Анна Николаевна смотрела в кухонное окно. Нет, не в окно. Она рассматривала оконную занавеску, с тоской размышляя о предстоящей стирке. Для нее не было ничего более противного, чем стирать эти самые занавески. Сначала нужно было лезть на подоконник, с риском упасть и вывихнуть себе что-нибудь, а то и сломать ребро. Потом – долго и нудно аккуратно раскрывать каждый зажим-крокодильчик, удерживающий занавеску. Потом – слезть с подоконника, опять-таки с риском упасть, вывихнуть, сломать, ушибить и так далее. Анна Николаевна не любила подоконники. Занавески она тоже не любила. Их ведь нужно было периодически стирать, а это связано с подоконниками. К тому же, мало снять занавеску, ее ведь нужно еще и повесить. А это отнимает больше времени, увеличивая общение с подоконником сверх необходимого.
     Вот такие печальные мысли крутились в голове Анны Николаевны, бывшей школьной учительницы, а ныне – пенсионерки. Кстати сказать, по ее внешнему виду можно было сразу определить, что она – бывшая учительница. Один пронзительный взгляд выцветших голубых глаз выдавал ее с головой. А если еще учесть жидкие волосы, собранные в тугой пучок на затылке, темную юбку и бледно-розовую кофточку, застегнутую до подбородка, то сомнений не оставалось никаких. Только учительница, и никто больше!
     Между прочим, напрасно, ах, напрасно, Анна Николаевна не смотрела за окно. Пейзаж был весьма примечательным. И вовсе не типичным двориком деревенского дома, с обязательными цветами вдоль дорожек, или склоненными над забором ветвями яблонь, до которых все время пытаются допрыгнуть соседские мальчишки, углядев в вышине соблазнительный румяно-красный бок плода. Дело в том, что по двору важно шел стол. Да-да. Именно стол. Обыкновенный обеденный стол. Прямоугольный, лакированный, на четырех самых обычных ножках. Вот эти самые ножки стол изгибал причудливым образом, словно пробуя поверхность дорожки, перед тем как сделать следующий шаг. Он кокетливо постукивал деревянными ножками по асфальту дорожки, перебирал ими, стоя на месте, наклонялся, раскачиваясь из стороны в сторону. В общем, этот предмет мебели вел себя совершенно непонятным образом, словно решив оправдать свое определение как "движимое имущество".
     Стол танцевал таким образом уже минут двадцать, все так же не замеченный печальным взглядом Анны Николаевны, увлеченной мыслями о предстоящем подвиге в виде залезания на подоконник. Резкий звон разлетающегося вдребезги стекла привлек все же внимание бывшей учительницы, а ныне – пенсионерки. В окно веранды, рассыпая радостно блестящие в солнечном свете осколки, вывалилось кресло. Упав ножками вверх, оно некоторое время безуспешно подергалось и грустно затихло, страдальчески морща обивку. Стол рысью подбежал к креслу, согнул все четыре ножки, словно человек сгибающий колени, наклонился, подцепил кресло столешницей и резко дернул вверх. Кресло перевернулось, осыпав дорожку и цветочную клумбу новым дождем стекла, забившегося в швы обивки. Совершив все необходимое для спасения товарища, стол важно прошествовал к калитке и начал упрямо ее толкать. Калитка не поддавалась. Нет, она не была такой уж прочной, просто открывалась в другую сторону. Кресло немедленно подбежало к столу, быстро перебирая короткими ножками, и тоже начало толкать калитку, гримасничая бежевым велюром. Мебель явно рвалась на волю.
     Анна Николаевна изумленно посмотрела за окно, пытаясь убедить себя в том, что вся вышеописанная сцена ей привиделась под влиянием подоконника. Но когда через разбитое стекло, сминая любимые цветы на клумбе, выпала гладильная доска, и тоже направилась к калитке, игриво извиваясь складными металлическими ножками, Анна Николаевна поняла, что меры нужно принимать в срочном порядке. Какие меры? Да разумеется – меры пресечения данного безобразия. Ведь эти предметы обстановки вот-вот могли сломать калитку и ринуться на улицу. Тогда все соседи смеялись бы над Анной Николаевной, которая не может подчинить себе даже собственную мебель. Крутили бы пальцем у виска и с многозначительным видом говорили бы один другому: "Ну что ж ты хочешь-то, брат… Постарела уже она. Квалификация не та. Да и, собственно говоря, всегда она была немножко того…" Этого Анна Николаевна, разумеется, допустить не могла. Поэтому она поднялась, выпрямляясь во весь свой небольшой рост, протянула сухонькую руку, раскрывая ладонь, и резко выкрикнула команду-заклинание. В подставленную ладонь влетела деревянная учительская указка, по традиции покрытая рунами, окрашенными в багряный цвет. Анна Николаевна постучала указкой по ладони, всматриваясь в ломающих калитку хулиганов, и скомандовала типичным учительским голосом, чуть взвизгнув для усиления эффекта:
     - Домой!
     Предметы мебели, толкающие друг друга перед калиткой, как-то резко остановились, теряя азарт, и медленно поплелись к входной двери. Анна Николаевна распахнула перед ними дверь, впустила в дом и сопроводила каждого на полагающееся место. Следующее заклинание отняло псевдожизнь у не успевшей сбежать обстановки. Бывшая учительница постучала указкой по столу и с удовлетворением убедилась, что он уже больше никуда убегать не собирается.
     Анна Николаевна начала перебирать все возможные причины странного поведения мебели. Цепочка мыслей с неизбежностью парового катка привела ее к внучатому племяннику Паше, сданного ей на предмет получения необходимой в нежном восьмилетнем возрасте дозы свежего воздуха на весь срок летних школьных каникул. Анна Николаевна подумала, что этот самый Паша может явиться большим беспокойством, чем все подоконники в доме вместе взятые. Но сначала следовало разобраться – с какой целью несносный мальчишка оживил мебель. Было ли это случайностью, или за всем стоял неведомый злостный умысел, или даже более того – хулиганство, столь типичное для детей его возраста.
     - Паша! – визгливо крикнула бывшая учительница, а ныне пенсионерка. – Паша! Иди сюда немедленно!
     - Куда – сюда, теть Ань? – лениво отозвался мальчишеский голос из глубины дома.
     - На кухню! – вздохнув, сообщила Анна Николаевна.
     Через несколько минут в кухню влетел розовощекий мальчишка, ерошащий непослушные рыжие кудри. Анна Николаевна поморщилась. Эти мальчишки всегда так неопрятны! То ли дело девочки…
     - Ты мебель оживил? – она сразу приступила к делу без дополнительных предисловий.
     - Не знаю, теть Ань, - протянул Паша.
     - А кто знает? – Анна Николаевна угрожающе похлопала указкой по ладони. Очевидно, это не понравилось Паше, потому что он сразу зачастил:
     - Теть Ань, я не хотел. Я совсем не хотел мебель оживлять. Я больше не буду, теть Ань. Простите меня, пожалуйста. Я просто заклинания перепутал. Я еще их не до конца выучил. Мы этого еще не проходили…
     Возможно, он говорил бы еще, опасливо косясь на извивающуюся рунную указку, но Анна Николаевна прервала извинения одним вопросом:
     - А чего же ты тогда хотел? – она с подозрением смотрела на ежащегося мальчика.
     - Черепашку оживить, - грустно сказал Паша и уронил слезинку.
     - Какую еще черепашку? – Анна Николаевна растерялась. Черепашки воспитательным процессом предусмотрены не были.
     - Мою, - теперь Паша уже плакал в голос. – Она умерла… я нашел заклинание оживления… Но она так и не ожила, сколько я ни старался…
     - Так ты перепутал заклинания. – Анна Николаевна строго смотрела на племянника. – Явно вместо заклинания оживления мертвых ты использовал заклинание оживления неживого. Чему вас только в школе учат! – тут она спохватилась, что данные заклинания вообще не входят в школьную программу и, более того, ограничены в использовании специальным постановлением Совета Безопасности при ООН. – Ты где это заклинание нашел?
     - В книжке… у вас в шкафу… - мальчишка размазывал по щекам слезы и сопли. – Такая… в коричневом переплете… с картинками…
     Анна Николаевна похолодела. Хорошо еще, что племянничек не добрался до других заклинаний в этой книге, некоторые из них были опасны, смертельно опасны. Бывшая учительница, а ныне пенсионерка, уже благосклоннее смотрела на мальчика, благодарная уже за то, что он не натворил больших бед.
     - Где там твоя черепашка? – поинтересовалась она.
     Мальчишка метнулся в комнату и быстро вернулся, неся на ладони маленькую черепашку. Анна Николаевна осмотрела внимательно панцирь, поводила пальцем по хитрому рисунку. Черепашка не отзывалась, даже не высовывала голову. "Дохлая, – подумала бывшая учительница. – Жаль, но оживить нельзя".
     - Паша, хочешь, я тебе объясню, чем отличаются заклинания, которые ты перепутал? – нежно пропела Анна Николаевна, стараясь отвлечь мальчика от мертвой черепашки.
     - Ага! – он с энтузиазмом шмыгнул носом.
     - Прекрасно! Смотри! – Анна Николаевна щелкнула пальцами. На кухонном столе появился большой дождевой червяк и лениво замер на цветастой клеенке.
     - За счет чего передвигаются живые существа? – строго спросила бывшая учительница племянника. Тот только помотал головой в ответ, демонстрируя вопиющие пробелы в образовании. Анна Николаевна оживилась. Она ведь была учительницей и любила учить. – Не знаешь? Понятно. Тогда смотри! – указка свистнула, вонзаясь острием в стол рядом с червяком. Несчастное животное нервно задергалось, пытаясь уползти от опасного предмета. Извиваясь, червяк переместился на несколько сантиметров и опять замер. – Понял теперь? – вопросила Анна Николаевна.
     Мальчишка опять отрицательно помотал головой. Указка еще раз свистнула, вонзаясь в стол рядом с червяком. Издерганный дождевик переместился еще немного к краю стола, свалился и исчез, не долетев до пола. Паша радостно взвизгнул:
     - Я вспомнил! Вспомнил! Нам на биологии рассказывали! За счет сокращения мускулов! – он был горд своими знаниями.
     - Правильно, - удовлетворенно кивнула Анна Николаевна. – А неживые? Вот тот же стол, например? За счет чего он перемещался? Мускулов-то у него нет.
     - Так там, теть Ань, наверное, всякие древесные волокна, - с сомнением протянул Паша. – А если металлическое что-то, так это – напряженность металла. Силы упругости, да?
     - Все-таки чему-то тебя в школе научили, - заметила Анна Николаевна.
     - Так я пойду, теть Ань! – Паша поднял внезапно заблестевшие какой-то идеей глаза.
     - Куда? – растерялась бывшая учительница, а ныне – пенсионерка. У нее было такое чувство, словно ученик пытается сбежать с урока.
     - Черепашку оживлять! Я теперь понял, в чем была моя ошибка! Я не на то воздействовал, но я сейчас исправлюсь! – мальчишка решительно направился к дверям, не обращая внимания на лепет Анны Николаевны о постановлении Совета Безопасности. В этот момент черепашка высунула голову из панциря. Анна Николаевна облегченно вздохнула.
     - Ну вот видишь! Она жива, никого оживлять не нужно, все уладилось.
     - Ага! – восторженно отозвался племянник. – Я ее сначала убью, а потом буду оживлять!
     Анна Николаевна бессильно опустилась на табуретку, сраженная детской логикой. Паша убежал, напевая что-то над своей черепашкой. Бывшая учительница, а ныне – пенсионерка, печально посмотрела на занавеску, нуждающуюся в стирке. Неожиданно рассердившись, она стукнула указкой по подоконнику и повелительно щелкнула пальцами. Перед ней на столе появилась черепашка, ошарашено крутя головой.
     - Никого мы убивать не будем, - Анна Николаевна почесала пальцем морщинистые надбровья черепашки. – Мы учиться будем, правильно?
     Из глубины дома раздался разочарованный вой мальчишки, что вызвало у бывшей учительницы, а ныне – пенсионерки, торжествующую улыбку. Рунная указка победно перекатывалась по столу.