– Кто там? – мягким, но безразличным женским голосом осведомился домофон.
     – Андрей, – ответил невысокий человек в мятом пиджаке, устало переминаясь с ноги на ногу. Под мышкой он сжимал желтый кожаный портфель, судя по виду, помнивший ваксу, паровое отопление и лучшие времена.
     Человек был уверен, что его ждут. Выдав свой незамысловатый пароль, он шагнул к двери подъезда, схватился за ручку, потянул на себя, ожидая щелчка. Но замок отчего-то не сработал.
     – Какой еще Андрей? – поинтересовался голос, внезапно показавшийся гостю сухим и даже грубым. Мягкость испарилась из него, как летучее водородное соединение. Должно быть, все дело в чертовом динамике, решил человек.
     – Андрей Андреевич, – вздохнул он, – бывший коллега вашего мужа по университету.
     На мгновение голос задумался.
     – Мой муж не работает в университете, и нет у него никаких коллег. Вы ошиблись, – холодно отчеканил он и тут же отключился.
     Мятый человек крякнул и поперхнулся от неожиданности и возмущения. Снова ткнул скрюченным пальцем в цифры на панели домофона. Одна, другая. Гудок.
     – Василий звонил мне сегодня днем и просил заехать к нему после работы, – нарочито спокойно объяснил он, когда ответили.
     – Послушайте, Андрей… э-э… Андреевич… – перейдя вдруг на шепот, по-змеиному зашипел голос. – Моего мужа нет дома, и он не говорил мне, что кого-то ждет. Позвоните ему и договоритесь о встрече еще раз.
     – У него телефон отключен, – поспешно возразил Андрей Андреевич, опасаясь, что невидимая собеседница вновь положит трубку.
     – Ничем не могу вам помочь, – отрезала она и тотчас оправдала его худшие ожидания.
     Андрей Андреевич почувствовал, что заводится. Знай он, какой радушный прием ему тут уготован, он бы десять раз подумал прежде, чем тащиться сюда через весь город после бессонной рабочей ночи и не менее бессонного рабочего дня! Хотелось вслух выругаться, но он только сжал в негодовании кулаки.
     «Нет, – подумал он, – здесь явно пахнет недоразумением». И шумно втянув ноздрями вечерний воздух, остывший уже до точки росы, в третий раз набрал на панели код и с почти искренней дружеской теплотой сказал:
     – Лиза, неужели вы меня не помните? Ведь я часто бывал у вас с Василием в последнее время…
     Возможно, стоило также напомнить ей и о том, что именно он, Андрей Андреевич Самороков пришел им на помощь в самый трудный для них момент… Впрочем, нет, напоминать об этом неприлично.
     – Я… вас… – обезоруженно залепетала женщина, и тут же, без предупреждения перешла в атаку. – Да вас разве забудешь?! Если бы не вы… Если бы не вы… – ее голос дрогнул, как будто под тяжестью рвущихся из горла слез, сорвался в фальцет и также резко, на пике своей высоты стих. Динамик чавкнул в последний раз и задохнулся, оставив Андрея Андреевича недоумевать, что было бы, если бы не он.
     Устало вздохнув, он уже отвернулся, чтобы уйти ни с чем, когда домофон характерно пропел, и следом раздался щелчок открываемого замка. Кто-то, чьего лица Андрей Андреевич не успел или не пожелал рассмотреть, вывалился сквозь распахнутую дверь прямо на него, чертыхнулся и, путано извинившись, заспешил прочь. И тут, словно какой-то неведомый закон сохранения жизни повлек Андрея Андреевича внутрь, и в следующий миг тот бесследно растворился в приоткрытой пасти подъезда.
     Одолевая бесконечную вереницу ступенек, Андрей Андреевич терзался только одним вопросом: что заставило Лизу так себя повести? До сих пор она представлялась ему образцом гостеприимной хозяйки. Что могло измениться за… неделю? Две? Сколько он здесь не был? Да, пожалуй, недели две.
     Забравшись на пятый этаж, он отдышался, нашел нужную дверь, обитую, как и его портфель, желтым, и, стыдливо оглянувшись, прильнул к ней ухом. Сквозь поры в растрескавшейся обивке просочились глухие отзвуки словесной перепалки. И хотя слов было не разобрать, голоса были прекрасно знакомы Андрею Андреевичу. Он покачал головой: его смутные подозрения насчет Лизы снова оправдались: женщина с самого начала лгала ему. Он подождал, пока крики утихнут, и только потом позвонил.
     Открыли не сразу. Прошло не менее минуты прежде, чем дверь со скрипом отворилась и в сдерживаемую цепочкой щель протиснулась небритая физиономия Василия. По его пунцовым, раздувшимся, как у жабы, щекам Андрей Андреевич заключил, что подслушанная свара ему не примерещилась.
     Василию было слегка за сорок, но как правило ему давали все пятьдесят. Низенького роста, с обширной плешью на большой всклокоченной голове и не менее обширным брюшком, он выглядел классической жертвой неумолимой энтропии. Картину распада довершали глаза. До недавних пор неизменно ясные и живые, теперь и они угасли, помутнели, окончательно опустив завесу над тем, что крылось внутри, под неприглядной телесной оболочкой. А там-то как раз было на что посмотреть: великолепный ум, добрейшая душа и золотые руки.
     – Профессор? – безо всякого выражения произнес Василий и зашарил настороженным взглядом по лестничной клетке. – Вы один?
     Андрей Андреевич кивнул, отметив про себя одну странность в поведении приятеля: на «вы» они обращались друг к другу только в присутствии посторонних.
     Дверь захлопнулась и, лязгнув цепочкой, точно зубами, открылась вновь, уже настежь.
     – Я не вовремя? – спросил профессор, не трогаясь с места.
     – Да нет, все в порядке. Проходи, – успокоил его хозяин и отступил в сумрак прихожей.
     – А что с…? – Андрей Андреевич наклонил голову в сторону кухни, где громко и бессмысленно, словно оберегом от нечистой силы, бряцали посудой. – Повздорили?
     – А-а… – Василий с досадой махнул рукой. – Ты только обиды на нее не держи, ладно?
     – Не буду, – честно пообещал гость.
     По длинному темному коридору они прошли в кабинет Василия, его крепость и его мастерскую.
     – Выключи телефон, – сказал хозяин, едва они перешагнули порог комнаты.
     – Зачем? – удивился Андрей Андреевич.
     – Выключи, я говорю, – велел Василий с несвойственной ему жесткостью. – Совсем!
     Профессор молча повиновался. Все это было очень странно, но Андрей Андреевич не стал возражать. Чутье подсказывало ему, что скоро он получит все необходимые разъяснения.
     Он огляделся. Повсюду на полу был разбросан железный хлам. Осторожно ступая по этому минному полю, он пересек крохотную комнатушку по диагонали, как офицер шахматную доску. Две книжные полки нависли над его плечами истертыми эполетами. Тощий неопределенной масти стул ждал у стены и радостно фыркнул, когда профессор оседлал его. Как настоящий иноходец стул этот любил ронять седока, подламывая обе левые ножки сразу. Но хозяин упорно сажал на него всех своих посетителей и в шутку звал его «неэлектрическим» – как единственный здесь стул, не заваленный конденсаторами, катушками индуктивности, транзисторами и прочей электромишурой.
     Андрей Андреевич посмотрел на Василия. С последнего их свидания тот как-то осунулся и еще больше постарел.
     С полгода тому назад он не поладил с заведующим кафедрой. Из-за пустяка, если вдуматься. Всего-то и надо было – прогнуться! Но Василий был не такой человек, и его попросту вышвырнули.
     «У нас всегда умели ценить людей. Но нигде их не ценят так, как в университетах, – любил с усмешкой приговаривать Андрей Андреевич. – Рано или поздно храм науки обязательно воздаст своему рабу по заслугам, принеся того в жертву». И хотя Василий был не первым и наверняка не последним в длинном списке подобных жертв, на этот раз было не до смеха: пусть опытному и талантливому, но уволенному по профнепригодности инженеру работа по специальности была теперь заказана.
     Василий впал в депрессию и камнем пошел бы на дно, если бы не Андрей Андреевич. Наплевав на возможные проблемы с руководством, он уже пятый месяц платил своему экс-лаборанту неофициальное жалованье из бюджета своего научного проекта,. Выгнать такое светило, как он, разумеется, не посмели бы: престиж, гранты, связи с именитыми партнерами и прочее... Однако финансовая отчетность, этот бич настоящего ученого, научных авторитетов не признавала.
     Впрочем, хотя риск был немалый, профессор не прогадал: Василий стоил каждой вложенной в него копейки. И если что и беспокоило Андрея Андреевича по-настоящему, так это невозможность продолжать их скрытое сотрудничество бесконечно.
     Профессор пригляделся к бывшему сослуживцу. Кроме ставшей уже привычной расхлябанности безработного человека сегодня в нем было что-то еще, новое и тревожное.
     Прежде всего, эта странная настороженность. Глаза Василия бегали, как маятники, бессильные устоять на месте. Будто хотели что-то скрыть в своем мельтешении. Рыхлое лицо его хмурилось, как сильно наэлектризованная грозовая туча. Он был непривычно молчалив и собран. И все же от Андрея Андреевича не укрылось, как под этой маской внешнего спокойствия пульсирует, бьется кварцевым резонатором невидимый нерв.
     Василий несколько раз прошелся взад-вперед по комнате, потом остановился напротив гостя и усадил свое пухлое тело на край рабочего стола. Тот натужно скрипнул и нежно обнял мастера своими ухватами-тисками.
     – У меня для тебя две новости: хорошая и плохая. С какой начать? – спросил Василий, избегая встречаться с профессором взглядом.
     – Начни с хорошей, – предложил Андрей Андреевич.
     Маленький лысый человечек помолчал, пожевал губками, обдумывая что-то.
     – Нет, начну с плохой, – сказал он и вдруг съежился до совсем уж неприличных размеров. Казалось, он вот-вот выпустит иголки.
     – Мне угрожают, – выпалил он в едином порыве и поднял наконец глаза.
     И тотчас стало ясно, почему Василий до сих пор отводил их: он был испуган. Расширенные зрачки притягивали взгляд, засасывали в себя, как две огромные турбулентности, и, окунувшись в них, Андрей Андреевич сам внезапно ощутил беспричинный страх.
     – Угрожают? Кто? – деланно усмехнулся он.
     – Если бы я знал… – тихо ответил Василий.
     Он снова потупился, и профессор испытал облегчение. Леденящий взгляд изобретателя приковывал к себе, как ртутный сверхпроводник, замерзший до критической температуры.
     – Они пришли ночью, – начал Василий. – Не знаю, как они попали в квартиру. Они… они были в черном… в масках или чем-то таком… Лиц не разобрать. Помню только фигуры, высокие, крепкие… Искали что-то… Впрочем, что именно, я понял сразу… Зря старались, только перевернули все вверх дном… А потом предложили по-хорошему отдать им наше… ну, то есть, твое изобретение, или… или, сказали, им придется принять меры.
     – Меры? Какие меры?
     – Не знаю. Этого они не сказали. А я… слишком напуган я был, чтобы спрашивать.
     Василий оторвал взгляд от пола, и Андрей Андреевич вновь ощутил, как сквозь тело течет слабый электрический ток.
     – Они что-нибудь еще сказали?
     – Да. Много странного… Сказали, что наша технология должна быть засекречена. Что ее время еще не пришло. Что она опасна, черт возьми! – Василий комично воздел кверху руки.
     Профессор недоверчиво покачал головой.
     – Значит, спецслужбы, – заключил он после недолгих раздумий. – Но как они вычислили нас? Мы же держали нашу работу в абсолютной секретности. Мы ничего не обсуждали по телефону, уничтожали записи…
     – Знаешь, Андрей, я тут все время прокручиваю в голове случившееся и… хм… – Изобретатель замялся. – Короче, я думаю, что эти ребята не из спецслужб.
     – А откуда же тогда?
     Василий в нерешительности пощипывал второй подбородок.
     – Полагаю, они… Только не смейся… Из другого мира.
     Гость вытаращил глаза, а хозяин, ничуть не смутившись, добавил:
     – Ну, или из будущего.
     – Вася! Ну что за ересь?! – возмущенно вскричал Андрей Андреевич, вскакивая на ноги.
     И как раз вовремя – ножки строптивого стула тут же подкосились, как у раненного зверя, и он с шумом повалился на бок. Профессор на лету подхватил выскользнувший портфель и взял себя в руки.
     – Откуда такие фантастические гипотезы?
     – Видишь ли… – продолжал цедить Вася, заламывая руки. – Утром, когда я проснулся, мне вспомнилось только, что ночью кто-то приходил. То есть, вроде бы приходил, потому как воспоминание это сильно смахивало на сон. Ну, я все же проверил дверь: замок, цепочка – все было на месте. С окнами та же история. Сам понимаешь, что я подумал: бред, ночной кошмар. В последнее время мне нередко снится всякое… И вот, сижу я, значит, на кухне, кофеек потягиваю и все больше укореняюсь в мысли, что да, таки сон, как вдруг – телефон. Снимаю трубку, а оттуда голос, ледяной такой, далекий: мол, Василий Петрович, не сон это был, все взаправду. Я прямо похолодел весь, стою и слова вымолвить не могу. Вспомнил все сразу же. А он будто мысли мои читает. Успокойтесь, говорит, мы вам ничего не сделаем. Наоборот даже – помочь хотим. Не бесплатно, конечно. Если все расчеты, чертежи и сам прототип нам отдадите, то – тут я вообще опешил – беремся, говорит, вас вылечить…
     – Вылечить? Тебя? – вклинился профессор. – Да ты разве болен? Не знал…
     – Да я и сам не знал. Ты погоди, дослушай, – раздраженно отмахнулся Василий. По ходу рассказа он все больше оживлялся и сейчас был близок к исступлению. – Не успел я сказать, куда им надо пойти и кого полечить, как этот мерзавец повесил трубку. Я, понятное дело, решил, что это чей-то глупый розыгрыш, разозлился страшно и велел себе выбросить все из головы. Но… сам не знаю, почему… в тот же день потащился в больницу…
     Василий умолк на полуслове. Это было так неожиданно, как если бы земля вдруг разверзлась у профессора под ногами, и он ухнул в бездонную тьму. Слушая рассказ изобретателя, он чувствовал, как через крохотные сколы и трещинки его души, словно безустанный плющ сквозь бетонные плиты, прорастает неясное беспокойство. Теперь же оно достигло апогея: оплело цепкими стеблями все его члены, намертво стиснуло голосовые связки.
     – И? – С трудом далось Андрею Андреевичу хриплое, похожее на икоту междометие.
     Не в силах шевельнуть даже пальцем, он, точно статуя, подался к другу сразу всем телом.
     – Рак, – проронил тот еле слышно и отвернулся.
     На этот раз профессору показалось, что его шибануло разрядом в пару тысяч вольт.
     – Поздняя стадия, – сиплым чужим голосом продолжал Василий. – Метастазы уже во внутренних органах… Я и подумать не мог… Ну, подташнивало с утра. Ну, побаливало что-то… Так ведь и возраст уже… Плюс депрессия – на нее списывал…
     Его одетая в лысину голова, как планета в белесой шапке полярных льдов, закачалась, готовая сойти с орбиты, но устояла. Профессор с трудом унял пробравшую его тело дрожь, но не смог совладать с дрожью в голосе.
     – Боже праведный, – прошептал он.
     Опустилось тягостное безмолвие, нарушаемое лишь бесплодными попытками обезумевшей мухи вырваться из стен дома, в котором пахнуло смертью.
     – Лиза? – спустя какое-то время прервал томительное молчание профессор.
     – Уже знает.
     – И конечно же винит во всем меня…
     Ответом была новая доза губительной тишины.
     – Погоди, – вскинулся вдруг Андрей Андреевич. – Я не понял. Значит, они лечат рак на таких стадиях?! Хм, либо это неудачная шутка, либо… И потом, как они узнали, что ты…
     Он не договорил и посмотрел на Василия с немым вопросом.
     – Ну, что? Теперь тебя не удивляют мои фантазии? – пробормотал тот с кривой усмешкой.
     Опять замолчали. Андрей Андреевич, как во сне, не обращая внимания на лязг и хруст под каблуками, прошел вдоль стены туда, где в углу за стареньким шифоньером доживала свои дни облезлая кляча-тахта. На ней недописанными иконами громоздились печатные платы. Смахнув их, профессор сел и обхватил голову узловатыми руками. Так просидел он в оцепенении несколько мучительно долгих минут, иногда вздрагивая и морщась, будто контуженый боец, снова и снова ведущий в памяти тот самый бой.
     – Ты сделаешь, как они хотят, – сказал он наконец, убеждая не то Василия, не то себя самого. – Отдашь им все. Тебя надо спасать, пока есть шанс. О прочем не волнуйся – во второй раз тот же путь гораздо короче.
     – Нет.
     – Нет? – Профессор решил, что ослышался.
     – Нет, – повторил Василий тихо, но твердо. – Я сделал свой выбор, Андрей.
     – И что же это за выбор? Сдохнуть? – с досадой выпалил Андрей Андреевич и тут же пожалел о своей несдержанности. Последнее слово прозвучало, как пощечина.
     Изобретатель отрицательно покачал головой.
     – Я отдал нашему делу десять лет жизни. А ты предлагаешь мне выбросить их на помойку? Нет, уж лучше не дожить десять лет, чем вот так… Я не хочу, чтобы мое… наше изобретение погибло.
     – Оно и не погибнет. Я же сказал, что позабочусь об этом.
     – Вот именно – позаботишься. И поэтому я не хочу, чтобы ты начинал с нуля. Молчи. Не спорь. Я настаиваю, чтобы ты не отказывался от всего из-за меня! Хотя, – неожиданно обмяк Василий, – решать, конечно, тебе… Если только они и тебе станут угрожать… Тогда я пойму.
     – Вася, но это же самоубийство! – простонал Андрей Андреевич. И вдруг замер, пораженный другой мыслью: слово «убийство» казалось здесь уместнее.
     – Это всего лишь вопрос точки зрения. Тебе ли это объяснять? – усмехнулся Василий. Потом вздохнул и проговорил серьезно: – Послушай, Андреич. Я устал. В моей жизни нет перспектив. Мне, что называется, перебили хребет. Детей у меня нет. Все, ради чего стоило бы жить, осталось в прошлом. И даже если бы я был здоров… Ну, ты понимаешь… Ведь понимаешь?
     Профессор хотел было что-то возразить, но, заглянув в истекающие болью зрачки Василия, передумал.
     – Да, понимаю… Наверное…
     И снова это могильное безмолвие. Муха куда-то делась. Должно быть, все-таки совершила свой переход. Маленькая комната, медленно утопающая в сумерках, незаметно превращалась в склеп. Но не люди обретали в нем вечный покой. Здесь хоронили время. Один – прошлое, другой – будущее. А в настоящем это рождало разность потенциалов, которая разрывала, волокно за волокном, связующую этих двоих невидимую нить.
     – Сколько тебе… осталось?
     – Месяца три-четыре. Если повезет, полгода. Хотя… какое это везение?
     Андрей Андреевич обхватил плечи руками.
     – Ты… продолжишь работу? – выдавил он, почти физически ощущая всю неловкость, неуместность своего вопроса.
     – Нет. С этим все. Я умываю руки, – спокойно ответил Василий. – Мне-то уже все равно, но я не хочу, чтобы с Лизой что-нибудь случилось.
     – Да-да, я понимаю…
     – К тому же, ты еще не знаешь хорошей новости, – перебил изобретатель, внезапно приободрившись.
     – Ах, да. Была ж еще и хорошая новость, – с мрачной иронией пробормотал Андрей Андреевич.
     Преображенный Василий не удостоил сарказм профессора вниманием. Вместо этого он приложил указательный палец к губам и, смешно ступая, на цыпочках подкрался к двери. Тихонько приоткрыв ее, он выглянул в темный коридор и с полминуты прислушивался. Затем, не известно чему обрадовавшись, так же тихо запер дверь на замок, подскочил к старинному серванту, заставленному сверху донизу стаканчиками, колбочками и коробочками со всякой всячиной, и отворил неприметную дверцу. В ее лакированной поверхности, на мгновение ослепив профессора, отразились яркие огни уличных реклам. Порывшись в шкафу, Василий с видом заправского фокусника наконец извлек на свет початую бутылку коньяка и две замызганные стопки.
     Разлив по пятьдесят на брата, он с улыбкой протянул рюмку потрясенному гостю.
     – Ну, давай, – сказал он нетерпеливо. – За нашу победу!
     – За какую еще победу? – Андрей Андреевич вдруг обеспокоился. Не сказалось ли случившееся на умственном здоровье друга?
     Василий залпом осушил стопку, словно пил водку, а не коньяк, скривился и выдохнул:
     – Я закончил!
     Профессор не сразу понял, о чем речь. Происходящее в этом доме с самого начала не склеивалось для него в целостную, осмысленную картину, а походило скорее на какой-то отчаянный фарс.
     Но тут начала свое действие выпитая рюмка. В мозгу мало-помалу прояснилось, и вместе с растекающимся по телу теплом в него проникло понимание.
     – Закончил? – с сомнением переспросил Андрей Андреевич.
     Круглое лицо изобретателя исполнилось ликования.
     – Помнишь ту ошибку в расчетах? Ну, ты ее случайно еще нашел? Вроде мелочь, но других зацепок-то у нас не было. Вот я и подумал: чем черт не шутит?! Развернул генератор, скорректировал вектор напряженности, малость перестроил контур. И представляешь – получилось!
     – Надо же… – Андрей Андреевич причмокнул: жутко хотелось закусить. – И что, система функционирует?
     – Да.
     – Я имею в виду… – Профессор поискал глазами блюдце с сочными лимонными ломтиками. Таковое полагалось к коньяку. Обычно. – Прототип реально работает?
     – Да!
     Ни блюдца, ни ломтиков, ни даже целого лимона. Андрей Андреевич мысленно выругался и выдворил из своей головы навязчивую идею.
     – Ты уже тестировал его? – Он пристально посмотрел на Василия.
     – На себе только не пробовал. Но на неодушевленных предметах работает безотказно! Я ронял сверху сорокакилограммовый ящик.
     Пока Василий разливал новую порцию коньяка, профессор, сощурившись, изучал его лицо. Похоже, изобретатель не шутил.
     Выпили по второй, и Андрей Андреевич слегка воодушевился.
     – Не верю, – сказал он мечтательно, откидываясь на тахту.
     – Ничего, поверишь, – снова помрачнел Василий, будто припомнив нечто такое, о чем предпочел бы не вспоминать. – Я как раз и позвал тебя затем, чтобы отдать тебе все. Принесешь домой и проверяй себе, сколько влезет. А теперь давай на посошок. Быстренько, пока моя ничего не заподозрила.
     Когда вышли в коридор, Василий подал знак не шуметь. Он шел впереди, как поводырь. Нет – как сапер, с каждым шагом увеличивающий вероятность собственной смерти. Его нетвердая, неуверенная поступь бросалась в глаза: словно стрелка метронома, скользил его силуэт по серому пятну прихожей, в которую обрывалась темная пуповина коридора. Андрею Андреевичу почудилось вдруг, что этот тоннель – кишка беспощадной жизни, переварившей их и теперь избавлявшейся от отходов. И только сильно распухший, как воспаленный лимфоузел, портфель под мышкой напоминал ему: война еще не проиграна.
     Словно бритва, пронзительный визг телефона вскрыл тишине вены.
     – Не брать! Я сам! – заорал Василий и опрометью бросился в прихожую. Однако никто не попытался его опередить. Андрей Андреевич хотел было удивиться, но очень кстати вспомнил, что где-то в квартире должен быть второй аппарат.
     Рука изобретателя ощутимо тряслась, когда он снимал трубку.
     – Да? Я слушаю. Кого?! – На его лице отразилось искреннее изумление.
     – Это тебя, – пробормотал он растерянно и протянул телефон другу.
     «Жена? Но я не говорил ей, куда поеду», – успел подумать профессор.
     – Алло? – Сказал он тоном смертельно уставшего человека.
     – Профессор Самороков? Андрей Андреевич? – вежливо поинтересовался незнакомый мужской голос. – Здравствуйте.
     – Добрый вечер, – с той же наигранной любезностью отозвался профессор. – С кем имею честь?
     Голос ему не нравился: было в нем что-то фальшивое.
     – О, мое имя ровным счетом ничего вам не скажет! Вы меня не знаете, зато я знаю вас. Думаю, не за горами тот день, когда не знать столь выдающегося ученого будет стыдно!
     Андрей Андреевич не терпел лести. А уж ложное раболепие чуял и вовсе за версту и знал, что оно не сулит ничего хорошего.
     – Что вам нужно? – холодно бросил он в трубку.
     – Видите ли, профессор, – деловито ответил аноним, видимо, поняв, что его раскусили. – Нам стало известно, что у вас есть нечто, в чем мы крайне нуждаемся. Мы были бы признательны, если бы вы согласились добровольно…
     – Кто это – мы? – перебил профессор, чувствуя, как накатывает раздражение. Надо же – какая оперативность!
     – Неважно. Просто передайте нам ваше изобретение. Я скажу, где и когда. В случае вашего согласия, мы могли бы даже предложить вам…
     – Катитесь к черту! – взорвался Андрей Андреевич.
     – Так я и думал, – спокойно отреагировал незнакомец. – Вы только не горячитесь, профессор. Прошу вас, подумайте хорошенько. А я…
     – Я сказал: катитесь! – рявкнул профессор так, что в трубке зазвенело, и она смолкла, оглушенная.
     – Ну, что ж, – донеслось из нее через секунду. – Боюсь, что очень скоро вы пожалеете о своей несговорчивости.
     Раздались гудки, такие же короткие и отрывистые, как взбесившийся пульс профессора. Андрей Андреевич с ненавистью посмотрел на черный рожок радиотелефона, точно раздумывая: казнить или помиловать?
     Помиловал.
     Вернул трубку на место и невольно отшатнулся. В полумраке прихожей неподвижно и бледно маячило привидение и пожирало профессора широко распахнутыми глазами. В них бурлили страх и боль, злоба и обожание – целая гамма переживаний, ворох оттенков. На душе у Андрея Андреевича сделалось вдруг невыносимо мерзко. В чудовищном калейдоскопе чувств Василия выделялось одно – тщательно заглушаемая и оттого еще более ненасытная, почти животная надежда.
     Стараясь не выдать своих эмоций, ученый отвел взгляд, и тут Василий встрепенулся.
     – Это они? Они, да? – зашептал он, будто в лихорадке.
     – Кто «они», Вася? Ты знаешь, кто это был? Я – нет. Я могу только предполагать. Все слишком туманно. Пока, – попытался урезонить друга Андрей Андреевич.
     – Нет, это они, я знаю! – не унимался тот. – Они угрожали тебе, да? Я так надеялся, что они хоть тебя не тронут!
     Он шагнул к Андрею Андреевичу, с силой ухватил его за лацканы пиджака, будто надеясь помять их еще больше, рванул вниз, едва не столкнув свое бледное, как лунь, лицо с профессорским. Взор изобретателя был безумен, но все же не лишен осмысленности.
     – Обещай мне. Слышишь, Андрей?! Обещай, что сделаешь все возможное, все, что в твоих силах, чтобы довести наше дело до конца!
     Василий говорил резко и прерывисто, точно это стоило ему невероятных усилий. Андрей Андреевич слушал его с холодным, отстраненным выражением и, когда тот закончил, обронил сухо:
     – Можешь не сомневаться.
     С этими словами он развернулся, намереваясь уйти. Отпер желтую даже в призрачном полусвете дверь квартиры, но на пороге остановился, еще раз окинул взглядом сиротливую фигуру Василия, потрепал его по плечу и сказал:
     – Держись, дружище…
    
     Когда Андрей Андреевич вновь оказался на улице, там уже совсем стемнело. Прохладный ночной воздух освежал мысли не хуже, чем изрядная доза кофеина, к которой профессор привык за долгие годы научных исканий. Необходимо было как следует поразмыслить, и он решил отправиться до метро пешком. Миновав высокую арку, он вышел на освещенный гирляндами фонарей проспект, зафиксировал нужное направление, и, включив автопилот, растворился в уличном потоке.
     Итак, стал рассуждать он, что же произошло на самом деле?
     Василию кто-то угрожал. Отрицать этот факт не приходится: слишком уж явно изобретатель напуган. Но кто его так напугал?
     Наиболее вероятный вариант – спецслужбы. Они пронюхали о разработке и решили прибрать ее к рукам. В пользу этого говорило многое. Во-первых, вооруженные люди в масках, приходившие ночью к Василию. Они, конечно, искали прототип. Но разве в его бедламе что-то отыщешь? Хоть тут повезло. Во-вторых… А что во-вторых? Человек, звонивший Василию утром, знал о ночном посещении. Ну, и что это доказывает? Ничего. Наконец, скользкий тип, с которым профессор имел удовольствие беседовать несколько минут назад, наверняка из той же шарашки. Быстрота, с которой он выяснил, что прототип у Андрея Андреевича, могла значить только одно: в квартире Василия установлена прослушка. Так, с аргументами «за» все ясно. А что «против»? В сущности, только одно: как спецслужбам стало известно о заболевании, если сам Василий о нем даже не подозревал? Этому у Андрея Андреевича не было разумного объяснения. К тому же он искренне сомневался, что службистам доступна технология лечения рака на стадии метастатического поражения.
     Так, теперь невероятный вариант. Инопланетяне или жители будущего… Господи, ну и чушь!.. Ладно, назовем их условно НР – «неизвестный разум». Предположим, что этот НР действительно вступил в контакт с Василием, желая заполучить изобретение. Какие этому имеются подтверждения? Да никаких. Кроме невозможности внятно объяснить, как Василию удаленно диагностировали рак. Собственно предположение о вмешательстве НР и зиждется всецело на отсутствии такого объяснения. Что тут скажешь – слабовато! Да и строить догадки о природе НР, не имея никаких исходных данных, как минимум глупо. Если он действительно существует, модель его поведения может быть какой угодно. Вплоть до полного совпадения с моделью поведения спецслужб.
     Мда, так инопланетяне станут на каждом шагу мерещиться…
     И все-таки – каким образом тот, кто звонил Васе утром, узнал о его болезни? Возможность такого знания без лабораторного исследования крови уже сама по себе кажется фантастической. Кому же приписать ее, как не некоему эфемерному НР?
     Ну, ладно. А если отбросить всяческие сверхъестественные гипотезы и рассудить сугубо логически? Кто может знать о болезни пациента до проявления ее симптомов? Только тот, кто заразил его. Хм, весьма занятная идея. Вот только раком нельзя заразить…
     И тут профессора осенило: а что если Василий и не болен вовсе? Что если он стал жертвой подтасовки результатов анализа? Пускай это и довольно трудновыполнимо, но не невозможно же. Остается понять, кому это надо. Спецслужбам? Но зачем? Зачем идти таким сложным путем, когда можно просто отобрать желаемое силой? Кстати, почему ночные гости не попытались сделать этого? А, может, и пытались – откуда ему знать? Следов насилия не видно на Василии – не слишком удачно скаламбурил профессор. К тому же, «не видно» еще не означает, что их нет. Значит, Вася оказался крепким орешком – им не удалось его расколоть. Или все-таки удалось?.. И что тогда? Тогда он только что вовлек профессора в какую-то непонятную игру.
     Ну, нет! Это еще невероятнее, чем инопланетяне. Андрей Андреевич знал Василия много лет: изобретатель принадлежал к той редкой породе людей, которые совершенно не умеют лгать и притворяться. Поэтому версию о двойной игре друга следовало отмести сразу же.
     Нет, Васю самого одурачили. С какой целью? С не вполне ясной. А НР? Пришельцы? В них профессор поверит не раньше, чем увидит своими глазами. Если бы они существовали, если бы даже вступили с людьми в контакт, разве действовали бы они так… по-человечески? Уж по крайней мере сукин сын, который шантажировал профессора по телефону, – человек вне всяких сомнений. Васю обманули люди – и точка.
     Профессор поморщился. Что-то во всей этой истории не клеилось. Что-то упорно ускользало от него, и он понапрасну тупил скальпель своего мышления, в поисках логического изъяна раскраивая тело проблемы вдоль и поперек. Все должно объясняться гораздо проще – подсказывала ему профессиональная интуиция.
     Сильный толчок в плечо вернул Андрея Андреевича к действительности. Профессор потерял равновесие и едва не полетел на грязный асфальт – поиск логического изъяна едва не обернулся изъяном физическим. Кое-как устояв на ногах, он ошеломленно уставился в широкую спину пьяного молодчика, но тот даже не обернулся. Все что Андрей Андреевич мог сделать – беспомощно развести руками да поискать поддержки у невольных свидетелей эпизода. Однако на лицах прохожих не было ни сочувствия, ни возмущения. В упор ничего не замечая, они проходили под яркой, не то аргоновой, не то просто крашеной в синий эмблемой метро, придававшей их коже мертвенно-бледный оттенок. Профессор вздохнул и заковылял по заплеванным ступеням ко входу в подземку.
     В метро, как обычно, было людно. Андрей Андреевич без колебания окунулся в толпу и, влекомый ее течением, поплыл к эскалатору. Он любил ездить в метро: только здесь он мог полностью отрешиться от окружающего мира, остаться наедине с собой. Он видел особую прелесть в том, что в толпе человек может чувствовать себя одиноким и защищенным одновременно. При условии, что он не воспринимает себя ее частью.
     Однако сегодня все было по-другому: профессору никак не удавалось слиться с потоком, отдаться его власти. Что-то мешало, зудело комариным укусом на самой периферии сознания. Он то и дело толкал кого-то, наступал кому-то на пятки, извиняясь, проталкивался бочком между впереди идущих. Сегодня он ощущал себя Хароном, рассекающим темные воды Стикса. Вот только Харон перевозил души, а у него что? Мимолетного взгляда на висящий в руке портфель хватило, чтобы понять: да то же самое. И ему во что бы то ни стало нужно попасть на другой берег. Ему нужно торопиться.
     Эскалатор, уподобясь прибою, услужливо перенес ученого на мраморный пол платформы. Профессор сверился с указателем направлений и засеменил направо. Из подошедшей электрички, как из улья, высыпал рой спешащих по своим делам пассажиров. Во весь опор, чтобы не застрять в неизбежном заторе, они понеслись к эскалатору, вместо призрачных крыльев шелестя одеждой и сканвордами. Их волна буквально смела оказавшегося на пути Андрея Андреевича. Портфель выскользнул у него из рук куда-то в самую середину безудержного людского прилива, и профессор, не раздумывая, нырнул за ним, рискуя быть затоптанным. Полиморфная многоножка суетливой толпы чертыхалась, плевала матом и издевательски долго пинала желтый чемоданчик профессора, точно имитируя с его помощью броуновское движение. И никому не было дела до растрепанного пожилого человека, ползающего на карачках у самого края платформы.
     После нескольких безуспешных попыток Андрею Андреевичу все-таки удалось выудить из потока свою ношу, и едва он успел прижать ее к груди, как встречное течение подняло его за шиворот, понесло и швырнуло сквозь закрывающиеся двери вагона.
     «Мы успели. В гости к богу не бывает опозданий. Да что ж там ангелы поют такими злыми голосами?!» – неожиданно проскрежетал рядом с ухом профессора вывалившийся невесть откуда наушник.
     Бормоча слова извинения, ученый протиснулся сквозь плотные ряды пассажиров, сел, даже не удивившись, что ему уступили место, и на время прервал сеанс связи с реальностью.
    
     Очутившись вновь на поверхности, Андрей Андреевич вдохнул полную грудь свежего ночного воздуха и поглядел вверх. Черный купол неба расчерчивали огненные шлейфы метеоров.
     Уже близко…
     Профессор уверенно зашагал к пустынной остановке, куда как раз подкатывал похожий на диковинного жука троллейбус. Чтобы успеть, пришлось тряхнуть стариной. Андрей Андреевич на бегу вскочил на подножку, и створки дверей, словно челюсти, тут же сомкнулись у него за спиной. Тяжело дыша, ученый оглядел салон – три с половиной пассажира (у четвертого был открыт только один глаз) смотрели на него, как ему показалось, с любопытством. Он неловко улыбнулся, зачем-то кивнул им и поспешно отвернулся к окну.
     Глядя на свое призрачное отражение в стекле, он понял что продолжает улыбаться. На душе у него было неожиданно легко и светло. И это после всего случившегося сегодня… С чего бы это, мысленно спросил он себя. Ответ пришел сам собой: дело его жизни сделано! И что бы там ни ждало его впереди, этого главного результата уже не отменить! И пускай за ним охотятся спецслужбы, а с его другом, возможно, беда – открытие совершено! Осталось подарить его людям.
     За стеклом проплывал знакомый до боли пейзаж. На этом проспекте Андрей Андреевич знал каждый закоулок. Он помнил, как проспект рос и менялся вместе с ним самим. На месте вон той многоэтажки раньше был пустырь, где он с пацанами дни напролет гонял мяч. Вот же он, как будто никуда и не исчезал! А в ту пивнушку, которая теперь интернет-кафе, он тайком от родителей бегал пить пиво. Тихий сквер с фонтаном, который вскоре погребет под собой железобетонная туша супермаркета, подарил ему радость первого поцелуя. Здесь прошла вся его жизнь. Да что там, этот проспект и есть вся его жизнь…
     Профессор с изумлением осознал, что видит мир таким, каким тот был много лет назад. Но чем дальше уносилось, набирая скорость, насекомое из стали и пластика, тем современнее становился облик проспекта. В конце концов троллейбус стал притормаживать, почуяв близость очередной остановки, и проспект обрел свой привычный вид. Редкие в столь поздний час пешеходы все куда-то торопились, сверкали ослепительным блеском витрины новомодных бутиков, вдоль обочин спали, дыша друг другу в затылок, вереницы неизменно престижных иномарок. Все снова было как всегда.
     Пригнувшись, Андрей Андреевич всмотрелся сквозь лобовое стекло вдаль: что там впереди? Ничего. Проспект был загадочен и пуст. Стрела времени обрывалась здесь. Троллейбус остановился, разинул свои жвала-двери, и профессор сошел в настоящем.
     От остановки до дома было всего пару кварталов, и профессор был рад возможности еще немного пройтись перед сном. Однако на этот раз насладиться пешей прогулкой ему не довелось.
     На углу стая бритоголовых юнцов хладнокровно избивала человека.
     Сперва Андрею Андреевичу показалось, что подростки танцуют, став в круг, но вблизи стало ясно: это пляшет сама погибель.
     Асфальт и тяжелые, обитые хромированными бляхами ботинки нападавших были забрызганы кровью. Хрип, лай, приправленные отборной бранью, яростные крики сливались в неистовую какофонию. Свора бесновалась. Не зная устали, она разила свою жертву в живот, в спину, в лицо. Профессор невольно вспомнил, как толпа в метро лягала его портфель, и понял, что в ударах подростков нет и намека на беспорядочность. Их пинки выглядели выверенными, движения – тренированными.
     У избиваемого не было ни единого шанса. Кольцо черных фигур все плотнее сжимало его в своих объятьях. Жертва перестала стонать. Должно быть, потеряла сознание. Бездыханное тело безропотно распласталось под ногами изуверов, подрагивая при каждом ударе, как отбивная под холодным прикосновением молотка. Светлая льняная рубашка, в которую был одет парень – а судя по щуплой фигуре, это был совсем еще юноша, – белым флагом молила о пощаде. Но флаг этот был выброшен слишком поздно и теперь медленно, но верно превращался в окровавленный саван.
     В груди у профессора екнуло: такая же точь-в-точь рубашка у Павла, его сына! Забыв об осторожности, он подобрался к лобному месту совсем близко. Но даже отсюда невозможно было рассмотреть лица несчастного. Зато он увидел, что поверх сорочки на жертве надета короткая куртка из ярко-желтой кожи. Такой у его сына не было, и быть не могло: такая куртка кучу денег стоит. К тому же, Паша сейчас на сборах в спортлагере, в полусотне километров от города, напомнил себе профессор.
     От сердца сразу же отлегло.
     И сразу же в душе, в худшей ее части, шевельнулось такое естественное для любого желание: отвернуться, уйти, забыть обо всем, как о страшном сне, и больше никогда не вспоминать.
     А кто же тогда поможет бедолаге?
     Андрей Андреевич взглянул на молодчиков. Кто они? Гопники? Скинхеды? Увы, в классификации уличных подонков профессор был не силен. Он вгляделся в лица. На одних застыло ожесточение, на других – какая-то непостижимая детская радость, словно происходящее было всего лишь шалостью, безобидной игрой, в которой мяч заменили бутылкой кетчупа. Эти лица принадлежали не людям. Нелюдям. И чего в них не было точно, так это раскаяния и страха от только что содеянного.
     Да разве до таких достучишься? К чему в них взывать? Чем пристыдить? Профессору нестерпимо вдруг захотелось броситься на этих тварей и один за другим размозжить их блестящие татуированные черепа чем-нибудь тяжелым. К сожалению ли, к счастью ль – этого он не умел.
     Он обернулся, ища глазами подмоги. Мимо шли серые люди в серых одеждах с серыми лицами, никак не реагируя на происходящее. Одни огибали кучку свирепствующих подростков с таким безразличием, словно обходили дерево или иное естественное препятствие. Другие – с отвращением, словно наткнулись на стайку стервятников, клюющих чьи-то смрадные останки. Некоторые ускоряли шаг, сильнее нахлобучивали капюшоны, делали вид, что увлечены телефонным разговором или созерцанием разноцветных витрин. Какая-то бабулька в ужасе перекрестилась и заспешила прочь с отнюдь не старушечьей прытью. Никто не остановился, не попытался вмешаться. Неподалеку под огромной вывеской «алкоголь круглосуточно» курил вооруженный охранник. В ответ на молчаливый призыв профессора он только покачал головой, с досадой швырнул недокуренную папиросу и скрылся внутри магазина.
     «И этим людям я хочу посвятить свой дар?!»
     Андрей Андреевич почувствовал, как в нем разливается гнев, наполняя собой каждую клеточку тела. Сколько раз он наблюдал подобные сцены из окна своей квартиры! Насилие и жестокость были нередкими гостями ночного проспекта. И хоть бы раз кто-нибудь вступился за слабого! Возможно, уже самой попытки хватило бы, чтобы уберечь беднягу от инвалидного кресла, а то и вовсе спасти чью-нибудь жизнь…
     А что же он сам? Его-то совесть как раз чиста: он вызывал милицию, скорую. И пусть от этого было немного толку. Что еще он мог сделать? Что он может сейчас? Если б он хотя бы не был стариком…
     И тут его озарило: пояс! У него есть пояс! Теперь он существует не только в его грезах или на бумаге, но и в мире реальных вещей. И разве, разрабатывая его, не думал он обо всех сирых и убогих, о жертвах чужого произвола, таких вот, как этот паренек? Разве не предназначал своего изобретения всем, кто не в силах постоять за себя в неравном бою?
     Ведь это так просто – раскрыть портфель, надеть пояс и попробовать хоть как-то помешать ублюдкам калечить чужую жизнь, не рискуя при этом своей собственной!
     Андрей Андреевич потянулся к ржавой застежке на желтушном боку своего портфеля, но так и не коснулся ее.
     А вдруг… вдруг пояс не сработает? Василий же не тестировал его на людях. Вдруг что-то пойдет не так? Что тогда? Разделить участь этого парнишки? Но чего ради? Мало ли, кто он на самом деле? Может, наркоман или преступник.
     «Прежде всего, он человек», – возразил себе самому профессор, и эта прописная истина не показалась ему такой уж избитой.
     Ну, допустим, а если с прототипом что-то случится? Вдруг эти сволочи украдут или испортят его? Нет, этого нельзя допустить ни в коем случае. Лучше вызвать милицию.
     И Андрей Андреевич немедля стал рыться в карманах. Выудив мобильник на свет, он поднес его к лицу и вздрогнул.
     – Эй, старикан, ты чего это там задумал? – Раздался совсем рядом грубый окрик. Один из обритых покинул круг и, надвинувшись на ученого несокрушимой скалой, целил в него рассаженным пальцем.
     – Н-ничего, – пробормотал профессор, чувствуя, как немеют ноги. Затем дрожащей рукой опустил телефон обратно в карман и медленно попятился. Отойдя на пару метров, он резко повернулся и пустился наутек.
     Он пробежал метров двести, прежде чем понял, что погони нет. Отдышавшись, проверил, на месте ли портфель, и, ругая себя за трусость и малодушие, поплелся домой. На ходу снова вытащил телефон, собираясь все-таки позвонить в милицию, и только тут обнаружил, что так и не включил его после визита к Василию. Вот ведь старый склеротик!
     Несколько нетерпеливых нажатий на красную кнопку – и мобильник вновь заработал. Однако профессор снова не успел никуда позвонить: на автоответчик поступило сообщение. Жена. Кому ж еще быть? Секунду он колебался, потом вздохнул и приготовился выслушать стандартный набор причитаний.
     Это действительно была жена. Но в голосе ее вместо укора слышалось отчаяние.
     «Андрюша, ты где? Не могу до тебя дозвониться. Перезвони, как только сможешь. У нас, – она всхлипнула, – чепэ!»
    
     Когда Андрей Андреевич, запыхавшись от продолжительного бега, ворвался в свою прихожую, он ожидал увидеть что угодно. И вероятнее всего – полный разгром. Спецслужбы наверняка уже успели наведаться к нему домой. Но к его вящему удивлению все было как обычно, то есть цело и невредимо. И только всюду почему-то царила кромешная темнота – свет не горел ни в одной из комнат.
     Подавив недоброе предчувствие, профессор обошел всю квартиру – жены нигде не было. Наконец заглянул в кухню – и вздрогнул от испуга. На белом кафеле стены бронзовым барельефом проступал четкий профиль его супруги. Женщина сидела на стуле, сжав колени белыми, как у мертвеца, ладонями. Следы высохших слез прочерчивали ее лицо сетью черных арыков. Лишенный всякого выражения взгляд пронзал пустоту.
     Андрей Андреевич бросил портфель на стол и, присев перед ней на корточки, заглянул в лицо.
     – Таня, Танечка! – позвал он. – Что случилось?
     Она ответила сразу, но как-то отрешенно – не повернув головы, вообще не шелохнувшись, как будто пребывала в гипнотическом трансе.
     – Павлик… пропал, – сказала она бесцветным голосом.
     Профессор почувствовал, как кровь отливает от висков.
     – Как пропал? Откуда пропал? Из лагеря?! – выпалил он и, сам не зная зачем, встряхнул женщину за плечи.
     – Он вернулся сегодня… Так неожиданно… Я пришла с работы и как раз готовила ужин… Он сказал, что приехал ненадолго, что у него важное дело к тебе… Потом сказал, что сходит на полчаса к приятелю и к ужину вернется… Ужин давно остыл, – она закрыла лицо руками и затряслась в беззвучном рыдании.
     Андрей Андреевич обнял ее, утешая, и сказал:
     – Ну, будет! Может, он просто где-то задержался с друзьями. Дело-то молодое. Он взял мобильный?
     – Мобильный не отвечает. У друга он не был – я проверила. Я обзвонила все больницы, морги… В милиции ничем помочь не могут… Ты тоже неизвестно где… – Она снова зашлась слезами, но потом как-то разом взяла себя в руки. – Знаешь, он, кажется, где-то раздобыл деньги. На нем была куртка… Совсем новая. Он уверил меня, что купил ее, но…
     – Какая куртка?! – Перебил ее Андрей Андреевич, чувствуя, как подступает дурнота.
     Он уже знал, что сейчас услышит, но пока еще отказывался верить.
     – Такая желтая. Мотоциклетная… А почему ты спрашиваешь?
     Не говоря ни слова, профессор осел на пол и застонал. Это расплата, понял он. Потом, опомнившись, вскочил, дернул застежку портфеля, вырвал оттуда увесистый сверток, нетерпеливо развернул его и размотал на столе содержимое – широкий черный пояс с блестящими металлическими вставками. Нацепив его на себя, щелкнул застежкой, схватил со стола длинный кухонный нож и бросился вон из квартиры.
    
     На месте бойни никого уже не было. Одно только тело мальчика осталось лежать на асфальте расхристано и сиротливо. Сердце Андрея Андреевича сжалось в безразмерную точку, как Вселенная перед Большим взрывом. На негнущихся ногах он приблизился к тому, в ком боялся узнать собственного сына.
     В центре кровавой лужи, широко раскинув руки и напоминая какую-то дьявольскую пентаграмму, лежал Павлик. Его лицо превратилось в одну сплошную рану, но было по-прежнему узнаваемо. Профессор издал громкий стон отчаяния и упал на колени рядом с бесчувственным телом сына.
     Юноша не подавал признаков жизни, и профессор, совладав с собой усилием воли, приложил ухо к его груди. В зловещей тишине ему показалось, что его собственное сердце тоже перестало биться. Однако он изо всех сил продолжал вслушиваться и в конце концов еле-еле, на самом пороге восприятия различил редкие медлительные удары.
     «Слава богу…» – прошептал он, отрываясь от сына, и только теперь дал волю слезам.
     – Ну вот, дорогой профессор, я ведь предупреждал, что вы пожалеете, – донесся из-за спины знакомый вежливый голос.
     В нем слышалось сочувствие, но искренне оно или притворно – Андрей Андреевич определить не смог, и это взбесило его. Смахнув рукавом слезы, он поднялся и крепко сдавил в кулаке рукоятку ножа. Перед ним стояло шесть безликих угольно-черных теней. У каждой одна из рук венчалась блестящим холодным дулом. Седьмая тень, по-видимому, предводившая остальные, выступила вперед и жестом отдала приказ – шестерка рассредоточилась, отрезая ученому пути к отступлению.
     – Так это ваших рук дело?! – спросил профессор сквозь зубы.
     – Что вы?! Боже упаси! Мы бы не стали опускаться до такого, – сказал седьмой и стянул с себя маску, вероятно, для того чтобы продемонстрировать ученому свое отвращение к подобному способу расправы. – Сама жизнь наказывает вас, профессор.
     Некоторое время Андрей Андреевич завороженно изучал его жесткое, многоугольное лицо. Грани сталкивались на нем, подобно тектоническим плитам, и их стыки отделяли свет от тени, как наточенные лезвия. Холодные голубые глаза смотрели прямо и твердо.
     – Да, тут вы, пожалуй, правы, – хмуро согласился профессор. – Но вы ведь здесь не для того, чтобы выразить мне соболезнования?
     Голубоглазый прошелся вдоль живой изгороди из человекообразных обсидиановых колонн, застывших через строго равные промежутки пространства.
     – Нас давно интересует проект «Пояс Ориона». Мы бы хотели заполучить прототип. Он при вас?
     – Нет.
     Спецназовец остановился и посмотрел на профессора с явным неудовольствием.
     – Что значит «нет»? Не при вас? Или это следует понимать как отказ?
     – Не при мне, а на мне, – ответил ученый уклончиво. – Запросто вы его не отберете, и поэтому, – он вздохнул, – у меня есть несколько условий, которые…
     – Называйте ваши условия.
     – Во-первых, я хочу, чтобы вы спасли моего сына.
     – Я не Господь Бог.
     – Он еще жив.
     Голубоглазый с недоверием покосился на изуродованное тело.
     – Хорошо. Мы сделаем все возможное, но сначала…
     – Сначала вы сделаете все возможное! – повысил голос профессор.
     Губы спецназовца изломились в ухмылке.
     – Пятый, осмотреть тело! Первый, обеспечить спецтранспорт с реанимационным оборудованием!
     Тотчас одна из теней ожила, стащила с плеч миниатюрный ранец и склонилась над мальчиком. Другая извлекла откуда-то рацию и растворилась в темноте переулка.
     – Дальше, – сказал голубоглазый чуть мягче, снова обращаясь к Андрею Андреевичу.
     – Я хочу знать, кто вы и зачем вам мое изобретение.
     – Вы хотите слишком многого.
     – Не больше, чем вы, – парировал профессор невозмутимо.
     Спецназовец помолчал, взвешивая, разумно ли будет удовлетворить выставленное требование.
     – Мы, – проговорил он с неохотой, – специальное подразделение по контролю над научными разработками. Ваше изобретение представляет большой интерес для национальной безопасности. Но главное – оно не должно попасть в руки террористов. Поэтому мы должны изъять его незамедлительно. Большего я вам сказать не могу.
     – Ясно, – задумчиво отозвался Андрей Андреевич. – И, наконец, последнее. Зачем вы обманули моего коллегу?
     – Коллегу? – удивился голубоглазый. – Я никого не обманывал.
     – Зачем вы сказали ему, что он болен? Зачем подменили анализ?
     – Вы что-то путаете. Ничего подобного я не делал.
     – Послушайте, я вам не мальчик! – Профессор был крайне возмущен тем, что этот солдафон пошел в отказ. – Ночью вы пробрались в квартиру Василия, чтобы украсть прототип. Но не смогли ничего найти. Вы пытались уговорить его, но тщетно. И даже допрос с пристрастием ничего не дал. Тогда вы и придумали этот ход с болезнью, чтобы поставить его в безвыходное положение. Так?
     – Нет, не так, – возразил спецназовец без тени смущения. – Да, мы были в его квартире. Обыск действительно не помог, что неудивительно, – он ухмыльнулся, о чем-то вспомнив. – На допросе с полевым детектором лжи ваш друг убедил нас, что пояс бесполезен, пока вы, профессор, не активируете его. Вот мы и решили обождать, пока прототип не перейдет к вам руки, а до тех пор установить за вашим другом круглосуточное наблюдение. Ну и перед уходом немного почистили бедняге память, чтобы не болтал. Странно, что он вообще что-то помнит о той ночи.
     Андрей Андреевич слушал, скептически поджав губы.
     – А утренний звонок? – Не желал сдаваться он.
     – Утренний звонок? – Голубые глаза наполнились недоумением.
     – Разве вы не звонили ему на следующее утро, чтобы напомнить о ночных событиях?
     – Я?! По-вашему, я прочистил ему мозги, а потом сам же помог вспомнить забытое?
     – А кто же тогда звонил? Вы наверняка прослушивали его телефон.
     – Прослушивали, но я не помню, чтобы… Хотя нет, припоминаю, – спецназовец опять ухмыльнулся. – Вашему другу никто не звонил. Он просто снял трубку и стал нести какую-то ахинею. Мы решили, что он немного не в себе после вчерашнего. Последствия гипноза, знаете ли, не всегда предсказуемы.
     Профессор мрачно кивнул и задумался. Было очень похоже на то, что солдафон говорит правду. Оптимистическое толкование событий, найденное Андреем Андреевичем еще в метро, рассыпалось, как карточный домик.
     Он оглянулся на Павлика. Безмолвная тень номер пять колдовала над ним, стараясь если не вернуть мальчика к жизни, то хотя бы вырвать из цепких лап небытия. Профессор покачал головой. Ему должно быть стыдно за то, что в эту минуту он так спокоен и рассудителен. С другой стороны, помочь своему сыну он уже ничем не может. Но еще может помочь самому себе. Слишком многое стоит на кону. Семнадцать лет упорного труда, ошибок и исканий. Семнадцать лет бессонных ночей и выходных, прошедших вне лона семьи. Семнадцать лет, которые можно было бы прожить совсем иначе…
     Если спецназовец не лжет, то Вася просто молодчага! Мало того что он не отдал этим ублюдкам прототип, он к тому же умудрился облапошить их хваленый детектор, тем самым купив им обоим время. Никакого особого активатора не существовало – им была обычная аккумуляторная батарея. Жаль только, что профессор не узнал обо всем этом раньше, от самого Василия. Но на то была веская причина: изобретатель просто не помнил подробностей ночного визита. Если бы не мифический утренний звонок, он бы не помнил и самого факта посещения.
     Выходит, Василий и вправду свихнулся? Или инопланетяне все-таки существуют? НР, поправил себя ученый, НР. В обоих случаях ужасная болезнь друга переставала быть фикцией. В голове сама собой всплыла его последняя просьба.
     Профессор закрыл глаза – придется выбирать. «Если только можно, Авва Отче…» – припомнилось ему. Отдать свое изобретение людям в масках – значит, забыть о людях попроще, расстаться с мечтой. Но Павлик!.. Шансы на его спасение мизерны, гарантий нет и подавно…
     – Я подумал, – тихо проговорил профессор. – Я ничего вам не отдам.
     Лицо спецназовца как-то брезгливо искривилось, ломая стройную прямоту отточенных граней.
     – Жаль, – разочарованно сказал он. – Я надеялся обойтись без применения силы. Пятый, отставить! Отделение, перейти к резервному плану!
     И он ткнул угольно-черным перстом прямо в Андрея Андреевича.
     Бессловесные тени, послушные своему вожаку, обступили ученого со всех сторон и стали смыкать кольцо. Какая ирония, подумал профессор, – его казнят так же, как час назад казнили его ребенка.
     – Прости меня, сынок, – прошептал он одними губами.
     Один из спецназовцев попробовал схватить его за плечо, но ничего не произошло. Не вполне понимая, что творит, профессор с размаху ударил ножом и попал нападавшему прямо в грудь. Острие скользнуло по черному кевларовому панцирю, даже не оцарапав его, и выпало из руки.
     «Ах, черт!»
     Противник ударил в ответ, но Андрей Андреевич ощутил лишь легкий толчок – пояс работал!
     Воодушевившись, он перешел к активному сопротивлению. Даже без ножа это сразу же дало плоды. Его неуклюжие отмашки, едва ли способные причинить кому-либо вред, быстро повергли двоих спецназовцев на землю, а третьего и вовсе нокаутировали, заставив предварительно полетать. Создаваемое поясом поле не только полностью гасило любые удары атакующих – оно ощутимо усиливало даже слабые тычки своего подзащитного, превращая их в опасное оружие. Об этом эффекте Андрей Андреевич даже не подозревал: в своих опытах они с Василием не пытались воздействовать на поле изнутри.
     – Держать дистанцию! – проревел командир, поняв, что в ближнем бою толку не будет. – Открыть прицельный огонь на поражение!
     Профессор похолодел. Генератор поля в его поясе питался от портативной батареи не самой большой мощности. Чем сильнее внешнее воздействие, тем больше энергии тратится на его погашение.
     «А пуля это не кулак», – подумал Андрей Андреевич, и тут же получил такой удар в грудь, что едва не очутился на асфальте. Звука выстрела он не услышал: оружие нападавших было предусмотрительно снабжено глушителями. Пуля, срикошетив, взмыла вверх и утонула где-то мутных водах Млечного Пути. «Бежать!» – тоже пулей просвистела в голове шальная мысль. Но куда бежать, когда на тебя отовсюду смотрят зрачки пистолетных стволов? Ученый растерялся. И тотчас на его хлипкое тело обрушился настоящий град пуль. Как ополоумевшие шмели, они врезались в него на полном ходу, но пока не могли ужалить и ни с чем уносились в ночь.
     Андрею Андреевичу стало невыносимо страшно. Он почти ощущал физически, как напряжена оберегающая его оболочка – она стала второй его кожей. Он покосился на закрепленную на боку батарею. Светодиод пылал зеленым, но уже начал мигать. Заряда надолго не хватит. А ведь он едва не поверил в чудесное спасение!
     Профессор в беззвучной мольбе воздел глаза к небесам и вдруг увидел его. У самого горизонта в чернично-черное восточное небо всходил Орион. Его бесподобная фигура потрясала величием. Казалось чудом, что она предстала взору ученого целиком, во всей своей ослепительной красе, через узкий проем между плотно сгрудившихся многоэтажных утесов, и профессор увидел в этом знак.
     «О, великий охотник, я столько лет был твоим верным жрецом. Помоги же, порази моих врагов могучей десницей!»
     Внезапно стрельба прекратилась. Профессор уже мысленно возблагодарил своего легендарного спасителя, когда услышал, что его окликают по имени.
     – Андрей Андреевич, бросьте валять дурака – сдавайтесь!
     Не сводя глаз с небосвода, профессор молча покачал головой. Он не видел, но знал: огонек на поясе уже окрасился в желтый.
     – Огонь!
     И снова свинцовый град замолотил по поверхности его незримого кокона.
     «Ну, что тебе стоит?.. Не хочешь сам – пришли своих ангелов. Ведь они почти так же всемогущи, как ты. Ни время, ни расстояние, ни болезни, ни смерть – им ничто не помеха. Пусть придут. Пусть спасут меня и моего сына. А я, я в долгу не останусь…»
     Пули жалили все больнее, точно предвкушая скорую добычу, но ученый не обращал на них внимания. Он не мог оторвать взгляда от колоссальной звездной фигуры. Ярчайшие из звезд Ориона обозначали плечи и бедра охотника, скопление небольших звездочек внизу – его меч, а в самом центре удивительно четкий и прямой угадывался пояс великана, сшитый из трех белоснежных искр-близнецов.
     Словно желая сравнить два творения: Вселенной и собственных рук, – профессор перевел взгляд вниз, на пояс. Светодиод пылал прерывистым алым, предупреждая: заряд на исходе. Пули беспорядочно рикошетили об асфальт, и только чудом ни одна из них до сих пор не угодила в недвижимое тело Павлика. Возможно, его сын уже там, откуда нет возврата. И почему сам он еще топчет ногами эту бренную землю? Зачем? Если кто и заслуживает преждевременно отправиться в мир иной, так это он, отец, предавший своего ребенка.
     «Прошу тебя, пожалуйста…»
     И вновь гибельный рой иссяк, повинуясь воле предводителя ангелов смерти.
     – Профессор, в последний раз предлагаю вам: отдайте пояс, и мы сохраним вам жизнь. Ваше изобретение грандиозно – мы только что убедились в этом. Но оно может стать еще грандиознее, если вы продолжите работу над ним. Я хочу предложить вам сотрудничество.
     – Нет, – хрипло ответил профессор.
     – Почему?
     – Я дал слово.
     – Но ведь мы все равно снимем с вас пояс. Не с живого, так с мертвого.
     Ученый улыбнулся.
     – Я предусмотрел и такую возможность, – прошептал он.
     Его пальцы легли на пояс, нащупали неприметную кнопку.
     – Знаете, профессор, – спецназовец приблизился к нему почти вплотную, – как по преданию погиб Орион? От укуса гигантского скорпиона. «Скорпион» – именно так по иронии судьбы называется наше подразделение.
     И, пошевелив черными бронированными клешнями, голубоглазый навел на ученого длинное блестящее жало.
     Андрей Андреевич зажмурился.
     «Сейчас или никогда…»
     Пискнул, брызгая ядом, глушитель – и мир ослеп, озаренный невиданной вспышкой. Свет был так ярок, что даже под сомкнутыми веками профессора стало светло как днем. Сияние лилось откуда-то сверху, кажется, из самого неба, как будто Млечный Путь протек на Землю сквозь прореху в небесной сфере. Белое и девственно чистое, оно пронзало все вокруг, каждую клеточку бытия. И нанизанный на волокна этого божественного свечения ученый почувствовал, как взмывает над землей.
     Глянув вниз, он увидел в нескольких метрах под собой залитый кровью и светом пятачок, на котором стаей сизокрылых ворон сбились в кучу шестеро спецназовцев. Тела Павлика видно не было. Мальчик висел рядом, в каких-то полутора метрах от отца, напоминая распятие, и так же неторопливо возносился в столбе пронзительного света.
     Навстречу неведомому.
     «Они пришли… они все-таки пришли…» – твердил в радостном возбуждении профессор и с благодарностью вглядывался в высокую ночную синеву, туда, где над крышами спящих домов сиял, разгораясь, царственный лик Ориона.