Павел Амнуэль
начало продолжение окончание
1
Раиса позвонила в половине седьмого - Фил уже не спал, но еще и не бодрствовал, переживал только что приключившийся сон, уплывавший из сознания, как таинственный бриг, окутанный сумраком утреннего тумана. Бывшая жена всегда звонила в такую рань - в ее Тьмутаракани был обеденный перерыв, и ей почему-то казалось, что полдень наступил на всей планете. Фил давно перестал напоминать Рае, что сон - необходимая работа, которую нужно доводить до конца, и что существует такое понятие, как часовые пояса, и если у нее в Благовещенске середина дня, то в Москве только начало. Впрочем, в глубине души он был уверен в том, что Рая и сама это прекрасно понимала, но ей хотелось поднять Фила с постели, сорвать ему утренний распорядок, в общем, сделать хоть мелкую, но гадость - она-то лучше кого бы то ни было знала, что, если утро для него начнется не так, как обычно, то он не сможет продуктивно работать и, значит, думать будет не о задачах по развитию фантазии, а о ней, своей бывшей, и о Максимке, по которому Фил действительно безумно скучал.
- Слушаю, - пробормотал он, - доброе утро.
- Утро! - с возмущением сказала Рая. - У людей уже обед скоро!
Хоть бы слово изменила в обычном своем приветствии...
- Что случилось? - спросил Фил.
- Ничего, я просто хотела посоветоваться. Максимка в последнее время стал капризный, сил нет, ну это естественно, без отца растет, а мать все время занята, так ты мне вот что скажи: как по-твоему, Максимке будет полезно, если отдать его в какой-нибудь кружок?
- Да, - твердо сказал Фил. - Непременно. Только не на танцы, это мы уже проходили.
Глупый разговор. Иногда ему казалось, что Раиса звонит вовсе не потому, что не может сама справиться с прихотями Максима, их дорогого сыночка, которому в день, когда они расстались, исполнилось два года. Нет, бывшей супруге почему-то было необходимо для поддержания морального тонуса общаться с Филиппом хотя бы два раза в неделю. Может, хотела, наконец, услышать в его голосе сожаление о том, что он так легко согласился на развод?
- Нет, конечно, не танцы, - сказала Рая. - Но вот рисование...
Минут десять они обсуждали достоинства и недостатки детского образования, а потом кто-то Раису позвал, и она, быстро попрощавшись, бросила трубку.
- Господи! - воскликнул Филипп, обращаясь к марсианскому пейзажу, висевшему в рамке на стене. - Почему я все время забываю выключать телефон на ночь?
И в это время аппарат зазвонил опять. "Не возьму, - подумал Фил, - обо всем мы уже поговорили, хватит". Но рука сама подняла трубку, и он сказал раздраженно:
- Послушай, ты же знаешь, что по утрам я работаю. Неужели тебе доставляет удовольствие выбивать меня из колеи?
- Ох... - тихо простонал в трубке низкий женский голос. - Простите... Я не хотела... Это Филипп, да? Филипп?
- Да, - сказал он сердито, - это Филипп...
- Филипп, Лизочка умерла.
- Что? - Филу показалось, что он не расслышал. Может, она сказала "Риточка"?
- Лизочка умерла, - повторила Дина Игоревна - теперь он узнал голос, это была Лизина мама, щуплая женщина, похожая на тростник, низкий голос совершенно не вязался с ее немощным на вид телом, а слова, которые она только что произнесла, не имели никакого смысла. Что она хотела сказать на самом деле?
То, что сказала. Филипп проснулся окончательно и только после этого поверил.
- Когда?
- Ночью... Вечером... Вчера.
- Но мы же вчера были... Я проводил Лизу домой... Что случилось?
- Врачи говорят - инфаркт.
- Чушь! - вырвалось у Фила. Странный это был разговор, а может, обычный - кто-то уже смирился со смертью любимого человека, а кто-то еще не впустил в сознание и отгораживается барьером, будто отвергающим словом можно изменить случившееся.
- Простите, Дина Игоревна, - сказал он. - Я сейчас приду. Через минуту.
Лиза жила в трех кварталах - Филипп в четырнадцатой башне, она в восьмой, с магазином готовой одежды на первом этаже. Можно было проехать на троллейбусе две остановки, но Филу это даже в голову не пришло - очнулся он от временного отсутствия в этом мире, когда нажимал в лифте на кнопку пятого этажа.
Дверь в Лизину квартиру была распахнута настежь, в прихожей толпились какие-то люди, в большой комнате, где Фил с Лизой и ее родителями еще вчера пили чай с кизиловым вареньем, чинно сидели на стульях и диване соседи, Дина Игоревна и Олег Александрович, Лизин отец, стояли у окна, взявшись за руки, смотрели друг на друга и, похоже, находились сейчас не здесь, а в другом мире, где их дочь была живой. Чья-то рука легла ему на плечо, Фил обернулся и увидел Вадима Борисовича Гущина.
- Вам тоже позвонили? - пробормотал он, не найдя что сказать.
На глупые вопросы Вадим Борисович не отвечал никогда. Он привычно провел правой ладонью по лысине и сказал тихо:
- Пройдемте на кухню, я вам объясню...
На кухне никого не было, только свистел на плите большой пузатый чайник, вчера из него Дина Игоревна разливала чай, а Фил с Лизой сидели на диване и тихо обсуждали проблему защиты от мирового терроризма. Они продолжали говорить об этом и потом, когда, выпив чаю с вареньем, отправились якобы в кино, а на самом деле бродили по бульварам и дошли аж до Самотеки, откуда потом добирались домой на метро и троллейбусе, и Лиза спросила, когда они прощались у подъезда:
- А какой фильм мы смотрели? Мама обязательно поинтересуется.
- Почему не сказать, что мы просто гуляли? - возмутился Фил.
- Потому что маме не нравится, когда мы вечерами бродим по городу, ты же знаешь. Она беспокоится.
Это действительно было так. Дина Игоревна выходила из дома только в дневные часы - в ближайший магазин или в сад, где сидели ее подруги-пенсионерки. По вечерам (она была почему-то в этом уверена) улицы отдавались на откуп бандитам из солнцевской или кунцевской группировок - так однажды сказали по телевизору, и следовательно, так было на самом деле. В кино - пожалуйста. В кино много порядочных людей, это недалеко от дома, там хотя бы милиция рядом...
Гущин закрыл дверь в коридорчик, выключил газ под чайником и заговорил тихим монотонным голосом, который почему-то сразу привел Филиппа в чувство:
- В половине одиннадцатого вечера Елизавета Олеговна пожаловалась матери на резкую боль в груди. Отец в это время уже лег спать, его будить не стали, мать дала дочери валидол. Однако боль не прекратилась, и буквально минуту спустя Елизавета Олеговна потеряла сознание. Тогда мать разбудила отца и вызвала "скорую". Машина прибыла через двадцать три минуты, и врач констатировал смерть. Предварительный диагноз - острая сердечная недостаточность.
- Дина Игоревна сказала - инфаркт, - пробормотал Филипп.
- Я узнал о трагедии в час ночи, - продолжал Гущин, не обращая внимания на замечание Фила. - Мне позвонили из больницы, вы же знаете, что...
Об этом он мог и не напоминать. У каждого из членов группы была всегда при себе магнитная карточка с указанием имени, отчества, фамилии, даты рождения, домашнего адреса и, самое главное, - с номером телефона, по которому обязательно нужно было позвонить, если с обладателем карточки произойдет несчастный случай или иное происшествие, лишившее указанного обладателя возможности самому сделать нужный звонок.
- Я прибыл на место в два десять - раньше просто не успевал. К сожалению, ничем помочь уже было нельзя, а то я бы поднял лучшие силы...
- Мы были с Лизой весь вечер, - сказал Фил. - Она чувствовала себя прекрасно.
- Вы ходили в кино?
- Кино?.. Это вам Дина Игоревна сказала? Нет, мы гуляли. Обсуждали кое-какие идеи. В десять Лиза пошла домой, а я... Я тоже, только не сразу. Когда, вы говорите, она?..
- В двадцать два тридцать...
- Я сидел на скамейке перед подъездом, - сказал Фил.
- Здесь, внизу?
- Нет, у своего дома. Я ничего не знал, а она... Если бы мы были вместе еще полчаса...
- Вряд ли это что-нибудь изменило бы, - вздохнул Гущин. - Окончательное заключение патологоанатома еще не готово, но предварительно мне сказали, что смерть Елизаветы Олеговны вызвана естественной причиной.
- Никто Лизу не отравил, вы это хотите сказать? - Филипп упорно не смотрел на Гущина, он не хотел видеть этого человека.
- Никто Елизавету Олеговну не отравил, - повторил Гущин. - Это однозначно. Я хочу сказать, что изменений в режиме работы группы не ожидается. Подумайте сами, кого можно найти на замену. Вы-то лучше знаете свой контингент...
Неужели он полагал, что именно это сейчас беспокоило Фила больше всего?
А что он должен был понимать? Он знал о том, как изменились в последнее время их с Лизой отношения? Гущин не мог знать об этом, потому что даже Лиза не знала - догадывалась, наверно, женщины легко об этом догадываются, но не подают вида, пока мужчина не решится на что-то определенное, а Фил не решался, он так и не решился, и теперь это не имело никакого значения. Ни для Гущина, ни для самого Филиппа, ни для остальных. Единственное, что важно: группа должна работать в обычном режиме.
- Вадим Борисович, - сказал Фил, - я хочу поговорить с врачом, который... ну, с этим...
Он не мог заставить себя произнести вслух название профессии.
- С патологоанатомом? - понял Гущин и странно замолчал. Филиппу ничего не оставалось, как поднять наконец взгляд и посмотреть этому человеку в лицо. Гущин смотрел изучающе, во взгляде его не было печали, приличествующей случаю, - спокойный взгляд, будто разговор шел не о Лизе и не о смерти, а о новом компьютере, затребованном Общественной лабораторией передовых направлений науки. Лабораторией, ни для кого на самом деле не существовавшей.
- Я закурю, можно? - проговорил Гущин и вытащил из кармана пачку "Мальборо". - Ради Бога, говорите с кем угодно, если это поможет вам справиться... Лев Бенционович его зовут. Канович. Могу дать телефон, сошлитесь на меня, он ответит на ваши вопросы. Если вы знаете, о чем спрашивать.
Фил не знал, о чем спрашивать патологоанатома, изучавшего тело женщины, с которой он собирался быть вместе всю оставшуюся жизнь. Возможно, хотел спросить, нашел ли врач у Лизы душу.
- Спасибо, - сказал Фил.
2
С лысым мужчиной, которого Филипп прежде не видел и который представился дядей Сережей, они съездили в похоронное бюро и договорились обо всем - точнее, договаривался Лизин родственник, большой, судя по всему, дока по части похоронных приготовлений, а Фил присутствовал, хотя на самом деле находился в другом месте и вообще не сегодня.
К вечеру Фил обнаружил себя сидящим у кухонного стола в своей квартире - он решительно не помнил, когда вернулся домой, голова гудела, как морская раковина, в которой гулял злой, наполненный острыми песчинками, ветер с дальних островов, а в комнате, которую Филипп еще при Рае сделал своим кабинетом, надрывно и безостановочно звонил телефон. Насчитав двадцать три звонка, он заставил себя пойти и поднять трубку.
- Вы вернулись, Филипп Викторович? - Фил не сразу узнал голос Кронина, звучавший глухо и издалека. - Вы были у Елиза... У Дины Игоревны и Олега Александровича?
- Да, - сказал он устало. - Откуда вы узнали, Николай Евгеньевич?
- Звонил Вадим Борисович, сообщил эту ужасную новость и просил перезвонить всем, кроме вас, потому что вы, по его словам, уже знаете и делаете все возможное, чтобы облегчить родителям Елизаветы Олеговны хлопоты, связанные с организацией похорон.
Кронин в своем репертуаре - длинные и правильные, будто заранее продуманные и записанные на бумаге фразы. Но как же он, должно быть, беспокоился, если в первые мгновения разговора не мог связно произнести два предложения?
- Когда похороны? - спросил Кронин.
- Послезавтра. В три часа.
- Это, конечно, большая трагедия для всех нас, но нужно сделать все возможное, чтобы случившееся не отразилось на работе.
- Конечно...
- Я предлагаю собраться у меня на следующий день после похорон - следовательно, в четверг, в обычное время, то есть в девятнадцать часов, - и обсудить сложившуюся чрезвычайную ситуацию, если, конечно, вы будете в состоянии приехать, поскольку только ваше, Филипп Викторович, участие в похоронах Елизаветы Олеговны допустимо нашими правилами.
Будто существовали какие-то правила, связанные с похоронами кого-нибудь из шестерки... Фил слушал Кронина с нараставшим раздражением, хотя и понимал прекрасно, что канцелярские обороты речи ровно ничего не говорили на самом деле об истинном душевном состоянии добрейшего и мудрого Николая Евгеньевича. Каждый справляется со своей бедой так, как способен - у Кронина был свой способ и, возможно, для него лично единственно возможный. Три года назад, когда погиб Гарик и умерла Клара, Николай Евгеньевич вывел себя из состояния душевного ступора, заставив складывать и произносить длинные и занудные тексты, отвлекавшие его от мыслей о самоубийстве. С тех пор это стало его второй натурой. То ли он просто привык к созданному им самим стилю общения, то ли до сих пор вынужден был прибегать к нему, потому что так и не обрел ни покоя, ни уверенности в том, что стоит жить на этом свете. Из чего следовало, кстати, что любимая им висталогия никогда не была для Кронина чем-то большим, нежели увлекательной, но, по сути, не принципиально важной для жизни работой.
- Да, - сказал Фил. - Я согласен с вами.
- Филипп Викторович, - голос Кронина дрогнул, - я вот что хотел сказать... Как бы ни сложились жизненные обстоятельства, нужно не терять собственного мироощущения, которое легко сломать, но практически невозможно воссоздать заново, потому что перерождаешься уже другим человеком, а это ведет к последствиям, во-первых, непредсказуемым, а во-вторых, нежелательным для тех людей, которые вас окружают и которые не повинны в изменении ваших обстоятельств. Вы меня понимаете?
- Да, - повторил Фил. - Конечно. Я в порядке, Николай Евгеньевич. Не беспокойтесь.
3
Часы показывали двадцать-семнадцать. Время не позднее, но Филипп не знал, какой телефон дал ему Гущин - рабочий или домашний. Впрочем, эта деталь его не интересовала. Два прошедших дня оказались самыми мучительными в жизни Фила, почти все время он проводил с Лизиными родителями и возвращался домой в полном отупении - почему-то лишь сегодня, в вечер перед похоронами, он вспомнил о собственной просьбе и отыскал в кармане пиджака помятый листок с номером телефона, записанным четким почерком Гущина.
- Канович слушает, - протяжно объявил оперный бас, будто не на телефонный звонок отвечал, а распевался перед исполнением партии Мефистофеля.
- Лев Бенционович, здравствуйте, извините, что так поздно...
- Двадцать часов девятнадцать минут - это поздно, по вашему мнению? - удивленно пропел Мефистофель.
- Ну... - смешался Филипп. - Моя фамилия Сокольский, ваш телефон мне дал Вадим Борисович Гущин.
На мгновение промелькнула мысль, что не знает Канович никакого Гущина, пропоет сейчас прощальную-походную и не станет разговаривать.
- Сокольский, как же, я ждал вашего звонка, - заявил Канович, перейдя с кантилены на речитатив. - Вадим Борисович просил меня оказать вам всяческое содействие и ответить на вопросы. Вас интересуют обстоятельства кончины Елизаветы Олеговны Мартыновой?
- Да.
- Неудобно говорить об этом по телефону. Подъезжайте, так будет лучше.
- Куда?
- Как куда? - удивился Канович. - Сюда, конечно. Вы не знаете, куда звоните?
- Я не...
- Восьмой корпус Третьей градской больницы. Жду в течение часа.
Филу понадобилось сорок две минуты.
Врач оказался похож на известного баскетболиста Сабониса. Впрочем, Филиппа настолько поразил рост Кановича, что подсознание дорисовало и другие общие черты, которых на самом деле не было - вряд ли он сумел бы узнать Сабониса среди его коллег по баскетбольной площадке.
- Сюда, пожалуйста, - пригласил Канович в кабинет, более похожий на приемную государственного чиновника.
- Вы, - спросил он, - видимо, родственник Мартыновой?
Филипп неопределенно пожал плечами и задал заготовленный вопрос:
- Неужели в двадцать семь лет человек может погибнуть от инфаркта?
- Медицине известны случаи, когда инфаркт сердца наступал и у более молодых людей, - пожал плечами патологоанатом. - В данном конкретном случае могу сказать, что болезнь протекала чрезвычайно нестандартно. Поражена не только передняя стенка сердца - собственно, место разрыва, - но и ткани грудины. Если говорить, не используя медицинскую терминологию... у вас ведь нет специального образования?
- Нет, - пробормотал Фил.
- Тогда я постараюсь... Обычно при инфарктах происходит разрыв одной из внутренних или внешних сердечных стенок, ткань при правильном лечении срастается, в некоторых случаях показано оперативное вмешательство. Но у Мартыновой, кроме разрыва сердечной стенки, произошло омертвление и разрыв еще нескольких кубических сантиметров тканей, расположенных между сердцем и кожей на левой груди. Очень необычно, очень! Я, конечно, иссек образцы и успел провести кое-какие лабораторные исследования. Предварительно могу сказать: речь идет о чрезвычайно быстром, я бы даже сказал, взрывном старении и гибели клеток. Синдром Вернера. Вы меня понимаете?
- Нет, - нахмурился Фил.
- Ну... вы правы в том, что инфаркты обычно поражают людей гораздо более старшего возраста. Организм изнашивается, структура тканей в теле старика отличается от структуры молодой ткани. Изучая сердце, легкие или даже просто мышечную ткань, можно - приблизительно, конечно, но достаточно уверенно - определить возраст человека. Так вот: если бы я не производил лично патологоанатомическое исследование тела Мартыновой, а имел дело только с образцами, взятыми для анализа, то вывод мой был бы однозначен: этому человеку исполнилось лет восемьдесят, не меньше.
- Лизе было двадцать семь...
- Конечно! Молодая женщина, но внутренняя структура нескольких кубических сантиметров ее тела, расположенных, как я уже вам сказал, между сердцем и грудиной, соответствует возрасту человека восьмидесяти лет.
- Старость...
- Именно. И область локализации этих, как вы выразились, старых клеток захватила переднюю стенку сердца, что и привело к неминуемому инфаркту.
- Не понимаю. Старые клетки? Почему?
- О, это очень интересный медицинский вопрос! Честно скажу, мне не встречались в литературе случаи, в точности соответствующие данному. Известны, конечно, прецеденты спонтанного старения тканей, но всегда это касается организма в целом и называется синдромом Вернера - по статистике один случай на четыре миллиона человек.
- А, - сказал Фил, - вы имеете в виду... Девочка за несколько месяцев превратилась в старуху и умерла... Ей было десять лет или двенадцать, а на вид - все восемьдесят?
- Совершенно верно! - воскликнул Канович, энергично кивая головой.
- Я думал, что это газетная утка, - удивленно проговорил Фил. - Вы же знаете, как сейчас создают сенсации... Об этом случае в "Комсомолке" писали года два или три назад.
- Не читаю, - Канович провел ладонями по столу, будто стирая с поверхности пыль. - Не знаю, что там было в "Комсомолке", возможно, чушь. Я вам привожу в пример то, что... Впрочем, все известные случаи, как я говорил, относятся к старению организма как целого, причем процесс с момента начала болезни - а это, конечно, болезнь, причем, скорее всего, вирусной природы - так вот, болезнь, начавшись, продолжается не меньше года: организм не может скачком перейти из одного состояния в другое, вы понимаете меня? А у Мартыновой омертвление тканей произошло очень быстро. Это я могу сказать практически наверняка - судя по тому, какая резкая граница отделяет старые, отмиравшие ткани от молодых, здоровых. Видимо, именно локализованность процесса привела к его ускорению, я не вижу иного объяснения. Эти старые клетки для здорового организма - все равно что рак. Даже хуже - раковые клетки развиваются с гораздо меньшей скоростью!
Канович закончил свою лекцию, сложил на груди длинные руки и неожиданно сказал совсем другим, не менторским, а очень участливым тоном, какого Фил вовсе не ждал от этого человека:
- Такая молодая женщина... Просто ужасно. Примите мои соболезнования... Я что хочу сказать: никакая "скорая" не помогла бы. И самый лучший кардиохирург.
- Понимаю, - пробормотал Филипп и поднялся.
- Передавайте привет Вадиму Борисовичу, - сказал Канович, выйдя из-за стола и пожимая Филиппу руку. - И примите еще раз мои соболезнования.
Голова была тяжелой, и Фил пошел до станции метро пешком. Сидя в полупустом вагоне, он наконец сам для себя сформулировал причину, заставившую его выслушать ничего толком не объяснившую лекцию. В тот момент, когда он узнал о смерти Лизы, первой мыслью было: "Нас достали". Эта мысль исчезла так быстро, что Филипп даже не успел впустить ее в сознание. Но изнутри, из душевных сумерек, над которыми сознание не властно, мысль посылала сигналы, заставлявшие совершать не вполне объяснимые логикой поступки. А сейчас, когда Фил чуть расслабился, мысль вернулась - нелепая, он это и раньше понимал, но упрямая.
Нас достали.
Необходимо было исключить возможность такого объяснения. Что ж, разговор с Кановичем поставил точки над i. Конечно, сейчас существуют яды, производящие эффект естественной смерти от инфаркта или инсульта. Но тогда и вскрытие показало бы иную, более привычную картину.
А может, создан яд, вызывающий мгновенное старение клеток? Вряд ли, зачем нужен такой сложный способ, да еще и точно определимый при экспертизе?
Впрочем, нужно было все-таки избавиться от последних сомнений, и, выйдя из метро, Филипп позвонил Кановичу из телефона-автомата. Только бы он оказался на месте...
- Канович слушает, - на этот раз врач не распевал, как Шаляпин, а говорил усталым и тихим голосом.
- Лев Бенционович, это опять я, по поводу Лизы Мартыновой.
- А... - сказал Канович равнодушно. - Извините, я уже выхожу...
- Только один вопрос. Скажите, мог ли этот процесс быть вызван искусственно?
- Нет, - твердо сказал Канович. - Это, безусловно, естественный процесс. Возможно, у синдрома Вернера генетическая природа, но это не доказано. Еще есть вопросы?
- Извините, - сказал Фил так тихо, что сам не расслышал своего голоса, и повесил трубку.
4
Ночью Филипп спал не то чтобы плохо, но часто - просыпался и почти мгновенно засыпал опять, будто плавал на поверхности теплого озера, погрузив в воду лицо, и время от времени поднимал голову, чтобы набрать в легкие воздуха.
Заставив себя подняться и выпить крепкий кофе без сахара, он напомнил себе слова незабвенного Гущина о том, что смерть Лизы не должна сказаться на работе группы - как в той песне, где отряд не заметил потери бойца, - и сел за компьютер. От всякой беды есть два патентованных средства: время и работа. Временем Филипп не распоряжался, а работать привык без напоминаний и больше того, что делал обычно, все равно сделать не смог бы.
Он отыскал протокол последнего обсуждения и заставил себя задуматься о том, можно ли в формулировке закона сохранения спина использовать уже наработанные варианты, придуманные для формулировки закона сохранения вращательного момента. Все-таки это разные категории, хотя в обоих случаях речь идет о вращении.
"Давайте для себя решим, - сказала Лиза. - Не существует первых приближений, нет каких-то специфических квантовых законов. Это единый мир, и мы должны взять его таким, каков он есть".
"Каким он может быть по нашим представлениям", - возразил Эдик, а Фил сказал, что наши представления в данном случае как раз и являются истиной, поскольку другие подтверждения мы вряд ли найдем еще в течение многих лет.
Провожая Лизу домой, он пытался и ее убедить в этой очевидной для него истине, но в ее романтическом мироощущении для прагматических заключений не было места.
"Как по-твоему, - спросила она, когда они вышли из метро и шли к ее дому по темной липовой аллее, - Гущин представляет, как мы проводим время?"
"Ты имеешь в виду - мы с тобой?"
"Да ну, мы с тобой ему интересны не больше, чем снег на вершине Казбека. Мы - группа".
"Не знаю, - сказал Фил. - Вряд ли".
Фил вообще плохо представлял себе ход мыслей этого человека. Увидел он его впервые полтора года назад, в марте 2002 года, и принял за одного из случайных посетителей - Филипп рассказывал в фирме волоконной оптики о возможностях висталогии, рассчитывая на то, что дирекция примет предложение о проведении полномасштабного учебного семинара, а Гущин сидел в первом ряду с края и со скучающим видом смотрел в окно, время от времени оборачивался и обводил взглядом небольшой конференц-зал, где собралось человек сорок сотрудников - видимо, всех, кто не участвовал в непрерывном производственном процессе.
Гущин раздражал Филиппа, а в таких случаях он всегда поступал одинаково: сосредотачивал внимание на самом невнимательном слушателе и не успокаивался до тех пор, пока не заставлял его забыть о собственных, не относящихся к делу мыслях. С Гущиным не получилось ничего: полчаса спустя зал слушал, затаив дыхание, а этот тип все так же смотрел в окно и считал птиц.
Зато после того, как Филипп закончил лекцию, Гущин первым подошел ко нему и сказал, твердо глядя в глаза:
- Если вы уделите мне час времени, я буду очень вам благодарен.
- Именно час? - удивился Фил и в ответ услышал:
- Пока час, а там видно будет.
Они уединились в дальнем конце длинного, как прямая кишка, коридора, и Гущин сказал:
- Дело у меня к вам достаточно деликатное. Вот - чтобы вы не подумали ничего дурного - мое удостоверение.
Судя по корочкам, Вадим Борисович Гущин работал в подкомитете по перспективным научным направлениям при Президиуме Российской Академии Наук. И должность у него была довольно странная: "куратор". Фил и не слышал, что в Российской Академии есть подкомитет с таким интересным названием.
- Собственно говоря, мы в Президиуме вроде рулевых - оцениваем, какие области науки следует при нашей бедности развивать в первую очередь, даем рекомендации, и с нашими рекомендациями считаются. В первую очередь речь идет о зарубежных фондах и стипендиях - решения наших экспертов практически однозначно отражаются в постановлениях Президиума. Вы понимаете меня?
- Ах, - сказал Фил, скептически глядя на собеседника, - какие нынче фонды? Сорос от России отказался...
- Есть другие источники финансирования, - улыбнулся Гущин. - Мы не афишируем, но, когда нужно...
- Типично российский подход: полная гласность в распределении научных средств, - с иронией сказал Фил и прикусил язык, потому что взгляд Гущина мгновенно стал жестким, а губы вытянулись в прямую линию.
- Вот что, Филипп Викторович, - проговорил Гущин, помолчав, - я думал, вы захотите говорить серьезно, потому что речь пойдет по сути о той помощи, какую ваша висталогия способна оказать самому важному в науке делу, существующему на сегодняшний день - борьбе с международным терроризмом. Инвесторы, видите ли, выделяют деньги именно под эти конкретные цели. Может, вы все-таки выслушаете меня?
Через час Филипп твердо знал, что не откажется от странного и неожиданного предложения.
- Группа уже сформирована, - сказал Гущин, когда они вышли на улицу. - Вы, конечно, можете подумать и...
- Я согласен, - быстро сказал Фил. - Это очень... просто невероятно интересно.
- Интерес на втором месте, - заявил Гущин. - На первом - важность и актуальность. Ну и... что бы вы ни говорили, это ведь и деньги кое-какие, на лекциях по висталогии сейчас много не заработаешь, верно? Необходимость вашей науки еще предстоит доказать, мало кто готов... А у нас инвесторы серьезные - и отечественные, и зарубежные. Работу свою мы не афишируем, и на то есть причины, надеюсь, вы понимаете...
- Борьба с террором, - пробормотал Фил. - Кого-то из наших убили из-за этого... Забыл фамилию.
- Брушлинский, - подсказал Гущин. - Он был директором Института психологии. И заместитель, Дружинин его фамилия, тоже погиб при невыясненных обстоятельствах... С тех пор мы эту работу, мягко говоря, не афишируем, как я уже вам сказал. В общем, если вы действительно согласны и не боитесь, то завтра я представлю вас остальным членам группы.
И представил - это было дома у Кронина на Сиреневом бульваре, там они собирались впоследствии, там родились главные идеи, там Фил впервые понял, что Лиза - лучшая женщина в мире.
Никто не требовал у группы отчета о проделанной работе, иногда им казалось, что о них вообще забыли, но это было не так: на банковский счет Фила каждое первое число исправно поступала сумма, позволявшая отказаться от всех ранее принятых обязательств по преподаванию висталогии и сосредоточиться только на главной проблеме. Гущин, однако, потребовал, чтобы никто не бросал прежней деятельности, вел обычный - по возможности - образ жизни и вообще старался без надобности не показывать, что в его существовании хоть что-то изменилось. Что означало это "без надобности", уточнено не было, и каждый понимал просьбу Гущина так, как считал нужным. Фил продолжал читать лекции там, где его соглашались слушать, а Лиза исправно ходила на работу в Институт философии Российской Академии Наук, где числилась младшим научным сотрудником...
Филипп сосредоточился и заставил себя не думать о Лизе и уж, тем более, о Гущине. Отогнав эти мысли, он обнаружил, что в голове пусто, как в новой квартире, куда еще не успели внести мебель. На чисто выбеленной стене была выведена углем надпись: "Полная формулировка законов природы должна учитывать материально-нематериальное многомерие Вселенной". Конечно, должна, это очевидно. Впрочем, это очевидно сейчас, а еще год назад показалась бы глупостью, которая не может прийти в голову человеку, воспитанному на школьных представлениях о диалектическом материальном единстве мира.
Кто из них первым сказал, что к проблеме нужно подойти совсем не с той стороны, с которой они набросились на нее в начале? Кажется, идея о неизбежности материально-нематериальной Вселенной принадлежала Николаю Евгеньевичу. А Фил сказал тогда: "Это уж слишком... Не то чтобы я возражал по существу, но к нашей проблеме как мы потом вернемся?"
Эдик в тот вечер вообще молчал и думал о чем-то своем, Фил спросил его, когда они ожидали лифта: "Что-нибудь случилось? Ты был сегодня явно не в форме". И Эдик ответил: "Все в порядке, Фил, просто сегодня восьмое июня, шесть лет как..." Он не закончил фразу, а Филипп мысленно обозвал себя и всех заодно бездушными склеротиками. "Прости, - пробормотал он, - как-то из головы вылетело"...
А что сказала в тот вечер Лиза? Она часто предлагала странные идеи, даже в самые первые дни, когда все плохо знали друг друга и не то чтобы стеснялись говорить о странном - полагали пока не нужным использование самых сильных орудийных калибров.
Сейчас Фил не мог понять причины, но сначала Лиза ему совсем не понравилась. Она вела себя естественно, но ее естественность не произвела на него впечатления. Не то что Вера. "Вот удивительная женщина, - подумал он, - умная, знающая себе цену". Фил напросился проводить ее после того, как все наговорились, распределили задания и назначили время следующей встречи. До ее дома шли пешком через всю Москву и добрались в три часа ночи. А от Вериного дома Филу пришлось возвращаться на такси, и всю дорогу он думал о том, что было бы правильнее, если бы она пригласила его к себе. Но Вера не сделала этого в ту первую ночь, а потом, когда она действительно его зазывала, Фил уже чувствовал себя не в праве принимать приглашения от какой бы то ни было женщины - у него была Лиза. То есть, это он считал, что она у него была, а сама Лиза об этом не знала - ей бы и в голову не пришло пригласить Филиппа к себе в три часа ночи. Фил был уверен, что ни Дина Игоревна, ни Олег Александрович не стали бы возражать против того, чтобы он ночевал у них и вообще переселился вместе со своим немудреным скарбом.
И если бы произошло то, что ему так хотелось, то сейчас... Нет, тогда все было бы иначе. Они бы не бродили по городу. Сидели бы дома и разговаривали. Лизе не стало бы плохо. А если бы стало, Фил вовремя вызвал бы "скорую". А если бы "скорая" опаздывала, он мог бы...
Ничего он не смог бы. Ему казалось, что количество болезней на земном шаре достигло числа жителей планеты - каждому своя болезнь, и все разные. Кто еще умер от старости клеток сердца в возрасте двадцати семи лет?
Почему стареет клеточная ткань? И разве это смертельно? Все клетки в организме живут не так уж долго, каждые семь лет организм обновляется полностью. Да, но это совершенно иной процесс! Неужели возможно, чтобы некоторые ткани развивались с одной скоростью, а другие - соседние - с иной, гораздо быстрее? Если в течение жизни кому-то суждено испытать десять клеточных обновлений, то у Лизы это произошло за неделю или...
Нет, это не могло произойти за неделю. Разве не очевидно, что, если бы ткани тела начали жить вразнобой, Лиза это почувствовала бы? Появились бы боли в области сердца. Если не боли, то иное неприятное ощущение. Она бы сказала об этом. А если бы промолчала, Фил все понял бы по ее поведению, по словам, по взгляду. В тот вечер, как и всегда, Лиза была совершенно естественна.
И еще... Филиппу казалось, что в словах Кановича заключался какой-то подвох. Нет, не в том, что Лиза внезапно заболела чрезвычайно редкой и специфической болезнью. В чем-то еще. Что-то он сказал давеча...
Филипп набрал номер и долго слушал длинные звонки. Наверное, Канович работает, исследует очередного покойника. Может быть, какого-нибудь бомжа, убитого в пьяной драке ударом бутылки по голове. Таких клиентов у него, вероятно, пруд пруди. А таких, как Лиза...
- Я все время думаю над тем, что вы мне вчера сказали, - сказал Филипп, когда патологоанатом поднял наконец трубку. - Почему Лиза не чувствовала? Это ведь происходило в течение какого-то времени, да? Когда у человека рак, это тоже перерождение тканей, пусть другое, неважно. Начинаются сильные боли, а у Лизы не было ничего, я бы точно знал, если бы она что-то чувствовала...
- Стоп, - прервал Канович. - Вы очень правильно сформулировали проблему. Поражены сердечная мышца и прилегающие ткани. И процесс начался, конечно, не в сердце. В сердце он закончился - инфарктом. Но сначала произошло старение и омертвление тканей в подкожном слое чуть выше левой груди, потом легочной ткани - в левом легком, - и только после этого процесс дошел до сердца.
- Какая разница, - продолжал настаивать Фил, - все равно Лиза должны была чувствовать. Старые клетки - будто чужие. Это ведь больно?
- Если Мартынова ничего не ощущала, значит, болей не было, - резонно заметил Канович.
- А кожа? - спросил Фил. - Вы сказали, что старение началось с подкожного слоя...
- С эпителия, да. Кожная ткань нормальна. Процесс развивался вглубь организма, а не наружу.
- Вас это не удивило?
- Меня здесь все удивляет! Уникальный случай, я уже вам сказал, просто уникальный.
Похоже, он был рад этому.
- Лев Бенционович, - сказал Филипп. - Вы постоянно имеете дело с... ну, с криминалом. Если бы в человека стреляли и пуля попала в сердце, то... Извините, мне трудно сформулировать, я не специалист... Скажем так: пулевой канал был бы похож по форме на эти пораженные клетки у Лизы?
- Не вижу связи, - недовольно произнес Канович. - При чем здесь пулевой канал? Вы уже спрашивали о том, могла ли болезнь быть вызвана искусственно, и я вам определенно ответил.
- Похоже или нет? - должно быть, он был слишком настойчив, но ответ ему требовался немедленно.
Канович помолчал и сказал недовольно:
- Похоже. И что? В огороде бузина, а в Киеве дядька. Объясните мне толком, молодой человек, что вы хотите знать?
- Спасибо, Лев Бенционович, - сказал Филипп. - Извините за беспокойство.
Положив трубку, он подумал, что Канович, конечно, ничего не понял. Не должен понять. Никто пока не должен понять того, что ясно Филу.
Лиза умерла, потому что ее убили. И сделать это, кроме самого Фила, могли еще только четыре человека на всем белом свете.
5
Встретиться они должны были в семь, но это не означало, что у Фила был в запасе целый день для размышлений. Утро уже закончилось, о прошедших вчера похоронах вспоминать не хотелось, хотя все равно вспоминалось, как он стоял у гроба и смотрел в спокойное лицо Лизы, она лежала с закрытыми глазами и делала вид, что не замечает его присутствия, хотя оба знали, что это не так. Кто это был? - спросил он Лизу. - Ты могла его видеть. Он пришел убить тебя, почему ты ему это позволила?
Лиза лежала с закрытыми глазами и смотрела удивленно: она никого не видела, когда умирала, о чем ты говоришь, Фил?..
Он включил компьютер и вышел в Интернет - до вечера нужно было хотя бы самому себе ответить на несколько вопросов, сформулированных во время разговора с Кановичем. Поиск повел издалека, по периметру проблемы. Искал упоминания о болезнях, связанных с быстрым старением клеток в организве человека или животного. Найдя около трехсот ссылок, выбрал публикации в серьезных медицинских изданиях, таких оказалось всего три. Прочитав статьи, имевшие мудреные медицинские названия, Фил понял только, что сам в проблеме не разберется. На первый вопрос - почему возникает спонтанное взрывное старение? - ответа он не получил, и, похоже, ответа не было вообще, хотя на самом деле это могло оказаться и заблуждением.
Второй вопрос, который его интересовал, был таким: с какой максимальной скоростью способны стареть клеточные ткани человеческого организма? В одной из статей (это был научный доклад, прочитанный неким Алексом Блеквудом на медицинском симпозиуме в городе Тампа, Флорида, 22 сентября прошлого года) Филипп нашел таблицу, из которой следовало, что максимальная известная науке скорость изменения клеток - два года в неделю. Пациентка О., поступившая в муниципальный госпиталь Хьюстона, имела метрический возраст 8 лет, 3 месяца и 11 дней, в то время, как медицинское обследование показало, что биологически это пожилая женщина лет шестидесяти-шестидесяти пяти. О первой стадии болезни можно было судить только со слов домочадцев, не понимавших происходившего и не обращавшихся к врачам-клиницистам пока процесс не приобрел характер мчавшейся с гор лавины. Девочка жаловалась на усталость и неспособность сосредоточиться, потом - недели через две - появилась слабость в ногах, а в волосах прорезалась седина. О., конечно, показывали домашнему врачу, и он прописал множество витаминов, а также укрепляющие уколы (в статье содержались, конечно, названия препаратов, но Филу они ничего не говорили). Через месяц у больной начали выпадать зубы - те, что только пару лет назад выросли на месте молочных, - и появились морщины. Только после этого родители повезли ребенка в госпиталь, где за ней начался постоянный мониторинг. За десять недель больная постарела еще лет на двадцать, ощущая все признаки возрастных недомоганий - у девочки возникла стенокардия, отказали ноги, пораженные подагрой, и умерла она, не дожив до девяти лет, будучи полной развалиной, в том числе умственной - за неделю до смерти она утратила речь и лопотала что-то непонятное, явно ничего не соображая и не понимая ничего из происходившего вокруг нее.
Она прожила жизнь менее чем за год. Почти стократное ускорение - максимальное среди известных значение в случае синдрома Вернера.
Филипп записал файлы, вышел из Интернета, и сразу зазвонил телефон. Поднимать трубку не хотелось, ему нужно было подумать, перечитать записанное, но телефон звонил, и пришлось ответить хотя бы для того, чтобы заставить аппарат замолчать.
- Ну ты горазд трепаться! - Господи, только Раисы сейчас не хватало. - Я к тебе второй час прорываюсь.
- Извини, - прервал Фил. - У меня совершенно нет времени.
- У тебя никогда нет времени, утром ты работаешь, днем на лекциях, вечером тебя невозможно застать.
- Рая, ты могла бы короче...
- Короче некуда! Я абсолютно не представляю, что делать, ну просто абсолютно! Антипов сказал, что Максим интраверт и ему нужно особое воспитание, у него талант, который необходимо срочно развивать. А Талызин утверждает, что Максимку нужно непременно отправить в детский санаторий, потому что мальчик на грани срыва...
Кто такой Антипов и какой еще Талызин? Когда Рая научится выражаться определенно? И почему она вообще спрашивает об этом бывшего мужа, если не разрешает общаться с сыном даже по телефону под предлогом того, что Фил оказывает на Максимку вредное влияние? Почему сейчас, наконец? Фил не готов был думать на эту тему.
- Я не готов думать об этом, - сказал он и вызвал ответный шквальный удар, пришлось положить трубку на стол, но все равно было слышно, как Рая на том конце провода излагала свои соображения по поводу бывшего мужа и его гнусного характера, и что все проблемы воспитания лежат на ней, слабой женщине...
- Извини, - сказал Фил, поднеся трубку к уху после того, как Рая замолчала, удивленная, видимо, отсутствием реакции, - я подумаю и перезвоню тебе.
- Когда? - не умея связно излагать мысли, она требовала, однако, полной ясности от других.
- Завтра в девять, - сказал Фил.
После разговоров с Раей Фил обычно на некоторое время утрачивал способность что бы то ни было соображать. Сейчас он не мог себе этого позволить, но и переключиться на мысли о Лизе тоже не смог сразу. Допустим, Канович прав (конечно, прав, в отличие от Фила он - специалист), и сердце Лизы постарело на десятки лет... за какое время? Если принять, как в случае, описанном в докладе Блеквуда, стократное ускорение биологических процессов, то хотя бы в течение двух-трех месяцев Лиза непременно должна была испытывать неудобства и даже боль в груди. Лиза не жаловалась на недомогания. И еще. Фил вспомнил. Полтора месяца назад Лиза проходила полный курс амбулаторного обследования - ей прислали бумагу из поликлиники, напомнили о том, что хотя бы раз в году каждый здоровый человек должен... И Лиза пошла - она об этом не рассказывала в подробностях, Фил не спрашивал, в конце концов, это интимное дело, но если бы что-то оказалось не в порядке, она не сумела бы это скрыть. Разве что по женской части. Значит, полтора месяца назад все было нормально.
Сколько же времени продолжался процесс? Это было важно, это было сейчас самое важное, что нужно знать. Месяц? Неделю?
А может быть - всего час?
6
- Опять вы? - удивился Канович, увидев Филиппа у дверей восьмого корпуса.
- Хотел вас спросить кое о чем, - сказал Фил. - Извините.
Канович пожал плечами и сделал приглашающий жест. Так они и дошли до кабинета - Канович впереди, Фил следом. Сели - патологоанатом за стол, гость на стул, который начал под ним медленно разваливаться.
- Спокойно, - предупредил Канович. - Главное - не раскачивать лодку. Вы меня понимаете?
Конечно. Лодку никогда не нужно раскачивать, если, конечно, не хочешь пойти ко дну.
- Вы говорили о том, что случай с Лизой Мартыновой уникален с медицинской точки зрения, - начал Филипп, и по искре, мелькнувшей в глазах Кановича, понял, что тот, конечно, отметил изменения в лексиконе. "Уникальный медицинский случай", а не "Господи, она была такая молодая". Значит, можно говорить, а не успокаивать.
- Я прочитал сегодня кое-что из медицинской литературы и хочу спросить. Сколько времени продолжалась болезнь? Месяц? Три? Год?
- Ну что вы, какой месяц! Если сравнить с известными случаями... Дни, скорее даже часы. Да, я бы сказал, что речь идет о часах.
- За несколько часов здоровая молодая ткань состарилась на десятки лет?
- Удивительно, да? Но это ведь не обычный процесс старения, это как взрыв, ткань меняет структуру быстро, иначе трудно объяснить степень локализации и такой резкий градиент перехода от пораженных клеток к здоровым. Для синдрома Вернера очень нетипично. Если вы кое-что прочитали, то обратили, вероятно, внимание: старению обычно подвергается весь организм. У Мартыновой возникло локальное новообразование - формально это не рак, но физически... Результат тот же.
- Несколько часов, - повторил Фил.
- Именно. Разумеется, образцы тканей, взятые из пораженных органов, будут тщательно исследованы, - сказал Канович. - Пожалуй, через месяц, а если повезет, то раньше, я смогу точно ответить на вопрос о длительности процесса.
Месяц - слишком долго. Нельзя ждать, когда Канович скажет что-то более определенное. Придется делать выводы из того, что есть.
- Спасибо, - сказал Филипп и встал. Патологоанатом продолжал сидеть в прежней позе - наклонившись над столом и подперев голову ладонью.
- Скажите, молодой человек, - проговорил Канович, глядя не на посетителя, а поверх его головы, - что это вам пришло в голову? Вы задали мне три вопроса: о скорости процесса, о его пространственной локализации и о том, мог ли процесс быть вызван направленным внешним воздействием. Вы решили, что смерть Мартыновой была насильственной?
Нельзя было сформулировать точнее.
- А вы на моем месте думали бы иначе? - спросил Фил. - Все в порядке, и вдруг через полчаса - нет человека...
- Бросьте эти мысли, - Канович перевел наконец взгляд на гостя и закончил фразу, - нет в наши дни такого яда, чтобы вызвать в организме процесс, убивший Елизавету Олеговну. К тому же, если даже такой яд и существует, то ведь вы были последним, кто проводил время с Мартыновой.
- Да, - сказал Фил. - Вот я и думаю: не я ли стал причиной ее смерти?
7
Когда он вошел, все уже собрались. Кронин сидел во главе стола в своей инвалидной коляске - увидев Фила, он пробормотал слова соболезнования, которые слились в не очень понятную фразу, не имевшую реального смысла.
Миша Бессонов поднялся с дивана - это было его любимое место, - быстрым движением прижал Фила к себе, отстранил, посмотрел в глаза и молча отошел. Мужское сочувствие. Или формальное сожаление о произошедшем?
Эдик сидел за компьютером, он обернулся, коротко поздоровался, спросил:
- Ты был на похоронах?
- Был, - сказал Фил и почему-то добавил: - Но на кладбище не поехал. Не смог.
- Надо было нам тоже... - вздохнул Корзун, - а то не по-человечески как-то.
- Пойдем, когда будет девять дней, и пусть Гущин со всеми своими академиками думает что угодно, - Вера появилась в дверях кухни, глаза у нее были заплаканными, она была сегодня не накрашена и выглядела лет на десять старше своего возраста. - Фил, мы ждали тебя, чтобы начать.
Только теперь он обратил внимание - на столе стояла бутылка "Столичной", несколько тарелок с бутербродами и салатом, шесть стопочек - одна перед тем стулом, где обычно сидела Лиза: ошую от Кронина.
Филипп сел рядом с пустым Лизиным стулом.
- Помянем Елизавету Олеговну, - тихо произнес Кронин, когда Эдик разлил водку по стопкам. - Она была замечательным человеком и самой молодой среди нас.
Он говорил еще что-то, но звуки для Фила неожиданно исчезли, будто энергия акустических колебаний перешла в одну из своих нематериальных форм, породив зрительное ощущение присутствия в комнате кого-то постороннего. Темная тень проскользнула от кухонной двери к окну, темная и в то же время не поглощавшая света. Призрак звука.
"Кого я хотел обвинить? - подумал Фил. - Кронина, потерявшего сына и жену? Веру, для которой Лиза была младшей и опекаемой подругой? Эдика или Мишу? Невозможно!"
"Хватит, - подумал он. - Нужно отбросить эмоции. Я ничего не достигну, если к каждому буду относиться по-прежнему и искать оправдания. Только логика. Здесь сидят не четверо моих друзей и коллег. Здесь сидят четыре человеческих загадки. И кто-то из них убил Лизу".
Он стряхнул с себя оцепенение и услышал последние слова Кронина:
- ...И мы все равно это сделаем. Елизавета Олеговна сейчас видит нас и слышит - я в этом уверен и знаю, что вы уверены тоже. Помянем.
И помянули. Водка обожгла горло. Молча закусили.
- Все, - сказал Кронин, отставляя стопку и отодвигая тарелку, - вернемся к нашим баранам.
- У меня сегодня голова не варит, - пробормотал Фил. - После водки тем более... Может, отложим? Давайте просто поговорим...
- Это я и имею в виду, - Николай Евгеньевич внимательно посмотрел Филу в глаза. - Какая сегодня работа? Вечер воспоминаний.
- Удивительно, - сказал Фил, мысленно сдерживая эмоции и стараясь, чтобы в голосе не прозвучало фальши, - что я ничего не почувствовал, когда Лиза... Я сидел на скамейке у подъезда, а потом поднялся к себе. Поставил чайник, хотел выпить кофе. Включил телевизор, по НТВ показывали "Ментов", серию, которую я видел еще в позапрошлом году. Ничего не ощутил. Совсем ничего...
- Я рано заснул в тот вечер, - вздохнул Кронин. - В десять ушла Софа, все мне приготовила на утро, хотела еще посидеть, но у нее ведь у самой дома дел по горло. "Иди, - сказал я, - справлюсь". Филипп Викторович, когда точно это произошло с Елизаветой Олеговной?
- В половине одиннадцатого, - сказал Фил. - Если точнее... Между двадцатью и тридцатью минутами.
- Ничего не ощутил, - произнес Николай Евгеньевич. - Я уже спал в это время.
- Конечно, спали, - подал голос Миша. - Я вам звонил в двадцать три минуты одиннадцатого, никто не взял трубку.
- Не слышал, - подумав, сказал Кронин. - И вообще... Мы, по-моему, не о том говорим. Почему, Филипп Викторович, вы считаете, что должны были воспринять момент ухода Елизаветы Олеговны из нашего трехмерия? Тот факт, что нам известен принцип бесконечномерного мироздания, еще не означает, что каждый конкретный случай утраты физическим телом части своих измерений будет кем-то из нас воспринят и, тем более, осознан.
- Я не утверждаю, - хмуро пробормотал Фил, - я просто сказал...
Он понимал, конечно, что Николай Евгеньевич не зря закатил речь, это был отзвук давнего спора, прекращенного за бесперспективностью еще несколько месяцев назад. Речь шла о сознательном и подсознательном в духовной части материального мира, и они остановились на том, что нужно сначала разобраться в общих физических законах полного мироздания, сформулировать в полном виде хотя бы один. Нельзя говорить о сложном, если не известно простое. С тех пор единственный закон они и успели сформулировать - полный закон сохранения энергии в бесконечномерной материально-нематериальной Вселенной.
- Ты звонил Николаю Евгеньевичу? - подала голос Вера, обращаясь к Мише. - А я как раз звонила тебе, было занято, и я не стала ждать, хотела набрать номер Эдика, а тут он сам позвонил, он вокруг дома бегал - у него мобильник с собой... Я тоже ничего не почувствовала в те минуты, - упавшим голосом закончила она, - ничего, совершенно.
- Ты долго с Эдиком разговаривала? - спросил Фил.
- Долго, - вместо Веры ответил Эдик. - Я уже не бегал, на скамейке перед подъездом сидел, вечер был теплым, ты помнишь... Я ничего не почувствовал, - огорченно добавил он.
- Значит - никто, - сказал Фил, и лишь для него самого эта фраза прозвучала достаточно двусмысленно. - Значит, мы по крайней мере можем утверждать, что одно лишь понимание общей закономерности не влечет за собой...
- Филипп Викторович, - укоризненно покачал головой Кронин, - вы же не думаете так на самом деле? Как может простое понимание чего бы то ни было иметь следствием овладение этим явлением как утилитарной способностью?
Филипп, конечно, понял, что хотел сказать Николай Евгеньевич, но все же это была очень странно построенная фраза, Кронин был чрезвычайно взволнован, вот что из всего этого следовало.
Что же получалось? Между двадцатью минутами и половиной одиннадцатого Кронин спал, иначе ответил бы на звонок, Миша названивал Кронину, не получая ответа, Эдик разговаривал по мобильнику с Верой. Всем в это время что-то нужно было друг от друга. Что - неважно, но факт: каждый был занят определенным делом, кроме, конечно, Николая Евгеньевича, спавшего глубоким сном.
"Алиби", - подумал Фил. Вот и сказал слово. Неужели он действительно подозревал каждого? В чем? В том, что кто-то произнес вербальную формулу общего закона сохранения энергии и направленным мысленным действием заставил клеточную ткань в области Лизиного сердца практически мгновенно постареть на десятки лет? Что только в голову не приходит, когда плохо на душе! Убийство на расстоянии. Духовная пуля. Использование законов полного мироздания. Сам себя убеждаешь, да и убеждать особенно не нужно, все кажется очевидным, а на самом деле...
На самом деле ни Кронин, ни Миша с Эдиком, ни, конечно, Вера не могли причинить Лизе ни малейшего вреда по той простой причине, что никто из них не умел пользоваться на практике тем знанием, которое им удалось сформулировать. Не говоря о более очевидной истине: зачем? Кому могла прийти в голову мысль расправиться с Лизой, которую все любили - каждый, конечно, по-своему, и не так, как Фил?
Чего он добился, спровоцировав каждого на никому не нужные объяснения?
А если кто-то из них солгал?
- Филипп Викторович, - сказал Кронин, - вы ближе всех были с Елизаветой Олеговной, следовательно, вам более естественно, чем кому бы то ни было из нас, заняться ее архивом. Обсуждения, разработка переходов - у меня есть в компьютере копии многих материалов, но нужно, чтобы картина была полной, иначе мы потеряем время и будем повторять то, что Елизавета Олеговна успела сделать самостоятельно.
- Понимаю, - сказал Фил. - Когда мы виделись с Лизой в... - он не мог произнести слова "в последний раз" вслух, что-то останавливало, Фил запнулся и продолжил: - Она сказала, что нематериальные измерения, скорее всего, бесконечномерны по определению. Я согласился, добавил только, что речь должна идти о бесконечности континуума, а не о счетном множестве...
Кронин бросил взгляд на Эдика, Эдик кивнул Мише, а Вера прерывисто вздохнула и положила обе руки к себе на колени.
- Это усложняет, - заявил Эдик. - Я думал о такой возможности. Мы не можем сформулировать даже самых простых законов природы, а если предположить, что нематериальные размерности имеют мощность континуума...
- Но ведь этот шаг очевиден, - вмешался Миша. - Мы имеем противоречие, так? Измерения дожны быть непрерывны, поскольку сосчитать их невозможно, но они не могут быть непрерывными, поскольку это противоречит самому понятию измерений.
- Замечательно! - воскликнул Кронин. - Это означает только, что мы на правильном пути, верно? Если бы противоречие сейчас не было бы сформулировано, мы вынуждены были бы вернуться к предыдущему шагу, тому, что обсуждали на прошлой неделе.
Ну, все. Народ завелся. Фил вышел на кухню и налил себе стакан холодной воды из-под крана. Выпил залпом, будто развел водку, осевшую в желудке тяжелым грузом. Хотелось немного побыть одному, и он молил Бога, чтобы Вера не отправилась следом выяснять, нужна ли ее женская помощь.
На кухне у Кронина горели две лампы дневного света, и предметы не отбрасывали теней - Филу очень здесь не нравилось, он редко сюда заходил, но сейчас в квартире не было другого места, где можно было бы уединиться.
Итак, кто из них солгал?
Николай Евгеньевич? Он мог не спать и не поднять трубку. Конечно, он был слишком напряжен в тот момент, если произносил вербальную формулу и представлял направление энергетического потока, а потом, после того, как совершил задуманное, приходил в себя - естественно, он мог не слышать звонка... Если это сделал он.
Как насчет остальных? Миша названивал Кронину. Скорее всего, это действительно так - Вера утверждает, что набирала Мишин номер и слышала короткие гудки. Конечно, на самом деле он мог просто снять трубку с аппарата, чтобы ему никто не мешал... Нет, это рискованно. Он не мог знать заранее, поднимет ли трубку Николай Евгеньевич. Кронин мог сказать: "Миша, ты мне не звонил, телефон молчал все это время". Значит, Миша сказал правду?
Допустим. Это наиболее уязвимые моменты, потому что в алиби двух других - Эдика и Веры - сомневаться не приходилось: не дозвонившись до Миши, Вера связалась с Эдиком и о чем-то с ним говорила. Неважно о чем, факт, что разговор имел место, и следовательно, сосредоточиться на чем-то другом у Веры не было возможности.
Получается, что наиболее уязвимые алиби у Миши и Николая Евгеньевича. У Миши в меньшей степени, у Кронина - в большей. И возможности... Кронин - не только самый старший, но и самый умный. У него мощный интеллект, висталогию он не просто знает, наука эта сидит в его печенке, сердце и других частях тела, он думает, как вистолог, так же естественно, как дышит, он живет висталогией, особенно сейчас, когда не стало Гарика и Клары.
Если кто из них и мог самостоятельно дойти до умения пользоваться общим законом сохранения, то это, конечно, Кронин, тут у Фила не было сомнений.
А мотив? Лизу Кронин любил, как дочь, время от времени говорил: "Эх, Елизавета Олеговна, был бы жив мой Гарик, какая бы вы были замечательная пара". Фила при этих словах бросало в жар, хотя никакого отношения к реальности они иметь не могли, а Лиза тихо улыбалась и говорила: "Николай Евгеньевич, пожалуйста..." И Кронин брал себя в руки.
Фил налил еще один стакан, но пить простую воду не хотелось, и он полез в верхний шкафчик, где лежала пачка сахарного песка. Дурацкая, конечно, привычка - пить подслащенную воду, но так он привык с детства, привычки появляются как бы сами по себе, а потом от них не избавишься. И не нужно избавляться, если они никому не мешают.
За чайной ложечкой он полез в ящик, вытащил одну и, размешав сахар в стакане, начал пить мелкими глотками - почему-то этот процесс его успокаивал и позволял мыслям сосредоточиться.
Закрывая ящик, Фил подумал, что... О чем же он подумал? Мысль была такой короткой, что он даже кончика ее ухватить не успел. И не надо, значит. Было бы что-то стоящее, непременно осталось бы в памяти, уж он себя знал.
Вера заглянула в дверь.
- Мы закончили на сегодня, - сказала она. - Осталось решить один вопрос, и нужно твое присутствие.
- Филипп Викторович, - сказал Кронин, когда они с Верой вернулись в гостиную, - мы тут подумали, что в связи со сложившимися обстоятельствами надо составить отчет для нашего друга Гущина. Не знаю, как считаете вы, но остальные согласны с тем, что мы и впятером в состоянии эффективно продвигаться в решении проблемы. Если куратор пришлет нам нового человека, это лишь разболтает уже сработавшийся механизм, а идея о том, что шестой человек нам необходим, была Гущиным уже высказана в беседе со мной.
- Мне он тоже говорил об этом, - пробормотал Филипп.
- Вот видите! Итак, каковы ваши соображения по этому поводу?
- Нет! - вырвалось у него. Чтобы кто-то сел рядом и попытался занять место Лизы? Скорее всего, это будет мужчина, но все равно...
- Нет, - повторил Фил более спокойно. - То есть, я хочу сказать, что шестой не нужен.
- Отлично, - Кронин стукнул ладонью по колену. - Тогда на сегодня все.
- Ты меня проводишь? - тихо спросила Вера.
Господи, ну зачем она так?
8
Утром он проснулся с ощущением, будто кто-то всю ночь копался в его голове - вскрывал череп, проводил тончайшим стилетом по извилинам и серым клеточкам, а потом скрыл следы своей деятельности, но кое-что все-таки осталось, будто запах постороннего человека в знакомой комнате, где никого, кроме Фила, быть не могло. Возможно, мысли его этой ночью читал убийца. Почему нет?
"Так ведь легко сойти с ума, - подумал Фил. - Приступ конспирологии. Чтение мыслей, чтение клеток"...
Если бы кто-нибудь научился это делать, разве они не поняли бы, встречаясь чуть ли не каждый вечер?
Сколько времени они провели за продолговатым столом в квартире Кронина и на диванах в гостиной Эдика, и у Фила тоже они встречались неоднократно, и даже к Вере пару раз заглядывали? А к Лизе и Мише не приходили никогда - Миша не доверял своей дражайшей половине, понимая, что каждый, кто является к нему в дом, сразу становится предметом обсуждения в торговом зале магазина готовой одежды фирмы "Лес", где Роза Бессонова работала третий десяток лет и потому считала, что каждый продавец, находившийся в ее подчинении, обязан все знать о ее домашних проблемах. У Лизы они тоже не собирались ни разу - она не хотела, чтобы о существовании группы знали родители. Дина Игоревна была женщиной дотошной - даже ничего не понимая ни в висталогии, ни в философии, она хотела, чтобы дочь рассказывала ей обо всем, что делала на работе - не подруги и сплетни ее интересовали, точнее, не только они, но детали размышлений, резюме прочитанных дочерью статей, словом, все, чем жила Лиза, было матери интересно, и потому обрушивать на нее еще и проблемы борьбы с мировым терроризмом, было просто недопустимо.
Сколько же времени? Чуть больше двух лет. Так много и так мало...
Бросив блюдце и чашку в раковину, он сел к компьютеру и раскодировал протокольный файл их первого собрания. Дата стояла: 23 июля 2002 года. Два года и два месяца назад.
"Цель создания исследовательской группы, официально названной Общественной лабораторией передовых направлений науки (ОЛПНН), - поиск нетрадиционных методов борьбы с террористической деятельностью. Группа организована на грант, выделенный целевым назначением подкомитетом Президиума РАН".
Самое поразительное заключалось в том, что на самом-то деле Гущин несколько запоздал с предложением гранта. А может (даже наверняка!), в Академии не придавали значения ни висталогии, как научному направлению, ни призыву, брошенному еще осенью 2001 года - буквально через месяц после трагедии в Соединенных Штатах.
Филипп тогда переживал собственную драму - еще не прошло и полугода после того, как Рая забрала Максима и уехала к тетке в Благовещенск. Жили они действительно плохо, но ведь не его в том была вина, он крутился на двух работах - точнее, вел в приличных фирмах одновременно два курса по развитию творческих способностей, по его личным представлениям зарабатывал неплохо, и Рая тоже получала около тысячи в своей конторе. Можно было жить. Просто она разлюбила, вот и все. Рая от себя сбежала, а не от Фила, решила, видимо, что закончился какой-то этап ее жизни, а муж стал как бы символом прошедшей юности.
Когда Рая улетела в Сибирь, Фил не только ее понять не мог, он перестал понимать простые человеческие стремления, ему казалось, что нелогично, неправильно поступают все люди. Он отказался от трех выгодных предложений и отменил два им же с трудом "выбитых" семинара, потеряв на этом кучу денег. С утра до вечера перечитывал старые конспекты, будто перестал доверять собственным знаниям. Он учился висталогии у Николая Евгеньевича на одном из тех семинаров, которые тот проводил в начале девяностых в Московском Доме ученых.
Вирус висталогии проник в его кровь и, как пепел Клааса, стучал с тех пор в его сердце. Больше десяти лет он занимался этой уникальной наукой - прошел полный курс, понял, что вряд ли станет решателем задач, не хватало терпения, а вот преподавать висталогию новообращенным - это он мог и этим с тех пор занимался, зарабатывая на хлеб.
- Висталогия, - говорил он слушателям на первых лекциях, - это как взгляд с высоты на огромное поле, которого не было видно, пока вы не поднялись на самую высокую гору. Виста означает "открывшийся вид". Науки - все без исключения - развиваются, разрешая возникающие противоречия. Каждое новое открытие справляется со старым противоречием, но создает новое, и продолжается подъем на вершину. Создатель висталогии Роман Михайлович Петрашевский всю жизнь потратил на то, чтобы выявить закономерности развития научных систем - приемы и методы, с помощью которых можно делать открытия в любой науке. Еще в шестидесятых он начал собирать картотеку, записывая сведения обо всех открытиях - сотни тысяч карточек, сотни тысяч открытий Петрашевский систематизировал, прежде чем нащупал правильный алгоритм. Итог его жизни - книги "Алгоритм открытий", "Творчество - наука точная". По этим книгам мы будем учиться думать.
Когда из Бостона от Володи Петрова пришло посланное по всем вистовским компьютерным адресам предложение, Фил прочитал его и смахнул в корзину, даже не дав себе труда подумать. Он не был знаком с Петровым, но знал, что тот занимался висталогией еще с семидесятых, а переехав в Штаты, руководил тамошней висталогической ассоциацией. Что-то он предлагал по поводу террора... Фила это не интересовало.
Поздно вечером, уже собираясь спать, Фил включил телевизор. Показывали фильм о терактах в Нью-Йорке и Вашингтоне: не известные всем кадры пожаров в башнях-близнецах, а интервью с родственниками погибших. Только тогда Филиппа зацепило. Будто сам побывал в непредставимом кошмаре.
Он перекачал из корзины письмо Петрова и прочитал его более внимательно. Володя предлагал вистологам совместными усилиями придумать способ борьбы с терроризмом. Иначе чего стоим мы, голубая кровь научно-технического прогресса? Чего стоит наше умение придумывать новое в науке, если человечеству от этого ни жарко, ни холодно? Мы изобретаем и делаем открытия, а плодами пользуются такие, как Атта, как Бин-Ладен - сволочи, мразь, - и мы ничего не можем им противопоставить?
"Согласен", - написал Фил Петрову в ту ночь. На другой день получил первую информацию: вистологи в Штатах, Израиле, Германии и России, конечно, начали с создания базы данных - первое дело в любом поиске. Фил тоже подключился и пару недель просидел в Патентной библиотеке. Из транса его эта работа вывела. Фил даже возобновил два из четырех отвергнутых было предложений и начал читать новый курс - после одного из занятий к нему и подошел будущий дорогой куратор Вадим Борисович Гущин.
Вера как-то сказала: "Столько лет теорией занимаюсь, и впервые на нас Академия внимание обратила. Честно говоря, мне кажется это странным".
Кронин, заносивший в компьютер результат вечернего обсуждения, обернулся и сказал:
"Думаете, они могут взять наши идеи и каким-то образом присвоить?"
"Наши идеи, - пробормотал Миша. - Неужели у нас есть какие-то идеи?"
Шел тогда, кажется, пятый месяц их вечерних посиделок, и идеи, конечно, уже появились, очень неплохие идеи, на взгляд Фила, но все-таки частные, не способные решить проблему кардинально и потому ненужные.
Все изменилось в тот вечер, когда Эдик, опоздав на полчаса и явившись не просто злым, но еще и голодным, сварганил себе яичницу из четырех яиц, съел ее, слушая обсуждение по третьему шагу алгоритма, и, насытившись, наконец, заявил:
"Чушь все это. Не понимаю, зачем мы толчем воду в ступе. Не получается решить задачу прямо, разве вы не поняли еще? Общую задачу нужно решать, по-моему, это ясно, как Божий день".
У Николая Евгеньевича в тот вечер сильно болела нога. Наверно, поэтому он не склонен был соглашаться ни с какой новой идеей и Эдикино предложение принял в штыки:
"Общая задача? Какая, Эдуард Георгиевич? Мы и без того решаем проблему глобального значения в самом ее общем виде"...
"Это терроризм - глобальная проблема? - взмахнул руками Эдик. - Локальная и сугубо человеческая задача: борьба добра со злом. Есть добро и зло в животном мире? В неживой природе? Нет - там целесообразность. Законы эволюции. А мы ломаем головы над способами, с помощью которых добро может победить зло. Эту задачу человечество пытается решить в лоб уже тысячи лет. И результат? Зло всегда берет на вооружение те самые методы, что создаются для борьбы с ним, и применяет эти методы против добра, причем с гораздо большим эффектом. И получается, что добро борется само с собой!"
"Что вы понимаете под более общей задачей?" - спросил Кронин.
"Более общая задача, - отчеканил Эдик, - это исследование законов природы, отвечающих за появление в мире представлений о добре и зле".
"Ну ты даешь, - не выдержал Миша, - представления о добре и зле созданы человеком. Ты сам только что это сказал, в природе нет ни добра, ни зла".
"Чушь, - отрезал Эдик, - добро и зло существуют в мире изначально, как свет и тьма, тепло и холод, расширение и сжатие. Человек лишь обозначил: это плюс, а это минус. Электрон и позитрон. Белое и черное. Мог обозначить иначе, и тогда в мире все было бы наоборот".
"Ты хочешь сказать, - Лиза, сидевшая рядом со Филом, поднялась и, резко отодвинув стул, отошла к кухонной двери. - Ты хочешь сказать, Эдик, что могут существовать цивилизации, где террор считается достойным занятием, убийства совершаются с благими намерениями, а сопротивление злу наказывается, как нарушение закона?"
"Наверняка такие цивилизации во Вселенной существуют, - убежденно заявил Эдик, - если, конечно, во Вселенной вообще есть еще хоть какой-нибудь разум, кроме нашего. Но я говорю не о том. Если террор является объективной закономерностью развития чего бы то ни было - в данном случае, ислама, - то равно объективными должны быть законы антитеррора. Законы развития общества являются следствием общих природных законов. Следовательно"...
Так это и началось. Потом были другие вечера, споры - как говорится, до хрипоты, хотя на самом деле, конечно, никто не потерял голоса во время дискуссий, а вот представления их о мироздании летели под откос, и с каким удовольствием сам Фил помогал сбрасывать с насыпи эти устаревшие, как ему теперь представлялось, вагоны-теории!
И ведь достаточно было выйти за пределы, сказать себе - "общая задача требует пересмотра основ научного знания", - как остальное получилось легко. Или ему сейчас так казалось - легко?
"Главная из современных научных парадигм, - сказал однажды Николай Евгеньевич, подведя итог недельной дискуссии, - мир, в котором мы живем, материален, в нем нет ничего, кроме материи. Парадигма вторая: существование Вселенной даже в случае ее возникновения из первоатома объясняется без привлечения гипотезы о Боге. Иными словами, современная наука насквозь материалистична и атеистична. Нет ни единой теории, ни единого обоснованного и удостоверенного всеми естествоиспытателями наблюдения, утверждающего, что во Вселенной существует нематериальная составляющая, которая для всех, кто задает себе подобные вопросы, ассоциируется с Высшей силой - Богом или Сверхразумом. Так?"
"Так", - согласился Эдик.
"Изменим сначала первую из парадигм, - продолжал Кронин. -Наука утверждает, что Вселенная материальна. Но ТОЛЬКО ЛИ материальна? Почему не предположить, что Вселенная состоит не только из материи, но и из бесконечного числа нематериальных образов и явлений? Не о духовном, возвышенном и даже божественном речь, а просто о НЕМАТЕРИАЛЬНОЙ части единой бесконечной Вселенной. Судить о природе нематериальной составляющей мироздания мы не можем - наука не имеет в своем арсенале нужных средств, а все, что человек по этому поводу думает, есть мысленная конструкция, не подкрепленная наблюдениями и экспериментом.
Второй вопрос, возникающий в связи с первым: мы говорим, что материя существует в пространстве-времени. Пространство и время - формы существования материи, так нас учили (и учат) в школах и университетах. Да, формы существования, но - ЕДИНСТВЕННЫЕ ЛИ? Почему мы так убеждены в том, что материя существует ТОЛЬКО в пространстве и времени?"
"Кстати, - вмешался Эдик, - вы читали статью Зельмери в "Нейчур"? О семимерной Вселенной?"
"Нет, - повернулся к Эдику Николай Евгеньевич. - А надо? Стоящая статья? Может повлиять на наши выводы?"
"Нет, не может, - сказал Эдик. - Просто очередной расчет многомерных вселенных. Скрученные измерения, один из вариантов теории суперструн".
"Измерения материальные, конечно?" - проскрипел Миша, и Эдик кивнул.
"Вернемся к нашим выводам, - Кронин не позволял, чтобы его сбили с мысли. - Предположим, что Вселенная на самом деле многомерна, причем число измерений бесконечно велико, да при этом еще по крайней мере половина - то есть, тоже бесконечное число - измерений вообще не материальны.
Пространство и время - не единственные формы существования материи. Материя - не единственная форма существования Вселенной. Вселенная представлена бесконечным разнообразием материальных и нематериальных форм. Материальное познание - низшая ступень познания, поскольку оставляет вне рассмотрения бесконечное разнообразие нематериальных проявлений мироздания. Дискретное же материальное познание, наша современная наука с ее парадигмами - низшая ступень материального познания мира".
Кронин формулировал, будто лекцию читал - у него это хорошо получалось, Фил так не умел.
"Дискретное материальное познание - колыбель науки, - заявил неожиданно Миша, перефразируя Циолковского. - Но нельзя же вечно жить в колыбели!"
В тот вечер произошел инцидент - когда расходились, Вера подошла к Филу в прихожей и сказала тихо, чтобы никто не услышал:
"Фил, ты не смог бы сегодня провести со мной ночь?"
Он растерялся.
"Не подумай, пожалуйста, что я на тебя претендую, - торопливо добавила Вера, увидев его замешательство. - Понимаешь, я окончательно поругалась с Димой, он может явиться ночью выяснять отношения"...
"А ты хочешь, чтобы, увидев меня, он понял, что место уже занято?"
Ирония была ясна - бывший Верин любовник, некто Дмитрий Ваулин, красавчик, но личность глупая до чрезвычайности, никто не понимал, как Вера могла быть с ним близка несколько лет, так вот, этот Дмитрий вряд ли удалился бы восвояси, обнаружив в спальне любовницы кого бы то ни было, кроме своей собственной персоны, которую этот парень любил больше всего на свете - и уж во всяком случае, больше, чем Веру. Если бы Фил остался у Веры на ночь, мордобоя было бы не избежать. Не то чтобы Фил боялся драки, но просто не хотелось получать по носу - а этим бы все и закончилось - из-за женщины, которую он уважал, но не любил. И что подумала бы Лиза?
"Я боюсь, ты это понимаешь или нет?" - сказала Вера и демонстративно взяла Фила под руку - в прихожую вошла Лиза и бросила на них равнодушный взгляд.
"Понимаю, - сказал он, высвобождаясь. - Если твой Дмитрий начнет ломать дверь, звони по цепочке, мы с Эдиком и Мишей прибудем быстрее, чем милиция. А уж втроем"...
"Я поняла", - пробормотала Вера и выбежала, хлопнув дверью. Могла бы позвать Эдика, он тоже одинок, и, к тому же, посильнее Фила - занимается борьбой и недавно, это все знали, сломал челюсть соседу, который на его глазах смертным боем бил жену, не давшую червонец на чекушку.
"Что это с Верой?" - спросила Лиза, когда они с Филом вышли на улицу и направились к троллейбусной остановке.
"Дмитрия боится", - сообщил он.
"Это я знаю, - с досадой сказала Лиза. - Тоже мне проблема - мужика отшить. С этим любая женщина справляется без посторонней помощи".
Подошел троллейбус, Фил с Лизой поднялись в пустой полутемный салон, и разговор сам собой переменил направление.
"Ты думаешь, нам удастся придумать хотя бы один общий закон природы?" - сказала Лиза, когда они прощались возле ее дома. Фил уже забыл о Кронинской лекции.
"Придумать? - удивился он. - Открыть - не значит придумать"
"Открытие - результат опыта, - упрямо сказала Лиза. - Мы же не знаем о нематериальном мире ничего. Ни-че-го! И значит, формулировку любого общего закона должны просто придумать - без надежды доказать".
"Значит, все это пустое", - пробормотал Фил, думая не о странностях бесконечномерной Вселенной, а о том, какие у Лизы пушистые ресницы, и как хочется потрогать их пальцем...
До того вечера, когда им удалось нащупать верную формулировку самого универсального закона природы - полного закона сохранения энергии - оставалось еще... сколько же? Полгода.
Другие законы они тоже обсуждали, и не было никакой ясности, а с энергией получилось. Еще в позапрошлом месяце.
Как обычно, поговорили, и Николай Евгеньевич не захотел резюмировать сам (Фил видел, как он морщился, растирая ладонью правое колено - боль мешала Кронину сосредоточиться).
"Филипп Викторович, - сказал он, - пожалуйста, сведите воедино"...
Это было нетрудно.
"Все в природе закономерно, - сказал Фил. - Есть природные законы, уже познанные, а есть законы, которые предстоит познать. Нет во Вселенной Бога, а все проявления Божественного лика на Земле, все чудеса, которые наблюдали древние пророки и наши современники - результат не понятых ни нашими предками, ни нами проявлений законов природы, столь же естественных, как закон сохранения энергии или массы".
"Это все ясно, - не удержался от реплики Эдик, - ты давай суть".
"Поскольку мы приняли, - продолжил Фил, - что Вселенная содержит не только материю, но и не-материю"...
"Дух", - в очередной раз прервал его Эдик.
"Пожалуйста, не нужно меня сбивать, - поморщился Фил. - При чем здесь дух? Это слово вызывает определенные ассоциации и представления. К делу не относится, а пониманию сути мешает... Итак, Вселенная содержит не только материю, но и не-материю. И все это существует в бесконечном числе материально-нематериальных измерений. Это наш постулат. Тогда нужно сделать следующий шаг и признать, что формулировки ВСЕХ законов природы должны это обстоятельство учитывать".
"Требует ли наличия Сверхразума представление о материально-нематериальной Вселенной?" - провокативно спросил Кронин.
"Нет, - отрезал Фил. - Как не требует и Бога, поскольку акт творения материи в этом случае является естественным процессом, протекающим в соответствии с новыми формулировками законов природы".
"Тот закон сохранения энергии, что мы учили в школе, есть лишь вершина айсберга, самый верхний его кончик, самая простая его суть, - увлеченно говорил Фил. - Разумеется, в пределах, для которых этот закон написан, он справедлив - как справедлив закон тяготения Ньютона в мире слабой гравитации. Но достаточно перейти к описанию нейтронных звезд или черных дыр, и приходится пользоваться более мощным инструментом - общей теорией тяготения Эйнштейна".
"Можем ли мы хотя бы отдаленно представить себе ИСТИННУЮ формулировку закона сохранения энергии - или любого другого закона природы?" - задумчиво сказала Лиза, и Фил поспешил ответить:
"Поскольку мы пока не знаем, что представляет собой нематериальная составляющая Вселенной, то предположения наши будут умозрительными".
Неожиданно Кронин погрозил Филу пальцем и заявил:
"Умозрительными, говорите? Да что вы, Филипп Викторович! Закон сохранения энергии для замкнутых материальных систем нам известен? Да. Принцип сочетания материальных и нематериальных свойств мы определили? Да. Значит, и полную формулировку закона сохранения энергии тоже можем... Ну, вот, к примеру"...
Николай Евгеньевич наклонился вперед, развел руки в стороны и произнес несколько слов.
Они даже не поняли сначала, что именно сказал Кронин, что показал и о чем подумал. А потом веселились, как дети, и каждый повторил формулу - в том числе ту ее часть, которую можно было представить лишь мысленно и никак невозможно произнести вслух.
Неужели именно тогда убийца задумал расправиться с Лизой?
Или позднее, когда формулировка закона сохранения энергии стала более отточенной - не по форме, конечно, слова и мысли остались теми же, но по исполнению, потому что, в отличие от обычного материального закона, осознание полного его варианта требовало не только хорошей памяти, не только хорошего воображения, но умения управлять подсознанием, не думать ни о чем вообще, кроме вроде бы простой, но бесконечно сложной формы, произносимой вслух и в уме. Это можно было бы назвать заклинанием или молитвой, если бы формулировка закона энергии имела к религии, мистике или колдовству хоть малейшее отношение.
"Неужели буддисты ближе всех остальных подошли к правильному пониманию мироздания?" - сказал Эдик, когда, отрадовавшись, они сосредоточенно замолчали и каждый пытался про себя и вслух (в комнате повисло едва слышное бормотание, будто на молитве в церкви или синагоге) воспроизвести только что созданную формулировку.
"Вряд ли, - ответил Кронин. - В буддизме, как в любой иной религиозной философии, мир двухсущностен: есть материальная составляющая и есть духовная. Духовная же не существует вне разума. А у нас"...
Он не стал продолжать - все его прекрасно поняли.
Неужели уже в тот вечер убийца...
Кто?