Осеннее море уже остывало, превращаясь в частые затяжные дожди.
     Рассветы становились холодными, именно в такие дни и уплывали из тёмного города по рекам пустынных улиц стремительные кленовые листья.
     Причин, чтобы продолжать жить, с каждым годом ставилось всё меньше, а умирать Грегори попросту не хотел. Сумма собственных поступков и свершений для его возраста была велика, к началу этого октябрьского вечера он смог приобрести для себя всё, о чём мечтал в юности; безвременно потерял то, что было ценным только для него одного; имел и полноправно распоряжался точным количеством необходимого.
     Он ничего не знал о начале этого дождя.
     Когда в середине прошлой недели ему довелось возвращаться, и он устало поднимался по широким каменным ступеням своего дома, небо ещё было ясным и прозрачным, но вот уже который день ни единому солнечному лучу не случилось упасть на простор его письменного стола.
     Не было никакого желания пристально рассматривать через залитые дождевой водой оконные стёкла силуэты тёмного туманного сада, ожидая иной погоды.
     В доме он был один, гулкие часы отбивали последнее время перед сном, из всех желаний оставалось только одно – чтобы неживая тишина перед глазами исчезла.
     Когда-то он мечтал, чтобы ковры в его доме были мягкими, а абажур над большим семейным столом – просторным и оранжевым. И кресло - непременно высокое, удобное, с подлокотниками…
     Негромкая музыка вот уже который час тревожила его чуть горькими звуками медленного гобоя, но Грегори всё продолжал, без упрямства и ясной цели, слушать давно знакомые мелодии.
     В подобных обстоятельствах любой шорох может показаться громом.
     За мгновение до начала событий он почувствовал, как где-то под дождём трудно дышит близкий и огорчённый людьми человек.
     Раздался громкий стук в дверь. Не возникло ни ожидания привычных опасностей, ни мелких сомнений в целесообразности.
     - Ты?!
     Сын был пьян, но не безобразен.
     Ответные слова сразу же показались Грегори справедливо взволнованными, бледное лицо юноши туманилось сильной обидой.
     - Проходи.
     С насквозь промокшей одежды сына, с его непокрытой головы на жёлтый пол гостиной стекала прозрачная холодная вода. Рядом с ним, отряхнувшись на длинном кожаном поводке, прозвенел стальными кольцами ошейника крупный чёрный пёс.
     - Он со мной, мы вышли прогуляться.… Я буду теперь жить у тебя. Первое время, потом устроюсь. Ты же не против?
     - Для начала приведи себя в порядок. Я займусь собакой.
     Всё оставалось таким же, как и час назад, но теперь у Грегори появилась вполне определённая цель и некоторое, прячущееся пока ещё только в центре его горячего сердца, любопытство.
     …Молодые супруги были приглашены в давно знакомую им, приятную, с положением, семью ровесников, на празднование какого-то незначительного юбилея. Имелся хороший стол, изобилие напитков, занятная прогрессивная компания, танцы, но под самый конец вечеринки сын и его жена рассорились. Причина была явно мелка и совсем не соответствовала их прочным и умным характерам, но каждый счёл возможным стоять на своём и сказать другому, уже по возвращении домой, много ненужных в данных обстоятельствах и вообще, скверных, слов.
     - Она плакала, не хотела отвечать на мои вопросы…. Я не кричал на неё, я вообще был рассудителен. Я старался…., а она только плакала, говорила мне гадости…
     Юноша устало хмурил брови, без внимания держа в руке чашку горячего кофе. Пёс, довольный обильной сытостью, тёплым светом и спокойными словами негромкого мужского разговора, дремал у кресла хозяина.
     - Я ушёл, насовсем, навсегда…. Сказал, что так, с такими словами, нам с ней жить вместе невозможно. Она сняла с руки и бросила в окно, на улицу, своё кольцо.
     - И как теперь ты намерен поступить?
     Грегори стоял у стола, отвернувшись к мраку ночных стёкол, сознательно не показывая сыну блеска своих смеющихся глаз.
     - Пока не знаю…
     Спутанные светлые волосы, растерянный взгляд; быстро согревшись, утомлённо раскинулся в кресле совсем по-мальчишески незначительный и такой уютный в просторном отцовском халате человек.
     Прошла всего минута – и сын уже спал. Верный пёс тоже только на мгновение поднял на Грегори внимательные глаза, отметив его решительные шаги по гостиной, и снова сонно задышал, чувствуя правильность принятых близкими ему людьми решений, не сомневаясь, что и с телефонным звонком большой человек справится без него.
     - Да, милая, слушаю…. Да, здесь, не волнуйся. Ну, ну, не плачь.… Всё будет хорошо, сейчас я приеду.
     Дети. Просто дети.
     На свадьбе сына Грегори не был, взвешенно осознавая, что не желает вновь смотреть в когда-то такие дорогие и нежные, а сейчас совсем уже чужие для него глаза бывшей жены. Жадное любопытство других дальних родственников тоже было бы для него лишним без меры.
     С невестой сын познакомил его заранее; милая, красивая юным лицом и умными словами девушка порадовала Грегори своим внезапно возникшим существованием. С тех пор они виделись только раз, как-то внезапно собравшись прогуляться по парку втроём в её день рождения.
     Привычная в последние времена одежда: строгий плащ, шляпа, широкий зонт. Полностью готовый к выходу на улицу, Грегори сосредоточенно встал у зеркала, размышляя о предстоящих подробных деталях своего мероприятия. Усмехнулся, вдруг задумавшись увиденному, быстро и легко сбросил в угол плащ и шляпу. Волнуясь странными воспоминаниями, достал из старого чемодана короткую удобную кожаную куртку, встряхнул на вытянутых руках тёплый свитер, поставил на пол немного поношенные башмаки на толстой подошве.
     Ещё, на этот раз с удовольствием и пристально, посмотрел на себя в зеркало.
     Мятый козырёк когда-то привычной кепки славно прикрыл ему глаза.
     Из неопрятно мокрых карманных вещей сына Грегори выбрал и взял с собой связку ключей.
     На улице уже нетерпеливо сигналил таксомотор.
    
    
     Во время краткого телефонного разговора она только и смогла сказать, не умея преодолеть свои сильные и честные слёзы, что кто-то из них во время сегодняшней глупой ссоры, спеша непременно что-то решить или доказывая, случайно сломал замок их квартиры и что она сейчас боится оставаться так одна, ночью, с открытой дверью…
    
    
     Грегори правильно рассчитал, что все жильцы большого благополучного дома в этот негостеприимный час давно уже спали; шесть квартир на трёх этажах дюжиной красивых тёмных окон не обратили на его визит никакого внимания.
     Первый ключ - от входа в подъезд, простое движение - консьержка заслуженно отдыхала у себя в комнате - и он, мягко ступая, поднялся наверх.
     Действительно, дверь нужной квартиры только прикрыта, в замке – жёлто-латунный обломок тонкого французского ключа.
     На столике в гостиной, окнами выходящей на мокрый асфальт тихой улицы, горел крохотный ночник; в кресле, неудобно опустив голову на локоть, спала молодая женщина, лица которой сквозь сумрак небольшого света совсем не было видно.
     Спрашивать разрешения у кого-либо и советоваться с кем-то другим, кроме себя, Грегори разучился уже давно.
     С заботливым тщанием, не спеша, он прошёлся по немногочисленным комнатам, прекрасно осознавая, что именно ему нужно там искать, пока на одном из подоконников не увидел случайно оставленную связку ключей, точно такую же, на такой же короткой металлической цепочке, как и та, которую он нашёл в промокшем плаще сына.
     Глубоко вздохнув, он опустился перед входной дверью на колено, прищурившись, сделал несколько точных движений сохранившимся ключом и, расчётливо подставив к замку ладонь в тонкой замшевой перчатке, поймал в неё выпавший обломок.
     Не случилось ни одного громкого звука, он не сделал никаких лишних шагов, но та, которая только что, устало и тихо, вздыхала в тревожном сне, со слабым стоном пошевелилась, раскинув роскошные тёмные волосы по столику.
     Грегори остановился в проёме дверей, улыбнулся, приготовившись к долгому и печальному разговору.
     Минуты шли, но женщина не просыпалась.
     Он осмотрелся, точно убедился, что ничего не забыл в квартире, тихим щёлчком замка закрыл за собой дверь и, лёгкими шагами ощутив немногочисленные ковровые ступеньки лестницы, вышел из подъезда на залитую мрачным ночным дождём улицу.
     На далёких перекрёстках светились ещё мелкие разноцветные огни, редко проезжали с довольным шорохом блестящие автомобили. Дождь изменился, заканчиваясь, стал прямым и тяжёлым, металл больших луж под ногами гулко взрывался крупными каплями.
     Грегори поднял воротник, надвинул ниже козырёк кепки.
     Окна, возле которых он был совсем недавно, темнели по-прежнему.
     По привычке отмечать очередное выполненное дело, Грегори произнёс про себя несколько тихих восторженных слов и, измерив пристальным взглядом соотношение фасада дома и расстояние до асфальта под нужными окнами, решительно опустился на колени.
     Полицейских он не боялся, случайных прохожих вряд ли мог испугать своими манерами, да и не могли они случиться в такую ночь в таком месте, а вот круглые жёлтые фонари, плотный свет которых почти полностью пробивался вниз сквозь голые ветви деревьев, в эти минуты стали его замечательными сообщниками.
     На протяжении жизни Грегори несколько раз имел возможность хвалить себя за точные расчёты.
     Часы на далёкой городской башне пробили уже три раза, когда под тусклым красно-жёлтым буковым листком, скромно прилёгшим на дальнюю сторону мокрого тротуара, сверкнул драгоценный металл.
     Душа Грегори восторженно закричала, он же лишь свободно вздохнул и улыбнулся, отряхивая свои мокрые колени.
     И вновь – ключи, двери, незначительный свет уже знакомой квартиры.
     Без опаски запачкать грязной обувью тёплый ковёр, он, тихо ступая, подошёл к спящей женщине и, печалясь далёкими нежными воспоминаниями о другой, приподнял своей ладонью её ладонь, затем надел на тонкий палец найденное обручальное кольцо.
    
    
     Вернувшись к себе домой, Грегори сильно тряхнул за плечо спящего сына, велел тому немедленно ехать к жене мириться, смеясь и повышая голос выпроводил их с собакой на тихую, уже без дождя, ночную улицу и после этого решил, что страшно проголодался.
     На пространстве почти незнакомой ему кухни, владениях давно уже и прочно преданной старенькой экономки, Грегори отыскал холодильник, а в нём – большой кусок отварной телятины и много свежих яиц.
     Эта странная ночь и закончилась странно – хлебом, мясом, обжигающей яичницей. И музыкой. Но это был отнюдь не печальный и горький гобой.