно же, обсуждать пришлось, и ещё как!
     Даже голос сорвал.
     С десятого числа впервые выдались свободные полчаса – меня выставили из зала на том основании, что даже своим молчанием я влияю на коллег и не даю им высказываться откровенно. Спешу записать хоть что-то, пока в зале решается моя судьба.
     Официальные СМИ пока еще молчат – прослушиваю краем уха новостную выжимку ежедневно, чтобы быть в курсе. Но какие-то слухи уже просочились, Саныч ходил в город и говорит, что в продуктовых магазинах не протолкнуться, метут всё подряд – верная примета наступления скверных времён. Какой-то богатенький, но не слишком умный энтузиаст пригнал экскаваторы и затеял рядом с кампусом рыть убежище. Смешно. Нынче не та катастрофа, которую можно пересидеть под землёй, и тот, кто зароется глубже прочих, просто умрёт немножечко раньше.
     «Ковчеги» - единственный шанс.
     Говорят, заложили ещё пару десятков где-то на других доках – плюс те три, что в спешном порядке достраиваются у нас. Я не очень верю таким разговорам - не та техника, чтобы счёт шел на десятки. Если ошибусь – буду только рад.
     Очень много нерешённых дел, а времени нет, совсем нет времени… что же они там так долго возятся, зря я, что ли, почти две недели не затыкался, даже голос сорвал, то с одним, то с другим, но, кажется, сумел убедить достаточное количество, мне не надо единогласного, мне чуть более половины вполне достаточно… Они же умные люди, должны понимать, в разнообразии – единственный шанс…
     Времени не хватает катастрофически, за эти две недели ни разу не был дома, некогда, спал урывками прямо тут, на диванчике. Люсиль видел пару раз на планёрках – она в каком-то комитете и тоже должна присутствовать. Но подойти не удавалось, только обменяться улыбками издалека.
     Земля горит под ногами…
     Очень верное выражение, очень ёмкое. Понимаю, что физически жара ощущаться ещё не должно, земля ничуть не горячее, чем обычно, ну, может быть, на пару градусов, не более – но буквально ощущаю, как она прижигает пятки сквозь тонкие подошвы ботинок. Даже здесь, в прохладном коридоре у зала заседаний, где до неё шесть этажей и толстый слой асфальта…
     Кажется, выходят.
     Сворачиваюсь
     Надеюсь, вечером допишу поподробнее…
    
     *********
    
     31 сентября 306 года
    
     Вообще-то, уже три минуты назад сентябрь кончился, но я достал ежедневник и развернул клавиатуру более получаса назад, так что пусть будет всё-таки сентябрь, только тридцать первое, а не тридцатое.
     Хороший день для подведения итогов.
     Тем более, что есть чем похвастаться.
    
     Я таки добился достаточного генетического разноцветия на борту нашего «ковчега». Четыре десятка зелёных и двадцать восемь жёлтых, пришлось остальным потесниться, а некоторым так и вообще сдать билет и дожидаться следующего рейса. Ох, и верещали же они… Зато теперь с нами будет Саныч, а он не только вполне приятный сосед, но ещё и руки имеет золотые, вечно если какая поломка в лаборатории – прямым ходом к нему бегут. Никогда бы не подумал, что у него жёлтая карта, такой здоровяк, а вот поди ж ты… Понятно, чего он тогда так разволновался.
     И, конечно, быдло.
     Правда, исключительно белокарточные, но тут я и сам не возражал – равноправие равноправием, но у нас просто физически не будет возможности развернуть на борту полноценный стационар по поддержанию жизни в хрониках. Тяжёлые случаи наверняка появятся и в процессе полёта, но я осмотрел наш медблок и понял, для чего часть криокамер оставлена пустыми.
     Я говорю «наше», «наш»… привык за неделю. Восьмой день ночую в своей будущей каюте. Вдали от Люсиль и детей. Так лучше. Завтра (вернее, уже сегодня) вряд ли будет время что-либо записать, послезавтра намечен старт, потому постараюсь коротко.
    
     Мои коллеги пытались поймать меня на слабо, так это, кажется, называется у примитивных народов. Они провели грязный прием, не подозревая, что грязь не липнет к таким чистым душам, как Люсиль, и, смею надеяться, я сам.
     Они предложили мне выбирать между быдлом и семьёй – на том основании, что система жизнеобеспечения рассчитана на определённое количество человек, и лишних мощностей взять просто неоткуда. Каюсь, в своем стремлении воспринимать их как точно таких же людей, просто выглядящих и говорящих немного иначе, я зашел слишком далеко и совершенно не подумал о том, что разработанные для стандартных человеческих особей криокамеры и гибернационные коконы совершенно не подходят для мелких. Даже по размеру, а ведь есть ещё и различия в физиологии. И поэтому семьям офицеров предложено провести часть полёта в криокамерах – пока не будут достроены и подключены дополнительные фильтры. Офицеры выразили своё согласие – при условии, если исключений не будет.
     Люсиль от криокамеры отказалась, и я её понимал – это ведь означало расставание с детьми, до двенадцатилетнего возраста человека опасно подвергать гибернации, а до восьми лет – так и попросту невозможно. Разница физиологии, как и с мелкими, вот ведь забавное совпадение…
     Нам не дали поговорить, просто объяснили ситуацию и потребовали от меня немедленного ответа. Тип в штатском ухмылялся мерзко – моя любовь к Люсиль наверняка была зафиксирована и подшита в его секретном досье, и потому он считал разыгранную карту беспроигрышной.
     А я смотрел на Люсиль, маленькую и гордую Люсиль, как она осунулась за последние недели, словно вишнёвое деревце под ледяными порывами зимнего ветра… Лицо бледное, глаза лихорадочно горят, губы плотно сжаты. Ты боишься, маленькая? Ты ведь тоже знаешь, как сильно я тебя люблю, но ты знаешь и цену наших надежд, и потому ты боишься… Не бойся, я никогда тебя не предам.
     Я ободряюще улыбнулся своей жене через зал и вынул из кармашка световое перо.
     - Вы правы, - сказал я, ставя подпись на контракте и протягивая его оторопевшему типу в штатском. – Исключения подрывают дисциплину.
     После этого я обернулся к Люсиль, но глаз её больше не увидел, только затылок – она протискивалась к выходу.
     Подумав, что она хотела поговорить со мною без свидетелей, я тоже постарался выйти сразу, как только смог. Только вот получилось это не слишком быстро, сначала пришлось утрясать множество деталей. Когда же я выбрался в коридор, Люсиль там уже не было. На проходной сказали, что она покинула гостиницу довольно давно. Коммуникатор не отвечал. Она всегда его выключала, когда обижалась.
     Это было больно и несправедливо, я ведь всё сделал правильно. Так, как мы хотели. Мне тоже нелегко дался выбор, я хотел поговорить об этом и взаимно утешиться, на что же тут обижаться? Тем более – сейчас, когда у меня совершенно нет времени играть в эти глупые женские игры. Столько дел ещё надо утрясти, столько проблем решить…
     Конечно же, я не поехал за ней.
     А она меня так и не простила.
     Хотя я и не виноват – ни в чём, совершенно! Не могла же она всерьёз думать, что я откажусь от идеалов всей жизни только чтобы не расставаться с семьёй? Или могла?..
     Женщины иногда ведут себя так странно…
     Не произошло ничего страшного, они улетят вторым «ковчегом», и года не пройдёт, я узнавал, они первые в приоритетном списке. Ей должны были об этом сообщить, так чего же она обижается? Даже не попрощалась… Коммуникатор по-прежнему выключен, полчаса пытался дозвониться, не хотелось завершать земную часть записок на такой вот нотке. Но, видно, ничего не поделаешь…
     Эх, Люсиль, Люсиль, вечная моя боль и нежность…
     Удачи тебе.
    
     ********
    
     2 октября 206 г.
    
     Сегодня не произошло ничего особенного, если не считать планового старта с мыса Джоу корабля класса «ковчег», в чью научно-исследовательскую миссию верят разве что самые наивные из обывателей. На борту куча народу, как в живом, так и в замороженном виде, и ваш покорный слуга, который по этому случаю употребил малую толику алкоголезаменительной электростимуляции.
    
    
     **********
    
     21 октября 206
    
     Думал, взлетим, и будет побольше времени для заметок.
     Ага!
     Щаз.
     Такое впечатление, словно время вообще исчезло.
     Вчера правительство наконец объявило народу о грядущей катастрофе. И заверило, что беспокоиться не о чём, время в запасе имеется, и космические корабли, в которых можно достойно существовать веками, будут построены в достаточном количестве, на данный момент строится восемнадцать таких, первые два будут готовы уже в этом десятилетии. Забавно – то ли слухи не врали, то ли врёт президент. Что реальнее?
     Дослушать речь не удалось – нас обстреляли. С лунной орбиты, мы как раз в досягаемости оказались.
     Хотелось бы, конечно, узнать, кто из союзников протащил сюда ракеты «космос-космос», о существовании которых настолько активно твердили всё последнее время, что всерьёз в оное никто и не верил. И чем этому кому-то так не понравился наш «ковчег»?
     Впрочем, спросить не у кого. Да и нечем теперь – единственной жертвой обстрела оказалась антенна дальней связи. Починить нереально, там всё оплавилось. Запасной не имеется – кто же мог подумать, что в эту огромную и очень прочную дуру влепят торпедой с близкого расстояния?
     Так что новостей с Земли больше не будет.
     Впрочем, нам и без этого хватает проблем.
     Не успели отойти от обстрела, прозвучал новый сигнал тревоги – полетела система генерации воздуха третьего яруса. А это, между прочим, мои мелкие, пришлось влезать в защитный костюм и мчаться чинить наравне с прочими. Хотя что я там мог починить? Так, ключ подержать. Но соседи бы не поняли, останься я в стороне, многие и так смотрят косо. Хорошо ещё, что следующая авария произошла на нашем ярусе – хотя, конечно, «хорошо» - это не тот эпитет, которым хотелось бы описывать прорыв канализации.
     Впрочем, это действительно хорошо – физические нагрузки выматывают тело, не оставляя на душевные переживания ни сил, ни времени. Никакой тренажёр так не вымотает. Сплю не больше трёх часов в сутки, зато никаких сновидений, и засыпаю мгновенно. В свободное время хожу на третий уровень – занимаюсь с теми, кто выражает желание.
     Таких мало.
     Последняя мелкая месть типа в штатском – среди двух сотен отобранных им для нашего ковчега быдлован нет ни одного, с кем бы я работал в Мемориале. Чужие лица, недоверчивые ухмылки, подозрительные взгляды исподлобья…
     Пройдёт много времени, прежде чем кто-то из них улыбнётся мне открыто и радостно и крикнет: «Првет, дядяденс!». Но я точно знаю, что рано или поздно такое время настанет. И это помогает мне жить.
     А пока я показываю им, как лает собачка.
    
     ****
    
     14 ноября
    
     Сегодня очень нехороший день. Мне кажется, что Саныч сходит с ума, и это ужасно, он ведь мой ближайший сосед, его каюта рядом с моею, только вход за поворотом, из параллельного коридора. Мы иногда перестукиваемся, когда лень или усталость мешают сделать несколько шагов. Я сначала радовался такому обстоятельству, тем более, что с другой стороны у меня соседи из офицеров, с ними я стараюсь не общаться, они так до сих пор и не простили, что я временно лишил их общества жён, хотя тогда это и казалось единственно верным решением.
     Впрочем, давно бы стоило понять, что нет ничего более постоянного, чем временные меры. Наладить дополнительные очереди системы жизнеобеспечения никак не удаётся – да что там! На это просто нет ни времени, ни сил, починить бы то, что ломается чуть ли не каждый день и чуть ли не на каждом шагу. Не удаётся и набрать скорость, мы ещё даже пояса астероидов не преодолели, хотя по всем расчётам должны уже быть за пределами орбиты Юпитера.
     А вот сегодня еще и Саныч…
     Я не видел его несколько дней, и уже успел встревожиться. Тем более, что неизвестный шутник прошлой ночью вылил банку какой-то красной гадости прямо перед моей дверью и размазал её, словно шваброй, протянув бурый прерывистый след вдоль всего коридора к лестнице. Я, конечно, ни на секунду не поверил, что это кровь, но всё равно было неприятно и тревожно. Тем более, что у Саныча вот уже несколько дней заперта дверь и на вопросительный стук в переборку ответом служит лишь полное молчание.
     Он ввалился ко мне сегодня, грязный и страшный. Выхлебал почти полную бутылку воды, а потом разразился самой длинной речью, которую я от него когда-либо слышал.
     - Это твои сволочи виноваты! - кричал он. - Они грызут переборки! Как крысы! Им тесно, понимаешь?! Простора не хватает! Вот и ломают стенки… и плевать им, что в стенках проходят кабели! Они так привыкли, ломать всё, что им дают. Всё равно ведь дадут новенькое, так почему бы не сломать то, что уже дадено? Просто так, потому что за это не убивают.
     Он крутанул выпученными глазами и схватил меня за плечо. Лицо его было безумным.
     - Так вот, запомни, - сказал он мне почти тихо. - И передай. Я. Буду. За это. Убивать. Так и передай. Понял? Троих уже замочил, и это только начало.
     Отпустил моё плечо и вышел.
    
     Конечно, я никому ничего не сказал.
     Он совершенно обезумел, но он мой друг, и кому будет лучше, если его запрут в изоляторе?..
    
     ********
    
    
     3 декабря
    
     Я не уверен, стоит ли записывать то, что сегодня со мною было. Я не уверен даже, что это было на самом деле. Я ни в чём не уверен…
     Только в том, что как следует набрался – в столовой никого не было, и работал автомат псевдоалькогольной стимуляции. Обычно его включают только по праздникам, а тут такая удача… Я прижал электроды к вискам и набрался по полной.
     А потом вдруг погас свет.
     Я хихикнул и наощупь стал выбираться из столовой. Я думал, что это удачная шутка такая, погасить свет, как раз, когда я набрался. И тут в коридоре кто-то закричал, скорее удивленно, чем испуганно. Крик смолк, но был явственно слышен лёгкий и быстрый топоток.
     Продолжая хихикать, я пошёл на звук, всё ещё полагая, что это шутка.
     Уже в коридоре поскользнулся на чём-то липком и упал. Шутка резко перестала мне нравиться. Рядом раздавались странные звуки, какая-то возня и деловитое хлюпанье. Я нащупал в кармане фонарик, зачем-то взял его в зубы и включил.
     Никогда не забуду того, что увидел – или того, что мне привиделось в узком луче портативного фонаря...
     Три окровавленных человеческих морды – именно морды, лицами такое не назвать, - смотрят на свет, щурятся, изо рта одной свисает кусок чего-то чёрно-красного, быстро двигаются челюсти, дожевывая, втягивая с уже знакомым хлюпаньем…
     Фонарик упал и погас.
    
     Как оказался в каюте – не помню. Вроде бы, бежал в полной темноте, не рискуя больше включить фонарик даже на миг. Как я умудрился его схватить, почему не потерял – не понимаю. Но фонарик вот он, лежит на койке… значит, я всё-таки добежал, и фонарик не потерял, и сам никуда не сверзился…
     Возможно ли такое?
     Не уверен. Ковчег огромен, в нём полно закоулков и ловушек, в темноте куда
     проще споткнуться и свернуть шею, чем добраться до нужного места, даже в трезвом виде, а я был далеко не трезв, киловольт триста засандалил, да на нервах, что усиливает эффект.
     Было ли всё привидевшееся пьяным бредом?
     Не уверен.
     Нос разбит, на руке глубокий порез, лицо и рубашка залиты кровью. Моя ли это кровь?
     Не уверен…
    
     *********
    
    
     22 декабря.
    
     Когда погас свет, я был на второй палубе.
     Шел заниматься с мелкими, но встретил знакомого и задержался. Стыдно признаться, но в последнее время занятия не доставляют уже мне такого светлого удовольствия, как ранее. Я зарёкся употреблять электростимуляторы после того кошмара, но всё равно никак не могу отделаться от воспоминаний. Понимаю, что виноват сам, нафантазировал всяких ужасов, да ещё Саныча наслушался, вот всё и сложилось. Но ничего не могу поделать – каждый раз, когда они мне улыбаются, меня пробирает дрожь.
     Понимаю, что это слабость, недостойная настоящего психотренера, и борюсь с собою по мере сил. Не пропустил ни одного занятия. Но если по пути выпадает малейшая возможность хотя бы чуть задержаться…
     Вот и сейчас – заболтался с малознакомым техником, с которым утром оказались рядом в столовской очереди.
     В этот раз свет не просто погас – ещё и тряхануло крепенько так. Я упал на пол, как и техник, только вот он сразу же вскочил, чертыхаясь и громогласно требуя объяснений непонятно от кого, я же вставать и не подумал. Вжался в щель между полом и навесной консолью, и постарался не дышать, жалея лишь об одном – что щель слишком узкая, целиком не влезть, так, чуть-чуть.
     И уже потом услышал легкий и совсем нестрашный топоток, от которого сердце моё пропустило удар, а потом забилось быстро-быстро, словно у зажатой в кулаке птицы.
     Топоток стёк по лестнице единым потоком, и распался на отдельные ручейки, я слышал их все, несмотря на громогласно матерящегося рядом техника. Внезапно техник замолчал на полуфразе. Сказал словно бы удивлённо:
     - Что за черт?..
     Забулькал, захрипел сипло, и рухнул на пол. Пару раз еще дёрнулся, скребя ногтями пластик, но топоток уже окружил его, и дёрганья прекратились. А потом стихло и бульканье. Его сменили звуки волочения, удалившиеся в сторону лестницы.
     Я ещё полежал в своем ненадёжном убежище, глядя, как медленно разгораются лампы аварийного освещения. Потом вылез из щели и сел на полу, обессилено привалившись спиной к стене и стараясь не вляпаться в тёмную лужицу, от которой тянулся длинный смазанный след в сторону лестницы. Я долго смотрел на эту лужицу, как заворожённый. Пока в неё не опустился с размаху грязный офицерский ботинок.
     Подняв глаза, я понял, что окружён. Их было много, очень много. И они мне улыбались, радостно и предвкушающе, так улыбается хозяйка аппетиному куску бекона прежде, чем бросить его на сковородку. Ножи были только у четверых, но этого вполне достаточно, даже будь я вооружён – видел, с какой скоростью и мастерством они орудуют мелкими и бритвенно острыми заточками.
     За углом вскрикнула женщина, крик был приглушён дверью каюты и оборвался быстро.
     - Месть, - сказал один из тех, что был без ножа. – Нчего лчного. Дсять ваших за кждого ншего. Тбе не пвезло.
     Двое с ножами шагнули ближе, кто-то схватил меня за волосы, запрокидывая голову. Говорят, в предсмертный момент человек видит всю свою прошлую жизнь… интересно, кто это говорит? Кто мог рассказать? Ведь оттуда не возвращаются.
     - Сбачка! – вдруг закричал тот, что держал меня за волосы. – Сбачка, куси-куси! Наш чел, кажет сбачку! Дядяденс, кажи сбачку! Куси-куси!
     Это был один из моих новых подопечных. Как же его зовут, не помню… Кажется, Клык. Точно, Клык – оскалился, и подпиленный острым треугольником левый хорошо заметен. Как он ест, ведь неудобно, наверняка все губы в кровь исцарапывает, господи, о чём я….
     Они расступились, размазывая ботинками кровь по светлому пластику и продолжая смотреть на меня и улыбаться. Но это были уже совсем другие улыбки – детские и восторженно-просительные.
     И я показывал им собачку. Прямо тут, на забрызганной кровью переборке, стараясь не вслушиваться в отчаянные крики из глубины коридора.
     По счастью, крики были короткими и быстро кончились.
    
     *********
    
    
     21 апреля 207 года.
    
     Полгода не брался за ежедневник. А вот взялся – и понимаю, что писать толком и не о чём.
     Ну, разве что, о том, что совсем недавно во время распила одной из переборок мелкие перерубили кабель электропитания систем гибернации. Всё бы ничего, там пятикратное дублирование. Только вот этот кабель как раз и был пятым. Последним. Прежние четыре нашли и повыдирали из переборок месяца три назад, тогда как раз была мода на плетёные фенечки, а у кабельных проводочков такая красивая разноцветная оплётка, как же тут было устоять…
     Что меня в них потрясает – так это вот эта самая бездумность. Когда в переборке выжигается дыра просто потому, что кому-то лень пройти полсотни метров и завернуть за угол, чтобы попасть в соседний коридор. И ведь быстрее всё равно не получится – расплавленный пластик жжётся, приходится ждать, пока остынет.
     Все равно прожигают и ждут.
     Или вот фенечки эти опять же…
     Впрочем, это даже и к лучшему, что из криокамер никто не встанет – продовольственные склады разграблены. Месяц пировали до кишечных расстройств, вонь стояла просто чудовищная, думал, очистители не справятся.
     Ничего, справились.
     Думал ли я, что смогу выжить в таком вот, даже не знаю, как его назвать?
     Ничего, тоже справился.
     Человек способен привыкнуть к любому миру. Если в этом мире для него есть ниша. Мне повезло – я местный кинематограф и цирк в одном лице. Пытаюсь сеять разумное, доброе, вечное…
     Вру.
     Ничего я уже не пытаюсь.
     Только выжить.
    
     За мною присылают почти каждый вечер – и я иду демонстрировать своё искусство. Иногда удаётся привлечь их внимание песней или сказкой, но чаще от меня требуют примитивный театр теней.
     За мной присылают отвратительного жирного типа по имени Дохляк. Примитивный юмор, как же иначе обозвать пузанчика? На нём драная офицерская форма, на ремне болтается палка сырокопчёной колбасы – своеобразный символ власти, подобными мягкими дубинками Клык одаривает только самых приближённых. Съесть такой атрибут для получившего – верх глупости, но некоторые съедают. Просто так, хохмы ради. Они очень многое делают ради этой самой хохмы. Мне грех жаловаться - я ведь и жив-то тоже только из-за этой их любви к бессмысленному веселью.
     Но всё же – интересно, что это за колбаса?
     Несколько раз пытался прочитать название, но никак не удается, Дохляк вертит её в руке, словно специально дразня. Знает, паскуда, что я готов убить за эту палку, вот и дразнится.
     Я легко мог бы его убить – он слабый и низенький, даже по меркам мелких. Ручонки тонкие и шейка хлипкая, несмотря на пухленькое пузичко. Схватить за цыплячью шейку и треснуть мордой о переборку, все мозги наружу и вылезут.
     Только вот что потом?
     Вряд ли Клык пошлёт кого другого, если я так поступлю с одним из его посланцев.
     Без театра теней им будет скучно, но прожить они смогут. Я же без гонорарных консервов загнусь очень быстро, столовская автоматика давно уже не работает, очевидно, её кабели тоже пошли на фенечки. Так что представления у Клыка – мой единственный шанс выжить. Я это знаю. И Клык знает, что я знаю.
     Потому и не боится присылать Дохляка со столь вожделенным символом власти на поясе. Знает – я не лишу себя шанса на будущее из-за одноразовой возможности полакомиться.
     Хотя иногда и очень хочется…
    
    
     *************
    
    
     Начало мая.
    
     Числа точно не знаю, провалялся в отключке довольно долго, если судить по отросшей щетине. У мелких не спросишь – для них всё, что больше перерыва между двумя хавками – уже «долго-долго», уточнять бесполезно, то ли сутки, то ли двое, то ли вообще неделя прошла. Хотел поинтересоваться у кого-нибудь из соседей – и понял, что отстал от жизни.
     Соседей у меня больше нет.
     Ну, ладно, двери… я ещё могу понять, зачем их разломали буквально на куски, в этом есть какая-никакая, но всё-таки логика. Но зачем выворачивать из стены экран коммуникатора? И чем им помешал противоперегрузочный кокон? Он ведь прочный, это же как постараться надо было, чтобы на ленточки…
     В каюте Саныча стены больше не серые – грязно бурые, в разводах уже подсохшего и свернувшегося. Похоже, он таки успел доделать свою пилу. А я-то думал – откуда эта вонь… хорошо, что моя каюта за углом, а то бы вообще жизни не стало, кондиционеры-то почти не справляются.
     От непродолжительной прогулки разболелась нога и в глазах зеленеет – оно и понятно, я ведь последний свой гонорар до дома так и не донёс, значит, кормёжка была за двое суток до отключки, да и что там есть-то? Банка несчастной спаржи, с детства её терпеть не мог. Ничего, ничего, сейчас доползу до каюты, а там и Дохляк припожалует, они же знают, что я очнулся и даже на прогулку выбрался, они всегда и всё знают… Значит, скоро позовут и накормят.
     Я им нужен.
     Моя каюта – единственная во всём коридоре с почти целой дверью, только замок словно бы выгрызен огромной крысой – если, конечно, есть такие крысы, зубам которых поддаётся армированный керамопласт. Теперь понятно, чем они двери дербанили, хорошая у Саныча пила получилась…
     Полежу на койке, отдышусь, запишу всё. Я ведь давно понял, только признавать не хотел – не для кого-то пишу, для себя. И с самого начала только для себя и писал – знал же, что не будет читать никто. Кому интересны чужие дневники? Разве что будущим историкам. Но тогда мне надо было вырубать свои послания в камне, они сохранились бы на века. А в ежедневнике заряд не вечен. Хотя, конечно, неизвестно ещё, кто из нас переживёт другого. Чаю надежду, что всё-таки я, меня подкармливают, хотя и скудно, а раздобыть исправный зарядник в наших условиях – из разряда малонаучной фантастики.
     Впрочем, я уже мог бы быть мёртв, а ежедневник всё так же помигивал бы жёлтеньким сигналом наполовину разряженного аккумулятора.
     Мне повезло, не успел далеко отойти, кормильцы оказались буквально рядом – прибежали, отбили у диких, донесли до каюты – я к тому времени, получив удар какой-то железякой в висок, представлял собою вполне готовый к употреблению продукт, кто-то из наиболее шустрых нападавших даже успел разрезать куртку и оставил на груди довольно длинную царапину. Правда, не очень глубокую. Повезло. Ещё более повезло, что выбранный потрошителем нож оказался довольно чистым – ни одной целой аптечки я ведь так и не нашёл, и мелкие, если не врут, тоже, а я ведь им за неё обещал последний бенгальский огонь и три раза прокукарекать на палочке, они почему-то высоко оценивают эту глупость. Приходится дозировать и кукарекать только по особым случаям.
     Всё-таки я им нужен.
    
     Клык скалит острые зубки, похлопывает по колену ободряюще, щебечет:
     - Сами съедим! Никому не дадим!
     И заливается дробным смехом, довольный.
     Поэт.
     Это он шутит так.
     И уже убил двоих, которые не поняли юмора. Ну, или подумали, что в каждой шутке есть доля чего-то другого, кроме. Зря они так подумали. Думать вообще вредно. И я, наверное, зря привередничал – последний был вполне себе ничего, здоровый такой, и прожарен в меру… а консервов всё равно надолго не хватит…
    
    
     ***
    
     Середина мая.
    
     Так и не удалось узнать более точной даты. Впрочем, это не та проблема, на которую стоит тратить время и силы. Главное сейчас – продержаться.
     Я всё-таки добился! Я был прав!
     Боже, какое же это счастье – знать, что ты был прав, что ты нужен, что тебя ценят и уважают, и готовы порвать пасть любому, кто покусится…
     Слава Создателю всего сущего, что позволил мне дожить и воочию увидеть торжество справедливости и триумф толерантности. Быдлоюзеры – такие же, как и мы! Они тоже способны на большие чувства, надо им только помочь – и они раскроются во всей своей первозданной красе и величие. Чему я и явился свидетелем шесть дней назад, и что – льщу себя надеждой! – произошло не без моей скромной помощи.
    
     Сегодня - шестой день после того, как появилась надежда. Схватка с зарвавшимися дикими была около двух недель назад, переломный момент, надо обязательно записать! Вдруг повезёт, и кто-нибудь всё-таки… или даже я сам – когда-нибудь, потом, тихо и спокойно состарившись, буду зачитывать внукам…
     Но – по порядку.
     В тот день, когда я пришёл в себя, меня не просто пригласили показать очередное представление на потеху Клыку со товарищи – меня приняли в свои. По высшему разряду.
     И Клык сказал речь. Прочувствованно так. Какое бешенство и какую горечь утраты они ощутили, когда увидели надо мной того дикого с окровавленным ножом. Раньше они не понимали, насколько я им дорог и как без меня будет плохо, а тогда сразу всё поняли. И решили торжественно принять в почётные братья, и даже жён мне предложили – любых, на выбор…
     Как я мог отказаться от столь щедрого и по-детски наивного дара? Конечно же, никак не мог. Их было пятеро, и недостаток мастерства они с лихвой искупали избытком энтузиазма. Сказали, что я могу прогнать любую, если не понравится, или же оставить всех. Пожалуй, склоняюсь к последнему, девочки так старались.
     А потом меня торжественно проводили до каюты, и Дохляк опять вертел своей колбасой чуть ли не перед носом, но мне было плевать, пусть сам ею давится. Я был доволен и сыт – перед тем, как предложить мне жен, Клык разделил со мною копченый окорок того дикого, что так резко изменил мою жизнь, попытавшись её забрать. Я аж прослезился от умиления – они же специально не стали просто жарить, а закоптили, чтобы и я мог причаститься, когда оклемаюсь.
     А кто-то ещё смел утверждать, что им чужды благодарность и благородство?!
     Пусть теперь подавятся этими утверждениями, как Дохляк своей колбасой!
    
    
     ***
    
    
     Вроде бы конец. Кажется, июля…
    
     .
     Колбаса оказалась тухлой…