Это история хранится со времен, когда я работал сигналистом на станции метро. После отчисления со второго курса университета, я, как мне казалось, наконец-то выяснил, чего мне хочется от жизни. В школе единственный предмет, которому удавалось захватывать мое внимание, был английский. От него я и отталкивался.
     Каждое лето, по семейному обычаю, мы обустраивались в сельском доме моей покойной бабушки. В двух заборах от нас участок снимала молодая семья из столицы. Он был переводчиком при посольстве, в совершенстве знал английский и арабский языки. Она преподавала курсы английского и подрабатывала на фрилансе. Мои родители, разглядев в сыне тягу к языку, договорились с соседями о репетиторстве. Так что, в течение трех лет, по два месяца в год я погружался в англоязычную среду (у себя в доме, мои учителя разговаривали только на английском, по крайней мере, при мне). Это время, проведенное в сельском захолустье, на фоне сбивающих дыхание пейзажей лесостепи, было для меня лингвистическим толчком. Тогда я этот дар и в грош не ставил. Не то, чтобы ко мне не приходили мысли о ремесле переводчика, просто тогда (да и сейчас) оно мне казалось недостижимым. Сложение таких факторов как расходы на обучение старшего брата в академии ВМФ и стоимость обучения в лингвистическом университете вылились в мое поступление на строительный факультет местного технического ВУЗа. Первые два семестра были как-то прожиты, а вот во время третьего я серьезно увлекся одной компанией людей и часто, во время пар, просыпался не у себя дома, со стуком в голове. Естественно, третья сессия, а вместе с ней и надежды близких на мою строительную карьеру утонули в забвении, и к весне я был отчислен. После ряда серьезных монологов моих покровителей, было принято единогласное решение о моей трудообязанности. После двух месяцев плавания в разнообразии профессий, где не требуется специальное образование, я остановился на работе сигналиста. Машинистом меня не взяли из-за зрения, но в большей степени из-за моего возраста. Зарплата низкая. Я поставил себе цель накопить как можно больше денег и поступить в лингвистический.
     Единственный плюс этой работы – тонны свободного времени. В перерывах между прибытием поездов я читал. Роман в триста-четыреста страниц съедался за неделю. У многих любителей почитать есть мысленный список книг «к прочтению», который постоянно растет. Жажда к новым книгам соревнуется с умением находить время на эти книги. Последнего большинству частенько не хватает. В моем же списке названия вычеркивались довольно быстро. Сейчас, оборачиваясь назад, я с замиранием и с теплом вспоминаю эту работу. Мозг, не получая никакой нагрузки, отыгрывался на книгах.
     Общение с коллегами по работе заканчивалось на вежливых приличиях, но было одно исключение. Во время обеда я сидел за одним столом с уборщицей. На моей станции она мыла пол еще тринадцать лет назад и могла рассказать много интересных историй. Вот одна из них.
     Лет пять назад в метрополитене работал интересный машинист. Был он не многим старше меня, но все, же ему было за двадцать. Те, кто не работал машинистом поезда метро, даже не представляют - какая же это скучная работа. Особенно для молодого человека, переполненного силой и энергией. Во время работы нельзя ни слушать музыку, ни читать книги, ни употреблять пищу, хотя последнее правило частенько нарушалось. Молодой человек придумал себе развлечение. Он делал вырезки из различных книг с описанием природы, городов, ситуаций, с интересными мыслями и зачитывал по громкой связи. И вот представьте себе: едите вы в полупустом вагоне, плеер разрядился, книг вы не читаете. Все, что слышно это стук колес и вой ветра. И тут из круглого динамика, из которого вы обычно слышали только серые фразы насчет дверей и остановок, доносится глубокий голос машиниста. Сначала вы воспринимаете его как шум, но потом начинаете вслушиваться и…
     Вагон медленно исчезает. Вас слепит солнце. Оно проигрывает сражение с северными тучами, и вы, в последний момент отскакиваете в сторону с мощенной мостовой. Засмотревшись на небо, вы совсем забыли, что находитесь на оживленной улице Лондона. Двуколка почти проехала по вашим фиолетовым замшевым туфлям. Вы достаете платок из кармана новенького сюртука и смахиваете капли со штанов. Извозчик, обернувшись, машет кулаком. С двух сторон узкой дороги нависают старинные, трехэтажные здания. От времени и вечной сырости они приобрели какой-то черный оттенок, с зелеными проблесками. Из труб вырывается дым – уже вечер, а ночи в это время года холодные. В первых этажах теснятся торговые лавки и мастерские. Возле дешевого ресторана еще стоят летние столики – рабочий день окончен, желающих хватает. Рабочие близлежащего завода пьют в основном джин и дешевый виски. Лондон исчезает, и мы переносимся в Париж.
     Латинский квартал. Здесь царит нищета. Вам становится противно от куч грязи вдоль бордюр, от смеющихся людей в лохмотьях. Но помимо этого, вы не можете избавиться от ощущения, что у каждого, даже самого бедного и грязного прохожего, за спиной таится захватывающая история. Записать слова вон того, другого и готово. Романтическая повесть о грязи и жизни в ней. В отличие от Лондона, за столиками уличного кафе, сидят студенты школы живописи. Взмокшие от трехчасового рисования с натуры, в жаркой студии, они пьют абсент, курят дешевый табак и спорят об искусстве. Подойдя ближе, понимаешь, что никто никого не слушает. Один рассказывает историю поверх истории другого. Никто даже не утрудняется кивнуть. По-другому нельзя. Только так, такие разные люди могут сосуществовать вместе. Всеобщее внимание привлекают острые шутки. Ничто не объединяет этих людей так, как страсть критиковать неудачников, чье мнение не сходится с большинством. Вот один паренек сказал что-то про отсутствие пропорций в любимой всеми картине. Миролюбивые художники превращаются в шакалов и накидываются на неверного. Под градом доказательств, вперемешку с бранью, ему приходится уступить. Либо так, либо на выход.
     Вспыльчивый диалог затихает, Латинский квартал поглощает туман, и вы переноситесь в лес. В один из тех дней, когда солнце греет почти как летом, но листва своим желто-зелено-красным окрасом выдает присутствие осени. Деревья не высокие, с объемным покровом. Лес редкий, но кроны сплетаются, образовывая крышу, которая фильтрует свет, и вы впитываете телом мягкие, разноцветные лучи. Мы сидим на сухом ковре, спиной к дереву. На ногах лежит открытая книга без названия. Страницы чистые. Бумага такая шершавая и желтоватая, что хочется её потрогать. Вы чувствуете, что можете писать в ней что угодно, как угодно. Надоело писать слева направо? Пишите наоборот. Пишите сверху вниз, снизу вверх, по диагонали, маленькими буквами, большими. Ваше дело. Только ваше. Не можете выразиться словами? Рисуйте. Делайте аппликации, коллаж. Закончились чернила – царапайте, пока есть силы. Вы сам себе автор, сам себе читатель, критик. Единственное правило – вы не можете исправить написанное. Можно открыть первую страницу, прочитать её, проанализировать, но изменить нельзя. Боюсь, это невозможно.
     Густая речь заглушается стуком колес усиленным эхом туннеля. Вагон скрипит, динамик молчит. Когда поезд притормаживает перед станцией, вы понимаете, что это ваша остановка. А так хочется поехать дальше! Если бы кто-то видел, что у вас выражалось на лице, во время недолгого рассказа, он бы сказал, что вы выглядели спокойным. Поправив сумку, вы выходите из вагона. В непроницаемом лице, что-то пульсирует. Какой-то отблеск от глубокого источника. Мы оборачиваемся, смотрим на машиниста - улыбка искажает наши лица. Ускорив шаг, спешим на работу.
     И только одна девочка пятнадцати лет с нетерпеливым лицом ждет. Глаза её широко открыты; мысленно она кричит на людей, чтобы те быстрее покидали вагон, и поезд выехал бы из туннеля. Голос машиниста стал центром мироздания, хоть она и не знает этого слова. Девочка точно опоздает в школу – её остановка была три станции назад.
     - Он ушел, потому что нашел работу получше? – спросил я собеседницу. Глаза её потускнели, и она негромко ответила:
     - Нет. Его уволили за нарушение внутреннего порядка метрополитена.